Николай Гумилев

      Так называемые точные науки делают возможным предвидение внутри законченной системы и на определенном уровне, однако в истории изолировать системы мы не можем, а уровень не от нас зависит. Поэтому всякое предсказание есть обман.
      История не наука, это искусство - место ее среди муз. Кто в расчете на непостижимое будущее решает строить свои действия, основываясь на неведомом прошлом, тот погиб".
      Наверное, Гумилеву нравились беседы с учеными-историками, парадоксальные, непривычные мнения. Новые люди, как и путешествия всегда дарили ему новые идеи и новые ощущения. Сближение с новым человеком - всегда путешествие в другой мир. Он жаждал увлекательных разговоров, как всегда жаждал приключений и новых путешествий. И его вечная мечта - Африка - жила в нем.
      Приехал в Петербург доктор Кохановский (ученый-путешественник. - В. Л.), был в гостях у Гумилева. Предупреждал его о трудностях путешествия в период дождей...
      Из африканского дневника Гумилева: "Приготовления к путешествию заняли месяц упорного труда. Надо было достать палатку, ружья, седла, вьюки, удостоверения, рекомендательные письма и пр. и пр.
      Я так измучился, что накануне отъезда весь день лежал в жару. Право, приготовления к путешествию труднее самого путешествия".
      Вспоминает Г е о р г и й И в а н о в: "Последняя его экспедиция (за год перед войной) была широко обставлена на средства Академии наук. Я помню, как Гумилев уезжал в эту поездку. Все было готово, багаж отправлен вперед, пароходные и железнодорожные билеты заказаны. За день до отъезда Гумилев заболел - сильная головная боль, 40 температуры. Позвали доктора, тот сказал, что, вероятно, тиф. Всю ночь Гумилев бредил. Утром на другой день я навестил его. Жар был так же силен, сознание не вполне ясно: вдруг, перебивая разговор, он заговорил о каких-то белых кроликах, которые умеют читать, обрывал на полуслове, опять начинал говорить разумно и вновь обрывал.
      Когда я прощался, он не подал мне руки: "Еще заразишься" - и прибавил: "Ну, прощай, будь здоров, я ведь сегодня непременно уеду".
      На другой день я вновь пришел его навестить, так как не сомневался, что фраза об отъезде была тем же, что читающие кролики, т. е. бредом.
      Меня встретила заплаканная Ахматова: "Коля уехал".
      За два часа до отхода поезда Гумилев потребовал воды для бритья и платье. Его пытались успокоить, но не удалось. Он сам побрился, сам уложил то, что осталось неуложенным, выпил стакан чаю с коньяком и уехал".
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      28.12.1967
      У меня был подлинный (африканский - В. Л.) дневник Гумилева - тетрадь с обожженными углами, плотная, размера листа почтовой бумаги. Эту тетрадь я, как и ряд других материалов, передал в начале войны А. А. Ахматовой на хранение, и она, вместе со всеми материалами, пропала. Впоследствии АА, долго уклонявшаяся от прямого ответа мне, только в 1962 г. рассказала, что все мои материалы, ей переданные на хранение, она, в свою очередь, передала на хранение Серг. Бор. Рудакову, что тот, кому она передала, погиб в штрафной роте, а все материалы остались в руках у его жены Лины Самойловны Рудаковой-Финкельштейн, которая, ничего не понимая в исторической ценности их, а видя в них только материальную ценность, скрывает их у себя и даже из-под полы распродает по высоким ценам каким-то неведомым АА покупателям поштучно.
      АА, дав адрес ее, сказала, что не советует обращаться к этой особе, ибо та, понимая, что совершила воровство, с перепугу может даже уничтожить все, чтоб не быть обвиненной в воровстве и спекуляции...
      Сегодня, перебирая свой архив, я нашел в нем листок, со сделанными мною в свое время выписками из африканского дневника Н. Г. ...
      Помню: дневник был подробным, записано было очень много. А эта выписка сделана из него только для обозначения некоторых моментов хронологии путешествия.
