Кто же, как не Гумбольдт, знаток истории и нумизматики, мог быть признан "лицом компетентным"?
      Когда открыли платину в России, Гумбольдту исполнилось пятьдесят. Он находился в зените славы. К нему за советом по самым различным вопросам обращались даже короли. Его слово значило очень много.
      Канкрин попросил поддержки у Гумбольдта. Переписка их продолжалась несколько лет. Она сохранилась и опубликована.
      К письму от 15 августа 1827 года Канкрин приложил пробные образцы белых червонцев, сделанные по рисунку художника Эллерса. Министр отчеканил их втайне, поспешно, с явным желанием поставить противников новых денег перед свершившимся фактом. Посылкой этих проб Канкрин как бы намекал Гумбольдту, что вопрос практически решен, но почтительнейше просил "возможно скорее сообщить любезно Ваше столь важное для меня мнение".
      Ученый поблагодарил за "прекрасно отчеканенные пробы, которым я обязан любезности Вашего превосходительства и которые по справедливости вызвали восхищение короля и знатоков монетного дела, доказав, что в С. Петербурге, более чем где-либо в другой стране, преодолены технологические трудности по очистке и обработке платины".
      К замыслу Канкрина Гумбольдт отнесся с осторожностью, отметил, что такая "провинциальная" монета вряд ли сможет долго существовать. Он справился, достаточны ли запасы платины на Урале, чтобы обеспечить долговременный выпуск белых червонцев? Предостерегал, что увеличение добычи в Колумбии может спутать все карты. И наконец, высказывал опасение, что простолюдины будут новые монеты брать неохотно, опасаясь спутать их с более дешевыми серебряными.
      Министр финансов в ответ усиленно благодарил, сообщал, что он с "большим вниманием читал и снова перечитывал письмо Вашего превосходительства, но с тем же свободомыслием и с полным сознанием вескости этих причин я все-таки признаюсь, что еще не совсем убежден...".
      Точнее было бы сказать, совсем не убежден, потому что далее Канкрин энергично возражает. Провинциальная монета может существовать и приносить пользу, потому что это будет "монета роскоши с добровольным оборотом" (то есть не хочешь-не бери!). Простолюдина не обмануть, по весу новые монеты будут резко отличаться от серебряных такого же размера.
      Не следует беспокоиться и о запасах металла, заверил Канкрин, и тут же послал Гумбольдту официальное приглашение приехать "в интересах науки и страны", самому убедиться в возможностях уральских россыпей, "по сравнению с которыми колумбийские, судя по описанию Вашего превосходительства, ничтожны".
      В том же письме, словно забыв о возражениях Гумбольдта, он просит его сообщить свое мнение о выборе соотношения стоимости платины к серебру.
      Против намеченного Канкриным соотношения 5:1 Гумбольдт не возражал. Предложение приехать он принял, и весной 1829 года посетил Урал. Его путешествие способствовало изучению края, но для проблемы: быть или не быть платиновым деньгам - уже значения не имело.
      Еще за год до этого, 24 апреля 1828 года, был обнародован "именной указ" о чеканке умеренного количества платиновой монеты из казенного металла и приемки ее в платежах на добровольных началах <"Именными" называли указы, подписанные самим царем>. За подделку новой монеты было обещано то же, что и за подделку всех других.
      Вероятно, письма Гумбольдта сыграли роль в невиданно быстром для тогдашней России осуществлении проекта.
      Во всяком случае, на другой день после "именного указа" Канкрин отправил Гумбольдту благодарственное письмо, приложив к нему белый червонец, отчеканенный первым.
      После смерти Гумбольдта, дожившего до девяноста лет, в 1859 году эта монета была выкуплена, вернулась в Петербург, в Эрмитаж, часть Зимнего дворца, незадолго до этого открытую "для публичного обозрения", хранится она там и теперь.
      Среди сверкающих дворцовых коллекций белый червонец выглядит более чем скромно. Монетка по виду очень похожа на нашу двадцатикопеечную, даже чуть меньше, но раза в четыре тяжелее. На лицевой стороне изображен герб Российской империи - двуглавый орел. При очень хорошем зрении можно разглядеть на груди орла московский герб, а на его правом крыле гербы царств Казанского, Астраханского и Сибирского, на левом - Польского, Херсонеса Таврического и Великого княжества Финляндского.
