По истечении тридцати минут с момента приема ультиматума радио Биссы заявило:
       «Восстания нет. На Биссе и Фароо-Маро все спокойно. Предупреждаю командующего Седьмым флотом и командующего эскадрой в составе авианосца «Океан», крейсеров «Атлантида» и «Колумб», что вход в территориальные воды Биссы запрещен. Нарушение территориальных вод повлечет насильственное выдворение эскадры. Крэгс».
      Адмирал расхохотался, получив этот ответ. Корабли эскадры через двадцать минут вошли в территориальные воды Биссы и заняли боевую позицию. Жерла орудий, как огромные указательные пальцы, были направлены на Фароо-Маро и стоявший по ту сторону острова «Ильич»…
      Последовала новая радиограмма командующего эскадрой:
      «Через пять минут начинаю обстрел».
      Радиостанции Биссы немедленно ответила:
      «Руководствуясь человеколюбием, вторично предупреждаю: любое враждебное действие вызовет уничтожение эскадры. Крэгс».
      Тогда по истечении пяти минут последовал залп. Это был тот самый залп, который услышали на вертолете.
      Казалось, содрогнулись не только громады кораблей, но весь остров и океан до самого горизонта… Бледно-кровавые вспышки пламени заплясали на волнах багряными бликами…
      Одновременного залпа орудий крейсеров «Атлантида» и «Колумб» было достаточно, чтобы стереть с лица земли десяток таких островов, как Фароо-Маро.
      Чтобы покончить наверняка с Биссой и «Ильичем», командующий эскадрой распорядился пустить в ход атомную артиллерию…
      Снарядам с «Атлантиды» и «Колумба» надо было всего десять секунд, чтобы преодолеть расстояние до Фароо-Маро. Однако прошло десять, двенадцать, пятнадцать минут после залпа, а на острове не наблюдалось никаких последствий этого страшного огневого удара. Ни рушащихся зданий, ни гибнущих пальм. Ни языков пламени, сливающихся в один грандиозный пожар. Ни мечущихся, еще уцелевших жителей. Ничего. Не было слышно даже взрыва… На берег лагуны не торопясь вышли туземные женщины, видно не знавшие ничего о том, что крейсеры начали обстрел, и, мирно зубоскаля, расположились полоскать белье.
      Впервые радиограмма Крэгса была принята, выслушана и изучена на «Атлантиде» с должным вниманием и тревогой: «Крейсеры произвели обстрел ядерной артиллерией. Одного залпа было более чем достаточно, чтобы полностью уничтожить Фароо-Маро. Как видите, вы бессильны. Я предупреждаю в последний раз. Предупреждаю командующих флотом и эскадрой, их офицеров и матросов. Прекратите безумие. Еще один залп — и эскадра будет превращена в ничто. Крэгс».
      — Мне кажется, к этому следует отнестись серьезно, — заявил командующему эскадрой капитан «Атлантиды». — Видимо, там, — он показал через плечо на остров, где, словно издеваясь над крейсерами, уже с десяток туземных женщин, хохоча, полоскали белье, — действительно имеется оружие, нам совершенно неизвестное. Залп двух крейсеров — и никаких последствий! Это знаете… — Капитан ежеминутно вытирал пот. — Если залп «Атлантиды» и «Колумба» глохнет, как удар кулаком в подушку, войне действительно конец! Мы не можем рисковать бессмысленной гибелью трех первоклассных боевых кораблей.
      Адмирал стоял в боевой рубке; у ног его, тяжело дыша и высунув багровые языки, лежали два огромных дога. В пестрой легкой куртке, распахнутой на поросшей седой щетиной груди, в белых штанишках по колено, из-под которых торчали сизые, в склеротических жилках, толстые ноги, адмирал походил на заурядного забулдыгу. Из широких ноздрей высовывались густые пучки черных и седых волосиков. Адмирал дергал носом, принюхиваясь к запахам, плывущим с острова.
      Пахло вареньем, и это особенно раздражало адмирала.
