Первая задача была самой простой — он вручил Филу и Вовке по старому иглодержателю, хирургической игле, по здоровому мотку шёлковых ниток и куску поролона, наказав одеть обычные толстые зимние перчатки и учиться шить — прокалывать поролон и вязать на нём хирургические узлы. Вторым заданием было написание стостраничного реферата по узким иммунологическим темам применительно к черепно-мозговой травме, где необходимо было использовать не менее сорока статей из советской научной периодики и десяти статей из зарубежной. Ещё одним условием было немедленное зачисление на курсы иностранных языков при Доме Офицеров, мол мои ученики должны иметь диплом референта-переводчика и читать специальную литереатуру без словаря. Курсы были трёхгодичные с вечерними занятиями три раза в неделю, и такое условие требовало истинной жертвенности, так как с трояками в зачётках Гурьев себе в опекунство курсантов не брал, мотивируя простой мыслью — зачем я буду вкладывать навыки и знания в человека, шансы которого вернуться в науку весьма невелики. Ну и последнее — он приказал присутствовать на всех его ночных дежурствах по клинике, что выпадали около двух раз в месяц.

Ребятам-первоклашкам условия показались невыполнимыми. На курсы иностранных языков записались на следующий день и получили головную боль в виде дополнительных домашних заданий. В научном отделе Фундаментальной библиотеки так же приходилось ежедневно просиживать пару часов, чтобы кое как собрать материал по теме. Это дело значительно осложнялось тем, что большинство материала и терминологии пока было не понятным, первый курс, как-никак, особых знаний пока нет. Попутно приходилось нырять в учебники старших курсов, чтобы хоть понять, о чём в статьях речь. С дежурствами особых проблем не возникло, за исключением того, что на следующий день в лекционные часы они дружно засыпали после бессонных ночей, проведенных «на крючках». Медсёстры в открытую смеялись со столь зелёных ассистентов, однако относились благосклонно, впрочем как и анестезиологи и другие хирурги. Гурьев безжалостно лупил здоровым зажимом-корцангом по рукам, если ему что-либо не нравилось, заставлял стерильно мыться и перемываться по многу раз за дежурство, но в тоже время особо морально не давил, а наоборот по своему оригинально поддерживал. Проблема оставалась с обычными домашними заданиями, время на которые оставалось всё меньше и меньше. Наконец подошла первая сессия, и Гурьев дал временный отбой науке — рабятки, сейчас вам надо побороться исключительно за оценки.

Однако замполит как всегда думал немного иначе — первый день сессиии начался с «воспитательного социалистического труда», то бишь с хозработ. Вначале взвод Феликса послали пилить здоровый тополь, который засох у офицерского семейного общежития. Эту здоровую уродскую общагу прозывали Гарлемом. Будущие военврачи с лесоповальным делом оказались знакомы лишь приблизительно и свалили это дерево прямо на провода. Верхние провода порвались и замкнули нижние. И почему у них там предохранители не сработали? Наверное, как в армии частенько делают, «жучков» понаставили. Короче, пошел в здание трехфазный ток 420 вольт, и всё, что в розетку у них там всунуто было, в момент погорело. Вечером у входа в Гарлем появилась остро воняющая палёным и здоровая, как Ленинский Мавзолей, куча не подлежавших ремонту офицерских холодильников и телевизоров.

Затем взвод погнали погнали скалывать лёд вокруг котельной Академии. Там на каких-то сваях здоровая труба лежала, и на ней висела трёхметровая сосулька. Курсанты давай эту сосульку ломами долбать. Вдруг как из неё ударит струя кипятка! Хорошо, что в шинелях были, не пожгло никого. Потом Толю-Карантина одели в три ватника да резиновый костюм химзащиты сверху и послали ту дырку в трубе затыкать. Он туда деревяшку-чопик забить умудрился. Оказалось, что под сосулькой был аварийный клапан, который ичграючись ломами сбили. Как назло, куча офицеров набежала. Один майор, видать, главный в этой котельной, давай всем допрос учинять, что, мол, случилось? В непромокаемом зелёном ОЗК Карантин выглядел самым причастным, ему и пришлось во всём «честно» признаваться: «Работаем себе, ударными темпами лёд колем. Не здесь, а с другой стороны. Вдруг слышим, что-то зашумело. Прибегаем — вода с паром выбивается. Мы думаем, ведь больные в клиниках замерзнуть могут! Пришлось проявить геройство…» Толику потом три дня к отпуску добавили, остальным по внеочередному увольнению.

