И с улыбкой, которая невольно возникала у него всегда, когда ему приходилось выходить перед людьми, он уже готов был двинуться к сияющей белизной лестнице, ведущей на площадку, но растерянно остановился.
Было без четверти двенадцать. В это время ему следовало подниматься на площадку. И действительно, Юра Сергеев неторопливо шел по лестнице, неловко улыбаясь окружающим. Но это был не он, а другой Сергеев, впрочем удивительно похожий на настоящего…
Он, этот другой Сергеев, был также одет в легкий комбинезон из золотистого майлона специальной выработки. Точно такой же красивый, с набором серебряных пластин широкий пояс крепко перехватывал комбинезон. На голове у него была такая же шапочка, тоже из золотистого майлона, похожая на те, которые надевают пловцы, а на ногах — светло-фиолетовые спортивные туфли… Юре долго пришлось привыкать к этому костюму, созданному лучшими мастерами Московского дома моделей: он казался ему нелепым, пригодным разве что для балета; потребовалось вмешательство самого Андрюхина. Но этот парень, взобравшийся уже на фотонную площадку, легко и спокойно нес свой изящный костюм…
Обида словно крючьями рвала на части сердце. Невольно он ловил недоумевающие взгляды окружающих и, побурев от стыда, готов был рвануть золотистый майлон или включить пояс и взмыть в небо, когда по лестнице быстро взбежал академик Андрюхин и стал рядом с тем, двойником, положив ему на плечо руку. На стадионе воцарилась такая тишина, что Юра ясно слышал быстрые удары своего сердца.
— Перед вами, — громко заявил Андрюхин, — кибернетический двойник Сергеева!
Он распахнул комбинезон, обнажив живот и грудь, удивительно похожие на настоящие, человечьи, нажал на одно из ребер, и на глазах у невольно ахнувшей толпы то, что изображало кожу груди и живота свернулось под горло тугим жгутом, и вместо кровоточащих внутренностей все увидели яркое и сложное переплетение электронной аппаратуры.
И, когда легким, совершенно человеческим движением машина подняла руку, опустила на место кожу и застегнула комбинезон, Андрюхин продолжал:
— В целях максимальной безопасности он пойдет первым! За ним — настоящий Сергеев! — И он сделал знак Юре подняться на лестницу.
Толпа с радостными криками, приветствуя, поднимая стиснутые в рукопожатии руки, хлынула к фотонной площадке, но остановилась не менее чем в пятидесяти метрах, отделенная широким и глубоким рвом.
Огромный бетонный постамент, вышиною около десяти метров, весь светился фиолетово-желтыми искрами и вибрировал, как туго натянутая струна.
Репродукторы отсчитывали последние секунды. Все замерли, не спуская глаз с меланхолически улыбавшегося двойника Сергеева. Вдруг лицо его дрогнуло, улыбка исчезла; он поднял руку; пронзительно и нежно прозвучал удар гонга. И тотчас яркий луч, мгновенно вспыхнув, исчез, прорезав сочившееся мокрым снегом небо… На фотонной площадке никого не было.
Андрюхин, сверкнув глазами вслед лучу, повернулся к массивному мраморному столику, установленному на площадке лестницы. Два аппарата радиотелефона связывали площадку запуска непосредственно с Москвой и с Биссой.
Никто не шелохнулся, пока не пропел тонко аппарат, заставив всех вздрогнуть.
Андрюхин схватил трубку.
— Паверман? Слушаю! — И голосом, загремевшим по всему полю, он начал повторять то, что с другого конца света говорил ему Борис Миронович Паверман: — «Полная удача! Локаторы зарегистрировали появление двойника в назначенном квадрате над океаном! Двойник установил телефонную связь с Фароо-Маро! Все!» — он радостно гаркнул и последнее слово, потом недоумевающе переспросил: — Все?
И тут же, бросив трубку, повернулся к плакавшей, обнимавшейся, радостно вопящей толпе и, тряхнув головой, подняв вверх руки, задрав в небо бороду, закричал так, что все невольно подхватили его крик:
— Ура!.. Ура!.. Ура!..
