В 1805 году Волластон объявил, что в платиновой руде есть минерал, платины вовсе не содержащий. Оловянно-серые зерна, из которых Теннант впервые извлек иридий и осмий, представляют собой природный сплав этих элементов, никаких других в заметных количествах не содержит. Твердость осмистого иридия - 7, удельный вес - 21 г/см3.
      Охарактеризовав эти "приметные" минералы, Волластон занялся изучением невзрачных, разноликих зерен, преобладающих в составе руды. Год за годом он упорно изучал их разновидности, но четких границ установить между ними не удалось. Удельный вес зерен в пределах 14-19 г/см3 твердость от 4 до 6, магнитность от сильной до слабой. Изменчивым и многокомпонентным оказался химический состав: содержание платины составляло 85-90 процентов, железа 7-11 процентов, а все остальное приходилось на долю палладия, иридия, родия, меди, свинца, никеля и других металлов (содержание каждого из них "плясало" от 0,1 до 2 процентов).
      Удалось подметить, что с увеличением содержания железа окраска зерен темнеет, усиливается их магнитность, возрастает твердость и уменьшается удельный вес - все это без резких скачков.
      Волластон в 1807 году опубликовал эти данные и смелый вывод: несмотря на многочисленные различия, все изученные разновидности характеризуют всего лишь один минерал - природный сплав платины и железа с множеством примесей, состав и свойства которого изменчивы, так сказать, от природы.
      Доказательства Волластона были признаны, и в 1813 году главный минерал платиновой руды занял место в минералогическом справочнике, получив по наиболее характерной своей особенности название поликсен, что значит в переводе с древнегреческого "многопримесный".
      Установленный Волластоном состав платиновой руды - пять элементов, пять минералов - получил общее признание, и никому из исследователей дополнить его не удалось.
      Изучение минералогии помогло Волластону усовершенствовать переработку руды, повысить извлечение платиноидов. В магазине Форстера началась бойкая торговля ими. Многие стремились выяснить свойства и возможности практического использования новых металлов, но угнаться в этом за Волластоном не сумел никто.
      Установив, что минерал осмистый иридий, как и получаемые из него металлы, не только тверд, но и очень стоек на истирание, он изобрел "вечные" перья - золотые и платиновые с кончиком из "осмиридия". Такие перья гораздо долговечнее всех иных, писать ими быстрее, и рука не устает.
      Эти перья быстро получили широкое распространение. (Имеются сведения о том, что Гёте послал в подарок Пушкину золотое перо, возможно, из категории "вечных".)
      Волластон установил также, что иридий и осмий не только тверды сами по себе, но и передают это свойство некоторым сплавам. При добавлении 10 процентов иридия была получена "твердая платина", неизменная во всех отношениях, незаменимая для изготовления эталонов и деталей, несущих значительную нагрузку, в том числе и для "вечных" зубов. (Нержавеющая сталь тогда не была известна, и платиновые зубы, превосходя все иные по прочности, выглядели очень престижно, особенно украшенные бриллиантами была и такая мода.) Все это определило высокий спрос на иридий и осмий. Вскоре они не только догнали, но и превзошли по цене платину.
      Родий тоже быстро пошел в дело, оказалось, что небольшая его добавка делает платиновые тигли огнестойкими, они перестают "худеть" под воздействием пламени.
      По содержанию в руде из платиноидов на первом месте стоит палладий, и попутное его извлечение обходится недорого. Этот серебристый металл красив, хорошо полируется и не тускнеет.
      Фирма Жанетти, отстав от Волластона лет на пять, все же освоила извлечение платиноидов по методу, разработанному Вокеленом, и достигла успехов в применении палладия для ювелирных изделий, в частности, ввела в моду "палладиевые столовые и чайные сервизы, приборы и вазы отменно искусной отделки, украшенные резьбой", как было указано в рекламах.
      За какие-нибудь десять лет стало очевидным, что все платиноиды "родственники" богатые! Цена на платиновую руду быстро возрастала, а ее поступало все меньше. В 1810 году в Колумбии началась война за независимость, и работы на приисках почти прекратились.
      Европа стала ощущать платиновый голод, и это побуждало совершенствовать технологию, более экономно расходовать металл, перерабатывать толстостенные изделия.
