1)

Одно время она вдруг стала наведываться ко мне почаще. Причем поздно вечером, когда я привык ложиться. Придет, сядет и ну говорить. Всегда об одном и том же — о том, до чего, мол, она любит тишину и как это хорошо побыть иногда в одиночестве. Она говорила, и конца не было этим разговорам. Случалось, я под них засыпал, проваливался куда-то на минутку, но она даже не замечала. Вздрогнув, я просыпался, иногда у меня из горла вырывался странный звук.

Очнувшись, я обнаруживал, что она все еще говорит. О восхитительной тишине, которой можно наслаждаться вдвоем, о душевной чуткости и тонком взаимопонимании. Словом, рассуждала о гармонии. О человеческом общении. Только уж больно быстро она тараторила. А я лишь изредка решался вставить: прости, что ты сейчас сказала? В основном я усердно кивал, стараясь показать, что ловлю каждое слово. Да, несомненно, повторял я, кивая отяжелевшей головой, как же, как же, ты совершенно права, разумеется. А сам смотрел на нее, на ее ноги, на губы. Очень красивые, между прочим. И всякий раз я заранее угадывал момент, когда она попытается встретиться со мной взглядом над этим словесным потоком. И всякий раз мой взгляд был уже наготове. Я первым поспевал на место встречи. Интервалы между этими встречами были длинными. Она подолгу могла говорить, обходясь без ответного взгляда. Я хорошо изучил эти интервалы. На это ушло не меньше пяти вечеров. Впрочем, я не считал.

2)

Однажды вечером она пришла позднее обычного. Я уже лег. Пришлось схватить первые попавшиеся под руку трусы. Это оказалась самая неудачная пара из всех, какие у меня были. Края на ляжках растянулись, не трусы, а так, что-то вроде юбочки. Пришлось все время соблюдать осторожность, сидеть только в определенных позах и резко не вскакивать. И все-таки надеть брюки было бы еще хуже. Она могла истолковать это как приглашение остаться: мол, я еще и не думал ложиться, впереди долгая ночь, хватит времени выспаться.

Меня поразило, насколько верное я принял решение, я тут же понял, что разница между человеком в трусах и человеком в брюках колоссальна, если вообще обозрима. Человек в брюках ко всему готов. Что бы ни потребовалось. В то время как в трусах он свободен от обязательств. Например, человеку в трусах невозможно предложить прогуляться ночью по лесу, а такое предложение с ее стороны меня ничуть не удивило бы.

Она уже устроилась на своем любимом стуле. Поближе к пепельнице. Сперва, как всегда, сказала, что обожает тишину, тишина для нее значила так много, что мне, очевидно, просто не дано было этого понять. Я кивнул. Потом она заговорила о своем отце. У них плохие отношения, она рассказала все, что ее отец говорил и делал или чего он не говорил и не делал за долгие годы ее детства. Должно быть, я заснул (обычно между двумя и тремя часами ночи мне особенно хочется спать); когда я внезапно проснулся, она как раз дошла до эпизода, который подвел черту под ее детством. Она как раз дошла до самого главного.

Ее история потрясла меня и вместе с тем обрадовала: у меня появился повод как-то отреагировать, сказать, что я в жизни ничего подобного не слышал, и посоветовать ей немедленно выяснить с отцом отношения. Высказать ему свое мнение. Господи Боже мой! Она же взрослая женщина, пора поговорить с ним начистоту. По-моему, это надо сделать не откладывая, завтра же и поговорить. Сколько можно терпеть?

После этих слов мы долго смотрели друг на друга. Я высказался, я взял ее сторону. Ясно и недвусмысленно. Оценит ли она мою душевную чуткость?

3)

На другой день мне на работу позвонил некий господин Шлинд-Ханссен. Я к вашим услугам, — сказал я. Слушай и не перебивай! — рявкнул он. Я и не думал перебивать, сказал я. И только тут я запоздало сообразил, что это ее отец. Господин Шлинд-Ханссен рвал и метал. Мне даже пришлось отодвинуть трубку подальше от уха. Он сказал, что Марианна (ее звали Марианна) была у него сегодня рано утром. Она обругала его на чем свет стоит, сбросила со стола на пол его завтрак (яйцо всмятку, чашку кофе и крыжовенный джем) и сообщила, что наконец-то встретила мужчину (меня), который ее понимает и который разбудил ее чувства.

Она заявила ему, что больше не желает иметь с ним ничего общего. Потом начала яростно щелкать выключателем, пока лампочка не перегорела, и при этом все время кричала, что он отравил ей все детство, сделал ее жизнь беспросветной и что она никогда ему этого не простит, никогда, никогда.

Я попытался утешить беднягу: она же все-таки не сказала, что ненавидит его; постепенно все уляжется и они помирятся, разве не так? Какое там, далеко не так. Он посоветовал мне быть поосторожнее. И несколько раз повторил эти слова (поосторожней, подонок). Ему даже страшно подумать, что может сделать с его (единственной) дочерью такой низкий человек, как я. По одному моему голосу он уже понял, что его дочь от меня еще наплачется.

Наконец до меня дошло, что дело зашло слишком далеко, и я попытался объяснить господину Шлинд-Ханссену, что вовсе не подстрекал Марианну порвать с ним, у меня и в мыслях такого не было. Он оборвал меня и крикнул с дрожью в голосе, что если когда-нибудь встретит меня, то скорее всего набьет мне физиономию.

4)

А Марианна все продолжала меня навещать. И я бы сказал, еще усерднее. Она начала приносить мне разные мелочи. То апельсиновый чай, то однажды вечером огурец, а иногда пакетики шоколадных конфет, которые ей дарила больная диабетом подруга, работавшая неполный рабочий день на кондитерской фабрике Нидар-Бергене. Да-да, неполный рабочий день, сказала Марианна, и мне стало ясно, что я должен спросить, почему неполный. А потому, что эта ее Нидар-Бергене — мать-одиночка и, главное, она не любит рано вставать, объяснила Марианна. При этом она надменно хохотнула и закатила глаза: мол, нет ничего кошмарнее, чем вставать ни свет ни заря, мы-то оба это понимаем. Я кивнул и тоже закатил глаза. Очень старательно.

Но тем не менее мне по-прежнему нестерпимо хотелось спать по вечерам.

5)

Однажды вечером она захотела поцеловать меня. Должно быть, решила, что пора. Я видел, как она задержала дыхание и вытянула трепещущие губы. Приблизила ко мне лицо. Хочешь апельсинового чаю? — спросил я. Можно с медом. Ну конечно же с медом, — тихо проговорила она.

6)

Однажды мы пошли в кино. Этот жуткий фильм меня совсем вымотал. Под конец герой спрыгнул со скалы. Я заплакал и подумал: скорей бы домой. Но мы пошли в кафе. Марианна решила, что нам надо выпить пива, покурить и поговорить о фильме. Ей понадобились две кружки, чтобы рассказать, как ей понравился фильм. Особенно конец. Она ни минуты не сомневалась, что у героя выросли крылья и он полетел. Она горячо отвергла робко высказанное предположение, что он мог разбиться насмерть у подножия скалы. Нет, он взмыл в небеса, чтобы поблагодарить человечество за дарованную жизнь. Послушай, сказал я, ведь мы оба видели, как он прыгнул и исчез. Он прыгнул навстречу смерти, Марианна. Да, сперва он немного пролетел вниз, сказала она, но потом вэмыл ввысь. Ну с чего ты это взяла (ведь фильм, черт возьми, на этом кончился)? А вот так, знаю, и все.

7)

Я смотрел в сторону, избегая встречаться с ней глазами. Ненадолго задержал взгляд на пепельнице. Счет был 2:2, но на самом деле счет был в мою пользу, потому что первый окурок я выбросил в окно.

8)

Марианна позвонила мне на работу. Голос у нее был звонкий и радостный. Как хорошо, что я с ней согласен, сказала она. Я попытался вспомнить, о чем мы говорили вечером. Вроде бы ни о чем. Ну, так я сегодня к тебе, сказала она. Я кивнул в трубку и сказал: ну конечно, и это будет очень хорошо.

9)

В тот же вечер она ко мне переехала. С дюжиной небольших картонок и кремовым комодом.

10)

Я начал регулярно ходить в бассейн. Это было единственное, что я мог придумать, чтобы хоть немного побыть одному. Я купил годовой абонемент. Шикарную белую пластиковую карточку, на которой блеклыми буквами было выведено мое имя. Каждый день после работы я отправлялся в бассейн и пытался свыкнуться с необычайной обстановкой, которая меня там окружала. Сидел часами в сауне и читал. Как ты похудел, сказала Марианна. Я и вправду похудел.

11)

Всю неделю меня преследовал немолодой мужчина с большим животом и торчащим пупком. В душе, в сауне, в гардеробе, под сушилкой для волос — повсюду он неотступно следовал за мной. Этого нельзя было не заметить. Один раз, в сауне, наши взгляды встретились. Я как раз дочитал книгу и поднял глаза. И наши взгляды встретились сквозь пар. Я и не думал, что у него такой взгляд. Спокойный, добродушный, даже растерянный. Я ушел в душ. Когда я зашнуровывал ботинки, незнакомец снова оказался рядом. Мы оба молча зашнуровывали ботинки. Наконец он заговорил, сказал, что мне следует купить очки для плавания, и быстро назвал несколько подходящих марок. Об этом стоит подумать, сказал он, иначе глаза краснеют.

12)

К моему возвращению Марианна почти всегда уже была дома. Я сказал ей, что мужчина с пупком посоветовал мне купить очки для плавания. Она взъерошила мне волосы, они были еще влажные, и сказала, что это замечательная мысль и что я немедленно должен осуществить ее. Мы договорились встретиться завтра в городе. Ей непременно хочется пойти со мной и помочь мне выбрать очки, сказала она и подчеркнула, что я достоин очков самого высокого качества. Да, не будем хватать первые попавшиеся, сказал я.

13)

Я предупредил на работе, что пораньше уйду на обед, и отправился на встречу с Марианной. Ты долго ждала меня? Да, ответила она, но это пустяки, зато она успела съесть большую порцию замечательного мягкого мороженого. Что?! — заорал я. В октябре? Ну да, в октябре. Мороженое? — сказал я. Ну да, мороженое. ТЫ спятила, Марианна, неужели ты ешь мороженое в октябре? Ем, а что тут такого, сказала она, я сама решаю, когда мне есть мороженое. Предупреждаю, что мне это не нравится, гаркнул я. Всему свое время, Марианна! И ты не хуже меня знаешь, что в октябре люди мороженого не едят! Заруби себе на носу! Не едят! Нет, едят, сказала она. И я снова заорал ей в самое ухо: нет, черт возьми, нет! И между нами воцарилось молчание.

Через некоторое время я сказал: извини, я вел себя как дурак. Должно быть, я окончательно рехнулся. Я полный идиот, Марианна, пожалуйста, прости меня. Да ладно, только и сказала она.

Мы обнялись, она взяла меня за руку и решительным шагом повела в магазин.

Теперь за дело, сказал я.

14)

В магазине целая стена была почти сплошь занята всякими принадлежностями для плавания, среди прочего там было несколько десятков самых разных очков. От этого изобилия у меня зарябило в глазах. Я протянул руку и взял с полки очки марки «Спидо». Блестящее стекло, черная резина. Я повертел их и понял: да, очки что надо. Кроме того, на упаковке было написано: Supergoggle, а с обратной стороны под словами Caringforyourgoggle помещалась инструкция, как ими пользоваться. Что значит «goggle»? — спросил я. Очки для бассейна, сказала Марианна. Чудесно, я их беру! Нет, не берешь, сказала она. Не спеши! Она отступила на шаг и долго не двигалась.

Вокруг нас уже крутился продавец, но ненавязчиво. Марианна вертела в руках все очки подряд, а я топтался рядом и говорил: ну хватит, Марианна, давай возьмем эти. Вдруг перед нами вырос продавец и сказал: добрый день. Привет-привет, ответила Марианна. Могу я чем-нибудь помочь? Я с радостью кивнул, но Марианна решительно сказала: нет. Продавец отошел, и мы опять принялись разглядывать очки. Вот, сказала наконец Марианна. Нашла. Красная резина, темные стекла. Championgoggle, к тому же с защитой от ультрафиолетовых лучей. Самые дорогие. Зачем мне такие роскошные очки? — удивился я. Но Марианна отвела меня в сторонку и сказала, что сейчас говорить будет она: в конце концов, купил я себе годовой абонемент в бассейн или нет? Кроме очков, я, по ее мнению, должен был купить себе зажим для носа. Короче, Speedo stainless steel rubber dipped nose clip with elastic band (one size fits all). Я внутренне сжался при мысли об унижении, которое ждет меня, если зажим мне все-таки не подойдет, но Марианна поглядела на меня и молча кивнула, все в порядке, бери. Я заплатил сто восемь крон.

Из магазина мы вышли в обнимку, и я поблагодарил Марианну за то, что она не дала нас обдурить.

15)

Теперь мы часто оставались по вечерам дома. Вдвоем, Марианна и я. Кожа у меня пропахла хлоркой, и Марианна не оставила это без внимания. Иногда она просила меня надеть очки для плавания. Нет, не надо, говорил я и смущенно сопел. Давай-давай, у тебя в них такой бравый вид. Уже поздно, я отговаривался как мог. Заткнись, говорила она. И я надевал очки. Это возбуждало ее. Она хотела, чтобы мы тут же легли на диван. Перестань, просил я. Но она начинала говорить, как хорошо, что людям даны тела, пусть и неуклюжие, как наши, но они могут доставить нам бездну удовольствия. Я смотрел на ее губы и был начеку, чтобы встретиться с ней взглядом в нужный момент, когда ей захочется. Потом опять смотрел на ее губы. Бледно-розовые на границе с кожей и пунцовые внутри. Крайне важно выработать в себе раскованное отношение к своему телу, считала она. Я кивал. Произнося последнюю фразу, она успевала скинуть с себя одежду (не стой столбом, говорила она). И я со временем понял, что она прекрасна, и что меня она тоже считает прекрасным, и что, наверное, больше ничего и не требуется. Смотри на меня через очки, стонала она. И я смотрел на нее через очки.

16)

Марианна купила бутылку красного вина. Вино стоило больше ста крон, и я сказал, что, по-моему, это расточительство. Мало ли что по-твоему, сказала она.

Но у меня не нашлось штопора. Я сделал вид, что удивлен. И куда только он мог запропаститься? Мы долго искали штопор. По нескольку раз обшарили каждый ящик. На самом деле штопора у меня и в помине не было. Я никогда не покупал вина.

Однако у Марианны был свой способ открывать бутылки (учись, сказала она). Зажав бутылку между колен, она изо всей силы ударила кулаком по донышку. Так она била добрых десять минут. Зачем это? — спросил я. Она не ответила. Только попросила меня держать бутылку так, чтобы она могла вложить в удар всю силу. Никакого результата. Послушай, сказал я, если ты думаешь, что от твоих ударов пробка вылетит, то ты ошибаешься. Это невозможно, потому что в вине нет углекислоты. Но Марианна мне не поверила. Так открывать бутылки она научилась у одного поляка. И у него это получалось? — полюбопытствовал я. Марианна замялась с ответом. Он тебя просто надул.

17)

В итоге мы шариковой ручкой протолкнули пробку внутрь бутылки. Ура! — ликовала Марианна и хлопала в ладоши. Я принес бокалы, и мы расположились на диване. Ну как? — с воодушевлением спросила она после первого глотка. Что как? — удивился я. Она с раздражением показала на бутылку. Ах это... отличное вино. Очень хорошее и ни на что не похожее. Оно так приятно обволакивает рот и горло. Конечно вино хорошее, сказала Марианна. Но не мог бы ты подобрать какое-нибудь другое слово? Какое другое? — удивился я и стал напряженно думать, не знаю ли я другого слова. Я пытался придумать какое-нибудь слово, кроме «хорошее», но нашел только слово «превосходное» и еще несколько похожих слов. Восхитительное, сказал я после короткого раздумья. Да, согласилась Марианна, ну а еще? Еще? Нет, больше мне ничего не приходит в голову. Может быть, ты подскажешь? Конечно подскажу. И она объяснила, что мы пьем вино, которое отличается яркой индивидуальностью. Про него нельзя сказать, что оно просто хорошее. Нельзя, и все. Почему же нельзя? — удивился я, но она попросила не перебивать ее. На ее взгляд, это вино было грациозным и легким, оно отличалось ярким вкусом, а не каким-то там приглушенным и сдержанным. Я понял, что Марианна очень довольна своим вином. Она пригубила бокал, глубоко вздохнула и сказала, что уже очень давно не пила вина, которое было бы столь содержательным. А главное, столь дерзким. Оказывается, мы пили дерзкое вино.

Дерзкое, верно, сказал я и сделал глоток побольше. М-м-м. И еще я сказал, что, по-моему, черт подери, она права. Оно как будто пытается скрыть от нас свою тайну, продолжала Марианна, и мгновенно улетучивается, не дожидаясь нашего суда. Странная летучесть для тех краев, сказала она, оно словно трусит, я всем горлом ощущаю его трусость. Попробуй! Мне следовало тут же убедиться в ее правоте (и она прижала свой бокал к моим губам). Я долго смаковал вино и сказал, что она права, вино как будто хочет прикинуться более недолговечным, чем оно есть.

Марианна пристально посмотрела на меня. Дурак! — только и сказала она.

18)

Назавтра я купил штопор. Старого образца, который вполне мог заваляться у меня еще с начала семидесятых. Я засунул его подальше в ящик и «случайно» нашел, когда жарил на ужин рыбные котлеты. Ура! — крикнул я. Смотри! Наверное, он все время лежал там. Разве не странно, что вещи то пропадают, то находятся? — засмеялась Марианна. Просто crazy, сказал я.

19)

Мы отправились в лес. Ты не думаешь, что уже поздновато собирать чернику? — спросил я. Марианна закатила глаза. Я просто обожаю бродить по лесу, сказала она.

У нас были добротные сапоги со стельками из газеты, ведерки и у каждого по гребешку для сбора ягод. А рукавицы нам нужны? — спросил я. На автобусе мы заехали подальше в лес. Марианна шепнула мне, что в автобусе я могу снять рукавицы. Она боялась, как бы люди не подумали, что она сопровождает человека, у которого не все дома. Я снял рукавицы и положил их на сиденье между нами. Она одобрительно кивнула и похлопала меня по колену.

20)

Конечно, я забыл рукавицы в автобусе. Вот черт! — сказал я. Это была ее вина, ведь она нарочно закрыла их своими ляжками, я так и сказал, причем еще и повторил эти слова. Марианна оборвала меня и твердо сказала, что ей надоело мое нытье. Мы приехали за черникой и, значит, будем собирать чернику, обойдешься без руковиц.

В течение первого часа мы не нашли ни одной даже самой маленькой ягодки, но зато я нашел небольшой гриб. Какая прелесть! — воскликнула Марианна и сказала, что это подосиновик. Но ведь он мороженый, сказал я. Марианна заявила, что ничего — дома в тепле гриб отойдет. Вскоре мы нашли и чернику, тоже мороженую. Ягода сыпалась в наши ведерки с ледяным звоном. Я продрог, но в осеннем лесу было очень красиво. Уж это ты должен признать, сказала Марианна. Тут я и не думал возражать. Она рвалась все дальше и дальше. Чур, я первая взбегу на горку! — крикнула она.

Neverever, сказал я.

21)

Мы собирали ягоды до темноты. Я сосал мороженую чернику, как леденцы. Меня вдруг осенило: Марианна, если ты вот так возьмешь в руку мой гриб и будешь его лизать, можно будет подумать, что у тебя мороженое. Точно, сказала Марианна. Наконец мы сели на автобус и поехали домой.

Я попросил Марианну, чтобы она узнала у водителя, не видел ли он моих рукавиц. Сам спроси, сказала она. С какой это стати! — возразил я. Ведь это она виновата, что я их забыл. И Марианна пошла и спросила. Вернувшись, она с торжествующим видом сообщила, что водитель не обязан следить за вещами всяких растяп. Что?! Так и сказал? Она, вызывающим тоном: вот именно! Тут я вскочил, чтобы выяснить отношения с водителем. Но Марианна велела мне успокоиться. Водитель посоветовал обратиться в бюро находок автобусного парка, сказала она. Я сел, стиснул зубы и молча кивнул. Ну погоди, пригрозил я про себя.

22)

Эти рукавицы были мне дороги. Мне их подарил дедушка, а дедушка мой был просто замечательный человек. А я из-за Марианны забыл их в автобусе!

Я подумал, что такого бы не случилось, если бы ноги у нее были постройней, и тут же довел это до ее сведения. Тогда она разделась и спросила: чем тебе нехороши мои ноги? Оказалось, что ноги у нее нормальные, и мне пришлось взять свои слова обратно. Чем дуться, предложила Марианна, лучше бы я разделся. Я так и сделал, и мы оба оказались нагишом.

Потом я оделся и отправился в бюро находок автобусного парка.

23)

Прошло какое-то время. Проснувшись утром, Марианна часто говорила: какой же ты миленький, когда спишь. На ее взгляд, во мне тогда появляется что-то нежное и вместе с тем решительное. Ага, говорил я. Она же выводила из этого наблюдения, что я в нее очень влюблен. У тебя это на лице написано, говорила она.

Я невольно поежился и спросил, часто ли она просыпается по ночам. Да, не так уж и редко.

24)

Послушай, скоро будет зимний солнцеворот, сказала Марианна и решила, что это хороший повод для вечеринки. И тут же написала приглашения. Добро пожаловать к нам на вечеринку по случаю поворота солнца в следующий четверг в восемь вечера. Захватите вино/пиво. Солнце не поворачивается, презрительно сказал я. Еще как поворачивается, сказала Марианна.

Она хотела пригласить двух товарищей из своей группы и подругу, которая работала на Нидар-Бергене. Ну а ты кого пригласишь? Я позвал в гости соседа по площадке. Он с радостью согласился, но сказал, что у него будет игра в керлинг и, возможно, он немного опоздает. Только его? — удивилась Марианна, она чистила зубы. Да, сказал я.

25)

Немного времени, чтобы обдумать все накопившееся. Марианна ушла спать, а я остался сидеть в гостиной. Ее кремовый комод решительно не подходит к моей обстановке. А еще я думал о том, что само появление у меня Марианны произошло с ошеломительной неожиданностью. Все это было как-то странно и вызывало у меня неприятное ощущение недолговечности нынешнего положения. Я попытался разобраться в этом ощущении, но не пришел ни к какому результату. Так или иначе, Марианна была здесь, и комод ее был здесь, и все платья, и все ее вещи уже перемешались с моими. Вот и хорошо.

Я решил, что постараюсь-ка я влюбиться в нее без памяти. Завтра же и начну. Вряд ли это займет много времени.

26)

Твой комод не очень сюда подходит, сказал я утром. Она не расслышала. Я повторил еще раз: послушай, твой кремовый комод не подходит к моей гостиной. Ты думаешь? — удивилась она. Да, ответил я. Тогда, может быть, купим другой, побольше? — предложила Марианна, но я объяснил, что меня смущает не размер, а цвет.

Она, напротив, считала, что цвет просто замечательный. Не подходят скорее уж стены и остальная мебель. Я смекнул, к чему она ведет, и предупредил, что собираюсь перекрасить ее комод (Марианна, я перекрашу твой комод). Она сказала: нет, даже и не думай. Об этом не может быть и речи. И предложила мне уж лучше, наоборот, перекрасить что-нибудь из моих вещей.

Ладно, сказал я и ушел.

27)

Я отправился в бассейн и мчался как на пожар, злясь на себя за то, что позволил ей думать, будто смысл нашего разговора сводился к моему желанию или нежеланию что-то перекрасить. Сейчас она радуется, воображая себя победительницей (небось жарит себе яичницу), потому что наш разговор закончился на том, будто стоит мне что-то перекрасить, и я успокоюсь. Уж не думает ли она, черт побери, что на меня с утра пораньше нашел такой стих непременно что-нибудь перекрасить. И еще злился на себя, что я всегда пасовал, как только наш спор достигал температуры каления. И даже чуть раньше.

28)

Знаешь, дорогая, я сыт по горло! Вот что надо было по-настоящему ответить, думал я. И несколько раз повторил про себя эту не слишком любезную фразу. Вот что мне следовало сказать ей прямо в лицо. А не вилять. В следующий раз я ей так и скажу, ничего не смягчая.

На подходе к бассейну я уже улыбался и привычно помахал вахтеру своим абонементом. Проплыл один километр.

29)

Со мной заговорил мужчина с пупком. Я вижу, вы купили самые дорогие, сказал он, показывая на мои очки. Я кивнул и объяснил, что очень доволен очками, хотя слева они чуть-чуть пропускают воду. Он заволновался. Неужто пропускают? Пропускают, подтвердил я. Он вызвался починить мои очки; ты, мол, не беспокойся, я уже сто раз это делал. Взяв у меня очки, он стал давить на пластиковую оправу, в которую были вставлены стекла. Я нервничал и смотрел на его торчащий пупок, чтобы только не принимать участия в этой операции. Я направился было в душ, чтобы уйти подальше от греха, как вдруг раздался звук треснувшей пластмассы. Вот черт, тихо выругался мой доброхот и неожиданно объявил, что мне подсунули барахло.

30)

Пока мы одевались, он все время убеждал меня, что я могу ни о чем не волноваться. Он немедленно купит мне новые очки. Первым долгом пойдет и купит. Не будем же мы ссориться из-за каких-то очков, сказал он.