      — Трех кораблей! — Адмирал усмехнулся с выражением такого гнева, что капитан отступил. — Здесь — я! Понятно вам это? А где я, там наша страна! И я, рискуя собой, капитан, рискуя всем, приказываю вам: Огонь! Огонь!
      Капитан, опустив голову, не решался ослушаться и не мог заставить себя приказать продолжать обстрел.
      — Да вы трус, капитан! — Адмирал медленно вытер дрожащие пальцы, которыми только что коснулся было кителя капитана. — Вы паскудный трусишка, полагающий, что вместе со своими тридцатью или сорока тысячами молодцов действительно очень нужны нашей стране! Если я рискую своей жизнью, то какая цена вашей?
      Капитан, бледный как мертвец, шагнул навстречу адмиралу:
      — Вы не смеете меня оскорблять!
      — Тогда стреляйте! — ответил адмирал.
      Крейсеры дали второй залп. На острове это снова не произвело никакого Впечатления. Женщины, как будто они и не слышали ничего, горланя по-прежнему, полоскали белье.
      — Еще залп! Еще! — Адмирал тряс кулаками перед лицом капитана. — Пока мы не найдем щель…
      Бледный от ужаса радист, заглянув в рубку, молча сунул капитану радиограмму.
      — Что там? — крикнул адмирал, вырывая послание. — Опять угрозы?
      Он прочел: «Всем, всем, всем. Сообщаю, что эскадра, атаковавшая Биссу, выброшена из района островов. Крэгс».
      — Пропаганда… — выговорил адмирал, бросая бумажку, но это было его последним словом и последним жестом.
      Женщины, весело полоскавшие у берега лагуны белье, заметили, как словно молния сверкнула там, где только что стояли грозные корабли, полыхавшие огнем… Вспышка, затмившая солнце, мелькнула над океаном и исчезла. И кораблей не стало. Глядя на океан, свободно, до горизонта, кативший свои лазоревые волны, женщины с еще большим оживлением принялись за стирку…
 
      В этот яркий, солнечный день все золотистые пляжи Великой песчаной косы были усеяны отдыхающими, пловцами и любителями подводной охоты. Веселый гомон развлекающейся толпы заглушал не юлько насмешливые крики чаек, но даже могучий рев океана. Гремели импровизированные оркестры; стонали банджо и гитары; шутливо покрикивали продавцы мороженого, соков и горячих сосисок; целая компания подводных охотников в причудливых ластах и аквалангах пыталась на кромке берега у воды изобразить только что изобретенный ими танец Нептуна…
      Все шло как в обычное воскресенье. Поэтому, когда странный солнечный зайчик остро резанул всех по глазам мгновенной ярчайцгей вспышкой, это восприняли как чью-то шутку. Но тотчас многокилометровый пляж, буйно гудевший весельем, оцепенел; люди застыли в самых неожиданных позах. В следующую секунду все шумно ринулись бежать, но остановились, задержанные не то страхом, не то любопытством.
      Всего в нескольких десятках метров от берега, там, где только что лишь солнечные блики сверкали на гребнях волн, где на ослепительно синем небе мелькали ярко-оранжевые клювы чаек, стрелой падавших на летучих рыбок, теперь лежали огромные корабли. Они были несуразны и страшны… На берегу не сразу поняли, что это военные корабли — два крейсера и авианосец — и что корабли находятся в самом неестественном состоянии: стоят на песке, медленно, но неотвратимо заваливаясь набок… Не сразу увидели с берега и людей, моряков. Похоже было, что моряки не то долго спали, не то перенесли какое-то потрясение, от которого не могут оправиться. Люди на берегу и люди на кораблях пришли в себя примерно в одно и то же время. Пока на берегу знатоки флота и политических событий, прочитав название кораблей — «Океан», «Атлантида», «Колумб», — обменивались недоуменными репликами о том, что эти суда входят в состав Седьмого флота и крейсируют где-то между Австралией и Индонезией, на кораблях послышались нервные, торопливые команды…
      Первые репортеры — кто захватив у берега лодки, кто просто вплавь — уже вертелись около стальных громад, силясь жалкими человеческими голосами в самодельные рупоры прокричать свои вопросы… Но еще до этого пришедшие в себя радисты кораблей поторопились, пока связь работала, передать в эфир сенсационные сообщения.
