Глава 9

До острова Фламинго я добрался только к полуночи, потому что трейлер, направлявшийся на север, перегородил шоссе и движение в обе стороны прекратилось. То, что творилось вокруг, больше всего напоминало картину ада в фильме Феллини «8 1/2». Четырехполосную автомагистраль 1-75 – новое объездное шоссе – обещали открыть в мае (но обещания так и остались обещаниями), это шоссе должно было напрямую соединить Траверс на севере с Венайс на юге и избавить нас от большинства туристских автобусов (на что мы очень надеялись!), из-за которых то и дело возникали пробки на магистрали, соединявшей Сарасоту с Калузой. А пока я просидел сорок минут в бесконечном ряду разгневанных водителей и слушал радио: Фрэнк называл эту программу «Передачей старых хрычей». Передавали аранжировки мелодий из «золотого» запаса сороковых, перед каждой мелодией диктор воркующим, как у голубка, голосом зачитывал такие шедевры поэзии, как:

Мне все это казалось забавным. Фрэнк утверждает, что ведущий передачи не имеет ничего общего с Уильямом Б. Уильямсом, нью-йоркским диск-жокеем.

Остров Фламинго Фрэнк называет островом Фанданго, так как большинство домов построено в испанском стиле, который пришелся по душе здешним обитателям. Если бы в Калузе существовал «Золотой берег», так, несомненно, он находился бы на острове Фламинго. Дома здесь стоят от пятисот тысяч и выше, а на причале у берега выстроились парусные шлюпки и быстроходные катера, некоторые из них стоят еще дороже. Все дома на Фламинго расположены на так называемых «земельных участках, примыкающих к морю», неважно, стоит ли дом на побережье или на одном из многочисленных каналов, разделяющих идеально обработанные участки. По словам Фрэнка, на Фламинго газоны всегда в таком порядке, будто их каждый день стрижет парикмахер военно-морских сил США. У каждого из нас свои излюбленные сравнения.

У главных ворот из будки вышел охранник, и я нажал на тормоза своей «карлэннгайа». Время близилось к полуночи, немного поздновато для гостей. Я объяснил, что меня ожидает мисс Рейнольдс, и он, сказав: «Подождите, пожалуйста, минуточку, сэр», вернулся в будку, где, отыскав на листке, пришпиленном к доске, нужный ему номер, поднял трубку висевшего на стене телефона и, пока ждал ответа, спросил:

– Простите, как ваше имя?

– Мэттью Хоуп, – ответил я.

– Мисс Рейнольдс, – произнес он в трубку, – к вам мистер Хоуп. – Выслушал ответ и со словами: «Благодарю вас», – повесил трубку. – Первая улица направо, – объяснил он мне, – Крейн-Уэй, второй дом от угла – двести четвертый.

Я включил зажигание, доехав до угла, повернул направо и разыскал почтовый ящик с номером 204 на дверях испанской гасиенды, рядом красовалась такая же испанская гасиенда с почтовым ящиком под номером 206. Подъехав к дому, заглушил мотор и направился к дверям. Весь дом сиял огнями. Китти Рейнольдс распахнула дверь до того, как я позвонил.

– Боялась, что не приедете, – сказала она. – Входите, пожалуйста.

Она решила продемонстрировать еще одну модель, которая, несомненно, продавалась в «Кошачьем уголке»: голубой пеньюар с длинным разрезом вдоль левого бедра и с низким вырезом на груди. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. На лице не было косметики. Глаза, того же цвета, что пеньюар, оторвавшись от моего лица, тревожно обшарили лужайку за моей спиной. Мне захотелось обернуться и посмотреть, что же там такое.

– Входите, – повторила она и, отойдя в сторону, пропустила меня, затем тщательно заперла дверь.

– Простите за опоздание, – извинился я. – На Сорок первой авария.

– Я обычно ложусь поздно, – ответила мисс Рейнольдс. – Хотите выпить? Я пью коньяк.

– От коньяка не откажусь, – согласился я.

Мисс Рейнольдс провела меня в гостиную, обстановка которой была выдержана исключительно в сине-голубой гамме: голубой ковер, более темные по оттенку портьеры, прозрачные голубые занавески, на белой оштукатуренной стене над камином – полотна Соломона Сида, также в сине-голубой гамме. Голубой, несомненно, любимый цвет хозяйки. Когда я заезжал в магазин, на ней было синее платье, и сейчас она сидела в голубом пеньюаре в комнате, где царствовал сине-голубой цвет. Даже ее атласные домашние туфли на высоких каблуках без задников были синими. Я наблюдал, как она, налив в два суженных кверху бокала коньяк, направляется ко мне. Сам я расположился со всеми удобствами на одном из диванов перед камином.

