Кровавый удар

— Кто из вас Мэри?

Несчастное лицо Мэри сделалось еще несчастней. Дикки коснулся ее плеча:

— Поговорим наедине.

Ну уж нет! — подумал я и направился вслед за ними в кают-компанию. Но тут передо мной возник Джонни Роуз, нервный, похожий на мышонка мальчишка, любивший в прошлом кататься на чужих машинах.

— А ваш Дин... — торопливо заговорил Джонни.

— Потом, потом, — отмахнулся я. Ни в коем случае я не должен был допустить, чтобы Дикки допрашивал Мэри. Чтобы он ее шантажировал.

— Дин смылся, — выдохнул Джонни.

Я замер, уставившись на него. Дин мне понравился с первой минуты нашего знакомства. И я в нем не ошибся. За три года он стал не просто хорошим моряком, он стал настоящим лидером команды. Я знал, что Дин мог быть и грубым, и нечестным. Но только с теми, кто, как он считал, заслуживает этого. За время плавания на "Лисице" Дин стал почти моим другом.

— Значит, вы видели лодку... — донесся снизу голос Дикки.

Я поспешил на выручку Мэри. Она сидела на стуле, нервно поправляя грязными руками свои давно не мытые черные волосы. Характерным движением она отводила длинные лохмы со лба и заправляла за уши. Дикки стоял, опершись о стол, и его лицо было красным, как у повара.

Кают-компания "Лисицы" — очень высокая по современным меркам. Примерно шесть футов от пола до потолка. Остановившись на лестнице, я изрядно возвышался над Дикки.

— Можешь идти, Мэри, — сказал я. — Поговорим позже.

Она моментально исчезла. Дикки стиснул зубы и посмотрел на меня взглядом, который мог бы свалить дерево. Потом он четко и раздельно произнес:

— На сегодня назначена пресс-конференция. Мы оба должны там присутствовать. Придется немного помучиться. Будем надеяться, что журналисты проявят понимание... Все-таки дети...

Я молча кивнул.

Дин не любил полицейских куда сильнее, чем полицейские не любили его. Древний рефлекс джунглей подтолкнул его к бегству. Я-то думал, что прежние привычки Дина навсегда ушли в прошлое. Переоценил степень своего влияния.

Я вздохнул и поскреб щетину на подбородке. У меня большой подбородок и большое лицо, под стать всему остальному. В моей прошлой профессии было чертовски неудобно и даже опасно иметь большой рост. Во всех тех местах, куда забрасывал меня журналистский долг, убивали, не разбирая, кто есть кто. На лбу у меня сохранился шрам от камня, попавшего в меня во время разгона уличной демонстрации в секторе Газа, а моему носу не удалось избежать удара о шершавый бетон во время столкновений с полицией в Кейптауне. Однако бриться все равно надо. И побыстрее. Дикки меня ждет.

Я соскребал черную щетину, стараясь обойтись без порезов. Конечно, лучше бриться после ванны. Но "Лисица" вообще мало подходит для тех, кто следит за своей внешностью. Здесь торжествуют мои привычки. Наконец я повязал галстук и принялся обследовать куртку. К моему огорчению, куртка весьма нуждалась в чистке. В Амстердаме я грузил вместе с командой пыльные мешки с картошкой. Пришлось надеть кожаный пиджак. К нему вполне подходят джинсы и тяжелые рыбацкие ботинки, которые помогают мне увереннее ступать по палубе "Лисицы".

Дикки осмотрел меня, как суровый офицер осматривает нерадивого солдата, но от замечаний воздержался. Мы спустились по мокрому трапу и, шлепая по грязи, направились к низкому деревянному зданию неподалеку от набережной. В зале, где нам предстояло встретиться с журналистами, стояло примерно сорок стульев. Над сценой возвышался флаг "Молодежной компании": прямоугольник голубого цвета и на нем — корабль, стремительно рассекающий волны.

В зале было уже накурено и пахло сохнущими на стульях плащами. Около двух десятков леди и джентльменов от прессы держали наготове диктофоны и блокноты.

