АА рассказала мне, что слышала от Замятина об организующейся литературной группе "Современника", куда войдут Б. Лавренев, О. Форш, Н. Баршев, М. Фроман, Вс. Рождественский и, в качестве присяжного критика, З. Штейнман. Мотив создания объединения - "пишущие об интеллигенции". По мнению АА, из этой группы ничего не выйдет - не разрешат. Странно, что впервые слышу об этой группе не от Б. Лавренева, М. Фромана или других, а через "третьи руки". Виделся я с ними со всеми за эти дни...
      АА живет по-прежнему тихо и печально. Холод в квартире, беспросветность и уныние. Встречи Нового года не будет - нет ни денег, ни настроения...
      Бываю там редко и ненадолго. Выходит так. Хотел бы видеть АА и чаще, но уже не так тянет, как прежде. А если по совести, то почти не тянет...
      Ну а "те", от которых уходишь?..
      Их любил когда-то, их считал драгоценными. Если разбираться тонко, то их любишь и уважаешь и сейчас. Но сознаешь, что они - драгоценности прошлого. Высокие, культурные ценности. Они - единственное, что жалеешь в прошлой эпохе... В этом трагедия всякого рубежа, трагедия всякого прогресса, трагедия, без которой не может существовать мир и которую - значит - надо оправдывать...
      17.10.1930
      ...Полгода - с 18 апреля по 10 октября - я провел в путешествии по Восточному и Западному Памиру с экспедицией Геолкома. Был в плену у басмачей, после освобождения из плена участвовал в ликвидации банды, пережил многое, ежедневно подвергаясь опасностям. Уезжая на Памир, сказал себе: вот случай проверить себя, вот испытание подлинное и трудное. Если выдержу, значит, достоин жизни, а не выдержу, значит, был слаб и к чертовой матери тогда, не заслуживаю и сожаленья.
      С винтовкой в руках, с крепкою волей в сознанье испытание выдержал. Увидел многое, и на многое еще раскрылись глаза. То время, когда я еще продумывал свое отношение к современности, к жизни, когда я колебался, шатался внутренне, то время теперь кажется мне необычайно давним, далеким. Сложным был внутренний путь для меня. Но я преодолел его так же, как преодолел горные цепи Памира. Ни тени сомнений, колебаний. Теперь я уверен: со всеми окружающими меня в великой переделке страны - я связан тесно и навсегда. Теперь я научился защищать наши завоевания не только словом...
      29.11.1930
      Заключил договор с ГИЗом на книгу о Памире (10 печ. листов), рукопись должен сдать к 1 апреля 1931 г.
      Заключаю договор на книгу очерков "Второй переход".
      Трудно начать книгу о Памире, надо осмыслить весь громадный материал, дать ему отстояться, надо перечитать кучу литературы.
      О Памире Павлом Лукницким написаны десятки книг: "Ниссо" и "Путешествия по Памиру", "Таджикистан" и "Всадники и пешеходы", "Застава - Двуречье" и "В горах и сердцах людей", "За синим камнем" и "У подножия смерти" - романы, повести, очерки, рассказы... Книги переведены на несколько десятков языков.
      Памир-30
      Идущий впереди - остальным мост
      Академик Ферсман, как и должно было быть, ответил на письмо, и ответ его был дельным. Весною тридцатого года он рекомендовал Павла Николаевича для участия в геолого-разведывательной экспедиции на Памир "за синим камнем". И когда осенью Павел Николаевич вернулся в Ленинград с лазуритом в рюкзаке, Ферсман попросил его сделать доклад в Академии наук, который потом был опубликован в "Трудах Памирской экспедиции 30 года".
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      Март 1930 г.
      Телефонный звонок.
      - С вами говорит начальник Памирской геолого-разведочной партии Юдин. Вы поехали бы на Памир?
      Конечно, - ответил я с волнением.