Сессию Фил сдал более менее нормально, без трояков и всего с одной четверкой. Отправился в первый отпуск. Дома родные Фила не узнали. Первые три дня он ел в громадных количествах, а в перерывах между едой дрых практически беспробудно, сказался сильнейший хронический дефицит сна, а потом сел сортировать свои конспекты и библиографические карточки, чего-то переводить и наконец начал писать реферат. В отпуске пару раз мотался в Ставрополь в читальный зал библиотеки СГМИ — ближайшего к дому Ставропольского Мединститута. Отец всерьез начал подумывать, что его сын свихнулся на почве учёбы. Особым поводом для такого заключения послужил факт, что Фил разбросал по дому сотни малюсеньких карточек с иностранными словами и их переводом на обороте. Карточки лежали в туалете и на кухне, вываливались из любого кармана или книги — у него не было времени заучивать иностранные слова, поэтому он старался пополнять свой словарный запас между делом в «утильно-броссовое» моменты времени. Лишь за два дня до конца отпуска Феликс встретился со старыми друзьями и одноклассниками, на встрече нажрался самогона до блёва, провалялся следующий день со страшной головной болью в тяжёлом похмелье, а потом отошёл и сразу укатил в Ленинград. Родители лишь сочувственно покачали головой — такой сыновий отпуск им явно не понравился.

По возвращению из отпуска за лекционную неделю Фил добрал необходимое количество материала и дописал реферат. Сто рукописных страниц не получилось — вышло страниц на шестьдесят. В ближайшее дежурство шефа вместе с Черныхом снесли труды на суд. Шеф рефераты забрал, внимательно пересмотрел библиографию, а через день устроил разнос. На Вовкином реферате красовалась оценка кол и четыре через черточку, на Филовом два и пять с плюсом. Кол и двойка — это по уровню научных сотрудников, а четвёрка и пятёрка по уровню первокурсников. Гурьев рефераты отдал назад, а на Филовом реферате красной ручкой почему-то написал свой домашний номер телефона. Однако шеф за последний месяц сильно изменился — на очередном своем дежурстве отослал Феликса спать на свободную койку в реанимационном зале, а Вовку представил другому военно-полевому хирургу. Тот как-то необычно быстро перехватил у Гурьева инициативу и стал сам «дрессировать» Володю, как будто это был его ВНОСовец. Фила такое отношение крайне заело, он ведь видел, что что пока его «научные изыскания» и успехи в военно-полевой хирургии заметно превосходили Вовкины. Чёртов блат, подумал он и заснул под ритмичные звуки аппаратов исскуственной вентилляции лёгких, сопящих у безжизненных тел на соседних койках. В реанимационных залах всегда было прохладно — боролись с внутригоспитальной инфекцией, микробы, они ведь тоже тепло любят, но зато в прохладе спалось крепко. На утро довольный и заляпаный кровью Вовка разбудил злого Фила и сразу подлил масла в огонь:

— Фил, через неделю позвони домой шефу… Или ищи нового научрука. Я не в курсе, но он сегодня ничего не делал, кроме как в своем кабинете порядок наводил, да жрал коньяк со свободной бригадой. Даже не мылся ни разу. Что-то непонятное намечается.

Феликс звонить не стал. Через две недели у шефа новое дежурство, там он его и решил откровенно спросить обо всем тет-а-тет. Через две недели вместо Гурьева дежурил старый знакомый полковник Алексеев. Этот доцент занимал должность старшего преподавателя на кафедре, что-то сродне завучу в школе. Феликс потолкался среди дежурных бригад, но никто никакого желания взять его под патронаж не выявлял. Улучив момент, Фил подкараулил проходящего мимо по корридору Алексеева:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! Курсант Рутковский… Э-э-э…

— Ну? Чего замолчал, обращайся!

— Куда Гурьев делся?

