Прочитал это восторженное описание...
      Это было бы так, если б не было грязи, если б не было голодных, оборванных, полуживых людей. (Черт как бы с одной крайности не переехать на другую!)
      Вкратце следующее: квартир в Ташкенте нет. Живут в лавках, живут под навесами, живут под открытым небом, живут в ямах - где только не живут! Тысячи, миллионы людей...
      Продовольствие сравнительно дешево, но нет денег. Ни одно казенное учреждение не выплачивает месяцами жалованья. Жить буквально нечем, т. к. вещей на базаре никто не покупает, ибо их хотят продать все.
      В вагонах жить нельзя, через три, четыре дня всем предлагают в 24-часовой срок освободить вагоны.
      Свирепствует брюшной тиф, малярия и пр. Против нашего вагона лежат на земле овшивевшие больные. Запах испражнений настолько силен, что нельзя открывать окна.
      Не хочется употреблять таких суровых слов, как "ужас", "критическое положение" и т.п., которые слишком избиты для того, чтобы дать понятие о жизни в Ташкенте.
      Но надо искать слова, надо их искать, потому что опять-таки все обычные слишком избиты и потому, что я еще не научился выражать свои мысли именно так, как хочу. Слишком они неясны, слишком мгновенны и в то же время бесконечны. Ну, я не знаю, как это определить. Да, впрочем, определять и не нужно. Сам я всегда пойму свое состояние, когда буду перечитывать дневник, а чужой глаз, я думаю, в него не заглянет, а если случайно, против моего желания, и заглянет, так я буду очень рад, что он не все поймет...
      По приезде в Ташкент, буквально на следующий день, еще даже не представляя, где он будет жить, Лукницкий подал заявление на факультет общественных наук Ташкентского университета1 и пошел сдавать экзамены на общих основаниях, хотя по рабочей путевке он имел право на льготы. Поступил.
      Здесь фактически начались пробы литературной деятельности будущего писателя. Он познакомился и сразу на всю жизнь подружился с Б. Лавреневым, который тоже учился в университете, но на старшем курсе. Борис Андреевич сотрудничал в журнале "Искусство и театр" и, видя тягу к творческой работе, привлек к сотрудничеству в журнале своего нового юного друга - Павла Лукницкого. Так Лукницкий стал членом первой в Средней Азии советской литературной организации "Арахус", в создании которой он принимал участие вместе с Б. Лавреневым и С. Кашеваровым, в будущем - спецкором по борьбе с басмачеством.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      8.11.1921
      ...Поместился, наконец, в коридоре. Коридор смежный с квартирой. В конце большое окно. Я отделил часть коридора двумя старыми шкафами и образовал комнату. Одно плохо. Если жилец, который еще не приехал, будет протестовать - придется вышибаться...
      12.11.1921
      ...Вечером был в университете. Читались лекции о Достоевском, читались 4 часа. Лекторы говорили хорошо. Недалеко от меня сидела одна слушательница - красивая брюнетка с тонкими чертами лица. Решил познакомиться. Очень вежливо спросил, не знает ли она о существовании здесь литературных кружков. Мне повезло. Оказалось, что она организовала один и очень обрадовалась, что я интересуюсь литературой. После небольшого разговора и посоветовавшись с остальными членами, предложила мне вступить в этот кружок. Я, конечно, с радостью согласился...
      18.11.1921
      ...15 минут моей сегодняшней жизни были хороши. Я носился в облаках, в буквальном смысле этих слов. Я поднимался на аэроплане, и мало того потерпел аварию и едва не сломал себе черепа.