Большую часть своей жизни я провел среди вот этих людей, что сидели в зале, и, может быть, сейчас впервые по-настоящему понял, как неприятно отвечать на бесцеремонные вопросы. Возможно, никто из них еще не слышал о смерти русского. Они явились на пресс-конференцию, посвященную славным делам "Молодежной компании". Но, как только им станет известно об утопленнике, они всей стаей набросятся на сенсацию. Наверное, Дин перед бегством чувствовал себя так же, как я при встрече с бывшими коллегами.

Спокойно, Тиррелл, уговаривал я себя. Дикки все устроит, и мы уплывем в море от множества вопросов, которые начнут сыпаться с газетных страниц.

Дикки занял место на сцене, усевшись за стол, накрытый скатертью. Рядом сел его пресс-секретарь. Мое место тоже там, а не в зале. На минуту меня охватил прилив тоски по перу и бумаге, по историям, которые приходят и уходят, задевая меня, но не слишком близко. Однако пора уже было не тосковать, а держать ушки на макушке — рядом со мной Дикки заговорил в знакомой мне ласково-фальшивой манере.

— Каждый год "Молодежная компания" набирает семьдесят пять молодых людей... оступившихся в жизни молодых людей... И показывает им море вблизи... — Дикки улыбнулся белозубой улыбкой. — Наши подопечные учатся морскому делу. Как говорили в старину, учатся ремеслу мореходов. Но главное — они учатся контактировать друг с другом. Источником большой гордости для нас является тот факт, что девяносто восемь процентов подростков, побывавших в плавании, впоследствии не нуждаются в надзоре полиции. — Опять улыбка и брошенный на меня взгляд ледяных глаз. — Сейчас наш очередной летний круиз уже вступает в завершающую стадию. Следующая наша стоянка — на Балтике. Примерно через четыре недели. Пожалуйста, пишите о нас побольше — мы в этом очень нуждаемся. Ваши статьи приносят нам деньги. — Некоторые из журналистов засмеялись. Своим высоким положением Дикки был обязан явно не красноречию. — А теперь, — сказал он с подчеркнутой любезностью, — мы готовы ответить на ваши вопросы.

В комнате стало невыносимо душно. Ну просто нечем дышать. Неужели Дикки провел их и они ничего не подозревают? Но ведь если хоть у кого-нибудь из них есть в Чатеме знакомый полицейский, нас не спасут никакие уловки Дикки.

В зале какую-то минуту стояла полная тишина.

— Хорошо. Тогда... — поспешно начал Дикки. — Если вы...

— Снейп, "Миррор", — прервал Дикки развязный голос. — Откуда именно поступают средства на проведение круизов?

Дикки Уилсон любил вопросы о спонсорах, об этих прекрасных людях, которые приходят на помощь оступившимся подросткам... Но он не знал того, что знал о Майке Снейпе я. Этот парень никогда не задает приятных вопросов.

— В основном мы существуем за счет благотворительности, — охотно рассказывал Дикки. — У нас много анонимных доброжелателей. Если бы не их финансовая помощь...

— А дает ли деньги правительство? — не унимался Снейп.

— Очень мало. — Дикки выразил сожаление по поводу небольших размеров помощи от правительства и одновременно понимание, что бюджет не резиновый.

У Снейпа было простоватое, невыразительное лицо и острый нос.

— С чем тогда связано посещение "Вильмы" Невиллом Глейзбруком прошлой ночью?

Дикки улыбнулся:

— Мистер Глейзбрук — давний друг "Молодежной компании".

Где-то в задних рядах затрещал телефон. Мои ладони вспотели, сердце глухо стукнуло и замерло. Но тут какая-то журналистка прервала Снейпа, задав мне вопрос, который всегда задавали мне на пресс-конференциях: почему я оставил журналистику ради старого парусника? Я скучно изложил свой обычный ответ о спокойствии и гармонии, о том, что, по-моему, лучше жить своей жизнью, чем все время соваться в чужие. Выкладывая свои высокие идеи, я не упускал из виду молодую особу, разговаривавшую по радиотелефону. Она больше слушала, чем говорила, и по мере этой телефонной беседы ее глаза лезли на лоб. В конце концов она уставилась на меня так, будто хотела пригвоздить своим взглядом.