      В 1813 году Волластон разработал способ получения тончайших пластин и проволоки. Его рекорд - платиновая нить толщиной 0,001 миллиметра для визира телескопа. (Подсчитано: чтобы опоясать такой нитью земной шар, достаточно куска платины размером с кулак!)
      Это было последней сенсацией Волластона, связанной с платиной. Вскоре он, сохранив за собой секретную стадию получения металла, передал руководство делами своему помощнику, ювелиру Джонсону, который впоследствии основал фирму, продолжающую и в наши дни играть важную роль на международном платиновом рынке, под названием "Джонсон, Маттей и К°" - о ее делах еще не раз предстоит напомнить.
      И Волластон и Теннант, по-видимому, пришли к выводу, что платиновая тема для них исчерпана. Теннант посвятил себя преподаванию химии в Кембриджском университете, а Волластон в своей "платиновой" лаборатории занялся совсем иными проблемами: он доказал, что электрический ток разлагает химические соединения, на основе изучения солей ввел в науку понятие эквивалентного веса, открыл явление плеохраизма < Плеохраизм-многокрасочность, изменение цвета кристаллических веществ в зависимости от направления светового луча>, обнаружил темные полосы в солнечном спектре и т. д. После того как он отошел от практических платиновых дел, для фирмы Джонсона настали трудные времена. Руды из Колумбии поступало все меньше, а возрастающий спрос на изделия из платины способствовал появлению конкурентов - возникли новые фирмы "Бреан", "Демутис", "Малет" и др. Все они стремились заполучить руду, посылали своих агентов в колонии, обещали награды тому, кто ее найдет. Успеха не достиг никто. Лишь на острове Гаити удалось организовать незначительное извлечение платины при разработке золотых россыпей.
      Платиновый голод становился все сильнее, и в 1815 году лондонская биржа отметила небывалое: вчерашнее "презренное серебришко" стало стоить дороже золота!
      Впервые за всю историю "кумир священный", он же и "желтый дьявол", уступил первенство другому металлу.
      Ювелирам, которые наловчились добавлять платину в золото, пришлось переучиваться. Покупатели теперь уже остерегались иной подделки, чтобы золото не было добавлено к платине!
      Вскоре для заводских нужд начали изготовлять котлы "второго" сорта, из сплава золота и платины. В них царю металлов отводилась жалкая роль эрзаца, снижающего качество и стоимость изделия! Юмористы утверждали, что вслед за этим произошло изменение и в арсенале ласковых слов, на первое место вышла "моя платинка", потеснив извечное "мое золотко".
      Шутка эта вряд ли могла развеселить тех, кто бесплодно финансировал поиски платины.
      Прогноз был мрачен - мир обречен на платиновый голод.
      "ПЛАТИНЫ НЕТ В РОССИИ..."
      Блистательное возвышение платины имело свои последствия и для России. Здесь тоже не пожелали отстать от моды, начали выписывать платиновые сервизы. И уж подавно не могли русские аристократы допустить, чтобы их жены и дочери выглядели провинциально из-за устаревшей желтой оправы бриллиантов. Пришлось отправлять фамильные драгоценности в Париж на переделку. Английское оружие "с платиновым усовершенствованием" стало нужно всем военным, охотникам, дуэлянтам.
      Пришлось раскошелиться и казне, за платиновый эталон метра в 1820 году уплатили французам 20 000 рублей, сумму по тем временам громадную. Еще больше пришлось затратить на изготовление эталонов для отечественных мер длины и веса. С ростом промышленности и торговли путаница в измерениях становилась все большей и опасней. Чтобы ее уменьшить, учредили в крупных городах "пробирные палатки" (прославленные тем, что в одной из них работал бессмертный философ Козьма Прутков), и надо было каждую палатку обеспечить дубликатом эталонов аршина, фунта и других мер.
      Предпринимателям тоже было над чем задуматься, читая, например, такие сообщения:
      "Ныне известно, что во Франции фабрики серной кислоты употребляют предпочтительно платиновые сосуды. Подобный сосуд... может служить для приготовления в сутки в семь оборотов шестидесяти трех пудов кислоты. Из сего видеть можно, какое множество стеклянной посуды заменяет один платиновый сосуд, избавляя от всякого опасения потери кислоты, от разбития стекла и сокращая вчетверо время выпаривания. Посему неудивительно, что фабриканты серной кислоты не щадят иждивения на приобретение платинового котла. Издержка сия скоро окупается, и при том платиновый котел цены своей не теряет. Польза платиновой посуды во многих фабриках весьма ощутительная: в платиновом сосуде очищают за одни сутки такое количество сахарной кислоты, какой в фарфоровых чашах едва успеть бы обработать за две недели. В Париже употребляют платиновые сосуды и при разделении золота и серебра серной кислотой".
