Проходя мимо арендатора, молодой юлесооский хозяин касается его плечом, после чего последний также исчезает незаметно из жилой риги. Некоторое время оба разговаривают в задней комнате, за той самой занавеской, где недавно перешептывались Тээле и супруга Имелика. Затем Тоотс возвращается в жилую ригу и снова, как того требует обычай и долг хозяина, угощает Кийра. Арендатор же вылавливает мельничного батрака из круга танцующих и говорит ему сердито:

– Чего ты тут топчешься! Нас ждут дела поважнее, чем танцы. Иди сюда!

Некоторое время арендатор совещается с мельничным батраком, после чего в заднюю комнату зовут еще и Либле. Так-то, так-то и так-то. «Понятно, Либле?» – «А как же!» – «Тогда ступай и приготовься, да смотри, приходи вовремя. Все должно быть разыграно, как по нотам, не то у нас ничего не выйдет».

Либле торопливо опрокидывает рюмку и куда-то исчезает, арендатор и батрак с мельницы идут к столу школьных друзей, где к тому времени дело уже дошло до того, что Кийру поют здравицу.

– Многие лета! Многие лета! – выкрикивает Тоотс, словно ошалелый. Да живет мой самый лучший друг, Хейнрих Георг Аадниель Кийр дважды столько, сколько жил Мафусаил, и да будет у него трижды столько детей, сколько было у Иакова! [32] Сегодня я до того рад своему другу, прямо не знаю, что для него и сделать. Будь на то моя власть, я бы с радостью перевел его в дворянское сословие, сделал бы его фоном, бароном, графом, князем, посвятил бы его в рыцари и нацепил бы ему на ноги шпоры, а на грудь медали.

– Отчего же, в рыцари его посвятить можно, – подает голос арендатор.

– А, стало быть, можно? – переспрашивает Тоотс. – Ну, так иди скорее в дом, принеси урядников «меч». Посвятим Кийра в рыцари!

– Что ты, Тоотс, суетишься, – недовольно замечает Кийр. – Посиди, наконец, хоть немного спокойно.

– Нет, в рыцари, в рыцари! – кричат школьные друзья и подруги вперемешку. – Однокашника Кийра – в рыцари!

Арендатор приносит от урядника шашку, Тоотс три раза дотрагивается ею до спины рыжеголового и при этом отсчитывает: – Кийр единожды рыцарь, Кийр дважды рыцарь и… Кийр трижды рыцарь!

Сам «рыцарь» испуганно горбится, смотрит через плечо на Тоотса и просит писклявым голосом:

– Только ты, стервец, не бей больно!

– Ну что ты, друг, – успокаивает его Тоотс, – я же тебя не в инвалиды посвящаю, а в рыцари. Так. Теперь встань и наклонись немного вперед, обряд еще не кончен. Так, так… еще пониже.

Кийр получает шашкой плашмя отменный удар по заду. «Ай!» – вскрикивает он.

– Не беда, не беда, – приговаривается Тоотс, – что с того, ежели чуток больно, зато ты теперь стал чистокровным рыцарем. Рыцарю Хейнриху Георгу Аадниелю многие лета! Ура!

– Ура! – дружно подхватывает застолье.

Начиная с этого момента все сидящие за столом обращаются к Кийру только с добавлением почтительного «ваше рыцарское высочество».

Тоотс уходит, чтобы отнести шашку уряднику и – исчезает, словно розга в воду, – не так-то скоро он возвращается в общество своих школьных друзей. Правда, его фигура два-три раза мелькает в жилой риге – создается впечатление, будто он что-то ищет – но присесть к столу у него, по-видимому, нет времени. Арендатор снова заводит разговор про чертей и домовых и рассказывает одну за другой леденящие кровь истории. Его слушают, затаив дыхание. Позабыт даже «его рыцарское высочество». Время от времени кто-нибудь из сидящих за столом передергивает плечами и с опаской оглядывается: а не стоит ли за спиной какая-нибудь нечисть вроде той, о которой в данную минуту идет речь.

В середине одной особенно богомерзкой истории арендатор внезапно умолкает и пристально смотрит в самый темный угол жилой риги. Туда же обращают испуганные взоры и все присутствующие. В углу ничего не видно, лишь темнота чернеет. (К тому времени большая часть свечей сгорела до основания, из двух же оставшихся одна внезапно гаснет непонятным образом.) В тот же миг в углу с хрипом начинают бить стенные часы. Пирующие жмутся поближе друг к другу.