Когда прошел первый порыв восторга, взгляды обратились к Юре. С ним уже прощались представители делегаций, ученые, общественные деятели, приглашенные персонально. Вначале, впервые проделывая такую церемонию, Юра немного не рассчитал свои силы и слегка помял известного борца за мир, буддийского священника из Тибета, но потом он приноровился, и прощание проходило без помех и членовредительства…
Женщина-кореянка, вся в белом, маленькая старушка, та, что более четверти века назад храбро защищала свой Пхеньян, дымно горящий в чаду напалмовых бомб, женщина, о которой пели песни чуть ли не на всех языках мира, поцеловала Юру так, как, верно, когда-то целовала его мать, которой он не знал… Юра судорожно вздохнул, не замечая, что слезы уже давно катятся по его щекам.
Огромный негр ухватил Юрину руку и раскачивал ее, что-то громко и быстро говоря, и Юра понял. Широко распахнув объятия, он крепко, по-мужски, сжал далекого товарища и сам ощутил его сильные руки.
Японский профессор, поглаживая Юрин рукав, говорил, даже, кажется, пел, радостно улыбаясь; вокруг теснились еще десятки лиц, Юра их уже плохо различал, поднимаясь все выше по лестнице, туда, где на площадке стоял последний человек, с кем ему надлежало проститься, — Иван Дмитриевич Андрюхин.
Они молча, тяжело сопя, троекратно расцеловались.
Андрюхин вопросительно и требовательно вскинул вверх бороду.
Юра кивнул головой и стал на фотонную площадку.
Кто-то, стоя на толстой черной ветке голого дуба, отчаянно размахивал пестрым шарфом. Женька! Ему показалось, что он даже приподнялся на цыпочки, чтоб лучше ее разглядеть.
Но не успел.
Необыкновенно яркий луч скользнул над мокрым лесом и скрылся в серой мгле облаков… Сергеев исчез.
И тотчас тоненько зажурчал телефон.
— Паверман! — радостно гаркнул Андрюхин над боявшимися дышать людьми. Не сразу они поняли, что голос его жалко поник. — Что?.. Что?.. В районе «М» локаторы обнаружили подводную лодку… Что-то произошло с двойником… А Сергеев?.. От Сергеева пока нет известий…
Он медленно положил трубку, тяжелым взглядом обвел всех присутствующих, так что ближние к нему невольно посторонились, когда он взял трубку московского телефона.
— Правительственный комитет? Андрюхин. Двойник Сергеева терпит аварию в квадрате «М». Причины неизвестны… Сведения поступили в момент запуска самого Сергеева… Да, от него известий пока нет…
Декретом его величества короля Биссы 10 апреля было объявлено праздничным днем на всей территории королевства. Так как многим островитянам невозможно было объяснить, что произойдет, то ограничились сообщением, что белые люди будут летать над океаном. Жители Фароо-Маро видели самолеты и раньше, на других островках познакомились с ними в эти дни, когда на спешно созданные аэродромы одна за другой прибывали машины из Сиднея, Гонконга, Джакарты, Сингапура, даже из Токио и Манилы…
От одиннадцати до тринадцати часов в квадрате «М», ближайшая к Фароо-Маро граница которого проходила в двадцати километрах от острова, разрешено было находиться только туземным лодкам, и тот, кто не позаботился о лодке заранее, платил теперь колоссальные деньги даже не за лодку, а за место в ней.
В знак уважения к советскому торгпреду староста деревни Вангуну прислал свою старую боевую лодку.
— Пожалуй, вот единственное судно, на котором Хеджес не заработал ни гроша, — сказал торгпред, передавая Василию Ивановичу, своему помощнику, этот чудесный экипаж. — Хеджес за пачку-другую табака зафрахтовал все туземные лодки, а теперь огребает по три гинеи за место.