      На обратной стороне в середине монеты чеканка в пять строк:
      3
      рубли
      на серебро
      1828
      Спб
      Эта надпись окаймлена ободком, а между ним и зубчатым краем монеты по кругу надпись: "2 зол. 41 дол. чистой уральской платины" (что было не совсем точно: монеты содержали около 97 процентов платины, 1, 2 процента иридия, 0,2 процента палладия, 0,5 процента родия, остальное составляли медь и железо).< Зол.-золотник = 1/96 фунта = 4,266 грамма. Дол.-доля= = 1/96 золотника = 0,044 грамма.>
      Рассматривая такие монеты, невольно задумываешься: почему их назвали червонцами?
      В нашем сознании червонец - это десять рублей, а никак не три.
      Ответ нетрудно найти в любой энциклопедии.
      Оказывается, десятирублевые червонцы очень молоды. Лишь при Советской власти, в 1922 году, были выпущены банковские билеты такой стоимости. Они были основной денежной единицей нашего государства до 1947 года, когда после денежной реформы их место занял рубль.
      А в XIX веке десятирублевая золотая монета называлась империалом, золотой червонец был трехрублевиком, и Канкрин умышленно принял такую же стоимость для платиновой монеты. Она отличалась не только цветом, но и весом - 10,35 грамма, а золотой червонец весил около 4 граммов.
      Дебют белых червонцев прошел успешно. Опасение Гумбольдта, что их будут остерегаться из боязни спутать, не подтвердилось. Их прозвали "платенниками", "уральскими червонцами" и брали охотно, малые размере делали их удобными, а от такого же по размеру серебряного четвертака они хорошо отличались и по весу и до внешнему виду.
      К тому времени представление о том, что платина - металл драгоценный, надежный, уже распространилось. "Простолюдины" и не "простолюдины" резонно рассудили, что лучше платина, чем медяки да ассигнации.
      Сыграла свою роль и реклама: в праздничные дни царь стал делать подарки приближенным не червонным золотом, а белыми червонцами. Еще в большей мере престиж платины повысило то, что из нее стали изготовлять ордена, медали, памятные жетоны - полная их коллекция хранится в Ленинградском Эрмитаже.
      Самая большая платиновая медаль весом 573,5 грамма, диаметром 86 миллиметров была выпущена к празднованию 1000-летия России. Открытие Исаакиевского собора отметили медалью весом 226 граммов, диаметром 65 миллиметров.
      В 1843 году медалью с надписью "Первый палладий из уральской платины" был отмечен достигнутый успех. Эта медаль - диаметр 35 миллиметров, вес 47 граммов - отличается от платиновых не только малым весом, но и "блещущей белизной".
      Надо отметить, что даты, указанные на некоторых медалях, вызвали предположения о том, что их чеканка производилась задолго до открытия россыпей в России. Так, на медали "Медный всадник" обозначен 1782 год, а на медали в честь взятия Парижа 1814 год.
      Удалось установить, что обе эти медали были изготовлены в 1828 году, а указаны на них даты событий, которым они посвящены. Об этом следует помнить коллекционерам.
      Принятые меры содействовали успеху белых червонцев. Канкрин рассылал их повсюду. Он сообщил Гумбольдту: "Я стараюсь распространить монету в Азию. Персы находят большое удовольствие в платиновых монетах, и думаю, что мы слишком мало оценили металл".
      Гумбольдт отвечал: "Я очень рад слышать со всех сторон, что новая монета имеет успех и приносит много пользы".
      Успех был так велик, что в конце 1829 года начали выпускать и более дорогие платиновые монеты - шестирублевики и двенадцатирублевики. Их называли белыми полуимпериалами и империалами, хотя их стоимость не совсем соответствовала золотым монетам с таким названием.
      Лицевая сторона всех платиновых монет одинакова - двуглавый орел во все поле. На обороте изменения только в цифрах, указано соответственно 6 и 12 рублей, а в круговой надписи: "4 зол. 2 дол. ..." и "9 зол. 68 дол. чистой уральской платины",
      Платина получила надежный неограниченный сбыт, и уральскому начальству приказано было всемерно форсировать поиски и добычу белого золота.
      В газетах тех лет есть сведения и о других важных применениях. Так, московский купец К. Кивер был награжден медалью "За употребление нового способа сгущения серной кислоты в платиновых снарядах". И о платиновых эталонах отечественного изготовления сообщалось с ликованием.