– Может, зажечь камин? – спросила хозяйка, протягивая мне один из бокалов. – Как-то промозгло, правда? Не поможете мне? Боюсь, самой мне не справиться.

Я разорвал на узкие полоски две страницы газеты и положил обрывки бумаги под решетку. На решетку бросил несколько сухих щепок, а сверху положил два полена. Чиркнув спичкой, поджег бумагу. Загорелись сначала щепки, а потом и поленья: одно толстое, сосновое, другое – дубовое.

– Спасибо, – поблагодарила Китти.

– Итак, – начал я, загородив камин ширмой, и, разогнувшись, уселся лицом к ней, – что вы хотели сказать мне?

– Хотелось извиниться перед вами за свое поведение на прошлой неделе, – ответила она.

– Забудьте об этом, – успокоил ее.

– Понимаете… вы разворошили прошлое, а мне хотелось бы забыть все это. Как коньяк?

– Превосходный, – ответил я. – Мисс Рейнольдс, зачем я вам понадобился?

– Мне страшно.

– Чего вы боитесь?

– Эти убийства…

– Да?

– Мне стало страшно.

– Почему?

– Потому что я – одинокая женщина, кроме меня, в доме ни души…

– Но позвонили вы совсем не поэтому, правда?

– Нет.

– Если вам нужны помощь и утешение, лучше позвонить в полицию, не так ли?

– Да.

– Так что я здесь делаю, мисс Рейнольдс?

– Ну хорошо, я была знакома с Эндрю.

– Вы говорите об Эндрю Оуэне?

– Да. А теперь его жена, его бывшая жена убита, и, вполне возможно, все это как-то связано со мной…

Она оборвала фразу.

– И с Мишель, вы хотите сказать? – спросил я.

– Да, с Мишель.

– Так вы все-таки были знакомы с Мишель?

– Да, была с ней знакома.

– Почему бы нам не начать с начала? – предложил я.

– Это было так давно, прошло уже больше года, – сказала она со вздохом.

– Поточнее: с какого времени?

– Ну, с августа, когда застрелили Джерри…

– Джерри?

– Толливера. Его полное имя – Гарольд. А сейчас уже декабрь… сегодня ведь первое?

– Уже второе, – поправил я, взглянув на часы.

– Так это было… Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, – считала она, загибая пальцы, – почти четыре месяца, а всего, должно быть, прошло шестнадцать месяцев.

Тут до меня дошло, о чем она говорила.

– Джерри Толливер – тот самый человек, которого застрелил полицейский…

– Правильнее сказать – убил. Да, тот. У него была мастерская по чистке ковров. Он ехал на похороны сестры, когда офицер полиции…

– Помню, – сказал я, – так при чем здесь он? Вы с ним тоже были знакомы?

– Нет.

– Тогда что…

– Вот об этом и рассказываю вам. Некоторые члены нашего комитета знали его – или были знакомы с ним при жизни, но я – нет. Я вошла в комитет только потому, что все случившееся показалось мне ужасно несправедливым. Что же получается: человек убит, а полицейский гуляет себе на свободе? Вот почему я присоединилась к этому комитету. Тоже считала, что надо что-то сделать.

– Какой комитет, мисс Рейнольдс?

По ее словам, комитет состоял из небольшой группы людей, черных и белых, которые считали, что в деле Джерри Толливера была допущена чудовищная несправедливость. Комитет организовала черная женщина, муж которой был белым, и жили они не здесь, а на Фэтбэке, где у ее мужа была врачебная практика. Сначала в комитет, кроме нее самой и группы белых, разделявших взгляды ее мужа, в основном входили жителя Фэтбэка, но потом состав комитета расширился до двух или трех дюжин жителей разных районов Калузы и других городов Флориды, черных и белых, из самых разных слоев общества. Первое собрание членов комитета, вспоминала Китти, состоялось не здесь, а на Фэтбэке, – это было, наверное, через неделю после создания комитета, – именно там она и познакомилась с Мишель и Джорджем Харперами.

– Этот доктор с женой пытались объединить в комитете другие смешанные пары, вроде них самих, – объяснила Китти. – Вам, конечно, известно, что в Калузе таких – по пальцам пересчитаешь.

– Мне так не кажется.

