— Спросить не успела, — фыркнула Инга. — Был разговор как разговор — что, спрашивается, ты накинулся на человека?

— Ну, извини, — пожал плечами Звонарь. Он покосился назад, потом взглянул на Эрликона в зеркало. Эрлен подумал: «Вот так лицо. То ли кроманьонец, то ли древний римлянин. Ишь, подбородок какой…» Тут его в прямом смысле слова прошиб холодный пот: он вспомнил Скифову папку. Убивалы, звонаревские костоломы… боги святые, да это же Звонарь. В который раз за сегодняшний день по телу разлилась пакостная слабость. Вот уж действительно, кажется, приехали. Крышка. И Кромвель опять куда-то пропал…

А Звонарь тоже, в свою очередь, отметил: «А парень-то красивый», и поинтересовался:

— Инга, ты бы представила меня своему другу.

— Пожалуйста. Вот этого забияку зовут Гуго Сталбридж, и он отнюдь не вышибала-любитель, а директор «Олимпии». А это Эрлен Терра-Эттин, знаменитый пилот и будущий герой Контакта.

В эту минуту уже Звонарь ощутил что-то вроде паралича. Картина ясная — ни обернуться, ни дать знать Голубке уже не успеть, и сейчас этот печальный демон выстрелит ему в спину через сиденье. В краткий миг Звонарь собрал недостающие фрагменты мозаики — то, о чем предпочел забыть в своих инструкциях Пиредра. «Ведь знал, ах, подонок!» Неожиданно представилось лицо Колхии. Оно было грустным.

Эрликон не стрелял. Звонарь сказал:

— Послушайте, Терра-Эттин. Пистолет, я полагаю, у вас с собой.

— Да.

— "Бульдог-44".

— Да.

Гуго кивнул. Инга сняла очки и посмотрела на Эрлена широко открытыми глазами.

— Я вам предлагаю на сегодняшний день заключить перемирие. Ни вы, ни я за оружие не беремся. Я приглашаю вас к себе на обед. Договорились?

— Договорились, — согласился Эрликон.

В том месте, где набережная пересекает бульвар Трианон, проходит рубеж неприкосновенного исторического центра и начинается район хайвеев и гостиниц. Здесь на повороте, возле гнутых пилонов отеля «Хайре» с греческой кухней, дорога переходит в мост, а мост — в многоуровневую эстакаду, которая тут же делится надвое. Пока Голубка преодолевал все эти сложности, Звонаря посвятили в суть той волнующей интриги, что загадочное тело, сопровождающее их в пути, не что иное, как чемпион мира. Кстати, и Эдгар замычал, завозился и перевалился на бок. Он открыл глаза, с некоторым усилием огляделся и, при поддержке Эрлена, съехал с бара на сиденье.

— Надеюсь, все в порядке? — спросил Звонарь. Баженов осторожно пошевелил нижней челюстью, придерживая ее рукой, и ответил туманно:

— Камыш шумел, деревья гнулись… домой без челюстей вернулись. Можно задать вопрос?

На Эрликона он пока не смотрел.

— Да, конечно.

— Это уже все? Программа, так сказать, исчерпана? Я в том смысле, что нельзя ли остановить такси?

— В общем-то все, — успокоил его Гуго, — но мы хотели просить вас присоединиться к нашему скромному обеду.

— Благодарю вас, что-то не хочется, нет, знаете ли, аппетита, — вежливо отказался Эдгар. — Будьте так добры, высадите меня вон там на углу.

Голубка притормозил, и Баженов полез через Эрлена к выходу. Звонарь косо глянул на него вбок с оценкой во взгляде, и чемпион, начавший разбираться в выражении глаз гангстера, пробормотал: «Спасибо, я сам…»

— Эрликон, друг мой, — сказал он, уже стоя на тротуаре. — Я больше не имею к тебе никаких претензий и признаю твои аргументы доказательными… и весьма убедительными. Летай как хочешь, желаю тебе удачи.

Он, кажется, намеревался сказать еще что-то, но прервал свое саркастическое раскаяние, захлопнул дверцу и нетвердой походкой зашагал прочь.

— Я хотел пригласить его, — сказал Гуго. — Что это вы с ним не поделили, если не секрет?