      В это невозможно было поверить! Как! Три первоклассных военных корабля общим водоизмещением едва не в сто тысяч тонн, вооруженные атомной артиллерией, имея на борту почти тридцать тысяч человек и пятьдесят реактивных самолетов, были, словно ничтожные пылинки, брошены в воздух и перенесены за тысячи километров! Все они оказались аккуратно посаженными на песчаные отмели Великой косы. И это сделал какой-то ничтожный король Биссы!
      Мир был потрясен. Злодейское нападение на Сергеева, которого уже газеты всех континентов называли «Человек-луч», вооруженная агрессия Седьмого флота против беззащитной Биссы и научного судна, не имевших никакого вооружения, и, наконец, чудесное и загадочное поражение Седьмого флота, выброшенного на людные пляжи, за много тысяч километров от берегов Биссы, — все это повергло людей в необычайное волнение.
      В газетах промелькнуло интервью с академиком Андрюхиным, который, вылетев после первых же радиограмм с сообщениями о судьбе Сергеева, находился в тот момент в районе Сингапура.
      «Война невозможна. Можно погубить весь флот, всю авиацию у берегов Биссы, но ни один снаряд и ни один солдат не достигнут этих берегов. Король Биссы не нападает. Он защищается».
      В специальных выпусках газет, посвященных этому заявлению, наиболее храбрые корреспонденты ядовито намекали, что некоторые страны претендовали на мировое господство, но не могут справиться с королевством Бисса, где постоянно проживает всего двести человек белых, весь флот которых состоит из нескольких туземных лодок, авиация — из змеев, а артиллерия — из фейерверков: ими премьер-министр Хеджес любит отмечать знаменательные события…
 
      Все эти тревожные часы Юра находился между жизнью и смертью. События развивались с такой стремительностью, что невозможно было поверить, будто с момента появления Юры над океаном и до настоящего времени прошло менее четырех часов.
      В лазарет «Ильича», где лежал Юра, не доносилось ничего из бурного потока событий. Юра все еще не приходил в сознание. Ни врачебные советы, которые шли теперь со всех концов мира, ни молитвы простых людей — итальянцев и индийцев, англичан и тибетцев, — кажется, уже не могли его спасти.
      Лицо врача становилось все более мрачным: он опасался даже того, что не сумеет поддержать едва тлевшую в Юре жизнь до прибытия Андрюхина.
      — Вы можете умереть сами, убить любого из нас, променять наше судно и Фароо-Маро в придачу на нужное вам лекарство, — заявил профессор Паверман, сверкая глазами и колотя сухоньким кулачком по столу, — но Сергеев должен жить до приезда Андрюхина!
      И теперь врач через каждые полчаса, с лицом все более откровенно тревожным, докладывал Паверману, что пока его приказ выполняется.
      — Не мной, — прибавлял врач, — я бессилен… Самим Сергеевым. Как он живет, чем — не знаю…
      Бубырь и Нинка сидели безвыходно в тесной клетушке у Пашки Алеева, в его, как он говорил, персональной каюте. Они больше молчали и то и дело по очереди тискали Муху. Но она, словно понимая и чувствуя, что эти ласки предназначаются другому, не прыгала, не лаяла, а только тихонько повизгивала, глядя на них удивительно умными, печальными глазами.
      — А может, им нужна кровь? — вдруг зашевелился Бубырь. — У меня знаете ее сколько!
      Но Пашка, сердито отмахнувшись, заявил, что он узнавал — крови не нужно…
      — Изобретают эти ученые, изобретают, — зло пробурчал Пашка, — а того не могут, чтобы за нужного человека другой пусть помер, ненужный…
      — А может, этот другой, — с испугом пробормотала Нинка, моргая на Пашку сквозь слезы, — может, он тоже когда-нибудь станет очень нужный?
      Человек-луч умирал.
      В палате госпиталя врач и его ассистенты уже ни на секунду не отлучались от операционного стола, где было распростерто недвижное большое тело Юры.