      Юдин подробно расспросил меня, бывал ли я в экспедициях раньше, здоров ли я, в порядке ли мое сердце. Предупредил, что люди с нездоровым сердцем не переносят разреженного воздуха памирских высот. Ответы мои вполне удовлетворили Юдина.
      В Геолкоме меня встретил человек громадного объема, с узкими, прищуренными глазами, с мягким заботливым голосом. Мне показалось, что этому человеку лет тридцать. Ему было двадцать четыре.
      Судьба моя была решена. Мы вышли из Геолкома вместе, прошлись по линиям Васильевского острова. Юдин пригласил меня зайти к нему, угощал меня виноградным соком, показывал памирские фотографии, дал мне толстый том Мушкетова.
      На изучение литературы о Памире у меня оставался месяц...
      В то время Памир называли "Подножием смерти". Тогда о нем точно ничего не было известно. А до середины XVIII века сведений о нем вообще почти не было. Лишь несколько строчек в дневниках Суэнь Цзяня, китайского путешественника VII века: "...царствуют здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня без следа человеческого жилища..." И несколько строчек у Марко Поло в XIII веке: "...поднимаешься на самое высокое, говорят, место на свете... Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром; и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нести с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От великого холода и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах..."
      Русские исследователи с семидесятых годов прошлого века начали проникать в страну, клином вдвинувшуюся в Индию, Афганистан, Китай, но к вершинам они подниматься не решались. Горы оставались недоступными, неведомыми.
      Первым русским ученым, пришедшим в 1878 году на Памир, был Н. А. Северцов. Правда, за два года до этого состоялась военная экспедиция Скобелева. Первым русским геологом, совершившим в 1883 году маршрут по Восточному Памиру, был горный инженер Г. Л. Иванов. Известны и другие, и русские, и иностранные исследователи - ботаники, зоологи, военные разведчики. Но систематическое, всестороннее изучение Памира началось в 1928 году, когда туда отправилась комплексная экспедиция Академии наук СССР.
      Фантастические предположения об обитавшем там "племени карликов" и о разных других чудесах рухнули. Их сменили точные сведения - географические, климатологические, этнографические... Необходимы были и точные геологические сведения. А они были самыми недоступными. Поэтому даже после комплексной экспедиции 1928 года оставались еще белые пятна.
      Отправляясь на Памир, Павел Николаевич понимал, что трудный путь продлится не один месяц, потому что только пешком можно пробраться по узким оврингам и скалистым ущельям. Но, конечно, он себе не представлял тогда, что спустя всего лишь год Памир пересечет первый автомобильный тракт, а в кишлаках возникнут десятки кооперативов, амбулатории, школы, клубы. Что в центре - в Хороге - будет своя газета, откроют кинотеатр, построят гидроэлектростанцию. Читая описания путешествий первых исследователей Северцова, Грум-Гржимайло, Ошанина и других и представляя, как они были трудны и опасны, он не думал, что самому ему предстоят происшествия, столь же неожиданные и необычайные.
      РОЖДЕСТВЕНСКИЙ - ЛУКНИЦКОМУ
      13.05.1930
      Дорогой Павел!
      Получил две твоих открытки, пахнущие дорогой и предчувствием великих странствий. Я расстался с тобой, когда из вагона уже были видны горы, и ты собирался ехать в автомобиле по дикому пути. В эту минуту, когда я пишу тебе, ты уже оставил позади и вагон, и авто, из пассажира стал всадником и путешественником.
      "Счастливый друг, завидую тебе!"
      В самом деле: никогда еще не был я склонен испытывать это не очень похвальное чувство, как в настоящую минуту.
      Охотно следую воображением за тобой по всем горным тропинкам, по всем ущельям. И какое счастье, что в своем пути ты общаешься с совершенно свежими людьми, не имеешь дела с "литорганизациями"...
      Кручусь все с теми же лицами, которые достаточно успели надоесть зимой...
