Перед тобой земля
ModernLib.Net / Искусство, дизайн / Лукницкая Вера / Перед тобой земля - Чтение
(стр. 19)
Автор:
|
Лукницкая Вера |
Жанр:
|
Искусство, дизайн |
-
Читать книгу полностью
(750 Кб)
- Скачать в формате fb2
(320 Кб)
- Скачать в формате doc
(328 Кб)
- Скачать в формате txt
(317 Кб)
- Скачать в формате html
(321 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|
|
4.01.1945 Да, наше командование сделало все от него зависящее, чтобы избежать лишнего кровопролития в столице Венгрии, чтобы уберечь гражданское население Будапешта от жертв и страданий. Венгерский народ ждет нас, как своих освободителей от гитлеровского ига, от голода и лишений, от всяких чинимых фашистами бедствий. И если бы гитлеровцы, сознающие бессмысленность своего сопротивления, не были одержимы человеконенавистничеством, манией истребления целых народов, не были бы тупыми варварами, они пощадили бы измученных, ни в чем не повинных горожан, приняв наш ультиматум о прекращении сопротивления, гарантировавший и им самим жизнь и безопасность... В эти горячие дни я - в непрерывных разъездах от штурмуемых кварталов города к узлу связи, откуда отправляю корреспонденции в Москву, и обратно... Отсюда, с гор, виден весь Будапешт. Впрочем, сегодня как раз он невидим: тучи темно-серого дыма заволакивают его. И все мчащиеся к фронту машины приближаются к этой гигантской туче. Навстречу шагают колонны венгерских солдат и офицеров в ярко-зеленых шинелях. Пленные веселы: война для них кончилась, и они убеждаются, что русские совсем не таковы, какими их расписали немцы. Вот на улицу предместья, по которой проводят пленных, выбежали местные жители. Несколько женщин бросились к шеренге мадьяр, заплакали, заголосили. Наш конвойный офицер подскакал на коне: - В чем дело? Женщины объяснили, что, мол, вот этот, с рыжими усами, и двое идущих с ним рядом - их родственники, из этой деревни. Офицер, усмехнувшись, распорядился вывести всех троих из колонны и дать им свободу: - Пусть скорей бегут по домам! Пленные и женщины опасливо озирались, долго не понимая, чего требует русский офицер. А когда, под хохот наших солдат, поняли, то эти трое бросились обнимать и целовать женщин, и вся колонна пленных радостно зашумела. По всем дорогам пленных проводят тысячами... Гитлеровцы стращали население злостною клеветою на Красную Армию, но первый же час пребывания нашей армии в Ракошсентмихале разоблачил эту дикую клевету. И тогда все оставшееся здесь население, состоящее главным образом из заводских рабочих, высыпало на улицы, приветствуя Красную Армию и предлагая помочь ей своим трудом. И сегодня жители Ракошсентмихале уже охотно расчищают дороги, помогают саперам разбирать завалы и баррикады, принимают участие в ремонте автомашин, приводят в порядок жилища. Налаживается, радуя всех, мирная жизнь! Но вот я уже глубоко в кварталах города... Один среди незнакомых мне, но наших, советских солдат, ощущаемых мною как близких и родных людей - лица усталые, но жизнерадостные, глаза у всех возбужденные, острые. Трудно описать выражение глаз людей, находящихся в ежеминутной опасности, но привыкших к ней и знающих, что дело их - правое, справедливое, за которое не страшно и умирать, но лучше все-таки жить и добиваться победы... Борьба здесь идет за каждый метр улицы, за каждый этаж дома. Развернуться негде, широким строем здесь не пойдешь. Уже врубившись в кварталы Зугло, танкисты повели бой штурмовыми группами - каждая состоит из саперов, минеров, стрелков, автоматчиков и нескольких танков. Танки прокладывают себе путь, прежде всего подавляя огнем вражескую артиллерию, бьющую из подвалов и с перекрестков. Пехотинцы, обеспечивая фланги, прочищают дома. Саперы удаляют мины и подрывают баррикады. Трудно описать ожесточение происходящего здесь боя. А наша авиация, расчищая путь наступающим наземным войскам, висит непрерывно в воздухе. Вражескую оборону, кружась каруселью, штурмуют "илы". Взлетает на воздух огромный склад боеприпасов в парке Варошлигет, и рушится узел обороны на пересекающей город железной дороге у ипподрома, с которого немцы по ночам вывозят своих генералов на транспортных самолетах. Битва за Будапешт с каждым часом переносится все ближе к центру огромного города!.. 