Дикки тоже наблюдал за ней, нервно пощипывая пальцами нижнюю губу. Его пресс-секретарь торопливо произнес:

— Не стоит вас больше задерживать!

Но было уже поздно. Со всех сторон доносились телефонные звонки. Репортеры получали от своих редакторов информацию, что перед ними сейчас сидят благодетели особого сорта. В свободное от благодеяний время они занимаются вылавливанием трупов русских моряков из мутных вод Медуэя. Атмосфера в зале наэлектризовалась. Я кожей чувствовал это. Пот в три ручья лился у меня по спине. Молодая особа, получившая информацию раньше других, огляделась по сторонам и, не желая никому уступать пальму первенства, выкрикнула:

— Можете ли вы сообщить какие-нибудь подробности, связанные с обнаружением трупа русского моряка?

Я постарался придать лицу равнодушное выражение. Пресс-секретарь Дикки ответил с предельной краткостью:

— Этот печальный инцидент будет тщательно расследован полицией. Я думаю, что все мы поможем следствию, воздержавшись пока от каких-либо комментариев.

В зале поднялся ропот, со всех сторон сыпались новые вопросы. Не обращая внимания на шум, Дикки Уилсон встал и твердо произнес:

— Пресс-конференция окончена.

Ропот нарастал. Сквозь него прорвался резкий голос Снейпа:

— Как Невилл Глейзбрук собирается выпутываться из этого дела?

— Но он в нем не замешан, — ответил я.

— Он был на корабле как раз в то время, когда все это произошло, — парировал Снейп.

— Тогда вы и расспросите об этом его самого, — бросил Дикки, уже не скрывая своего раздражения.

— Расспрошу. Непременно, — с иронией пообещал Снейп.

Я знал, что Дикки злится не на Снейпа, задававшего неприятные вопросы. Дикки ненавидел каждого, кто мог бы встать между ним и его покровителями. Больше всего на свете он боялся потерять поддержку кабинета министров — это немедленно привело бы к уменьшению финансовой помощи. Дикки злился на мертвого матроса, и на Мэри, нализавшуюся вдрызг, и на Билла Тиррелла... Особенно на Билла Тиррелла, из-за которого он оказался замешанным в скандальное дело.

Опять шел дождь. Дикки шлепал впереди меня по лужам, не разбирая дороги. Толпа журналистов преследовала нас, суя под нос диктофоны и забрасывая вопросами.

— Снимайтесь с якоря, как только начнется отлив! — отчеканил Уилсон. — Идите к себе и не разговаривайте ни с кем! — Он командовал мной спокойно и повелительно. Мне было ясно, чего он хочет: отправить Тиррелла в море, чтобы освободить пространство для маневра.

Маневры были его специальностью. Моей специальностью прежде было задавать вопросы, в том числе и неприятные.

— Мне необходимо побывать на "Союзе", — заявил я, не собираясь отступать.

Дикки посмотрел на меня своими сапфировыми глазами, что-то прикидывая в уме. Потом бросил:

— Если считаете нужным!

Когда я поднялся на "Лисицу", на палубе никого не было, только Пит возился с вантами на корме. Я направился на поиски команды. В носовом кубрике было темно. Темная вода, перемешанная с песком, плескалась у иллюминатора.

Мэри, наклонившись над своей койкой, складывала одежду в сумку. Я спросил:

— Что за сборы?

— Я ухожу, — ответила она. Куда-то подевался ее морской загар. Лицо опять сделалось мертвенно-бледным.

Родители Мэри снимали маленькую квартирку в Ливерпуле. Они постоянно скандалили, отец зверски избивал мать. В четырнадцать лет Мэри ушла из дому и бросила школу, сманив за собой нескольких школьных приятелей. Вначале они просто бездельничали. Потом ими завладело пристрастие к наркотикам. Учителя Мэри считали, что при ее способностях она могла бы учиться в университете. Вместо этого она предстала перед судом за проституцию и участие в нападении с целью ограбления. На "Лисицу" Мэри попала прошлым летом прямиком из тюрьмы. Подружившись с моим экипажем, она стала посещать колледж, готовящий учителей. Все на "Лисице" очень любили и слушались ее. Она и Дин были лидерами. Мэри и Дин — счастливая страница моего старого парусника. До прошлой ночи.