– Так поверьте на слово, что это так, – заверила меня Китти. – Когда комитет добился успеха, все говорили… На самом деле никакого успеха не было и в помине, потому что полицейский до сих пор гуляет себе как ни в чем не бывало. Но я сейчас не об этом. Единственные смешанные пары, которые откопала жена доктора – вылетела сейчас из памяти ее фамилия, – были: она с мужем, Мишель с Джорджем и еще одна пара из Венайс, так это вообще не наш город. Все остальные не были женаты, то есть хочу сказать, что черные были женаты на черных, а белые – на белых, но других пар перца с солью не было, понимаете?

Я вспомнил вдруг солонку с перечницей на картине, висевшей в спальне Салли. Но промолчал.

– Комитет распался недели через три после первой встречи. Можно заседать круглые сутки, но вы же знаете этот город, никогда и ничего здесь не добьешься. Все разбрелись по своим углам проливать слезы над кружкой пива. Женщина эта с богатым доктором – вспомнила теперь ее имя: Наоми Моррис – вернулись к своим орхидеям, каждый занялся своими делами. За исключением…

Она замолчала.

– Дальше, – подбодрил я.

– За время всех этих встреч в комитете некоторые сблизились. Вот мы и продолжали встречаться.

– А Эндрю и Салли Оуэн бывали на этих встречах?

– Ну да, они же входили в состав комитета.

– Так вы там познакомились с Эндрю? На одной из этих встреч?

– Да, – ответила она едва слышно, отпив глоток коньяка. Одно бревно в камине с треском вдруг рассыпалось искрами. С залива донесся шум моторной лодки.

– Знаете, – продолжала она, – я была разведена, владела престижным магазином на Сёркл, но в те дни ничего, кроме этого магазина, в моей жизни не было. Может, именно поэтому и вошла в этот комитет, хотелось заняться чем-то важным, иметь цель в жизни, понимаете? Развод – нелегкая штука.

– Да, знаю.

– Вы прошли тем же маршрутом?

– Прошел.

– Такие вот дела, – сказала она, снова вздохнув. – Эндрю был внимателен ко мне, хорош собой. Вот мы с ним… ну, вы знаете.

– Когда это случилось?

– Наверное, в прошлом сентябре. Или в октябре? Где-то осенью.

– И Салли обо всем узнала.

– Наверное.

– Вы не уверены в этом?

– Ну да, узнала об этом.

– И тут же подала на развод.

– Да, так вроде.

– Но ведь Салли так сделала, верно?

– Да, да, сделала.

– Почему вы не решились рассказать мне об этом в нашу прошлую встречу?

– Все это касаюсь только меня одной.

– Так и сейчас это касается только вас.

– Да, но тогда Салли была жива.

– А Мишель убили.

– С мужем Мишель меня ничто не связывало.

– Так, по-вашему, смерть Салли…

– Нет, нет.

– Как-то связана с тем, что вы были близки с ее мужем?

– Нет, конечно, нет.

– Тогда что же изменилось после ее смерти? Неделю назад вы отказывались говорить со мной на эту тему, а теперь, кажется…

– Эта смерть заставила меня о многом задуматься, вот и все. Сначала Мишель, потом – Салли, такое впечатление, что это касается всех женщин из ор…

Она резко оборвала фразу на полуслове. У Китти это просто стало дурной привычкой. В нашу первую встречу все никак не решалась произнести имя «Мишель» и сейчас, как только заговаривала, очевидно, об «организации», тут же сжимала челюсти, как акула, заглотнувшая крючок.

Я внимательно посмотрел на нее.

Опустив глаза, она сказала:

– Вот так все оно и было… ну, в нашем кружке, который образовался после распада комитета, я имею в виду… у нас считали, что влюбляться по-настоящему, как мы с Эндрю, нельзя, мы только всех перебаламутили.

– Но такая реакция вполне естественна: точно так же к вам отнеслись бы в любом кружке, если бы в него входили люди женатые…

– Это верно, но реакция Салли… Она ведь из тех, кто рубит сплеча, понимаете? Салли слишком высокого о себе мнения… Так она просто рассвирепела. Ясно дала понять нам обоим, что мы изгнаны из этой группы, заявила, что никто из ор… что никто из наших друзей не станет с нами больше общаться. Вот почему она потребовала развода и в исковом заявлении назвала мое имя. Чтобы добиться нашего изгнания. Изгнать. Навсегда отлучить.

– Что это за слово, начинающееся с «ор», на котором все время спотыкаетесь…

– О чем вы?

