ПРЕДИСЛОВИЕ

Письмо было из Праги.

На листке бумаги в левом верхнем углу, там, где у нас обычно ставят крупный фиолетовый штамп, стояло: «Рудольф Лускач, инженер».

Инженер?.. Я только что прочёл перевод его книги «Завещание таёжного охотника» и готов был поклясться, — да нет, у меня ни на минуту не возникало в этом сомнения! — что это произведение профессионала, художника, опытного и зрелого.

Так кто же всё-таки он: инженер или писатель?

Пожалуй, и то и другое Я мысленно представил себе этого шестидесятилетнего, но ещё полного стремительной энергии, привычно собранного человека: путешествия сохраняют молодость.

Я уже кое-что знал о Рудольфе Лускаче, письмо объясняло остальное. Сложна и полна неожиданностей, поисков, приключений его биография. Любознательная тяга к природе, к её изучению, к охотничьим скитаниям и в то же время постоянная верность своей основной профессии (Р. Лускач — инженер лесной промышленности) нераздельно сочетаются в этой биографии с литературным творчеством.

Лускач был участником Великой Отечественной войны.

Собственно, на войне-то и родилось решение Р. Лускача взяться за перо. Было это так. На коротких привалах, ночью, в какой-нибудь полуразрушенной избушке, где усталые бойцы находили свой недолгий приют, весёлый и словно никогда не утомляющийся майор Лускач начинал что-нибудь рассказывать.

А рассказывать ему было о чём. Он вспоминал свои бесконечные охотничьи скитания, случавшиеся с ним приключения в лесах Карелии, Урала, Восточной Сибири, — много сотен километров пришлось ему до войны по таёжным тропам исходить с охотничьим ружьём. О многом знал Р. Лускач, да и рассказчиком был мастерским. Природа нечасто наделяет людей таким внимательным взглядом и ненасытной любознательностью.

Перед мысленным взором слушателей простирались шумные, густо-зелёные леса. Вот прошёл, насторожённо прислушиваясь, ловкий в движениях медведь: только в сказках он неуклюжий увалень. Вот пролетела в вышине стремительная белочка — а вы знаете, почему она летает?..

Так рождались эти неписаные рассказы.

«Слушатели мне советовали: напишите обо всём этом — это очень интересно, — вспоминает Р. Лускач. — Но всерьёз взяться за перо удалось лишь после войны, когда я вернулся на свою освобождённую Родину…»

И всё в его рассказах так или иначе было неизменно связано с Советским Союзом.

Ещё в 1927 году, когда он по приглашению советского правительства приехал в числе других зарубежных специалистов в нашу страну, началось его знакомство с яркой, неповторимо прекрасной природой самых различных краёв и областей Советского Союза.

«По поручению Лесотехнической академии, — пишет об этих днях Р. Лускач, — я часто выезжал для оказания помощи в создании механизированных лесопунктов на Урал, в Сибирь, на Дальний Север». Там-то, в этих долгих и порой нелёгких, но неизменно увлекательных, романтических поездках и походах, и накапливались впечатления, наблюдения, образы, которые потом легли на страницы приключенческих и краеведческих книг.

Принято считать, что краеведческая литература — литература специальная, рассчитанная на определённый, всегда узкий, круг читателей. Р. Лускач впоследствии оказался в числе тех, кто опроверг это мнение: он создал книги, сразу ставшие массовыми. Произведения Р. Лускача выдержали не менее трех-четырех изданий, а это даже далеко не каждому роману дано.

Но как же всё-таки он стал писателем?

Он просто вспомнил своё обещание, данное однополчанам. Вспомнил… и взялся за перо.

Нет, это не было праздной забавой. Сразу же после войны, вернувшись в освобождённую родную Чехословакию, Лускач поставил себе целью — познакомить читателей своей родины с щедрой русской природой, с нашим животным и растительным миром, с увлекательными приключениями охотников в русских лесах.