      В 16 часов 45 минут судорога прошла по телу больного.
      Медленно раскрылись стекленеющие глаза. Дрогнули крупные запекшиеся губы. Врач прильнул к нему, пытаясь различить, что он хочет сказать.
      — Конец? — выдохнули едва различимо черные губы.
      Врач подумал, что он говорит о себе.
      — Очнулся? Великолепно, — заговорил он поспешно тем нарочито бодрым голосом, который пускают в ход врачи, когда исчерпаны уже все средства для спасения больного. — Теперь будешь жить! Теперь, брат…
      — Ко-онец войне? — с невыразимой мукой упрямо выдохнули губы.
      И врач, позабыв все, чему его учили, позабыв, что он врач, неожиданно стал «смирно» перед этим умирающим. Вытянув руки по швам, врач хотел что-то сказать, но, чувствуя, что злое, ненужное рыданье прервет его голос, только строго и выразительно принялся кивать головой.
      — Да! — громко сказал он, совладав наконец с голосом. — Да! Войне конец!
      Ассистенты врача, профессор Паверман, вошедший в палату, Крэгс не шевелясь замерли там, где их застала эта неожиданная сцена.
      В тусклых, мертвых глазах Юры на миг словно проскочила искра. Рука его дрогнула. Врачу показалось, что Юра тянется что-то достать. Шагнув вперед, врач хотел помочь, но не успел. Тяжелая рука Юры безвольно проползла по простыне и повисла.
      Прошло, наверное, более минуты, самой мучительной минуты в жизни всех присутствующих.
      Старый врач, стоя в ногах постели, как часовой, сказал, глядя в лицо товарищам.
      — Это все. Наступила клиническая смерть…
      Было так тихо, что они услышали чьи-то быстрые, трепетные шаги по коридору, услышали, не осознавая этого. Даже когда дверь распахнулась, никто не оглянулся.
      — Где он? — выдохнула, вбегая, Женя. — Уже все?.. Давно?..
      Растолкав всех, она бросилась к постели и упала на грудь Юры.
      — Женя! — Профессор Паверман схватил ее за плечи. — Где Андрюхин?
      — Он не звонил? — Ее лицо с трудом принимало осмысленное выражение. — Ведь еще возможно чудо…
      Едва слышно пропел телефон Паверман, схватив трубку, замер, не раскрывая рта.
      — Да, — сказал он наконец. — Да!
      И, повернувшись к замершим сотрудникам, резко скомандовал:
      — Немедленно доставить Сергеева в фотонную камеру. Андрюхин и Шумило ждут его в клинике Синг Чандра, в Калькутте…
 
      В сверкающей серебром металла и белизной особых пластмассовых покрытий калькуттской хирургической клинике, у пустого операционного стола, рядом с Синг Чандром стояла в напряженной позе Анна Михеевна Шумило. Хирурги, их ассистенты, инструментарий, ослепительный свет ламп — все было готово, не хватало только больного.
      Лишь один посторонний был допущен в операционную, где на пустом еще столе мог ежесекундно возникнуть больной. Этим посторонним был Иван Дмитриевич Андрюхин. Сидя в стороне, под бесшумным вентилятором, он прислушивался к четкому тиканью метронома и, словно не доверяя ему, следил по своему секундомеру…
      Группа врачей застыла, окаменев. Растопырив пальцы в маслянистых перчатках, наклонив крупную курчавую голову, увенчанную блестящей белой шапочкой, впереди неподвижно стоял великий хирург Синг Чандр, не отводя глаз от сверкающей белизны пустого стола.
      Метроном неожиданно смолк. Привстав, Андрюхин защелкнул крышку своих часов.
      Искры полыхнули по острым ребрам стола, над ним заколебалось светящееся туманное облачко. Врачи, жмурясь, невольно выпрямились. Но тотчас шагнули вперед.
      На столе, несколько набок, в неудобной позе, было распростерто мертвое, слегка тронутое желтизной тело Юры Сергеева.
      — Начали, — глухо произнес Синг Чандр, нагибаясь над этим огромным, бессильным и все же прекрасным телом…

Глава двадцать вторая
СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