— Он считает, что я летаю… Словом, применяю в воздухе запрещенные приемы.

— И что же, в самом деле применяете?

— Ну… — Эрлен сбился на неопределенное баритоновое мычание. — Случается всяко…

— Понятно.

— По-моему, — заметила Инга, — он решил, что вы одна компания.

Звонарь хмыкнул и с досадой помотал головой:

— Да что ж такое — все сегодня нескладно.

Известные «Пять комнат», куда направлялась столь поразившая Эдгара компания, еще накануне имели вид совершенной берлоги, что, к сожалению, происходило довольно часто. Постоянной прислуги Звонарь не держал, и уборка квартиры производилась от случая к случаю — раньше этим занималась в основном Инга, когда, вернувшись из очередной поездки, закатывала рукава спортивного костюма и выгребала мусор, бутылки, всевозможный хлам, после чего неизменно пыталась внести в стиль и убранство какие-нибудь новинки сообразно последним воззрениям. Колхия без затруднений мыла окна и пол и довольно ревностно следила за чистотой белья, но зато достижения из области пылесосной техники, кухонной индустрии и интерьера вообще оставляли ее равнодушной. Частые приезды и отъезды Ленки также мало способствовали созданию уюта. Домовитость фольклорной звезды странным образом просыпалась на природе, в чьем-нибудь заброшенном бунгало или просто хибаре, куда их порой заносило со Звонарем, — тут ее изобретательность в оформлении стола, икебане и вообще всего того, что именуется «гнездом», достигала художественных высот. В целом же разбойничье жилье представляло собой не поддающееся перу смешение стилей, дичайший разнобой со значительным — увы! — уклоном к свалке.

Изредка в «Комнатах» кое-какой порядок наводили телохранители — из простого человеческого чувства чистоты; бывало, что и кто-то из дежурных наркологов реанимационной бригады, доставлявшей бесчувственного директора в его апартаменты, звонил в контору, и пиредровские секретари присылали на дом специальную команду.

Разительным контрастом по отношению ко всему остальному, то пустынному, то одолеваемому вещевым хаосом пространству служили два объекта фантастического, идеального порядка: оружейный шкаф и стол с личными бумагами, где лежали нотные записи, из коих еще ни разу не пропала ни одна, и всевозможные деловые заметки, тщательно рассортированные и помеченные номерами в круглых рамках.

Берлога берлогой, однако сегодня рано поутру, готовясь к возвращению Колхии, Гуго осмотрелся вокруг новыми глазами и распорядился весь хлев ликвидировать, убрать, вымыть, вычистить, а также завезти продуктов согласно списку. Таким образом, «Пять комнат» неожиданно предстали в удивительном для них благопристойном виде.

Впустив гостей в дом — хотя, собственно, гостем-то был один Эрликон, Звонарь отправил Ингу на кухню заняться закусками и салатом, но перед этим на ее долю выпала весьма ответственная миссия.

— Одну минутку, — сказал Гуго, войдя из коридора в комнату. — Во избежание возможных недоразумений, Инга, забери у нас оружие и положи на шкаф. По праву гостеприимства — у меня первого.

Он слегка согнул руки: из-под левого локтя на свет божий глядела здоровенная коричневая рукоять с хитрыми выступами и точеными желобками под каждый из звонаревских пальцев. С гримасой снисходительной великомученицы Инга вытянула наружу могучий восьмизарядный и повернулась к Эрлену. Да, приходилось признать, что новенький Эрленов «рюгер», извлеченный из такой же не очень еще обмявшейся «босоножки», был мелок, стандартен и безлик в сравнении с гуговским монстром. С горестным вздохом водрузив пистолеты на книжные полки, Инга произнесла учительским тоном:

— Я надеюсь, что, когда мы сядем за стол, мне объяснят, что за комедия здесь происходит.

И с тем отбыла к плите и холодильнику.

Комната, в которой Звонарь принимал Эрликона, называлась гостиная. Была еще спальня, кабинет, комната Инги и еще одна, с которой хозяин положительно не знал, что делать, и не меньше двух раз в год решал устроить там библиотеку. Пока что в ней разместился стихийно возникший склад забытых, невесть кем подаренных и просто пришедшихся не ко двору вещей.