Боевое судно деревни Вангуну было похоже на гондолу, с высоким носом и кормой, украшенными множеством ярких флажков, чтоб отгонять злых духов. Тридцать темно-коричневых гребцов под руководством Тобуки вели ее в океан, радостно сверкая ослепительными зубами при каждом ударе весел, а на подушках подпрыгивали, не в силах удержать восторженный хохот, Нинка и Бубырь, которых Василий Иванович безуспешно уговаривал вести себя солиднее…
Ни одна из сотен лодок, летевших в это утро по лагуне к выходу в океан, не шла ни в какое сравнение с боевым судном деревни Вангуну! Дальше и дальше отрывалось оно от своих соперников… Разбрасывая веслами груды алмазов, Тобука и гребцы улыбались все радостнее, пока не пролетели мимо какого-то островка, откуда Фароо-Маро уже едва виднелось на горизонте.
Нинка и Бубырь перебрались на нос лодки и, жмурясь от нестерпимо острого сверкания воды, спорили, кто первый увидит Юру Сергеева и как это будет. Василий Иванович то и дело прикладывал мощный морской бинокль к любопытным рыжим глазам, но, кроме бесконечных вспышек на гребнях волн и легкого марева вдалеке, не видел ничего.
— Сколько я ни думаю, — вздохнул Бубырь, доставая из-за пазухи лепешку и делясь ею с соседом-гребцом, — никак не могу придумать, как это они делают.
— Чего ты опять не понимаешь. Колобок? — насмешливо спросила Нинка, пытаясь увидеть свое изображение в зеркальных струях океана.
— Как это они делают? — грызя сухую лепешку, взволнованно таращил глаза Бубырь. — Ты помнишь, сколько мы сюда ехали. Даже самолет, самый сверхскоростной, «ТУ-150», долетит сюда за шесть… ну, пусть за пять часов. А Юра Сергеев в двенадцать часов еще будет в Майске, в Академическом городке, и — раз! — на часах вс» двенадцать, а он здесь!
— Самолет! — крикнул Василий Иванович и, не веря себе, быстренько протер бинокль и снова поднял его, закрыв чуть ли не половину лица. — Самолет, ей-ей! Идет прямиком в квадрат «М»… — Он подрегулировал линзы. — А может, выскочил из квадрата… Непонятно… Похоже, вроде патрулирует…
Он оглянулся на гребцов, явно сожалея, что боевое судно деревни Вангуну не может развить такую же скорость, как самолет.
— Уходит!.. Откуда он взялся, черт возьми?
Выяснить это было невозможно. Бубырь молча смотрел на Василия Ивановича, положив лепешку, у Нинки дрогнули губы:
— Может, чего с Юрой?.. Может, чего случилось?
Островок, вернее коралловая скала, торчавшая над водой на несколько метров, давно исчез позади… Они плыли между двумя океанами — голубым, струившим горячее солнце, наверху, и то голубым, то синим, то зеленоватым, брызгающим белой пеной, под ними. Василий Иванович посмотрел на часы: было без четверти одиннадцать. Он проклинал себя последними словами за то, что не взял передатчик и не мог сейчас связаться с берегом. «Вернуться? Но до берега не меньше двух часов, все так или иначе кончится… Кроме того, какие, собственно, основания утверждать, что самолет был в квадрате «М» или направляется туда? Наконец, локаторы прощупывают непрерывно весь квадрат, и, если самолет был там, они его давно обнаружили. А что больше я могу сообщить?»
И Василий Иванович решил двигаться дальше.
— Что же может случиться с Юрой? — сказал он, подтаскивая к себе Нинку за лямки цветастого сарафанчика. — Юра только едет на аэродром Академического городка…
И еще целый час их лодка шла в океан, и казалось, что она не двигается вперед, а стоит на месте или кружится, взлетая вверх и вниз среди соленых брызг, летучих рыб и голубого неба. Утомленная водой и качкой, Нинка прикорнула на коленях у Василия Ивановича, давно спала и Муха, но Бубырь, не то напуганный бескрайностью океана, не то тревожимый смутным ощущением грозящей беды, лежал на носу, неотступно глядя вперед, или молча проверял, не увидел ли чего-нибудь Василий Иванович в бинокль.
