Хаким называет себя культурным человеком и жмет мне руку. Хаким умеет говорить по-русски, научился у московского инженера. Говорит порядочно, но очень плохой выговор и искажены слова, особенно окончания: к глаголам прибавляет "ся". Дервиш плавает 12 лет, ни разу не терпел крушения.
      8 часов - полный штиль. "Мусульманин" не движется. Я "пообещал" ветер в 12 дня. Общее купанье. Потом "тор" - сети - опять бесконечные узелки.
      В 10.00 - завтрак, то же, что вчера. Дервиш и Курбан сидят на краю, Ходжа-Кули столкнул их в воду - полетели за борт. Веселье. Опять "тор". Я сделал два пучка быстрее других.
      Красноводск. Пошел на почту, отправил домой телеграмму, съел на базаре шашлык, купил винограду и вернулся на судно. На юте "Мусульманина" чистота, кошмы... Вся команда оделась в чистое, у всех туркменские шапки и русские пиджаки, несмотря на жару. Начались хождения туркмен в гости друг к другу - с судна на судно.
      На кошмах несколько гостей, стариков и молодых - все на корточках и поджав ноги. Один старик с очками на лбу. Другой - почтенный и дородный туркмен - Анна Гельди Мурадов. С ним долгий разговор после чая, лежа на кошмах. Он говорит о туркменских обычаях, о боге. Сам он верит, что "бог" это "природа" и что "что-то есть", но не молится и намаз не делает. Говорит: "Ученый человек всегда говорит, что мало знает, а неученый - что все знает". Еще говорит: "Хуже всех те, кто кончил 3 - 4 класса, - от рабочих отстал, а к интеллигентным не пристал".
      После чая объясняю туркменам простейшие астрономические законы затмения, землетрясения, вулканы, приливы и прочее. Рассказываю о Копернике. Слушают внимательно, с интересом. Много русских книг переведено на туркменский. Грамотность здесь высока - почти все читают.
      В 9 вечера снова иду в город, брожу полчаса. Душно. Пустой город. Несколько спящих у дверей своих домов людей, два-три прохожих да одинокий мороженщик. Нет ни одного источника - вода привозится в цистернах по железной дороге. Кроме того, есть опреснители. Сушь - страшная.
      21.08.1929
      Проснулся в 4 утра и с удивлением увидел поднятый парус над собой. Оглянулся - мы в море, а вся команда бодрствует на юте. Смеются: "Идем в Челекен". Оказывается, переходят к другой, железнодорожной, пристани для разгрузки. Два галса - и мы у пристани. Стали под выгрузку, но нет вагонов. Здесь очень трудно с вагонами. 6 парней русских - грузчики. Их безработица загнала сюда. Разгружаться будем очень медленно, прямо в вагоны, вероятно, 3 - 4 дня. Наши недовольны такой медлительностью. В пятидесяти метрах против таможни застыли на якорях две лодки, пришедшие сюда из Персии. Они привезли рис. Перс в белом совершает намаз. С горизонта - две черные мушки возвращаются на веслах рыбачьи лодки, еще дальше - пятно судна. Надо мной, выше телеграфных столбов, резвятся аэропланы - громадные стрекозы. Стремительны и волнообразны их движения... Очень интересуются аэропланами.
      Опять предлагаю Ходже вступить в пай расходов по продовольствию. Он не хочет. Потом сказал, что спрашивал команду и те тоже не хотят брать с меня денег.
      Иду с Ходжой в город. Ему нужно добыть парусины, два куска для починки паруса. Сначала идем в почтовый регистр, ищем долго моряка, идем к нему на квартиру, потом - на пристань и опять на квартиру. Представляюсь ему. Он здесь живет с 1916 года и не жалуется. На руке татуировка: "Боже, храни моряка". Дает разрешение. Дальше - к капитану порта. Тоже - разговор. Он подписывает. Потом - в исполком. Хорошее каменное здание. Тут - все, и председатель исполкома. Разговариваю с председателем. Даю удостоверение Максимовича. Он раскрывает его и, не читая, возвращает. Обмен любезностями и знаками дружества.