Гостиная была, пожалуй, единственным местом в доме, где вкусы Звонаря и Инги пришли в какую-то гармонию. На толстом пушистом ковре (дар Пиредры) стоял длинный стол очень неплохой работы, кресла в романском стиле, у стены — косматый диван и пианино, напротив — стенка с книгами и телевизором, под потолком — дубовые панели с резьбой. Цвет стен, картины и цветы Инга в каждый приезд меняла, в этот раз практически голые белые стены украшала одинокая гравюра, изображавшая забавный шабаш ведьм, обрамленный с четырех сторон темным по смыслу латинским текстом.

Гуго, покончив с формальностями, вдруг пришел в хорошее настроение, переоделся в домашний черный свитер без воротника, на несколько мгновений продемонстрировав Эрлену свой бугристый треугольный торс и столбообразную шею, двукратно обвитую серебряной цепочкой с безвестным образком. Эрликон в эту минуту подумал, что Баженов легко отделался; потом Звонарь подошел к пианино и, весело глядя на гостя, взял несколько аккордов и даже что-то промурлыкал, дальше полез в шкафы за вином и посудой. Сразу выяснилось, что Эрлену накануне этапа пить нельзя, Гуго сказал: «Спорт, понимаю», и тотчас же достал две бутылки тоника: «Это как раз можно» и расставил на столе стаканы всевозможной высоты и геометрии, а также прочие приборы. На вопрос, какую музыку предпочитает, Эрликон ответил: «Что-нибудь поспокойнее», и Звонарь поставил легендарный альбом «Джетро Толл» — старинный шотландский напев неторопливо поплыл по комнате. Bсeподчиняющее разбойничье обаяние постепенно начало оказывать на Эрлена свое действие.

Катя перед собой столик с огромными многоэтажными бутербродами с ветчиной, проколотыми насквозь синими и красными копьями, и двумя салатами в фарфоровых вазах, появилась Инга. Она тоже облачилась в домашний наряд в виде джемпера и брюк и рассталась с большей частью своих тяжеловесных украшений.

Бутылок — высоких, низких, плоских, шаровидных, кубических — наставлено было великое множество и непонятно для кого — Инга практически не пила, Эрликон довольствовался тоником, что же касается Гуго, то для него эдинбургская кобыла и удалой джентльмен с черного ярлыка всегда заслоняли богатство французского виноделия. После первой рюмки беседа некоторое время вращалась вокруг того, что куда поставить и как поступить с мясом, но затем, гонимая стремлением увести разговор подальше от собственной персоны, Инга взяла бразды правления:

— Так что же все это значит и откуда вы друг друга знаете?

Гуго разлил всем еще по одной, капнув для соблюдения приличий и Эрлену, и достал сигарету:

— Ну-с, история такая. Наш друг умудрился как-то не поладить с твоим батюшкой, и отец Рамирес попросил меня возможно полюбезнее переправить нашего друга на тот свет. Но уважаемый гость оказался весьма проворен, и двух моих старых приятелей, прибывших к нему с миссией, как не бывало. Короче, дивертисмент вышел настолько неожиданный, что мы до сих пор еще не оправились. Я все правильно рассказал, ничего не перепутал?

В словах Звонаря ничего смешного как будто не было, но Эрликон, сжав свой граненый стакан, вначале ощутил нечто похожее на икоту, а потом чаша потрясений этого дня в его душе переполнилась, и он захохотал. Хохотал тридцать секунд, минуту, полторы, боясь расплескать, поставил тоник на стол, сдернул надоевшую бабочку и даже расстегнул воротник. Инга и Гуго тоже в конце концов засмеялись вместе с ним, и воцарилось общее веселье. Бредовая, невероятная ситуация — что тут говорить, как говорить? Но, с другой стороны, разве он не студент Института Контакта и разве не готовили его три года как раз к тому, что он попадет в ситуацию бредовую и парадоксальную? Да, прямо комплексный экзамен по технике выживания.

— Простите меня, — сказал Эрлен, отдышавшись. — Я просто… Не каждый день вот так сидишь за столом с собственной смертью.