– Раз… два… три… четыре… пять… шесть… семь… восемь… девять… десять… одиннадцать… двенадцать… – считает арендатор вполголоса и с последним ударом вопросительно обводит глазами сотрапезников.

– Что это было? – спрашивает он Кийра, которого бьет дрожь. – Часы пробили двенадцать? Конечно, на то они и часы, чтобы бить, но как они вообще оказались в риге? Во всяком случае, прежде тут их не было – по крайней мере, я за весь вечер не слышал ни одного удара.

– Да, верно, прежде часов не было, – шепотом подтверждает кто-то.

– Тогда что же это означает? – Арендатор пожимает плечами. – Ведь это… Ведь это…

Он вновь умолкает, – с гумна внезапно раздается громкий лай и вой Крантса. И прежде чем кто-либо из присутствующих успевает что-нибудь на этот счет сказать, в дверь жилой риги троекратно стучат.

– Тьфу, нечисть! – Арендатор сплевывает. – Еще того не легче!

– Тсс! – произносит кто-то.

– Чего он там стучит? – Тыниссон с трудом заставляет себя встать на ноги, намереваясь пойти, взглянуть, кто там за дверью, но арендатор хватает толстяка за плечо и усаживает на прежнее место.

– Сиди! Ты что, сдурел?!

– Не ходи, не ходи! – советуют и другие.

И, словно бы в подтверждение, снова раздается стук, но уже сильнее чем прежде.

– Кто там? – громко кричит арендатор.

– Пусть Хейнрих Георг Аадниель Кийр немедля придет сюда, – отвечает глухой голос откуда-то снизу.

– Что, что? – Арендатор прислушивается. – Чего тебе нужно?

– Мне нужен Георг Аадниель Кийр. Пусть он немедля придет сюда!

– Кийр нужен? Гм…

«Прик-прик-прик» доносится со стороны рыжеголового странный звук.

– Не-е, не-е, не-е… – шепчет побледневший портной, – скажи, что меня тут нет. Скажи, что ушел.

– Кийра здесь нет. Кийр пошел домой.

– Он здесь! – гремит свирепый голос за дверью. – Не ври мне, не то и тебе несдобровать. Пусть Хейнрих Георг Аадниель Кийр немедля идет сюда, не то я всех свадебных гостей сотру в порошок, изничтожу хутор Юлесоо! Слышишь?

– Ну что же, ничего не поделаешь, – разводит арендатор руками, – с таким господином не поспоришь – так и быть, иди, Кийр.

– Нет, нет, нет, нет! – Кийр прячется за спины соседей. – Я не пойду. Не пойду! Оставьте меня в покое! Позовите урядника, пусть он идет, я н-не… н-не пойд-ду.

– Странный ты человек! Ему нужен ты, а не урядник. Нельзя же допустить, чтобы из-за тебя пострадали все гости и хутор Юлесоо впридачу. Иди скорее!

– Оставь меня в покое.

– Последний раз спрашиваю, – слышится с гумна, – придет Хейнрих Георг Аадниель сюда или не придет?

– Идет, идет, – отвечает арендатор, подавая мельничному батраку глазами знак, после чего оба этих сильных мужика хватают дрожащего рыжеголового и, невзирая на его попытки вырваться, уводят.

– Как вы думаете, друзья, что это значит? – тихо спрашивает Леста.

– Нет, это помещение вообще какое-то странное, – отзывается предприниматель Киппель. – На хуторе Рая ничего подобного не было.

– Что бы это ни значило, – произносит Лутс с усмешкой, – но по стаканчику пива мы все же могли бы пропустить, для укрепления сердца. Там их трое против одного – полагаю, все обстоит не так уж трагично.