Первая такая его книга — «Зелёный рай» — была издана в Праге в 1947 году, а затем выдержала несколько переизданий, пользуясь неизменным успехом. О ней писали как о крупном событии в литературной жизни страны, в библиотеках на неё был огромный спрос.

Это был развёрнутый, образный рассказ о Карелии, о её сказочных необъятных лесах, о том, как интересны и поучительны охотничьи скитания в них.

Вслед за этим вышла вторая книга — «Раздолье без границ», — отразившая многочисленные впечатления автора, накопившиеся за годы его жизни в Советском Союзе. Успех книги превзошёл все ожидания: в Чехословакии она была переиздана четырежды, в Венгрии — дважды, издаётся в Польше.

«Без преувеличений говоря, — пишет Лускач, — эту книгу знают в Чехословакии почти все: от школьника до старика».

После выхода книги в Германской Демократической Республике, где она также приобрела широкую известность, одно из охотничьих обществ (в городе Циттау) вопреки протесту автора приняло имя Рудольфа Лускача.

В 1954 году в Праге была издана его третья книга — «Охотники большой страны». Книга состоит из очерков об охотниках и охоте, о природе и животном мире некоторых областей Советского Союза.

Наконец, ещё годом позднее читатели Чехословакии познакомились с четвёртой книгой Р. Лускача — «Завещание таёжного охотника»; этой-то книгой и открывается знакомство советских читателей с творчеством чешского друга.

В чём же секрет успеха книг чешского инженера-путешественника?

Прежде всего в той огромной и чистой любви, которой овеяно его отношение к природе. В произведениях Р. Лускача каждый пейзаж, каждая художественная деталь как бы согреты теплом его живого сердца. Что-то пришвинское, зоркое и мудрое есть в его изображении русской природы — это картины, несущие определённую мысль, картины с большим и серьёзным подтекстом.

О чём бы он ни писал: о звенящей ли родниковой чистой горной реке, или о белоствольных берёзках, или о ярких закатах над тайгой, — везде не просто гамма удачно подобранных красок: эти краски греют сердце, заставляют думать о красоте и радости жизни.

Второе достоинство книг Р. Лускача — в широте авторской эрудиции, в богатстве познаний писателя. Как ни странно звучит эта похвала, в ней, право же, немалый смысл. Далеко не всякий художник может с такой же тщательной подробностью и осведомлённостью рассказать, как растёт таинственный корень женьшень, и какие следы оставляет на тропе лёгкая кабарга, и как по-разному ведут себя в различных случаях таёжные птицы, и как разжигается костёр в сырую, туманную непогоду…

Интересные подробности, которыми так щедры страницы повестей Р. Лускача, нельзя ни вычитать в книгах, ни выдумать за письменным столом. Их можно было раздобыть только в таёжных чащах, у ночного костра, на звериной тропе — жизнь охотно награждает ими пытливых и ищущих.

Кажется, нет предмета, о котором Р. Лускач не сообщил бы что-то такое, чего до него читатель почти наверняка не знал.

Это богатство авторских познаний делает книги Р. Лускача не только художественно, но и познавательно ценными.

Повести Р. Лускача «Завещание таёжного охотника» нельзя отказать и ещё в одном немаловажном качестве: она занимательна.

Р. Лускач умеет строить повествование так, что главу за главой читаешь буквально не переводя дыхания.

Больше того, повесть «Завещание таёжного охотника», пожалуй, даже перенасыщена приключениями.

Кто же станет спорить? Всякий, кто хаживал по сибирской или дальневосточной тайге, знает, что в приключениях и неожиданностях там недостатка нет.

Автор сознательно «перенёс» некоторые природные особенности восточносибирской тайги в другие области и насытил рассказы о них многочисленными охотничьими приключениями.

Развёртывая события где-то в верхнем Приамурье и отрогах Станового хребта, между станциями Сковородино и Невер и вершинами рек Олекмы и Алдана, писатель придал отдельным ландшафтам черты нижнего Приамурья

Он как бы отодвинул к северо-западу границу распространения маньчжурского дуба и женьшеня, а также тигра, кабана и пятнистого оленя. От этого повесть стала более насыщенной ботаническими и зоологическими фактами, правда менее достоверными с точки зрения действительности. Вымышлены также и некоторые географические названия.