— Ну-ну, — укоризненно заметил Звонарь. — Скажем, стрельбу открыл ты первый.

— Да, а они приехали вручить мне букет гвоздик. — Кромвелевский тон звучал в речи Эрликона все чаще и чаще, — Нет, Гуго, ты рассказал все не так.

Необычайно доверительная звонаревская манера вести разговор быстро и абсолютно естественно позволяла переходить на «ты».

— Я не убивал твоих друзей. Даже не думал, мне это в голову не приходило. Просто Скиф дал мне для защиты… Ну, в общем, одного человека. Я все узнал последним… случайно. Это во-первых. Во-вторых, я понятия не имею, чем так не угодил твоему отцу. Мне как-то забыли сказать. — Эрликон потер лицо руками. — Наверное, я чепуху какую-то несу. Прожужжали мне все уши: Рамирес враг, он нас хочет убить, несчастный случай… Я уж и задумываться перестал, привык. А почему? За что? Инга, я не хочу и не хотел ссориться с твоим отцом.

— И Скиф тоже, — проворчал Звонарь. Он явственно уловил суть сделки двух умников по поводу трупа, уложенного его руками. Ах, гиены, мать вашу; старая дружба…

— Кто такой Скиф? — спросила Инга, пододвинув Звонарю пепельницу. — Это же твой дядя?

Пилот и гангстер переглянулись. В этот момент они поняли друг друга без слов.

— Скиф — большой авторитет, — дипломатично высказался Гуго.

Тут мы должны коснуться чрезвычайно деликатного вопроса: насколько Инга была в курсе отцовских дел?

В известной степени была в курсе. Естественно, ни о Программе, ни о Скифовой протекции она не слыхала, а если даже что-то и доходило, то ни Рамирес, ни Гуго никаких объяснений ей при всем желании дать бы не смогли. Также, кроме всего прочего, Инга начала осмысливать существование во времена уже достаточно вегетарианские, когда основные бойни и костоломки остались в прошлом, а Пиредра и компания вошли не просто в элиту, а в сверхпривилегированную касту преступного мира, то есть превратились в солидных, уважаемых в обществе добропорядочных людей, имеющих друзей в высших эшелонах власти. А какой-то близости в семейном кругу, располагающей к откровенности, Инга не видела ни в детстве, ни позже.

Словом, она знала, что ее родители принадлежат к весьма и весьма обеспеченному классу, поэтому, естественно, у них есть множество недоброжелателей, тем более что интересы бизнеса и закона не всегда и не везде совпадают. Знакомство же с Гуго помогло ей понять, что не все возникающие подобные противоречия разрешаются в суде при помощи адвокатов. Есть изнанка жизни, негласно признавала Инга, так это не нами придумано и не нам это менять. В подробности же она предпочитала не вникать. Поэтому сегодняшний случай ее, конечно, удивил, но нельзя сказать, что так уж ошеломил до глубины души.

— Так я что-то не понимаю, — спросила она. — Твой дядя-авторитет тоже хотел твоей смерти?

— Да вы ешьте, — предложил Звонарь. — Для чего все стоит?

— Я сегодня весь день только и делаю, что ем и пью, — ответил Эрлен. — Мой дядя Эрих… Хорошо, вот ты мне и ответь: в чем моя вина? И почему Скиф так со мной поступил?

— Давай-ка еще по одной… Прямо концерт-загадка. Тебе ничего не объяснил дядя, мне — мой друг Рамирес. Что же, поломаем наши умные головы. Но одно могу тебе сказать уже сейчас: Скиф тебя подставлял изо всех сил.

Эрликон наклонился вперед, впитывая взглядом грубую лепку разбойничьего лица и даже надеясь его смутить:

— Не лги мне, Звонарь.

Но смутить Гуго Сталбриджа было нелегко. Он чуть приметно повел бровью, голос на басах наполнился всегдашним зазубренным рыком:

— А я и не лгу. Ведь вам там отзвонила свиристелка из аэропорта, мисс ноги семьдесят восемь или что там у нее? Вот ее-то Скиф в Стимфале и оставил, а все прочие службы он отозвал. Он, друг незнаемый, тебя выставил на съедение, ты в сорочке родился — вот помяни мое слово. Кстати, не та ли барышня так хорошо стреляет?