      Дело в том, что сегодня Авиаштаб устраивал публичные полеты. 10 минут стоят 150 000 рублей. У меня в кармане был аванс, и, попав на аэродром без желанья летать, я все же полетел, когда организатор спросил публику, кто же летит, и ответом ему было молчание. Я решил показать пример. Напялил на себя шлем. Подъем "Моран-Парадолья" был плавным, но сегодня очень сильный ветер, и вверху нас трепало очень и очень изрядно. Да, на вопрос авиатора: "Как вы желаете летать - над горами или делать всякие трюки?" - я ответил, что желаю делать трюки. Первый момент я не мог дышать от сильного ветра. Потом свыкся и дышал без особенных затруднений. Странно, что волнения у меня не было ни капли. Наоборот, я был так безмятежно спокоен, как редко бываю на земле. Эти не 10, а фактически 15 минут мне казались очень долгими, но сладко приятными. Когда мы опускались на землю, с большим креном из-за порыва ветра, машина от сильного удара встала на пропеллер, хвостом к небесам. Я лбом разбил стекло, которое служило защитой от ветра, и еле-еле, только благодаря ремню, удержался в сиденье. Но повис почти вниз головой. Без больших затруднений вылез оттуда и спрыгнул на землю. Аэроплан удержался в этом положении только потому, что пропеллер случайно встал поперек крыльев. Если б он стал вдоль крыльев, то ничто бы не удержало аппарат, он перевернулся бы вверх колесами. Тогда мне было бы плохо, т. к. единственная выдающаяся часть вверху - моя голова - была бы неминуемо раздавлена. Я сохранил полное присутствие духа и некоторое возбуждение проявилось только минут через 20, когда я уже был на местах для зрителей. Впрочем, оно было совершенно незаметно.
      Итак, со мной были крушения на паровозе, верхом, на велосипеде, на автомобиле и на аэроплане. За чем следующая очередь?..
      29.12.1921
      Служба. Механически я попал к Сомову - старой калоше, которого терпеть не могу. Жалованья получаю 700 000 рублей. У меня решительно нет свободного времени, кружусь, как черт в котле. С раннего утра до трех, до половины четвертого - бегаю по делам стройартели "Инженер", где я служу. С 4.45 минут - лекции в университете. Затягиваются иногда до 12 ночи... Сумбур в университете неописуемый. Никто ничего не знает. Лекции сменяются, переменяются, переходят из зала в зал совершенно независимо от расписания. Профессора не являются. Вчера и сегодня положенных по расписанию лекций вовсе не было - были пробные лекции, сходки и т. п. Университет посещаю не слишком аккуратно, запаздываю на первые лекции. Меня выбрали в издательскую комиссию при обфаке (факультет общественных наук. - В. Л.), выбрали в предметную комиссию, что за штука, еще не знаю, сейчас иду на первое собрание. Вообще собрания морят меня изрядно. Кроме того, со студентом Кашеваровым с педфака организовываю "общество поэтов". Желающих в университете человек 10. 1-е организационное собрание уже было.
      ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК "ИСКУССТВО И ТЕАТР" (13.07.1922)
      Из литературных организаций, существующих сейчас в Ташкенте, нам известна только одна - "Чугунное кольцо", преемственно образовавшаяся из "Арахуса" Ассоциация работников художественного слова.
      "Чугунное кольцо" объединяет 6 поэтов: Б. Лавренев, Нат. Тихомирова, С. Кашеваров, П. Лукницкий, В. Вольпин, Н. Рост-Левинская.
      По роду службы Лукницкий часто выезжал из Ташкента. Однажды он поехал в Аулле-Ату принимать отчет о перестройке железнодорожного моста через Таласс (позднее Турксиб) от инженера Шлома. Проездил три недели. Приехал и узнал, что собрания литобъединения "Чугунное кольцо" стали реже. Он был в отчаянии, потому что стихи, как ему казалось, стал писать лучше, а читать их было практически некому. Чтобы не терять времени, занялся самообразованием. И тут ему повезло - он вернулся в Петроград.
      Страна набирала сил, жизнь постепенно налаживалась. Ташкент был перегружен приезжими людьми, и официальные учреждения направляли людей по местам их постоянного жительства. То же самое произошло и с Туркестанским народным университетом. Таким образом, Лукницкий, как коренной петроградец, осенью 1922 года был переведен в петроградский государственный университет, также на факультет общественных наук. Он выбрал литературно-художественное отделение, а когда это отделение ликвидировали, перешел на этнолого-лингвистическое.