— Куда уходишь? — спросил я.

Она забрала за ухо прядь волос и пожала плечами.

— Не знаю.

— Нам нужна твоя помощь. Мы сегодня снимаемся.

Мэри посмотрела мне прямо в глаза. В ее взгляде было что-то, чего я никогда прежде у нее не замечал. Тот же немой упрек, что и в глазах детей, которых я встречал в секторе Газа. Они ненавидели вас не потому, что вы — это вы, а потому, что просто не видели ничего, кроме обид и оскорблений.

Я сказал:

— Прошлой ночью нам не повезло. Но это не страшно. Мы выплывем.

Она улыбнулась улыбкой, свойственной ей одной, и сжала мою руку. Ее рука была холодна как лед.

Я велел ей распаковать вещи и ушел в свою каюту. Было половина одиннадцатого, и мой желудок требовал завтрака. Я съел четыре вареных яйца и полбатона хлеба. Когда я доедал последнее яйцо, в кают-компанию заявился Отто Кэмпбелл в голубой спортивной куртке и белой рубашке. Все это выглядело очень по-морскому.

— Собираешься на берег? — полюбопытствовал он.

— Дикки не велел, — ответил я.

В прошлом Отто имел дело со многими важными людьми и хорошо изучил их повадки.

— Как бы ты поступил на моем месте? — спросил я его.

Отто ухмыльнулся:

— Ушел бы в море. Отправился бы в кругосветное плавание. Предоставил бы Дикки самому выпутываться из этой истории. Уж он-то выпутается.

— Но будет следствие, — заметил я.

Отто пожал плечами:

— Произошел несчастный случай. Вот и все.

Это была чистая правда.

— Что сказал Невилл Глейзбрук?

— В кабинете министров, по-видимому, полетят головы. Возня вокруг трупа, возможно, скажется на отношениях в правительстве. — Он помолчал. — Ты знаешь, что этот русский побывал на "Вильме"?

Я уставился на Кэмпбелла.

— Его видел кое-кто из членов экипажа. Вдрызг пьяного.

Я спросил:

— В котором часу он ушел?

— Пришел на борт где-то около десяти, — ответил он. — Ушел примерно в одиннадцать пятнадцать. По словам экипажа.

— Ты уверен? — переспросил я. Моя "Лисица" встала на якорь в одиннадцать тридцать.

— Так говорят те, кто его видел. Должно быть, это правда...

Итак, "Лисица" бросила якорь примерно через пятнадцать минут после того, как русский ушел с "Вильмы". Куда? В воду? Допустим, Мэри врала, и "Лисица" все же задела лодку. Возможно, так и было.

— Уходя с "Вильмы", русский сказал, что будет любоваться лунной дорожкой и ждать свою девушку.

— Девушку? — переспросил я.

— Да, так мне рассказали...

Когда Отто ушел, я сел в лодку и поплыл вокруг "Вильмы". Это была большая, широкая шхуна. Подростки из ее команды сидели в кубрике и играли в карты.

— Кто там? — крикнул вахтенный.

Ответа он, разумеется, не услышал.

Я подплыл к берегу, сошел на причал и направился к белым сходням "Союза". Моряки в синей военно-морской форме пропустили меня, отдав честь. Форма была та же, что и на вытащенном мной утопленнике.

Я познакомился с капитаном Петровым в Амстердаме. Теперь матрос провел меня к нему в отделанную деревом каюту. Когда я вошел, капитан Петров, наблюдавший до этого за струйками дождя, катившимися по стеклу иллюминатора, быстро повернулся ко мне. Суровое, отшлифованное морскими ветрами лицо, тонкая полоска сжатых губ. В пепельнице тлела папироса.