Неожиданно Бубырь приподнялся.
— Что это? — спросил он, протягивая руку в небо.
Василий Иванович моментально приставил бинокль к глазам: там ничего не было.
— Да нет! Слышите? — взволнованно выговорил Бубырь. — Вот опять…
Теперь услышал и Василии Иванович. Бледнея, он медленно опустил бинокль. Казалось, тень легла на его лицо.
Тонкий, сверлящий звон шел, казалось, из голубого неба. Оно было беспредельным и чистым. Звук напоминал трещанье кузнечиков.
— Это, брат, сигнал бедствия… — медленно сказан Василий Иванович, сжимая кулаки.
— Откуда? — пробормотал Бубырь.
Василий Иванович мотнул головой в небо, не опуская бинокля.
— От Юры? — прошептал Бубырь
— Не знаю, — так же глядя в бинокль, тихо сказал Василий Иванович. — Кажется, я вижу его…
— Кого? Юру?
— Не могу разглядеть…
Было ровно двенадцать часов. По вычислениям, которые Василий Иванович непрерывно вел, они пересекли границу квадрата «М» несколько минут назад. Квадрат образовывался сторонами, каждая в пятьдесят километров длиной. Успеть попасть туда, откуда доносился сигнал бедствия, они не могли. Да и что он сделал бы, с детьми, без всякого оружия?.. Тем не менее, определив по звуку наиболее вероятное место, где Юра или его двойник терпели бедствие, Василий Иванович, не колеблясь, направил туда боевое судно деревни Вангуну.
— Пусть спит!.. — торопливо сморщился взволнованный Бубырь, когда Василий Иванович покосился на Нинку.
«Не заснуть бы нам всем тут!» — мелькнуло у Василия Ивановича
Что могло там произойти? Юра уже над океаном, он должен был связаться с берегом, в небе с минуты на минуту должны были показаться гидропланы экспедиции, чтобы его подобрать. Что же случилось?
Во всяком случае, то, что он видел высоко над океаном в нескольких километрах отсюда, не напоминало ни облако, ни птицу.
Это были как раз те секунды, когда Паверман, окруженный всем составом экспедиции, принимал в радиорубке «Ильича» первые сообщения одного из андрюхинских Мальчиков, двойника Сергеева:
— «Прибыл на место. Высота над уровнем океана четыреста девяносто восемь метров. Жду указаний…»
Еще не прошел пронесшийся по «Ильичу» вихрь поцелуев, объятий, восторженных восклицаний, как радист, не отходивший от аппарата, требовательно поднял руку. Двойник Сергеева вел передачу.
Он невозмутимо сообщил:
— Внимание!.. Прошу помощи.
На мгновение все в радиорубке замерли.
— Немедленно вызывайте Андрюхина! — крикнул, дрожа как от озноба, Паверман. — Живее!
Его сотрудники бросились к радиотелефону, но остановились, так как двойник возобновил передачу.
Так же размеренно он сообщил:
— Прошу помощи. Включаю сигнал бедствия… — И через мгновение: — Принял сигнал: опуститься на воду. Сигнал не по коду. Прошу помощи…
— Необходимо выяснить, что с ним, — прошептал Паверман.
— Отвечайте, что с вами? — торопливо повторил радист. — Нарушена работа механизмов?
— Да, — подтвердил Мальчик.
— В результате передачи?
— Передача прошла нормально.
— Вы пострадали, прибыв на место?
— Да.
— Можете определить, отчего вы пострадали?
— Нет. Не могу. Не знаю. Прошу помощи. — И после паузы: — Луч из моря…
— На вас совершено нападение?
— Нет. Не знаю. Прошу помощи…
— Вы что-нибудь видите?