      Слушай, серьезно, если экспедиции понадобится носильщик или караульщик, можешь выписать меня, как безработного интеллигента: ездить верхом умею, стрелять тоже, достаточно вынослив и дикие дороги люблю.
      Не знаю, когда ты получишь это письмо, но желаю, чтобы оно лишний раз убедило тебя, что дружески помню о тебе и бесконечно жалею, что прервалась наша давняя традиция встречаться с тобою под южным небом.
      Обнимаю тебя крепко. Живи и люби жизнь по-прежнему. Твой Вс. Рождественский.
      18 мая 1930 года три человека - начальник партии, громадина со скуластым насмешливым лицом, двадцатичетырехлетний Г.Л.Юдин, топографвосемнадцатилетний длинновязый словоохотливый паренек Юра Бойе и увешанный сумками, биноклем, фотоаппаратом романтик и писатель Павел Николаевич Лукницкий с десятком записных книжек, торчащих изо всех карманов, радостные, возбужденные, мечтающие, выехали из Ташкента в Ош. А оттуда все трое, экипировавшись и взяв с собой еще повара-узбека Османа, 22 мая двинулись по дороге Ош - Хорог...Через несколько дней пути, перед перевалом Талдык, напавшие бандиты разграбили караван. Убили Юру. Остальные трое были взяты в плен и провели в ожидании кровавой расправы несколько мучительных дней. Главарь банды рассчитывал, что "русские инженеры" ищут в горах золото, потому не убил пленников сразу. Геологам удалось бежать и добраться до единственного существовавшего там красноармейского поста - Суфи-Курган. Потом они вместе с красноармейцами участвовали в поимке и разоружении групп басмачей.
      Павел Николаевич близко увидел дикую жизнь киргизских кочевок, забитых, обманутых бедняков, коварных курбашей, купленных иностранной разведкой.
      Событие, казалось бы, должно было отвратить его от дальнейших странствий по этому опасному краю. Но, исповедуя свой принцип: "Чтобы стать настоящим писателем, надо своим трудом участвовать в труде тех, о ком хочешь писать", - он не отступил. Возвратившись в Ош, экспедиция вновь экипировалась, объединилась с другой такой же маленькой экспедицией, которая отправлялась изучать ландшафты Восточного Памира, и направилась в Хорог. По пути остановились в знакомом уже Суфи-Кургане. Там выяснилось, что красноармейцы разоружили всю банду: она оказалась огромной - две тысячи человек. Бывшие басмачи, группами и в одиночку, презрев приказы и угрозы своих главарей, возвратились к мирной жизни.
      Участники экспедиции прервали на время свой поход и добровольно взяли на себя функции учителей, советчиков, врачей, хозяйственников, строителей. Это была огромная своевременная результативная помощь кочующему, мечущемуся населению. Люди стали объединяться в коллективные хозяйства. Создавались районы, начали строиться школы, больницы, детские сады. И немалая доля в благородной просветительной миссии принадлежала Павлу Николаевичу Лукницкому. К тому времени у него уже был достаточный опыт общения с людьми разных национальностей. И конечно, все, что происходило, записано писателем в его дневнике. Кое-что он использовал для своих книг.
      Кроме того, из этой поездки он привез много ценного. Например, рукописные поэтические и религиозные книги XI и XIII веков, полторы сотни документов Поста Памирского конца XIX и XX веков, предметы этнографии и быта памирцев, которые составили домашний музей.
      Ляджуар... Этим звучным словом в Шугнане называли синий камень. Вот он лежит в руках, ощутимый, но фантастический, как синее солнце... И опять легенды, и опять слухи, и горцы перекидывают камень из рук в руки, завороженные его синью, но никогда не бывавшие там, где он есть, и не знающие, были ли там их отцы или деды...
