В то время Гумилев начал жадно читать новейшую литературу, увлекся русскими модернистами - Бальмонтом, Брюсовым, Белым. Скрупулезно изучает периодические издания и, главным образом, новый, входивший в моду журнал "Весы".
      Такое благоприятное совпадение: юноша возвращается в 1903 году из Тифлиса в Царское Село, в Петербург, в гимназию, и в это же время с начала 1904 года рождается журнал, в котором В. Брюсов начал осуществлять свою давнюю заветную мечту - создание в России "Школы нового искусства", как у французских модернистов, и, кроме того, начинает наконец выпускать журнал по западноевропейским образцам: тонкий, красивый, совершенно оформленный, с заставками, виньетками, иллюстрациями. Направление журнала нравилось Гумилеву: не общественно-политический, не партийный орган печати. Только литература, только искусство.
      В "Весах" собрана европейская художественная элита, и Гумилев открывает для себя фантастически заманчивый мир - мир нового искусства.
      Позже он будет предельно активен в создании контактов с французской литературой и станет ее пропагандистом в России.
      А пока жадно читает обзорные, программные выступления символистов, критические статьи о произведениях русской и западной поэзии, прозы, живописи. Он представляет, чувствует людей, с которыми он должен, хочет и будет говорить и дружить. Это - мэтры, это великие мастера, именно те, к которым надо тянуться и на сравнении с которыми он будет оттачивать свое мастерство.
      Зреет план поездки во Францию. План глубоко спрятан, о нем еще никто не знает. Но когда это может осуществиться? Времени терять нельзя: гимназисту скоро девятнадцать. И хотя он учится второй год в седьмом классе - это его нимало не огорчает.
      Можно сказать, что в 1904-1905гг. и до середины 1906г., то есть до самого отъезда в Париж, Гумилев ждал каждого номера "Весов" с нетерпением и читал все от корки до корки. Особенно прислушивался к В. Я. Брюсову, поставившему целью журнала не только объединить русских символистов, но пропагандировать свою основную эстетическую концепцию свободы искусства, впрочем, лишь на страницах "Весов", где он намеренно ограничивал личную заинтересованность вопросами общественно-политическими и революционными.
      Брюсов предстал перед Гумилевым идеологом свободного искусства, пропагандистом нового, западного.
      В "Весах" Гумилев знакомится с поэтами средневековья, с поэтами-парнасцами, символистами конца XIX века, постсимволистами "молодыми", а чуть позже читает их оригинальные произведения, поскольку начиная с 1905г. расширяется сфера деятельности журнала.
      В "Весах" No 1 за 1904г. Гумилев читает о "внутреннем брожении", которое, по мнению автора "Писем о французской поэзии" - постоянного корреспондента "Весов", французского символиста, проповедника "научной поэзии" Рене Гиля, должно привести к новому возрождению литературного творчества во Франции.
      И об оккультизме он узнал из "Весов". В No 2 за 1905г. там была опубликована статья о книге Папюса " Первоначальные сведения по оккультизму" с разъяснениям терминов для начинающих и портретами выдающихся деятелей современного оккультизма.
      Большое впечатление на Гумилева произвели отрывки из тюремных записок О. Уайльда.
      "До сих пор я верю, что от начала Бог создал для каждого человека отдельный мир и что в этом мире, который внутри нас, каждый и должен жить".
      "Мне не нужно напоминать вам, что только выражение своей жизни - для художника высший и единственный способ жить. Мы живем - поскольку воплощаем жизнь в слове".
      "В "Дориане Грее" я сказал, что величайшие грехи мира совершаются в мозгу. Но и все совершается в мозгу. Мы не знаем того, что мы не видим глазами и не слышим ушами. Глаз и ухо - это в действительности лишь каналы для передачи адекватных или неадекватных чувственных впечатлений. Это в мозгу - маки красны, яблоко душисто и поет жаворонок".
      "Человек, стремящийся стать тем, чего нет в нем, членом парламента, преуспевающим оптовщиком, выдающимся чиновником, судьей или кем-нибудь еще, столь же скучным, всегда достигает в том, к чему он стремится. В том его кара. Кому нужна маска, должен и носить ее.
      Но иначе обстоит дело с силами, движущими жизнь, и с теми людьми, которые воплощают в себе эти силы. Люди, которые заботятся только о воплощении собственного "я", никогда не узнают, куда это приведет их. Они не могут знать.