— Не та, — криво усмехнулся Эрлен. — Ее он тоже убрал. Услал в отпуск.

— Гуго, — снова вмешалась Инга, — это надо немедленно прекратить. Что за безобразие — убивать Эрлена! Он студент, ни на какой службе не состоит, не верю, что нет возможности как-то договориться.

Звонарь успокаивающе поднял руку:

— Ладно, ладно. Тут не военный совет. Я все знаю — он герой-пилот, герой Контакта… Я все правильно называю?.. Погоди, Контакта… Ты — Эрлен Терра-Эттин?.. Да ты не родня ли Диноэлу Терра-Эттину? Ну, тому самому?

— Это мой отец.

На миг Звонарь онемел.

— Ты сын Диноэла? Быть того не может, он же умер давно.

— Жив-здоров, ничего с ним не случилось.

Ax, напрасно рассчитывал Рамирес, что Гуго забыл ту давнюю историю. Никого и ничего он не забыл. Было, было — далекая Тратера, жестокосердный алхимик герцог, веселый зеленый лес и тот черноволосый худенький юноша, который и привел всю их разношерстную компанию на сегодняшний путь. А ведь похож, ничего не скажешь.

— Вот это да, — медленно произнес Звонарь. — Вот это встреча. Послушай, а он тебе рассказывал — тридцать девятый год, побег?

— Почти что нет. Он мало что рассказывает. Помню, был дом какой-то с драконами. Звонарь засмеялся:

— Верно, верно, было дело… Так где он, что с ним?

— На Англии-VIII, живет в пустыне. Западный Вахад.

— Гуго, как ты можешь помнить тридцать девятый год? — спросила Инга. — Сколько же тебе было лет?

— Да уж помоложе был, чем теперь. — Звонарь даже руки потер от удовольствия. — Так он что, у Стилхара, что ли?

— А ты знаешь Стила?

— Кто же его не знает? И Стилхар, и вся их оппозиционная шайка — не сегодня-завтра они тут у нас будут править бал… Вот оно как. Значит, Динуха жив и засел у англичан… Ты давно его видел?

— Ну… Перед тем, как все началось. Перед соревнованиями.

— А, ведь это ты — да? — влетел в окно на прослушивании?

— Да, влетел… Вот, познакомился с Рамиресом. Все нормально… потом Скиф… Скиф рассказал мне, ну, и…

И тут взгляды Эрликона и Звонаря пересеклись и сгустились, как сгущаются, совпав, ночью тени от разных фонарей.

— Рассказал про наши пироги? — то ли с сомнением, то ли с иронией спросил Гуго.

Они снова поняли друг друга, не называя истинных имен.

— Рассказал. И пошла вся эта чепуха…

На это Звонарь ничего не ответил, а неспешно закурил вторую сигарету.

Разбойник не был профессиональным аналитиком, как Эрлен, не обладал провидческой интуицией, как Рамирес, да и многие детали, например история с Кромвелем, были ему неизвестны, но мрачный опыт, касающийся сути подобных операций, и не вытравленная пока алкоголем природная сообразительность очень быстро представили Звонарю картину со всеми недостающими звеньями.

То, что этот юнец налетел на Пиредру и Ингу, да еще, судя по всему, отчаянно влюбился, рассудил Гуго, было, очевидно, чистой случайностью, вроде той, когда раз в год и палка стреляет, но одновременно — и серьезнейшей неприятностью для Скифа. Наш мудрец-разведчик принялся ликвидировать свой промах, причем до изумления тонко и ювелирно — одной рукой открыл парню карты и, стало быть, пресек возможность расспросов и разговоров как со стороны будущего сотрудника Контакта, так и со стороны весьма и весьма опасного папаши Диноэла; при этом обнадежил, наверное, племянника и неведомым путем плотно запер его на этих самых соревнованиях; а другой рукой в это время открыл все семафоры Рамиресу, хотя, видимо, и впрямь не сказал ни слова — Пиредра не сумасшедший, без всяких слов должен понимать, чем может обернуться для них со Скифом английский запрос на Совете Безопасности… Итог же курьеза ясен: приличия соблюдены, живой ли, мертвый ли — Эрлен молчит, а Скиф всем по-прежнему родной отец и в своем далеке ведать ничего не ведает… Да-с. Все это было бы прелестно, когда бы не было так гнусно.