      10 часов утра. Брожу по городу. Городской опреснитель, клуб, городская библиотека. Заведует ею выдвиженец, малограмотный, но рьяный. Разговор с ним. Зимой читают очень много, летом - мало.
      В час дня - пристань. Приход почтового парохода. Масса народу, все транзитные идут прямо на вокзал. Пошел и я. Толкучка. Подошел милиционер. "У вас есть разрешение?" - указал на кинжал. "Я ленинградский писатель". - "Как фамилия?" Я сказал. Подал бумагу: "Запишите!" Я записал и спросил зачем. "Может, встретимся когда". Здесь 29 милиционеров на 12 000 жителей.
      2 часа дня. Блужданье по Красноводску. Желание поговорить с интеллигентным человеком, поэтому заговариваю со всеми, кто попадается. Спрашиваю, есть ли в Красноводске литературный кружок. "Это что такое? Читальня? Читальня есть". Какая-то девица объясняет: "Литературный кружок это там, где пишут разные вещи - рассказы, например, или стихотворения".
      Вечер. При лунном свете горы вокруг Красноводска особенны: резкие, четкие, горячие и сухие. Чуть розовеют - розоватая синева. Как те, что на Кавказе, которые выше лесов, около ледников. Вдруг пожар... Горит квартал пекарни, частники, мануфактура, кооператив. Высокое пламя, искры, появились сотни людей, светло, как днем. Пожарная команда: пожарники в касках, босиком, в трусиках. Бочки как игрушечные и без лошадей. Их таскают люди. Напор воды - качают вручную - так слаб, что струя не доходит до огня, падает на середину улицы.
      В 11 пожар уменьшился, здание КасПО - соседнее, удалось отстоять. Возвращаемся на судно. Очень сильный ветер.
      23.08.1929
      Вчера загрузили вагон бутылок, сегодня грузят еще два. Один из вагонов грузит команда "Мусульманина".
      ...Расколотая бутылка со звоном упала в угол. Раз, раз...Бутылки шлепались одна за другой. Ходжа- Кули тихонько ругнулся и, наклонившись, выдернул из босой ноги впившийся в нее кусочек зеленого стекла. Кровь потекла тонкой струйкой. Возбужденные и потные лица не обернулись к нему: не до него было. Ходжа плюнул и вновь схватился за горлышко бутылки. Раз, раз... дзынь, дзынь... Стекло звенело и описывало дуги в воздухе.
      Все это делалось молча. Азарт мешал говорить. Кто больше? Это было веселое состязание! Только иногда слышались задыхающиеся восклицанья. Жара и духота замешивали п том грязь, растекавшуюся по голым спинам. Солнце медленно кружило косые столбы стеклянной пыли. Товарный вагон подрагивал на неподвижных рессорах. В раздвинутые настежь двери вваливались все новые ящики. Поставив на пол вагона ящик, Хаким и Овез сбегали по сходням обратно на палубу "Мусульманина", подставляли спину Гуссейну и, крякнув, в сотый раз начинали медленный подъем, цепляясь корявыми пальцами ног за перекладины пружинящей сходни и поправляя закинутыми назад руками сползавший со спины груз.
      В вагоне помещалось двадцать тысяч бутылок. Вагон нужно было набить до отказа к вечеру, нельзя же было показать этим урусам-бездельникам, что мы, туркмены, работаем хуже их. "Мы" - потому что и я на эти дни превратился в туркмена: ел с ними с одного блюда, пил воду их кружкой из привязанного к палубе бочонка, спал на одной кошме с ними. Я был признанным и уважаемым гостем. Я должен был делить с ними труд. Мне никто не намекнул на это. Я догадался сам, а когда догадался и принялся за работу, мне лишний раз подтвердили: "Твоя - харош чылвэк. Твоя правильно дилаышь"... Признаться по совести, мне совсем не хотелось работать сегодня утром, гораздо приятнее пойти на бережок и купаться, до изнеможенья купаться в изумительно зеленой, прозрачной, как глаза лгущей женщины, воде Красноводского порта. Я бы спасся от разъяренного солнца, от мозолей и рваных царапин, от удушья в горле, от едкого пота. Мне никто не сказал бы ни слова. Так всегда и поступают здесь русские, если редко, очень редко случится им гостить на туркменской парусной "Нау". Но ведь Ходжа-Кули, и Курбан, и Хаким, и все остальные искренно меня полюбили, а заработать искренность в их всегда ровном и уважительном отношении... совсем не так просто.