      В известном смысле слова, конечно, необходимо познать себя самого, как того требовал греческий оракул; это первый шаг ко всякому знанию. Но сознание того, что человеческая душа непостижима, есть последний вывод мудрости. Последняя тайна - мы сами. Если взвешено солнце, измерен путь луны, занесены на карту семь небес, звезда за звездой, все-таки остается еще одно: мы сами. Кто может вычислить орбиту собственной души?"
      Мысли, подобные мыслям Уайльда, рождались и у Гумилева, но были неоформленными и будоражили его, еще совсем мальчика, в Тифлисе, когда он бесповоротно поставил своей целью постижение премудрости выражения себя в Слове.
      Позже Гумилев процитирует слова Уайльда в своей статье "Жизнь стиха": "Сейчас я буду говорить только о стихах, помня слова Оскара Уайльда, приводящие в ужас слабых и вселяющие бодрость в сильных: "Материал, употребляемый музыкантом или живописцем, беден по сравнению со словом. У слова есть не только музыка, нежная, как музыка альта или лютни, не только краски, живые и роскошные, как те, что пленяют нас на полотнах венециан и испанцев, не только пластические формы, не менее ясные и четкие, чем те, что открываются нам в мраморе или бронзе, - у них есть и мысль, и страсть, и одухотворенность.
      Все это есть у одних слов".
      Пройдет время, и Гумилев благоговейно скажет о Слове:
      СЛОВО
      В оный день, когда над миром новым
      Бог склонял лицо свое, тогда
      Солнце останавливали словом,
      Словом разрушали города.
      И орел не взмахивал крылами,
      Звезды жались в ужасе к луне,
      Если, точно розовое пламя,
      Слово проплывало в вышине.
      А для низкой жизни были числа,
      Как домашний, подъяремный скот,
      Потому что все оттенки смысла
      Умное число передает.
      Патриарх седой, себе под руку
      Покоривший и добро и зло,
      Не решаясь обратиться к звуку,
      Тростью на песке чертил число.
      Но забыли мы, что осиянно
      Только слово средь земных тревог,
      И в Евангельи от Иоанна
      Сказано, что слово это Бог.
      Мы ему поставили пределом
      Скудные пределы естества,
      И как пчелы в улье опустелом
      Дурно пахнут мертвые слова.
      В Павловске, на концерте, Гумилев познакомился с братом Анны Горенко Андреем. С этого момента началась их дружба. Андрея он считал единственно культурным, превосходно классически образованным человеком на фоне всей царскосельской молодежи. Андрей Андреевич знал латынь, был прекрасным знатоком античной поэзии и при этом отлично воспринимал стихи модернистов. Он был одним из немногих слушателей Гумилева, слышал из уст автора стихотворения "Смерти", "Огонь", стихи "Пути конквистадоров", относящиеся к Анне Горенко, "Русалку" и поэмы. Андрей обсуждал с Гумилевым не только его произведения, но и современную поэзию, публиковавшуюся в журнале "Весы" и издательстве "Скорпион". И Аню Горенко Николай Степанович стал теперь видеть чаще - приходил к другу домой.
      А когда на пасхальной неделе затеял дуэль с гимназистом Куртом Вульфиусом, Андрей Горенко стал его секундантом. Правда, дуэль не состоялась - гимназическое начальство не допустило.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      АА:
      "В 1904 - 1905гг. собирались по четвергам у Инны Андреевны и Сергея Владимировича20, называлось это "журфиксы". На самом деле это были очень скромные студенческие вечеринки. Читали стихи, пили чай с пряниками, болтали. А в январе 1905 года Кривич женился на Наташе Штейн21 и они жили в гимназии на Малой, там же, где жил Иннокентий Федорович (Анненский. - В. Л.), только у них была отдельная квартира. У них собирались по понедельникам. Приблизительно то же самое было, только параднее, потому что там лакей в белых перчатках подавал.
      Папа меня не пускал ни туда, ни сюда, так что мама меня по секрету отпускала до 12 часов к Инне и к Анненским, когда папы не было дома. А на каток вечером папа запрещал ходить, так что я бывала там очень редко: каток бывал раз в неделю, вечером, по пятницам кажется. Тогда, например, нельзя было думать о том, чтобы принимать у себя гостей. Приходил Николай Степанович к брату Андрею, приходил Коковцев к нему же (очень редко); Гучковский - приятель Николая Степановича - был. А я была в таком возрасте, что не могла иметь собственных знакомых - считалось так.