— Ничего не вижу… Прошу помощи…
Сотрудники профессора Павермана у радиотелефона были снова отвлечены сообщением локаторов, которые передали, что в квадрате «М» обнаружен самолет…
Паверман, подняв жилистые кулаки, бросился к ним:
— Передавайте Андрюхину…
Но снова заговорил двойник:
— Самолет начал обстрел… Дал очередь над головой. Второй очередью перебиты ноги…
— Передавайте Андрюхину! — страшным голосом крикнул Паверман, хватаясь за мраморную стойку. — Самолет в квадрате «М», обстрелян двойник!
— Он спрашивает, что с Сергеевым… — бледный, как воротник рубашки, негромко выговорил сотрудник, связавшийся с Андрюхиным.
— Как!.. Разве Сергеев… — Павеоман бессильно прислонился к стене, глядя прямо перед собой на огромные часы в радиорубке. — Сообщите: от Сергеева пока сведений нет…
Было принято решение: немедленно, на большой высоте, выслать дежурные гидропланы.
…Второй раз Юра возникал из луча. Юра никому не рассказывал о томительном, тревожном, остро болезненном и все же невыразимо счастливом чувстве, которое охватывало его в момент рождения из луча. Казалось, он расстается с мучительным сном. Сознание было еще затуманено; все тело сотрясали короткие судороги, словно от укусов. Эти укусы ощущались везде — в мозгу, в сердце, в позвоночнике, в желудке… Густая тьма медленно редела; он уже начинал ощущать что-то необычайно яркое, теплое, могучее и понимал — это солнце. Тогда, в первый раз, на аэродроме Академического городка, солнца не было, но тьма редела так же, и он увидел людей, снег, бегущего к нему Ивана Дмитриевича… Но сейчас он ничего не успел увидеть: сердце тошнотворно сжалось в комок… Пальцы сразу стали бессильными; механически Юра ухватился за пряжку на антигравитационном поясе. Он даже не почувствовал, что сделал скачок метров на сто вверх. Сердце медленно успокаивалось. Только голова стала свинцовой. Он глубоко задышал. Сознание восстанавливалось. Что это было? Почему стало так плохо? Этого не было в первый раз…
Он едва осмотрелся; его лицо тронула усмешка, обращенная к зеленоватым брызгам океана, жаркой голубизне вокруг, солоноватому воздуху… Снова сердце тряхнуло так, что Юра едва не впал в беспамятство. Теперь уже полусознательно он рванул пряжку и ушел в сторону и вверх…
Голова раскалывалась от нестерпимой боли, солнце, океан и раскаленный воздух казались врагами, и Юра торопливо вел передачу. Связь с «Ильичом» заработала мгновенно.
— Вышел на заданную точку, — говорил Юра. — Передача прошла нормально. Здесь встретился с непонятным явлением. Похоже на сердечные приступы. При уходе вверх на сто метров явления исчезали… Но спустя несколько секунд возникли снова… Нет, самолета я не видел. Передайте… О-о! Сердце…
На «Ильиче» больше ничего не услыхали от Сергеева. Пожелтевший Паверман, в рыжих волосах которого легла широкая седая прядь, впивался костлявыми пальцами в плечи радиста.
— Ну? — Профессор жалко кривил заострившееся лицо. — Ну?..
— Замолчал… — выговорил наконец радист.
Между двумя беспредельными океанами — пронизанным солнцем воздушным океаном и зеленовато-голубым простором Великого, или Тихого, океана висела крохотная темная человеческая фигурка… Странное за бытье теперь не покидало Юру. Он все еще держался за пряжку и то стремительно взмывал вверх, то камнем падал вниз, едва не чиркая по воде ногами. Но тело его дергалось, как неживое, как тело паяца на нитке, — вряд ли он сознавал, что делает… Кровь тяжело стучала в висках; непрерывно звучал чей-то настойчивый, глухой голос:
— Садитесь на воду… Я приказываю вам сесть на воду!
И он спускался к воде, но непонятное отвращение толчком выбрасывало его снова в голубой воздух.