      Вывод был ясен: отстанешь - задавят конкуренты! И приходилось владельцам заводов, "не щадя иждивения", приобретать платиновую посуду технологическую и лабораторную.
      Конечно, платить втридорога не нравилось никому. Сознавали, что улучшить положение может только своя, "домашняя" платина.
      Какими же представлялись возможности ее найти?
      Напомним, что освоение недр страны началось со строительных материалов, соли и железа (болотных руд), залегающих на поверхности, а позднее и бурых железняков, образующих слои среди осадочных пород в среднерусской полосе.
      Перечень открытых и используемых полезных ископаемых пополнялся медленно, трудно.
      В Карелии обнаружили богатые залежи минерала, который назвали слюдой по сходству со слудом - тонким слоем льда. Без слюдяных окошек невозможно и представить облик Московской Руси, и это "московитское стекло" стало первым продуктом русского минерального экспорта в другие страны.
      В начале XVIII века в Поволжье нашли крупные скопления серы, необходимой для изготовления "огневого зелья", то есть пороха.
      А металлы (за исключением железа) на протяжении первого тысячелетия русской истории приходилось покупать. И это не было результатом неумения их отыскивать. Границы государства не выходили тогда из пределов равнины, где изверженные породы, перспективные в отношении рудных месторождений, перекрыты чехлом осадочных, бедных полезными ископаемыми.
      Положение существенно изменилось, лишь когда границы государства расширились и в его состав вошли Урал и Сибирь, где в верхней, доступной для освоения зоне представлены все геологические формации и полезные ископаемые.
      Энергичное освоение новых регионов началось при Петре 1. Всех открытий "про мед, олово, свинец, серебро и железо и камень" не перечесть. Пожалуй, из наиболее необходимых тогда государству полезных ископаемых не удалось обнаружить только золото, хотя усилий и затрат не жалели, приглашали лучших специалистов из европейских стран и посылали туда на обучение отечественных рудознатцев.
      Было известно, что природное золото подразделяется на рудное (оно же коренное, "ломовое") и россыпное (оно же "песошное", промывное).
      В тех странах, с которыми была у России связь, тогда добывали только рудное золото - из кварцевых жил (в которых ему обычно сопутствуют другие рудные минералы).
      О россыпном золоте было известно значительно меньше. В пределах Старого Света его месторождения были опустошены еще в начале новой эры, и с тех пор основательно подзабыли, как их искать и как разрабатывать.
      Знали только, что вымывать золото из песков куда легче, чем "выгрызать" его из крепчайшего кварца, но надежд найти россыпи в России не было. Вот что об этом сказано в "Общем географическом описании России", составленном в 1737 году Василием Татищевым, одним из образованнейших людей своего времени, руководившим горными делами при Петре 1: "Чтоб в Сибири так студеном климате золотая руда могла, об этом сумнение немалое, если токмо рассудить, какого великого жара солнечного... потребно".
      Отметим, что Татищев говорил только о песчаной руде. В понятие "Сибирь" тогда входил и Урал, а следовательно, бесперспективной в отношении россыпей Татищев считал всю территорию, где горное дело развивалось успешно. Не он придумал, что для возникновения россыпей нужен жар солнечный. Алхимиками всех школ и народов была признана "двуликость" золота. Только рудное, жильное золото считали они результатом трансмутации, перерождения "простых" металлов, происходящего в недрах. Золотые песчинки в наносном слое, там где их находили вблизи золотоносных жил, отличались не только своей формой, но и цветом, более высокой пробой и другими признаками. Если золото в жилах обычно сопровождалось другими рудными минералами, то в россыпях оно само по себе. Золотые песчинки находили в самых разнообразных условиях: в долинах рек, на склонах и возвышенностях, под густой растительностью и в безводных пустынях, общим было только одно: они там где касаются земли солнечные лучи, и не всякие, а самые жаркие. И это не было выдумкой. Россыпи тогда действительно были известны только в жарких странах
      Связь между обилием "солнечного жара" и местоположением россыпей казалась настолько очевидной, что лучшие умы того времени всерьез утверждали: золотые россыпи могут быть только там, где живут негры, почерневшие под палящими лучами солнца.