      Отыскать на Памире замечательный синий непрозрачный минерал - лазурит мечтал одержимый знаток камней академик А. Е. Ферсман. Он знал легенды о синем камне. Но кроме легенд, он знал о камне еще многое другое. Он знал, что лазурит известен на земле много тысяч лет, что история этого камня проходит через всю человеческую культуру. Он был уверен, что лазурит на Памире есть, хотя его там никто из геологов не видел.
      В 1920 году Ферсман писал, что с давних времен синий камень "приходил из Бухары, Туркестана, Афганистана, Персии, Тибета и под этими разнообразными и неясными обозначениями скрывался какой-то неведомый источник среднеазиатского камня. Только экспедиции начала XIX века пролили свет на эти месторождения... дали их описание и указали на точное их положение... в Бадахшане. По-видимому, это единственное месторождение, из которого Восток черпал свои лазоревые богатства, и все указания на Персию, Бухару, Памир и Индию, вероятно, должны быть отнесены к нему". И разные названия камня - лазурит, лазурь, лазоревый камень, лазули - идут от афганского и персидского названий: ляджевард, лазвурд, ляджвурд. Есть и другое предположение. Арабское слово "азул" - "синее небо" - породило русское слово "лазурь".
      Впервые о местонахождении ляпис-лазури в Бадахшане пишет Марко Поло в своей книге "Путешествия": "В этой стране, знайте, еще есть и другие горы, где есть камни, из которых добывается лазурь... Природная, лучистая синева... Лазурь прекрасная, самая лучшая на свете, а камни, из которых она добывается, водятся в копях, так же, как и другие камни".
      В стране памирских гор временной отсчет иной. Там время двигалось иначе. На той шкале, где отмечал Памир свои миллионы лет, там век, и год, и день не различимы были... Как будто все застыло в мироздании.
      Тому минуло семь веков, когда вдоль реки по ущелью со своей экспедицией шел итальянец Марко Поло.
      В тридцатом году нашего столетия по тому же ущелью шел русский человек, шел запутанными маршрутами по малоисследованным или вообще не нанесенным на карту местам. Чем отличались путевые впечатления его, двадцативосьмилетнего, от впечатлений странствовавшего семьсот лет назад двадцатилетнего венецианца, когда их маршруты в точности совпадали?
      Горы - те же. Узкие, вьющиеся по кромке скал тропы, чаще звериные, реже людские, скользкие жуткие овринги, они не стали безопаснее. Чудовищные каменные осыпи, снежные обвалы, бушующие сели поджидали на каждом шагу. Непроходимые пенные реки сворачивали с тем же грохотом громадные валуны в глубоких гранитных ущельях. Таинственно мерцали недоступные ледяные хребты, искромсанные в причудливые формы. Небо не побледнело и в XX веке, все так же, как и в тринадцатом, казалось с глубины ущелья узкой полоской фиолетовой реки, непонятно как очутившейся далеко-далеко вверху...
      И все-таки впечатления были различными. Потому что все то, что было заложено веками в талантливом памирском народе, - воля, целеустремленность, мечты о созидательном труде - все это раскрылось при Советской власти. Произошло чудо. Время изменило ход. Оно сдвинулось и, минуя дни, годы, столетия, полетело стремительно. Феодально-байский Памир сразу оказался в социализме.
      Но вернемся к синему камню. Есть ли он? Или это сказка о красоте, в которой нуждаются все люди на земле?
      В лунную ночь на привале под шум многоводной горной реки хорошо погружаться в раздумья... Итак, лазуритовые копи находятся в Бадахшане афганском. Но геологами установлено, что по строению афганский Бадахшан и наш, памирский, аналогичны. Значит, на Памире лазурит возможен. Можно представить себе, что в период горнообразовательных процессов скалы растрескивались и по трещинам впоследствии поднимались глубинные породы, которые со временем превращались в граниты, минералы... От афганского месторождения до нашего ущелья по прямой километров сто. Для геологических масштабов это величина ничтожная... Так, может быть, правы легенды?