10.01.1945, Будапешт Утром из Хевеша мчусь в Будапешт по уже знакомым улицам к центру города. Вечером, полный новых впечатлений, - обратно в Хевеш, чтобы написать и отправить очередную корреспонденцию. Бой идет на центральных улицах. Ожесточение боя усиливается с каждым часом борьбы. Сжимаемые в центре города нашим наступлением, как исполинской пружиной, гитлеровцы и салашисты сопротивляются исступленно, в мрачном отчаянии. Им некуда бежать, им надеяться не на что, им нечего рассчитывать на пощаду, их удел - гибель. В смертный час их провожают только проклятия будапештского населения Гитлеру, предавшему огромный город огню и мечу. Горожане уже две недели прячутся в подземельях, в подвалах домов и выходят из него только с появлением воинов Красной армии. Солдаты подсаживают на отправляемые в тыл грузовики детей и женщин, и те, избавляемые от ужасов войны, впервые вздыхают свободно, с радостью покидая свой ставший страшным город. Но не всем детям и женщинам удается до прихода Красной Армии отсидеться в подвалах. Гитлеровцы силою выгоняют гражданское население в самые опасные места под разрывы снарядов, под пулеметный огонь, заставляя даже школьников подтаскивать строительный материал для дзотов и баррикад, подносить оружие и боеприпасы. Немцев, заслоняющих себя детьми и женщинами, наши бойцы обходят с тыла и уничтожают за подлость беспощадно... 13.01.1945, 131-й гвардейский штурмовой авиаполк Все мысли, все дела, все напряжение - Будапешт! С 4 января даю в ТАСС корреспонденции, а то и по две ежедневно. Бешеная работа, некогда даже поесть. А чтобы выполнить свою задачу, надо непрерывно погружаться в боевую обстановку в разных воинских частях, штурмующих Будапешт, наблюдать все на месте и, собрав материал, мчаться и в оперативный отдел, и в разведотдел, и писать в пути, в машине, или в какие-то предрассветные часы, за счет сна, и "пробивать" очереди депеш на всегда перегруженном фронтовом телеграфе, а как только отправишь, измотанному мчаться опять на места боев, и так снова и снова... Вся советская печать питается нашими корреспонденциями. Мы делаем все возможное, работаем сверх сил, ибо ощущаем себя солдатами в боевой обстановке. Все иное сейчас забыто... Живем дружно - Синцов ("Правда"), Никитин ("Известия"), Костин (радио). С 11 января за два дня отправил в ТАСС пять корреспонденций: No2867 ("Искупление"), 2868 ("В движении на Камарно"), 2866 (служебную), и 3116 ("В центре города") и 3117 (служебную)... 18.01.1945 И вот сегодня он наконец перед нами весь - дымящийся, побитый, голодный Пешт, огромный город, восточная половина столицы Венгрии. Кончилась битва за Пешт. Он - наш! И, освободив Пешт, мы вручаем его судьбу народу Венгрии и всячески помогаем ему... ...На улицах Пешта сегодня встречают нас как избавителей от всех перенесенных несчастий. Несчастья еще продолжаются: кругом визг, свист и разрывы фашистских снарядов и мин, летящих с холмов на воздух; оставленные гитлеровцами дома. И там и здесь в городе орудуют немецкие диверсанты. Тишины еще нет. Но тишину, мир, свободу мы принесем и сюда, и в Буду... ...