Таковы особенности книги, о которых следует предупредить читателя. Следует помнить, что события в повести происходят в начале тридцатых годов, и тайга тех лет — безразлично, уссурийская она или забайкальская — значительно отличается от тайги сегодняшней, в которой пролегли дороги, протянулись провода, появились многочисленные крупные механизированные леспромхозы, посёлки, города.

Можно не сомневаться, что советские читатели с интересом прочтут книгу своего зарубежного друга, которая проникнута любовью к нашим родным краям, к их природе, широкому сибирскому раздолью, к милой нашему сердцу отчей земле.

Г. Халилецкий

Глава 1

ДОРОГА В СИБИРЬ

Я торопился.

До отправления поезда оставались минуты, а я только выходил из машины у Ярославского вокзала.

С этого вокзала отходят поезда дальнего следования, и здесь очень людно. Пробравшись сквозь толпу, я, наконец, остановился перед своим вагоном. Проводник встретил меня обычным приветствием, проверил билет и проводил до купе, где на мягких диванах уже сидели два пассажира. Таким образом, создавалась компания, которой предстояло провести не один день в общем доме на колёсах — до Сибири ехать долго!.. Разместив багаж, я присел у окна и взглянул на часы, через несколько минут мы поедем.

Поезд уже тронулся, когда в купе вошли проводник и четвёртый пассажир — высокий молодой человек. Проводник поучал:

— Поезд дальнего следования не пригородная электричка, второго поезда сегодня уже не будет…

— На вокзал меня вёз товарищ, у него своя машина, — оправдывался юноша, — а по дороге лопнула камера…

Проводник кивнул головой и снисходительно добавил:

— Случается. Только надо всегда рассчитывать, чтобы время в запасе было… Так, пожалуйста, ваше двенадцатое место.

Пассажир поблагодарил и, уложив свои чемоданы, сел, громко вздохнул и вытер высокий лоб. Улыбнувшись нам так, что сверкнул ряд ослепительно белых зубов, молодой человек начал разминать затёкшие пальцы рук. Потом, окинув нас взглядом, сказал:

— Поезд едва не ушёл у меня из-под носа.

Полный, круглолицый мужчина средних лет, лежавший на верхней полке, спросил:

— Далеко едете?

— В Сибирь, — лаконично отозвался юноша.

— В Сибирь?.. — мужчина усмехнулся. — Сибирь — понятие растяжимое. Не то что я любопытен, но, когда говорят о Сибири, для меня это всегда звучит по-особенному…

— Вы сибиряк? — живо спросил молодой человек.

— Да. И родом и по месту жительства, — он назвал город, в котором живёт. — Если к нам едете, рад быть вам полезным.

— Спасибо, только я еду дальше, в Приамурье.

— Ну тогда звать не могу. Небось не на прогулку едете, — произнёс сибиряк.

Я невольно улыбнулся.

— А есть люди, которые в Сибирь едут именно на прогулку. Скажем, из Ленинграда на Амур.

— Хотел бы увидеть такого человека, — засмеялся юноша.

— Могу вам представить его, — я привстал и поклонился. В купе стало тихо, взгляды трёх пассажиров устремились на меня.

— Шутите? — бросил сибиряк.

— Ничуть. Я еду как раз на прогулку. Вернее, в отпуск. Хочу там поохотиться…

— Смотри ты, в какую даль теперь забираются туристы, — засмеялся молчавший до сих пор третий пассажир.

— Доеду до станции Сковородино, — пояснил я, — а дальше на какой-нибудь попутной машине. Вы, случайно, не в те места направляетесь?

Мой вопрос был самым обычным, и потому меня удивило, что молодой человек посмотрел на меня изумлённо и ответил после короткого раздумья.