      Испокон веков охраняла неприступная скала подступы к синему камню. Но пришли кафиры "сиахпуши"1 - "черная одежда". Пришли, чтобы добыть синий камень. Нелегко было им достать его - скала отвесная, а каменная жила синела посередине. Ни веревок, ни канатов не было. А если бы и были? Их бы все равно не хватило. Пришельцы поймали детишек из высокогорного кишлака, девочку и мальчика, разложили жертвенный костер, молились своему богу и под бешеные вопли и пляски, сжигая детей, начали резать скот и прикладывать одного барана за другим к скале, примораживать, а когда животных не хватило, стали добираться и до людей, чтобы соорудить лестницу. Так они якобы почти достигли синей жилы, но дехкане не выдержали, собрались вместе и уничтожили разбойников. С тех пор никто не пытался добывать синий камень. А о месте этом гиблом люди старались забыть. Много поколений горцев сменилось, и уже давно никто не знал, где оно в точности находится. А кто узнавал, говорят, погибал. И не надо его искать, считали... Только безумец может искать свою смерть.
      Шугнанцы называют синий камень звучным словом "ляджуар". Но даже немногие старики, которые прячут синие обломки, переданные им их предками, не знают местонахождение камня. Ни один горец, излазивший вдоль и поперек свой край, не видел, а только слышал, что ляджуар где-то есть... Скорей всего, на маленькой речке - Ляджуардаре, в недоступном ущелье... На картах ее нет. А может быть, кое-кто из старых бадахшанцев и знает заветное место в горах, да боится указать? Ведь властелин лазоревых копей афганского Бадахшана - эмир. Это по его повелению рабы, прикованные цепями прямо к горе, веками добывали драгоценный ляджуар. Это по его приказу была смертная казнь каждому, кто приближался к копям... А вдруг придут прислужники эмира, закуют в цепи...
      И хотя поблескивает в глазах стариков горцев неверие, но уже есть энтузиасты. И они идут в экспедицию рабочими, проводниками, носильщиками. Им нравятся эти упрямые, смелые, веселые люди - первооткрыватели. Охотнику Караширу отец когда-то рассказал перед смертью о ляджуаре, и вот уже шестнадцать лет он собирается за камнем в те легендарные края. Зикрак председатель сельсовета, он хочет идти, он готов на любые трудности, потому что должен рассказать своему народу о богатствах родной земли, которая принадлежит теперь им, людям Памира. С отрядом идет и опытный сорокалетний Егор Маслов. Это его двенадцатый поход, никто лучше его не проведет вьючных лошадей над пропастями, вброд через горные реки, ему не страшны непроходимые места - на него можно положиться.
      Их палило колючее дневное солнце, их студил нещадный ночной мороз, их заносили снежные бураны, на них срывались ледяные глыбы, их поливали каменные дожди. Но сильные и упорные люди не сдавались.
      И вот они в ущелье Пянджа. На развилке двух многопенных рек свернули в ущелье Гунта, поднялись к ущелью Шахдары, прошли его, и наконец направо открылось ущелье, совсем узкое, реки Ляджуардары.
      Они поддерживали друг друга, помогали друг другу преодолевать все - и гранитные глыбы высотой до небес, и каменные осыпи, и крутые скаты, и перехваты дыхания в разреженном воздухе, и пульс 130 - 140 ударов в минуту, и болезнь высоты, и страх.
      Они острили, подшучивали друг над другом. Много рассказывали шугнанцам о русских полях и равнинах, о березовых рощах и сибирской тайге, о морских плаваниях и приключениях. Шугнанцы воспринимали это как сказки, потому что они никогда не видели ни колосящихся полей, ни березовых рощ, ни безбрежного моря, ни тем паче кораблей. Зато шугнанцы рассказывали о диковинном камне, потому что хорошо понимали, что каждый рассказ хоть чуть-чуть да приоткроет тайну.
      Так шли геологи, шли проводники, шли рабочие. И вместе с ними ленинградский писатель Лукницкий.