— Хм-мм, ты ведь даже не офицер… Как тебе объяснить… В Академии он, но больше не хирург. В чистую науку подался. Точнее он и в Академии формально — он ниловец, напрямую от Министерства Обороны… Да чёрт, ты все равно не поймешь! Если он тебе ничего не сказал, то я и подавно промолчу. Займись лучше наукой на какой-нибудь там анатомии-физиологии, а к нам года через три приходи. Сам пойми, друга твоего, Черныха, мы всё равно няньчить будем из-за его отца-генерала, а тебя… Кому ты тут, малолетка, по серьёзному нужен? Гурьев мужик ответственный — не верю я, что он тебя так просто бросил. Наверняка что-то намекнул — вот так и действуй! Ну всё. Извини за откровенность.

Напоследок Алексеев по-дружески пожал Феликсу руку и быстро пошёл по кородору, всем видом показывая, что разговор окончен. Кто такой «ниловец» и куда делся Гурьев осталось загадкой. Фил вернулся в раздевалку, скинул чистый халат и бахилы — клиническая медицина опять отдалялась на три года, и предстоящая с ней встреча будет как у всех по общей учебной программе. Он одел шинель и вышел перекурить перед кафедрой. Значит остался один выход — рядовой позвонит офицеру домой вне рамок служебных отношений. Фил незаметно пробрался на курс, где списал номер Гурьева с титульного листа реферата в свой блокнот, а ещё через минуту он опять был на улице, бредя по направлению к телефону-автомату. Звонить с Факультета при возможных свидетелях не хотелось. Было около девяти вечера, ужин он пропустил, а на вечерней проверке он присутствовать сегодня не обязан — с кафедры звонили на счёт его графика дежурств на месяц, сегодня первокурсник Рутковский официально приписан на ночь к полевой хирургии. Возвращаться на курс не хотелось, но идти было некуда. Он зашёл в насквось промороженную будку, прижал холодную железную трубку к щеке и быстро набрал номер: «Алё? Могу ли я поговорить с Константином Яковлевичем Гурьевым? Это Рутковский спрашивает. Что? Пока не пришёл… Хорошо, я перезвоню через час.»

Вот же дьявол, работает до поздна, придется ещё час по морозу шататься. Фил побрёл в парк, потом зашёл в дежурный магазин, где купил поесть, потом опять вернулся в парк и на заснеженной скамейке устроил себе простецкий ужин из хлеба и кефира. Кефир был неприятно холодным и глотался тяжело. Настроение было пакостное, внутри Фила горела досада, что столько изнурительного труда и бессонных ночей потрачено впустую. Он с силой работал челюстями, тщетно пытаясь согреться, а ещё ему такое агрессивное жевание помогало бороться с нахлынувшей злостью на блатного Черныха, безжалостного в своих откровениях старпрепа Алексеева, ну и конечно, на своего шефа Гурьева. Хотя, похоже, что шефа уже бывшего. Наконец час истёк, и Фил снова оказался в той же промерзшей телефонной будке. Трубку взял шеф и сразу узнал Фила по голосу:

— Ты чего так долго не звонил? Короче, я завтра в Москву на пару недель лечу. Плевать, что уже поздно, сейчас прямо ко мне домой подъехать сможешь? Отлично! Пиши адрес…

У Фила от бодрого тона научрука казалось за спиной выросли крылья. Он почти бегом побежал в метро, а там как угорелый припустил вниз по эскалатору, ловко лавируя между стоящими людьми и сыпля вокруг толчки и «извините». Явно что-то важное, не стал бы офицер-учёный просто так первокура в такой час домой звать. В том, что «Дядя Костя» мужик правильный, без каких-либо «левых» заскоков никто не сомневался, значит что-то касательно судьбы Фила надо обсудить и притом срочно, перед некой поездкой в Москву. Такое интриговало!

Фил быстро нашел нужный дом и пулей взлетл на второй этаж. Около заветной двери приятно пахло чем-то жаренным. Здорово, может ещё на халяву домашней жрачки похавать дадут. Дверь открыла жена, сразу представилась и дала кучу указаний:

— Я Елена Степановна, раздевайтесь, вот тапочки, руки мыть там, вот вам полотенце, а затем пожалуйте на кухню.

На кухне жарилась печёнка с луком, и от такого аромата Фил сразу забыл, что совсем недавно наглотался кефира с хлебом. Елена Степановна оказалась на удивление хорошо осведомлена о Филовом научном сотрудничестве с Константином Яковлевичем и даже читала его реферат. Сама она оказалась по образованию врачем-лаборантом, как и муж тоже кандидатом наук, хотя и с интересами в клинической биохимии. Подав Филу здоровую тарелку печенки с необычным гарниром из кругляшков прожаристого лука и морковки в смеси с картошкой-пюре, она уселась рядом и понизив голос до шепота стала рассказывать, что Гурьев только что получил подпола досрочно за какое-то казалось бы незначительное открытие, которое быстро засекретили в верхах. С этим открытием и связан его немедленное переподчинение из ЦВМУ напрямую в МО.

Феликс уже знал, что в табеле о рангах военных организаций ЦВМУ, или Центральное Военно-Медицинское Управление, руководившее любым врачем в погонах, занимало отнюдь не первые позиции, стоя в тени других военных главков-гигантов. Переподчинение непосредственно Министерству Обороны означало прыжок, но порою прыжок не карьерный (в МО и лейтенанты служили, например на адъютантских должностях). Кульбит ухода «наверх» из официальной военной медицицины прежде всего означал выход на совершенно иные проблемы, с медициной никак не связанные, но обычно крайне важные в государственном плане и от того зачастую полностью секретные. Видимо секретностью и определялась эта неформальная встреча с шефом. Только на сколько он сможет, да и захочет ли вообще, приоткрыть эту завесу перед ним, салагой… За разглашение сведений, содержащих хоть крупицы государственной тайны, в СССР сажали безжалостно. Такими делами никто по-пусту не рисковал.

От осознания подобных вещей у Феликса аж легко закружилась голова. Если Гурьев его, первокурсника со скромной планочкой нарукавной нашивки-годички «минус-тире», соблаговолил позвать для приватного разговора домой, значит он того заслужил. Значит вошёл в доверие. А такими вещами Фил не разбрасывается — если потащат в Особый или Секретный Отделы, он будет всё отрицать. Гурьева он не сдаст ни при каких условиях — главную догму советского карьеризма он уже усвоил: «свои тащат своих». «Своими» были не столько свои дети, тут особстатья, своими считались надежные кандидаты на подчинённые должности, которые будут преданно пахать на шефа, а не копать под него. Похоже с переводом у самого шефа зародились наполеоновские планы, и он начал подбирать своих, а такое дело надежней всего делать так сказать с пелёнок — с самого первого курса! Без каких-либо деталей общая картина Филу стала ясна, а его собственная будущая судьба стала наливаться некой значимостью — за грифами секретности и кухонными разговорами забрезжили диссертации «по-лёгкому», по закрытым спецтемам, где вместо научных оппонентов сидят военпреды — военные представители, где дают спецпайки, госпремии и звёздочки досрочно. Ради этого стоило жить по-монашески и пахать, как волу.

Другой непосредственный командир Фила, начальник его первого курса майор Коклюн, всех курсантов публично заклинал на ежедневных общих построениях: «ребята, живите по принципу здорового карьеризма! Труд и ум дадут вам много больше возможностей, чем блат и деньги, если вы сумеете правильно воспользоваться ими — предложить их кому надо. Себя отдать в услужение мастеру не зазорно, ибо это вернейший путь самому стать мастером». Сейчас, с аппетитом жуя печенку, Фил вспоминал эти слова, «политически корявые», как говорил факультетский замполит, но «верные по жизни», как неофициально говорило всё остальное командование. Подвигом от такого не пахло, пахло сподвижничеством во имя собственной карьеры. Чем не здоров такой карьеризм? Вполне нормальмая мотивация.

Наконец распахнулась дверь ванной и оттуда в домашнем махровом халате вышел Гурьев. Фил подскочил и с набитым ртом несколько излишне подобострастно и официально поприветствовал его, поздравил с новым званием, по старой традиции русской армии опустив приставку «под-»:

— Здравия желаю товариш полковник, разрешите поздравить с присвоением внеочередного воинского звания!

Гурьев усмехнулся и ответил, сразу намекая, что приход к нему в дом исключительно Филова собственная инициатива:

— Вот это да, кто к нам пришел! Совершенно не ожидал, что мой ученик заявится в такой поздний час меня поздравить. Ну спасибо, спасибо.

Фил такой намёк понял и недвусмыссленно покрутил пальцем вокруг себя, как бы показывая на возможную прослушку. Гурьев утвердитвельно кивнул головой и в ответ прижал палец к губам. Поговорили об ничего не значашей рутине, об учёбе, об успехах на курсах иностранных языков. Гурьев достал бутылку коньяка и два малюсеньких стаканчика-клоповничка, молча налил, видимо считая, что факт совместного распития спиртного офицером с курсантом не такая уж серьезная вещь, которой следует бояться на собственной кухне:

— Ну, Феликс, давай по маленькой чисто символически. Много не наливаю, тебе сейчас на курс идти, а я официально вторую звезду уже обмыл. Я тебя провожу до метро, не дай бог какой поздний патруль…

Феликс намек опять понял — главный разговор состоится на улице. В дверной проем высунули свои головы два любопытных Гурьевских отпрыска. Отец на них прикрикнул, что мол давно уже давал команду «отбой», почему сыновья ещё не спят? Елена Степановна вздохнула и пошла укладывать детей. Рядовой и подполковник глотнули коньяку, и Гурьев вышел одевать форму. Феликс остался один и от нечего делать принялся листать лежавщие рядом зарубежные журналы. На удивление в этой толстой стопке журналов по хирургии не оказалось совсем — одна биохимия, иммунология, фармакология, общая нейрология и нейрофизиология мозга. Такой букет для вчерашнего хирурга-практика казался более чем странным. Наконец Гурьев вернулся, облаченный в новую шинель, портупею и сапоги и жестом показал Феликсу на выход. Время приближалось к полуночи и на метро Фил успевал с трудом.

До ближайшей станции «Красноармейская» ходу минут десять, можно ещё успеть на последний поезд, однако Гурьев не спешил. Он достал сигареты, угостил Феликса, и они медленно побрели дворами в противоположную от метро сторону.

— Феликс, мне очень понравилось твоё отношение к науке. Конечно, ничего серьезного ты не написал, но с литературой работать научился. Для первого курса вещь феноменальная. Ты мне можешь очень пригодиться, конечно если сам того пожелаешь.

— Константин Яковлевич, да вы только скажите, что надо, я спать не буду, я все сделаю…

— Ладно, ладно. Не о том разговор. Разговор о том, могу ли я тебе доверять?

— Товарищ полковник, клясться не хочу, но не враг же я сам себе!

— Молодец! Понимаешь, что в твоих собственных интересах. Значь так, этого разговора не было. Не было для особистов, не было для секретчиков, не было для твоего факультетского командования и профессорско-преподавательского состава любой кафедры. А главное — его не было для твоих друзей! Если ты где случайно сболтнешь чего, то наши отношения прекратятся раз и на всегда, но даже в этом случае ты должен будешь всё свалить на своего друга, Володьку Черныха, как единственного источника информации. Я с ним не говорил, но стопроцентно знаю, что о моей системе его папочка, генерал Черных ему пару слов уже рассказал. Если не дай бог что выплывет, то это и будет твоей единственной гнилой отмазкой. Но лучше до этого дело не доводить. Лучше просто молчать, а то оба сядем в места холодные и отдаленные. Понял?

— Понял.

— А раз понял, то ответь мне на такой вопрос, что ты знаешь о НИЛ-5?

— Ничего не знаю. Знаю, что есть какая-то Научно-Исследовательская Лаборатория в самом Министерстве над ЦВМУ, и того, кто там рабоет, называют «ниловцами».

— Уже не мало. Но для моего предложения недостаточно. Придется мне чуть-чуть разгласить государственную тайну:

НИЛ-5 не существует в природе. Нет, это ни некая сверхсекретная лаборатория, такой организации действительно нет. Она существует только как кодовое название нескольких очень важных государственных програм по созданию и возможному применению неконвенционного оружия массового поражения. В материальном плане вся «Пятерка» умещается в паре сейфов в Генштабе и МО. Формальным её начальником сейчас является маршал Ахромеев, всеармейский зампотылу самого Министра. А вот в реальной действительности НИЛ-5 объединяет десятки тысяч людей и много разных министерсв с секретными «ящиками» в виде закрытых НИИ, лабораторий и производств. Например Минмедбиопром с его «Биопрепаратом» это кузница биологического оружия, ИВС — Институт Высокомолекулярных Соединий в купе с некоторыми биоцентрами большой Академии Наук занимаются биотоксинами, Министерство Среднего Машиностроения разрабатывает средства доставки, боеголовки и подвесные газогенераторы. Да и много всего прочего. Десятки разных организаций, каждая из которых живет якобы независимо и под собственной секретной прикрышкой. Тебе, да и мне, всего знать не надо.

Видишь ли, ты не зря мою кандидатскую в Фундаменталке не нашел — нет её там! Засекретили и изъяли, как изъяли мой автореферат, и кучу докладов. Остались лишь некоторые статьи в открытых журналах. Для Академии Медицинских Наук я больше не существую. Причина же простая — в своем диссере я совершенно случайно откопал иммунные отклонения у людей со специфической черепно-мозговой травмой. Точнее чуть приоткрыл кой-какие общие аутоимунные процессы. При определенных условиях наша иммунная система, система «свой-чужой», что в норме борется с микробами и мутировавшими клетками, начинает воспринимать определённые тонкие структуры собственного мозга, как чужеродные. Против этих структур вырабатывается аутоиммунный ответ, по просту говоря, свои же лимфоциты избирательно уничтожают мозги собственного тела. Да так тонко, что никаким скальпелем не сделаешь! А вот дальше начинается самое интересное — в зависимости от типа ответа человек может стать психопатом-органиком, эпилептиком, идиотом или… Или остаться почти нормальным. Но покорным и неагрессивным! Вот у кого-то в верхах и родилась идея начать тему ОПП — Оружия Патологической Покорности. Ну а дальше пока только командные перетрубации — я формально всё ещё остаюсь в Академии, хотя тут никому не подчиняюсь. Мой начальник сидит в розовом здании, что недалеко от проходной 49-го Городка. Там у входа две небольших вывески «Центр Крови и Тканей» и «НИЛ-5 ВМА». «Центр Крови и Тканей» — легальная ширма, хотя там действительно очень много тканевых и муннохимических исследований проводится, а вот «НИЛ-5 ВМА» это и есть представителство этой самой НИЛ в стенах Академии. Своего рода незаметный координирующий межкафедральный центр, объединяющий воедино любую научную разработку, прямо или косвенно касающуюся проблемы неконвенционного оружия. Хоть с «детской» кафедры Анатомии, хоть с секретнейшей Токсикологии. Офицеры-разработчики в основной массе даже не знают, от кого исходят и как используются их, казалось бы мирные и сугубо медицинские, исследования. Хотя Военно-Медицинская Академия и важная база, но весьма второстепенная в нашем деле. Кстати, у тебя уже в 49-й Городок допуск есть?

— Да я не знаю… Вот недавно новых печай понаставили.

Гурьев взял у Феликса пропуск. В крайнем правом углу стояла синяя звездочка с номером 49 в центре. Всё в порадке, допуск открыт. Гурьев с удовлетворением кивнул головой и продолжил:

— Теперь слушай, зачем мне всё это надо и твои задачи. Я хирург, хоть и занимаюсь тонкой антигенной картиной мозга с самой курсантской скамьи. В силу моей первичной специализации мне многого в НИЛ-5 не светит, если я начну работать в одиночку. Ну напишу докторскую, дорасту до полковника, а потом уйду с со своих третьих ролей на пенсию. Такой вариант меня совершенно не устраивает, но и переломить ситуацию сил пока нет. Пока. Мне нужны масштабные исследования и своя научная школа. Создать такое в НИЛе сейчас невозможно, но возможно создать это вне НИЛа в станах Академии, а потом готовую систему перетащить в НИЛ. Этим я и хочу заняться с твоей помощью. Мне нужны преданные рабы, которые были бы способны провести тонны тематических исследований в самых различных областях. Пока я могу гарантировать их будущую карьеру только своим словом, однако в случае успеха наша группа будет стоять очень высоко. С нашей руки Советское Государство решит проблему воспитания нового человека, а то и вообще будет править миром. И пойми, это не мания величия, я знаю на какой золотой жиле мы можем оказаться. Будете генералами, профессорами и большими начальниками. Конечно в очень отдаленной перспективе и при условии самотверженной научной работы.

Ты пойдешь на Кафедру Гистологии углубленно осваивать мирную науку о структуре тканей. К военным преподавателям не подходи. Найди кого из гражданских, ту же Хиловскую, например. Мотив понятен, мальчик хочет экзамен успешно сдать, вот и прогибается в научном кружке. Там от тебя требуется основательно освоить все доступные нейрогистохимические методики — чтобы знал, как мозги под микроскопом смотреть. На методах, что есть в учебной программе, особо не задерживайся, иди на «протравку» лектинами с пероксидазой и коллоидным золотом, на радиоизотопные методы — короче стань спецом в чисто лабораторном деле. Никакого материала себе не собирай, не трать на эту бузу времени, материала на кандидатскую к шестому курсу я тебе на блюдечке подам. Защитишься и не заметишь, да всего в двадцать пять лет, да по спецтеме! После Гисты пойдёшь на Патан. Там одни офицеры, но недавно пришел один толковый капитан по фамилии Сидоркин, приклеешься к нему. Цель таже — методики изучения тканей мозга. После Патологической Анатомии пойдешь на Судебку и Токикологию без смены темы.

Ну а параллельно зайдешь к нам. Завтра зайдешь. В НИЛовский отдел тебя не пустят. Туда необходим спецдопуск, который для тебя мне не выбить раньше третьего-четвёртого курса. Зато можно прийти в «Центр Крови и Тканей», в нашу «ширму». Сейчас там ни одного слушака-ВНОСовца нет, никто не знает эту шарашку, так что флаг тебе в руки. Найдешь там одну бабку, зелёную юбку, по фамилии Зайчик, а по званию полковник медицинской службы. Зовут её Алефтина Ивановна, но по характеру она далеко не зайчик, а скорее волк. Попросишься к ней под научное руководство. Полковничиха эта самый крутой спец в Академии по определению аутоаллергических реакций, доктор наук и очень сильный иммунолог. Работает она только по межкафедральным темам и формально подчиняется Академии. Никакой официальной секретности, хоть и сидит со мной в одном и том же здании. Не ссылаясь на меня, тебе надо к ней влезть в доверие и освоить ВСЕ её методы исследований. А это крайне сложное дело, так как иммунологию тебе придется выучить куда лучше, чем её знают твои преподаватели. За такое поведение курсу к четвёртому к тебе прилипнет кличка «попрыгунья-стрекоза», как называют всех занимающихся наукой, кто не способен усидеть на одной кафедре. Ты не переживай. Чёрт с ними, с кафедрами. Направление то у тебя будет одно, плюс курсе на четвёртом я тебя вообще за пределы Академии выведу — в режимных институтах будешь основную науку делать. Рано ещё об этом говорить. Но если всё получится, то я тебе засекречу твою конкурсную работу, припишу ей не много ни мало, а два нуля. Результат — курсе этак на пятом пройдешь спецсобеседование, гарантирующее целевое распределение — устрою прямиком к себе в отдел начальником Патогистохимической Лаборатории. Слабо лейтенантом на полковничью должность? Так что думай…

Ещё одну задачу я тебе поставлю — ты должен выбиться в научные активисты курса. Это легко, нормальный научный работник ненавидит бюрократией заниматься, конкуренции на эту общественную должность нет. Надо тебе это лишь с одной единственной целью — знать каждого курсанта, перспективного с научной точки зрения. У наиболее ярких будешь брать конкурсные работы, научные рефераты и тезисы докладов, а потом их тихонько таскать мне — нам ведь ещё с десяток человек рекрутировать придется, правда в их случае я надеюсь обойтись без подобных откровений. Да, блатников сразу обходи стороной — нам с ними не по пути. Короче, работы — две академии за один срок закончить! Ну а если все это не по тебе, тогда что ж… Ты без блата — выпускаешься на общих основаниях в войска, а потом сам выбиваешься куда сможешь. Зато будут шесть ярких лет в Академии — музеи и театры, девочки и пьянки. Хорошее, кстати, время. Так что выбирай.

— А я уже выбрал. Я в рабы хочу. К вам.

Пачка сигарет опустела. Гурьев скомкал её и затоптал в сугроб. Потом подвёл к своему новенькому «Жигуленку», пока грелся мотор, поучил ещё пять минут Фила уму-разуму и отвез его прямо к общежитию первого курса. Когда Феликс наконец добрался до кровати шёл четвёртый час ночи.