АА помнит, как было с "Колчаном".
      Кожебаткин (издатель "Альциона" - Москва) приехал в Царское Село к ней просить у нее сборник. Это было зимой 15 - 16-го (вернее, осенью 15 года). В это время выходило третье или четвертое (кажется, третье) издание "Четок". АА сказала ему, что всегда предпочитает издавать сама и, кроме того, у нее нет материала на сборник ("Белая стая" еще не была готова). Во время разговора Н. С. спустился из своей находившейся во втором этаже комнаты к ней. Кожебаткин предложил взять у него "Колчан" (об издании которого Николай Степанович уже начал хлопотать). Н. С. согласился и предложил ему издать также "Горный ключ" Лозинского, "Облака" Г. Адамовича и книгу Г. Иванова (АА, кажется, назвала "Горницу". Не помню). Кожебаткин для видимости согласился.
      А потом рассказывал всюду, что Гумилев подсовывает ему разных, неизвестных в Москве, авторов...
      Из этого видно, что Н. С. хлопотал о том же Г. Иванове, который его бесчестит сейчас. Да, надо только вспомнить. Что говорят в своих воспоминаниях и С. Ауслендер, и другие - все они рассказывают, как Н. С. всегда выдвигал молодых.
      ...Издатели (а издатели, как известно, не меценаты, известно, как они стараются выжать все соки) - Михайлов, издавший пять книг, Вольфсон, Блох, которому Николай Степанович продал книги за мешок картошки. Уже осенью 1918 года, то есть получив деньги от Михайлова за пять книг, Николай Степанович голодал, не имея ни гроша, - велики же, значит, были эти деньги!
      В течение 1915 года н а п и с а н о:
      В начале года на фронте - стихотворение "Священные плывут и тают ночи...".
      Весна - стихотворения: "Средневековье" (посвящ. Бенуа), "Счастье", "Восьмистишие", "Ода д'Аннунцио", "Дождь", "Больной"; второй отрывок "Записок кавалериста".
      15 апреля - две канцоны: "Об Адонисе с лунной красотой...", "Словно ветер страны счастливой...".
      Октябрь - ноябрь - стихотворения: "Андрей Рублев", "Змей", новое окончание "Пятистопных ямбов".
      Декабрь - стихотворения: "Я не прожил, я протомился...", "Стансы" ("Над этим островом какие выси...").
      Зима 1915/16 года - стихотворение "Смерть" ("Есть так много жизней достойных...").
      Между осенью 1915 и началом 1916 года - стихотворение "Деревья".
      Н а п е ч а т а н о:
      Стихотворения: "Ода д'Аннунцио" (Биржевые ведомости, утренний выпуск, 12 мая); "Сестре милосердия", "Ответ сестры милосердия" (альм. "Петроградские вечера", No 4); "Как могли мы прежде жить в покое..." (Невский альманах, вып. 1; Аполлон, No 4 - 5. Как цитата в обзоре Г. Иванова); "Восьмистишие", "Больной" (Вершины, No 25); "Средневековье" (Вершины, No 29 - 30); "Об Адонисе с лунной красотой..." (Вершины, No 31 32); "Любовь" - 1-е и 2-е стихотворения (Вершины, No 8); "Как этот ветер грузен, не крылат...", "Вечер", "Над этим островом какие выси..." (под загл. "На острове") (альм. "Цевница". Кн. 1, Пг.); "Новорожденному" (Новый журнал для всех, No 2; альм. "В тылу". Изд. М. В. Попова, Пг.); "Война" (Аполлон, No 1); "Наступление" (альм. "В тылу". Изд. М. В. Попова, Пг.); "Старая дева" (альм. "Новая жизнь", ноябрь); "Дождь" (Русская мысль, No 7); "Конквистадор" (Лукоморье, No 50); "Жалобы влюбленных" (Новый журнал для всех, No 5).
      "Записки кавалериста" (отдельными главами - в газ. "Биржевые ведомости". Утренний выпуск, 3 февраля, 3 мая, 19 мая, 3 июня, 6 июня, 4 ноября, 22 ноября, 5 декабря, 13 декабря, 14 декабря, 19 декабря, 22 декабря).