      Позднее, когда были обнаружены россыпи в Южной Америке, европейцы усмотрели такую же связь и там. Доказательством служил красный цвет кожи индейцев.
      В Колумбии, на Гаити, в Эфиопии - словом, везде где обнаружили платину, она была в россыпях, сопутствовала золоту солнечного происхождения, а следовательно, и сама возникла таким же способом. "Недозревшим" золотом считали ее алхимики.
      В 1745 году на Урале крестьянин Ерофей Марков случайно нашел обломок кварца с золотом. После двух лет разведочных работ удалось выявить золотоносную жилу, и не одну. Так после двух веков бесплодных поисков, было открыто первое коренное месторождение - Березовское, а за ним другие. И везде золотоносными были только кварцевые жилы, а в наносах, их перекрывающих, золота не находили. Это послужило косвенным доказательством того, что россыпи в северных странах искать бесполезно.
      С критикой таких представлений выступил М. В. Ломоносов. Относительно трактата Бехера "О неубывающей и беспрестанной песчаной руде" он иронически заметил, что "все это больше до алхимии, нежели до горных дел надлежит", и, развенчав вековое заблуждение, обосновал теорию возникновения россыпей при разрушении коренных пород, вне зависимости от солнечных лучей. Сделал Ломоносов из этого и практические выводы: в 1761 году он представил в сенат проект - "для государственной пользы и славы... пески промывать", "Уповательно,- писал он,- что в толиком множестве рек, протекающих в различных местах по России, сыщется песчаная золотая руда".
      Ломоносов вскоре умер, его проект не был осуществлен, оказался забытым.
      Утратив свои позиции в химии, алхимические представления еще долго господствовали на стыке наук, учение о золотых россыпях - один из примеров этому.
      Начался XIX век. Освоение золоторудных месторождений Урала шло мучительно трудно, особенно из-за сильного притока подземных вод. Убедились, что найти золото отнюдь не значит разбогатеть.
      Дела удавалось поправить, когда находили новые жилы, обдирали их "головы", по условиям разработки сходные с россыпями. Но подлинных россыпей за более чем полвека работы на золотых месторождениях нигде обнаружить не удалось. Оставалось согласиться, что им здесь "не климат".
      А коль нет золотых россыпей, нет и платины! Поэтому осведомленные люди относились к возможности обнаружить платину скептически. Искатели-практики в теории не были сильны, они старательно искали все, что видел глаз.
      Несколько раз проносилась весть: нашли на Алтае! Нашли в Забайкалье! Но всякий раз оказывалось: ошиблись, приняли за платину что-то совсем иное.
      Далеко за рубежами страны Сибирь уже была прославлена рудами железными, медными, оловянными свинцовыми, серебряными, золотыми, а также многими другими полезными ископаемыми. Не удивительно, что в странах, охваченных "платиновым бумом", на бескрайние ее просторы в отношении этого металла возлагали некоторые надежды. Это получило отображение даже в таком солидном издании, как немецкая энциклопедия Крюница (часть 97, 1805), где твердо заявлено о русской платине. Осторожность была проявлена лишь в отношении количества - "время должно показать, больше ли она будет встречаема в России, нежели в Америке".
      В следующем году журнал французской академии тоже "открыл" платину в Сибири, правда с оговоркой, что требуется подтверждение. Его не последовало. Оказалось, что опять желаемое приняли за действительное!
      Черту под всеми слухами подвел академик Василий Севергин, крупнейший знаток недр страны, автор "Опыта минералогического землеописания Российского государства".
      В обзоре минеральных богатств страны на 1814 год он заявил коротко и ясно: "Платины нет в России". И это было действительно так. Надо только отметить, с уважением вспоминая этого выдающегося минералога и химика, что слово "нет" в его тексте звучит как "неизвестно, не найдено", отражая реальное положение. На будущее Севергин свое заключение не распространял.