      Получила платина в России и совсем новое применение в мощной тогда "колокольной индустрии". Давно уже было известно, что добавка в колокольную бронзу серебра порождает звонкий, открытый тон, золото увеличивает резкость и громкость звучания, а платина, как оказалось, придает несравненную "малиновую" нежность. В колокольную гамму было внесено важное дополнение. В какой пропорции добавляли платину, не сообщалось, но известно, что на колокола с малиновым звоном спрос был велик.
      ПЛАТИНОВАЯ ЛИХОРАДКА
      Белые червонцы сразу же завезли на Урал, и они воочию показали, что платина теперь металл денежный. Одновременно казна объявила, что покупает "сырую" платину от всех, без ограничений...
      Благодаря этому золотая лихорадка, охватившая Урал после открытия россыпей, превратилась в золото-платиновую.
      К этому времени золотые россыпи уже были выявлены в зоне длиной более 2000 километров, охватывающей Южный, Средний и Северный Урал. При промывке проб повсюду зорко присматривались не только к желтым, но и к серым тяжелым минералам и во многих местах их обнаружили. Однако значительные, пригодные для разработки концентрации платины - вместе с золотом и без него - удалось обнаружить только на Среднем Урале. Работы, начатые Н. Р. Мамышевым вблизи Баранчинского завода, были продолжены в долинах рек Иса, Тура, Выя. Но и это явилось лишь прологом главных событий.
      История открытия уральской платины невольно заставляет вспомнить старую поговорку: "Деньги идут к деньгам, ордена к орденам", потому что самые богатые россыпи оказались сосредоточенными на земле, принадлежащей самым богатым, некоронованным королям Урала Демидовым. Их крепостные рудоищики Ефим Копылов, Емельян Ростигаев и другие выявили на склонах главного уральского водораздела россыпи, получившие название "поддерников", потому что только растительный слой прикрывал богатство - пески, черные от крупных платиновых зерен.
      На одном только Мартьяновском прииске, у юго-западного подножия Соловьевой горы, было обнаружено, а точнее сдано хозяевам в 1827-1829 годах 3384 самородка. Самый крупный из них весил около 9 килограммов.
      Среднее содержание металла в этих россыпях, не имевших покрышки из наносов, было так значительно, что рубеж 100 пудов за сезон, который еще недавно казался фантастическим, был не только достигнут, но и превышен: в 1830 году добыли на демидовских приисках 109 пудов платины.
      "Стивки" в верховьях сняли быстро, но добыча не уменьшалась, потому что долины рек оказались богатыми платиной на значительном протяжении. По мере удаления от водораздельной зоны содержание платины уменьшалось, а мощность наносов возрастала, и добыча становилась все более трудоемкой. Но все же на протяжении первого этапа освоения платиновых богатств Урала (он внезапно завершился в 1845 году, о чем еще будет речь) демидовские прииски оставались самыми богатыми и дали тогда свыше 80 процентов всей добытой в России платины - около 40 тонн.
      О том, какие усилия потребовались для этого, сохранились разноречивые свидетельства.
      Столичный журналист П. Свиньин, одним из первых посетивший уральские прииски, нарисовал в журнале "Отечественные записки" < Этот журнал издавался П. Свиньиным с 1818 по 1830 год и не имеет ничего общего с "Отечественными записками" 1839- 1884 годов, в которых участвовали Н. А. Некрасов, В. Г. Белинский и другие демократы> (№ 57, 1824) картину идиллическую и пришел к выводу, что "разработка россыпей, будучи очень легкой, доставляет: во-первых, выгодное занятие не только для женщины, но и для детей и несказанно улучшает их быт..."
      Известно, что А. С. Пушкин, правда по иному поводу, назвал Свиньина лжецом. Уральский очерк этого журналиста полностью подтверждает справедливость такой характеристики: только лжец мог назвать легкой работу на приисках и умиляться участью малолетних.
      О том, как было на самом деле, рассказал Д. И. Мамин-Сибиряк в очерке "Платина" ("Северный вестник", №10-12,1891).