      Так начинают жить стихом
      И вот он вновь, после пятилетнего отсутствия, в родном городе. Как изменился Петроград! Следы войны повсюду. Голод, холод, мрак, разруха, разруха не только во внешнем облике города. Внутри его, в людях, ощущалась. Кто-то из знакомых его семьи погиб, кто-то эмигрировал. Некоторые из тех, что остались, затаились, потерялись в трудностях быта, в кажущейся безысходности.
      ...Фонари во тьме зарыты.
      Двери наглухо закрыты,
      Окна досками забиты,
      Нету ни души...
      Псов голодных бродит стая,
      Хвост под брюхо поджимая,
      Заунывно гулко лая
      В мертвенной тиши...
      Однако Павел Николаевич разглядеть занявшуюся в родном городе новую жизнь, в том числе и литературную.
      Тщательно конспектируя ненавистные порой лекции некоторых университетских профессоров, Лукницкий, впрочем, старательно учился, но с гораздо большим удовольствием он сочинял стихи и публиковал их в газетах, журналах, альманахах, сборниках - их развелось в ту пору тьма-тьмущая. Советская литература зарождалась, складывалась и развивалась в борьбе с различными буржуазными течениями и "школами". Во множестве возникали неофициальные литературные салоны и салончики с разнообразными уклонами.
      Еще неопытный, неспособный объективно оценить или отнестись критически к некоторым литературным авторитетам, Павел Николаевич не сразу разобрался, кто есть кто в многогранном литературном мире Петрограда. Сам он не писал дурных стихов. У него был как раз хорошо развитый, воспитанный вкус. Но молодость плюс чуть тщеславия, а еще удовольствие от литературных вечеров, встреч... Это был тот период, когда стихи ему диктовало только его "я". Ему нравилось читать свои стихотворения коллегам и друзьям, нравилось видеть свое имя напечатанным. И это было естественно.
      В 1922-м и в начале 1923-го он принимал самое горячее участие в официальных "Литературных вечерах". Под тем же заглавием выпускались и сборники - авторские издания. В "Вечере первом" выступили Л. Борисов, К. Вагинов, Вс. Рождественский, Л. Попова и некоторые другие литераторы. Павел Лукницкий, глядя на "маститых", не мог устоять...
      Но, попав в элитарный литературный мир и тесно общаясь в 1924 - 1929 годах с известными большими поэтами - Ахматовой, Мандельштамом, Лозинским, Тихоновым, Заболоцким, Лукницкий стал пересматривать отношение к различным салонам и к собственному слову. Вышел его первый сборник "Волчец". Похвалили кое-где одно-два стихотворения... Появилась заметка. Нет, его не ругали критики. Стихи грамотные, сборник ординарный, каких в ту пору выходило сотни. Может быть, Лукницкий чуть больше подражал "своему" Гумилеву... Но ведь не обошлось без подражаний Гумилеву и у многих других начинающих поэтов. А Лукницкий занимался им, изучал его, обожал его, был им просто ослеплен! Можно было быть менее самокритичным...
      И все же он скупил в магазине собственную книжку и в письме отцу написал, что стыдится своего сборника, потому что он эпигон, что "все это не то, не то", что надо делать свое дело. С в о е!
      Пришла весна, с нею - обостренное ощущение жизни: усилилась неудовлетворенность стихами, которые он писал, злость на себя, чувство безысходности, рожденное постоянным пребыванием в среде большого поэта Ахматовой. Там тоже не ругали его за стихи, даже наоборот, но там было абсолютно невозможно обрести себя, свое "я", свое назначение.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      11. 05. 1927
      В анкетах можно прочесть про меня, что я знаю французский язык... И напрасно Ленинградским университетом мне свидетельство выдано в том, что очень многому я там научился - и по словесным наукам и по прочему. Ничего я толком не знаю. Ни себя, ни других. Только вот светят мне, сливаясь, такие совсем не в книгах вычитанные, совсем не заученные и - очень хорошие вещи...