      Два последних дня они карабкались почти по отвесной скале и, когда преодолели ее, увидели над собой еще скалу и в ней полосы синего-синего неба, а дальше еще полосы... Завороженные, смотрели они на появившееся посреди камней небо. Потом увидели синие глыбы вокруг - синие камни. Тогда они поняли: эта густая плотная синева в скале - не небо, это тоже камень. Ляджуар! Лазурит! Ляджуар! Они прыгали по камням, перелезали с глыбы на глыбу, они гладили синие куски потрескавшимися, заскорузлыми руками, еще не веря своим глазам. Куда усталость девалась, холод! Они нашли лазурит!
      Легенда оказалась правдой. Наполнив свои рюкзаки россыпью, застывшей синим огнем, с высоты 4570 метров, с драгоценным и очень тяжелым грузом, двинулись путешественники в обратный, не менее трудный, путь. Счастливые, хотя и заболевшие тутеком - болезнью высоты.
      Лазурит в Ленинграде! И ниили - густо-синий, и асмани - светло-голубой, и суфси - зеленоватый. Много там, в нашем Бадахшане, разных, известных теперь гнезд. И прожилок, и в россыпях, иных не сдвинешь - такие огромные. А мелочи - не углядеть!
      Теперь возникнут вопросы: откуда лазуритовая столешница на свадебном столе у Марии Медичи и Генриха IV?Откуда лазуритовый кубок у Франциска I? Откуда лазуритовые вещи у Людовика XIV? Откуда лазуритовый поднос в коллекции Буало? Считанные предметы в Европе. Считалось, что все точки отсчета сошлись на афганском Бадахшане. Теперь, может быть, это месторождение выявит факты, например, что и с Памира вывозился синий камень? И украшенные лазуритом головные уборы китайских мандаринов, и кресло Тутанхамона, и статуя Тутмеса III могли быть из памирского лазурита?..
      Тогда эта часть Памира еще не называлась Рошткалинским районом, а сам нынешний районный центр - Рошткала был глухим, маленьким кишлаком, над которым на отвесной скале нависали руины старинной крепости. Никто не поверил бы тогда, что в Рошткале появится средняя школа и школьники по вечерам будут играть в футбол. Никому и в голову не приходило, что над устьем реки Шахдары, на высокой террасе, где жил ишан и которая поэтому называлась Ишандатом, вырастет знаменитый высокогорный Памирский ботанический сад - надежда всех колхозов Памира, получающих от него саженцы новых, неведомых на Памире плодовых культур. Никто не поверил бы тогда, что на шахдаринских каменистых землях зашумит листва новых плодовых садов, вырастут рощи деревьев - питомцев будущего лесхоза. Никто не ведал, что вдоль Шахдары, где вились головоломные тропинки, запросто будут бегать автомобили, завозя книги в библиотеки, товары в магазины и увозя с Шахдары зерно, коконы, урожаи фруктов...
      Все это уже было тогда, в пятидесятых. Всего этого не было в тридцатых.
      А памирский лазурит, как и другие камни-самоцветы, занял свое достойное место в "малахитовой шкатулке" нашей страны. Он радует глаз и красивыми разнообразными юверлирными изделиями, предметами для письменных и туалетных столов, оправами для зеркал и другими многочисленными украшениями и поделками, выполненными на многих ювелирных и гранильных фабриках страны и доступными сейчас всем желающим. Но лазурит радует и масштабными произведениями искусства. Им облицовывают стены, инкрустируют плафоны, употребляют в мозаичных сочетаниях для украшений станций метро в Москве, Ленинграде и других городах Советского Союза. Он служит также украшением театральных залов и фойе, дворцов культуры, выставочных залов. И на гигантской географической карте, находящейся в Эрмитаже, созданной из камней-самоцветов, все, что очень синее, - реки, озера, моря, океаны - это наш, разных оттенков и тонов, памирский лазурит.