      "Письма о русской поэзии": "Мария Левберг. Лукавый странник. Пг., 1915"; "Л. Берман. Неотступная свита. Пг., 1915"; "М. Долинов. Радуга. Пг., 1915"; "Александр Корона. Лампа Аладдина. Пг., 1915"; "Чролли. Гуингле. Пг., 1915"; "Анат. Пучков. Последняя четверть луны. Пг., 1915"; "Тихон Чурилин. Весна после смерти. М., 1915"; "Гр. А. Салтыков. По старым следам. Пг., 1915"; "Кн. Г. Гагарин. Стихотворения. Пг., 1915"; "Влад. Пруссак. Цветы на свалке. 1915" (Аполлон, No 10).
      15 декабря. Вышел с маркой издательства "Гиперборей" сборник стихов "Колчан", посвященный Т. Адамович.
      О Г у м и л е в е:
      В течение года н а п е ч а т а н ы следующие отзывы о Н. Г.:
      С. Ауслендер. Литературные заметки. Книга злости. Рецензия на "Озимь" Б. Садовского (газ. "День", 22 марта).
      И. Оксенов. Взыскательный художник (Новый журнал для всех, No 10).
      Г. Иванов. Военные стихи. Обзор (Аполлон, No 4 - 5); о Н. Гумилеве(с. 82 - 86); приводится целиком стихотворение "Как могли мы прежде жить в покое..."
      И. Иванов. Стихи о России Александра Блока. Статьи (Аполлон, No 8 - 9); упоминания о Гумилеве ( с. 96 - 99) и цитата из стихотворения "Как могли мы прежде жить в покое..."
      1916
      И невыразимый этот миг...
      Зиму 1915/16 года Гумилев почти всю провел в Петрограде. Он много читает. В круге его чтения - книги, раньше не так занимавшие его, религиозные, особенно работы замечательного ученого, священника Павла Флоренского. "У человека есть свойство все приводить к единству, - заметил однажды Гумилев, - по большей части он приходит этим путем к Богу".
      Часто бывает в церкви - всегда один. Дважды говел в царскосельском Екатерининском соборе.
      Пишет пьесу "Дитя Аллаха". В мрачное, суровое время - как несбывшаяся мечта о путешествии - загадочный, роскошный, пряный мир Востока... Сказка о любви, вернее - о невозможности той любви, которой грезит человек.
      28 марта Гумилева наконец произвели в прапорщики и перевели в 5-й Александрийский Ее Величества государыни императрицы Александры Федоровны гусарский полк.
      Весной 1916 года Гумилев заболел бронхитом. Болезнь усугублялась плохим настроением. В 5-м Александрийском полку, куда он так настойчиво стремился, начальство оказалось грубым, примитивным: к его военным дневникам отнеслось подозрительно и в итоге запретило печатать "Записки кавалериста".
      Болезнь затянулась, врачи обнаружили процесс в легких, и Гумилев был отправлен на лечение в Царское Село в лазарет Большого дворца. В этот период он познакомился с О. Н. Арбениной и, чуть позже, - с Анной Николаевной Энгельгардт, своей будущей женой. Летом, когда острый процесс в легких был приостановлен, Гумилев уехал почти на полтора месяца в Массандру, оттуда, по дороге на фронт, заехал в Севастополь в надежде повидать жену, но, не застав ее, отправился на три дня к А. Н. Энгельгардт в Иваново-Вознесенск.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      1924
      Август 1916. Надпись на книге Т. Готье "Эмали и камеи":
      Об Анне, о дивной
      Единственной Анне,
      Я долгие ночи мечтаю
      без сна.
      Прекрасней прекрасных,
      Желанней желанных
      она
      (Сообщено Лукницкому
      Анной Николаевной Энгельгардт. - В. Л.)