      Коля был приятелем Андрея, потому бывал. Пока сестра не была замужем, бывали Дешевов (брат композитора), Селиверстов (директор радиостанции) и Кемниц (который потом под поезд бросился). Это были приятели моей старшей сестры.
      Валя Срезневская тут бывала всюду, неотступно. Валя - живой свидетель этого.
      У Штейнов бывали Максимов (В. Е. Евгеньев-Максимов. - В. Л.), теперь председатель Некрасовского общества, бывали какие-то петербургские товарищи. Раз был Слонимский Александр.
      Летом 1905 года я ни с кем из них вообще не виделась, кроме Штейна, который бывал у нас. В августе я уехала в Евпаторию. Тогда, собственно, произошла катастрофа. Папа вышел в отставку, стал получать только пенсию и поэтому решил отправить семью в провинцию".
      В октябре 1905 года вышел первый сборник стихов Гумилева "Путь конквистадоров". В ноябре В. Брюсов опубликовал в "Весах" рецензию на этот сборник. Рецензия строгая. Тем не менее в ней было и поощрение поэта: "...в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только "путь" нового конквистадора, и что его победы и завоевания - впереди".
      Гумилев ни разу не переиздал свою первую книгу. Он начал свой поэтический "счет для всех" книгой "Романтические цветы", изданной в Париже в 1908 году.
      После выхода книги Гумилев стал общаться с И. Ф. Анненским. Наверное, из-за разницы лет и положений - гимназист и директор гимназии - вначале все же довольно отдаленно. Скорее так: начал бывать у Иннокентия Федоровича. Сделал надпись Анненскому на экземпляре книги.
      Экземпляр книжки отправил и в Евпаторию другу - Андрею Горенко. И хотя многие стихи посвящены Анне Горенко, ей он книги не послал - их отношения были в разладе.
      Кто объяснит нам, почему
      У той жены всегда печальной
      Глаза являют полутьму,
      Хотя и кроют отблеск дальний?
      Зачем высокое чело
      Дрожит морщинами сомненья,
      И меж бровями залегло
      Веков тяжелое томленье?
      И меж бровями залегло
      Веков тяжелое томленье?
      И улыбаются уста
      Зачем загадочно и зыбко?
      И страстно требует мечта,
      Чтоб этой не было улыбки?
      Зачем в ней столько тихих чар?
      Зачем в очах огонь пожара?
      Она для нас больной кошмар
      Иль правда горестней кошмара.
      Зачем, в отчаяньи мечты,
      Она склонилась на ступени?
      Что надо ей от высоты
      И от воздушно-белой тени?
      В 1905 г. в Николаевской гимназии под редакцией Клушина выходил журнал "Горизонт". По рассказам матери, Гумилев сотрудничал в нем.
      Н а п и с а н ы стихотворения: "Смерти" и "Огонь".
      В октябре вышел первый сборник стихов "Путь конквистадоров".
      О Г у м и л е в е.
      Рецензия В. Брюсова на "Путь конквистадоров" (Весы, No 11).
      1906
      Но дальше песня меня уносит...
      Начался новый год жизни Гумилева, свободный, совершенно самостоятельный, таящий множество соблазнов и возможностей.
      К выпускным экзаменам почти не готовился, но тем не менее сдал их и 30 мая 1906 года получил аттестат зрелости.
      До этого Гумилев получил письмо от Брюсова с приглашением сотрудничать в "Весах".
      Из письма Брюсову 15.05.1906. Царское Село: "3-го апреля мне исполнилось двадцать лет, и через две недели я получаю аттестат зрелости. Отец мой - отставной моряк и в материальном отношении вполне обеспечен. Пишу я с двенадцати лет, но имею очень мало литературных знакомств, так что многие вещи остаются нечитанными за недостатком слушателей.
      Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там пять лет. Но так как мне очень хочется повидаться с Вами, то я думаю недели через три поехать в Москву, где, может быть, Вы не откажете уделить мне несколько часов".
      Началась интенсивная переписка. В течение восьми лет, до самой войны, Гумилев написал Брюсову семь десятков писем: из Царского; Парижа; Петербурга; Слепнева; из африканских путешествий. И во многих письмах посылал Брюсову свои стихи.
      В июле Гумилев уехал в Париж.