Арендатор и батрак с мельницы переносят Кийра через порог двери, ведущей на гумно, и закрывают ее за собой, и сразу же навстречу им выходит какой-то страшила с фонарем. Лицо страшилы черно как уголь, глаза скрыты большими синими очками, щеки и подбородок обрамлены пепельно-серой бородой, голову покрывает широкополая выношенная до дыр фетровая шляпа из тех, какие на некоторых хуторах надевают во время молотьбы. На страшиле надета какая-то черная мохнатая хламида, похожая на вывернутый наизнанку тулуп, тогда как ноги упрятаны в валенки непомерной величины; вообще нижняя часть туловища страшилы своей неповоротливостью заставляет вспомнить скорее медведя, чем какого-нибудь доброжелательного и юркого домового, тем более, что, по слухам, домовые являются взору чаще всего в белой одежде. Несмотря на испуг и грозящую ему опасность, дрожащий Кийр все же подмечает в облачении нечистого одну деталь, которая в какой-либо иной обстановке могла бы даже вызвать смех: шея черта, будто шарфом, обернута толстой кровяной колбасой. Кийр словно сквозь туман видит еще, как Крантс, поджав хвост, с визгом забивается в угол. Больше несчастный рыжеголовый по причине страха и волнения ничего уже не замечает. Все его отчаянные попытки к бегству ни к чему не приводят, руки арендатора и мельничного батрака держат его с обеих сторон, словно клещи.

– Это ли Хейнрих Георг Аадниель Кийр? – спрашивает страшила, сунув фонарь прямо Кийру под нос.

– Да, это он самый, господин черт или как там вас величают, – отвечает арендатор.

– Хорошо, – рявкает черт, – следуйте за мною да смотрите, не вздумайте оглядываться.

С этими словами страшила отворяет ворота гумна и шагает сквозь метель по глубокому снегу прямиком к бане, при этом сам он тоже ни разу не оглядывается. Ворота гумна словно бы сами собой закрываются за ушедшими, на улице не слышно ничего кроме шума и завывания ветра.

– Отведите его в парилку, – командует черт, добравшись до бани.

В предбаннике он пропускает Кийра вместе с провожатыми, вернее, носильщиками, вперед, а сам входит последним.

– Так, – произносит он, устанавливая фонарь на краю полка. – Так. С тобою, арендатор церковной мызы, и с тобою, мельничный батрак, у меня нет никаких счетов, мне совершенно все равно, есть вы на свете или вас нету, но все же правила вежливости требуют, чтобы я вам представился. Так знайте же, что я никто иной, как знаменитый свадебный черт Кярт-Хярт-Мярт-Кёрт-Йёрт-Прикс-Пракс-Тримпс-Трампс-Трулл.

– Очень приятно, – арендатор и батрак с мельницы отвешивают глубокий поклон.

– Да, таково мое имя, теперь вам известно, с кем вы разговариваете. Прежде чем приступать к делу, я должен кое-что объяснить. Я прибыл сюда издалека и здешние жители, может, еще не знают, что это за фигура – свадебный черт? Дело обстоит так. У свадебного черта есть право на каждой свадьбе взять себе десятую долю еды и питья. Мы, свадебные черти, называем это между собой свадебной десятиной. Ну, так все и было вчера, на хуторе Рая. Там имелось что поесть, там имелось что попить, там имелось все, что годится для отправки в рот, как человеку, так и черту. Само собою понятно, я мигом навернул свою законную десятину и немного еще сверх того. Ну да, а сам думаю: «Не беда, завтра в Юлесоо будет чем опохмелиться, так что сегодня можно погулять на свадьбе сколько влезет». Заметано. Сегодня утречком скок-поскок пускаюсь сюда, мол, теперь-то будет опохмелка. И – ни тебе вина, ни капли дива, Пивная бочка пуста, бутылки с водкой разбиты, миски со студнем перемешаны, всё изничтожено, словно специально мне назло. Делать нечего, взял я ноги в руки и – в Грязевку к своей тетушке, спросить совета. Тетушка у меня ведьма, зовут ее Оо-Таа-Тенатене-Тоосмама-Лот. «Нет, – говорит тетушка, – нет, дорогой Кярт, это вовсе не назло тебе сделано, это сделано назло хозяину праздника». Хорошо же, я столько верст отмахал, даже волдыри себе на ногах натер, и это притом, что голова у меня трещит и во рту препротивно; ясное дело, душа моя на супостата озлилась. Ну и спрашиваю: «Открой мне, тетушка, как зовут того человека, который изничтожил свадебное угощение на хуторе Юлесоо?» Тетушка мне на это: «Его имя Хейнрих Георг Аадниель Кийр». Заметано! Обнял я тетушку, погладил по головке, приласкал тетушкину кошку – и снова в путь, как бы, думаю, изловить названного человека. И вот те на, к ночи он сам притаскивается в Юлесоо на свадьбу.

Голос черта, звучавший сначала на низких басах, раз за разом становится все более высоким и, в конце концов, обнаруживается, что черт безбожно шепелявит, словно во рту у него пробка или же кусок теперешнего хлеба по чекам.