Пешт пал... Я пробираюсь по улицам к парламенту, к набережной Дуная, сквозь проломы в кирпичных стенах, по баррикадам, по бульварам с расщепленными деревьями, сквозь хаос битого камня и кирпича, исковерканных сгоревших автомобилей, пушек, всякого лома. Не видно ни одного дома, который не был бы избит снарядами или бомбами - все в пробоинах, все с побитою штукатуркой, все без единого оконного стекла, все пустые, ибо жители ютятся только в подвалах, называемых здесь бункерами. Но сегодня жители уже робко выходят из бункеров, тянутся по всем мостовым и тротуарам с котомками, мешками, тянутся тележки, тачки, повозки, санки, нагруженные скарбом. Улицы опутаны оборванными проводами, засыпаны стеклом, обломками. Наши саперы работают, извлекая и обезвреживая натыканные повсюду мины. Разъяренные немцы ведут из-за Дуная неистовый обстрел оставленного ими Пешта. Уродливыми громадинами громоздятся на Дунае взорванные ими мосты. Внешний вид города напоминает мне вид Ленинграда зимой 1941/42 года... Но ленинградцы всегда были горды своей правотой, своей силой духа, своей ни с чем не сравнимой стойкостью и непобедимостью... ...Все будет теперь хорошо, все будет так, как захочет трудящийся венгерский н а р о д. Мы поможем ему воссоздать Будапешт в еще более прекрасном облике, чем он был до этой, начатой не нами войны!.. Чехословакия Ночь на 9.05.1945, Братислава ...0 часов 09 минут... Это уже первые минуты 9 мая. Передается оперативная сводка за 8 мая (почему-то с опозданием на девять минут). Записываю на слух сводки по 1-му Украинскому, по 4-му Украинскому, по 2-му Украинскому фронтам... В два часа ночи - Москва, сообщение - долгожданное!.. Стрельба, ракеты. Ярко совещена четырехбашенная крепость. В окнах темных домов слышны голоса - люди тоже не спят, смотрят на феерически расцвеченное трассирующими пулями и ракетами небо. Все ясно!.. Теперь - скорей в Прагу! А пока надо унять волнение и непременно хоть немного поспать - ведь и запастись горючим удастся только с рассветом! От Братиславы до Праги примерно 400 километров!.. Прага Под встречными лучами закатного солнца впереди показалась Прага. В ее пригородах мы видим баррикады, разбросанные рогатки колючей проволоки. По шоссе от Ржичаны въезжаем на магистральный, ведущий к центру столицы проспект. Все дома здесь целы, не задеты ни бомбами, ни осколками снарядов. Окна на всех этажах украшены чехословацкими и советскими флагами. Немало и флагов наших союзников. В проходящие армейские грузовики летят букеты цветов. Вокруг любого останавливающегося на проспекте танка или автомобиля немедленно собираются маленькие митинги. Вдоль стен домов, пестрящих разноцветьем флагов, плакатов, лозунгов; на подоконниках, на балконах, на крышах - люди, люди, нарядные, говорливые, радостно кричащие люди... На мостовой, по всей длине проспекта они оставляют медленно движущимся машинам только узкий, тесный проезд - все хотят протиснуться ближе. Не считаясь с густой долгодорожной пылью, с замасленной робой танкистов или артиллеристов самоходных орудий, нарядные девушки в белых кофточках, протягивая огромные букеты цветов, вскарабкиваются на танки, обнимают офицеров и солдат экипажа. И ничуть не смущаются взрывами общего дружного смеха: яркой белизны кофточки насквозь пропитаны, пропечатаны машинным коричневым маслом, а розовощеких, за минуту до этого свежих девичьих лиц уже не узнать. Каждая такая пражанка тоже хохочет, счастливая, и даже не ищет, чем бы обтереть лицо, а пускается в пляс на броне танка и танцует - с изяществом, с грацией юности в тесном кругу танкистов. Разноголосое, полное жизни, задора, радости пение летит отовсюду, везде гремит бравурная животворная музыка. От нее еще ослепительнее кажется солнечный свет! Наш открытый "хорьх" еле движется, весь охваченный стремящимися пожать