      В моей (неподписанной) статье, опубликованной в словаре Б. П. Козьмина об этой экспедиции, мною сказано:
      "Весной 1913 г. по представлению ак. В. Радлова был командирован Академией наук в качестве начальника африканской экспедиции на Сомалийский полуостров для изучения неисследованных племен галла, харраритов и др. и для составления коллекций предметов восточноафриканского быта по маршруту: Джибути - Дире-Дауа - Харрар - Шейх-Гуссейн - Гинир. Через полгода вернулся в Россию, привезя коллекции для Музея антропологии и этнографии.
      Экспедиция в Африку Гумилева и командированного в том же году Кохановского была первой снаряженной Музеем антропологии и этнографии экспедицией за все время его существования..."
      Гумилев получил командировку от Музея антропологии и этнографии Академии наук для поездки в Абиссинию с научными целями. Директор музея В. Радлов написал письмо Чемерзину, в котором попросил русского посланника в Абиссинии получить для Гумилева рекомендательное письмо от абиссинского правительства. Кроме того, Радлов направил просьбу в Главное артиллерийское управление выдать Гумилеву из Арсенала пять солдатских винтовок и 1000 патронов к ним. Академия наук ассигновала для экспедиции Гумилева 600 рублей.
      10 апреля 1913г. в 7 часов вечера на пароходе Добровольного флота "Тамбов" Гумилев и его любимый племянник "Коля-маленький"- Н. Сверчков вышли из Одессы и четырнадцать дней находились в море. Прибыли в Джибути. В Джедде ловили акулу. Это действо изложено в рассказе, напечатанном в "Ниве" в 1914г.под названием "Ловля акулы" и в книге Гумилева "Тень от пальмы".
      Из Джибути ехали сначала в пассажирском, потом в товарном, потом на дрезине. Приехав в Дире-Дауа, взяли переводчика и ашкера (проводника). Дальше путь в Харрар - верхами. В Харраре купили мулов, переменили переводчика. Ездили обратно в Дире-Дауа, наняли ашкеров. Вернулись в Харрар, где в ожидании разрешения идти в Атуси жили у турецкого консула, с которым познакомились на пароходе "Тамбов". Собирали коллекции, покупая различные предметы быта. Фотографировали, были в Индийском театре, обедали у Камиль Галеба, были у Дедязмача Тафари, фотографировали его и принцессу Лидж Иассу. Знакомились с местными жителями.
      4 июля с вьюками на мулах вышли в пустыню с целью достигнуть городов Шейх-Гуссейна и Гинира. Ночевали в палатке и под открытым небом, охотились, блуждали без дороги. Ашкеры попадались ненадежные. На пути встречались деревни. Переправлялись вплавь через реку Уаби, кишащую крокодилами, болели лихорадкой, голодали, перебивались без воды. Достигли Шейх-Гуссейна, фотографировали город и Священную книгу. Гумилев вместе с хаджи Абдул Меджидом и Кабар Абассом написал историю Шейх-Гуссейна. Дальше - в Гинир. Шли три дня. По пути в реке искали золото. В Гинире немного отдохнули, гуляли по городу, покупали вещи и продукты. Затем вышли в обратный путь другой дорогой. Снова переправа через Уаби. Снова дожди, глубокая непроходимая грязь. Пришли в Аслахардамо. Дальше - в Харрар.
      С 4 июня по 26 июля Гумилев вел краткий путевой дневник.
      Цель экспедиции - собрать этнографические сведения, материалы по истории культуры, фольклора. Условия экспедиции были тяжелыми. Районы, по которым надлежало пройти, были малоизучены, Гумилев практически был первый из европейцев, который с серьезными научными целями проходил по этим землям. Маленькая экспедиция продвигалась... записывались точные, скупые сведения о дорогах, о местных жителях, о погоде, о климате, об условиях жизни... Все сухо, подробно. А вечерами, когда темная ночь приходила и замирала, Гумилеву грезились истории - одна таинственнее другой... "На старинных виньетках часто изображали Африку в виде молодой девушки, прекрасной, несмотря на грубую простоту ее форм, и всегда окруженной дикими зверями. Над ее головой раскачиваются обезьяны, за ее спиной слоны помахивают хоботами, лев лижет ее ноги, рядом на согретом солнцем утесе нежится пантера".