      Вспоминает Ю. Т о п о р к о в (1937):
      "...В 1916 году, когда Александрийский гусарский полк стоял в окопах на Двине, штаб-ротмистру А. Посажному пришлось в течение двух месяцев жить в одной с Гумилевым хате. Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, штаб-ротмистры Шахназаров и Посажной быстро спрыгнули в окоп. Гумилев же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папироску, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командир эскадрона сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость - стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями..."
      Вспоминает штаб-ротмистр К а р а м з и н:
      "Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон штаб-ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю.
      Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки, и медленно поднялся Гумилев. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню, только были слова: "Полковника Радецкого мы песнею прославим..." Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге.
      Гумилев важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилев, - он как бы священнодействовал".
      Во второй половине августа Гумилев приехал из полка в Петроград, чтобы держать экзамен в Николаевском кавалерийском училище на корнета. Съездил в Царское к семье, потом снял комнату на Литейном, 31, кв. 14, и прожил там до конца октября.
      В редакции "Аполлона" прочел Маковскому и Лозинскому свою пьесу "Гондла". До этого читал ее Карсавиной и Тумповской.
      Летом Г. Иванов и Г. Адамович все же организовали 2-й "Цех Поэтов" и, естественно, жаждали участия Гумилева. В сентябре весьма неудачно прошло первое заседание, по сравнению с довоенным "Цех" оказался бледным и вялым и к осени 1917-го прекратил свое существование.
      Вспоминает О. М о ч а л о в а:
      "Маргарита (Тумповская. - В. Л.) была очень мила и доверительна со мной. Она рассказывала, что с детства увлекалась магией, волшебством, мысленно была прикована к Халдее. Придавала значенье талисманам... Когда мы встретились, она была убежденной антропософкой. Ходила с книгами индусских мудрецов, йогов...
      В июле 1916 года, гуляя со мной по Массандровской улице в Ялте, Николай Степанович прочел мне "Сентиментальное путешествие", как недавно написанное. Я подумала - как должна быть счастлива та, вызвавшая "пестрокрылый сон"...
      Маргарита (Мага - называли ее близкие) немало рассказывала мне о своем романе с Гумилевым..."
      Гумилев как-то сказал о том, что, когда он пишет стихи, горит часть его души, когда влюблен - горит вся душа. Не самое ли притягательное в любви иллюзия близости, уход из одиночества? Каждый раз конечно же ошибаешься, но надежда всегда так заманчива и так хочется верить...
      ...Они встретились в "Привале комедиантов"45 на Марсовом поле. Молодой писательнице Ларисе Рейснер нравились стихи Гумилева. Она даже пыталась подражать ему. За прическу и страсть к античности Ларису прозвали "ионическим завитком". А поэт был чувствителен к красоте...
      И вот, осенью 1916 года, в памятный для обоих вечер, он провожал ее домой. Провожал не восторженную окололитературную дамочку, а вполне сложившуюся личность, автора книги и многих публикаций, студентку Психоневрологического института.
      Пространные письма Гумилев писал только Брюсову, его учителю, советчику и издателю. Остальным - всегда сдержанно. Поэтому письма Ларисе в стихах говорят о многом.
      Что я прочел? Вам скучно, Лери,
      И под столом лежит Сократ,
      Томитесь Вы по древней вере?
      Какой отличный маскарад!..
      Конверт с надписью "Здесь" шел из одной петроградской почты в другую. Почтальоны хорошо знали адрес. Еще совсем недавно семейство Рейснер издавало журнал "Рудин", где, по очень резкому свидетельству Блока, отец писал "всякие политические сатиры", мать - рассказы, "пропахнувшие "меблирашками"", а дочь - "стихи и статейки". Каждый день приходила солидная пачка писем. В основном - ругательных...
      Очень скоро Лариса начнет сотрудничать в легально-марксистской горьковской "Летописи", которая именно в это время печатает первые рассказы Бабеля, поддерживает Маяковского, а в 1918 г. вступит в Коммунистическую партию.