нам руку людьми. Длинная мощная машина уже, кажется, не может выдержать заваливших нас цветов, из высокой груды которых торчат только наши головы... А ведь мы в Праге уже далеко не первые!.. Какое счастье!.. Вот чем так упоительно, так ощутимо, так сердцебиенно завершилась наконец тяжкая, мужественно пережитая нами война! Сплошной чередой, во всю длину проспекта стоит народ, единочувственно славящий своих, успевших прийти вовремя - главное, вовремя! - освободителей. Сквозь плотные ряды стоящих проталкиваются дети и женщины, подносят к медленно проезжающим машинам блюда и тарелки с горячей едой, со сластями и кувшины с прохладительными напитками - только возьми, только выпей, хоть попробуй, хоть глоток отпей! Наздар! Наздар... Руде Армада!.. По-своему, по-чешски, что-то кричат, но и понимать язык нам не надо, все понятно и так! Россия!.. Красная Армия! Советский Союз!.. Любовь и благодаренье, хвала и великая честь освободителям!.. Ведь сколько ни шло машин - все в цветах, каждый солдат обласкан, дотянуться бы только, прижаться к его плечам! Поднести к нему своего ребенка для поцелуя: пусть увидит малютка, пусть почувствует, пусть запомнит на всю свою жизнь - теперь уже можно не сомневаться - долгую и счастливую... Какая радость! Пение и музыка никогда не бывали так всеохватны. Кажется, весь город, как гигантская фантастическая птица, парит на широких, поднимающихся над нашей планетой музыкальных волнах! Магазины и рестораны открыты, Открыты квартиры. И души людей открыты. Город впервые за долгие годы испытывает великую силу жизни - мирной, свободной, избавленной от тревоги и страха! Только брусчатка, вытянутая на мостовых и уложенная по переулкам в баррикады, рассказывает о происходивших здесь уличных боях. Въехав в центр города, мы видим, что здесь происходило. На улицах своей столицы восставшие горожане сражались с оккупантами храбро и вдохновенно, как могут драться только свободолюбивые патриоты. Несколько суток подряд, скудно вооруженные или совсем не вооруженные, не обученные, не имеющие боевого опыта, они осмелились выступить против оснащенной всеми видами оружия армии головорезов. Пятьдесят, сто чехов против тысячи немцев! Те били восставших тяжелой артиллерией, давили танками, засыпали с небес авиабомбами. Огромный дом против городского музея разрушен, завалил обломками весь край площади. Дальше по Вацлавске наместе - широкой богатой площади - еще немало домов разбито, превращено в руины. Эти завалы прохожие огибают осторожно, внимательно их разглядывают, посылая проклятия фашистам. Но дальше весь город невредим, за разбитыми окнами огромного ресторана гремит музыка, все столики заняты посетителями, проводящими свое время по-праздничному. Везде разговоры о том, что при спасении Праги Красная Армия - Руде Армада еще раз проявила свое умение наносить по врагу внезапные уничтожающие удары, искусство вести маневренные бои в чрезвычайно сложных условиях местности, изобилующей многими естественными препятствиями, огражденной рассчитанными на длительное сопротивление инженерными сооружениями. Это - так! В своем сверхстремительном марше наши войска наступали одновременно с трех сторон света: с севера, востока и юга - и сошлись в освобожденной столице в один день, как по расписанию, и, главное, повторяю вовремя!.. Нам есть чем гордиться. Все, кто честен и прям, воздают нам хвалу по заслугам!.. 