      Свое задание Гумилев выполнил блестяще - привезенные им экспонаты легли в основной африканский фонд Музея этнографии в Петербурге.
      ...Есть Музей этнографии в городе этом,
      Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
      В час, когда я устану быть только поэтом,
      Ничего не найду я желанней его...
      ...Я хожу туда трогать дикарские вещи,
      Что когда-то я сам издалека привез...
      Вернувшись из Африки, Гумилев снял комнату на Васильевском острове. Снова в Тучковом переулке - "вторая тучка". В Царское приезжал лишь по праздникам.
      Вышел "Гиперборей" с пьесой Гумилева "Актеон", которую он написал после возвращения из Африки.
      Возобновились заседания "Цеха Поэтов".
      Можно предположить, что на каждом заседании Гумилев старался, чтобы "Цех" и группа акмеистов официально были равны и воспринимались как совершенно самостоятельные, независимые группировки. Все время повторялось, что "Цех" - свободная от всяких групп и партий организация, общество, где самое важное - свободные беседы о творчестве, об искусстве, где признаются и уживаются различные точки зрения. Тем не менее конечно же каждый раз Гумилев высказывался совершенно определенно в защиту акмеизма, он использовал любую трибуну для пропаганды своих взглядов, доказательств своих поэтических принципов. Идея нуждалась в обосновании и в практическом освоении - Гумилев на слушателях проверял твердость и оригинальность своих аргументов.
      Анна Ахматова: "И если Поэзии суждено цвести в 20-м веке именно на моей Родине, я, смею сказать, всегда была радостной и достоверной свидетельницей...И я уверена, что еще и сейчас мы не до конца знаем, каким волшебным хором поэтов обладаем, что русский язык молод и гибок, что мы еще совсем недавно пишем стихи, что мы их любим и верим им".
      Гумилев был уже далек от Вяч. Иванова - сила обаяния иссякла, удивление талантом, магией мастерства уступила место спокойному анализу творчества. Многое уже Гумилев не принимал в его творчестве, но тем не менее почтение к мастерству, глубине интеллектуального постижения мира и искусства конечно же осталось, и кроме того, никогда личная неприязнь не была для Гумилева поводом для сведения творческих счетов. Гумилев всегда был в творчестве выше своих личных симпатий и антипатий - он пытался по крайней мере остаться справедливым, вдумчиво отнестись к трудам тех людей, с которыми у него не было душевной близости.
      Вернувшись из африканской экспедиции, Гумилев стремится наверстать упущенное: не пропускает ни одного интересного события в городе - концерта, литературного вечера, спектакля, не отказывается ни от одной встречи и пирушки, он всегда считал, что все, что дарит нам случай, - богатство для поэта. Случайная улыбка, разговор о пустяках, прогулки, мучительные бессонницы - все для поэта благо и благодать.
      <>
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      29.01.1926
      АА: "...стремление Николая Степановича к серьезной работе нашло почву в "Цехе". Там были серьезные, ищущие знаний товарищи-поэты: Мандельштам, Нарбут, которые все отдавали настоящей работе, самоусовершенствованию.
      Городецкий сблизился с Николаем Степановичем осенью 1911г. - перед "Цехом", незадолго. Весной 1911г. с Городецким у Николая Степановича не было решительно ничего общего и никаких отношений. Интересно следить за датами собраний "Цеха": с одной стороны - количество собраний в первом, втором, третьем году (сначала 3 раза, потом 2 раза в месяц, а потом и еще реже). С другой стороны, видно, что собрания у Городецкого перестали бывать.