      Она чрезвычайно быстро разобралась в событиях. Не многие интеллигенты могли тогда так четко представить себе их ход. Уже в конце 1916 года Лариса писала родителям с Волги: "За Россию бояться не надо, в маленьких сторожевых будках, в торговых селах, по всем причалам этой великой реки - все уже бесповоротно решено. Здесь все знают, ничего не простят и никогда не забудут..."
      И чуть позднее на этой самой Волге Лариса Рейснер стала комиссаром разведотряда при штабе армии (широко известно, что она была прообразом Комиссара в "Оптимистической трагедии" Вс. Вишневского).
      В начале ноября 1916г. Гумилев пишет из действующей армии: "...больше двух недель, как я уехал, а от Вас ни одного письма. Не ленитесь и не забывайте меня так скоро, я этого не заслужил. Я часто скачу по полям, крича навстречу ветру Ваше имя, снитесь Вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу, причем, если Вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность".
      Приходит ответ от Л. Рейснер: "Мне трудно Вас забывать. Закопаешь все по порядку, так что станет ровное место, и вдруг какой-нибудь пустяк, ну, мои старые духи или что-нибудь Ваше - и вдруг начинается все сначала и в историческом порядке..."
      Ларису Рейснер нетрудно понять. Гумилев не принадлежал к числу легко забывающихся людей Знаменитый поэт. Храбрый солдат. Несмотря на молодость глава модной поэтической школы. Кроме всего прочего, Гумилев обещал для "Летописи" пьесу. "...Заказанная Вами мне пьеса (о Кортесе и Мексике) с каждым часом вырисовывается передо мной ясней и ясней. Сквозь "магический кристалл" (помните, у Пушкина) я вижу до мучительности яркие картины, слышу запахи, голоса. Иногда я даже вскакиваю, как собака, увидевшая взволновавший ее сон. Она была бы чудесна, моя пьеса, если бы я был более искусным техником..."
      Красный идол на белом камне
      Мне поведал разгадку чар,
      Красный идол на белом камне
      Громко крикнул - Мадагаскар!
      "...Я знаю, что на Мадагаскаре все изменится. И я уже чувствую, как в какой-нибудь теплый вечер, вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источников в чаще красных гвоздик и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты...", - пишет ей Гумилев.
      Лариса Рейснер тоже была непоседой: "Ах, привезите с собой в следующий раз поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно, милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсятся всеми оттенками павлиньего пера и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами", - читаем мы в ответе Рейснер, написанном в тон Гумилеву.
      Между тем письма в обеих сторон становятся все нежней... "Лери" и "Гафиз" - так они обращались друг к другу.
      "На все, что я знаю и люблю, я хочу посмотреть, как сквозь цветное стекло, через Вашу душу, потому что она действительно имеет свой особый цвет. Я помню все Ваши слова, все интонации, все движения, но мне мало, мало, мне хочется еще. Я не очень верю в переселенье душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаниях Вы всегда были похищаемой Еленой Спартанской, Анжеликой из Неистового Роланда и т. д. Так мне хочется Вас увезти. Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю. Ваш Гафиз".
      "Застанет ли Вас мое письмо, мой Гафиз?.. Не сегодня, завтра начнется февраль. По Неве разгуливает теплый ветер с моря - значит, кончен год (я всегда год считаю от зимы до зимы) - мой первый год, не похожий на все прежние: какой он большой, глупый, длинный - как-то слишком сильно и сразу выросший. Я даже вижу на носу массу веснушек и невообразимо длинные руки. Милый Гафиз, как хорошо жить".
      Предчувствие не обмануло Рейснер. Пройдет совсем немного времени, и будет "год, не похожий на все прежние". Грянет Февральская революция. Порядок, господствовавший сотни лет, рухнет с фантастической быстротой, самодержец всея Руси будет свергнут, и весь уклад жизни мгновенно изменится.