12.05.1945 Праздник в столице Чехословакии продолжается уже четвертый день с момента освобождения города. Огромное доверие и уважение к воину Красной Армии, искреннее стремление сделать ему приятное проявляются во множестве самых разнообразных фактов. Стоит спросить дорогу, как десяток горожан становится на подножки автомобиля, чтобы проводить его куда нужно. В ресторане официанты наотрез отказываются от денег и просят - на память! - лишь одну русскую монету или пуговицу с пятиконечной звездой. Остановившийся на минуту автомобиль сразу же превращается в цветочную клумбу - его закидывают сиренью со всех сторон. Огромные толпы зрителей стоят на углах перекрещивающихся улиц, наблюдая работу девушки-регулировщицы. И многие ждут, когда она сменится, чтобы ей поднести цветы. Каждая такая девушка в армейской форме, ощущая себя представительницей Советской страны, на своем посту работает с отменными четкостью и изяществом. "Я мечтал наконец увидеть такой город, в котором все цело, который немцы не успели разрушить! - говорит сержант, прошедший боевой путь от Сталинграда. - Душа болела глядеть на разрушения, и вот я дождался. Красива Прага! И особенно тем еще хороша, что все цело в ней - и мосты, и музеи, и театры, и вообще вся жизнь не расстроена! А если бы мы не вошли сюда так головокружительно (именно этим словом определил свой боевой путь сержант), то гитлеровцы взорвали бы все мосты, как сделали это в Будапеште. И вообще страшно подумать, во что превратили бы они город! Спасибо нашей армии, помогла чехам. Успела уберечь Прагу!" 2 июня 1945года в шестидесятивагонном "эшелоне победителей", разукрашенном флагами, цветами и ветвями молодых берез, Павел Николаевич выехал из Братиславы и 26 июня, оставив за собою Чехословакию, Венгрию, Румынию, Карпаты, Украину, Белоруссию, приехал домой. В Ленинград. В эшелоне Братислава - Ленинград Сорок моих тетрадей С записями войны, Как мы дрались в Ленинграде, Как в Вене и как в Белграде Мы солнцу были равны. И путь мой через Карпаты, По русской земле, домой, Строящиеся хаты, В мирном труде солдаты, Покончившие с войной. Июнь. Двадцать второе. Четыре часа утра. Небо точь-в-точь такое, Как в утро первого боя, Что был, казалось, вчера. Но с сотней лет не сравнится Пережитый нами срок. Как бронзой окованы лица У тех, кто свою столицу И землю свою сберег! А дальше... Ему была дарована еще целая жизнь... Часть третья ИЗ ДВУХ ТЫСЯЧ ВСТРЕЧ (ACUMIANA) Начиная эту часть книги об отношениях Павла Лукницкого и Анны Ахматовой, прошу уважаемого читателя помнить, что это не исследовательская или литературоведческая работа, не творческая или житейская биография Ахматовой. Лишь "сверху" взятые, пожелтевшие от времени листки, запечатлевшие некоторые из тысяч встреч этих двух людей... ...И многие века падут, И люди новые придут, И ты придешь в сиянье новом, И в камне вырастут цветы, Когда его коснешься ты Одним непозабытым словом. Она была уже давно Анна Ахматова. И казалось бы, что мог дать ей неизвестный юнец - студент Петроградского университета с курсовой работой по Гумилеву? К 1924 году, году их встречи, было уже издано пять сборников ее стихов; написано о ее творчестве много работ - Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского, Иванова-Разумника, Голлербаха; сделаны ее живописные и скульптурные портреты Петровым-Водкиным, Альтманом, Бешеном, Модильяни, Н. Данько, Анненковым, О. Делла Вос-Кардовской, десятки фотографий. Ей были посвящены стихи Блоком, Цветаевой, Мандельштамом, Лозинским, Кузминым, Сологубом, Рождественским, Городецким... Павел Николаевич был студентом и начинающим поэтом... Конечно, он не мог, работая с Ахматовой над биографией Гумилева, не записывать "живую Ахматову"... Круг ее друзей был очень узок. И жила она замкнуто, сложно, несвободно. С радостью взялась немного помочь студенту в курсовой работе - исправить неточности, добавить факты... и скоро почувствовала, что сама нуждается в нем, как в человеке и друге. По многим его записям видно, что Ахматова пребывала в вечном поиске. Как