Однако же мудрец выпустил из виду одно: и на него довольно простоты, да и друг Рамирес в этот раз явно хватил через край — что же, тем лучше… Звонарь кивнул своим мыслям, стряхнул с сигареты пепел и еще раз — кому символически, кому нет — всем разлил:

— За такое не грех и выпить. Спортсмен, может… нет? За весельчака Дина, который нагнал такого страху на нашу гоп-компанию.

Эрликон подавил вздох и покачал головой:

— Спасибо, но ведь это неправда. Никто не может бояться отца. Может, не надо об этом говорить, но он конченый человек.

— Вот тут я с тобой не соглашусь. Теперешних его обстоятельств я, правда, не знаю, но такое я о нем и раньше слышал, и где те, кто это сочинял? А уж кого я действительно знаю, как ты сказал, так это Стилхара, и никаких там конченых вокруг него нет, иначе и разговора этого не было бы. Ни Скиф, ни Рамирес шуток не шутят. Уж ты мне поверь, ваша фирма «Динуха и сын» может основательно попортить нашу музыку.

И Гуго подмигнул Эрлену, допил рюмку, отложил сигарету и бодро взялся за ветчину и салат. Эрликон тоже наконец почувствовал голод и, орудуя серебряной лопаточкой, вслед за Звонарем принялся нагружать тарелку салатом.

— Мне вовсе не до шуток, любезный хозяин. У меня была пусть не очень-то удачная, но вполне пристойная жизнь, и распоряжался я ею как хотел. Хотел — летал, хотел — читал. — В какой-то момент Эрлен и сам поверил в то, что говорил, да почему бы и нет, в чем-то так оно и было. — Я встретил женщину, которая для меня значит больше, чем все вообще, что было до сих пор… Ладно, все понятно. И вдруг мне дают пистолет, на меня объявляют охоту и черт знает что.

— Вот те раз, нельзя же так, — полунасмешливо, полусочувственно ему в тон произнес Гуго. — Брось жаловаться, вся жизнь такая… Но позволь задать тебе бестактный вопрос — уж коли сегодня такой день и мы не глотки друг другу режем, а мирно беседуем. Ты в самом деле ее любишь?

— Гуго, ты, кажется, собираешься нас обвенчать, — возмутилась Инга. — Прекрати, это смешно.

— Да, люблю, — заявил Эрликон. — И не хочу вмешиваться ни в чьи игры — ни в ваши, ни дядюшки моего поганого, — и немедленно выпил.

Инга слушала их с чувствами на редкость противоречивыми — боже, да ведь это какой-то клуб киллеров, и я тоже в этом хороводе! Кошмарный сон.

У Звонаря же за последние двадцать минут отвращение к пиредровским ухваткам выросло как никогда. Этот хорек, похоже, спятил и готов грести всех под одну гребенку, вернее, под один ствол, в том числе и этого несчастного мальчишку с покореженной физиономией и васильковыми глазами — скажи, какое страшилище выискал, ясное дело, завтра всем хана — тьфу! — двадцать раз уже мог договориться, да и Динуха не людоед, а уж друзьям головы не морочат тем более. А Скиф со своими научными интересами… Форменным ублюдством отдает ваша наука.

— Значит, давай решим вот как, — сказал Гуго. — Я предлагаю такой план: продолжим-ка мы наше перемирие. Это хорошо, что мы друг друга не перестреляли, так вот пусть оно так и остается. Станем держаться, как ты и говорил, нейтралитета — ты пока бучи никакой против нас не поднимай, а мы тоже ведем себя тихо. И заключим еще вот какой уговор — будет где какая-то неувязка, все под богом ходим — ты даешь знать мне, я — тебе, встречаемся и все обговариваем. С Рамиресом я попытаюсь уладить и обещаю, что в спину стрелять никто не станет.