– Ну да, – продолжает чудище, – как я уже сказал прежде, с тобой, арендатор, и с тобой, мельничный батрак, у меня нет никаких счетов, зато с Хейнрихом Георгом Аадниелем Кийром – хоть отбавляй. Ответь-ка мне, Георг Аадниель, зачем ты расколошматил и свалил в кучу все запасы еды и питья в юлесооской кладовке? Отвечай! Я могу немного и подождать, но долго ждать не стану.

– Я-а, я-а н-ничего не делал, – пищит Кийр плачущим голосом.

– Врешь! – рявкает черт. – Имей в виду, Йорх Аадниель, за вранье тебе причтется дополнительно.

– Нет, ну, хёх, хёх, я и вправду ничего не делал.

– Ах так! Стало быть, ты хочешь мою старую мудрую тетушку вруньей выставить! Ну-ка, батрак с мельницы, разведи в печке огонь и вскипяти котел воды. Мне хочется поварить этого человека, примерно три четверти часика и поглядеть, скажет он тогда правду или нет.

– Святой крест! – бормочет арендатор. – Три четверти часа!

«Тирр-тирр-тирр…» – снова производит Кийр странный звук.

– Что ты сказал? – спрашивает черт, приставляя ладонь к уху. – Ты вроде бы сказал что-то, Йорх Аадниель? Я плоховато слышу, ежели ты что-нибудь говоришь, так говори громче. Арендатор, что он сказал?

– Ничего он не сказал, почтенный господин черт, он попел немного.

– Хм-хьюх-хьюх, – усмехается черт себе под нос, – отменно п… считай, то же, что спеть половину песни. Пусть себе поет, покуда вода закипает. Поглядим, что он запоет, когда мы его в котел посадим! Живей, мельничный батрак, делай, что велено, не то посажу тебя рядом с Кийром, крррахх, чумм, висс-висс-висс!

В тот момент, когда батрак с мельницы собирается открыть дверь в предбанник, за нею раздается троекратный стук. Батрак в страхе отскакивает.

– Кто там? – недовольно кричит черт. – Что за грохот?

– Тёртс.

– Аг –га-а, Тёртс! Входи! Тебя-то я и жду все это время.

На пороге появляется еще один нечистый, пожалуй, еще более богомерзкий, чем первый.

– Ну как, признался? – спрашивает вновь пришедший черт.

– Какое там, – отвечает первый. – Уперся – хоть жги его. Сейчас начнем кипятить воду.

– Не беда! Не беда! Я прихватил с собой раскаленное шило, думал, может сгодиться. Оно, правда, уже вроде как поостыло чуток, но не беда, под котлом я его снова добела раскалю.

– Святой крест! Святой крест! – восклицает арендатор дрожащим голосом.

– Заткнись! – рявкает черт. – Не говори, чего не надо. Я хоть и не совсем дьявол – Тёртс тоже нет – но все равно, к чему крест поминать, когда и без того обойтись можно.

– Их, их, их… – произносит вдруг Кийр, заикаясь, – н-ну да, ну, я с-с-саам т-т-тоо-же разбил д-две-три миски со студнем… да, да, их…

– Что ты сказал? – рявкает черт, – две-три миски со студнем?! Враки! Ты разбил всё, да еще и растоптал. Батрак с мельницы – огня! Тёртс – шило!

– Их, их, их, да, растоптал, верно, да… Простите меня, господин, господин…

– Аг-га-а, это уже другой разговор! Ну а что ты с винными бутылками сотворил? Говори правду!

– Тоже, да, всё то же… про-пр-о-о-остите!

– Кто отвернул кран на бочке с пивом?

– Яэ, ээ, ээ… тирр… я.

– Глядите-ка! Гляди и ты, Тёртс, глядите и вы тоже, арендатор и батрак с мельницы – с каким молодцом мы имеем дело! И этакого молодца Йоозеп Тоотс только что, сегодня вечером, посвятил в рыцари. Ой, ой, ой! Не пойму, в своем ли он был уме? Ну да, он, бедняга, и ведать не ведал, что посвятил в рыцари отпетого прохвоста и вруна, для которого на этом свете никакого сословия и не подыщешь! Но раз уж Кийр был до этого прохвостом, то и возвращаем его снова в прохвосты! И пусть его наказывает Йум-йум-йуммели-йуммели-пумм-пумм-пумм отныне и присно.