большого русского поэта, ее не могло не интересовать все то, что происходило в ее стране и как это отражалось в людях, в литературе. И студент, пришедший в университет со строек гражданской войны, сам того не сознавая, нес ей собою заряд нового восприятия действительности, давал ей добавочную пищу для размышлений. Окружавшие Ахматову люди - личности незаурядные, сложившиеся и увлеченные каждый своим собственным делом - были сами по себе. Они, все вместе взятые, ни восторгами в ее адрес, ни посвящениями ей своих творений не могли удовлетворять ее чуткую натуру. Иногда шутливо, иногда великодушно, но всегда иронично принимала она от них признания ее достоинств, объяснения, бывшие принадлежностью скорее литературы, чем подлинной ее жизни. Лукницкий, почувствовав это, писал о ней: ...Господи, прими молитву мою: Ангельских лучше ее песнопенья, Прежде чем дать ей друзей в раю, Оставь ей друзей на земле, в утешенье. И еще: ...И ежедневно пышную зарю Я унижением твоим корю, И знаю я: бывает счастлив гений Лишь в памяти грядущих поколений... В безысходности не только от нависшего над нею неизвестного будущего в связи с социальными катаклизмами, а и в своем глубинном одиночестве она нуждалась в поддержке, искала абсолютной преданности. Она нашла ее в молодом исследователе, первом биографе Гумилева. Он абсолютно поклонялся ей: Женщине, Человеку, Поэту Он никогда не ставил оценок ее стихам. Он был почитателем. И почитателем ее он был необъективным. . Еще до знакомства с нею простаивал часами у Мраморного дворца, где она жила в то время. Трудно ему приходилось в трескучие декабрьские морозы и не легче в седые промозглые ночи. Фонари расплывались в туманной изморози, постепенно истаивали. И тогда, казалось ему, за окном ее тоже мрачнело... И он брел на Михайловскую площадь, пересекал ее и оказывался у входа в бывшую, далекую от него по времени, "Бродячую собаку". Он мысленно присутствовал в том талантливо расписанном художником С. Судейкиным подвальчике, присутствовал с нею, а вокруг - захмелевшие поэты, художники, комедианты... Он был немало наслышан о "Бродячей собаке", в том числе от М. Кузмина, который в свое время предпослал сочувственно-покровительственное предисловие к "Вечеру" - первому ахматовскому сборнику 1912.г. Для Павла Николаевича же Ахматова оставалась божественно недосягаема. Она и оставалась такою всегда... Потому их дружба стояла обособленно. Он был почитателем. Предчувствуя, что в будущем процессе развития советской культуры немало критиков в разное время и по-разному скажут об Ахматовой, появятся и библиографии, и антологии, и "опыт анализа", и лаборатории эволюции ее творчества, Павел Николаевич взял на себя иную задачу - стал записывать речь Ахматовой. Бывая рядом с ней ежедневно, параллельно с работой, которую делал по биографии Гумилева, стал он вести отдельный дневник, специально об Ахматовой, ее окружении и жизненных ситуациях, связанных с нею. Он записывал ее реплики и остроты, рассуждения и мнения, состояние ее здоровья и настроение, интонации ее голоса и жесты, даже вел шкалу ее температуры. Казалось бы, ненужные мелочи, из которых состоит, в общем-то, человеческая жизнь. Записывал в тот момент, когда он ее видел и слышал, сразу же после встречи с нею, тут же, на лестнице за дверью, в подъезде, трамвае, у себя дома, в гостях, в кино, на улице...