      Писатель родился и вырос на Висимо-Шайтанском заводе, который, по его словам, "всегда стоял в голове платинового дела". О том, чего писатель сам не видел, он знал, что называется, из первых рук. Еще были живы бывшие демидовские крепостные, те, кто работал на платине с первых дней. Мамин-Сибиряк приводит такие свидетельства: "...помню - как на убой шли на платину... все в струну, все трясутся..." Или: "Што нынче! Шальба, а не работа. Бывало, народ на платину погонят, так бабы ревут-ревут..."
      Архивные документы подтверждают все это. Стремясь за короткий сезон "от снега до снега" взять как можно больше, работать на россыпях заставляли непомерно, изо дня в день по 18 часов, с телесными наказаниями за нерадивость и обысками самыми унизительными (чтобы не утаил кто-нибудь самородок).
      Высокий уровень добычи платины сохранялся год за годом, и не только из-за безмерной эксплуатации. Помогало и быстрое совершенствование техники.
      В Европе и Африке почти все россыпи благородных металлов отработали еще в начале новой эры, и довольно совершенные приемы, которые придумали римляне, оказались, как уже говорилось выше, забытыми. В Южной Америке и в Азии промывку песков вели в ковшах, самым примитивным способом. Поэтому уральским горнякам пришлось изыскивать новые пути. Приспособления и приемы, ставшие привычными для коренных руд, на россыпях не могли обеспечить успеха. Самой трудоемкой операцией, определяющей темп отработки коренных руд, было дробление, и на промывку поступал равномерно измельченный материал. Промывальные устройства при этом работали с небольшой нагрузкой, и была возможность обеспечить очень тщательное отделение рудных зерен. На россыпях все было по-иному. Дробление почти отпало, на промывальный шлюз поступал материал, подготовленный самой природой,- причудливая и непостоянная смесь валунов, гальки, песка и глины. Извлечь из него полезные минералы, размер которых тоже изменчив - от самородков до пыли, задача трудная.
      Брусницын и Мамышев первыми придумали удачные конструкции защитных решеток, устанавливаемых над головой промывального шлюза.
      Работу вели так: на решетку засыпали руду, порциями примерно по 1 пуду, гребками разравнивали и, промывая сильной струей, очищали каждый камень от глины под надзором не менее двух начальников, и, убедившись, что самородков нет, "пустые" валуны и гальку отбрасывали, а "сумнительные" измельчали.
      Мелкий материал, который сам проваливался сквозь защитную решетку на шлюз, промывали "тихой" струей одновременно истирая его щетками. Знали, что самым опасным похитителем платины и золота являются комочки глины, потому что облепленные ими драгоценные минералы утрачивают свою важнейшую особенность - тяжесть, и вода их уносит в отвалы. Чтобы не допустить этого, значительно увеличивали по сравнению с применявшимися для коренных руд длину шлюзов и число поперечных порогов, задерживающих тяжелые минералы. К "хвосту" шлюза пристраивали отстойники для сбора мельчайшей платины.
      После промывки таким способом трех порций руды, воду перекрывали, "пороги" вынимали и проволочными щетками "отбивали" в чашу черный шлих. Затем снова начинали грузить на решетку руду и промывать ее на шлюзе. А черный шлих под надежным надзором доставляли на обработку, там его сушили, выбирали "железину" магнитом и промывали начисто.
      За 18-часовую смену каждый рабочий перерабатывал лишь 500-600 килограммов песка, но и это приносило немалый доход благодаря богатству россыпей и дешевизне труда.
      Когда взамен деревянных шлюзов распространение получили чугунные "с решетками из готовоотливных частей", производительность промывки возросла. Задерживать стали сортировка и отмывка от глины материала россыпи на решетках. Совершенствование этой операции вели двумя путями. Там, где пески содержали мало глины, были "промывистые", и позволял рельеф местности, применяли "кулибу" (названную так по фамилии ее создателя К. Кулибина): всю руду без сортировки подавали на длинный, круто установленный шлюз; скользя по нему в быстром потоке воды, материал распадался, галька и песчинки отмывались от глины.
      Правда, этот метод получил ограниченное распространение, потому что на Урале, в речных долинах, преобладали отложения глинистые. Для хорошего извлечения из них платины и золота процесс пришлось разделить на две стадии, создать специальные механизированные устройства для отделения глины, валунов и гальки.
      Распространение получила размолочно-промывальная машина, созданная механиком Китаевым. Она состояла из двух железных цилиндров, насаженных на вертикальный вал, приводимый в движение водяным колесом.
      В верхний размолочный цилиндр загружали руду, чугунные пальцы, насаженные на вал, ее перемешивали, мельчили, отмывали гальку, растирали глину, и сквозь отверстия в днище мелкая фракция проваливалась в нижний, мутильный цилиндр, где продолжалось перемешивание и тяжелые частицы постепенно оседали на дно, а легкие уносила вода.
      Раз в час машину останавливали. Гальку из верхнего цилиндра после осмотра спускали по желобу в отвал. Песок из нижнего цилиндра (в нем содержание металла возрастало примерно в четыре раза) через боковое отверстие смывали на шлюз для промывки.
      Стоила эта машина недорого и заметно повысила производительность труда, а также позволила перерабатывать бедные пески, которые считали непригодными для прямой промывки.
      Вскоре появились и другие более совершенные машины. Общим для всех их было механическое перемешивание рудной массы при ее промывке.
      Замечательный механик, строитель первых русских паровозов, демидовский крепостной Ефим Черепанов в 1828 году построил машину, которая обеспечивала производительность до 300 пудов на одного рабочего в смену, при высоком извлечении металла. Применение ее удвоило количество песков, перерабатываемых на нижнетагильских приисках.
      Машина Черепанова имела трехъярусное строение. В верхнем желобе при вращении пальцев, посаженных на вал, отмывалась галька, измельчались комки, а более мелкий материал уносился водой сквозь отверстия на средний желоб, где повторно производилась отмывка и сортировка. Песок при этом перемещался на нижний плоский шлюз, где и накапливался черный шлих.
      Затем была создана машина, которая как бы объединяла схемы, предложенные Китаевым и Черепановым, Руда поступала в перфорированный цилиндр, вращаемый на горизонтальной оси зубчатым колесом. Мелкий материал, прошедший сквозь отверстия в цилиндре, вода перемещала на расширяющийся книзу наклонный желоб, по всей длине которого проходил вал с лопастями, приводимыми в колебательное движение кривошипом и зубчатой передачей.
      Довольно высокие перегородки, между которыми вращались лопасти, обеспечивали накопление обогащенного песка, и это сокращало время остановок для очистки машины. Окончательная домывка производилась па плоском вашгерде.
      Эту машину именовали ахтеевской бутарой, несколько исказив фамилию ее создателя (А. А. Агте). Бутарами (от латинского "бутариум" - бочка) в дальнейшем стали называть все промывальные устройства, в которых сортировочный барабан сочетался со шлюзом.
      Машины Агте и Черепанова приводились в движение водяным колесом или упряжкой в 4-6 лошадей. Не везде для этого имелись возможности, да и людской труд был дешев, поэтому значительно большее распространение получила "промывальная машина с ручной протиркой на плоском грохоте". Она представляла как бы уменьшенную нижнюю часть машины Агте, где продольный вал приводился в движение мускульной силой, взамен неподвижной решетки для отделения гальки и протирки глинистого материала обычно применялся качающийся грохот.
      Существенно улучшить эту машину сумел в 1836 году Брусницын. Он заглубил плоский грохот в бревенчатый ящик, имевший изнутри чашеобразную форму. В центре грохота на подшипнике укреплялся вертлюг - вертикальный коленчатый вал, приводимый во вращение двумя рабочими с помощью тяг. Навешенные на вертлюг лапы и скобы перемещали в потоке воды руду, отмывали гальку. Ее время от времени сбрасывали, открыв боковой шлюз, предусмотренный для этой цели. Мелкий материал, прошедший сквозь грохот, вместе с водой поступал на промывальный шлюз с лопастями на горизонтальном валу, его привод тоже осуществлялся вручную.
      Это простое устройство быстрее и чище, чем другие, более сложные, отделяло металл от глины.
      Машина Брусницына экономно расходовала воду - 10 куб. метров на тонну руды (на других машинах расход составлял 12-15 куб. метров). И высота подъема воды требовалась меньшая - 2 метра (вместо обычных 3-4 метров).
      Кроме того, за чистотой отмывки гальки в чаше удобно было наблюдать и можно было регулировать время обработки в зависимости от "мывкости" поступающей руды.
      Все это обусловило широкое распространение машины Брусницына.
      Ее конструкция получила дальнейшее развитие в более мощных машинах "Екатеринбургской", Порозова, Комарницкого и других, приводимых в движение водяным колесом или конной тягой.
      Паровой привод был впервые применен в 1838 году на Миасских приисках П. Аносовым, а годом позже на Нижнетагильских приисках Ефимом Черепановым и его сыном Мироном.
      Эти и многие другие достижения способствовали росту не только количества перерабатываемой руды, но и более высокому извлечению металла. За короткий срок в России были заложены основы науки о россыпях, способах их разведки и разработки. Развитие новой отрасли горного дела требовало дальнейшего совершенствования знаний. Для этой цели Академия наук и Горный департамент объявили в 1839 году международный конкурс на лучшую работу "по теории розыскания и разработки россыпей". В отношении коренных рудных месторождений долгое время учились у западноевропейских специалистов, приглашали их, а теперь обстоятельства изменились. Зарубежные соискатели не сумели сказать нового слова, и единогласно объединенная первая и вторая премия была присуждена уральскому инженеру М. М. Карпинскому <Во избежание путаницы отметим, что М. М. Карпинский - дядя А. П. Карпинского, первого советского президента Академии наук, тоже сделавшего очень много для познания платины и других полезных ископаемых Урала>, монография которого на очень высоком уровне осветила весь комплекс вопросов.
      За 1843 год на Урале было добыто 210 пудов (3,5 тонны) платины - это только по официальным данным, а с учетом того, что ушло по тайным каналам, специалисты определяли "улов" примерно в 5 тонн, а в Колумбии в 400 килограммов.
      К середине 40-х годов XIX века не только по платине, но и по золоту Россия стала рекордсменом, ее добыча (до 25 тонн в год) составляла почти половину мировой.
      Такие ошеломляющие результаты, конечно, привлекли общее внимание. Для этого много сделал А. Гумбольдт. После посещения Урала он призвал отказаться от устаревших представлений, искать россыпи в любых климатических зонах, особенно "за пределами древних цивилизаций", где больше шансов, что они сохранились. В числе наиболее перспективных районов он назвал Калифорнию.
      Английский геолог Р. Мурчисон, который работал в России и прославился, выделив пермскую геологическую систему, тоже призывал использовать русский опыт, он рекомендовал начать поиски золота в наносах северовосточной Австралии, "похожей на Урал", и просил парламент выделить средства.
      Оба эти прогноза блестяще подтвердились. В 1848 году началась знаменитая калифорнийская "золотая лихорадка", вслед за ней в 1851 году австралийская, затем клондайкская и многие другие, менее значительные. За счет россыпей мировая добыча золота так возросла, что оно стало основой денежного обращения и международных расчетов, оттеснив серебро на скромную роль разменной монеты.
      Этот период ознаменовал начало нового века золота в истории человечества ("золотым веком" его не назовешь!), а в отношении платины ничего существенно не изменилось. Новые районы золотых россыпей оказались бедны ею. По-прежнему общее внимание привлекала к себе уральская платиновая руда, и, как увидим, не только возрастающим объемом добычи...
      "РУССКИЙ ЧЛЕН ПЛАТИНОВОГО СЕМЕЙСТВА"
      Серые песчинки Южной Америки обогатили человечество пятью новыми элементами. И все же не было уверенности, что познание их завершено - так разнолики, таинственны и трудны для изучения были эти "совершеннейшие чада тяжести и тьмы", как назвал их русский профессор Горяинов.
      После открытия платиновой руды на Урале естественно возник вопрос: тождественна ли она южноамериканской, не таит ли в себе что-то неизвестное? Ответ и в России, и за рубежом спешили найти многие, как только стали доступными образцы уральской руды.
      Спустя полгода после получения посылки из России Волластон сообщил министру финансов Канкрину, что никаких отличий уральской платины от американской он не обнаружил.
      А вскоре Готфрид Озанн, профессор университета в Дерпте (ныне Тарту), объявил в статье "Исследование русской платины" и других работах, опубликованных в 1827-1828 годах на немецком языке в "Анналах физики и химии Погендорфа", что им обнаружено три новых элемента. Он их кратко описал и дал названия: плуран, полий, рутений.
      Такой "хет-трик", превзошедший "дубли" Волластона и Теннанта, конечно всполошил ученый мир.
      Озанн начал изучать уральскую руду одним из первых и уже в 1824 году выступил со статьей о свойствах платины, в частности о ее способности "благоприятствовать реакциям газообразных веществ".
      Вероятно, учитывая это, министр Канкрин выделил ему для исследовании больше руды, чем всем другим ученым,-4 фунта. После этого не прошло и полугода как Озанн объявил сенсационный результат.
      Всякое открытие, а тем более сразу трех элементов требует авторитетного подтверждения.
      Озанн представил свои препараты и объяснения прославленным ученым: шведскому химику и минералогу Йенсу Берцелиусу и немецкому химику Фридриху Велеру, который разработал один из методов анализа платиновых металлов, обнаружил в железной руде, привезенной А. Гумбольдтом из Мексики, неизвестное вещество, оказавшееся новым элементом - ванадием, и приобрел мировую известность как автор первого органического синтеза, положившего конец господству теории существования особой "жизненной силы".
      Триумф Озанна был коротким.
      В "Горном журнале" (№ 8, 1828) появилась статья "Разложение нижнетагильской и гороблагодатской платины, произведенное г. Берцелиусом", в которой сообщалось, что "исследования этого выдающегося химика, основанные на строгих принципах и выполненные с редким искусством, выявили ошибки, допущенные г. Озанном, который принял за новые элементы вещества уже известные".
      Велер подтвердил это и посоветовал Озанну более основательно повторить свои опыты.
      Последовав совету, Озанн вскоре опубликовал заявление, в котором признал, что поспешил и, применяя упрощенные, недостаточно точные методы, принял за рутений смесь уже известных веществ - окисей титана и циркония, составляющих примесь в платиновой руде. Полий оказался недостаточно очищенным иридием. Некоторое сомнение у него осталось лишь в отношении плурана, но он признал, что получить его повторно не удалось.
      Казалось бы, все ясно. Первооткрыватель от своих открытий отказался и сложил оружие. Проблема изучена со значительной полнотой и наиболее авторитетные специалисты - Волластон, Берцелиус, Велер - признали, что уральская платиновая руда особых примет не имеет, что состав семейства платиноидов установлен надежно и ждать новостей не следует.
      Однако вопреки всему этому затишье было коротким и семейство платиноидов снова оказалось в центре внимания, а вместе с ним и профессор Казанского университета Карл Карлович Клаус.
      Клаус родился в семье художника, рано осиротел, вынужден был уйти из гимназии и стать учеником сначала пекаря, а затем - в 14 лет - аптекаря. Для таких, как он, занятых с утра до ночи мытьем посуды, очистной и взвешиванием реактивов, пределом успеха обычно была должность помощника аптекаря после многих лет практики и сдачи экзамена.
      О способностях и работоспособности Карла Клауса можно судить по тому, что он за какие-нибудь семь лет в совершенстве освоил не только практику изготовления лекарств, но и теорию, отменно сдав экзамен в 1815 году на аптекарского помощника 1-го класса, в 1816 году - на провизора. А еще через год он получил в Петербургской медико-хирургической академии диплом аптекаря 2-го класса и стал самым молодым "экзаменованным аптекарем" в стране.
      Одновременно со всем этим аптекарский ученик сумел развить унаследованный им талант художника до такой степени, что рисование стало его второй профессией. Но самым большим увлечением Клауса была ботаника, особенно лекарственные травы. Это увлечение заставило его покинуть столицу, переселиться сначала в Саратов, а затем в Казань. Все свободное время он уделял изучению степных растений, и его монография "Приволжская флора" была впоследствии издана Академией наук.
      Поддержку своим научным интересам Клаус нашел в Казанском университете. Его ректор, великий математик, создатель неевклидовой геометрии Н. П. Лобачевский, энергично привлекал к работе способных людей.
      В 1828 году Клаус был приглашен в качестве рисовальщика принять участие в исследованиях, проводимых профессором физики и химии А. Я. Купфером на Урале.
      Альбом цветных зарисовок, выполненных Клаусом, сохранился; в нем отображен Златоуст, Миасс, Кыштым, Невьянск, Нижний Тагил, Верхотурье, Кушва, Пермь.
      При содействии прославленного металлурга П. Амосова, а также Н. Мамышева и других Клаус осмотрел многие заводы и рудники. Перед ним открылся мир металлургии и горного дела. Клаус не только рисовал, но и неутомимо собирал образцы флоры, минералов и горных пород, существенно пополнив коллекции университета.