— Это действительно поразительное совпадение! Я тоже еду туда…

— Вот видите, значит, попутчик, — обрадовался я.

Все присутствующие представились друг другу. Я узнал, что молодого человека зовут Олегом Андреевичем Феклистовым, работает он в Ленинградском геологическом институте научным сотрудником; Иван Иванович Рогаткин — сибиряк, возвращается в Иркутск из Москвы с конференции меховщиков. Наконец, последний пассажир — агроном Борис Степанович Холкин, из Красноярска.

Что касается меня, то я еду по приглашению сибирского охотника, с которым познакомился примерно год назад, во время моей первой поездки по Сибири.

Несколько лет я работал в Ленинграде, в тресте лесной промышленности. В прошлом году в Омске проходила конференция по вопросам заготовки древесины в Западной Сибири. Там я познакомился со старым охотником — Петром Андреевичем Чижовым. Он так увлекательно рассказывал о своих удивительных приключениях в тайге, что я решил провести свой отпуск в глухом таёжном уголке.

Мои спутники сразу узнали во мне иностранца, хотя я уже восьмой год жил в Советском Союзе и хорошо владел русским языком. Поговорив, мы пришли к общему выводу, что для чехов некоторые тонкости русского произношения представляют немалую трудность.

— Не огорчайтесь, — заметил агроном. Главное, что у нас вы нашли себе отличное применение. А это для специалиста — счастье!

Потом разговор перешёл на Прагу; мы вспоминали её исторические памятники, вспомнили Яна Гуса, Жижку, других борцов за независимость чешского народа.

Признаться, я был немало удивлён тем, что мои собеседники так хорошо знают историю моей родины, в особенности агроном, поразивший меня глубиной знаний.

— Всё очень просто, — объяснял он с улыбкой. — Я родился в бывшей Волынской губернии, а там жило много чехов. В молодости я неплохо умел объясняться по-чешски, даже с чешскими скороговорками справлялся.

Он дружелюбно рассмеялся:

— Чешских охотников я знавал, но не встречал никого, кто жертвовал бы своим временем и ехал тысячи километров ради охоты в тайге. А тем более летом. Летом-то ведь нет охоты на пушного зверя. Видимо, вы страстный охотник.

— С ружьём и удочкой я прошёл леса Карелии и Севера, но тайги не знаю, — сознался я. — Для меня тайга — книга за семью замками…

— Вот это настоящий охотничий характер, — перебил меня Рогаткин. — Я вас понимаю, Рудольф Рудольфович. Тайга, честное слово, стоит того, чтобы пожертвовать ради неё отпуском. Но эго, конечно, по плечу только тому, кто охотник с большой буквы!

— По-вашему получается, — вступил в разговор наш молодой геолог, — что обычному человеку не выдержать в тайге?

— Позволю себе утверждать: да! Конечно, я не хочу сказать, что все, кто охотится в тайге, люди необычные. Взгляните хотя бы на меня… — воскликнул Рогаткин, встал, раскинул руки и повернулся кругом.

Мы рассмеялись. А Рогаткин снова сел, закурил папиросу и продолжал:

— В тайге шага не шагнёшь без того, чтобы тебе не грозили неожиданные трудности и препятствия. Но нашего брата-охотника почему в тайгу тянет? Потому, что она полна сокровищ! Ещё никто не сумел подсчитать всех богатств тайги. Не только тех, что под землёй или в недрах гор, но и тех, что бегают по земле: мягкое золото.

— Вы говорите о пушнине? — переспросили мы.

— Конечно, о ней. И ведь тут, как и в геологии, без знаний, без наблюдательности охотнику в тайге делать нечего. Допустим, соболь. Он осторожен, хитёр, когда его преследуют, может целый день идти «поверху»: перепрыгивать с дерева на дерево, и хоть бы ему что!

Сибиряк помолчал, тяжело вздохнул и сказал:

— Нет, что ни говорите, трудный кусок хлеба у охотника!