Как приходилось. В 1872 году один из братьев-писателей, Эдмон Гонкур, сказал так: "Не желая подражать всяческим мемуарам, где фигуры исторических личностей даются упрощенно или же из-за отдаленности встречи и нечеткости воспоминаний приобретают холодный колорит, - словом, мы стремились изобразить текучую человеческую натуру в и с т и н н о с т и д а н н о г о м г н о в е н и я... мы стремились сохранить для потомства живые образы наших современников, воскрешая их в стремительной стенограмме какой-нибудь беседы, подмечая своеобразный жест, любопытную черточку, в которой страстно прорывается характер, или то неуловимое, в чем передается само биение жизни... В этой работе мы прежде всего хотели, идя по горячим следам впечатлений, сохранить их ж и в ы м и". Читая записи Лукницкого об Ахматовой, вполне отношу гонкуровские слова к нему. Он, не желая анализировать Ахматову, стремился сохранить ее для потомков живой. Прежде чем решиться прийти к Ахматовой, Лукницкий прочитал и собрал о ней все, что только мог. Чтобы рассказать о том периоде полнее и предоставить читателю возможность увидеть Ахматову через Лукницкого, нужно использовать "Акумиану"1 целиком, не только взять из нее все записанные Лукницким встречи, но и объяснить многие ситуации, явления, высказывания, поступки, имена. Словом, делать другую книгу об Ахматовой, книгу историко-биографическую. Мне же представилась возможность в этой книге дать всего несколько штрихов Лукницкого к одному из портретов Анны Андреевны? ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 19.01.1962 , Комарово Вчера после ужина сел за стол еще немножко поработать, правил "Сказку о Солнце". Стук в дверь. "Прошу!" Встал, открыл... - Это вы, Павел Николаевич! ...Из тысячи голосов я этот всегда узнаю - низкий, гортанный... - Здравствуйте, Анна Андреевна! Вплывает величаво в комнату, но я сразу за нынешним державным обликом, как будто проявляя негатив, все яснее вижу ее прежний, давно знакомый... В ночь на 20.01.1962 МГНОВЕНЬЕ ВСТРЕЧИ Два волоса в один вплелись, Белый и влажно-черный. Два голоса в один слились, Родной, грудной, задорный. В открытых дверях она предо мной Иконой нерукотворной. Волнением, как легкою кислотой, Снимаю с нее за слоем слой В секунду века - отойдите! И сразу та женщина вся со мной Тростинкой, И страсть моя - беленой И я, как алхимик, стою немой, Из всех невозможных соитий Вдруг выплавив звездный литий! АА сразу же объяснила мне, зачем пришла, предлог был явно надуманный, и смысл был только в том, чтобы был хоть какой-то предлог... И если налет "самовозвышаемости", без которого она жить не может, потому что он десятилетиями воспитан в ней и ею самою и всеми ее окружающими, если этот налет не замечать, то предо мною - человек умный, духовный, утонченно-культурный, не потерявший с возрастом ни остроты видения, ни огромного таланта. С нею мне всегда интересно и только минутами, когда "автобиблиография"все чаще повторяемая ею, заменяет все скучновато... Сегодня ночью - неожиданно для меня - вырвалось стихотворение, которое я записал, - стихотворение, возникшее из вчерашней встречи. Я пришел к АА с ним... Еще не успел ничего сказать... АА усадила меня в кресло... Папку, на которой написаны слова "Чужие стихи", раскрыла, перебрала страницы... Я сразу понял, что это стихи разных людей, посвященные ей... В папке, наверное, было сто или полтораста листов, исписанных разными почерками. АА стала мне объяснять, что и от меня ей хотелось бы получить какое-нибудь стихотворение, которое легло бы где-нибудь вот тут, посередине. С такой просьбой она уже обращалась ко мне однажды в Москве несколько лет назад, и я ее просьбу тогда не выполнил, хотя и пообещал. Сегодня же я, не дав ей договорить, протянул листок... Она внимательно прочитала и сказала: "Хоть и "мгновенье", а стихи хорошие!" Какая странная слабость... собирать все посвященные ей стихи! В этом есть что-то от очень уязвленного самолюбия, чудовищно гипертрофированного самовозвеличивания. И это теперь, когда она победила время, признана, оценена, знаменита, неуязвима. А как много стихов до сих пор лежит "на дне" "Акумианы" Лукницкого, посвященных ей и подаренных страстному собирателю ее реликвий! А его собственная переплетенная тетрадка посвященных ей стихов! А сколько книжек с дарственными надписями в "ахматовской" библиотеке Павла Николаевича!.. По сути дела, он столкнулся с этой культурой случайно. Но, как известно, в случайностях проявляется закономерность. Он сочинял стихи, может быть неплохие и достаточно профессиональные. ...