      ...У нас уже тринадцатый ряд зернистой баррикады бутылок. У меня ноют руки, и звон, забившийся в уши, разросся в туман. Но все-таки нам не обогнать заката солнца: уже краснеют сотни маленьких солнц на все менее прозрачных бутылках, уже черной становится мачта нашей "Нау" с подсолнечной стороны и набираются длинными тенями белые стены прибрежных пакгаузов. Мы не обедали и не пили чаю с утра. Скорее, скорее... С каждой выгруженной бутылкой все ближе становится остров Челекен, долгожданная родина, дети, жена, дом - все, что покинуто командою "Мусульманина" три новолунья назад. Последний рейс - наработались, наплавались, опять побывали в Баку, в Энзели, в Гасан-Абаде, в порту Ильича. С подарками, с беспокойством, с мужской настоявшейся силой прийти на рассвете в аул Караголь. Там жены поутру выходят из круглых кибиток, и бродят по песчаной косе, и смотрят в бинокль когда же парус, вот этот, с рыжей заплаткою в переднем углу, появится на горизонте. Там знают уже, что идет "Мусульманин" домой, там сказал об этом "Стамбул", который разминулся с нами, в двухстах километрах от берега, веселый и торопливый, на прямом пути к острову Челекен.
      Оттого такое нетерпенье. Оттого нельзя терять ни одного часа. Оттого взялась команда Ходжи за перегрузку бутылок из трюма в вагон. Моряки не любят погрузок, какое им дело? На это в порту должны быть рабочие-грузчики, но что же делать, если их не прислали сегодня? Не ждать же вот этих парней, которые даже прикинуться не могут рабочими, волыня и пропуская сквозь пальцы драгоценное время, которые вот бросили бутылки на пристани и ушли бранливой оравой, не догрузив своего вагона. Матросы взялись за работу сами, и чем напряженней будут сгибаться их спины, тем скорее, чем утомительней труд сегодня, тем лучше им завтра...
      В жизни писателя есть много более важных дел, чем разгрузка стеклотары. Что в этом увлекательного, поэтического? Но Павел Николаевич видит за второстепенными деталями главное: он видит, что туркмены - люди другой национальности - приняли его в свою трудовую семью, как брата, так же, как в гражданскую его приняли казахи, в Ташкенте - узбеки, позже абхазцы, аджарцы, с которыми он плавал по Черному морю, и тоже не пассажиром, а членом команды.
      Лукницкий понимает, что люди все одинаковы и, естественно, везде стремятся к равенству. И он начинает нащупывать свою тему в литературе.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      24.08.1929
      Кончилось рабочее время, и на берег, к пристани, явилась ватага русских. Это были веселые парни. Они явились в трусиках, с непокрытыми головами. Звонким смехом и шутками они разбили голубую стеклянную тишину предвечерья.
      - Эй, братва, становись!.. Алешка, ты выходи первым... Ваня, отмерь дистанцию... Бери диск, Алешка...
      Это были русские физкультурники.
      Алешка, поджарый и длинный, в пестрых, черно-красных трусах, сделав выпад левой ногой, ревизовал прищуренным глазом требуемое расстояние и мускульным инстинктом рассчитывал силу броска. Каменная тарелка диска тяжелила его закинутую назад, напряженную в кисти руку.
      - Вали!..
      Алешка свился в спираль, разогнулся мгновенной пружиной, врылся ногою в стопорящий ее песок, выбросившая энергию рука забыто медлила в воздухе - и взоры всех шли дугой, за коловращением летящего диска.
      Туркмены не утерпели. Все, сколько их было на лодках, сохраняя медлительность в спешащих шагах, двинулись с пристани на берег, сгрудились толпою на почтительном расстоянии от игравших и увлеченными глазами стали следить за игрой. Каждый новый полет диска отражался быстрым, гудящим шепотом в их ораве. В лице Ходжи я заметил азарт. Плотный и коренастый Элки выдвигался вперед, улыбаясь как зачарованный. Выйдя несмело из круга туркмен, он вдруг решился, пробежал несколько шагов по направлению к игравшим, остановился, поднял руку...