      Опередим чуть-чуть время и скажем, что в апреле 1917г. состоялась их последняя встреча. О чем говорили они на этот раз - кто знает! Скорее всего, не о Мексике и не о Мадагаскаре... Больше Гумилев писем не писал, послал две открытки с канцонами. Гафиз превратился сначала в "Н. Г.", "Н. Гумилева" и, наконец, в "преданного Вам Н. Гумилева". В последней коротенькой открытке, посланной из Швеции, по дороге в Лондон, он пишет: "Развлекайтесь, но не занимайтесь политикой".
      ...Волшебница, я не случайно
      К следам ступней твоих приник,
      Ведь я тебя увидел тайно
      В невыразимый этот миг.
      Ты розу белую срывала
      И наклонялась к розе той,
      А небо над тобой сияло
      Твоей залито красотой.
      И вот перед нами - последнее письмо Рейснер Гумилеву:
      "...В случае моей смерти, все письма вернутся к Вам. И с ними то странное чувство, которое нас связывало и такое похожее на любовь.
      И моя нежность - к людям, к уму, поэзии и некоторым вещам, которая благодаря Вам - окрепла, отбросила свою собственную тень среди других людей - стала творчеством. Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны Вы, ваши стихи и поступки. Встречайте чудеса, творите их и лучше, чем прежде, потому что действительно есть Бог. Ваша Лери".
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      10.02.1926
      В 1916г. АА была в "Привале комедиантов" (единственный раз, когда она была там), было много народу. В передней, уходя, АА увидела Ларису Рейснер и попрощалась с ней; та, чрезвычайно растроганная, со слезами, взволнованная, подошла к АА и стала ей говорить, что она никак не думала, что АА ее заметит и тем более заговорит с ней... (Она имела в виду Николая Степановича и поэтому была поражена.) "А я и не знала".
      12.01.1926
      АА: "Меня удивило, что Лозинский прошлый раз говорил о Рейснер..." Я: "А вы знаете, какова она на самом деле?" АА: "Нет, я ничего не знаю. Знаю, что она писала стихи, совершенно безвкусные. Но она все-таки была настолько умна, что бросила писать их".
      08.04.1926
      После разговора с АА о разводе (1918 г. - В. Л.) Николай Степанович и АА поехали к Шилейко, чтобы поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить "по-товарищески": "У меня есть кто бы с удовольствием пошел за меня замуж. Вот Лариса Рейснер, например... Она с удовольствием бы..." (Он не знал еще, что Лариса Рейснер уже замужем.)
      ...Ларисе Рейснер назначил свидание на Гороховой в доме свиданий. Л. Р.: "Я так его любила, что пошла бы куда угодно" (рассказывала в августе 1920г).
      По всей вероятности, здесь Ахматова ошиблась в месяцах, потому что в другой записи дневника Лукницкого от 10.04.1926 обозначен сентябрь. "1920, сентябрь. У АА была Лариса Рейснер. Много говорили о Гумилеве". А про август 1920-го записано так:
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      17.04.1925
      Летом (в августе) 1920-го было критическое положение: Шилейко во Вс. Лит. (изд-во "Всемирная литература". - В. Л. ) ничего не получал. Всем. Лит. совсем перестала кормить. Не было абсолютно ничего. Жалованья за месяц Шилейко хватало на дня (по расчету). В этот момент неожиданно явилась Н. Павлова с мешком риса от Л. Рейснер, приехавшей из Баку. В Ш. Д., где жила АА, все в это время были больны дизентерией. И АА весь мешок раздала всем живущим - соседям. Себе. Кажется, раза два всего сварила кашу. Наступило прежнее голодание. Тут приехала Нат. Рыкова и увезла АА на 3 дня в Ц. С. АА вернулась в Шер. Дом. Снова голод. Тут (зав. Рус. музеем) со своего огорода подарил АА несколько корешков, картофелинок молодых - всего, в общем, на один суп. Варить суп было не на чем и нечем - не было ни дров, ни печки, ни машинки (?), и АА пошла в Училище правоведения, где жил знакомый, у которого можно было сварить суп. Сварила, завязала кастрюльку салфеткой и вернулась с ней в Шер. Д. Вернулась - застала у себя Л. Рейснер - откормленную, в шелковых чулках, в пышной шляпе... Л. Рейснер пришла рассказывать о Николае Степановиче... Она была поражена увиденным, и этой кастрюлькой, и видом АА, и видом квартиры, и Шилейко, у которого был ишиас и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в половине двенадцатого, пришла снова с корзиной всяких продуктов... А Шилейко она предложила устроить в больницу, и действительно - за ним приехал автомобиль, санитары, и его поместили в больницу.