Голос звучал резче:
— Даю минуту. Немедленно вниз. Иначе вы погибли… Погибли! Знаете, что погибли. Вниз!
Что-то еще сопротивлялось в нем. Но тьма окончательно заволакивала сознание. Юра снижался рывками, почти падал. Он был в нескольких метрах над океаном; брызги, взлетавшие от сшибок волн, касались его ног… Потухающим зрением он не то увидел, не то почувствовал всплывающую из океана гигантскую серебристую сигару… Словно щупальце, высоко тянулся глазок перископа. Что-то более сильное, чем воля одного человека, заставило его вопреки всем приказам, вопреки жесткой, придавившей его силе, еще раз рвануть пряжку налево. И он снова взмыл высоко вверх. Теперь сознание окончательно покинуло его. Он не мог различить, как скрылся глазок перископа, как в то же мгновение пронесшийся рядом самолет в упор расстрелял его неподвижное тело…
Неизвестный самолет стремительно уходил на юг; подводная лодка исчезла. Три гидроплана экспедиции профессора Павермана на высоте пяти тысяч метров на малой скорости входили с востока в квадрат «М», еще не обнаружив ни Юры, ни его двойника… Боевое судно деревни Вангуну ближе всех было к месту катастрофы, и Василий Иванович в свой морской бинокль уже ясно различал тело Юры и фигуру его двойника в струящихся потоках раскаленного воздуха. Лодки, на которых все же плыли к квадрату «М» неугомонные корреспонденты и операторы, были еще далеко, но тоже приближались к месту, где разыгралась трагедия…
Радисты на гидропланах упорно вызывали Юру и его двойника. Никто не отвечал на вызов. Они перехватили только приказ с неизвестного самолета, где предлагалось эскадре оккупировать Биссу и захватить «Ильич».
— Я предполагал это, — лаконично ответил Крэгс, когда ему передали сообщение.
Немедленно радиостанции Биссы и «Ильича» довели до сведения всего человечества историю преступления в квадрате «М». «Какова позиция западных правительств? — запрашивала канцелярия короля Биссы. — Мы предупреждаем, что не допустим оккупации острова и будем защищаться всеми видами оружия, имеющимися в наших руках. Всю вину за последствия этой неслыханной авантюры человечество возложит на ее авторов…»
Ряд западных правительств поспешил сообщить, что им неизвестно, о какой авантюре идет речь в заявлении короля Биссы. Командующий тихоокеанским флотом объявил, что корабли Седьмого флота участвуют в обычных маневрах по плану морского министерства и что нота, переданная канцелярией его величества короля Биссы, несмотря на ее неофициальный, недоброжелательный и явно пропагандистский характер, тщательно изучается…
Пока дипломаты обменивались любезностями, похожими на обнаженные шпаги, профессор Паверман, члены экспедиции и весь личный состав «Ильича» более всего были озабочены тем, как при создавшихся условиях спасти Юру. Предполагалось, что и он и его двойник, прибыв на место и несколько освоившись, дадут о себе знать по радио и при подходе судна или гидропланов спустятся на воду, откуда и будут подобраны. Теперь стало ясно, что ни Юра, ни его двойник спуститься на воду не могут. Обнаружив наконец Юру, гидропланы вызвали вертолет.
Никто не знал еще размеров катастрофы; не знали, убит или только ранен Сергеев, и каждая весть из района Биссы жадно ловилась миллиардами людей, не отходивших от своих приемников или уличных репродукторов. Новости были неясные и путаные, но сам факт огромной удачи Великого эксперимента и чудовищное злодеяние неизвестного самолета потрясли сердца людей. Всюду возникали стихийные митинги; полиция растерялась; политические деятели обнаружили, что совершенно неясно, как поступит в такой ситуации армия, и, хотя радио, газеты и телевидение западного мира еще не решались передавать ноту короля Биссы и старательно обходили вопрос о национальной принадлежности самолета, совершившего бандитское нападение, все же в наэлектризованных толпах людей в Англии, Японии, в Америке все чаще раздавались яростные крики:
«Мир! Мир! Руку Советам! К черту бомбы!»