— Кофе, — сказал он, не глядя на матроса, стоящего за моей спиной. — Садитесь, мистер Тиррелл.

Я опустился в зеленое мягкое кресло. Он сел возле стола напротив меня.

— Я пришел, чтобы выразить мое глубокое сожаление в связи со смертью вашего моряка...

— Ребейна, — сказал капитан. На его суровом лице глаза казались удивительно живыми и теплыми. — Большое несчастье.

Я продолжал:

— Мы причаливали в темноте.

Он кивнул. Этому старому морскому волку ничего не надо было объяснять.

— Мой вахтенный докладывал мне, что там была на воде какая-то лодка.

— На воде?

— Да, на воде.

На его лице отразились некоторые сомнения. Указательный и средний пальцы его больших рук, торчавших из безукоризненно белых манжет, пожелтели от никотина. Мне было трудно представить, о чем думал сейчас этот человек из загадочной страны, под командой которого находились две сотни моряков. Кажется, его не особенно заинтересовало мое сообщение. Один из моряков погиб, и он не знает, когда будет возвращено тело. А остальное — дело английской полиции.

— Ребейн и раньше брал без разрешения шлюпку и удирал куда-нибудь в бар... Он любил такие места. Мы не могли уследить за ним. У нас, как говорят, не было ни времени, ни желания. — Он загасил окурок и тут же закурил новую папиросу, пуская дым над чашкой. -

Он глупо поступил, поплыв ночью на шлюпке. Просто дурак. Ему было всего двадцать. Один из этих неугомонных эстонцев, помешанных на политике. Странный парень. Да что там говорить! Теперь он мертв, а у нас — масса проблем.

Кофе был выпит. Говорить стало не о чем. Я поднялся.

— Передайте, пожалуйста, мои соболезнования его родным.

— Наверное, у вас тоже будут неприятности из-за этого случая.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Как только я спустился с трапа, торчавшие на причале репортеры, одетые из-за дождя в куртки с капюшонами, накинулись на меня. Я наклонил голову и стал проталкиваться через толпу своих бывших коллег. Они погнались за мной, засыпая вопросами.

Пит отвел "Лисицу" подальше к бую. Так спокойнее. Я помахал ему с причала, чтобы за мной прислали лодку.

В лодке на веслах сидели двое. Правил мышонок — Джонни Роуз. Всегда бойкий и нахальный, он выглядел подавленным.

— Что случилось? — спросил я.

— Скорее на корабль! У нас побывал Филт!

— Филт?

— Полицейский. — Он сделал гримасу. — Снимал показания.

— Это в порядке вещей, — сказал я. — Идет расследование.

— Ну да, — пробурчал Джонни. — Но не волнуйтесь, ему никто ничего не сказал. Только Мэри ужасно испугалась. И мы ее спрятали, а потом высадили на берег, пока полицейский разговаривал с Питом.

— Высадили на берег?

— С вещами. — В голосе Джонни звучало удовлетворение. — Со всем ее барахлом. Понимаете, она не хотела говорить ни с какими полицейскими. А ее бутылки мы выбросили.

Лодка плавно подошла к корпусу "Лисицы". Еще две недели назад эти мальчики не имели понятия, как управляться с веслами.

В каюте пахло деревом и кожей, машинным маслом и трюмной водой. Родные запахи. Я поднял телефонную трубку и набрал номер полиции. Старший инспектор Робертсон согласился поговорить со мной.

Его голос звучал сухо, как шорох осенних листьев.

— А, мистер Тиррелл... Надеюсь, вы сможете мне помочь.

Я обещал сделать все, что в моих силах.

— Мы снимали показания на вашем корабле.

Я сказал Робертсону, что уже знаю об этом.

— Один из членов экипажа, — продолжал старший инспектор, — одна... Мэри Кларк... Мы не смогли ее найти.

Я сказал:

— Она ушла.

Ну и идиотка ты, Мэри, подумал я в который раз.

— У нас есть данные, что она располагает сведениями, очень важными для следствия.

— Сведениями? Какого рода?