      ИЗ ГАЗЕТЫ "КОММУНИСТ ТАДЖИКИСТАНА"(25 ноября 1964)
      С отвесной скалы пика Маяковского с грохотом несутся снежные лавины. Пронзительный ветер льдистой крупкой сечет лицо и руки. Копыта вьючных лошадей, изнуренных долгим подъемом по леднику, мерно стучат на крутых каменных тропах. Животные дышат тяжело: высота 5000 метров над уровнем моря. Вокруг только скалы, лед да синее небо...
      ...Высота и исключительная труднодоступность долгое время оставляли открытым вопрос об эксплуатации месторождения. Но богатства дикого ущелья не давали покоя таджикским геологам. Отряд за отрядом, экспедиция за экспедицией уходили к ледникам пика Маяковского.
      Оказалось, что лазурит - это лишь одна из жемчужин уникальной горной кладовой.
      Здесь же неподалеку обнаружен тальк, который по качеству превосходит всемирно известный тальк Южного Урала. Мягкий, "жирный" на ощупь, камень используется в самых различных производствах - от парфюмерии до стального литья. Широчайшее применение находит он в химической промышленности.
      В плотных породах ущелья щедро рассеяны сверкающие кристаллы знаменитых "лалов Бадахшана", благородной шпинели, ближайшей родственницы рубина. Особенно ценны ее редкие фиолетовые разновидности, достигающие в поперечнике полутора сантиметров.
      Богатства исполинской "шкатулки самоцветов" дополняет прозрачный, как слеза, горный хрусталь, заполнивший пустоты в камне ежистыми друзами великолепных кристаллов...
      Нелегко добраться в "ущелье сокровищ". Еще труднее жить здесь и работать. На пятикилометровой высоте каждое резкое движение заставляет бешено колотиться сердце, а приступы горной болезни вызывают тошноту и головокружение, валя с ног самых, казалось бы, крепких.
      И все скалы Ляджуардары уже прорезали первые разведочные штольни, шурфы и канавы. Они помогут подсчитать запасы ископаемых, составить план разработки месторождения.
      Недалек день, когда заоблачная кладовая - гордость недр Памира - станет служить людям.
      В статье дважды упомянут пик Маяковского как ориентир месторождения ляпис-лазури. Два эти понятия - пик Маяковского и лазурит - связывает имя Лукницкого.
      Он рассказывал, как, наполнив рюкзаки россыпью синих камней, немного отдышавшись, геологи начали спуск. Дошли до летовки, где оставили рабочего Маслова с лошадьми. Заболел Юдин. Заболел Маслов. Еще по дороге к ляджуару болезнью высоты заболел Хабаков. А Лукницкий, когда остальные начали сбор камней, приглядел себе по душе еще одну "прогулку". Ему очень понравились горы, разрезанные ущельем Ляджуардары, - все смотрел и смотрел на них. Горы возвышались над месторождением еще метров на семьсот, и, когда двенадцать часов подряд без остановки спускались, он все оборачивался. "Здесь ведь никто никогда не был! Почему бы мне не прогуляться к истокам Ляджуардары, не взглянуть, а что там дальше?" Проводники-шугнанцы обстоятельно разъясняли, что человеку пути там нет, и тем более разжигали его желание посмотреть "третью сторону треугольника". Первая - путь в Хорог, которым они пришли сюда. Вторая сторона - из Хорога вверх по Пянджу. А третья, неизвестная, соединяет его, стоящего тут, по прямой с верхним Пянджем. Но чем соединяет? Что находится на этой линии? И на следующий день он вышел из летовки раненько, один, в парусиновых, порядком уже изодранных башмаках и даже без ледоруба... Он поднялся к истокам Ляджуардары, пролез по отвесным берегам еще - и увидел там сверху гряду неведомых гор... Перехватило дыхание, неизвестно от чего больше - от нехватки воздуха или от радости предвкушаемого открытия? Но дальше так легкомысленно двигаться не рискнул, благополучно вернулся в летовку, потом все вместе - в Хорог...