      По случайному совпадению как раз в том же 1814 году, когда академик Севергин подвел печальный итог, произошло событие, которое быстро все изменило.
      В связи с Отечественной войной 1812 года нужда в металлах крайне обострилась, и на Урал из столицы шли строжайшие предписания.
      Горный начальник Екатеринбургских заводов и города Екатеринбурга Н. А. Шленев, недавно занявший эту должность, принимал энергичные меры. В числе их было и назначение на Первопавловскую рудотолчейную фабрику смотрителем по всему золотому производству мастерового Льва Брусницына. Должность смотрителя до этого занимал чиновник IX класса, дела при нем шли плохо, и все же замена горного офицера на мастерового была событием по тем временам необычайным. Брусницын начал работать с 11 лет, в 1795 году, был промывальщиком, крепильщиком, дробильщиком, пробщиком, плавильщиком, рудоищиком. Безусловно, он обладал выдающимися способностями, коль не сломил его воистину каторжный "денно-нощный" труд. Сумел он хорошо овладеть грамотой и практически освоить весь курс горных наук.
      К тому же ему еще и повезло. На разведке уфалейского золота он работал под непосредственным руководством Шленева и проявил себя так, что генерал о нем не забыл и в дальнейшем предпочел его офицеру.
      Можно представить себе, как в такой обстановке старался новый смотритель, как помогали ему рабочие, для которых он был свой.
      Война пробудила патриотизм, и, вероятно, впервые уральские "трудники" работали не по принуждению, связывая с победой надежды на лучшую жизнь. При их участии Брусницын быстро навел на фабрике порядок, сумел подобрать режим обработки, заметно повысивший извлечение золота. Но успех сводили на нет частые простои. Первопавловский рудник работал с 1764 года и уже давно пережил лучшую пору - руды поступало мало. И все же Брусницын не сложил руки. Он начал искать руду сам, но не в недрах - это было на территории фабрики бесполезно,- а в ее отвалах. За полвека работы в пойме реки Березовки накопились горы "мертвых" кварцевых песков. Несмотря на все "извлекательные хитрости", полностью уловить полезные компоненты руды не удается. Зернышки золота и других тяжелых, химически инертных минералов попадают в отвалы, продолжают там жить своей жизнью. Они ни с чем не вступают в соединение и, лишь сталкиваясь с себе подобными, слипаются, погружаются все ниже, становятся крупнее. Поэтому у основания отвала или там, где продвижению тяжелых частиц помешал какой-нибудь плотный слой, происходит их накопление, возникает как бы "вторичное" месторождение. Его промывка стоит дешево и не раз оправдывала себя, но выявить такие обогащенные участки нелегко.
      На Урале и до Брусницына пытались перерабатывать отвалы, но в его действиях, как увидим, был элемент новизны. Обычно опробование рыхлых отложений производили так же, как и рудных жил. Многопудовые пробы отвозили на фабрику и пропускали по всей технологической цепочке - просев, промывка на качающихся желобах (вашгердах), и наконец полученный "черный шлих" тщательно домывали вручную, в деревянных корытцах-лотках, чтобы отделить золотины от других тяжелых минералов.
      Применение лотков в России началось при Петре I, об этом говорит запись, сделанная им при посещении рудников в Англии: "Всякую руду перво истолочь и потом положа в лоток и налить воды и толкать в один конец, чтобы руда села на дно, и потом воду слить, а материю высушить". Под "материей" подразумевались ценные минералы.
      Петр хорошо знал, что делалось на горных предприятиях страны, и не стал бы этого записывать, если бы лотки там уже применялись. В его заметке следует подчеркнуть слова "перво истолочь": уже тогда в сознание вошло, что так надо поступать со всякой рудой, и это, как увидим, имело далеко идущие последствия.
      Все детство Брусницына прошло с лотком в руках, он был искусный, опытный промывальщик, и накопленный опыт ему очень пригодился. Он не стал кому-то перепоручать опробование отвалов, а занялся промывкой проб сам и при этом нарушил привычную схему: не возил пробы на фабрику, значительно уменьшил их вес и упростил обработку, ограничил ее промывкой на лотке в речке, протекавшей возле отвалов. И стало очевидным, что множество мелких проб быстрее и надежнее характеризует распределение золота в отвале, чем редкие крупные пробы. Богатые участки были выявлены быстро и надежно. Брусницын начал питать фабрику собственной рудой, увеличил добычу металла. Все это заслужило одобрение начальства, но было событием значительным лишь в масштабе фабрики.