      Так что, когда Лукницкий в 1930 году поднялся на Памир, можно считать, что он не только пик открыл, но и отметил главную вершину в себе самом внутреннюю.
      Второй его сборник стихов - "Переход" - был другим. Тема в нем звучала актуальная, жизненная. Вырабатывалась позиция, и она требовала реализации действием.
      В литературном Петрограде тем временем появились новые люди одержимые, устремленные, боевые, каких он встречал на дорогах войны и строек. С одним из таких, старшим товарищем и поэтом Николаем Тихоновым, Лукницкий сразу же сдружился. Поступил в Институт живого слова, где стал членом его литкружка - студии. А может быть, он подружился с Тихоновым, потому что ощущал и в его стихах "гумилевское"... От пайков и пособий студентам, которые выдавались институтом из заработанных от организаций вечеров денег, Лукницкий отказывался. Он предпочитал наняться для приработка в порт - это давало ему возможность закалить себя и морально, и физически, как будто он предчувствовал, что в будущем пригодится - и в длительных путешествиях по необитаемым и суровым местам, и, еще позже, в блокадном Ленинграде.
      Вскоре сблизился с Н. Брауном, Вс. Рождественским, позже - с В. Саяновым, Б. Корниловым, В. Шишковым, О. Берггольц и многими другими ленинградскими поэтами и прозаиками.
      С 17 декабря 1924 года он - член Всероссийского Союза поэтов.
      Рецензия приемной комиссии
      Всероссийского Союза поэтов
      от 17 декабря 1924 г.
      Считаю, что с момента подачи первых стихов изменения в сторону улучшения настолько очевидны, что Лукницкого необходимо принять.
      Е. Полонская.
      Присоединяюсь к этому - Н. Тихонов.
      П. Лукницкий обнаруживает большую и часто самоотверженную любовь к поэзии. Стихи его вполне грамотны и формально дают право на принятие в Союз. Лукницкий способен расти.
      Вс. Рождественский.
      Правила приема в Ленинградское отделение Всероссийского Союза поэтов были строгими, хотя поэтических союзов и объединений в то время было много чуть ли не в каждом крупном городе России.
      В течение всего существования Ленинградского Союза поэтов в члены его принимали по написанным на отдельных листочках стихам, но внимательно следили за периодическими публикациями, за идейным и творческим ростом поэта, за его общественной работой.
      Желающий вступить в Союз приносил заявление, анкету и несколько стихотворений, чаще всего написанных от руки. На обратной стороне заявления автора, иногда на обратной стороне листика со стихами члены приемной комиссии делали свои выводы.
      Лукницкий в 1925 году стал членом Всероссийского Союза писателей, в 1931 году вступил в ЛОКАФ - Литературное объединение Красной Армии и Флота. Членом Союза советских писателей СССР стал с момента его организации хранящийся в архиве членский билет, подписанный Максимом Горьким, выдан ему 10 июня 1934 года.
      Методы работы приемочной комиссии
      Ленинградского отдела Всероссийского Союза поэтов
      Приемочная комиссия рассматривает предоставляемый в Союз поэтов материал, руководствуясь следующими принципами:
      1. Так как Союз поэтов является организацией, занимающей по отношению к формальным группировкам нейтральное положение и преследующей главным образом цели профессионального объединения, приемочная комиссия прежде всего предъявляет к представляемому материалу требования определенной технической грамотности вне зависимости от того, к какому направлению в литературе автор себя причисляет. Минимум этой грамотности слагается из:
      а) знания элементарной грамматики современного поэтического языка;
      б) знакомства с основными задачами современной поэзии;
      в) способности к самостоятельному поэтическому пути.
      Вместе с тем комиссия считает одним из главнейших условий приема живую связь автора с вопросами революционной современности.
      Лица, удостоверяющие всем трем пунктам условий приема, зачисляются в действительные члены Л/о Всероссийского Союза поэтов.
      Лица, удовлетворяющие только по двум пунктам, хотя бы и не в полной мере, зачисляются в члены-соревнователи Л/о Всер. Союза поэтов. Лица, имеющие определенное литературное имя, представившие печатные труды и доказавшие, что литература является их профессиональным занятием, принимаются простым решением общего собрания комиссии.
      Порядок работы комиссии
      1. Рукописи представляются секретарю Союза, который ведет регистрацию поступающего материала.
      2. Рукописи рассматриваются индивидуально членами приемочной комиссии, которые на отдельном листе пишут свое мотивированное мнение.
      3. Общее заседание комиссии для сводки отзывов и разрешения могущих возникнуть разногласий собирается не реже одного раза в месяц.
      4. Рукописи обратно авторам не выдаются, а вместе со сводками комиссии поступают в архив Союза.
      Приемочная комиссия Ленинградского отдела Всероссийского Союза поэтов доводит до сведения всех лиц, желающих вступить в число членов Союза, что им надлежит представлять материал в количестве не менее 10 оригинальных стихотворений, а также печатные труды (если таковые имеются) на имя секретаря правления или его помощника.
      Примеры:
      В правление Союза поэтов
      Алексея Толстого
      ЗАЯВЛЕНИЕ
      Прошу о зачислении меня в члены Всероссийского Союза поэтов.
      Книги: 1) 1-я книга стихов, 1907 г.
      2) За синими реками
      3) Детская книжка в стихах, 1924 г.
      Подпись Алексей Толстой
      В число членов Л/о ВСП принят. Протокол No 20 Правления от 7.IV. 25 г.
      Круглая печать Секретарь Подпись
      Л/о Всероссийского
      Союза поэтов
      В правление
      Ленинградского Отделения
      Всероссийского Союза поэтов
      Прошу принять меня в число членов Союза.
      Подпись О. Э. Мандельштам
      24 янв. 1927 г.
      В верхнем левом углу заявления помечено:
      "Принят в действит. члены Засед. Правления 28/I - 1927
      П. Лукницкий
      В Союз поэтов
      Заболоцкого Николая Алексеевича
      ЗАЯВЛЕНИЕ
      Прошу принять меня в число членов Союза. Стихи прилагаю.
      Подпись Н. Заболоцкий
      Адрес: ул. Кр. Зорь, д. 73/75
      Мансарда, ком. 5
      К этому заявлению приложены анкета, пять листков рукописных стихов и резолюция К. Вагинова и В. Эрлиха на обороте.
      Резолюция на заявление Николая Брауна
      Н. Браун еще не знает точно пределов своего голоса. Он весь увлечен его порывом. Но в этом порыве он честен до конца. Отношение к слову взыскательное, несомненный вкус, яркая динамика строфы. Все это дает право принять его в Союз поэтов.
      Вс. Рождественский
      Брауна, конечно, следует принять в Союз. Он еще не овладел собственным стихом, а когда овладеет, будет настоящим поэтом.
      Е. Полонская
      Принять Н. Тихонов.
      Принять А. Крайский.
      Резолюция на заявление Марии Комиссаровой
      Стихотворение в 8 строф - приложено.
      Не знаю, чем она отличается хотя бы от Н. Рославлевой и многих других "девушек с новым сознанием". Но стихи ее печатаются и, видимо, будут печататься. Формальных отводов для поступления в Союз не вижу.
      Вс . Рождественский
      Не нравится мне это тряпичное одеяло - Тихонов, Мандельштам и космизм второго сорта. Поговорим. Кому это надо?
      Е. Полонская
      Стихи грамотные. Основания для отказа нет.
      А. Крайский
      Принять Н. Тихонов
      Резолюция на заявление Е. Рысс
      (На обратной стороне "мнений" рукопись 6-й, 7-й, 8-й частей поэмы, подписанной 1924 - 25 гг.)
      Чрезвычайно слабо. Если бы не билет М. С. П. (Московского Союза поэтов. - В. Л.), полагаю, что даже вопроса не могло бы быть о принятии. При наличии онаго, придется, очевидно, передать на рассмотрение правления.
      Вольф Эрлих
      Формальные основания для принятия имеются.
      Вс. Рождественский
      Причин к непринятию не вижу - стихи действительно слабые, но не безнадежны.
      К. Вагинов
      По-моему, рано в Союз.
      Н. Тихонов
      Совсем не плохо. Принимали гораздо худших. Если бы он приложил только поэму, вероятно, не возникло бы разногласий. Я за прием.
      А. Крайский
      Таких документов в архиве Лукницкого более полусотни, но есть два десятка более раннего периода...
      На четвертушке листа писчей бумаги рукой Н. Тихонова написано: 23 сентября 1920 г.
      Секретарю Петроградского Отделения
      Всероссийского Союза поэтов
      ЗАЯВЛЕНИЕ
      Желая вступить в члены Всероссийского Союза поэтов, посылаю Вам, согласно правилам Союза, 15 своих стихотворений.
      Николай Семенович Тихонов
      Адрес:Петроград, Гороховая, 11, кв. 20".
      На оборотной стороне листка рукой Н. Гумилева черными чернилами, по правилам новой орфографии:
      "По-моему, Тихонов готовый поэт с острым виденьем и глубоким дыханьем. Некоторая растянутость его стихов и нечистые рифмы меня не пугают. Определенно высказываюсь за принятье его действительным членом Союза.
      Подпись Н. Гумилев
      Ниже, рукой М. Л. Лозинского:
      "В стихах Тихонова есть недостатки более глубокие, чем отмеченные Н. С. Гумилевым, но и они не мешают признать Тихонова - поэтом. Полагаю тоже, что он может быть принят в действительные члены Союза.
      М. Лозинский
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      9. 12. 1925
      Вечером у меня были Тихонов с М. К.1. Пришел сначала он, - с какого-то заседания, а через несколько минут и она. Тихонов жаловался, говорил, что эти собрания ему осточертели, жаловался и на свою студию в Институте живого слова - "стихи там пишут ужасные". И он попросил меня прочесть мои стихи, говоря, что давно не слушал и соскучился по культурным стихам. Я прочел несколько, и он не ругал их. Пили чай, говорили много о разных разностях. Я рассказал Тихоновым биографию Гумилева. Ушли они часов в 12, чтобы попасть на трамвай.
      ...У меня обедал Вс. Рождественский. Он устроился в Госиздате "штатным переводчиком всех стихов, которые будут попадаться в прозаических текстах".
      Спрашиваю его, пишет ли. Говорит, только по заказу, и не хочет читать. Значит, последняя халтура, если даже Всеволод не хочет читать!
      После обеда поехал к Тихонову и просидел у него до 9-ти - слушал его стихи, он с удовольствием читал свои старые - 13-го, 14-го, 16-го, 20-го годов и показывал свой архив. Архив колоссальный. Среди стихов много юмористических. Рассказывал о себе. Говорит и читает увлекаясь. В тех местах своих стихов, которые ему кажутся хорошими, прерывает чтение восклицаниями: "Здорово?.. А?.."
      Вскоре произошло событие, взволновавшее всю литературную общественность, и не только литературную. Не стало Есенина. Павел Николаевич был с ним знаком, встречался в Союзе, а в то утро он, как секретарь Союза поэтов, был в гостинице "Англетер", а потом - все дни до отправки гроба с телом в Москву - был связан с последними хлопотами и проводами поэта.
      Сегодняшний читатель может и не знать (ведь сколько поколений сменилось) некоторых литературных имен тогдашнего Ленинграда, упоминающихся в записях. Некоторые из упомянутых были друзьями Есенина, другие в эти последние дни так или иначе соприкасались с поэтом и его творчеством.
      Вот эти люди: поэты Николай Тихонов, Всеволод Рождественский, Илья Ионов (он же заведующий Ленинградским отделением Госиздата), Вольф Эрлих, Михаил Фроман, Илья Садофьев, Василий Каменский, Николай Клюев, Николай Браун, Елизавета Полонская, Мария Шкапская, Ида Наппельбаум; прозаики Борис Лавренев, Георгий Устинов, Николай Никитин, Борис Четвериков, Николай Баршев; актриса Эльга Каминская; литературоведы Борис Эйхенбаум, Павел Медведев, Борис Соловьев; фотографы Моисей Наппельбаум, братья Виктор и Александр Буллы.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      Декабрь 1925
      Утро в гостинице. У Есенина - Эрлих, Устинов и кто-то еще. Есенин и Эрлих брились. Оставив бритвенный прибор, Есенин сказал: "Черт знает, что за гостиница... Даже чернил нет..." Что-то говорили в тоне самом обыденном, полушутливо. Потом Есенин вынул из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и засунул его во внутренний карман Эрлиху. Тот поднял руку, хотел вытащить и прочесть.
      - Брось, не читай... Успеешь... - с улыбкой сказал Есенин.
      Эрлих не стал читать и забыл о бумажке - забыл до следующего дня, когда в гостинице, у тела Есенина, Устинов ему напомнил о ней. Эрлих вынул из кармана и прочел написанное стихотворенье: "До свиданья, друг мой, до свиданья..."
      Весь день 27-го до 6 вечера Есенин, Эрлих и Устинов провели вместе, в разговорах не было решительно ничего необычного. Говорилось о том, что завтра предстоит много беготни по городу, говорилось о журнале, который хочет организовать Есенин. В 6 часов все ушли, и Есенин остался один. Эрлих забыл у Есенина портфель и около 8 вечера зашел за ним. Дверь была незаперта, Есенин принял его, несколько минут болтали. Есенин хотел спать. Эрлих ушел.
      В этот день у Фромана собрались: Лавренев, Баршев, Спасский, я, Наппельбаум и еще несколько человек. В десятом часу к Фроману пришел и Эрлих. Болтали о разных разностях, между прочим, и о Есенине. Шутили, смеялись, вечер прошел обычно. Часа в 2 ночи все разошлись. Эрлих остался у Фромана ночевать.
      Утром 28-го, около 9 с половиной часов, Эрлих пришел в гостиницу к Есенину. Стучал. Долго не открывали. Эрлих позвал коридорного. Открыли дверь запасным ключом.
      Описание комнаты - известно. Эрлих позвонил в Госиздат Садофьеву, позвонил Фроману. Пришли сейчас же они и те, кто случайно оказался в Госиздате: Вс. Рождественский, Б. Лавренев, П. Медведев и др.
      Милиция (на полу нашли разорванную фотографию, карточку сына).
      Позвонил в "Вечернюю Красную газету". Половина номеров тиража была уже выпущена. Другая половина вышла с таким извещением: "Сегодня в Ленинграде умер поэт Сергей Есенин".
      Отправил телеграмму в Москву сестре, жене.
      Есенина положили на дровни - на нем было белье и брюки, ботинок и пиджака не было. Накрыли простыней. Отвезли в Обуховскую. Комнату запечатали.
      В 3 - 4 часа дня почти все уже знали о смерти Есенина. Позднее узнали и об обстоятельствах смерти. Тихонов был ошеломлен, говорил по телефону с Фроманом, узнав из газеты. Мне звонили от пролетарских поэтов (Ленинградское отделение ЛАПП. - В. Л.), спрашивали подробности. Вечером было экстренное заседание "Содружества писателей".
      29. 12. 1925
      Утром - заседание правления Союза поэтов. Утром приехала жена Есенина Софья Андреевна. Ее встретила Шкапская. На автомобиле со Шкапской и с Ионовым поехали в Госиздат за документом, а затем уже без Ионова в Обуховскую больницу. Шкапская неотлучно была с Софьей Андреевной весь день; они вдвоем хлопотали у тела.
      В пять часов вечера в помещении Союза писателей (Фонтанка, 50) была назначена гражданская панихида.
      В углу первой комнаты - возвышение. Комната полна народу, не протиснуться. Тихонов, Садофьев, Полонская, Пяст, Рождественский, Клюев, Каменский, члены "Содружества", пролетарские поэты, большинство членов Союза, посторонняя публика.