Эрлен издал неопределенно-соглашающийся звук, прикрыл глаза, потом взглянул в сторону — ну конечно: у каминной полки, разглядывая коллекцию африканских статуэток на круглых толстых основаниях, прогуливался маршал. Окинув взором застолье, он сокрушенно покачал головой и театрально-обреченно вздохнул, после чего выразительно постучал согнутым пальцем по запястью — время. Эрликон посмотрел в окно — там было уже совсем темно, и в свете фонарей и пробегающих фар по стеклу катились беззвучные капли. Как и всегда в подобные моменты, потребовалось изрядное усилие.

— Дорогие хозяева… Мне, как и вам, чрезвычайно приятно, что мы не поубивали друг друга, а просто посидели за столом. Спасибо за угощение. Я должен собираться.

Звонарь, снова развеселясь, поклонился, не вставая:

— На дорожку… А ты что, тоже уходишь?

Инга первая поднялась с места:

— Гуго, для меня все это немного чересчур. Я хочу побыть одна и собраться с мыслями. Эрлен, подожди, я сейчас оденусь.

— Собирайся здесь, я сейчас уезжаю.

— О Господи, а ты-то куда еще?

— В Нормандию, привезти Ленку.

— Нет-нет, я провожу и пойду. Загляну домой.

— Ну хоть не пропадай, позвони по крайней мере, где тебя искать.

— Я позвоню.

Эрлен пожал Звонарю костистую ручищу:

— Будь здоров, Гуго. Рад был познакомиться.

— И я тоже был рад. Обязательно поклонись от меня отцу. Инга, верни гостю пистолет.

Эрликон засунул «бульдог» на место, натянул пальто, и вот он уже вместе с Ингой стоит на улице, в полукруге теплого света от козырька над порталом; рядом, в темноте под дождем, все тот же дассовский «бентли», в нем Вертипорох и Кромвель, изображая нетерпение, держится за ручку дверцы.

— Ты извини, что впутал тебя во все это, — сказал Эрлен. — Представляю, как тебе неприятно.

В ответ Инга вонзила пальцы в его жесткие волосы, пропустила сверху вниз, цепляя кольцами, потом сжала лицо ладонями, поцеловала и шепнула:

— Уезжай. И возвращайся.

Затем подняла капюшон белого плаща и быстро ушла, пересекая бульвар наискось. Эрликон посмотрел ей вслед и нехотя забрался в машину.

— Ну, ты даешь, — восхитился Вертипорох. — У Звонаря в гостях был?

Кромвель пребывал в самом благостном расположении духа.

— Докатились! — удрученно посетовал он. — Посмотрели бы отец с матерью, с кем их сын пьет да гуляет! С колдунами да бандитами. Вот до чего дело дошло! А что это мы стоим? Поехали, поехали. В аэропорт. Вернемся к нашим баранам.

Инга так спешно покинула «Пять комнат» по очень простой причине: она была уверена, что автоответчик уже полон соболезнований и всего прочего. Поэтому она сейчас хотела бы оказаться подальше и в полном уединении; последние полчаса она и так провела как на иголках. Но, едва войдя в нижний холл родительского дома, Инга услышала голоса охранников, встретила бегущего киборга-дворецкого и возле внутренних дверей увидела нераспакованные чемоданы. Отец приехал. Вот без чего она бы сейчас с удовольствием обошлась. Инга поднялась наверх, в кабинет, который про себя именовала «ковровым» — из-за покрывавшего весь пол ковра с таким высоким ворсом, что не сразу можно было разглядеть, на ком какие ботинки.

Рамирес, даже не сняв плаща, сидел в кресле, вытянув ноги, и мрачно смотрел в только что разожженный камин. Борода его на сей раз соприкасалась с шеей без помехи галстука, брошенного здесь же рядом. На вошедшую Ингу авантюрист как будто даже и не обратил внимания и лишь спустя минуту сказал без всякого выражения:

— Дура.

И затем, повернув наконец к дочери голову, заорал уже от души:

— Дура! Ну что ты наделала? Ты хоть знаешь, каких дел натворила? Ни черта ты не знаешь…

Инга ахнула и попыталась сконцентрироваться. Без толку. Перед ней сидел единственный человек, для которого тяжкий молот ее ведьминской мощи был что полет мотылька над цветущим полем.

