– Про деда князя Гэндзи, покойного князя Киёри, тоже говорили, что он способен угадывать будущее.
      Хэйко с поклоном поднесла Каваками еще чаю. Он принял чашку, но на этот раз стал пить более осторожно.
      – И тем не менее он умер внезапно, три недели назад – возможно, его отравили. Почему же он не предвидел этого и не избег опасности?
      – Возможно, господин, не все можно предвидеть.
      – Удобная отговорка, – сказал Каваками, снова начиная горячиться. – Она помогает поддерживать легенду. Но все это – не более чем пропаганда клана Окумити. Мы, японцы, безнадежно доверчивы и чрезвычайно суеверны. А Окумити умело играют на этом. Из-за всех этих детских сказочек о пророчестве клану Окумити придают большое значение, которого он на самом деле не заслуживает.
      – А действительно ли причиной смерти князя Киёри стал яд?
      – Если тебя интересует, приказывал ли я его отравить, то нет.
      Хэйко изящно опустилась на пол и распростерлась ниц.
      – Я никогда не позволила бы себе столь дерзких предположений, господин Каваками. – Голос и манеры девушки были полны неподдельной серьезности. – Прошу прощения за то, что произвела на вас неправильное впечатление.
      Человек, сидящий перед ней, был шутом, но умным и опасным шутом. А она, желая узнать, что он задумал в отношении Гэндзи, зашла слишком далеко. Следует быть осторожнее, иначе Каваками может заподозрить, что ее интерес превышает рамки долга.
      – Ну, будет. Поднимись, – с чувством произнес Каваками. – Я не обиделся. Ты – мой доверенный вассал.
      Разумеется, женщина не могла занимать подобное положение. Но ведь это всего лишь слова.
      – Я не заслуживаю такой великой чести.
      – Чепуха. Ты должна знать мои замыслы, чтоб действовать в соответствии с ними. Я не любил князя Киёри, это правда, – но у него и без меня хватало врагов. Многим не нравилось, что он так дружелюбен с чужеземцами, особенно с американцами. А его интерес к христианству вызывал еще больше недовольства. Даже собственный клан не слишком охотно его поддерживал. Ты сама докладывала, что Сэйки и Танака, два самых значительных его вассала, изо всех сил возражали против появления миссионеров во владениях клана. Танака оказался столь упрям, что даже покинул свой пост и шесть месяцев назад удалился в монастырь Мусиндо.
      – Да, господин, так оно и было. Он принял буддийские обеты и монашеское имя Сохаку.
      – Религиозный фанатизм бывает опаснее политической розни. Скорее всего, именно Танака – или Сохаку, если тебе так угодно, – убил старого князя. Во всяком случае, мне так кажется.
      – Как это ужасно, – сказала Хэйко, – когда тебе наносит удар столь близкий человек.
      – Именно близкие наиболее опасны, – отозвался Каваками, внимательно наблюдая за Хэйко, – поскольку именно к ним мы редко присматриваемся с должным тщанием. Вот ты, например, делишь ложе с князем Гэндзи – и все же можешь в любой миг перерезать ему горло. Разве это не так?
      Хэйко поклонилась, тщательно следя за тем, чтобы придать лицу правильное выражение: покорное, но не слишком.
      – Чистая правда.
      – И тебе не будет трудно преодолеть свою привязанность к князю?
      Хэйко весело рассмеялась:
      – Господин изволит шутить со мной? Я делю постель с Гэндзи потому, что таков ваш приказ, а не из-за какой-то там привязанности.
      Каваками нахмурился:
      – Осторожнее, Хэйко. Ты должна забывать об этом, когда находишься рядом с ним. Ты должна любить его, безраздельно и даже безнадежно, иначе Гэндзи поймет истинную твою цель и ты станешь для меня бесполезна.
      Хэйко низко поклонилась:
      – Слушаю и повинуюсь, господин.
      – Хорошо. А что там с дядей князя Гэндзи? Удалось ли тебе выяснить, где он находится?
      – Пока нет. С тех пор как господин Сигеру покинул замок, его не видели ни в одном из княжеских поместий Акаоки. Возможно, он вообще покинул клан.
      Что бы ни послужило тому причиной, эту новость можно было счесть воистину хорошей. Дядя куда опаснее племянника. Сигеру всю жизнь был самозабвенно предан древним воинским искусствам самураев. Он умел убивать как при помощи оружия, так и голыми руками и нередко пользовался своим умением. Все знали, что он участвовал в пятидесяти девяти поединках и во всех победил; это было всего на один поединок меньше, чем у легендарного Миямото Мусаси, жившего двести лет назад. Шестидесятый и шестьдесят первый поединки были назначены на последний день старого года и первый день нового, но, похоже, теперь они уже не состоятся. Сигеру исчез.
      – Расскажи все, что тебе удалось узнать.
      Хэйко немедленно приступила к рассказу. Если она будет слишком много размышлять над тем, что говорит, то уже не сможет продолжать. Она черпала сведения по капле из разных источников. Девушка была уверена, что правильно восстановила всю историю, но от всей души надеялась, что ошибается.

* * *

      Небольшой буддийский храм в окрестностях замка Судзумэ-нокумо был построен давным-давно, еще в тринадцатый год правления императора Гоханадзоно. В отличие от прочих храмов, этот не принадлежал какой-то определенной секте. Вышло так потому, что князь Вакамацу возвел его во искупление своих деяний: ранее он разрушил три десятка монастырей, принадлежавших сектам дзодо, риндзаи, сото и обаку, и перебил пять тысяч монахов вместе с семьями и сторонниками. Хорошо вооруженные монахи не захотели подчиниться князю, повелевшему им прекратить религиозные распри.
      Сигеру знал об этом храме все до мельчайших подробностей. Он занимал важное место в ужаснейших из его пророческих снов, посещавших Сигеру с самого детства. Сигеру знал, что эти видения полны знамений, но не мог их истолковать и потому на протяжении многих лет изучал историю храма в надежде, что люди и события прошлого дадут ему какую-то подсказку. Но он так ее и не обрел.
      Теперь же он постиг все, но было поздно. Так всегда случалось со знамениями, являвшимися ему. Он понимал их слишком поздно. Сигеру преклонил колени и зажег от единственного тусклого светильника сто пять курительных палочек. Затем с почтительным поклоном расставил благовония на погребальном алтаре своего отца, Киёри, покойного князя Акаоки.
      – Я глубоко сожалею, отец. Пожалуйста, прости меня. Он повторил эти слова сто пять раз. Затем зажег сто шестую палочку.
      Сто восемь – число бедствий, которые навлекает на себя человек ненасытной алчностью, ненавистью и невежеством. Сто восемь – число раскаяний, что возвращает заблудшие души к свету Будды. Сто восемь – число жизней, которые Сигеру предстоит провести в ста восьми преисподнях за свои немыслимые преступления. Когда все сто восемь палочек будут зажжены, следует начинать.
      – Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
      Но Сигеру знал, что для него не будет искупления. Дух князя Киёри мог бы простить сына за собственное убийство – но не за прочие.
      – Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
      Несмотря на чудовищные видения, не дающие ему уснуть и переполняющие его разум так, что казалось, будто голова вот-вот разлетится на куски, Сигеру все-таки не сбился со счета. Это удивило его. Курительных палочек было ровно сто восемь.
      – Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
      Он прижался лбом к полу. В ушах у него стояло непрекращающееся гудение бескрылых летающих машин. Сквозь закрытые глаза его ослепляли огромные светильники, горящие без огня. В горле саднило от едкого цветного воздуха.
      Он знал, что окончательно сошел с ума.
      В каждом поколении один из рода Окумити нес на себе проклятие предвидения. В прошлом поколении это был его отец. В следующем – Гэндзи. В нынешнем же несчастье обрушилось на самого Сигеру. Видящий всегда страдал, ибо видение не всегда сопряжено с пониманием. У Сигеру видения никогда не несли просветления – одно лишь страдание. Он не узнавал событий до того самого мига, пока они не проскальзывали из будущего в прошлое. И прежнее страдание сменялось еще большим.
      Если бы боги покарали его только пророческими снами, жизнь Сигеру была бы терпимой. Но затем у него начались видения во время бодрствования. Самурай, должным образом изучивший воинские искусства, способен выдержать многое, однако бесконечный поток сознания, не перемежаемый даже сном, долго не выдержишь.
      Небо превращалось в огонь и рушилось на землю, сжигая кричащих детей. Стаи железных насекомых наползали на Эдо, набивая животы человеческой плотью, извергая ядовитый дым, смешанный со зловонием жертв. Миллионы мертвых рыб плавали в отравленных серебряных водах Внутреннего моря.
      Картины, возникающие в сознании, смешивались с тем, что Сигеру видел наяву. Всегда. Облегчения не было.
      У выхода из храма Сигеру на миг задержался, поклонился телам двух убитых монахов и вышел, стараясь не наступить в лужицы застывающей крови. Когда он направлялся сюда, высоко в небе стояла полная луна. Теперь же, когда Сигеру возвращался в семейные покои, небо по-прежнему было озарено лунным светом, но сам серебряный диск уже скрылся за стенами замка. Постель жены оказалась пуста; поспешно сброшенное одеяло валялось рядом. Сигеру заглянул в комнаты детей. Они тоже исчезли. Этого он не предвидел. Лицо Сигеру исказила мрачная усмешка. Где они могут быть? Существовал лишь один ответ.
      Сигеру отправился в личную оружейную и облачился.
      Металлический шлем с деревянными рогами и красным султаном из конских волос.
      Лакированная маска, защищающая щеки и нижнюю челюсть.
      Латное ожерелье нодова для защиты горла и два наплечника содэ. Донака, кусадзури и хэйтатё из стальных пластин, достаточно толстых, чтобы отразить мушкетную пулю, закрыли его торс, чресла и бедра. Помимо мечей, Сигеру сунул за пояс еще и пару английских пятизарядных кремневых пистолетов.
      Сигеру возглавлял нынешнюю ночную стражу. Ему не составило никакого труда забрать свою лошадь из конюшни. Никто не спросил, почему он в доспехах. Когда Сигеру приказал открыть ворота, их тут же отворили, и он поскакал прочь от замка.
      Поместье его тестя Ёритады находилось в горах, неподалеку от замка. Добравшись туда, Сигеру обнаружил, что Ёритада с дюжиной своих вассалов уже поджидают его. Все они были облачены в полный доспех, как и сам Сигеру. Шестеро самураев держали наготове мушкеты.
      – Не приближайся, – велел Ёритада, – или будешь застрелен.
      – Я пришел за своей женой и детьми, – сказал Сигеру. – Отдайте их, и я мирно уйду.
      – Умеко больше не жена тебе, – отрезал Ёритада. – Она вернулась в мой дом и попросила защиты для себя и своих детей.
      Сигеру рассмеялся, словно услышав какое-то совершенно нелепое заявление.
      – Защиты? От чего?
      – Сигеру, – мягко и печально отозвался Ёритада, – твой рассудок и дух не в порядке. Я заметил это уже много недель назад. Сегодня ночью Умеко явилась ко мне в слезах. Она сказала, что ты непрестанно, днем и ночью, бормочешь об ужаснейших муках преисподней. Дети дрожат, завидев тебя. Молю тебя, попроси совета у князя Киёри. Твой отец – мудрый человек. Он поможет тебе.
      – Он никому не поможет, – отозвался Сигеру. – Князь Киёри сегодня ночью был отравлен желчью рыбы-луны.
      – Что?!
      Ёритада, ошеломленный подобной откровенностью, забывшись, шагнул вперед. Остальные самураи были потрясены не меньше его. Вот он, подходящий момент.
      Сигеру пришпорил коня, выстрелив на скаку из обоих пистолетов. Он был не очень искусен в стрельбе и ни в кого не попал. Но он и не ставил это целью; ему просто нужно было внести замешательство в ряды людей Ёритады.
      Это ему вполне удалось. Лишь два мушкетера смогли выстрелить достаточно прицельно. Обе пули попали в лошадь, и животное рухнуло.
      Сигеру спрыгнул с седла, ринулся вперед и первым же ударом катана обезглавил тестя. Прежде чем улеглась пыль, поднятая падением лошади, Сигеру, орудовавший катана и танто, убил или смертельно ранил всех, кто пытался противостоять ему.
      За воротами Сигеру встретила его теща, Садако, с четырьмя служанками. У каждой в руках была нагината – копье с длинным наконечником, способное и колоть, и рубить, – излюбленное оружие женщин из самурайских семейств.
      – Проклятый демон! – процедила Садако. – Я ведь советовала Умеко не выходить за тебя замуж!
      – Ей следовало прислушаться к вашему совету, – ответил Сигеру.
      Он отыскал Умеко и детей в саду, в чайном домике. Когда он наклонился, чтобы отворить дверь, маленький, сделанный под детскую руку катана пронзил рисовую бумагу, которой были затянуты деревянные рамы. Клинок оцарапал Сигеру левую бровь и лишь чудом не вонзился в глаз.
      – Войди и умри! – провозгласил детский голос, в котором не слышалось ни капли страха.
      Это был младший из детей, шестилетний сын Сигеру, Нобуёси. Сигеру знал, какая картина сейчас предстала бы его глазам, загляни он внутрь. Нобуёси охраняет дверь; острие клинка поднято на уровень глаз. За спиной у мальчика Умеко и девочки, Эми и Сати.
      Сигеру отворил дверь легким ударом катана. Завидев отца, мальчик задохнулся и быстро отступил. С точки зрения стратегии лучше было бы защищать порог, поскольку маленький дверной проем ограничивал свободу передвижения Сигеру. Но Сигеру не мог винить сына за этот просчет. Он знал, что выглядит сейчас ужасно: с головы до ног покрытый кровью восемнадцати человек. Девятнадцати, если считать еще себя самого. Из раны на шее текла кровь. Если б теща ударила на дюйм ниже, она бы прикончила Сигеру.
      При взгляде на сына сердце Сигеру исполнилось гордости. За свою недолгую жизнь мальчик отлично усвоил полученные уроки. Он держал меч под нужным углом; стойка позволяла сохранять равновесие и перемещаться при необходимости в любом направлении. И что самое главное, мальчик встал так, чтоб закрыть собою мать и сестер.
      – Отлично проделано, Нобуёси.
      Сигеру множество раз произносил эти слова – после изнурительных тренировок с мечом, копьем и луком. Нобуёси ничего не ответил. Его внимание было полностью сосредоточено на Сигеру. Мальчик выискивал подходящий момент, ждал, пока противник откроется. Он заслужил право умереть, как настоящий самурай. Он ведь и вправду настоящий самурай. Сигеру шагнул через порог и сделал вид, будто споткнулся.
      – А-а-а-й-и-и!
      С громким криком Нобуёси сделал выпад, метя в щель в доспехах. Его сын действовал как истинный воин. Он вложил в атаку самую свою суть, отринув все мысли о себе. И в этот миг избавления Сигеру нанес удар – столь стремительно, что тело Нобуёси еще продолжало двигаться вперед, когда голова уже скатилась на пол.
      Эми и Сати вскрикнули и прижались друг к другу; лица их были залиты слезами.
      – Зачем, отец, зачем?! – воскликнула Эми.
      В левой руке Умеко был кинжал. А в правой женщина держала короткоствольный пистолет. И теперь она вскинула пистолет и выстрелила. Пуля ударилась о стальной шлем и отскочила. Умеко бросила пистолет и взяла кинжал в правую руку.
      – Я спасу тебя от дальнейших грехов, – сказала она и двумя быстрыми движениями перерезала горло дочерям. Светлый шелк ночных кимоно мгновенно окрасился кровью. А затем Умеко взглянула Сигеру в глаза. – Быть может, сострадательный Будда приведет тебя в Чистую землю, – сказала она и вонзила кинжал в собственную шею.
      Не выпуская мечей из рук, Сигеру уселся на пол, посреди окровавленных обломков своей жизни. Он смотрел на дверной проем. Вскоре он услышит стук копыт – это прискачет отряд из замка. Сигеру расхохотался. Он по-прежнему обречен. Но он спас любимую жену и детей. Их не коснется грядущий ужас, приближение которого он увидел в пророческих снах и видениях.

Часть II
ПРЕКРАСНЫЕ МЕЧТАТЕЛИ