Между тем драма у острова Фароо-Маро неуклонно продолжала развиваться.
Моряки спустились по лестнице из остановившегося над Юрой вертолета, с трудом подхватили его грузное, безжизненное тело.
Прибывший на вертолете врач экспедиции, понимая, как ждут его сообщения во всем мире, осмотрев Юру и хмуро глядя перед собой, негромко сказал:
— Жив. Но может умереть ежеминутно. Пробита сердечная сумка, вторая пуля застряла в легком… Помимо этого, тяжелое отравление… не могу понять, чем. Даже на «Ильиче» нет условий для проведения такой сложной операции…
Захватив и двойника Юры, вертолет, словно траурная колесница, грузно полетел к «Ильичу».
То, что шторм начинается в тропиках внезапно, Василии Иванович, конечно, слышал; все же он безусловно не оценил бы зловещего значения темного пятна, возникшего на востоке, среди веселых кучевых облаков. Но Тобука и все гребцы, взволнованно показывая на это крохотное черное облако и на этот раз не дожидаясь согласия Василия Ивановича, развернули свое боевое судно и помчались к острову. Ни Василии Иванович, ни ребята не могли осознать серьезности надвигавшейся угрозы; они были целиком под Впечатлением катастрофы, разыгравшейся на их глазах, не знали, жив ли Сергеев, и только видели, как подобрал его вертолет.
Между тем крохотное черное пятно стало уже огромным облаком, налитым до краев дождем. Неожиданный холодный ветер резкими толчками валил лодку набок, с волны на волну; Нинка посинела, зубы у нее стучали, и даже Бубырь покрылся гусиной кожей.
Огромная тень от облака неумолимо двигалась на лодку и наконец накрыла ее. Не дождь, а сплошные потоки воды, словно лавина ревущего водопада, обрушились на лодку. А в нескольких десятках метров, наблюдая, как здорово все это получается, насмешливо сверкало солнце.
Лодку захлестывало водой. Огромные волны в гривах седой пены, рыча, шли на нее одна за другой. Отплевываясь от соленой воды, до того мокрые, что казалось, будто у них промокла насквозь кожа, Нинка в облепившем ее сарафане и неповоротливый даже в шторм Бубырь вычерпывали воду из лодки, то и дело сваливаясь под ноги пожелтевшим от тревоги гребцам. По другую сторону орудовал ведром Василий Иванович. В уныло обвисшей шляпе, с закатанными брюками на бледных волосатых ногах, он походил, как ни странно, на дачника, попавшего на рыбалке под ливень. По черным, равномерно сгибавшимся спинам гребцов текли потоки воды, лодка чудом перебиралась с одной стены воды на другую. Вдруг огромная косая волна, величиной с многоэтажный дом, неожиданно накрыла лодку… Гребцы в ужасе выпустили весла, лодку занесло боком, и в следующее мгновение она опрокинулась, бросив в океан гребцов, Тобуку, Василия Ивановича, Бубыря с Нинкой и Муху.
Глотая воду, фыркая, чувствуя, что погибает, что соль и вода беспощадно забили ноздри, боясь открыть рот, но работая ногами и руками, Бубырь, подхваченный следующей волной, вылетел на поверхность и жадно глотнул вместе с солеными брызгами изрядный запас воздуха. «Кораблекрушение! Шторм! Акулы! — Одна ужасная мысль в воспаленном мозгу Бубыря сменялась другой. И вдруг самая страшная мысль едва не заставила его выпрыгнуть из воды. — А где Муха? Она же не умеет плавать!..»
Он оглянулся и только сейчас увидел, что не один. Волны то разбрасывали, то снова сближали черные тела гребцов, среди которых он различал Тобуку; за нос опрокинувшейся лодки упорно держался Василий Иванович; другой рукой он поддерживал Нинку, которая что-то кричала, задирая кверху белобрысую голову с жалко повисшими косичками… Кажется, она ругала океан. Обрадованный Бубырь поплыл к ним, и, хотя это было очень трудно и, подплывая, он несколько раз больно стукнулся о лодку, до крови распоров бок, все же он добрался к Василию Ивановичу и подхватил яростно плюющуюся Нинку с другой стороны.