      - Агы... Давай мая брасат!.. Таварыш... Пазвалай мэн!..
      Физкультурники озадаченно оглянулись, поняли, засмеялись.
      - Вали, иди становись сюда... Давай ему диск... Вот будет потеха!.. Гляди, он нам покажет сейчас - за самую гору закинет...
      Физкультурники подхватили Элки, повели его, расчистили ему место, подали ему диск.
      - Стань! Вот так надо брать! - Алешка наложил пальцы Элки на ребро диска. - Вот... Теперь так, разверни плечо... Понял?.. Бросишь, когда скомандую.
      - Понымал. Давай. Хады старана... - Элки положил диск на землю, засучил широкие, синего полотна, штаны, нахлобучил поглубже тельпек, поднял диск, осмотрелся. Он был центром внимания.
      Алешка принял важную позу:
      - Ну... Готовься, как я говорил... Раз... Два... Вали!
      Элки повернулся на месте, что было силы кинул диск, потерял равновесие... Диск взметнулся высоко над головой, пошел стороной, - быстрее, быстрее, - хлоп - и плюхнулся в море.
      Неудержимый хохот покрыл хлюп воды. Хохотали неистово, сгибаясь и хлопая себя по коленям. Хохотали все - и русские, и туркмены. Туркмены хохотали громче и безостановочнее, со всхлипываньем, до слез, потирая ладони, закрывая лица руками... Элки смылся мгновенно. Никто бы не мог его сейчас обнаружить. Спортивная карьера его была окончена раз и навсегда...
      ...Я лежу на кошме, и темнота вокруг густа, как смола. Хаким ставит передо мною фонарь, ложится рядом со мной на живот, кладет перед фонарем листок бумаги и карандаш и говорит:
      - Учи меня!
      Каждый день, на пути из Баку, я учил его трудной русской грамоте. Хаким по-русски пишет ужасно, но он - пишет! И я диктую ему и исправляю его ошибки. Его узкоглазое, сосредоточенное лицо перед фонарем. Все остальное туловище, ноги и весь окружающий мир - в непроницаемой темноте. Только звезды еще существуют, но мы забываем и о них, и даже о плеске воды в наветренный борт забываем, потому что труден урок русской грамоты и потому что очень прилежен Хаким. Он жует карандаш, обдумывая, какие буквы он должен будет вывести, чтобы получилось слово "главный". "Ашхабад - это главный город Туркменистана". Вместо "главный" написано: "хлатни", но это не беда, и Хаким, конечно, добьется поездки в Москву для поступления на восточный факультет загадочной школы, которая называется "Вуз".
      Милые туркмены! Я целый час потратил на объяснения. И они поняли наконец, что закон прав, не давая мне допуска, и что я совсем не обижен, и что справедливость никем не нарушена.
      25.08.1929
      Мы трогательно прощались. Гуссейн вынес мои вещи на пристань. Командир лодки "Суринджа", пришвартованной к пристани с другой стороны, перетащил мои вещи к себе на палубу. С этого часа я становился его гостем: Ходжа-Кули познакомил его со мной. Ходжа-Кули сказал мне про него: "Дурды - савсым харош чылвек" - и позвал его к себе в лодку, и, когда старый Дурды Нияз, поглаживая черную бороду и освещая улыбкой глубокие морщины лица, взошел на палубу "Мусульманина", Ходжа-Кули, взяв меня под локоть, сказал мне:
      - Дай мне руку.
      Первое, что сделал Дурды, пожав мне руку, - он вынул из нагрудного кармана длиннополого серого халата серебряные часы и показал их мне, нажав пружинку. Я прочел на откинутой крышке: "За усердие на трудовом фронте от ТУР ЦИАКа - Дурды Софи Гели Ниязову. 1927 год".
      Дурды улыбнулся с достоинством и молча положил часы в карман.