— Она ведь была вахтенной той ночью? — Голос старшего инспектора выдавал его отношение к девице, которую вывернуло у него на глазах. — Есть ли у вас какие-либо предположения, где она может скрываться?

— Нет, — ответил я без раздумий.

— Жаль, — сказал Робертсон. — Если появятся какие-нибудь известия, будьте любезны сообщить нам. Кстати, мы должны побеседовать и с вами.

— Сейчас?

— Я пришлю своего помощника. Очень неприятное дело. Этот русский... Знаете, он был пьян. Вам лучше держаться подальше от прессы. И, пожалуйста, не отлучайтесь никуда. Если найдется Мэри Кларк, дайте нам знать. Мы бы хотели поговорить с вами обоими.

Я сказал, что готов к услугам, и повесил трубку. Уставившись на стену, облицованную французскими панелями, я приказывал голове не болеть.

Указания контр-адмирала Дикки Уилсона... Предписания старшего инспектора Робертсона... Не многовато ли для одного человека, который обязан найти Мэри до того, как ее разыщет полиция.

Я набрал номер телефона железнодорожной станции. Черноволосую девушку с голубыми глазами там сегодня не видели... А что они вообще видят? Но если я сам отправлюсь туда или на автобусную станцию, то буду сейчас же атакован репортерами, и они меня припрут к стене. Кроме того, Мэри умеет прятаться. И вряд ли она укроется где-то в Чатеме.

Я вышел на палубу. Дождь прекратился, дул южный ветер, и из-за облаков выглянуло солнце. На набережной по-прежнему томились репортеры.

Пит все еще возился на палубе, и его борода развевалась на ветру. Наверное, и в раю он стал бы каждый год перебирать "Лисицу" от первого до последнего болта.

Я сказал:

— Будем готовиться к отплытию. Все на борту?

— Вроде все, — пробурчал Пит.

Начинался отлив. Нос "Лисицы" поворачивало в сторону Кента.

— Через пять минут отходим, — распорядился я.

Паруса с шумом развернулись. Лебедка заскрипела. Отгромыхала якорная цепь. "Лисица" двинулась на север.

Уже шесть часов мы шли вдоль северного побережья Кента. Я стоял на своем обычном месте, держась за бакштаг, и наблюдал за рулевым. Скорее бы вырваться из этого смрада на зеленые чистые воды западного канала!

Но я знал, что и прозрачная зеленая вода вряд ли очистит нас от той грязи, в которую мы так глупо вляпались.

Глава 3

Два дня спустя, после того как мы вышли из Чатема, я увидел вдалеке огни Старт-Руана. Была полночь, холодный ветер приносил запахи соли и гнили. К исходу ночи "Лисица" уже скользила вдоль темных берегов Пулта к бухте Бейсин. Впереди вырисовывался лес мачт, устремленных в сизое предрассветное небо.

Ветер шуршал в прибрежных камышах и мерно раскачивал садки для ловли устриц. Вахтенный спустил паруса, при этом они издали громкий, пронзительный звук, похожий на крик болотной птицы.

Ворота шлюза бесшумно открылись, и "Лисица" проскользнула между каменными стенами. Вода за кормой вспенилась. Эрик — начальник шлюза — что-то проворчал, закрепляя канаты. Я вел "Лисицу" вдоль черной кирпичной кладки, длинной, как кладбищенская стена. Медленно надвигался новый день, воскрешая добрый старый мир.

Когда-то Бейсин был лишь небольшой частью канала Флит, по которому во времена наполеоновских войн лошади тянули баржи, груженные мясом и зерном, предназначенные для победоносного флота короля Георга. Но столетие спустя канал Флит был предан забвению вместе с деревянным флотом. Ничто, кроме поросшей камышами канавы, облюбованной утками и другой водоплавающей птицей, сегодня не напоминало о славном прошлом. Немногим лучше сохранился Бейсин — заболоченный четырехугольник в несколько ярдов, забранный в гранит. Трудно было себе представить, что когда-то он служил причалом для непобедимой флотилии.