– Вы хотели произнести какое-то слово, начинающееся с «ор»…

– Вам, наверное, показалось.

– По-моему, я не ослышался.

– Не может быть, ошибаетесь, – сказала Китти. – Хотите еще коньяка?

– Спасибо, нет. Итак, насколько я понял, вас изгнали из круга людей, с которыми вы встречались…

– Да, это все из-за Салли, она добилась этого.

– А где жили эти люди: в нашем городе?

– Да. Но не только в Калузе, ведь дело Толливера привлекло много внимания. Были супруги из Венайс, я уже говорила вам о них, кто-то приезжал из Тампы, Майами, Сарасоты… да из разных мест, самый разный народ, все, кто не хотел мириться с этой несправедливостью – оправдательным приговором полицейскому.

– А кто именно из Майами? – спросил я.

– Да честно говоря, не помню. Ведь это было так давно.

– Не входил ли в ваш комитет человек по имени Ллойд Дэвис?

– Честное слово, не помню всех фамилий.

– Он служил вместе с Харпером в армии, я только подумал…

– М-м-м, да.

– Если Харпер с женой входили в этот комитет, как вы сказали…

– Да, Харперы в нем участвовали.

– Тогда, вполне вероятно, что Джордж привлек и Дэвиса, заинтересовал его…

– Вот теперь, когда вы рассказываете об этом, вспоминаю, что на какой-то встрече был человек с такой фамилией.

– Ллойд Дэвис?

– Кажется, да.

– С женой?

– Да, наверное.

– Ее звали Леона?

– Ей-богу, не помню.

– Где проходила встреча?

– По-моему, у Эндрю. Прошел уже целый год, больше года. Кажется, у него. Понимаете, люди вместе боролись за справедливость, у них вошло в привычку встречаться. Не помню, были знакомы с ним Салли и Эндрю или его привел кто-то еще. Понимаете, приходило много народу.

– Вы говорили, дюжины две-три.

– Иной раз и больше. По крайней мере сначала. До развала комитета.

– Понятно. – Я посмотрел на часы. – Мисс Рейнольдс, – сказал я, – мне по-прежнему не…

– Китти, – поправила она.

– Мне по-прежнему непонятно, зачем вы просили меня приехать сегодня ночью.

Она надолго задумалась, явно не зная, что ответить. Потом наконец решилась:

– Ведь вы – адвокат Джорджа.

– И что же?

– Сегодня вечером услышала ваше обращение к нему и подумала: если он позвонит вам…

– Да?

– Сказали бы ему, что я не имела ничего общего с… этим.

– С чем, мисс Рейнольдс?

– С тем, что началось.

– А что началось?

– Неважно, вы только скажите ему. Что бы он ни думал…

– Что, по-вашему, он думает?

– По-моему, Джордж докопался и… – Китти покачала головой. – Забудьте об этом, – сказала она.

– До чего он докопался?

– Не имеет значения. Просто скажите ему. Если Джордж сбежал из тюрьмы, чтобы разделаться со всеми нами, не хочу оказаться следующей жертвой.

– С кем это – «всеми нами»?

– Со всеми женщинами.

– Какими женщинами?

– С… нашими подругами, понимаете?

– Нет. С какими подругами?

– С теми, кто были подругами. До развода Салли. До того, как Эндрю и Салли расстались.

– И вы думаете, что Джордж… или кто-то другой убил Салли и Мишель…

– Это Джордж, – прервала она.

– Почему так уверены?

– А кто же еще мог это сделать?

– Так вы считаете, что Джордж все-таки охотится за теми, кто дружил с вами и Эндрю Оуэном?

– Ну… да.

– Ничего не понимаю. Зачем ему…

– Если не понимаете, о чем говорю…

– Не понимаю.

– Тогда забудьте все это, договорились?

– Почему не расскажете мне все просто и ясно? – спросил я. – Как бы чертовски трудно ни было, просто возьмите и расскажите все.

– Я и так рассказала более чем достаточно.

– Так вы в самом деле напуганы? – спросил я.

– Да. – Китти старательно рассматривала что-то на дне бокала. Она отвечала почти шепотом.

– Может, вам лучше позвонить в полицию?

– Нет, – решительно ответила Китти, подняв глаза. – В нашем городе? После всего, что случилось с Джерри? Нет, сэр, никакой полиции, будь она проклята.

– Что ж, – сказал я со вздохом, поднимаясь с дивана. – Если появится желание рассказать еще что-то, знаете, где меня найти. Если нет…

– Только передайте это Джорджу, ладно? Когда будете разговаривать с ним.