      Закончив изучение отвалов, Брусницын по-прежнему проводил возле них, у речки, больше времени, чем на фабрике. Теперь он промывал на лотке пробы уже не из отвалов, а из того, что лежало ниже - из речных песчано-галечных наносов. Это уже вовсе было ни на что не похоже! Когда он промывал отвалы, порядок, строжайше оговоренный во всех инструкциях - "перво истолочь", еще не был нарушен, потому что там материал уже был истолчен. А теперь смотритель явно чудил: вместо того чтобы отправить "речник" на фабрику, тщательно раздробить перед промывкой, он промывал сразу на месте, отбрасывая прочь крупную гальку.
      Вскоре удивляться пришлось уже не странным действиям Брусницына, а совсем иному-тому, что на его лотке засверкало золото!
      Так была открыта первая в России (и вообще в северных странах) золотая россыпь.
      Рухнули привычные представления. Оказалось, если песчаную руду не дробить, ее выгодно разрабатывать даже при содержании золота раз в десять ниже, чем в коренных жилах. Столь же важным был и другой вывод Брусницына: если пробы из рыхлых отложений не дробить, а сразу промывать, удается обнаружить золотинки там, где их прежде не замечали. Применяя промывку в лотке, можно быстро и надежно вести поиски. Действуя так, Брусницын и его помощники за три года выявили много россыпей в долинах Березовки и Пышмы.
      Брусницына командировали по всему Уралу "...для показания лучших способов вымывки золота из песков" - так было сказано в приказе, но на самом деле задача его была куда шире. Прежде всего надо было научить искать россыпи. За века освоения Урала накопили большой опыт визуального изучения: осматривали каждый камень, вскрывали все "сумнительные" зоны на водоразделах и склонах, а долины оставляли без внимания, считая, что на заболоченных их пространствах, в "наносных" землях, ничего полезного не найти. Теперь надо было поднимать эту целину.
      Спустя 10 лет после открытия Брусницына там уже действовало более 200 приисков, казенных и частных. И было ясно, что это лишь начало...
      Открытие золотых россыпей сняло "запрет" и на платину, появилась реальная надежда ее найти при промывке песков.
      ЛИКОВАНИЕ И УНЫНИЕ
      Для поисков россыпей не требовалось больших затрат и сложного оборудования. Кайло да лопата, ковш или деревянный лоток - вот и все что нужно, плюс упорный, тяжелый труд. Рой ямы, промывай грунт слой за слоем, старайся, терпи и, может быть, поймаешь жар-птицу.
      Простота дела определила то, что старателями (тогда, по-видимому, и возник этот термин) становились в основном люди "подлого" звания, как именовали в отличие от благородных тех, кто платил подати.
      Поэтому мало сохранилось имен первооткрывателей, слава, как и доходы, почти всегда доставались не им, а владельцам земель.
      Относительно россыпи, открытой в долине Верхней Нейвы - притока Исети (примерно в 50 километрах к западу от Свердловска), некоторые подробности сохранил известный историк Урала Н. К. Чупин.
      Летом 1813 года "...малолетняя дочь заводского жителя Катерина Богданова нашла в этой долине тяжелый, блестящий камень и принесла его заводскому приказчику Ив. Ефтеф. Полузадову". Впоследствии в связи с этим она получила известность и даже была представлена Александру Гумбольту, когда он в 1829 году посетил Урал, но тот день, когда она нашла тяжелый камень, закончился для нее печально: была она "...высечена со строгим приказом молчать о своей находке". Как отметил историк Ключевский, "донос тогда служил главным агентом контроля", поэтому утаить самородок Полузадову не удалось, и владелец завода корнет Яковлев поступил с ним примерно так же, как он сам с девочкой Катей. А относительно происхождения самородка решили, что он выпал из расположенной в борту долины золотоносной жилы, работы на которой были прекращены "за убогостью руд".