      "Мусульманин" готов к отходу и не отходит только потому, что Элки не достал хлеба. Закрыты хлебные лавки. Между 3 и 4 дня Элки купил хлеб, я добываю еще 3 с половиной фунта сахару, фунт оставляю себе. В начале 5-го все на борту "Мусульманина", обмениваюсь с туркменами адресами, мне все по очереди жмут руку и ровно в 5 выбирают якорь. Машут руками...
      Ходжа, стоявший у руля, снимает шапку, делает мне несколько взмахов. Судно ушло совсем далеко. Вдруг вижу, кто-то лезет на мачту. Влез, снял флаг, машет им мне, потом по вантам спускается вниз.
      Пытливого человека не обескураживают временные неудачи. Томительно тянется время на берегу в ожидании нового рейса. Но для литератора это уйма возможностей для наблюдений, изучения местных обычаев, языков, фольклора. И постепенно появляются в дневнике новые записи. Какую же добрую службу сослужат они писателю позднее!
      И дело не только в рельефных зарисовках плавания по Каспию. Ценность для наших современников представляет свидетельство очевидца и о Красноводске - старом и юном городе, сегодняшний облик которого показался бы неузнаваемым путешественнику двадцатых годов.
      Итак, на туркменской лодке "Суринджа" появился новый матрос. Перед отходом из Красноводска новичка предупреждали о многих трудностях, с которыми он столкнется в море, а самого капитана охарактеризовали как угрюмого контрабандиста. Но на поверку все вышло иначе. Трудности с лихвой окупились знакомством с замечательным человеком.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      26.08.1929
      Лодка принадлежит Ниязу Дурды. Берет груза 1800 пудов. Из Красноводска в Куули зафрахтована Сольсиндикатом.
      Снялись с якоря, пошли 2-мя галсами к 17-й пристани - последней на краю города с востока. Пили чай. Отшвартовались. Пришли рабочие-грузчики туркмены и персы. Погрузка кирпичей - 3000 штук. Я недолго писал, потом забрался в трюм, выкладывал кирпичи. Работал часа 4. Малым ветерком, помогая веслом, пошли к 9-й пристани грузить ячмень. Я пошел в город, в прачечную. Прачечная - гордость Красноводска. Организована 2 месяца назад коллективом безработных при бирже труда, работает хорошо, вода из опреснителя. Ведро стоит 4 копейки. 8 рабочих. Стирка дешевая: 35 копеек белые брюки, 20 копеек рубашка. Обстирывает всю железную дорогу, - постельное белье от Москвы до Красноводска. "Убивает частника и проституцию". Скоро разрастется: берет 2-й дом, хочет устроить вторую прачечную для больницы и мастерские починки и чистки.
      В 12 часов осматривал городской опреснитель. В день 500 ведер воды, котлы, перегонка через пар. Соль осаждается в котлах с плоскостями "кличами". Вода получается кипяченая.
      Сегодня опять не уходим. Иду бродить по пристаням, захожу на пароходы, расспрашиваю, кто куда идет. У 3-й пристани моторная лодка. Говорят, через 2 часа уйдет на косу, повезет продукты изыскательской партии, вернется сегодня вечером или завтра утром. Решил съездить на косу.
      В 2 часа дня отправляемся.
      Предполагаемый канал в 14 верстах отсюда, в самом узком месте косы 200 метров длины - будет шириной в 120 м, глубиной 18 футов - 3 сажени. Работа будет производиться землечерпалками. Изыскательская партия будет работать месяц, если погода не помешает. В Красноводске предполагается постройка мола, камни уже добываются в Уфре.
      ... Уфра - складочное место для нефтяных (нефть, керосин, масла, бензин) материалов, провозимых наливом из Баку и отправляемых отсюда по Туркменистану. Имеется 8 баков, общей вместимостью приблизительно 400 000 пудов. Сейчас, в связи с постройкой Турксиба и по плану пятилетки, строятся еще баки, одни из них будут вместимостью в 250 000 пудов. Работают артели котельщиков, плотников, клепальщиков.
      Став матросом на "Суриндже", Павел Николаевич долго плавал по Каспию на лодке Дурды Ниязова. Побывали в Куули, на Кара-Бугазе, на Огурчинском, в Гасан-Кули, обошли большую часть восточного побережья Каспия.