Феклистов с нескрываемым интересом следил за рассказом Рогаткина. Я спросил: не охотник ли он? Геолог ответил утвердительно и добавил, что с нетерпением ждёт охоты в тайге.

— Значит, нашего полку прибыло, — заметил я, — вы, конечно, охотитесь на крупных хищников — на медведя, на тигра?

— Что вы, что вы! Я не настолько опытен, чтобы отважиться идти на медведя. А уж о тигре и говорить нечего. Больше всего меня интересует одно сокровище тайги — соболь.

— Соболь? — удивился Рогаткин. — Так ведь на него охотятся только зимой.

Геолог смутился, но его выручил агроном Холкин:

— По-видимому, вы хотите только наблюдать за соболем?

— Вот именно, — сразу же подтвердил юноша. — Я хочу… поближе познакомиться с жизнью этого зверька.

Рогаткин, спрятав улыбку, заметил:

— Очень интересное занятие. Только неудачное время года. Сейчас, в конце лета, выслеживать соболя почти невозможно. Просто удивляюсь, как вы этого не учли… Может быть, у вас ещё какое дело есть, а ради соболя в такую дальнюю дорогу кто ж пустится?..

Феклистов с минуту помолчал, потом произнёс негромко:

— Да, работы будет немало.

Такое объяснение звучало довольно скупо, и вся история с соболем показалась нам странной. Самый факт, что геолог увлекается наблюдением за соболем, был необычен. Или он подшучивал над нами, или скрывал действительную цель своей поездки. Заинтересовавшись, я спросил:

— Должно быть, вы едете в тайгу на геологические изыскания?

— Нет, моя поездка носит иной характер. Она связана с научной работой моего дяди — биолога. Он сам хотел поехать в тайгу, но его неожиданно послали на Международную конференцию в Стокгольм. И я еду вместо него…

Я невольно насторожился: неужели ещё одно совпадение?! Дело в том, что вместе со мной должен был ехать один биолог, который, как и я, принял в прошлом году приглашение старого охотника. И вот месяц назад мы с ним списались и обо всём условились, но в последний момент он позвонил, что выезжает в Стокгольм. В день своего отъезда я получил от него письмо, но торопился на вокзал и, не читая, положил его в портфель.

— Я знаю одного биолога… Анастасия Серафимовича Реткина, — неуверенно начал я. — Мы с ним…

— Мой дядя! — перебил удивлённый геолог. — Значит, вы тоже едете к Петру Андреевичу Чижову?

— Угадали, — рассмеялся я. — Стало быть, речь идёт об одном и том же приглашении. До полной компании не хватает ещё третьего — профессора Гулкова. Но он писал мне, что, к сожалению, поехать с нами не сможет: занят. Разве дядя ничего не говорил вам о нас, о нашем уговоре?..

— По правде говоря, он что-то об этом говорил мне, даже описал каждого из вас. Но в спешке я все запамятовал… Может быть, вам это покажется странным, но, право же, голова у меня была забита совсем другим!

— Понимаю. Я тоже не успел прочесть письмо вашего дяди…

Письмо биолога Реткина было коротко. Он сообщал, что у Чижова я встречу его племянника, Олега Андреевича Феклистова, и просил помочь ему в работе, которая, по-видимому, будет нелёгкой, но обещает быть интересной.

Письмо заставило меня задуматься: странное дело, Реткин просил помочь его племяннику, а ни словом не упоминал, о какой работе идёт речь.

— Насколько мне известно, дядя предупредил Чижова о моём приезде. На всякий случай у меня с собой ещё одно письмо… — сказал Олег.

— Значит, едем вместе…

— К сожалению, — возразил геолог, — я должен сойти раньше. Мне нужно задержаться в Чите по служебным делам. Так что у Петра Андреевича вы будете раньше меня…

— Передать ему письмо вашего дяди?

Моё предложение почему-то обеспокоило Олега. Он пытался улыбнуться, но улыбки у него не получилось.