      Когда же существование россыпей на Урале стало очевидным, об этом самородке вспомнили и в 1819 году начали разведку долины, которая завершилась большим успехом. При изучении россыпи заметили, что местами золоту сопутствуют какие-то серые металлические зерна. Осенью 1821 года около фунта <1 фунт = 96 золотников = 409,51 грамма, 1/40 пуда (16,380 килограмма)> зерен переправили горному начальству в Екатеринбург (ныне Свердловск), где было установлено, что у этого металла "...относительный вес такой же или почти такой же, как и золота, ибо он получается на вашгердах вместе с сим последним, и иначе не мог быть от него отделен, как механическим разбором.
      Хотя по наружному виду, а более по относительному весу и по нерастворимости в сильных минеральных кислотах можно бы почитать сей металл платиной, но поелику при ближайшем рассмотрении зерна оного оказались различного вида и блеска, иные цвета почти серого, чугунного или свинцового с малым блеском, другие цветом похожие на серебро, ярко блестящие, как бы полированные; притом иные были неправильно угловаты, другие казались окристаллизованными, то назвали его просто белым металлом, пока химическое розыскание точно не покажет, что металл сей есть действительно платина".
      Осторожное это заключение свидетельствует о хорошей наблюдательности и осведомленности уральских специалистов.
      Розыскание было поручено аптекарю Гельму и казенной химической лаборатории, которая в Екатеринбурге еще только создавалась. И все же единственный сотрудник двадцатипятилетний Иов Игнатович Варвинский - "из воспитанников Горного корпуса, выпущенных практикантами и отличивших себя перед прочими отменными способностями, хорошими познаниями, похвальным поведением и усердием" - преодолел все трудности и опередил аптекаря.
      Интерес к находке был так велик, что известие "об особливых металлических веществах, открытых близ Екатеринбурга", "Новый магазин Естественной истории, Физики, Химии и Сведений Экономических, издаваемый Иваном Двугубским в Москве, в Университетской типографии" опубликовал еще до окончания исследования в конце 1822 года.
      В этом известии Варвинский дал подробную и очень точную характеристику физических и химических свойств металлических зерен, "сообщенных ему для исследования". Свойства явно указывали на то, что на Урале открыты металлы платиновой группы. И все же Варвинский воздержался от окончательного заключения, сославшись на "недостаток орудий и реагенций", необходимых для точного определения. Он заверил, что все относящееся до познания сих металлов сообщено будет по мере производства опытов.
      В примечании к статье издатель, профессор Двугубский усерднейше поблагодарил автора и сообщил, что вместе со всеми любителями минералогии нетерпеливо ожидает открытия, которое прославит и обогатит Россию.
      Пока любители ожидали, а Варвинский и независимо от него аптекарь Гельм изучали, уральские горняки обнаружили белый металл во многих местах по долинам притоков Нейвы.
      Вынужденные кропотливо отбирать белые зерна от золота, они придумали им хорошее применение - в качестве дроби для охотничьих ружей. Свинец-то в магазинах денег стоил!
      Сохранился след и еще одного применения. Как сообщил "Горный журнал", какой-то "Невьянец" (вероятно, житель поселка Невьянский завод) скупал белый металл "по 5 коп. за золотник". Он научился его золотить и сбывал "воровское" золото. "Невьянца" ловили, но не поймали, и осталось неизвестным имя этого изобретательного человека, по-видимому самостоятельно открывшего секрет.
      Много истратить белого металла на такие применения не успели.
      Было опубликовано "Заключение о химическом испытании металлических зерен, кои были отделены при промывке золотоносного песка Хребто-Уральских россыпей, учиненном аптекарем Гельмом", в котором он подтвердил выводы Варвинского.
      Вскоре данные уральских специалистов проверили в столице профессор университета Д. Соколов и управляющий лабораторией Горного корпуса В. Любарский, В марте 1823 года "Магазин" Двугубского, а вслед за ним и другие издания сообщили "об открытии платины, иридия, осмия в России".
      Сомнений не осталось. Началось ликование!
      Подсчитали, что выстрел белым металлом стоит гораздо больше, чем самая крупная дичь!
      О важной находке министр финансов доложил царю. Последовало высочайшее повеление всем горным начальникам "стараться о приобретении платины и извлечении оной из песков в казенную и частную выгоду" и срочно специальными курьерами доставлять платину в столицу.
      Тут уже рьяно взялись за дело, стали подбирать каждую серебристую крупинку и на казенных, и на частных приисках.