      Спутник убитый. Басмаческий плен.
      Полгода со смертью братанья...
      Но даже отвес километровых стен,
      Но даже высот разреженных молчанье
      Ничто в неразгаданном этом краю
      Не бросило тени на память мою.
      Памир-31
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      1931г.
      Есть особенно торжественные минуты, в какие человек почти физически ощутимо сознает себя на грани двух совершенно различных существований. Когда караван по пыльной дороге медленно взобрался на первый в пути перевал, тяжело завьюченные лошади сами остановились, словно и в них проникло то же ощущение.
      Сзади, в склон горы, в крупы лошадей уперлись красные, низко лежащие над равниной воздушные столбы заката. Я повернулся боком в седле, уперся рукою в заднюю его луку. Туда, на закат, сбегала к травянистым холмам лессовая дорога. Она терялась вдали, в купах засиненных предвечернею дымкой садов. За ним, под невысокой, но острой, истаивающей в красном тумане горой, распростерся покинутый экспедицией город. Он казался плоским темным пятном, в котором пробивались белые полосы и точки. Некоторые из них поблескивали, как осколки красного зеркала. Отдельные купы деревьев, будто оторвавшись от темного большого пятна, синели ближе, то здесь, то там. Это были маленькие селения - предместья города. Тона плодородной долины казались такими нежными и мягкими, словно вся природа была одета в чехлы, скинуть бы их в парадный день - и равнина засверкала бы ярким играющим блеском.
      Сзади - нежнейших тонов равнина, заполненная закатом, город, как последний форпост привычного культурного быта, оставляемого, кажется, навсегда: улицы, дома, фабрики, конторы, столовые, кинотеатры, автомобили, извозчики, электричество, телефонные провода, магазины, киоски, библиотеки весь сложный порядок шумного и деятельного человеческого сообщества.
      Впереди - только горы: вершины, ущелья, вспененные бурные реки, горные хребты, врезавшиеся в голубое небо острыми снежными пиками. И дорога уходит туда перевитой, небрежно брошенной желтою лентой. Впереди - неизвестность, долгие месяцы верхового и пешего пути, никаких населенных пунктов на Восточном Памире, кроме Поста Памирского да редких киргизский кочевий. И только далеко-далеко за ними, в глубочайших ущельях, кишлаки Горного Бадахшана. И главное впереди - особенные ясность и простота форм жизни, которые обозначат дни и месяцы каждого двинувшегося туда человека.
      Еще вчера - кипучая организационная деятельность, заботы, хлопоты, а сейчас - бездонная тишина, в которой только мягкий топот копыт, гортанные понукания караванщиков, свист бичей да медлительный перезвон бубенчика под гривой первой вьючной лошади каравана. Теперь каждый из путников предоставлен себе самому. Все черты характера, все физические способности каждого приобретают огромное, непосредственное, заметное всем значение. Никаких условностей и прикрас: все как есть! Если ты мужествен, неутомим, спокоен, энергичен, честен и смел, ты будешь уважаем, ценим, любим. Если нет - лучше вернись обратно, пока не поздно. Здесь, в долгом пути, время тебя обнажит перед всеми, ты никого не одурачишь и не обманешь, все твои свойства всплывут наружу. Ни красноречие, ни объем твоих знаний, ни степень культурности - ничто не возвысит тебя над твоими товарищами, не послужит тебе в оправдание, если ты нарушишь точный, простой, неумолимый закон путешественника.
      Как и должно было быть, весной 1931 года Лукницкий отправился вновь, теперь уже в довольно большую экспедицию на Памир, организованную ЦНИГРИ и САГРУ1. Получил должность старшего коллектора и одновременно был назначен заместителем начальника экспедиции. Вся организационная работа была поручена ему. Напряжение было огромное.
      Вот один из документов: