Рассказ о самых стойких

      Особый интерес, как отмечено в его биографии, вызвали "платиновые россыпи и добываемая сырая платина - весьма любопытные и мало исследованные объекты". Он собрал все разновидности руды не только для университета, но и для себя, по-видимому уже тогда поставив пред собой определенную цель.
      Вернувшись с Урала, Клаус принял смелое решение. "Я бы мог стать очень богатым,- писал он впоследствии,- но мое стремление к научному образованию побудило меня оставить надежную дорогу". Клаус продал аптеку и перешел в университет на низкооплачиваемую лаборантскую должность (будучи отцом троих детей!), По существу, он вернулся к тому, с чего начинал: днем служил, а вечером готовился к экзаменам,
      В 1835 году он сдал за университет так блестяще, что было возбуждено ходатайство допустить его без экзаменов к защите диссертации на степень магистра. В характеристике отмечали, что Клаус сочетает высокую теоретическую подготовку "с редкой практической ловкостью при делании опытов". Несмотря на все это, последовал отказ, и Клаус снова засел за подготовку. Экзамен, сопоставимый с современным кандидатским минимумом, включал следующие предметы: философию, логику, психологию, иностранный язык, математику, физику, минералогию, историю химии, теоретическую химию, агрономическую химию, судебную химию, фармацевтическую химию, аналитическую химию...
      Сохранился перечень вопросов по всем этим предметам, на которые по жребию отвечал Клаус. (Не уверен, что многие соискатели наших дней сумели бы справиться с такой задачей, да еще так, как справился с ней Клаус).
      Кроме устных экзаменов, требовалось и письменное сочинение. Клаус представил его на тему "О химическом анализе платиновых руд с практическим освещением имеющихся методов". Ясно, что такую работу мог написать человек, хорошо знавший проблему и обладавший определенным опытом.
      Основной вывод автора: "Отделение различных платиновых металлов... доселе еще не производилось никем такой точностью, которая требуется от хорошего анализа"
      Казалось бы, разработка методики, которая поможет заполнить пробел, должна стать темой диссертации Клауса. Но он избрал иную - "Основы аналитической фитохимии" <Фито-от греческого phyton - растение>.
      Ученик Клауса, прославленный создатель теории органических соединений А. М. Бутлеров, вспоминая "о старом наставнике своем с глубокой благодарностью", отмечал, что он "с истинно юношеским жаром предавался своей двойной любви к химии и ботанике".
      Диссертация отразила эту двойную любовь. И в то же время она как бы ознаменовала окончательный выбор - вся дальнейшая жизнь Клауса была посвящена химии, и к ботанике он возвращался лишь эпизодически. О том, какое место занимали эти науки в его жизни, в некоторой мере можно судить по опубликованным работам: по ботанике - 2, по химии - 30.
      Став профессором, Клаус затратил много усилий для оборудования химического кабинета, чтобы сделать возможным серьезные аналитические исследования. (Его предшественник оставил след лишь сочинением "О пользе и злоупотреблениях наук естественных и о необходимости их основать на христианском благочестии".) По заданию университета Клаус провел детальное химическое изучение подземных вод в районе Казани; и лишь после всего этого, в 1840 году, он получил возможность заняться тем, что стало главным делом его жизни и вскоре привлекло внимание всего мира.
      В 1844 году в трудах Казанского университета, а в следующем году отдельной книгой было издано его "Химическое исследование остатков уральской платиновой руды и металла рутения" с посвящением Н. И. Лобачевскому.
      Эта книга, как и сохранившиеся рукописные документы, позволяет проследить трудный путь, завершенный открытием нового элемента.
      В предисловии Клаус отметил, что первоначально он поставил себе лишь скромную цель "ближе ознакомиться с платиновыми металлами и приготовить главнейшие их соединения для химического кабинета". Эти слова по-видимому, в большей мере отображают скромность самого Клауса, уже достигшего тогда известности, чем намеченную им цель. С платиновыми металлами он был близко знаком и их соединения для учебных целей приготовлял. Об этом говорит не только его экзаменационное сочинение, но и помощь, которую он оказывал Г. Озанну и Ф. Гебелю в изучении платиноидов, когда недолгое время работал вместе с ними в Дерптском университете.
      В связи с чеканкой монет и резко возросшей добычей руды платина была тогда злобою дня, и Клаус, конечно сознавал, насколько актуальным стало совершенствование способов извлечения этого, по его словам, "драгоценного продукта нашего отечества".
      Командировку в Петербург для приобретения оборудования Клаус использовал в основном для изучения накопленного там опыта обработки руды и "выпросил у г. Соболевского 2 фунта остатков", накапливающихся после растворения платины в царской водке.
      Использовал он эти остатки не для изготовления учебных препаратов, а для систематического изучения всех содержащихся в них платиновых металлов с одновременной проверкой "различных методов... употребляемых доныне химиками".
      Извлечение этих металлов тогда производилось прокаливанием с селитрой (способ Вокелена) и хлорированием при высокой температуре с добавлением поваренной соли (по Велеру), а также другими способами.
      Сравнивая эти способы, выясняя условия, при которых рационально применение каждого из них, Клаус получил ошеломляющий побочный результат. В остатках, которые считались практически не содержащими платины, ее оказалось очень много - 10 процентов!
      "Этот неожиданной факт,- писал Клаус,- побудил меня подвергнуть критическому переисследованию" способ И. Дёберейнера, который тогда применялся и состоял "в употреблении известкового молока для отделения платины и других металлов" в полной темноте, "ибо свет заставляет осаждаться платину".
      Проведя многочисленные опыты "при самом точном наблюдении всех требований... с возможной осмотрительностью", Клаус пришел к выводу, что применяемый способ не обеспечивает надежного отделения платины.
      "Справедливо, что раствор нечистой платины дает после обрабатывания известью при осаждении нашатырем весьма чистую нашатырную соль платины, но этот факт основывается не на предположении Дёберейнера, что этим способом отделяются прочие металлы известью в виде окисей, но на следующем обстоятельстве: что от действия оснований на хлористые соединения прочих металлов, преимущественно иридия, эти соединения разлагаются и переходят в другие, которые не преобразуют с нашатырем труднорастворимых двойных солей, в чем и состоит главное действие извести при употреблении способа Дёберейнера".
      Сообщение Клауса о низком извлечении платины всполошило столичное начальство, вплоть до министра финансов.
      Клаусу немедленно выделили для изыскания способа уменьшить потери еще 20 фунтов остатков и 300 рублей серебром "на реагенции" с обязательством "доставить горному ведомству как результаты своих исследований, так и полученные при том металлы".
      "Испытав многие способы отделения платиновых металлов" и убедившись в их несовершенстве, Клаус ставят опыт за опытом в поисках лучшего решения.
      Пожар, охвативший Казань, не пощадил и его лабораторию. Лишь через полгода удалось продолжить работы в условиях, терпимых лишь для энтузиастов.
      При сплавлении проб с селитрой и при обработке их хлором "происходило отделение осмиевой кислоты, от действия которой нельзя защитить себя. Она принадлежит к самым вредным веществам. Я много терпел от нее",- эти слова Клауса очень сдержанно характеризуют обстановку. Мучительный кашель, слезотечение, воспаление легких - все это пережил Клаус и помогавшие ему препаратор и два служителя. Их хватило ненадолго, и Клаус продолжал опыты в одиночестве, "привязывая ко рту мокрую губку".
      Потребовался почти год для разработки нового способа извлечения платины как из руды, так и из остатков. Клаус положил в его основу различное воздействие буры на хлористые соединения платиновых металлов. Этот способ признали "более простым и эффективным, чем прочие доныне употребляемые", а затраты горного ведомства "на реагенции" оправданными. Клаус составил систематическую сводку методов анализа и рекомендаций по использованию платиновых остатков. Программа была полностью выполнена, но Клаус работу не прекратил.
      В 1841-1843 годах он был так поглощен исследованиями, что по его словам, "... внешний мир исчез из кругозора... Два полных года я кряхтел над этим с раннего утра до поздней ночи, жил только в лаборатории, там обедал и пил чай, и при этом стал ужасным эмпириком".
      Что же заставило профессора, очень общительного, по отзывам современников, облечь себя на такое подвижничество?
      Причиной была выходящая за обычные рамки тщательность, с которой он проводил наблюдения. Даже вкус вещества Клаус пунктуально фиксировал; он установил, в частности, что у одного из соединений осмия вкус "острый, перцеобразный", а у другого "сначала слегка сладкий, потом немного горьковат" и т. д.
      Такие дегустации однажды завершились "трехнедельной болезнью полости рта с образованием пузырей" и содействовали зачислению Клауса в разряд чудаков, но - победителей не судят!
      Столь же скрупулезно, как вкус, Клаус зорким взглядом художника улавливал малейшие цветовые изменения при реакциях, что и приблизило его к успеху. Здесь следует привести цитату длинную, но дающую достаточно ясно представление о том, как это было.
      "Исследуя ту часть сплава остатков с селитрой, которая не растворима в воде,- пишет Клаус,- я смешал жидкость (полученную после отделения осмиевой кислоты) с раствором поташа до щелочной реакции и получил обильный осадок водной окиси железа желто-бурого цвета, который я оставил на несколько дней в жидкости, причем он получил черно-бурый цвет. Это окрашивание приписывал я осадившейся окиси иридия, но подозревал в ней также присутствие некоторого количества окиси родия, и потому я собрал нечистую окись железа, растворил ее в соляной кислоте и получил темный, пурпурово-красный, почти черный, непрозрачный раствор. Это явление удивило меня потому, что ни одна из известных мне окисей не растворяется в кислотах таким цветом. Из этого раствора получил я через прибавление цинка металлический порошок, который вел себя не так, как иридий и родий, а именно: смешанный с поваренной солью и обработанный хлором, при калильном жаре, он дал черно-бурую массу, растворившуюся в воде померанцево-желтым цветом. Этот раствор, цвет которого легко можно было различить от растворов иридия и родия и смеси растворов обоих металлов, дал с аммиаком черный бархатный осадок и, обработанный сероводородом, при отделении черного сернистого металла, получил густой сапфирово-синий цвет. Ни иридий, ни родий и ни один из других металлов не вел себя таким образом. Хлористый калий и аммоний дали с этим веществом труднорастворимые соли, которые не отличались от двойных солей двуххлористого иридия. Такое сходство побудило меня сначала принять металл за нечистый иридий, но необыкновенные реакции могли произойти и от неизвестного мне тела..."
      Так началась погоня за "телом", которое от синей окиси иридия отличалось сапфировым оттенком, а в соединении с аммиаком, как выяснилось позднее, обладало вкусом "еще более едким, чем у едкого калия".
      Задачу несколько облегчило лишь то, что Клаус имел возможность (и терпение) многократно повторять опыты. 15 фунтов остатков было сплавлено с селитрой и при дальнейшей обработке получено 150 литров раствора, содержащего иридий и неизвестное тело. При смешивании с сильно насыщенным раствором поташа образовался белый осадок.
      "Это тело имело все свойства описанной Озанном окиси рутения,- отметил Клаус.- Нерастворимая часть состояла из кремнезема, содержащего титановую кислоту и, вероятно, цирконовую землю".
      Таким образом, Клаус подтвердил правильность вывода, к которому пришел Озанн при проверке своих опытов: нерастворимый осадок нового элемента не содержал "и, следовательно, должен быть исключен из ряда простых тел". Но Клаус заметил еще и то, мимо чего прошел Озанн. Тщательно изучая раствор, полученный при обработке белого порошка соляной кислоты, он получил вещество, которое, "будучи сварено с азотной кислотой, давало померанцево-желтый раствор, окрашиваемый сероводородом в синий цвет".
      Так не вело себя никакое известное вещество! При дальнейших долгих опытах были получены "кусочки серовато-белого цвета с металлическим блеском, похоже, во более темные, чем иридий".
      Клаус назвал этот металл рутением "в честь нашего отечества" (по латыни Rutenia-это Россия), а также и в уважении усилий Озанна, который был близок к цели.
      "Более целого года трудился я, но наконец открыл легкий и верный способ добывания нового металла рутения на изучение его свойств и соединений".
      В сентябре 1844 года Клаус послал образцы соли рутения и описание нового элемента в Стокгольм Берцелиусу и в Петербург академику Гессу.
      Приговор Берцелиуса был суров и решителен: ваш образец - нечистая соль иридия.
      Клаус сразу же и столь же решительно ответил, что при всем уважении к г. Берцелиусу он не может с ним согласиться.
      Ответ еще не успел дойти до Стокгольма, как Клаус получил от Берцелиуса новое письмо, написанное через 8 дней после первого. В нем Берцелиус взял назад свое заключение, признал, что присланный ему образец соль неизвестного металла. Он объяснил причину своей ошибки тем, что, проводя параллельно анализ соли, полученной от Клауса, и своей двойной соли хлоридов иридия, не нашел между ними разницы. Она выявилась лишь через неделю, когда из раствора соли Клауса выпал черный осадок.
      25 октября 1844 года на заседании Академии наук в Петербурге было торжественно объявлено об открытии нового элемента, 57-го по общему счету и первого в нашей стране.
      Весь мир облетело сообщение о "русском члене платинового семейства". К этому времени уже было получено 6 граммов рутения.
      Берцелиус в ответ на присланные ему дополнительные препараты и сведения писал Клаусу: "Примите мои искренние поздравления с превосходными открытиями и изящной их обработкой; благодаря им Ваше имя будет неизгладимо начертано в истории химии. В наше время очень принято, если кому-либо удается сделать настоящее открытие, вести себя так, как будто вовсе не нужно упоминать о прежних работах и указаниях по тому же вопросу в надежде, что ему не придется делить честь открытия с каким-либо предшественником. Это плохое обыкновение, и тем более плохое, что преследуемая им цель все же через некоторое время ускользает. Вы же поступили совсем иначе. Вы упомянули о заслугах Озанна и выдвинули их, причем даже сохранили предложенное им название. Это такой благородный и честный поступок, что Вы навсегда вызвали во мне самое искреннее глубокое почтение и сердечную симпатию, и я не сомневаюсь, что у всех друзей доброго и справедливого это встретит такой же отклик".
      За рубежом, как отметил Клаус, его открытие, "сделанное где-то на границе Европы и Азии, рассматривалось химиками с большим недоверием", тем более что автор "имел смелость исправить некоторые факты великого Берцелиуса относительно свойства иридия и родия, которые уже считались не подлежащими проверке".
      Преодолеть недоверие помог сам Берцелиус. Он опубликовал в Известиях Шведской академии наук выдержки из статей Клауса, с комментариями, подтверждающими правоту химика из далекой России.
      Контрастом этому явилось выступление Г. Озанна ("Горный журнал", № 3, 1845) "против присвояемого г-ном Клаусом открытия рутения". Косвенно его возвращение к этой теме "после 17 лет молчания" имело положительные последствия, побудив Клауса опубликовать в том же журнале (№ 7, 1845) статью "О рутене", в которой дана четкая характеристика нового элемента, показывающая, что он "не имеет ничего общего ни с полием, ни с рутением г-на Озанна". Лишь после этого Озанн окончательно отказался от своих претензий.
      Все эти события не оторвали Клауса от продолжения исследований. Получив в подарок платиновую руду из Южной Америки, он обнаружил в ней рутений, доказал, что этот элемент не составляет специфической особенности уральской руды и оставался незамеченным всеми, кто изучал американские платиновые месторождения. Там, как и на Урале, "собственных" минералов рутения не нашли. Удалось установить, что рутений входит в состав некоторых минералов осмия и иридия (его в рутениевом невьянските и в рутениевом сысерските до 15 процентов).
      Демидовская премия Академии наук за 1845 год была единогласно присуждена Клаусу, а проделанная им работа охарактеризована как научный подвиг. И это было действительно так!
      Новый элемент обладал странными свойствами, оказался двуликим. Полученный электролитически, он по цвету и блеску сходен с серебром, а выделенный из соединений, по внешнему виду напоминает платину. Задала загадку и плотность рутения, у всех других она постоянна и не зависит от способа получения. Рутений не подчинился этому правилу: при плавке получали металл с плотностью более 12 г/см3, а при восстановлении из солей она снижалась до 8 г/см3.
      Пополнение семейства платиноидов таким элементом расширяло перспективы использования руды. Добыча ее на Урале шла полным ходом. Белые червонцы стали привычными. Словом, все сулило процветание, И вдруг...
      ГЛУПОСТЬ ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?
      Успехи, достигнутые в разработке недр Урала и Сибири, а также другие меры, принятые для оздоровления экономики страны, постепенно улучшили финансовое положение, и в 1841 году наконец-то покончили с двойным счетом: ассигнации были изъяты из обращения, казна выкупила их, заплатив по 25 копеек за рубль.
      Во всем этом свою роль сыграли и платиновые монеты. Обходились они казне гораздо дешевле установленной цены. Данные о их стоимости сохранились и показывают, что труд рабочих составлял при переработке сырой платины и чеканке монет лишь 5 процентов от всех затрат. Зато очень велик был груз содержания "вышестоящих начальников". Например, за растворение в царской водке 1 пуда сырой платины рабочим платили 14 рублей (по 60 копеек каждому в день), а "вознаграждение надзирающим чиновникам" составляло 81 рубль! Примерно такое же соотношение сохранилось и на других операциях.
      Плата рабочим на Урале была еще ниже, чем в столице.
      Гумбольдт во время поездки по Уралу записал, что свободный работник обходится в половину рубля ассигнациями, а заводской крепостной в 20-28 копеек в день. И все же доходы владельцев приисков были относительно невелики в основном из-за высокой горной подати и удержаний "на потери металла при переделе", составляющих до 30 процентов стоимости руды.
      Главные поставщики платины Демидовы и Шуваловы с этим смириться не хотели и в 1843 году предприняли попытку защитить свои интересы. Здесь надо отметить, что в это время в России уже находился представитель английской фирмы "Джонсон, Маттей и К°".
      Возглавил кампанию князь Волконский, один из опекунов "малолетнего Демидова". В высоких инстанциях он доказывал, что выгоднее не затрачивать средств на передел, а продавать за границу сырую платину, что ее аффинаж обходится там значительно дешевле и потому в Париже и Лондоне чистый металл продается на 10 процентов дешевле, чем стоят монеты равного веса.
      В это же время распространился слух, будто бы где-то за границей, используя разницу в ценах, делают фальшивые монеты и завозят их в Россию! Это, конечно, вызвало переполох. От министра финансов потребовали объяснений. Канкрин высказывался осторожно о необходимости продолжить выяснение указанных обстоятельств, но чеканку монет не только не прекратил, а даже усилил. Если в предшествующие 10 лет чеканка находилась в пределах 60-100 тысяч монет в год, то в 1843 году она составила 172 тысячи; рекордный уровень был достигнут в следующем году, когда казначейство приняло "счетом и весом" 214 512 монет на общую сумму 643 584 рубля.
      Неизвестно как бы развивались дальнейшие события, если бы как раз тогда, в 1844 году, не ушел в отставку Канкрин. Он поставил своеобразный рекорд, пробыл министром финансов 21 год, дольше всех в истории России. Для сравнения отметим, что, например, во Франции с 1315 по 1781 год было казнено 37 министров финансов - в среднем по одному каждые 13 лет!
      Новым министром стал Ф. Вронченко, быстро переименованный народом во Вранченко. С ним опекун Демидова, а по-видимому, и фирма "Джонсон, Маттей и К°" быстро нашли общий язык. Не обладая способностями своего предшественника, Вронченко всячески стремился принизить его заслуги и укрепить свои авторитет. В статье Винклера "Из истории монетного дела в России" (Горный журнал, т. III, 1893) приведены слова современника событий о том, что "перед недалеким Вронченко словно кошмар носилась боязнь подделки монет за границей. В таможни было дано секретное указание проверять и, если у провозителя окажется 50 штук монет или более, оставлять их в таможне под каким-нибудь благовидным предлогом и отправлять на монетный двор, чтобы узнать, существует ли платиновая монета иноземного чекана".
      Остается неясным, действительно ли Вронченко боялся подделок или умышленно нагнетал страх. Более вероятно последнее, ведь с таким же успехом могли ввозить и поддельные золотые монеты, но об этом министр не беспокоился. Не давал оснований для беспокойства и отчет таможни: вывезено монет на 169 тысяч рублей, а ввезено лишь на 59 тысяч, и фальшивых среди них не обнаружено. Казалось бы, беспокоиться не о чем. И тем не менее Вронченко предпринял действия, идущие гораздо дальше того, что предлагал опекун малолетнего Демидова.
      Вронченко представил доклад о том, что платиновая монета "не соответствует общим основаниям нашей денежной системы", и если сейчас не обнаружили подделок, то в будущем наверняка "найдутся злонамеренные люди, которые воспользуются разностью в цене монеты и самого металла и начнут ее подделывать, и тогда казна понесет большую потерю..." Аргумент этот - "как бы чего не вышло" - сработал безотказно, Николай I согласился с выводом Вронченко: "Необходимо и полезно принять окончательную меру". 22 июня 1845 года царь подписал указ "О обмене платиновой монеты". В нем сказано: "Для приведения нашей монетной системы в совершенную стройность, признав за благо, согласно с мнением Особого Комитета Финансов, прекратить вовсе чеканку платиновой монеты, Повелеваем: обмен платиновой монеты производить по мере ее предъявления, в течение шести месяцев со дня получения сего указа".
      Этот указ отнюдь не прибавил доверия к правительству и его стройной финансовой системе, возникла паника, одни боялись опоздать, другие боялись сдавать: ведь платину меняли на бумажки с надписью "казначейский билет", и никто не знал, будут ли они надежнее, чем ассигнации. Выстраивались длинные очереди желающих получить взамен не бумагу, а золото.
      За весь период обращения платиновой монеты с 1828 по 1845 год отчеканено было: трехрублевиков- 1 373 691, шестирублевиков - 14 847 и двенадцатирублевиков - 3 474 на общую сумму 4 251 843 рубля, а возвращено было монет на сумму 3 263 292 рубля. Таким образом, почти на один миллион рублей осталось платиновых монет у населения. Они еще долго находились в добровольном обращении, потому что к ним привыкли и в них верили. В дальнейшем вместе с ростом цены на платину, эти монеты превращали в изделия, их становилось все меньше, и теперь "платенники", особенно шестии двенадцатирублевики, редкость среди редкостей, украшение коллекций. Но, конечно, не о будущих нумизматах заботился Вронченко, осуществляя свое мероприятие. Кому оно было выгодно? Найти ответ нелегко.
      Действия министра можно было бы понять, если бы платину изъяли из денежного обращения для иного, более важного применения, а на самом деле она, как и в начале своей истории, легла в подвалы казначейства мертвым грузом. Созданное усилиями П. Г. Соболевского и других специалистов Особое отделение по переработке платины при Монетном дворе ликвидировали, обосновав это тем, что для государственных нужд металла уже накоплено достаточно много. Основа независимости была подорвана, а надежда на то, что сырую платину можно будет выгодно продавать за границу, не оправдалась. Колумбийское правительство, которое, как оказалось, несколько лет придерживало платину, возможно не без влияния событий в России, вдруг выбросило на европейский рынок много руды, и предложение надолго превысило спрос.
      Печальные последствия не замедлили сказаться, особенно на Урале. Если в 1843 году добыча сырой платины достигла рекордного уровня - 213 пудов, то в 1845 году она снизилась до 50 пудов, а затем работы почти на всех приисках, в том числе и на демидовских, были полностью прекращены, горные выработки затоплены. По официальным данным, в 1846 году добыли 1 пуд 7 фунтов, в 1847-м - 2 пуда, в 1848-м - 5 пудов 7 фунтов.
      Тут-то и выступила из тени фирма "Джонсон, Маттей и К°". Она сердобольно спасала предпринимателей от разорения, выдавая авансы, заключая очень выгодные многолетние контракты.
      Пожалуй, только этой фирме да еще конкурирующей с ней французской "Демутис, Лемер и К°" пошел на пользу царский указ. Теперь они диктовали свои условия, и добыча на Урале даже через 10 лет после этого указа приблизилась лишь к стопудовому уровню, но уходили эти пуды в Лондон и Париж за полцены.
      Бессмыслица создавшегося положения становилась все очевиднее по мере ухудшения финансового положения, а оно после крымской войны 1853-1856 годов стало катастрофическим.
      Для спасения российских финансов создали комиссию из 11 тайных советников и к ее работе вынуждены были привлечь людей умных, дельных. Академик Б. С. Якоби, выдающийся физик, создатель гальванопластики, инициатор введения метрической системы мер в России и ее официальный представитель в Международном обществе по стандартизации мер, весов и монет, подверг резкой критике состояние платиновых дел, назвав "червями и гадами, блаженствующими ныне в своем сыром обиталище" тех, кто противоборствует прогрессивным начинаниям. Он обратил внимание на то, что теперь возобновление чеканки платиновых монет сулит еще большие выгоды, потому что во Франции А. Сент-Клер Девиль и Ж. Дебре разработали очень производительный способ обработки этого металла.
      По предложению Б. С. Якоби комиссия рекомендовала "восстановление платиновой монеты, что поощрило бы находящуюся в упадке платиновую промышленность и способствовало бы поддержанию бумажного рубля".
      Государственный совет это предложение принял, и приказано было на Монетном дворе срочно восстановить платиновое отделение. Академика Якоби командировали в Париж, где изобретатели А. Сент-Клер Девиль и Ж. Дебре сделали для него редкое по тем временам исключение - ознакомили со своим секретом.
      "Ранее,- как отметил Якоби в своем отчете,- удавалось расплавить платину только между остриями углей в гальванической батарее, а Девиль и Дебре достигли необходимой для этого температуры, сжигая в кислороде обыкновенный светильный газ или водород, если требовалось расплавить иридий".
      "Для этой цели они построили печь, состоящую из раковины, выдолбленной в пористом известняке, и свода с коническим отверстием для горелки, в которую поступали газы - горючее и окислитель. В раковину загружали губчатую платину или изделия из платины, подлежащие переработке. Расплавленный металл стекал из раковины по желобку в форму. При этом в процессе плавления происходила дополнительная очистка - железо, медь, кремний и другие примеси переходили в легкоплавкие шлаки и поглощались пористыми стенками печи".
      Это изобретение, отметил Якоби, преобразит металлургию платины, удешевит стоимость изделий и повысит их качество. Он рекомендовал пригласить в Россию Сент-Клер Девиля для внедрения метода. Согласие было дано, но тем и ограничились. Внимание высокого начальства заняли иные вопросы: указывать ли на монетах стоимость или только вес и разрешить ли их обращение по свободному курсу? После долгих проволочек решили возобновить чеканку монеты в их прежнем виде, но из надписи на оборотной стороне исключить слово "чистой". Формально поправка выглядела правильной, но это был, как говорится, ход конем, потому что изменение надписи требовало перечеканки монет, делало невозможным их быстрый ввод в обращение. Кто-то, вероятно, не хотел, чтобы они опять разбрелись по свету.
      В марте 1862 года был "распубликован" царский указ о выпуске в обращение новой платиновой монеты достоинством в 3 и 6 рублей. О том, как это отразится на стройности финансовой системы, на сей раз умолчали, и судя по тому, что указ разрешал беспошлинный ввоз из-за границы платины "не в деле и в изделиях", подделок больше уже не опасались. По-видимому, монеты нового образца в обращение почти не поступили и век их существования, даже "на бумаге", был короток.
      Министр финансов 24 апреля 1864 года издал распоряжение "О приостановлении чеканки монет с тем, чтобы учесть некоторые новые обстоятельства, не представленные в Государственный совет".
      Для этой цели была создана комиссия в составе двух генералов, трех действительных статских советников и нечиновного представителя фирмы Демидова.
      Эта комиссия работала долго и наконец представила документ, в котором весьма туманно охарактеризованы новые обстоятельства и очень четко сформулирован вывод: "Чеканку платиновой монеты прекратить в видах интересов казны, а запасам платины открыть другой путь сбыта и другим путем поощрить платиновый промысел, для этого всю платину, хранящуюся на Монетном дворе, передать в ведение Государственного банка, с тем чтобы деньги от ее продажи обращать на подкрепление бумажного рубля".
      Невольно ждешь, что вслед за этим последует разъяснение, какой же "другой путь поощрения платинового промысла" предлагает комиссия. Это обойдено полным молчанием, и тем не менее царь незамедлительно утвердил решение, и оно с завидной быстротой было приведено в исполнение.
      В данном случае ответить на вопрос "кому выгодно?" не представляет труда: официально было объявлено, что Государственный банк весь запас платиновых металлов - в рудном концентрате, слитках, монетах и "остатках" от переработки - продал фирме "Джонсон, Маттей и К°". Быстро и дешево! (Приведенные в литературе сведения о количестве проданных металлов противоречивы-от 15 до 35 тонн). Эта фирма до наших дней господствует на платиновом рынке капиталистических стран. Ее щедротами издана на английском языке книга Д. Макдональда "История платины (до 90-х годов XIX века)" (Лондон, 1960). В ней деятельности фирмы в России уделено много страниц, но не ищите там объяснения, как же удалось заменить один царский указ на другой, фирме выгодный, и завладеть всем, что было в России накоплено.