— Зачем, дурища? Он же ребенок, а ты отняла у него любимую игрушку! Теперь все к черту полетит. — Рамирес с чувством вставил каталонское словцо. — Тридцать лет я… — Следующее слово было итальянским.

— Я люблю его, — ответила Инга. — А он не знает и не узнает.

На любовь Пиредре было наплевать со всех башен Гауди.

— Ах, он не узнает? Скажи, пожалуйста! Какими идиотами бывают умные люди… Кому подчиняется вся охрана? Ты знаешь, что они тебя потеряли в двух шагах от той гостиницы? Доложили мне, доложат и ему. Думаешь, он не сложит два и два?

— Ты ругаешь меня не за преступление, а за глупость, — заметила Инга.

— Да! Это хуже, чем преступление, это преступная глупость, — невольно цитируя классика, гневно признал Рамирес. — Что, непременно надо было вплотную подходить? Ты бы еще разводным ключом ее треснула, мадам Кастаньеда… Ну что мне теперь прикажешь делать?

Странное, доселе не случавшееся взаимопонимание установилось вдруг в эту минуту между отцом и дочерью.

— Я нарушила какие-то твои планы?

— Ты нарушила все мои планы. Ты замуж за него собралась? Ты думаешь, ты его знаешь? Ты считаешь, он твой добрый друг? Сказал бы я тебе… — Рамирес с досадой отвернулся. — Мои планы ее волнуют… Я тебе сейчас скажу о твоих планах. Извини, дорогая дочурка, но твоя песенка спета.

— Ты думаешь…

— Я думаю. Ты у него маузеры видела? Он тебе показывал?

— Нет. Кольты его я знаю.

— Он твои кольты завтра выкинет в канаву!

— Он же их любит.

— Много ты считаешься с тем, что он любит… Ящики такие полированные, в оружейном шкафу, из каждого ручка торчит?

— Да, как-то видела.

— Так, он тебе их не показывал… «Маузерверке», настоящая «девятка», там патроны почти винтовочные, вот! — Желтым ногтем Рамирес отмерил две с лишним фаланги своего музыкального пальца. — Продырявит тебе башку, будет там… два на два дюйма. Узнаешь тогда доброго друга…

— Что же мне делать?

— Не знаю. У тебя гастроли в Стимфале? Ну, два дня он будет хоронить… Собирайся и сейчас же, немедленно улетай. Все. Вещи брось, там купишь. Может быть… хотя и не верится.

Инга присела на край стола, погладила резной торец столешницы:

— Ты приказал убить Эрлена?

— А, он и про это тебе рассказывал? Да, приказал, приказал. Твой Эрлен одним словом и меня, и Звонаря, и всю компанию может отправить в такие места, откуда ты нас не скоро получишь. В нашем деле такое бывает сплошь и рядом… Знаю, знаю, что ты думаешь: что мы с тобой одного поля ягодицы — что ж, ты мне дочь.

— У тебя тоже неприятности?

— Да-с, не скрою, дела дрянь. — Рамирес устал злиться, и природная жизнерадостность постепенно брала свое. — Скорее всего, моя прелесть, твой папочка тоже вскорости употребит политический маневр под названием «ноги». Твоя бурная деятельность также в немалой степени этому посодействовала. Наш чертушка теперь взбесится, сграбастает вот те самые зональные пугачи, и ищи ветра в поле… А мне куда? Что я железке объясню? Извините реликодушно, проморгал собственную дочь? Лихо у тебя вышло, калды-балды… Нет, слуга покорный, увольте.

— А как же концерн?

— Моя дорогая, я не Луи Четырнадцатый, но скажу: концерн — это я. Наша музыка сыграет в ящик… — Пиредра вдруг состроил самую утешающую гримасу и предложил: — Давай выпьем, а то мне чего-то не хватает.

В отличие от Звонаря, для которого все связанное со спиртным начиналось и кончалось словом «виски», Рамирес был гурманом и знатоком всего мирового, а в том числе и французского, винодельческого искусства. Он поднялся, освободился от плаща, повращал круглый, встроенный в стенку бар, достал бутылку и разлил коньяк в специальные хрустальные рюмки: