Ниточка памяти

— Я забыл сообщить вам, что отослал своему другу письмо, в котором рассказал о вас все. Так что в любую минуту здесь может появиться шериф со своей командой и…

— Никакого письма вы не отправляли, — оборвал меня Смейл. — К вашему сожалению, мы посчитали нецелесообразным оставлять в этой комнате мебель, чтобы вы, по глупости., не разобрали её и не использовали в качестве оружия, Комната, конечно, не очень весёлая для того, чтобы провести в ней остаток жизни, но пока вы не согласитесь на сотрудничество с нами, она будет ограничивать ваш мир,

Я только промолчал в ответ и, сидя на полу, проводил его глазами до двери. Снаружи я мельком заметил двух человек в форме. Я не сомневался, что они будут по очереди следить за мной через глазок. Итак, я, мог наслаждаться уединением, но под надзором. Интересно, удалось ли Маргарете отправить цилиндр по почте?

Я растянулся на полу, который был покрыт великолепным толстым ковром, вероятно, для того, чтобы я не вышиб себе мозги. Мне чертовски хотелось спать, ведь допрос в бессознательном состоянии вряд ли можно считать хорошим отдыхом. Несмотря на заявление Смейла, я не испытывал особого беспокойства: они не могут заточить меня здесь навсегда. Не исключено, что Маргарете удалось уйти от них и рассказать все какому-нибудь репортёру. Ведь не могла же подобная история навсегда остаться тайной. Или могла?..

Мне вспомнились слова Смейла о том, что под наркотиками я говорил на непонятном языке. Что-то здесь не так…

И тут до меня дошло: с помощью своих наркотиков они, должно быть, добрались до того уровня памяти, где хранились общие валлонианские знания, и забросали вопросами ту область моего сознания, совсем не английского, Я улыбнулся… а потом расхохотался. Удача меня все ещё не покинула.

Окно состояло из двух стёкол в алюминиевой раме с герметизирующей полоской пластика. Воздух из промежутка между стёклами был выкачан, что создавало изолирующий барьер для солнечного тепла. Я провёл пальцем: дюраль — надёжный и прочный материал. Если бы у меня было что-нибудь твёрдое, мне, возможно, удалось бы отогнуть край рамы настолько, чтобы добраться до кромки закалённого стекла и ударить по этому традиционно слабому для него месту… если бы, конечно, было чем ударить.

Смейл хорошо постарался, избавляя комнату и меня от всего, что ему не нравилось. На мне оставались лишь рубашка, брюки и туфли, но не было ни галстука, ни ремня. Мне также оставили мой бумажник, пустой, конечно, пачку с двумя помятыми сигаретами и коробок спичек. Но Смейл явно проиграл: я ещё мог поджечь себе волосы и сгореть дотла, мог затолкать в горло носок и задохнуться или повеситься на шнурке от ботинка. Правда, делать этого я не собирался.

Я продолжал обследовать окно, так как связываться с дверью не имело, смысла, да и стоящие снаружи тяжеловесы, наверное, только и ждали повода, чтобы отметелить меня. Вряд ли кому придёт в голову, что я решил заняться стеклом — как-никак я был на высоте 63 этажей от земли. Что же я буду делать, если мне удастся встать на подоконник? Я решил не думать об этом до тех пор, пока не глотну первый глоток свежего воздуха.

Мой указательный палец нащупал на гладком металле какую-то неровность: короткий паз. Я присмотрелся повнимательнее и увидел заподлицо с поверхностью алюминиевой рамы головку винта. А что если сама рама состоит из двух скреплённых винтами половинок?

Черта с два! Винт, который я обнаружил, был единственным. Для чего же он? Может, попробовать его выкрутить? Но чтобы попытаться это сделать, нужно дождаться наступления темноты. Смейл не оставил в комнате никаких осветительных приборов, так что после захода солнца я смогу работать незаметно.

Прошло ещё два часа, но никто не нарушил моего одиночества… хотя бы для того, чтобы дать еды. Может, они задумали взять меня измором или, будучи неопытными тюремщиками, забыли, что и братьев меньших, сидящих в клетке, необходимо кормить.

Я оторвал от своего бумажника маленькую декоративную пластинку металла. Она была из мягкой стали, длиной всего лишь около дюйма, — совсем неподходящий инструмент, — но я надеялся, что мой замысел удастся. Винт не должен быть затянут очень сильно: алюминиевая резьба срывается достаточно легко.

Разводить теории дальше не было смысла. К тому времени уже стемнело — можно было преступать. Я подошёл к окну, сунул край металлической пластинки в паз головки винта и повернул. Винт пошёл как по маслу. Я выкрутил его на десять оборотов… двадцать… Это был толстый болт с мелкой резьбой. Наконец он вышел из отверстия, и туда со свистом начал поступать воздух. Было ясно, что винт использовался для герметизации рамы после откачки воздуха.

Я принялся размышлять. Если пространство между стёклами заполнить водлй и потом заморозить её… в тропиках такой фокус вряд ли получится. С таким же успехом я мог поставить себе целью заполнить это пространство джином ж затем поджечь его.

Я ходил кругами но комнате. Любая идея, которая у меня возникала, начиналась с “если”…, А мне нужно было придумать что-то такое, что можно реализовать с помощью имеющихся у меня под ругой материалов: ткани, коробка спичек, нескольких клочьев бумаги.

Я вынул сигарету, зажёг её и, пока спичка горела, обследовал отверстие, из которого выкрутил заглушку. Оно было около четверти дюйма в диаметре и дюйм в глубину и заканчивалось каналом, выходящим в промежуток между стёклами. Конструкция была старой, но вполне надёжной: воздух выкачивался, и отверстие закрывалось с помощью винта. Во всяком случае она обладала тем преимуществом, что облегчала техническое обслуживание в случае протечки воздуха. Теперь оставалось только придумать, как накачать туда воздух, и можно взорвать окно…

Насоса в моем хозяйстве, конечно, не было, но я располагал кое-какими химикатами — спичечными головками, например. Как и многие другие вещи в Перу, спички были старомодными, сера осыпалась с первого же чирка.

Я уселся на пол и принялся сцарапывать со спичек головки, собирая сухой красноватый порошок в клочок бумаги. Из 38 головок получился изрядный запас. Я собрал все в кучку, завернул в бумагу и, закрутив её с торцов, затолкал самодельную петарду в отверстие, из которого был выкручен винт.

Используя ту же полоску металла, я немного содрал с винта резьбу, сунул его в отверстие и завернул оборотов на десять, пока он не дошёл до серы.

Туфли, которые купила мне Маргарета, были в Лиме последним криком моды: с тонкими подошвами, острыми носами и высокими кожаными каблуками, — неудобные на ноге, но очень сподручные в роли молотка. Мне пришло в голову, что не мешало бы оторвать от пола кусок ковра, чтобы защитить лицо, но я отказался от этой мысли. Достаточно отойти немного в сторону и положиться на удачу.

Я взял туфлю за носок, взвесил её в руке: подошва гнулась отлично — получался прекрасный боек. Во всем уравнении ещё оставалось несколько неизвестных, но, по моим расчётам, хороший удар по винту должен вызвать достаточное сжатие серы, чтобы она сдетонировала, и расширяющиеся при взрыве газы создадут достаточно высокое давление, чтобы вызвать разрушение стекла. Ещё секунда, и все будет ясно.

Я вжался в стену, модная туфлю и что было сил ударил каблуком по винту…

Раздался оглушительный звон стекла, по комнате, распространяя химический запах, прокатилась волна горячего воздуха… и я ощутил порыв ночной прохлады. Через секунду я уже стоял на подоконнике спиной к улице, которая находилась в шестистах футах подо мной, из ощупывая карниз над окном, мекал за что бы ухватиться. Зацепившись наконец, я подтянулся, перехватил рукой ещё выше, нащупал ногами упор, отдохнул секунды три и полез дальше…

Я подтянул ноги, чтобы их не было видно в окне, и услышал донёсшиеся из комнаты крики:

— …дурак разбился!

— Принесите свет!

Я вцепился в стену, глубоко дыша и благодаря в душе архитектора, который решил подчеркнуть горизонтальные элементы фасада и заключил ряды окон в обрамление из горизонтальных выступов дюймов двенадцать шириной. Главное, чтобы эти ребята в комнате сосредоточили своё внимание на улице внизу и дали мне время добраться до крыши…

Я поднял голову, чтобы взглянуть, сколько мне предстоит ещё преодолеть — и судорожно уцепился за выступ, когда все здание, как мне показалось, качнулось, опрокидывая меня назад…

Холодный пот заливал мне глаза. Я вцепился в камень, так, что затрещали суставы пальцев. Прислонившись щекой к грубой штукатурке, я слушал, как гулко стучало моё сердце. Адреналин и радужные надежды загнали меня сюда… и, улетучившись, оставили это хрупкое земное существо вцепившимся в бездушную поверхность небоскрёба, подобно мухе на потолке. Между мною и этим неподатливым бетоном не было ничего, кроме напряжения слабеющих пальцев моих рук и ног. Я попытался позвать криками на помощь, но слова застряли в пересохшей глотке. Я боялся глубоко вздохнуть. Мышцы мои окаменели, и я повис негнущейся доской, не смея повести даже глазами из страха сорваться вниз. Я зажмурился и, чувствуя, как немеют руки, попытался снова закричать. Но из горла вылетел лишь едва слышный хрип.

Минуту назад я опасался как бы они не посмотрели вверх и не увидели меня. А теперь я больше всего боялся, что они этого не сделают.

Конец неотвратимо приближался. Я и раньше бывал достаточно близок к смерти, но не настолько. Мои пальцы выдержат это напряжение ещё минуту, может — две. Потом они разожмутся, и моё тело в течение нескольких бесконечных секунд будет рассекать воздух, пока не ударится о…

Несмотря на то, что меня всегда распирало от великих идей, в общей картине мира я оказался не более чем мошкой на ветровом стекле. Я думал, что кое-чему научился, кое в чём превзошёл других, что я научился достаточно искусно играть в эту бессмысленную игру, которая называется жизнь. Но все мои изысканные философские теории рассеялись, как дым, когда они столкнулись с неумолимой силой слепого инстинкта. Мой сознательный разум имел коэффициент интеллектуальности равный 148, но идиотское подсознание, которое сейчас парализовало меня, так, видно, ничему и не научилось с тех самых пор, как первый его обладатель, забравшись на вершину дерева, спасся от бури и стал моим предком… Я услышал какой-то звук и понял, что плачу. Итак, я оказался слабакам, вырванным из своей стихии и жалобно молящим о пощаде.

И тут что-то внутри меня начало роптать. Во мне вспыхнула искра непокорности, которая стала разгораться все больше и больше. Ну, умру… Это только разрешит множество проблем. И если мне всё-таки суждено умереть, то, по крайней мере, я умру при попытке что-то сделать.

Мой рассудок начал возвращаться и брать контроль над телом, которое уже теряло свои последние силы в попытке поддержать сомнительную иллюзию безопасности, подавляя одновременно все другие чувства и парализуя дух. Я больше не хотел подчиняться его тиранки. Мне нужны были хладнокровие, твёрдая рука и не обременённое ничем чувство равновесия, и если это идиотское тело не будет сотрудничать, разум может просто взять его за шиворот и заставить. Тридцать с лишним лет я кормил эту кучу костей и мяса. Теперь она должна делать то, что я скажу. Прежде всего ослабь хватку…

Да-да, разогни пальцы! Даже если это и убьёт тебя! Конечно, можно сорваться, и при такой высоте на земле останутся лишь брызги. А что, этот паршивый кусок мяса собирается жить вечно? Тогда у меня дня него есть новость: в любом случае ему остаётся не так уж много времени.

Я уже стоял более расслабленно, положив ладони на стену и переместив основную тяжесть тела на ноги. Подо мной был надёжный, прочный бордюр почти с фут шириной. Сейчас я вытяну руки вверх, найду за что уцепиться и начну поочерёдно карабкаться ногами. И если я поскользнусь, то, во всяком случае, сделаю это по-своему.

Я отпустил руки — здание покачнулось. Ну и черт с ним…

Я нащупал следующий выступ, ухватился за него, подтянулся, нашёл упор для большого пальца ноги.

Можно считать, что я мёртв. До крыши было ещё очень далеко. К тому же перед ней шёл вычурный карниз, через который мне в жизни не перебраться. Но всё-таки до того, как я отправлюсь в долгое пике, я докажу этому старому хрычу — инстинкту, что не так уж он всесилен, как мнил о себе…

Я повис на руках под самым карнизом, чтобы перевести дыхание, и услышал возгласы и крики, доносившиеся из окна далеко внизу. Из него в поисках меня высунулись две головы, но там, куда я залез было уже темно, к тому же основное их внимание было направлено вниз, на улицу, где толпа с фонарями искала то, что должно было от меня остаться. Очень скоро они сообразят в чём дело — нужно пошевеливаться.

Я глянул вверх на карниз… и почувствовал знакомое желание вцепиться мёртвой хваткой в стену и повиснуть. Я тут же немного отстранился от неё, чтобы показать себе, кто тут хозяин. Карниз находился достаточно высоко, и мне нужно было достать его одним броском. Мои пальцы знали, чем рисковали в случае промаха: страховочной сети не было. Я слышал скрежет своих ногтей по штукатурке. Я стиснул зубы и отпустил одну руку, которая напоминала одеревеневшую клешню, сделал короткий вдох и слегка согнул колени. Правда, они слушались меня не лучше, чем если бы это бала пара амортизаторов, привинченных к бёдрам. Как бы то ни было, другого выхода я не видел… сейчас или никогда…

Я отпустил обе руки и, отклонившись немного назад, вытянулся вверх…

Мои одеревеневшие пальцы ткнулись в край карниза, заскребли и наконец как крючками зацепились за него. Ноги свободно болтались. Я напоминал моряка из далёкого прошлого, которого в наказание вздёрнули за большие пальцы рук. Ветер с крыши хлестал меня по лицу, и я трепетал в этом потоке воздуха, словно кукла из папиросной бумаги.

Теперь мне оставалось подтянуться… подтянуться из последних сил и перебросить тело через край. Но я устал, смертельно устал. Казалось, что мои руки, сделанные из гофрированной бумаги с деревянными пальцами на концах, принадлежат кому-то другому, кому-то, кто уже давным-давно умер…

Но этим “кем-то” был я. И история со смертью была не нова, её придумал тоже я. Все это уже происходило когда-то, давным-давно… и палиндром жизни закончился тем же, с чего качался; тёмный занавес продолжал падать…

И вдруг из тьмы раздался голос, говоривший на незнакомом языке. Сквозь смесь каких-то странных мысленных образов зазвучал настойчивый призыв:

…расширь сосуды периферийной кровеносной системы, подключи параллельно нервный канал “эпсилон”, чтобы обеспечить полную проводимость. Теперь освобождай ионы кислорода в скоплениях жировых клеток и направляй электрохимическую энергию в мышцы…

В плавном приливе сил я подтянулся, бросил тело вперёд, перекатился на спину и наконец расслабился на плоской крыше… на прекрасной плоской крыше, ещё не остывшей от дневного солнца.

Итак, я достиг своей цели и теперь лежал в безопасности, глядя на звезды. Позже, когда у меня будет время, я проанализирую все это. А сейчас нужно двигаться, пока они не успели спохватиться, оцепить здание и начать обыскивать этаж за этажом.

Качаясь от усталости после долгого подъёма, я встал на ноги и пошёл к будке, которая закрывала вход на служебную лестницу. Дверь была заперта на замок. Я не стал терять времени на то, чтобы выламывать её ударами ноги. Я просто поднял ногу и встал на дверную ручку. Два прыжка — и она отлетела. Я протолкнул обломок оси, потянул за язычок замка изнутри, и дверь открылась.

Внизу, через небольшой пролёт лестницы находилась кладовая. В ней хранились запылённые доски, банки высохшей краски, старые инструменты. Я выбрал средней толщины деревянный брус длиной футов в пять, молоток с одной обломанной лапой гвоздодёра и вышел на лестничную площадку. Улица была далеко внизу, и мне совсем не хотелось терять время на путешествие по лестнице. Я подошёл к лифту, нажал кнопку и стал ждать, насвистывая себе под нос. Подошёл какой-то толстяк в замызганном костюме, неприязненно посмотрел на меня и, видимо, собрался уже сказать, что обслуживающему персоналу следует пользоваться грузовым лифтом, но передумал и промолчал.

Когда дверь лифта отворилась, я бойко вскочил в него. Толстяк вошёл вслед за мной и нажал кнопку вестибюля. Не переставая насвистывать, я улыбнулся и утвердительно кивнул.

Лифт остановился, двери открылись. Я подождал, пока толстяк выйдет, осторожно выглянул наружу и, сжав молоток покрепче, последовал за ним. На улице перед входом мелькали фонари, вдалеке слыша вой сирены, но на меня в вестибюле никто не обращал внимания. Я подошёл к боковому выходу, прислонил брус к стене, заткнул молоток за пояс брюк и ступил на тротуар. Мимо спешили сотни людей, но никто даже не взглянул на босоногого плотника — это была Лима.

Я не спеша двинулся в путь. Дорога отсюда до Иценки, маленького городишки, возле которого в каньоне спрятан модуль, будет нелёгкой, но я надеялся за неделю её преодолеть. До утра мне ещё нужно было придумать, как обеспечить себя некоторыми вещами первой необходимости. Но это меня не очень-то волновало: после успешного выступления в середине своей жизни в роли человека-мухи украсть пару ботинок вряд ли представит для меня какую-либо трудность.

Фостер стартовал к себе домой три года назад по местному времени, хотя там, на борту корабля, прошло, наверное, всего несколько недель. Мой спасательный модуль был карликом по сравнению с кораблём-маткой, на котором он летел, но обладал хорошим запасом скорости. Мне бы только добраться до своего судёнышка… тогда я смогу чуток оторваться от этих плохих мальчишек, против которых взбунтовался.

Я использовал для маскировки модуля лучшую систему камуфляжа из тех, что знал. Полудикие местные носильщики, которые выгружали мои валлонианские сокровища и несли их через пустыню к ближайшей железнодорожной станции, были не из болтливых. Если ребята генерала Смейла и прослышали о модуле, то мои аборигены вряд ли что-либо к этому прибавили. Ну, а если всё-таки что-то сказали, то решать эту проблему будем тогда, когда доберёмся до места. В моем уравнении ещё оставалось несколько “если”, но в такого рода арифметике я становился все сильней и сильней.

ГЛАВА XIII

Из предосторожности я пробрался в модуль глубокой ночью. Хотя я мог и не таиться: корабль с опечатанным люком был в том же состоянии, в каком я его оставил. За исключением, может быть, того, что маскировочные сети превратились за это время в лохмотья. Не знаю почему, но команда Смейла так и не смогла найти его. Будет над чем подумать, когда я отлечу от Земли достаточно далеко.

Мне долго пришлось добираться от Лимы до каньона, но, к счастью, все прошло гладко. Я махнул своё платиновое кольцо на старенький пистолет 33-го калибра, который мне так и на пригодился. В одной из лежащих на моем пути деревень по разбитому приёмнику в убогом баре мне удалось услышать последние известия. Но о штурме острова или о моем побеге не упоминалось. Обе стороны явно хотели утаить происшедшее, сделать вид, что ничего не случилось.

В Иценке я зашёл на почту и получил посылку с копией памяти Фостера, которую выслала мне Маргарета. Проверяя, не перехватили ли холуи дядюшки Сэма посылку и не подменили ли в ней мою морковку, я почувствовал, как что-то трётся о мою щиколотку. Я посмотрел вниз и увидел серо-белую кошку, умеренно грязную и явно голодную. Не знаю, то ли накануне ночью я попал в заросли кошачьей мяты, то ли ей просто понравилось, как я почесал у неё за ухом, но она последовала за мной из города прямо в каменистую пустыню. До самого модуля она не отставала, а большую часть времени даже бежала впереди меня. И первой прыгнула на борт.

Я не стал тратить времени на формальности. Когда-то давно я “прослушал” инструкции по управлению этим модулем, даже не подозревая, что в один прекрасный день мне придётся воспользоваться этими сведениями, чтобы поднять его в космос. Оказавшись в модуле5 я сразу же бросился к ручкам управления, и корабль выписал в воздухе такую загогулину, что в Вашингтоне, наверное, себе пальцы отдавили, тыкая в кнопки пожарной связи с Москвой.

Я не знал, сколько недель или даже месяцев чистого досуга ожидает меня сейчас. Но было ясно, что времени хватит и для детального обследования модуля, и на текущие дела; я успею ещё проанализировать в подробностях обе мои памяти и разработать план своих действий после прибытия в мир Фостера, на Валлон. Но прежде всего я должен увидеть зрелище, которое давалось только для меня и только один раз: вызывающий чувство священного трепета вид удаляющейся Земли.

Я упал в кресло напротив экрана и щелчком тумблера вызвал появление на нём большого светящегося клубка шерсти, который был моей родной планетой. Я надеялся б последний раз увидеть свой остров, но мне это не удалось. Весь шар был укутан покрывалом облаков, местами тонким, но всё-таки сплошным. Зато луна красовалась во всем своём блеске — круг эдамского сыра с характерными признаками рокфора. Около четверти часа я следил, как она разрасталась, заполняя собой весь экран. Мне стало неуютно от такого близкого соседства. Я сбросил с коленей свою полосатую спутницу и покрутил ручки. Мёртвая планета пронеслась по экрану мимо меня. На короткое мгновение я увидел синие кратеры, похожие на остатки лопнувших пузырей, которые слились в глаза, рот и оспины презрительно отворачивающегося от меня лица. Потом черты родной мне планеты стали уменьшаться и пропали навсегда.

Оснащение модуля было рассчитано на любые ситуации, так что я без труда нашёл себе удобное жилое помещение. Кнопка на панели в наблюдательной рубке обеспечивала доступ к большим запасам продовольствия. Насколько я понял, моему предшественнику со стоматологическими украшениями на шее обнаружить эту хитрость не удалось. За время своего первого самостоятельного полёта на Землю и в ходе посещений модуля в сухом доке с целью пополнения запаса пользующихся спросом безделушек, я освоил большинство из имеющихся на борту удобств. Поэтому без труда сделал себе роскошную горячую ванну из рециркулированной воды, после чего вытерся одноразовым полотенцем, смоченным ароматизированным веществом, покормил кошку и поел сам и улёгся поспать недельки на две.

К началу третьей недели я достаточно хорошо выспался и отдохнул. Следы моих недавних схваток с тем, что у нас считалось законом, стёрлись. Я уже перестал жалеть об игрушках, которые бросил на острове, о деньгах в банках Лимы и Швейцарии и даже о Маргарете. Я направлялся в другой мир, и тащить с собой туда старые привязанности не имело смысла.

Я начал осознавать, что кошка моя была настоящим божьим даром. Я нарёк её Иценкой — по названию городишка, где она меня усыновила, и часами разговаривал с ней. Для меня всегда существовала едва ощутимая разница между разговором с самим собой и беседой с кем-то другим. Первый через несколько дней начинает надоедать, вторую же можно вести до бесконечности. Поэтому в ходе нашего путешествия Иц часто выступала в роли слушателя.

— Иц, — спрашивал я её, — где бы ты хотела расположить свой ящик с песком? Здесь, прямо перед экраном телевизора? Ну что ж, можно, сейчас здесь будет полный покой, ведь мы вышли за пределы солнечной системы. Теперь это место — полностью в твоём распоряжении.

— Нет, — сказала Иценка кокетливым взмахом хвоста и зашла за стойку с ящиками, которую я так и не успел полностью опустошить на Земле.

Я вытащил оттуда один ящик с барахлом и заменил его ящиком с песком, к которому Иценка тут же потеряла интерес. Она впрыгнула на ящик с моим хламом, и тот упал со скамейки, усеяв весь пол мелкими предметами из хаффа и металла.

— Вернись сюда, негодница, — сказал я, — и помоги мне собрать этот мусор.

Но Иц погналась за тускло-серебристым предметом, который продолжал ещё катиться. Я быстро настиг её и выхватил из-под носа этот цилиндр. Вся возня резко прекратилась: штуковина была чьей-то памятью.

Я уселся на скамеечку, чтобы обследовать цилиндр; пульс учащённо забился в предвкушении новой валлонианской загадки.

— Откуда, черт подери, он мог взяться, кошка? — спросил я.

Иц прыгнула мне на колени и ткнулась в него носом. Я попытался мысленно вернуться на три года назад, к тем дням, когда загружал модуль своими трофеями в таком количестве, какое только он способен был поднять и доставить на Землю.

— Послушай, Иц, нам нужно хорошенько постараться вспомнить. Итак, в комнате для регистрации памяти, где мы обнаружили три скелета, была целая полка с пустышками… А, я вспомнил! Я вытащил этот цилиндр из регистратора. Значит, он был записан, но ещё не помечен цветовым кодом. Я показывал его Фостеру, когда тот искал свою собственную копию. Фостер не знал, что ж вытащил этот цилиндр из регистратора и посчитал его пустым. Бьюсь об заклад, кто-то здесь записал чью-то память, но бросил в спешке, не успев нанести цветовой код и соответствующим образом зарегистрировать.

— С другой стороны, это может быть пустышка, которую только вставили в аппарат, как кто-то ворвался туда и… Стоп, а что рассказывал Фостер… о том, как он очнулся черт знает сколько веков назад среди кучи свежих трупов? Он оказал первую помощь какому-то валлонианину, которая включала копирование всей памяти…

— Ты представляешь, что у меня в руках, Иц?

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Это всё, что осталось от того парня, которого похоронил Фостер… от его друга по имени Аммэрлн. То, что записано внутри этого цилиндра, когда-то находилось под черепом старого грешника. Все же парень не так уж мёртв. Спорю, его семья немало заплатит за эту копию — да ещё и с благодарностью. Цилиндр может оказаться хорошим подспорьем на чёрный день в случае, если я уж очень буду голодать на Валлоне.

Я поднялся, пересёк в сопровождении Иц комнату, подошёл к кушетке, на которой спал, и сунул цилиндр в ящик тумбочки, где уже лежала память Фостера.

— Интересно, как там поживает Фостер без своего прошлого, Иц? Он заявил, что вот это — всего лишь копия, а оригинал хранится в Окк-Хамилоте. Но ни один из прослушанных мною стержней не упоминал о копировании памяти. Наверное, Фостер является важной шишкой, если может пользоваться такой службой.

Вдруг я обратил внимание на раскраску лежавшего в ящике цилиндра с памятью Фостера:

— Вот это да! Это же королевские цвета!

Я с размаха уселся на постель:

— Иценка, старушка, похоже, мы войдём сразу в высшие слои валлонианского общества. Ведь мы имели дело с представителем валлонианской аристократии!

В последующие дни я снова и снова пытался связаться с Фостером посредством коммуникатора… но безрезультатно. Я стал размышлять над тем, как найти его среди миллионов других людей на чужой для меня планете. Наилучшим вариантом было бы осесть где-нибудь на Валлоне, а потом уже начинать наводить справки.

Как ни в чём ни бывало, я прикинусь валлонианином, который путешествовал в течение нескольких сот лет, — для них это дало привычное. Вести себя придётся осторожно, не раскрывая карт, пока полностью не выяснится вся обстановка. После того, как я прослушал столько памяток, думаю, это не будет представлять для меня особого труда. Да, своё прошлое придётся держать при себе: вдруг на Валлоне нелегальных иммигрантов любят столь же нежно, как и у меня дома.

Мне нужно будет другое имя. Я обдумал несколько вариантов и остановился на имени “Дргон” — оно было так же непроизносимо, как и любое другое валлонианское имя.

Я обследовал стандартный гардероб, который существует на непредвиденный случай на всех спасательных модулях кораблей дальнего следования. В нем было все: от костюма типа эскимосской парки на меху для прогулок на планетах, подобных Плутону, до надувных комбинезонов из чистого шелка с индивидуальным кондиционированием для использования на Венере. Среди всего разнообразия был набор одежд, напоминающих древнегреческие. Когда Фостер покидал Валлон, они были там последним криком моды. Судя по внешнему виду, эта одежда была удобной. Я выбрал одно одеяние неброских тонов и принялся кромсать и перешивать его, чтобы подогнать под свою фигуру. При первой встрече с валлонианами мне не хотелось привлекать к себе внимание плохо сидящей одеждой.

Иценка с интересом наблюдала за мной.

— А что же мне делать с тобой, когда мы прилетим на Валлон? — спросил я её. — Единственная кошка на планете! Может, тебе придётся согласиться на какого-нибудь иггрфна в роли хахаля? — спросил я, напрягая свою валлонианскую память. — Они ближе всего к тебе по размерам и форме… но вряд ли понравятся тебе с точки зрения своих личных качеств.

Я закончил работу над своим новым нарядом, затем порылся в куче разного хлама, извлёк оттуда кусок хаффита — валлонианского сплава, похожего на медь и обладающего почти такой же прочностью, что и хафф, но легче поддающегося обработке. В небольшой мастерской я нашёл нужные инструменты, чтобы вырезать из него то, что нужно, а также изготовить некоторые украшения.

— Не беспокойся, — заявил я Иц, — ты тоже сойдёшь на землю не в чём-нибудь. В моем наряде ты станешь гвоздём программы.

Я посадил её на верстак и взялся за инструменты. Вырезав из хаффита полоску шириной в дюйм, я согнул её в кольцо и снабдил застёжкой. Остаток вечера после неторопливого ужина я провёл, пытаясь выгравировать на новом ошейнике валлонианскими закорючками имя “Иценка”. Потом я нацепил его на кошку. Она не возражала.

— Ну вот, все готово, чтобы привести этих валлониан в такой восторг, какого они никогда в жизни не испытывали.

Иценка замурлыкала.

Мы прогулялись в наблюдательную рубку. Далеко впереди мигали какие-то непривычные яркие созвездия.

— Боюсь, что до начала эксплуатации наших новых воспоминаний остаётся совсем немного времени, — заметил я.

Раздался звонок тревоги, предупреждающий о сближении с другим телом. Я не отрывал глаз от экрана с изображением зелёной планеты, с одной стороны украшенной ободком белого света, исходящего от далёкого гигантского солнца, а с другой — залитой холодным свечением, отряженным от другой внешней планеты этой системы. Наше путешествие подходило к концу, но одновременно начала таять и моя уверенность. Ещё немного и я ступлю б неведомый мир, с твёрдым желанием разыскать своего старого друга Фостера и заодно ознакомиться с достопримечательностями. У меня не было паспорта, но это вряд ли могло стать причиной неприятностей. Мне следовало отодвинуть свою под чинную личность на задний план и предоставить свободу валловианским воспоминаниям. И всё-таки…