      Около 6 часов привезли тело Есенина. Оркестр Госиздата, находившийся во второй комнате, заиграл похоронный марш. Тихонов, Браун, я и еще человек 6 внесли гроб, поставили на возвышенье, сняли крышку. Положили в гроб приготовленные заранее цветы. С двух сторон - венки. На одном - лента: "Поэту Есенину от Ленинградского Отделения Гос. Издата"...
      В течение часа длилось молчание. Никто не произносил речей. Толпились, ходили тихо. Никто не разговаривал друг с другом, а посторонних, которые стали шептаться, просили замолчать: Софья Андреевна стояла со Шкапской у стены - отдельно ото всех. Бледный и измученный Эрлих - тоже у стены и тоже отдельно. Тут он уже не хлопотал - предоставил это другим. Клюев стоял в толпе и, не отрываясь, смотрел на Есенина. Плакал.
      В гроб, в ноги Есенину, кто-то положил его книжки, и наверху - лежало "Преображенье".
      От толпы отделилась какая-то молодая девушка в белой меховой шляпке, подошла к гробу. Встала на колени и склонила голову. Поднялась. Поцеловала руку Есенину. Отошла. Какая-то старуха, в деревенских сапогах, не то в зипуне, не то в овчинном полушубке, подошла к гробу. Долго крестилась. Приложилась и тоже заковыляла назад. Больше никто к гробу не подходил.
      Около 7 часов явился скульптор Золотаревский со своими мастерами. Гроб перенесли во вторую комнату. Поставили на стол. Публику просили остаться в первой комнате. Во второй тем не менее скопилось много - все свои.
      Софья Андреевна в кресле в углу, у печки. С виду спокойна. Шкапская потом говорила, что весь этот день С. А. была в тяжелом оцепенении. Тихонов - белый - сидел в другом углу на стуле, отдельно от всех. Какой-то интервьюер схватил его за рукав: "Несколько слов, товарищ Тихонов. Несколько слов". Тихонов устало отмахнулся от него рукой.
      Было тихо. Только в соседней комнате гудел разговор оркестрантов... Один из них штудировал маленькую летучку - извещенье о гражданской панихиде и о проводах тела Есенина, которую разбрасывали по городу газетчики.
      Публика прибывала. Стояли уже на лестнице. Пришел Ионов, давал распоряжения. Я пошел отыскивать ножницы. Софья Андреевна отрезала прядь волос - всегда пышно взлохмаченных, а сегодня гладко зачесанных назад.
      Маски сняты. Гроб перенесен опять в большую комнату. Хотели отправляться на вокзал, но исчезла колесница. Тихонов и еще кто-то побежали в бюро похоронных процессий за другой.
      Фотограф Булла раздвинул треножник, направил аппарат на гроб. Все отодвинулись. По другую сторону гроба встали Ионов, Садофьев, еще несколько человек, вызвали из толпы Клюева и Эрлиха. Они медленно прошли туда же и встали в поле зрения аппарата.
      Кто-то сзади усиленно толкал меня, стараясь протиснуться к гробу, чтобы быть сфотографированным. Но толпа стояла так плотно, что пробраться он все же не сумел.
      Вспыхнул магний.
      Колесница стояла внизу. Стали собираться в путь. Браун, Рождественский, я поднесли крышку гроба и держали ее, пока друзья Есенина прощались с ним. Клюев склонился над телом и долго шептал и целовал его. Кто-то еще подходил. Крышка опущена. Мы вынесли гроб. Вторично заиграл оркестр.
      Погода теплая. Мокрый снег ворочается под ногами. Темно. Шли по Невскому. Прохожие останавливались: "Кого хоронят?" "Поэта Есенина". Присоединялись. Когда отошли от Союза, было человек 200 - 300. К вокзалу пришло человек 500.
      Товарный вагон был уже подан.
      Поставили гроб в вагон - пустой, темный...