От былой роскоши здесь остались несколько сараев и мельница. В сараях когда-то солили мясо, а на мельнице мололи муку для бисквитов. С тех же давних времен существовала таверна лорда Родни, получившая по непонятным причинам название "Дыра".

В двадцатых годах рядом с бухтой построили элеватор. В конце тридцатых годов проложили вполне сносную дорогу до Пултни, по обочинам которой, как грибы, выросли мелкие фабрики и мастерские. Сейчас они в основном занимались техническим обслуживанием ближайших ферм и ремонтом яхт.

Со времен Второй мировой войны Бейсин оказался совсем заброшенным. Лишь изредка суда добирались до его причалов, доставляя товары с восточного побережья.

Потеряв всякую привлекательность для современных большегрузных судов, Бейсин стал идеальным прибежищем для яхт. Но не тех пластиковых игрушек, что бороздят ныне прибрежные воды всех морей, беззаботно прыгая с волны на волну. Бейсин обрел благородную репутацию родного дома старых, видавших виды настоящих парусников. Некоторые из них, подобно "Лисице", имели славное прошлое, связывавшее их даже с коронованными особами Европы. Другие были просто реликтами.

"Лисица" медленно двигалась вдоль набережной. Экипаж глазел по сторонам. В утренней дымке вырисовывались неясные очертания причала. Затем мы увидели женщину в пижамных брюках и голубой вязаной кофте. Она приняла переброшенные нами концы и закрепила их за кольца на причале. Грузно ступая в тяжелых кожаных морских ботинках, хозяйка причала взошла на борт "Лисицы", и мы пригласили ее выпить с нами чашечку кофе.

Мои ребята, усталые и притихшие, в последний раз завтракали на "Лисице". Через час за ними приедет микроавтобус, и каждый возвратится в свою прежнюю жизнь.

Продавец молока Эд принес нам вчерашние газеты.

— Там написано про вас, — с радостью объявил он.

— Черт побери! — пробормотал Пит, раскрывая "Сан".

ДИКИЙ БИЛЛ ЗАБИВАЕТ КРАСНОГО РЕБЕНКА

Я добавил в кофе молока и развернул "Миррор". Снейпу отвели целую полосу. Он писал, что, в то время как всеми кораблями, участвующими в благотворительном плавании, управляют профессионалы, я — всего лишь любитель, слишком поздно включившийся в игру. К концу статьи у читателя не должно было остаться никаких сомнений в том, что Билл Тиррелл — никчемный моряк, которому ни в коем случае нельзя было доверять детей. Первоисточник всех этих сведений, конечно, указан не был, но я сразу узнал тяжелую лапу Дикки Уилсона.

Статья Снейпа завершалась кратким резюме всей моей деятельности, в котором "enfant terrible"[4] было самым мягким выражением. Указывалось также, что ужасные события разворачивались в двадцати пяти ярдах от местонахождения министра Невилла Глейзбрука, секретарем-помощником которого был мой брат, женатый на дочери вышеупомянутого министра.

Единственное утешение состояло в том, что нигде не упоминалось о пьяных подростках. Впрочем, и об этом, без сомнения, Снейп еще напишет.

Кофе был выпит. Завтрак съеден. Мои подопечные навели порядок в каютах и упаковали свои вещи. Прибыл микроавтобус, чтобы отвезти их в Лондон. Они прощались со мной по-мужски, без сантиментов. Я смотрел, как они один за другим влезали в микроавтобус, смеясь и переговариваясь. Вместе с ними должны были быть Дин и Мэри. Двое, которые мне ближе и дороже других. Где они сейчас? Что делают?

Пит тоже уезжал. Он отвязал свой велосипед от швартовых, приладил к багажнику видавший виды рюкзак. Я смотрел ему вслед, пока Пит не скрылся за углом элеватора.

К причалу лихо подкатил "форд", из него выскочила пара репортеров. Я был счастлив, что они опоздали к отъезду моего экипажа. Я даже позволил им себя сфотографировать.

Потом я вернулся в кают-компанию и включил телефон. Ребята вымыли все, кроме кофейных чашек. Я выстроил их рядком у мойки — десяток чашек, покрытых изнутри плотным кофейным налетом. Отмыв чашки, я сварил себе кофе. И тут зазвонил телефон.