      Поселился сначала на бульваре St. Germain, 68, а потом на rue de la Gaite, 25. Поступил в Сорбонну. Регулярно получал от матери 100 рублей в месяц и, хотя укладываться в скромный бюджет было трудно, иногда сам посылал ей немного денег, часто писал. В. С. Срезневская вспоминает: "Гумилев был нежным и любящим сыном, любимцем своей умной и властной матери".
      Он бродил по Парижу и никак не мог надышаться им. Он так ждал этих дней и ночей, потому что твердо верил: у артиста, у художника в Европе есть общее отечество - Париж.
      Приходил к себе, в маленькую комнату с высокими окнами и свежими цветами. Он любил порядок, аккуратность, четкость, расписание в жизни. Воспитывал себя всегда быть выше случайностей, неожиданностей. Перечитывал Пушкина, Карамзина, Ницше, осваивал французскую литературу.
      В архиве Лукницкого хранятся книги из библиотеки Гумилева, которые изучал поэт, и острый след карандаша останавливает внимание - оказывается, вот о чем он думал, вот что тревожило его, что помогало его душе. Какие противоположные чувства соединялись в его сердце, какие разные мысли привлекали его...
      "Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью.
      ...Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух.
      ...Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?
      Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины, как самой опасной игрушки?"
      Ницше - мятежный, страстный, смущающий душу, и рядом - Карамзин, спокойный, ясный, простой: "Ровность и терпение. Презрение опасностей. Надежность победить. Опытность научает человека благоразумию".
      Он беседует с мудрецами, пытается понять себя, успокоить и примирить страсти, бунтующие в душе, ибо, он убежден, только тишина и спокойствие души помогают ей раскрыться, только стройность и ясность мыслей помогает мастерству.
      Из письма Брюсову. 30.10.1906. , Париж: "...я должен горячо поблагодарить Вас за Ваши советы относительно формы стиха. Против них долго восставала моя лень, шептала мне, что неточность рифмы дает новые утонченные намеки и сочетания мыслей. Но потом наступил перелом. Последующие мои стихи, написанные с безукоризненными рифмами, доставили мне больше наслаждения, чем вся моя предшествующая поэзия. Мало того, я начал упиваться новыми, но безукоризненными рифмами и понял, что источник их неистощим.
      Вы были так добры, что сами предложили свести меня с Вашими парижскими знакомыми. Это будет для меня необыкновенным счастьем, так как я оказался несчастлив в моих здешних знакомствах".
      Письма к мэтру важны Гумилеву: он нуждается в советах, ему еще хочется быть учеником, и все, что говорит его кумир, кажется справедливым, глубоким. Советы - как поводырь...
      Надо сказать, Брюсов не скупился на советы, и его страсть поучать, наставлять реализуется здесь как нельзя лучше: более терпеливого и благодарного ученика ему не встретить больше никогда.
      К конкретным советам Гумилев внимательно прислушивался - ему все важно, любая мелочь кажется откровением, - он не устает переделывать свои стихи, не боится начинать все сначала. Он пишет в письме 2 октября 1906 года к В. И. Анненскому-Кривичу: "Вы меня спрашиваете о моих стихах. Но ведь теперь осень, самое горячее время для поэта, а я имею дерзость причислять себя к хвосту таковых. Я пишу довольно много, но совершенно не могу судить, хорошо или плохо. Мое обыкновенье - принимать первое высказанное мне мненье, а здешние русские ничего не говорят, кроме: "Очень, очень звучно", - или даже просто: "Очень хорошо". Но я надеюсь получить от Вас более подробное мнение о моих последних стихах".
      В Париже Гумилев увлекается оккультизмом. Ахматова в 1925 году говорила Лукницкому, что Гумилев поехал в Париж, чтобы заняться оккультизмом. Но это не мешало ему посещать музеи и выставки, бывать во Втором русском клубе художников, читать выходящие книги русских и французских писателей, старинные французские хроники и рыцарские романы. Кроме того, он выписывает из России журнал "Весы" и книги.
      Переписывается с родителями, с Брюсовым, а с октября 1906 года и с Анной Горенко.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      12.01.1925
      О письмах Николая Степановича к АА.