С последними словами черт выхватывает из угла печную метлу, всю в саже, и трижды стегает ею Кийра по шее, приговаривая: – Кийр единожды прохвост, Кийр дважды прохвост, Кийр трижды прохвост!

– Так, – говорит после этого черт, – для начала ты хотя бы лишен высокого сословия и звания, которые способен только замарать. И теперь, когда ты снова обыкновенный прохвост, скажи мне, Йорх Аадниель, что за нужда заставила тебя сотворить такое бессмысленное деяние?

– Ох, ээ, ээ, я не могу видеть эт-того ч-человека, этого То-то-тоотса.

– Потому и сделал?

– Да, да, топ-топ-пот-тому и сделал. П-про-о-остите!

– Гм, – мотает черт головой, – как же я могу простить такое деяние! Мне тоже не нравится кое-кто из людей, но не стану же я из-за этого уничтожать его имущество. Ладно, раз уж ты по-доброму сознался, так и быть, кипяток отставим – чего тут среди ночи плескаться.

– Но вы, дорогой господин черт, будьте паинькой и шило в ход не пускайте, – просит Кийр со слезами на глазах.

– Так и быть, отложим и шило тоже. Взамен кипятка и шила – но и то и другое, еще чуток, и пошло бы в ход! – ну да, вместо кипятка и шила будет холодная водица, опустите-ка этого прохвоста сюда, в бочку, она еще только наполовину вычерпана, а я произнесу над ним кое-какие слова, и тогда – пускай дает деру.

– Ых, ых, ых! – кряхтит Кийр в бочке с холодной водой, но черт, словно его это и не касается, произносит свое заклинание не торопясь:

– Кивирюнта-пунта-янта-паравянта-васвийлинги сускитаваара, асс-сарапилли-ясси-карлиттери-йонни-айкуккури-леййоони.

– Готово! – произносит он, наконец. – Вылезай теперь из бочки, возьми в жилой риге свое пальто и шапку и сигай к себе домой. И упаси тебя Йум-йум-йуммели-йумели-пумм-пумм-пумм, ежели ты оглянешься назад! Да погоди ты, постой! Как только досвистишь до перекрестка дорог, повтори семь раз: Кивирюнта-пунта-янта… точнехонько, как я сейчас говорил. Ежели ты этого не сделаешь, завтра я снова приду тебя проведать. Так. А теперь – шпарь! Кррраа-крррааа-крахх!

Кийр шмыгает за дверь бани с таким проворством, будто его и впрямь кольнули в зад шилом. Несколько мгновений с улицы доносится топот ног убегающего, и вот уже в бане не слышно ничего, кроме завывания ветра в трубе. А два черта и два человека корчатся от смеха.

– Оох-охх-охх, – стонет арендатор между приступами хохота, – вот уж никак не думал, что в конце свадьбы выпадет такое веселье! Ох, чертяка Тоотс со своей дьявольщиной!

– Хм-хм-хм, пых-пых-пых, – отзывается «чертяка», – вам хорошо смеяться, а каково нам с Кристьяном, как мы теперь свои физии от сажи отмоем.

Кийр вбегает в жилую ригу, хватает шубу и шапку и припускает по дороге к своему дому, как на перекладных. Тьфу, тьфу, тьфу! Еще раз тьфу! Вот уж влип, так влип! Лишь добежав до перекрестка, он робко оглядывается и бормочет: «Киви… киви… киви… рюнта… рюнта…» Разумеется, у него не хватает терпения повторить заговорные слова семь раз, тем более, что и не запомнил их толком. «Черт бы побрал этого черта! – машет он рукой. – Только бы до дому добраться».

Дома заспанный папаша отворяет ему двери и осведомляется:

– Где же ты пропадал, Йорх, в такое блаженное время?

– Ходил просто так… взглянуть, – неохотно буркает в ответ сын.

Но как раз в тот момент, когда Аадниель вешает возле трубы на просушку свои мокрые брюки, младший брат Бенно начинает вертеться-крутиться в постели и выходит в переднюю к помойному ведерку справлять нужду. Заметив, чем занят старший брат, он щупает его брюки и замечает:

– Вчера они шпарили тебя горячей водой, сегодня вымачивали в холодной… интересно, какой станет твоя шкура, когда ее выдубят?!

– Марш в постель, пучеглазый! – рявкает Аадниель.

Примечания