31)

С места в карьер мы помчались в спортивный магазин, где я недавно купил очки. Гленн (его звали Гленн) нес очки в правой руке и время от времени тоскливо на них поглядывал. Он качал головой и сетовал на царящее в мире зло и предательское несовершенство даже самых простых вещей. И постепенно до меня стало доходить, что он думает, будто я раздражен случившимся ничуть не меньше, чем он. Он шел твердым шагом, нет, мы оба шли твердым шагом. Двое решительных мужчин.

32)

По дороге он один раз остановился у дверей банка. Между прочим, начал он, на что тебе сдались очки с ультрафиолетовой защитой? Вот именно, сказал я (однако за словом в карман не лезу). И он очень прозрачно дал понять, что на этот раз не может быть речи о покупке очков такого же типа.

33)

Гленн подошел прямо к прилавку. Поздоровался. На сей раз вести переговоры предстояло ему. Нам не нравятся эти очки, сказал он. Совершенно не нравятся. Продавцу сразу следовало уяснить себе, что последние четверть часа своей жизни Гленн только и делал, что чувствовал, как ему не нравятся очки, и не нравятся все больше и больше, и вот сейчас они (как уже было сказано) не нравились ему совершенно. А что в них не так? — спросил продавец с явным интересом, хотя и немного капризным голоском, голоском, прямо скажем, неподходящим для окружающей обстановки (что позже позволило Гленну утверждать, будто продавец — гомик). Словом, вот этим своим голоском он спросил, что случилось с моими очками (которые, как он не сомневался, принадлежали Гленну).

Они никуда не годятся, сказал Гленн.

34)

Не стоило применять к очкам силу. Вот и все. Конечно, необходимо регулировать расстояние между стеклами (никто не спорит), но без применения силы. А с применением чего? — спросил Гленн.

35)

Твердо глядя на продавца, Гленн потребовал вернуть ему деньги, но продавец сказал, что это исключено. Очень даже включено, возразил Гленн. Нет, вы напрасно потратили время. Мы потратили, но не время, сказал Гленн (одержав тем самым маленькую лингвистическую победу), а я почувствовал, что он начинает мне нравиться.

36)

Но денег нам все-таки не вернули. Откуда нам знать, что эти очки были куплены именно у нас? — спросил продавец, очень довольный, что догадался взглянуть на проблему с другой стороны.

Гленн сдался. И купил мне новые очки. Красивые, желтые, с футляром для хранения. Теперь мы квиты, сказал он и похлопал меня по плечу. Я поблагодарил его и сказал, что больше не держу на него зла. Глупо затевать ссору из-за таких пустяков. Какая еще ссора? — удивился Гленн.

37)

Мы с Марианной провели в постели целый день.

38)

Девять раз занимались любовью, и никто ни разу даже не вспомнил о кремовом комоде.

Господи, кажется, я уже влюбился в нее без памяти (на меня словно снизошла некая космическая сила любви и самоотречения), главное — не противиться этому чувству, вдалбливал я себе. Утром, когда мы встали, Марианна предложила пригласить Гленна на нашу солнцеворотную вечеринку. По моим рассказам она поняла, что тот очень славный. Я высказал предположение, что Гленн немного староват для нашей компании, но потом мы выяснили, что не староват. Собственно говоря, что такое староват? — сказала она.

39)

А что мы будем пить? — спросила Марианна. Я не понял, что она имеет в виду вечеринку, и потому ответил, что мне ничего не надо. Спасибо, но мне не хочется пить. Однако немного погодя я сообразил, о чем идет речь, и сказал, что, на мой взгляд, подойдет какой-нибудь легкий напиток и красное вино. А глинтвейна не надо, сказала Марианна. Почему не надо? — удивился я. Оказывается, она не утверждала, а спрашивала, не против ли я глинтвейна. Конечно не против, сказал я и объяснил, что не понял ее, потому что она произнесла конец фразы без интонационного подъема, что для норвежского языка (да и вообще для любого другого) было бы естественно в вопросительном предложении. Но зато прибавил (к своей чести), что в таких недоразумениях есть свое очарование и потому наверняка они еще больше сблизят нас.

40)

Я начал разучивать на гитаре «Оккена Бума». Гленн по телефону предложил спеть вдвоем эту песню на вечеринке. Прекрасная мысль. Наконец я разучил ее настолько, что она уже годилась для домашнего употребления. Несколько раз я исполнил ее перед Марианной, и она одобрительно кивнула.