      АА рассказывала мне их историю. Письма с 1906 по 1910 год Гумилев и АА после свадьбы сожгли. Письма следующих лет вместе с различными бумагами АА постепенно складывала в имевшийся у нее сундук. Сундук постепенно заполнялся ими доверху. Уезжая из Царского Села, АА оставила сундук на чердаке. Так он там и оставался. Недели за три до смерти Гумилева АА ездила в Царское Село. На чердаке сундука не оказалось, а на полу были разбросаны груды писем и бумаг. АА взяла из груды все письма к ней - те, что у нее хранятся. Больше писем она не нашла. А остальные - письма к отцу, к матери - АА по понятным соображениям не считала себя вправе брать: "Николай Степанович был жив, сама я - чужой человек там... Конечно, если бы я поехала туда недели на три позже, я бы их взяла".
      Гумилев записывает, побывав на Дягилевской выставке:
      "...религия управляет душой русского человека, народа в значительной мере и теперь... Первым же великим национальным художником был в России Александр Иванов. Это - гениальный человек: не продал за барские червонцы своей души и не писал в угоду сильным мира сего в модном стиле... нет, он дал чистый образ своей художественной душе.
      Иванов явился выразителем трех элементов духовного существа русского народа: религиозного, сказочного и реалистического - они окислились в удивительные образы, полные подъема и фантазии.
      ...Третий реалистический элемент воплотился в его превосходных этюдах к картине "Явление Мессии". Это не тот мелкий фотографический реализм, который заключается в копировании мушиными насестами складочек, а в понимании характера изображаемого, того внутреннего кузнеца, который выковывает на каждом лице свои морщины, складки и выпуклости, который выглядывает из блестящих или тусклых глаз человека.
      Борисов-Мусатов... по духу родной брат Нестерова и вместе с ним - всех русских пейзажистов, все произведения которых проникнуты этой грустью, как бесконечная русская осень, тихая пора очарованья, одетая в багрец и золото, как белая зима под темным небом, как бледно-зеленая весна, шумящая ручьями между пригорков, как жалостливо-улыбающееся короткое лето. Эту природу нельзя скрыть, потому что она запечатлелась навсегда в душе каждого русского художника".
      Из письма Брюсову. 11.11.1906. Париж: "Прежде всего спешу ответить на Ваш вопрос о влиянии Парижа на мой внутренний мир. Я только после Вашего письма задумался об этом и пришел вот к каким серьезным выводам: он дал мне осознание глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений. Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же рецепт, как и вызывание мертвецов, о котором так некрасноречиво трактует Элифас Леви".
      С каждым новым письмом - тон становится более деловым, поклонение Брюсову уже сочетается с проблемами практическими, житейскими. Он ищет источники для заработка, денег не хватает. Страдает от отсутствия солидных литературных знакомств.
      Послал письмо Бальмонту. Ответа не получил. Д. Мережковский и З. Гиппиус приняли его, но обошлись с ним откровенно издевательски.
      На Дягилевской выставке познакомился с художниками:
      М.Фармаковским, А. Божеряновым, И. Щукиным. Возникла идея русского журнала.
      В 1906 году н а п и с а н о:
      21 января в альбом Н. В. Анненской - стихотворение "В этом альбоме писать надо длинные, длинные строки как нити...".
      В январе в альбом Н. В. Анненской - стихотворение "Искатели жемчуга".
      Не позднее чем к началу 1906 года - стихотворения:
      "Но не будем таиться рыданья..."; "Я зажег на горах красный факел войны..."; "Мне надо мучиться и мучить..."; "Мой старый друг, мой верный дьявол..."; "Солнце бросило для нас..."; "Там, где похоронен старый маг..."; "Лето" ("Лето было слишком знойно..."); "Крокодил" ("Мореплаватель Павзаний...").
      Не позднее первой половины октября - стихотворения:
      "Императору" ("Призрак какой-то неведомой силы..."); "Загадка" ("Музы, рыдать перестаньте..."); "Каракалла" ("Император с профилем орлиным...").
      Во второй половине октября:
      - стихотворения:
      "Мне было грустно, думы обступили..." (впоследствии первая строка переделана так: "В мой мозг, в мой гордый мозг, забрались думы..."); "Он воздвигнул свой храм на горе...".
      - пьеса "Шут короля Батиньоля";
      - набросаны планы статей: "Культура любви"; "Костюм будущего"; "Защита чести".
      В первой половине ноября - стихотворение "Сегодня у берега нашего бросил..."; окончена статья "Культура любви". (Вероятно, и две другие?)
      Во второй половине ноября - стихотворение "Неоромантическая сказка".
      В первой половине декабря - стихотворение "На горах розовеют снега...".
      Во второй половине декабря - стихотворение "Франции" ("О, Франция, ты призрак сна...") и первая часть повести "Гибели обреченные".
      Н а п е ч а т а н о:
      Стихотворения: "Смерти" и "Огонь" (сб. "Северная речь", СПБ);
      "Крест"; "Лето" ("Лето было слишком знойно...")- см. (Литературный понедельник, Приложение к газ. "Слово", No 18-19);
      "Там, где похоронен старый маг..."; "Мой старый друг, мой верный дьявол..."; "Я зажег на горах красный факел войны..." (Весы, No 6).
      Несколько стихотворений - в газете "Русь".
      О Г у м и л е в е:
      Рецензия С. Штейна на "Путь конквистадоров" (Слово, No 360, 21 января).
      1907
      Мои мечты лишь вечному покорны...
      Новый год - новые хлопоты и новые планы.
      Медленно, но настойчиво Гумилев осваивается в Париже, отходит одиночество - появляются знакомства, дружба, увлечения. Иногда встречи приносят разочарование...
      Из письма Брюсову. 8.01.1907..Париж: "Многоуважаемый Валерий Яковлевич! Очень, очень благодарю Вас за Ваши письма, особенно за первое с рассуждениями о рифмах и размерах. Оно сказало мне то, что я и раньше чувствовал, но не мог применить на деле, потому что эти мысли еще не проникли в мое сознание. Эзотерическая тайна привела меня в восторг, и я ее принимаю вполне. Мой демон нашептывает мне еще разные мелкие сомнения, но я отложу их до нашего свидания, тем более что, как я слышал, Вы собирались приехать в Париж".
      Отношения с Мережковским и Гиппиус не состоялись. Визит к ним был оскорбителен для поэта. Но ему было не свойственно помнить зло, он считал, что высшая гордость - зла не заметить и ответить на него добром. И впоследствии никогда не позволял себе ни одного грубого и резкого слова по поводу людей, унизивших его. Раздражение и злость отбирают энергию, порабощают - их нельзя допускать к своей душе. Впрочем, он "отомстил", пишет Гумилев Брюсову 6 апреля 1908 года: "не могу не признаться в недавней мальчишеской шутке. Я познакомился с одной барышней, m-lle Богдановой, которая бывает у Бальмонтов и Мережковских, и однажды в Cafe d'Harcourt она придумала отнести мое стихотворение "Андрогин" для отзыва З. Н. Гиппиус, не говоря моего имени, ни моих литературных заслуг. Стихотворение понравилось, было возвращено с надписью "очень хорошо", и даже Мережковский отнесся к нему благосклонно. M-lle Богданову расспрашивали об авторе и просили его привести, но, конечно, ей не удастся это сделать. Так что, если "Андрогин" не будет в "Весах", для З. Н. (Гиппиус. - В. Л.) останется загадкой "застенчивый" талант-метеор (эпитет Образования)".
      И самая "страшная месть" - вторая.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      10.10.1926
      На собрании на Бассейной улице, где З. Гиппиус оказалась рядом с Николаем Степановичем, она очень кокетливо и игриво просила у него беспрестанно огня. Николай Степанович зажигал спичку, но не показал вида, что узнает Гиппиус...
      В конце 1906г. Гумилев энергично занялся подготовкой издания русского журнала, привлек к сотрудничеству, кроме М. Фармаковского и А. Божерянова, скульптора Николауса и художника Данишевского, и в первой половине января увидел свет "Сириус" No 1. Почти все стихи и вся проза - это Гумилев под разными псевдонимами. Некоторые из них он держал в секрете даже от сотрудников журнала.
      Написал также сам и обращение от редакции:
      "Издавая первый русский художественный журнал в Париже, этой второй Александрии утонченности и просвещения, мы считаем долгом познакомить читателей с нашими планами и взглядами на искусство.
      Мы дадим в нашем журнале новые ценности для изысканного миропонимания и старые ценности в новом аспекте.
      Мы полюбим все, что даст эстетический трепет нашей душе, будет ли это развратная, но роскошная Помпея, или Новый Египет, где времена, сплелись в безумьи и пляске, или золотое средневековье, или наше время, строгое и задумчивое.
      Мы не будем поклоняться кумирам, искусство не будет рабыней для домашних услуг. Ибо искусство так разнообразно, что свести его к какой-либо цели, хотя бы и для спасения человечества, есть мерзость перед Господом".
      ФРАНЦИИ
      О, Франция, ты призрак сна,
      Ты только образ, вечно милый,
      Ты только слабая жена
      Народов грубости и силы.
      Твоя разряженная рать,
      Твои мечи, твои знамена,
      Они не в силах отражать
      Тебе враждебные племена.
      Когда примчалася война
      С железной тучей иноземцев,
      То ты была покорена
      И ты была в плену у немцев.
      И раньше... вспомни страдный год,
      Когда слабел твой гордый идол,
      Его испуганный народ
      Врагу властительному выдал.
      Заслыша тяжких ратей гром,
      Ты трепетала, словно птица,
      И вот, на берегу глухом
      Стоит великая гробница.
      А твой веселый звонкий рог,
      Победный рог завоеваний,
      Теперь он беден и убог,
      Он только яд твоих мечтаний.
      И ты стоишь, обнажена,
      На золотом роскошном троне,
      Но красота твоя, жена,
      Тебе спасительнее брони.
      Где пел Гюго, где жил Вольтер,
      Страдал Бодлер, богов товарищ,
      Там не посмеет изувер
      Плясать на зареве пожарищ,
      И если близок час войны
      И ты осуждена паденью,
      То вечно будут наши сны
      С твоей блуждающею тенью.
      И нет, не нам, твоим жрецам,
      Разбить в куски скрижаль закона
      И бросить пламя в Notre Dame,
      Разрушить стены Пантеона.
      Твоя война - для нас война,
      Покинь же сумрачные станы
      Чтоб песней звонкой, как струна,
      Полить запекшиеся раны.
      Что значит в битве алость губ?
      Ты только сказка, отойди же,
      Лишь через наш холодный труп
      Пройдут враги, чтоб быть в Париже.
      Примерно через две недели вышел "Сириус" No 2; в феврале - "Сириус" No 3. И все.
      На обложке журнала было объявлено, что "открыта подписка на три месяца на литературно-художественный журнал "Сириус"". Было обещано, что "подписчики получат 6 нумеров, размером от одного до двух печатных листов, с репродукциями на отдельных листах".
      Три тоненькие серые книжки, утонувшие в сложных перипетиях судьбы и времени. Хрупкие, чуть пожелтевшие листки...
      В этом журнале все было впервые: и первые критические опыты поэта, и его первая проза.
      Из письма Брюсову.14.01.1907. Париж : "Кстати, о нашем журнале "Сириус". Дня через три я посылаю Вам первый номер..." И дальше: "...у меня отсутствует чисто техническое уменье писать прозаические вещи. Идей и сюжетов у меня много. С горячей любовью я обдумываю какой-нибудь из них, все идет стройно и красиво, но когда я подхожу к столу, чтобы записать все те чудные вещи, которые только что были в моей голове, на бумаге получаются только бессвязные отрывочные фразы, поражающие своей какофонией. И я о пять спешу в библиотеки, стараясь выведать у мастеров стиля, как можно победить роковую инертность пера...
      ...Вообще, мне кажется, что я уже накануне просветления, что вот-вот рухнет стена и я пойму, именно пойму, а не научусь, как надо писать".
      Гумилев не умел отступать перед неудачами - они распаляли его. Все горести, провалы, отчаянья он пытается обратить себе на благо, все обогащает душу, и поэтому неудач - нет, они - лишь барьер перед новой высотой. И кроме того, работа спасает, смягчает неприятности, не позволяет отвлекаться на них полностью.
      Из письма Брюсову. 24.03.1907. Париж : "Многоуважаемый Валерий Яковлевич! Только вчера я получил Ваше большое и милое письмо, где Вы разбираете мои стихотворения. Тысячу раз благодарю Вас за него: благодаря ему мои горизонты начинают проясняться и я начинаю понимать, что мне надо делать, чтобы стать поэтом. Вы, наверное, не можете представить, сколько пользы принесло оно мне. Я в последнее время сильно отвлекся от поэзии заботами о выработке прозаического стиля, занятиями по оккультизму и размышлениями о нем. Но Ваше письмо пробудило меня. Я поверил, что если я мыслю образами, то эти образы имеют некоторую ценность, и теперь все мои логические построения начинают облекаться в одежду форм, а доказательства превращаются в размеры и рифмы.