      "Нимфа", как ее звали, жена Городецкого Анна Алексеевна, искала развлечений, веселья, и конечно же такие собрания с казавшимися ей скучными и неинтересными людьми, как Николай Степанович, Мандельштам, например, были ей не по душе..."
      Сергей Городецкий, пожалуй, интересовал Гумилева больше, чем кто-либо в тот год. Люди столь различные оказались волею судьбы вместе - их объединила общая идея, желание следовать новым принципам в искусстве, создавать свои, новые традиции и ломать устоявшиеся мнения.
      Георгий Иванов писал, что, как правило, сходятся только крайности и только этим можно объяснить этот странный союз.
      Началось знакомство, вероятно, в 1908г.: Гумилев был приглашен участвовать в альманахе Городецкого "Кружок молодых", а в 1909г. Гумилев пригласил Городецкого участвовать в журнале "Остров". Дружбы и привязанности душевной не возникло, осталось - знакомство, более того, Гумилев довольно резко говорил о Городецком, а Городецкий язвительно отозвался о сборнике "Жемчуга", написав рецензию по псевдонимом Росмер37.
      И тем не менее в 1911г., после возвращения Гумилева из Абиссинии, они сблизились. "Городецкий, - говорила Ахматова, - искал в то время очередной спасательный круг".
      Гумилев, конечно же, понимая различие характеров и темпераментов, стремился объяснить самому себе, что же их сблизило, что ему понравилось в этом человек, что ему было интересно в нем. В его творчестве Гумилев ищет ответ и вот как объясняет свой интерес:
      "Сергея Городецкого невозможно воспринимать только как поэта. Читая его стихи, невольно думаешь больше, чем о них, о сильной и страстной и вместе с тем по-славянски нежной, чистой и певучей душе человека, о том расцвете всех духовных и физических сил, который за последнее время начинают обозначать словом "акмеизм". Гордость без высокомерия и нежность без слезливости, из этих элементов сплетается творчество Городецкого. По форме его стихи напоминают нам уже пройденный поэтом этап символизма. Если стиль писателя есть взаимодействие между его внутренним законом и законами языка и стихосложения, то Сергей Городецкий вместе с символистами отдает предпочтение первому...".
      В 1913г.Гумилев участвовал в чествовании приезжавшего в Петербург Э. Верхарна.
      В декабре этого года вышел последний, двойной, номер журнала "Гиперборей". На этом издание прекратилось.
      Н а п и с а н о:
      Зима 1912/13 года - стихотворение "Ислам" ("В ночном кафе мы молча пили кьянти...").
      9 апреля - стихотворение "Я сегодня опять услышал...".
      Около 23-24 апреля - стихотворение "Когда зеленый луч, последний на закате...".
      Вторая половина мая - стихотворение "Когда вступила в спальню Дездемона...".
      Лето - стихотворение "Африканская ночь".
      Сентябрь - пьеса "Актеон".
      Конец года-переведена поэма Вьеле Гриффена"Кавалькада Изольды; "Я вежлив с жизнью современною...".
      Переведены (большею частью осенью и в конце года) почти все стихотворения "Эмалей и камей" Теофиля Готье.
      Написана драматическая сцена "Игра".
      Н а п е ч а т а н о:
      Стихотворения: "Персей" (приложение к жур. "Нива", No 1); "Влюбленная в Дьявола" (в сб. "Сатанизм". М., к-во "Заря"); "Нет тебя тревожней и капризней..." , "Вилла Боргезе" (приложение к жур. "Нива", No 2); "Тразименское озеро" (приложение к жур. "Нива", No 4); "На Палатине" (приложение к жур. "Нива", No 5); "Да, мир хорош, как старец у порога..." (Нива, No 34); "Дездемона" (Нива, No 46); "Неаполь" (Заветы, No 5); "Пятистопные ямбы" (Аполлон, No 3).
      Переводы: Теофиля Готье - "Загробное кокетство", "Костры и могилы", "Средь шумов и криков" - из вариаций на тему "Венецианский карнавал"; "Поэма женщины" (Северные записки, No 12); "Слепой", "Песня" (жур. "За 7 дней", No 43); Франсуа Вийона - строфы из "Большого завещания" и баллада "О дамах прошлых веков" (Аполлон, No 4).
      Статья - "Наследие символизма и акмеизм" (Аполлон, No 1).
      Рецензии: "Вяч. Иванов. Нежная тайна" (Гиперборей, No 4); "Я. Любяр. Противоречия" (Гиперборей, No 4); "Антология современной поэзии. Изд. 2-е, переработанное и дополненное" (Аполлон, No 2).
      "Письма о русской поэзии": "Вяч. Иванов. Нежная тайна. Изд-во "Оры". СПБ."; "В. Гарднер. От жизни к жизни. Из-во "Альциона". М."; "А. Скалдин. Стихотворения. Изд-во "Оры""; "А. Рославлев. Цевница. Изд-во "Союз". СПБ."; "Я. Любяр. Противоречия. 3 тома, СПБ."; "В. Курдюмов. Пудреное сердце. СПБ."; "В. Шершеневич. Carmina. М." (Аполлон, No 3).
      О Г у м и л е в е:
      И. В. Инсаров. О "Цехе Поэтов" (газ. "Нижегородец",. Нижний Новгород, No 198, 211, 216, 248).
      В. Львов-Рогачевский. Символисты и наследники их (Современник, No 6).
      Б. С. (Б. Лавренев). Замерзающий Парнас (Жатва, No 4).
      Вступление от редакции к статье А. Долинина "Акмеизм" (Заветы, No 5).
      С. Городецкий. Некоторые течения в совр. русской поэзии (Аполлон, No 1).
      А. Е. Редько. У подножия африканского идола (Русское богатство, No 7).
      М. Кузмин. Рецензия на "Чужое небо" (Литературное и научно-популярное приложение к жур. "Нива", No 1).
      В. Брюсов. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм (Русская мысль, No 4).
      А. Долинин. Акмеизм (Заветы, No 5).
      Влад. Гиппиус. Литературная суета (Речь, 17 февраля).
      Д. Философов. Акмеисты и М. П. Неведомский (Речь, 17 февраля).
      М. Неведомский. Еще год молчания. Наша художественная литература в 1912 году (жур. "За 7 дней", No 1). Глава из статьи, с. 12.
      В. Ховин. Модернизированный Адам (сб. "Небосклоны" эгофутуристов. Изд-во "Петербургский глашатай", 1913).
      Г. Иванов. Стихи в журналах 1912 года. Обзор (Аполлон, No 1). Упоминание о Н. Г. и о журнале "Гиперборей".
      1914
      И все идет душа, горда своим уделом...
      Гумилев - частый гость "Бродячей собаки" в ту зиму.
      Вспоминает С. С у д е й к и н: ""Бродячая собака" была открыта каждый вечер. Каждый входящий должен был расписаться в огромной книге, лежащей на аналое перед большой зажженной красной свечой. Публика входила со двора и проходила, как через игольное ухо, маленькую дверь. Главная же дверь на улицу открывалась только для своих. На окнах были ставни, на ставнях были написаны фантастические птицы. На стене между окон я написал "Цветы зла" Бодлера.
      Все мы бражники здесь, блудницы,
      как невесело вместе нам!
      На стенах цветы и птицы
      томятся по облакам.
      Кузмин написал знаменитый гимн "Бродячей собаки", который начинался, кажется, строфой:
      Не боясь собачей ямы,
      наши шумы, наши гамы
      посещает, посещает,
      посещает Сологуб.
      У входа, - продолжал вспоминать Судейкин, - всегда стояли или Пронин (хозяин кабачка. - В. Л.), или Луцевич, или Цыбульский. Поэты, музыканты, артисты, ученые пускались даром. Все остальные назывались "фармацевтами", и бралось с них за вход по внешнему виду и по настроению.
      Вечера были объявленные и необъявленные. На необъявленные вечера входная плата была от одного рубля до трех.
      На этих вечерах бывали экспромтные выступления поэтов, музыкантов и артистов. На вечер объявленный, то есть подготовленный (а готовились часто месяц к одному вечеру), входная плата была от пяти рублей и выше.
      Разве можно описать все вечера "Бродячей собаки", все постановки, все спектакли...
      Решалось все просто. А почему не устроить вечер романса Зои Лодий? А почему и не устроить? А почему не устроить вечер Ванды Ландовской? А почему и не устроить? А почему не устроить вечер Далькроза с конкурсом императорского балета, вечер "Цеха Поэтов", вечер чествования Козьмы Пруткова, вечер современной музыки, доклад о французской живописи? А почему и не устроить?
      Так осуществлялись вереницы вечеров. У нас был свой оркестр, в котором играли: Бай, Карпиловский, братья Левьен, Хейфец, Эльман.
      Я опишу вам, как могу, несколько объявленных вечеров. Вот один: "Вертеп кукольный. Рождественская мистерия"38. Слова и музыка Кузмина. Постановка Евреинова. На маленькой сцене декорация: на фоне синего коленкора написана битва между ангелами и черно-красными демонами. Перед синим доминирующим пятном стояло ложе, обтянутое красным кумачом. Красным кумачом затянуты все подмостки. На красном ложе золотой Ирод в черном шерстяном парике с золотом. Весь зал переделан, чувствуется как бы "тайная вечеря". Длинные узкие столы, за ними сидит публика, всюду свечи...
      Двадцать детей из сиротского дома, одетые в белое, с золотыми париками и серебряными крыльями ходили между столами с зажженными свечами и пели. А на сцене черт соблазнял Ирода, рождался Христос, происходило избиение младенцев и солдаты закалывали Ирода...
      На этот вечер в первый раз к нам приехал великолепный Дягилев. Его провели через главную дверь и посадили за стол. После мистерии он сказал: "Это не Аммергау39, это настоящее, подлинное!"
      Времена менялись все быстрее, и у нас появился в оранжевой кофте Маяковский.
      А почему бы не у строить вечер поэтов и художников? А почему бы не устроить!
      Радаков, создатель "Сатирикона", сделал ширму, перед которой выступал Владимир Маяковский. Кульбин сделал ширму для Василия Каменского. Бурлюк сделал ширму для самого себя. Я для Игоря Северянина.
      Молодой, здоровый, задорный энтузиазм царил на этом вечере. "Бродячая собака" - какие воспоминания, какие видения, залитые полусветом..."
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      19.04.1925
      АА рассказывает, что увлечение Николая Степановича А. Губер происходило обычно в "Собаке"... АА хотела уезжать оттуда с последним поездом в Царское, а Николай Степанович решил оставаться до утра - до 7-часового поезда.
      Оставалось обычно 5 - 6 человек. Сидели за столом...
      АА: "Я поджимала губы и разливала чай... А Николай Степанович усиленно флиртовал..."
      А потом - Татиана Адамович...
      Первое знакомство - несколько банальных случайных фраз. Потом нечаянные встречи, неосторожные слова... и так быстро становятся привычными и восхищение прелестной женщины стихами, и так необходима восторженность в глазах, когда поэт рассуждает о поэзии и страсти в долгих прогулках по покрытому снегом городу.
      "Женскому сердцу мало говорят слова... Тот, кого любит женщина, всегда герой и, увы, всегда немного кукольный герой, - насмешливо говорил Гумилев, - но как приятно чувствовать себя этим героем". Быть может, слова Байрона о женщинах: "Невозможно жить ни с ними, ни без них" - веселили его особенно в ту зиму...
      24.03.1925
      Я вчера много говорил с В. С. Срезневской о Татиане Адамович. Та мне рассказала, что считает роман с Таней Адамович выходящим из пределов двух обычных категорий для Н. С. (первая - высокая любовь: к АА; к Маше Кузьминой-Караваевой, к Синей звезде); вторая - ставка на количество девушек... Роман с Таней Адамович был продолжительным, но, так сказать, обычным романом в полном смысле этого слова. В. Срезневская сказала, что однажды в разговоре с Николаем Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он сказал: "Да, это было в период Адамович". - "А долго продолжался этот период?" Николай Степанович стал считать по пальцам: "Раз... два... три, почти три года".
      Когда я сегодня рассказал об этом АА, она ответила: "Да не три года, но, во всяком случае, долго... И это был совершенно официальный роман: Николай Степанович совершенно ничего не скрывал".
      9.06.1925
      АА: "Таня Адамович редко (только в парадных случаях, когда много гостей бывало), но бывала в доме у Гумилевых. А Николай Степанович у нее постоянно бывал..."
      Я: "Красивая ли была Таня?"
      АА: "Красивая? Красивой она не была, но была интересной..."
      Я: "Понимала ли стихи?"
      АА: "Понимала... Ну это Жорж (Георгий Адамович - поэт, брат Т. А. - В. Л.) ее натаскал... Всегда просила читать ей стихи..."
      Я: "В каком году вы отошли "физически" от Николая Степановича?"
      АА ответила, что близки они были ведь очень недолго. "До 14 года - вот так приблизительно. До Тани Адамович... Николай Степанович всегда был холост. Я не представляю себе его женатым".
      Я спросил АА, как произошло у Николая Степановича расхождение с Адамович? АА рассказала, что она думает об этом. Думает она, что произошло это постепенно и прекратилось приблизительно где-то около выхода "Колчана". Резкого разрыва, по-видимому, не было.
      Таня Адамович, по-видимому, хотела выйти замуж за Николая Степановича, потому что был такой случай: Николай Степанович предложил АА развод(!).
      АА: "Я сейчас же, конечно, согласилась! - Улыбаясь: - Когда дело касается расхождения, я всегда моментально соглашаюсь!"
      Сказала Анне Ивановне, что разводится с Николаем Степановичем. Та изумилась: "Почему? Что?" - "Коля мне сам предложил". АА поставила условием, чтоб Лева остался у нее в случае развода. Анна Ивановна вознегодовала. Позвала Николая Степановича и заявила ему, тут же при АА: "Я тебе правду скажу, Леву я больше Ани и больше тебя люблю..."
      АА смеется: "Каково это было услышать Николаю Степановичу, что она Леву больше, чем его, любит?"
      АА снова рассказывала, как она "всю ночь, до утра" читала письма Тани и как потом никогда ничего об этом не сказала Николаю Степановичу.
      Я говорю, вспоминая сообщения Зубовой40, что благородство Николая Степановича и тут видно: он сам курил опиум, старался забыться, а Зубову в то же время пытался отучить от курения опиума, доказывая ей, что это может погубить человека.
      АА по этому поводу сказала, что при ней Николай Степанович никогда, ни разу даже не упоминал ни об опиуме, ни о прочих таких слабостях и что, если б АА сделала бы что-нибудь такое, Николай Степанович немедленно и навсегда рассорился бы с нею. А между тем АА уверена, что еще когда Николай Степанович был с нею, он прибегал к этим снадобьям. АА уверена, что Таня Адамович нюхала эфир и что "Путешествие в страну Эфира" относится к Тане Адамович.
      АА задумчиво стала пояснять: "Жизнь была настолько тяжела, что Николаю Степановичу так трудно было, что вполне понятно его желание забыться..."
      Зимой Гумилев организовал "Готианскую комиссию" по поэзии Теофиля Готье.
      1 марта в издательстве М. Попова вышел сборник Теофиля Готье "Эмали и камеи" в переводе Н. Гумилева.