      ...Николай Степанович по примеру Т. Б. Лозинской, служившей в детском доме и туда же поместившей своих детей (Т. Б. Лозинская всегда преподавала и в мирное время), хотел, потому что у него, вероятно, тоже острый момент пришел и не было никаких продуктов, чтобы Анна Ивановна тоже поступила в детский дом и взяла туда Леву. АА это казалось непригодным для Левы, да и для А. И. - старой и не сумевшей бы обращаться с фабричными детьми. АА рассказала об этом Л. Рейснер. Лариса предложила отдать Леву ей. Это, конечно, было так же бессмысленно, как и мысль Николая Степановича, и АА, конечно, отказалась...
      О Николае Степановиче (Рейснер. - В. Л.) говорила с яростным ожесточением, непримиримо враждебно46, была - "как раненый зверь". Рассказала все о своих отношениях с ним, о своей любви, о гостинице и о прочем...
      9.06.1925
      ...Правда, потом он предлагал Ларисе Рейснер жениться на ней, и Лариса Рейснер передает АА последовавший за этим предложением разговор так: она стала говорить, что очень любит АА и очень не хочет сделать ей неприятное. И будто бы Николай Степанович на это ответил ей такой фразой: "К сожалению, я уже ничем не могу причинить Анне Андреевне неприятность".
      АА говорит, что Лариса Рейснер, это рассказывая, помнила очень всю обиду на Николая Степановича и чувство горечи и любви в ней еще было...
      Записка Ахматовой - Ларисе Рейснер:
      "Дорогая Лариса Михайловна! Пожалуйста, опустите в Риге это письмо. Оно написано моей племяннице, о которой семья давно не имеет вестей. Отправив это письмо, Вы окажете мне очень большое одолжение. Желаю Вам счастливого пути, возвращайтесь к нам здоровой и радостной. Вольдемар (Шилейко. - В. Л.) Вам кланяется. Ваша Ахматова".
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      25. 04.1928
      Получил от Л. Горнунга письма Гумилева к Ларисе Рейснер. Читал письма, вижу, что они неискренни, что Гумилев играет в любовь, письма несерьезны и надуманны.
      Письма эти несомненно - вещественное доказательство их романа.
      Пьесу "Завоевание Мексики" он собирался писать, но, кажется, он сам не верил, что напишет ее.
      1920. Август или сентябрь. Л. Рейснер в разговоре с АА о Гумилеве сказала ей, что считала себя невестой Н. С., что любила его, а он обманул ее. Говорила о Н. С. с ненавистью.
      АА: "Почему Лариса Михайловна в 20 году отзывалась о нем с ненавистью? Ведь она его любила крепкой любовью до этого. Не верно ли предположение о том, что эта ненависть ее возникла после того, как она узнала о романе Н. С. с А. Н. Энгельгардт в 1916 году параллельно его роману с ней? А не узнать она, конечно, не могла.
      Весьма вероятно, были и другие причины, которых я не знаю, но не эта ли была главной?"
      17.04.1925
      Потом Лариса Рейснер уехала (в 21-м, кажется, в марте или до марта) и уже никакого общения с АА не было. Было только письмо, после смерти Блока, из Кабула, в 1921 году.
      24 ноября Лариса Рейснер послала письмо АА из Кабула. Писала, что узнала из газет о смерти Блока, что хочется написать об этом АА, только с ней говорить. Называет Блока - колонной, упавшей около другой колонны АА... Очень много восхвалений АА. О Гумилеве - нет, но, несомненно, Лариса, не упоминая его, имела его в виду. Посылает посылку. Письмо это АА получила уже в январе 1922 года. Ей принес его Колбасьев.