      Попробуй-ка сунься до Волчьих ворот,
      Там парус, как плошку, на волны кладет,
      Там ветра четыре, там глаза четыре,
      Клади поворот в поворот.
      Там ясной погодою в рачьей квартире
      Пирует подводный народ.
      Попробуй-ка сунься, останься живым
      Мы лодку и парус тебе отдадим,
      Ходи себе в море, - Каспийское море
      Останется детям и внукам твоим,
      Когда ж борода твоя станет как дым.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      30.08.1929
      Снялись с якоря в 12.15, идем двумя парусами, хорошим ходом. Из Уфры вышел и обогнал нас пароход "Революция". Дурды - в меховой шапке, босиком, серая рубаха, синие штаны, Вытащил из каюты ружье --старинное, длиннодулое, заржавленное, однокурковое, с медными кольцами, скрепляющими ложе со стволом. Оглядел его внимательно, сел на кошме, поджав под себя одну ногу, другую согнув в колене. Стал чистить. Степенно вняв один за другим медные обручики, - два последних не дались сразу, - постучал по ним молотком, обстукал со всех сторон, сжал их руками - спали. Оборотной стороной молотка отвинтил большой шуруп, за курком, - ствол освободился от ложа и приклада. Из холстинного мешочка вынул паклю, пересыпал из него же дробь, продувая ее в ладонях, всыпал обратно. Чистил напильником ствол, придерживая его правой рукой, чистил левой. Встал, прошел на середину судна, взял кусок парусины, подложил ее под себя, сел, продолжал чистить.
      Гильшиняз - двоюродный, 26-летний брат Дурды, - на руле, в рыжей папахе, белом белье. Аман - старший сын, выправляет снасть. Шестнадцатилетний, младший сын Мемет - возится на кухне. Я - на запасной рее, оперся на круги канатов. Зеленая зыбь, идем очень быстро. Солнце жарит. Труба из кубрика торчит, прикрыта железным листом, дым стремительно стелется вниз, под парус. Точный горизонт, светлое-светлое небо.
      У Дурды широкие, плоские пальцы. На 2-м пальце от мизинца левой руки тонкое кольцо из медной проволоки. Черная борода как хорошо расчесанная жесткая пакля - только от висков, тонким перешейком под ухом и скулами, немного с сединой. Но очень глубокие морщины, вернее, глубоко прорезанные складки за губами, от щек полукругами, под подбородок. Нос прямой, мясистый. Изогнутые по краям черные брови, узкие, но густые.
      3 часа дня. Ветер усилился, качает, рябь по зыби, гребешки и брызги. Идем на оконечность Кызыл-Су. Пена за кормой. Дурды, встав во весь рост, протирает уже собранное ружье, упирая его вертикально перед собой. Идет к подветренному борту, - он над самой водой, - моет руки, сидя на корточках, потом вытирает их размотанным концом каната, стоя и поглядывая по сторонам, на море. Указывает мне по ходу судна рукой: "Во-он остров Челекен". Вижу чуть заметную полоску впереди. Складывает вместе с Меметом циновки, лежащие на юте вокруг каюты, вытряхивает их, чистит веником ют.
      ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
      Сим удостоверяю, что туркмен острова Челекена НИЯЗ ДУРДЫ в 1920 году оказал громадные услуги 1-й Советской Армии срочным и исправным перевозом по Каспийскому морю в тревожное время уполномоченных Реввоенсовета 1-й Армии тт. Немченко и Иомудского по делам службы, по поручению Реввоенсовета - к Персидской границе и работал честно и ревностно. В удостоверение этого ему т. Немченко было выдано удостоверение, аттестат, взятые у него Красноводской таможней.
      Немченко ныне служит в Москве, в НКИД. Сим свидетельствую изложенное и ревностную работу Нияз Дурды для Реввоенсовета.
      1924 - мая. Красноводск.
      Состоящий в распоряжении Совнаркома
      Туркреспублики Иомудский
      На обороте:
      Подлинность подписи Иомудского и достоверность факта - службы Нияз Дурды в 1920 году уполномоченным Реввоенсовета 1-й Армии удостоверяю подписью и приложением печати.