– Если буду с ним разговаривать.

– Я провожу вас, – сказала Китти, стремительно поднимаясь с места, пеньюар при этом распахнулся, обнажив ноги. Она запахнулась плотнее, быстрыми шагами подошла к двери и открыла ее со словами:

– Спокойной ночи, мистер Хоуп. Спасибо, что приехали.

– Спокойной ночи, – ответил я, выходя на улицу. Как и обещала Предсказательница погоды, легкий мелкий дождичек моросил с покрытого облаками неба. Я услышал, как за моей спиной щелкнул замок, заботливо смазанный маслом.

До дома добрался во втором часу ночи.

Поставив в гараж «гайа», запер дверь, открыл ту дверь, что вела из гаража в кухню, включил на кухне свет, после чего запер и эту дверь. Я стоял в нерешительности, не зная, что предпринять: выпить ли еще стаканчик мартини или ограничиться молоком? Решив вопрос в пользу молока, достал из холодильника бутылку, налил полный стакан и, поставив бутылку на место, со стаканом в руке направился в гостиную. И чуть не умер от страха.

В гостиной в темноте сидел Джордж Харпер.

– Господи! – воскликнул я, щелкнув выключателем.

– Как поживаете, мистер Хоуп? – приветствовал меня Джордж.

Он сидел в кресле, стиснув колени своими громадными ручищами, спокойный, как смерть, лицом к арке, ведущей на кухню, где стоял я со стаканом молока в руке. Рука у меня дрожала.

– Как вы сюда попали? – спросил я.

– Черный ход не был заперт, – ответил он.

– Нет, был.

– Тогда, наверное, открыл его силой, – сказал Джордж.

– Вы меня до смерти напугали. Где вы были?

– В Майами.

– И чем занимались?

– Поехал повидаться с мамой.

– Значит, сбежали из тюрьмы, чтобы повидаться с мамой, так?

– Верно, мистер Хоуп. Она из-за меня здорово напереживалась.

– Знаете, что убита Салли Оуэн?

– Да, сэр, слыхал об этом.

– Это вы ее убили?

– Нет, сэр.

– А вам известно, что на месте преступления нашли ваш молоток?

– Да, сэр.

– Что на нем обнаружены ваши отпечатки пальцев?

– Так я и понял.

– Можете объяснить, как он попал туда?

– Нет, сэр.

– У кого, кроме вас и Мишель, был ключ от дома?

– Мне об этом ничего неизвестно.

– У вас не спрятан где-нибудь снаружи запасной ключ?

– Нет, сэр.

– Тогда каким образом ваш молоток выбрался из гаража?

– Не могу сказать, мистер Хоуп.

– Вы понимаете, в какой переплет попали?

– Наверное.

– Зачем сделали такую глупость: сбежали из тюрьмы?

– Сказал уже: хотел повидаться с матушкой.

– По какому поводу?

– По делу.

– По какому делу?

– По личному, мистер Хоуп.

– Послушайте, мистер Харпер. Бросьте-ка вы лучше к чертовой матери это свое «личное», слышите? Если хотите, чтобы я помог вам, тогда больше никаких «личных» дел. Все карты на стол, мы с вами играем в одной команде, понятно?

– Да не хочу играть ни в чьей команде, мне тошно от этого, – заявил Харпер.

– Не хотите, значит? А попасть на электрический стул хотите? Такая перспектива вас привлекает?

– Не очень. Но чему быть – того не миновать.

– А зачем этому «быть», мистер Харпер? Если только не попадете на него исключительно по своей доброй воле.

– Что же, ничего не поделаешь, от смерти не убежишь, – возразил он.

– Вы сбежали из тюрьмы в прошлый четверг, – сказал я. – Все это время были в Майами?

– Да, сэр. В город вернулся сегодня ночью и сразу же решил повидаться с вами.

– Где слушали мое выступление по телевидению?

– Какое?

– Разве вы приехали ко мне не потому…

– Какое? – повторил он.

– Вы не слышали моего выступления?

– Нет, сэр.

– Тогда зачем сюда пожаловали?

– Так вы же мой адвокат, правда? Подумал, надо бы узнать, как обстоят мои дела.

– О, ваши дела просто превосходны. Как только попадетесь на глаза любому полицейскому в нашем штате, он тут же, без колебаний, пристрелит вас. Полиция считает, что вы убили этих женщин, сбежали из тюрьмы, украли оружие, кстати, оно еще у вас?

– Да, сэр.