      А в 1916 - 1917гг. АА было безразлично кто - Л. Р., Адамович или еще кто-нибудь, поэтому Л. Р. могла смело рассказывать о себе, зная, что "супружеские чувства" АА не будут задеты.
      АА тогда, в 21-м, не знала о Л. Р. ничего, что узнала теперь. Отнеслась к ней очень хорошо. Со стороны Л. Р. АА к себе видела только хорошее отношение. И ничего плохого Л. Р. ей не сделала...
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      9.02.1926., Вторник
      На столе моем лежала вырезка из газеты - извещение о смерти Ларисы Рейснер от брюшного тифа. АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило оно ее. "Вот уж я никак не могла думать, что переживу Ларису!" АА много говорила о Ларисе - очень тепло, очень хорошо, как-то любовно и с большой грустью. "Вот еще одна смерть. Как умирают люди!.. Ей так хотелось жить, веселая, здоровая, красивая... Вы помните, как сравнительно спокойно я приняла весть о смерти Есенина... Потому что он сам хотел умереть и искал смерти. Это - совсем другое дело... А Лариса!.." И АА долго говорила, какой жизнерадостной, полной энергии была Лариса Рейснер. Вспомнила о ней... ""Возьмите меня за руку - мне страшно", - сказала 16-летняя Лариса Рейснер АА на встрече (в Тенишевском?), - рассказывала АА о выступлении (кажется, первом) Ларисы Рейснер... - Бедная - о ней будут нехорошо говорить, нехорошо вспоминать ее за границей за то, что она так быстро перешла на сторону Советской власти".
      Гумилев - Ахматовой ( 01.10.1916):
      . "Дорогая моя Анечка, больше двух недель от тебя нет писем - забыла меня. Я скромно держу экзамены, со времени последнего письма выдержал еще три; остаются еще только четыре (из 15-ти), но среди них артиллерия - увы! Сейчас готовлю именно ее. Какие-то шансы выдержать у меня все-таки есть.
      Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним у Шилейко - пили чай и читали Гомера.
      Адамович с Г. Ивановым решили устроить новый Цех, пригласили меня. Первое заседание провалилось, второе едва ли будет. Я ничего не пишу (если не считать двух рецензий для Биржи), после экзаменов буду писать (говорят, мы просидим еще месяца два). Слонимская на зиму остается в Крыму, марионеток не будет 47.
      После экзаменов попрошусь в отпуск на неделю и, если пустят, приеду к тебе. Только пустят ли?
      Поблагодари Андрея (брата АА. - В. Л.) за письмо. Он пишет, что у вас появилась тенденция меня идеализировать. Что это так вдруг?
      Целую тебя, моя Анечка, кланяйся всем. Твой Коля.
      Вексель я протестовал, не знаю, что делать дальше.
      Адрес А. И. неизвестен.
      Курры и гусси!"
      В течение 1916 года н а п и с а н о:
      16 января. На экземпляре сборника "Колчан", подаренном Г. И. Чулкову, написано четверостишие "У нас пока единый храм...".
      В январе - "Ты жаворонок в горней высоте...".
      Февраль. В Ц.С. заканчивает пьесу "Дитя Аллаха".
      К 30 августа, ко дню праздника 5-го Александрийского полка, стихотворение "В вечерний час, на небосклоне...", посвященное командиру полка.
      Н а п е ч а т а н о:
      Стихотворения: "Деревья", "Андрей Рублев", "Змей" (Аполлон, No 1); "Всадник ехал по дороге" (приложение к жур. "Нива", No 1); "Рабочий" (Одесский листок, 10 апреля, без заглавия); "Я не прожил, я протомился..." (альм. "Полон", Пг.); "И год второй к концу склоняется..." (Нива, No 9); "Городок" (Солнце России, No 3); "Я ребенком любил большие..." (Нива, No 13).
      Драматическая сцена "Игра" (Альманах муз. К-во "Фелана", Пг.).