— А Муха? — крикнул Лёня. — Видели Муху?
Муху никто не видел.
Тут же к лодке подплыли Тобука и другие гребцы. Тобука, все еще пытаясь улыбаться, посадил Нинку на плечи и, держась за лодку рядом с Василием Ивановичем, печально покачал головой. Они могут спастись, только если утихнет шторм и если до этого не появятся акулы, а их тут много…
Акулы!.. Лёня перестал слышать грохот океана, не замечал ливня, не видел многосаженных волн. До боли в глазах он вглядывался в мутно-сизую воду; ему то и дело казалось, что из неведомых глубин всплывает длинное, сильное тело с разинутой зубастой пастью и косым плавником.
Но вместо акулы Лёня увидел Муху!.. Это было невероятно, но он ясно видел на гребне взметнувшейся волны, рядом с собой, мордочку Мухи. Еще не веря себе, забыв об акулах и не обращая внимания на крики Василия Ивановича и Тобуки, Лёня ринулся туда, где волны подбрасывали и вертели блестящий черный, почти безвольный, но еще живой комок. Муха была совсем близко, он видел ее блестящие глаза, лапы, упрямо колотившие бешеный океан, задранный кверху нос. Но, злобствуя, злорадно воя, волны откатывались в стороны, и снова между Леней и Мухой лежала седая, в клочьях пены, жадно дышавшая пропасть…
Ему помог Тобука. Он поплыл следом за Бубырем и, поняв, что надо добыть собаку, ловко скатился по взмыленному гребню прямо на Муху, успел подхватить ее за дрожащую шкурку. В следующую секунду океан снова вырвал Муху, но теперь Лёня был рядом. Муха из последних сил все еще старалась выпрыгнуть из воды, хрипло взлаивала и, захлебываясь соленой пеной, облизывала Леню.
— Лает она все-таки по-русски… — едва выговорил довольный Бубырь, когда они добрались до опрокинутой лодки, где с нетерпением ждали их Василий Иванович, Нинка и гребцы.
Потоки воды все так же с ревом валились на них, холодный ветер злобно пытался оторвать их от лодки или размозжить об нее, когда Василий Иванович, не спускавший глаз с неба, радостно вскрикнул.
Над ними стоял вертолет.
Через несколько минут все было кончено. В огромное теплое брюхо вертолета поднялись по бешено качавшейся лестнице не только все тридцать гребцов во главе с Тобукой, не только ребята и Василий Иванович; туда же втянули и славное боевое судно деревни Вангуну.
Нехотя покачиваясь под ударами дождя и ветра, вертолет уже проходил над пенными бурунами прибоя, когда с востока, с противоположной стороны островка, до них донесся протяжный рык артиллерийской канонады… Крейсеры, входящие в состав Седьмого флота, дали первый залп по Фароо-Маро…
Залпу предшествовали переговоры.
С крейсера «Атлантида» был продиктован ультиматум королю Биссы:
«Восстание туземцев ширится. В Рабоуле сотни беженцев. Ввиду полного бездействия с Вашей стороны вынужден вмешаться. Предлагаю в течение шестидесяти минут обсудить и дать согласие на следующее:
1. Вами интернируется советское судно «Ильич».
2. Вверенный мне флот оккупирует Биссу.
В случае отказа или промедления корабли начнут обстрел Биссы, Фароо-Маро и всего района восстания».
Шестьдесят минут нужны были для того, чтоб корабли могли занять боевую позицию…
Радиостанции Биссы и «Ильича» немедленно сообщили о новой провокации. Но печать и другие средства оповещения западного мира, явно повинуясь невидимой указке, скрыли от населения своих стран ультиматум крейсера.