Я веселую службу, как песню, несу, Ту, в которой смоленая ругань, И я счастлив, что здесь я не койку да суп Заработал, а брата и друга... Выпустил две книжки. А для дипломной работы по Гумилеву были собраны все сборники Гумилева, многие его публикации, переписаны и выучены стихи из частных альбомов и писем, добыты автографы. Позже составлено генеалогическое древо. В итоге работа переросла в два объемистых тома под названием "Труды и дни Н. С. Гумилева". Не "злую шутку", а целых две сыграл с биографом "тот самый случай". Молодой поэт Павел Лукницкий попал под такое гумилевское влияние, что стал в нем тонуть... Это заключение о себе как о стихотворце он сделал, как всегда, в остроумной, ироничной форме. Впрочем, второе заключение о себе, как о биографе Гумилева, он тоже сделал весьма определенное и, цитируя поэта: "...Мой биограф будет очень счастлив, /Будет удивляться два часа/, Как ишак, перед которым в ясли /Свежего насыпали овса...". Грустно подшучивать над собой, "удивляясь" не "два часа", а до конца жизни. Умирая в 1973 году, Лукницкий записал: "Вот и конец моим неосуществленным мечтам!.. Гумилев, который нужен русской советской культуре... Ахматова, о которой только я могу написать, все как есть, правду благородной женщины-патриотки и прекрасного поэта... Роман о русской интеллигенции, ставшей советской. Все как есть! Правду! Только правду!"... Около Ахматовой Твоею жизнью ныне причащен, Сладчайший, смертный отгоняя сон, Горя, тоскуя, пьяно, как в бреду, Я летопись твоих часов веду... Когда молодой человек пришел к Ахматовой для консультации, она жила в квартире своего второго мужа - Владимира Казимировича Шилейко, крупного ученого в области востоковедения, работавшего в Академии материальной культуры. Квартира из двух комнат размещалась в служебном флигеле Мраморного дворца, на втором этаже. И адрес Ахматовой звучал торжественно и парадно: "Мраморный дворец, 12". ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 8.12.1924 С утра до 6 часов работал во "Всемирной литературе". В 6 часов пришел домой, проработал еще 2 часа. Устал, разболелась голова. Решил пойти за материалами. Позвонил Мандельштаму - не оказалось дома, Чуковскому - тоже. Тогда собрал часть того, что у меня есть, и пошел к Шилейко, рассчитывая там познакомиться, наконец с АА. Стучал долго и упорно - кроме свирепого собачьего лая, ничего и никого. Ключ в двери, значит, дома кто-то есть. Подождал минут 15, собака успокоилась. Постучал еще, собака залаяла, услышал шаги. Открылась дверь, и я оказался нос к носу с громадным сенбернаром. Две тонкие руки из темноты оттаскивали собаку... Глубокий взволнованный голос: "Тап! Спокойно! Тап! Тап!" Собака не унималась. Тогда я шагнул в темноту и сунул в огромную пасть сжатую в крепкий кулак руку. Тап, рявкнув, отступил, но в то же мгновенье я не столько увидел, сколько ощутил, как те самые тонкие руки медленно соскальзывали с лохматой псиной шеи куда-то вниз, и я, едва успев бросить портфель, схватил падающее, обессиленное легкое тело. Нащупывая в полутьме ногами, свободные от завалов места, я, осторожно перешагивая, донес АА в ее комнату и положил на кровать. Пес шел сзади...
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25
|