Высокий, вежливый и бесстрастный голос, так хорошо знакомый мне, произнес неторопливо:

— Билл, старина...

— Кристофер! — откликнулся я, хотя мог бы сказать "Крис". Мой младший брат любил, чтобы к нему относились как положено, с уважением.

— Почему бы тебе не заглянуть ко мне сегодня? — предложил он.

— Это было бы неплохо, — сказал я, заполняя паузу, чтобы найти предлог для отказа.

— Я хочу поговорить с тобой о "Лисице"! — властно перебил меня Кристофер. — Встретимся вечером?

Одна из причин, по которой я порвал с журналистикой, заключалась в том, что я не хотел больше иметь дела с людьми, подобными Кристоферу. Но по воле нашего отца он был совладельцем моей любимой "Лисицы".

— Я пробыл в море десять дней, — снова завел я, чтобы сослаться на жуткую усталость.

— Надеюсь, прекрасно отдохнул! — В голосе брата послышалось раздражение. — Я в Лидьятсе с мамой. У меня свободный день. Думаю, ты не откажешься от встречи. — Его раздражение утихло, и это значило, что он взял себя в руки. — Жду тебя в шесть.

В трубке послышались гудки. Разговор был окончен.

Я достал смазанный жиром револьвер и коробку с патронами и уставился на курок. Не пора ли... Снаружи доносились звуки Бейсина: визг электропил, крики чаек. Никому не было дела до матроса Ребейна. Дикки заботился о добром имени "Молодежной компании" и о собственной выгоде. Кристофер стремился урегулировать отношения с Глейзбруком. А Невилл Глейзбрук хотел, чтобы не пострадал его имидж благодетеля. Все искали козла отпущения.

Мэри была бы для этого самой подходящей кандидатурой. Следующим шел я.

"Лисица", не раз сталкивалась с различными предметами. Когда корабль врезается во что-то вроде лодки, ощущается достаточно сильный удар. Кроме того, тот, кто находится в лодке, не сидит молча при виде надвигающейся опасности. Тот парень должен был кричать.

Я отдал команду: "Пошел!" — и в следующую секунду услышал какой-то непривычный звук. Как будто мы ударились о плывущее бревно. Или о шлюпку. Но в тот момент Ребейн только-только покидал "Вильму". Как он мог оказаться возле нас?

Конечно, лучше всего было бы поговорить об этом с Мэри. Мэри и Дин — давние друзья. Он наверняка знает, где ее найти. Но Дин исчез, так же как и Мэри, и найти их нет никакой возможности.

Медленно и тщательно я проверил, в порядке ли револьвер. Взошло солнце. Стало жарко — как и положено в июле. Я уселся поудобнее, положив ноги на стул. Я устал, и мне все надоело.

Три с половиной года назад я приехал в Уэльс, чтобы выведать у Отто Кэмпбелла информацию о поставках вертолетов в Ирак. Отто нравилось быть на короткой ноге с теми, кого он называл представителями средств массовой информации. Помнится, мы сидели в его офисе, и Отто, порядком перебрав виски, делился грязными подробностями, связанными с иракскими событиями. Под конец он вдруг сказал: "Почему бы тебе не заняться своим старым парусником?"

Соблазн заняться чем-то конкретным всегда заманчив для журналиста. И как только мне удалось освободиться от всех своих обязательств перед многочисленными редакторами, я зафрахтовался в "Молодежной компании".

Мне понравилось плавать с подростками. Они приходили на "Лисицу" неорганизованной толпой, но быстро всему учились. И среди них встречались такие яркие личности, как Дин и Мэри. Я настолько полюбил это дело, что три месяца назад написал прощальное письмо своему последнему редактору Мартину Карру в "Трибьюн". Я сообщил ему, что навсегда ухожу из журналистики, так как чем больше мой опыт, тем меньше смысла я нахожу в этом ремесле. В течение этих трех месяцев я жил в ритме приливов и штормов. Вокруг меня была моя юная команда.