      Председатель Челекенского
      волисполкома Клычев
      Акционерное общество "Каспар"
      Управление Красноводского
      Торгового порта г. Красноводск
      СПРАВКА
      Настоящая выдана Управлением Красноводского торгового порта владельцу лодки "Суринджа", гр-ну МУРАДОВУ НИЯЗ ДУРДЫ в том, что он 13 апреля с. г., будучи на стоянке в ауле Карагель, первым отозвался на зов терпящего аварию судна на южной оконечности о-ва Челекена п/х "Фрунзе" и, невзирая на свой религиозный праздник, он - Мурадов - немедленно вышел на своей лодке к месту аварии, где при энергичной работе с командой судов "Иран" и "Буревестник" оказал большую пользу по выгрузке груза и снятию с меляка п/х "Фрунзе". Отмечая отзывчивость, стойкость и преданность делу оказания помощи терпящему аварию п/х "Фрунзе", ему - Мурадову Нияз Дурды - от лица Красноводского торгового порта объявляется благодарность и присваивается звание "Достойного моряка Каспийского моря".
      Начальник Красноводского
      Торгового порта Савельев
      31.08.1929
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      31.08.1929
      Проснулся около 6 утра - после восхода. Абсолютный штиль, стоим на месте, полощутся паруса, все спят, кроме Дурды, который на руле. Штиль, оказывается, начался с часу ночи, и мы всю ночь проболтались на месте. Встаю, купаюсь, плаваю вокруг судна. Затем прополаскиваю в море зеленые брюки, одеяло, носки, развешиваю все. Все встают. Пьем чай с хлебом. Дурды ложится спать. Мемет устраивает мне из весла, багра и одеял навес. Ложусь под него, как в низкую палатку, читаю "Тихий Дон".
      А Мемет рядом, читает по-туркменски толстый том избранных стихотворений Махтумкули, читает вслух, нараспев, ритмично, с преобладанием носовых звуков. Вчера вечером эту же книгу читал в каюте Гильшиняз...
      Достойный моряк Дурды Нияз
      За борт опускает железный кувшин
      И моет лицо, - но между глаз
      Никак не смыть ему трех морщин...
      А длинный дым его бороды
      Прячет алмазы морской воды,
      Но их от зари не упрятать никак:
      Она их тащит к себе в солончак.
      Достойный моряк Дурды Нияз
      Взглянул на часы, кладет намаз,
      Коленками глухо палубу бьет,
      Встает и опять поклоны кладет.
      А сыну Дурды шестнадцать лет,
      Он тоже достойный моряк,
      Глядит от руля на отцов силуэт,
      Посмеиваясь в кулак.
      Глядит, как, подпрыгнув с красной волны,
      Солнце взлетает в страну вышины
      И гонит бакланов в облачный лес,
      Лучи ощетинив наперевес.
      И горд Дурдыев сын Мемет,
      Других туркмен бесстрашнее он;
      Он первый в море за тысячу лет
      Посмел осмеять закон.
      ...По жестким зыбям бежит кулаз,
      Мечет широкий струйчатый след.
      Спиною к солнцу стоит Нияз,
      И к солнцу лицом - на руле - Мемет.
      1.09.1929, Куули
      Вышел на берег, зашел к управляющему соляными промыслами. Федорову 40 лет, до революции был телеграфистом, до приезда сюда работал в Кабарде и Чечне, работал в редакции газеты в Грозном. Интеллигентен, чрезвычайно энергичен и тверд и проведении партийной линии в работе с нацменьшинствами, хороший думающий организатор. Живет совершенно обособленно, со здешней приезжей интеллигенцией (человек 10: инженер, техник, бухгалтеры, конторщики, завхоз, их жены) не сближается и не позволяет никому распускаться. Всех держит, как говорится, в ежовых рукавицах. Очень чувствует свое одиночество, скучает. Если б он имел возможность получить отпуск, хотя бы в Баку, - встряхнулся бы для новой энергичной работы. Но пока такой возможности нет. Нет замены.