— Спасибо, но не буду вас затруднять. Это ведь не к спеху, письмо я передам сам, — торопливо сказал он.

Наши попутчики внимательно следили за разговором, и Рогаткин высказался насчёт нашей случайной встречи:

— Хорошая примета! — Он помолчал. — Вот что, друзья мои, вам предстоит нелёгкий путь, а, сознайтесь, много ли вы знаете о тайге? По-видимому, столько же, сколько знает большинство людей: совсем немного или вообще ничего.

Я согласился, и сибиряк продолжал:

— Вот вы отправляетесь на охоту, в странствия по тайге. Попадаете в незнакомую обстановку… Если позволите, я немного подготовлю вас к этому.

Слова Рогаткина несколько задели меня: ведь он уже знал, что я не новичок в охотничьем деле, немало уложил волков и медведей. Заметив, что его слова обидели меня, Рогаткин примирительно произнёс:

— Ничего, Рудольф Рудольфович. Вы знаете Карелию, леса Архангельской, других северных областей, а ведь все это, батенька, не тайга… Кое-что о ней я вам расскажу, а вы потом убедитесь, прав ли был я…

Он помедлил.

— У меня особое отношение к тайге. Большую часть года я провожу в разъездах. Езжу по факториям и охотничьим кооперативам, заключаю договора на контрактацию пушнины. Сам я охотник и вырос в тайге. Когда-то я учился на медицинском факультете, затем перешёл на естественный. И хотя естествознание было моим любимым предметом, вышло так, что спустя два года я покинул университет: заболел. Вернулся в тайгу, и теперь я официальный эксперт и оценщик пушнины. Это моё основное занятие. А второе — пишу. Понимаете, невозможно не рассказывать обо всём, что видишь в тайге… Ну вот, — он смущённо улыбнулся, — вот и мучаюсь. Пишу дома, в поезде, на пароходе, пишу в любой обстановке. Сначала друзья надо мной посмеивались, но теперь поверили, что это совсем не забава… Ну, кажется, и всё о себе. О тайге скажу больше.

Я постараюсь воспроизвести здесь по возможности точнее рассказ, который мы тогда услышали.

— Изо дня в день идёт человек по тайге, и поверхностному наблюдателю всё в ней кажется одинаковым: полумрак, на высоких деревьях белеют сухие ветви, а на них гирлянды серого и серебристого лишайника… То и дело попадаются пни, сломанные деревья, пахнет гнилью, тлением — мрачно становится на душе у человека… Только резкий крик кедровки и стук дятла нарушают тишину, царящую в этом темно-ветвистом лесу.

Сначала тайга поражает своей суровой первобытностью. Как и много веков назад, на тысячи километров раскинулась она, мрачная и неприступная. Вместо упавших деревьев выросли новые. Молодая поросль поднялась над мёртвыми стволами, а в зелёных кронах прыгают белки и порхает любопытная кедровка.

Вплоть до начала нашего века в тайге сохранялся культ шаманов, прочно держались суеверия. Ещё сегодня в древних поселениях можно встретить остатки старых деревянных сооружений на высоких сваях: шаманы сжигали здесь жертвоприношения духам. На небольших тумбах тлели бобровые и собольи шкурки…

Но, как сурова наша тайга, так она и прекрасна! Стройные пихты и ели стоят как часовые, чуть подальше высятся острые контуры скал. Дневной свет, многократно преломлённый и отражённый листвой деревьев, еле пробивается к земле.

Последние лучи заходящего солнца медленно скользят по скалам, и кажется, будто скалы меняют свой облик. Растут тени, вытягиваются, падают в низины.