      Знаток французской литературы А. Я. Левинсон так оценил эту книгу:
      "Мне доныне кажется лучшим памятником этой поры в жизни Гумилева бесценный перевод "Эмалей и камей", поистине чудо перевоплощения в облике любимого им Готье. Нельзя представить, при коренной разнице в стихосложении французском и русском, в естественном ритме и артикуляции обоих языков, более развитого впечатления тождественности обоих текстов. И не подумайте, что столь полной аналогии возможно достигнуть лишь обдуманностью ремесла: тут нужно постижение более глубокое, поэтическое братство с иностранным стихотворцем".
      Из воспоминаний С. М а к о в с к о г о: " Гумилев настолько восхищался французским учителем, что хотел быть похожим на него и недостатками. Готье не понимал музыки. Не раз говорил мне Николай Степанович не без гордости, что и для него симфонический оркестр не больше как "неприятный шум".
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      28.05.1925
      АА говорила о том, что Николай Степанович читал Готье, который "открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов, обратился к ним, вместо того чтобы воспринять от Готье только прием и перенести его на русскую почву, самому обратиться к русской старине например. к "Слову о полку Игореве" и т. д.
      От этого и получился - "французский Гумилев". Объясняет это АА исключительной галломанией, до сих пор существующей в России. То же происходит и в живописи. Так отчасти делает Бенуа (с французами, открытыми Гонкурами, - Грез и др.). Правда, Бенуа параллельно с изучением французов изучает и русскую древнюю живопись, которая прекрасна.
      Но у Николая Степановича есть период и "русских" стихов - период, когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как француз о старой Франции.
      Это - стихи "от жизни", пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России - Руси. Зачатки такого "русского Гумилева" были раньше например, военные стихи "Колчана", в которых сквозит одна сторона только православие, но в которых еще нет этих тем.
      Правда, "Андрей Рублев" написан под впечатлением статьи об Андрее Рублеве в "Аполлоне". Впечатление - книжное, но это нисколько не мешает отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи, напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" - сами по себе очень слабые, очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и других. Потом - период "русского Гумилева" прекращается, последнее стихотворение этого типа - "Франция" (18 года). Отблеск этого русского настроения есть и в "Синей звезде" ("Сердцем вспомнив русские березы, звон малиновый колоколов..."). А после "Франции" - ни одного такого стихотворения.
      Какие-то уже совсем "тени от тени" этого - строчки есть в "Шатре" о России (но это уже экзотика наизнанку) и в "Заблудившемся трамвае" - это тоже уже совершенно другое. "Это уже стихи от стихов..." А вообще впервые слово "Русь" встречается у Гумилева в ( )41, но какая это фарфоровая Русь! Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь Коньке-Горбунке...
      АА, рассказывая это, говорит: "Вот - и это период, вот как нужно искать периоды. Я уверена, что эти стихи и технически отличаются от всех других..."
      26 марта Гумилев участвует в юбилейном чествовании Т. Карсавиной, происходившем в "Бродячей собаке".
      Вспоминает С. С у д е й к и н: "...а вечер Карсавиной, этой богини воздуха! Восемнадцатый век - музыка Куперена. "Элементы природы" в постановке Бориса Романова, наше трио на старинных инструментах. Сцена среди зала с настоящими деревянными амурами 18-го столетия, стоявшими на дивном голубом ковре той же эпохи, при канделябрах. Невиданная интимная прелесть. 50 балетоманов (по 50 рублей место) смотрели затаив дыхание, как Карсавина выпускала живого ребенка - амура из клетки, сделанной из настоящих роз".
      Гумилев восхищен балериной, ярким художником, волшебной женщиной, легко и щедро дарящей людям праздник. Он посвятил и подарил ей прекрасное стихотворение:
      Ангельской арфы струна порвалась, и мне слышится звук.
      Вижу два белые стебля высоко закинутых рук...
      "...Есть средство узнать душу поэта, - писал Гумилев, - как бы искусно он ее ни скрывал. Надо вчитаться в его стихи, по вспыхивающим рифмам, по внезапным перебоям ритма угадать биение сердца".
      Проза жизни тем не менее вела свой счет...