      Рассказ "Африканская охота" - из путевого дневника (приложение к жур. "Нива", No 8).
      "Записки кавалериста" (Биржевые ведомости. Утренний выпуск, 8, 11 января).
      Переводы стихотворений Мопассана: "Как ненавижу я плаксивого поэта..." из рассказа "Сестры Рондоли", "Благословен тот хлеб..." из рассказа "Проклятый хлеб" (Г. Мопассан. Сестры Рондоли. Рассказы. Перев. С. Ауслендера. Университетская библиотека,.No 942. М., 1916).
      "Письмо о русской поэзии":
      "Георгий Адамович. Облака. "Гиперборей", Пг."; "Георгий Иванов. Вереск. "Альциона", Пг."; "М. Лозинский. Горный ключ. "Альциона", Пг."; "О. Мандельштам. Камень. "Гиперборей", Пг." (Аполлон, No 1).
      О Г у м и л е в е:
      Б. Еникальский. Неведомые. Заметка (Журнал журналов, No 8, 9). Упоминания о выходе сб. "Колчан" и влиянии на "Облака" Г. Адамовича.
      А. Свентицкий. Рецензия на "Вереск" Г. Иванова (Журнал журналов). Упоминания о влиянии Н. Гумилева.
      Рецензии на "Колчан":
      А. Полянина (Сев. Записки, No 4); К. Ликсперова (Русские ведомости, 13 апр.); Н. Венгерова (Летопись, No 1); И. Оксенова (Новый журнал для всех, No 2, 3); И. Гурвич. Ласкающие стрелы. Библиограф. заметка (Вестник литературы. Изд. к-ва М. О. Вольф, No 2); Л. Скромного. Изданье распроданное (Журнал журналов, No 23). Фельетон З. Б. (Е. Зноско-Боровского) (Ежемесячное приложение к жур. "Нива", No 7); Б. Эйхенбаума (Русская мысль, No 11); В. Жирмунского. Преодолевшие символизм (Русская мысль, No 12); И. Оксенова. Литературный год (Новый журнал для всех, 1916). Упоминания о Н. Гумилеве.
      1917
      В скольких земных океанах я плыл...
      Война изматывала. Незаметно все человеческие чувства превращались в чувства нечеловеческие; сострадание, сочувствие оказывались бессильными. Люди перестали видеть рядом с собой людей - только врагов, и единственное сильное желание было - убить врага и остаться самому живым.
      В победу уже никто не верил, и никто больше не хотел платить жизнью за иллюзию силы, национальной гордости. Слова, раньше значившие так много для русского человека: "Родина, Честь, Отвага" - сейчас утратили смысл, от них остался лишь звон. Война убивала все человеческое в человеке...
      Философ Николай Бердяев писал в это время то, о чем думал и тосковал далекий от политики Гумилев:
      "Доктринерская, отвлеченная политика всегда бездарна - в ней нет исторического инстинкта и исторической прозорливости, нет чуткости и пластичности. Она подобна человеку, который не может поворачивать шею и способен смотреть лишь по прямой линии в одну точку. Живая реакция на жизнь невозможна.
      Отвлеченная и максималистская политика всегда оказывается изнасилованием жизни".
      Результатом такой политики и была война.
      Еще в конце октября 1916 года Гумилев, не выдержав экзамена по фортификации, возвратился в полк и, с перерывом в несколько дней, - на фронте до конца января.
      В конце декабря Гумилев приезжал по поручению командования в Петроград, там получил предписание в длительную командировку. И с конца января до середины марта 1917 года находился в Окуловке, где вместе со своим командиром заготавливал сено для полковых коней. Февральская революция прошла мимо, Гумилев ее "не заметил".
      Каждый свой выходной день он стремился в Петербург, благо Окуловка недалеко. "Петербург, - говорил Гумилев, - лучшее место земного шара". Службой был вполне удовлетворен, так как, поняв бессмысленность войны, разочаровавшись в ней еще на фронте, все свободное время старался уединиться: по-прежнему читал философию.