Вот из огромного молчаливого леса повеяло холодным ветерком. Терпкими запахами тайги насыщен он. Наступила ночь…

Если тихо стоять на скале, можно увидеть бесшумных ночных летунов. Одна из крупнейших ночных птиц — филин — вызовет изумление: этот филин ловит рыбу. Крупную рыбу он относит на берег, затем возвращается воздушным путём и ловит с необычайным упорством…

Но вот снова утро, и в первых лучах солнца, видная издалека, выделяется на тёмном фоне таёжная «франтиха» — сосна. Там светло и весело, так как солнечные лучи сквозь зелёную крышу ветвей доходят до земли, где щедрая природа соткала многоцветные орнаменты из пёстрых цветов, ягод и кустарника. Щебечет бессчётная армия пташек — жизнь бьёт ключом…

Каждому живому существу тайга даёт пищу по его силе и ловкости, смекалке и стойкости. Особенно шумно бывает под кронами могучих кедров, когда в сентябре поспевают орехи. В ветвях хозяйничают белки, глухари, а у подножия деревьев лакомятся орехами медведи, росомахи, лисицы. Иногда в пиршестве участвует рысь; некоторые охотники утверждают, будто и тигр приходит попробовать кедровые орешки…

Но я обещал дать вам несколько советов. Так вот, прежде всего: не делайте ни шагу в тайге без хорошей собаки. Можно сказать без преувеличения, что без собаки неопытный охотник, даже с ружьём в руках, погибнет в тайге от голода, особенно весной, когда вся дичь гнездится и кажется, будто всё вокруг вымерло. Лишь кое-где хрустнет сухая ветка или послышится шелест полёта птицы, которую он не успел заметить. Единственным спасением для случайного путника остаются реки, где бессчётные косяки рыб мечут икру Но сумеет ли он добраться до ручья или реки, когда дорога с каждым шагом становится труднее, когда ноги подкашиваются от усталости, а в ушах слышится звук собственного пульса. В таких случаях ищите небольшой сруб, стоящий на высоких столбах где-нибудь на безымянной прогалине. Охотники во время зимнего промысла строят эти избушки в самых глухих таёжных уголках. В начале зимы в них свозят муку, сало, солёную и вяленую рыбу, соль и другие продукты, а также инструменты. Сруб-амбар никогда не запирается, а для предупреждения непрошеных гостей — медведей и других зверей — его закрывают на крепкие засовы и ставят на высоких сваях. Попасть в него можно только по лестнице, лежащей под амбаром.

По неписаному закону тайги каждый, очутившийся в этих глухих местах в беде, может взять из амбара необходимые продукты. Но горе тому, кто злоупотребил таким гостеприимством или обобрал амбар полностью. Местные охотники по почти незаметным признакам установят присутствие человека в безлюдной тайге, по едва различимым следам узнают, что он делал, каковы его намерения и даже характер. Хоть тайга и молчалива, — нарушителю таёжных законов здесь не укрыться.

Должен сказать, что теперь условия жизни в тайге изменились. Но ремесло охотника по-прежнему требует, кроме необходимых навыков, ещё и крепкого физического развития, выносливости, смелости.

Не знаю, что вас в тайге ожидает, но думаю, пережить кое-что придётся.

По-видимому, сибиряк был прав, утверждая, что его сердце отдано тайге. Так мог говорить человек, по-настоящему любящий таёжные просторы. Мы оценили по достоинству этот живой образный рассказ…

…Ночь, проведённая в поезде, тоже имеет свои прелести. Мои спутники уже спали, а я всё ещё лежал и смотрел на тёмную плоскость окна вагона, на которой, как на экране, мелькали удивительные тени ночных пейзажей.

Когда поезд проезжал через лес, тёмные прыгающие контуры деревьев ложились на окно, но были исковерканы светом луны, на минуту прорывавшей завесу туч. Тени удлиняли ветви деревьев, растягивали стволы, вокруг которых роились, словно огненная мошкара, искры из трубы паровоза.

Какова же ты будешь, воспетая и проклятая в песнях тайга? Что ждёт нас на твоих просторах?..

В лесу, по которому мы проезжали, днём гудели тракторы, автомашины, скрипели стрелы кранов, грузивших сваленные деревья, он казался совсем иным, чем леса европейской части. Сознание, что это начало загадочной тайги, делало его особенно интересным.