      Федоров много размышляет о работе с местным населением. Говорит, что с современного поколения уже сходят понемногу черты забитости, дети уже смелыми глазами смотрят на мир. Он призывает людей к самостоятельности, будит в них энергию, учит работать с удовольствием, воспитывает в них чувство ответственности за свою работу и преодоление страха перед ней.
      И еще задача: убить влияние мулл, ишанов - тех патриархов, которые тормозят прогресс в сознании молодежи. Для этого нужно быть примером местному населению, нужно заслужить уважение к себе.
      Привлекает на работу и женщин. Уже работают три. Это - важный агитационный фактор. За одну из них просил ее муж: "Моя жена очень хочет работать!" При мне еще две женщины просились - одна ходила полдня вокруг дома Федорова, не решаясь войти. Наконец, вошла со стариком-туркменом и встала так, чтобы ее из окна никто не увидел, - стыдится своих. Федоров охотно предоставляет им легкую, но заметную для других работу.
      Дал мне верховую лошадь для поездки на солеразработки...
      Путь верхом по степи, потом по соляному озеру, к месту разработок... Маленький домик и навес для лошадей... Спешился. На озере - только слой соли, воды нет, вода бывает зимой...
      Коканов - в прошлом беспризорный киргизенок, а теперь комсомолец, выдвинутый Федоровым в десятники. Он один заведует всеми работами на солеразработках, справляется прекрасно, управляет рабочими, ведет отчетность табеля. И другие есть. При этом характерно: пока за плечами такие работники чувствуют моральную поддержку Федорова - все идет прекрасно. Но стоит Федорову уехать, например, в Красноводск, люди сразу теряют уверенность в себе, и все разваливается. Вот этот момент Федоров стремится тоже преодолеть. Поэтому и не едет в отпуск пока. Сейчас он подготавливает себе и всем русским здесь смену из местных.
      Коканов говорит: "Мы киргиз дурак будем" - и хлопает себя по лбу, объясняя, что русские, коммунисты, себе денег в карман не кладут, а заставляют киргиз работать для самих же себя и что деньги идут киргизам же, а киргизы все еще чего-то боятся и сторонятся русских. Напрасно, мол. Русские строги - гонят с работы плохих работников, зато хороших заваливают работой и всячески выдвигают. По словам Коканова, есть три актива: 1-й "нервный" актив (горячащиеся в работе), 2-й - "деловой" (спокойные хорошие работники), 3-й - "вредный" (те, кто на глазах у начальства вылезают с работой, а чуть начальство отошло в сторону - лодырничают и вредят работе). Такой актив Коканов видит в среде мулл, ишанов, баев, еще попадающихся на работе. Их Коканов ненавидит...
      Путешествие тем временем подходило к концу. Пришел в Куули "Богатырь" большой пароход, которому предстояло отправиться с грузом соли в Баку.
      Простившись с туркменскими берегами, Павел Николаевич не простился еще пока с моряками-туркменами. И вот - очередное знакомство с новым экипажем. Вечером Павла Николаевича пригласили в каюту: Ходжи-Берди читал вслух, нараспев стихи Махтумкули. Здесь собрались все. Аман-Мемет, лежа на животе, занес ноги на нары, цокал языком и восклицал, качая головой. Читалось о праведной и о посмертной жизни, о том, что ждет праведников и грешников за гробом. Ходжи-Берди, интонируя на носовых звуках, доводя их почти до звона, делая длинные завывания на рефренах, - читал. Разные стихотворения он гнал на разные мотивы, то быстрым темпом и громко, то снижая голос почти до шепота. Он полулежал на кошме, подложив под бок подушку и уперев рукою голову. Иногда отрывался, отдавал приказания рулевому и тут же продолжал опять нежным тягучим голосом. В каюте на полу слабо светила керосиновая лампочка. В люк заглядывали звезды... Судно шло без огней, вода неслась мимо, шипя...
      1 Выписка из "Указа Его Величества Государя Императора Александра Александровича, Самодержца Всероссийского и прочая и проч." No 4756, хранящаяся в домашнем архиве.
      1 Гаврила Принцип (1894 - 1918) - национальный герой Югославии, главный организатор "Молодой Боснии". По заданию организации убил 28 июня 1914 года австрийского престолонаследника Франца Фердинанда (Сараевское убийство).