Рассказы Рогаткина пробудили во мне ещё большее нетерпение и жажду той минуты, когда с ружьём и удочкой я впервые вступлю в мрачный, величественный храм зелёного царства.

Скорее бы тайга!..

Остальная часть пути прошла незаметно. Рогаткин и Холкин оказались неутомимыми рассказчиками. Мы сдружились, и, пожалуй, один только Олег Андреевич был сдержаннее и молчаливее, чем следовало ожидать в его возрасте.

Только изредка лицо его прояснялось, он как бы забывал что-то гнетущее и тогда поражал нас своим остроумием и находчивостью. Но тотчас же без видимых причин снова задумывался и замыкался в себе. Агроному тоже бросилось в глаза его поведение, но он считал, что молодые научные работники иногда так бывают поглощены разрабатываемыми проблемами, что забывают обо всём остальном.

Я готов был подумать, что агроном прав, хотя казалось странным, чтобы геолога могли настолько глубоко заинтересовать соболи, которые, как он утверждал, являются целью его поездки в тайгу.

Постепенно наша компания уменьшилась. В Красноярске с нами сердечно распрощался агроном Холкин, а в Иркутске я крепко пожал руку специалисту по пушнине Рогаткину, с которым очень сдружился. Он обещал при первой же возможности проведать меня в Ленинграде.

Вскоре сошёл и Олег Феклистов. Прощаясь, он уверял:

— Вот закончу здесь свои дела и прямо к Петру Андреевичу. До скорой встречи!

Поезд увозил меня дальше на восток.

Остаток пути прошёл без каких-либо событий, и, когда, наконец, я сошёл на тихой далёкой станции и стал расспрашивать о попутном транспорте, мне сказали, что сейчас отходит машина. Я устроился в кабине рядом с водителем.

За девять часов мы доехали до небольшого посёлка — центра золотодобывающей промышленности района.

Здесь жил сибирский охотник Пётр Андреевич Чижов. Быстро нашёл его дом и был радушно встречен его семьёй. Сестра Петра Андреевича сообщила, что охотник два дня ожидал гостей из Ленинграда, а затем уехал по делам в небольшое селение Вертловку.

Я объяснил, что мой спутник, Олег Феклистов, приедет через два или три дня. Сам же решил поехать вслед за Петром Андреевичем.

На следующий день я сел в кабину грузовой машины, шедшей по направлению к Вертловке.

Дорога вилась по узкой долине меж невысоких сопок и была усеяна крупными камнями и разбита глубокими выбоинами. Местами колеса проваливались в грязь до самых осей, и дважды мы основательно увязали в жидком месиве. Правда, водитель не терял бодрого настроения, весело объясняя:

— Ишь ты, не больно ласкова тайга к нам. Ну да мы от неё всё равно своё возьмём… Видите: шагов двести правее уже проложена новая дорога!

Несколько любопытных птиц-кедровок с криком летали над нами и рассказывали зелёному царству о том, что тут происходят непонятные вещи.

Я следил за их полётом, и мне казалось, будто, кроме них, на тёмном фоне леса порхают какие-то загадочные существа, но только не птицы…

— Летяги, — объяснил водитель. — Их тут видимо-невидимо. Стоит только раскричаться кедровкам, как эти «планеристы» скользят с высоких деревьев в чащу.

Летяги похожи на белок. Их задние лапы соединены с передними специальными перепонками, которые при прыжке служат как бы парашютом. По-видимому, летяги настолько искусно использовали своё «парашютное снаряжение», что прямо-таки плавали в воздухе. Мохнатыми хвостиками они пользовались вместо руля.

Езда так утомила меня, что я обрадовался, когда мы, наконец, остановились неподалёку от Вертловки. Остальную часть пути я решил пройти пешком.

Шофёр поехал дальше, вечером он намеревался с последней партией груза вернуться в Вертловку и там переночевать. Пользуясь этим, я оставил свои вещи в машине, взял ружьё и сумку.