ГЛАВА 1

Во мраке ночи ему снится тихий дворец у моря: слепящее солнце и свинцовые тени расчерчивают узором мраморные стены коридоров. Когда морские птицы молчат и ветер не треплет знамена, здесь царит полное безмолвие, которое нарушает лишь еле слышный плеск волн, набегающих на каменистый берег, да стук его сердца.

Он оказывается в шестиугольном зале, рассматривает пол с непонятными резными надписями: странные слова вьются спиралью от темного дверного проема до винтовой лестницы – единственного здесь украшения. Ступени тянутся к потолку, поднимаясь на тридцать ярдов, но в ярде от него обрываются.

Он идет к лестнице по спиральной надписи, где запечатлена то ли молитва, то ли проклятие. В центре каждой ступени вырезан символ – такие руны ему еще не доводилось видеть. После минутного размышления он ставит ногу на первую ступень и шагает, не отрывая взгляда от изображения на каждой следующей ступеньке, пока не добирается до самого верха. Воздух здесь разрежен. Он опирается на перила и смотрит вниз, от высоты у него кружится голова. Затем протискивается в люк в потолке и неожиданно оказывается в темном куполообразном святилище.

Дворец этот – вместилище храмов без алтарей и блеклых, осыпающихся памятников. И куда бы он ни посмотрел, повсюду видны все те же бесчисленные статуи, высеченные из такого же древнего камня, что и стены. За сводчатыми окнами кажутся ненастоящими даже волны, разбивающиеся о залитый солнцем берег. Он еще ни разу не отважился выйти из дворца, чтобы опустить руку в воды океана или вдохнуть пропитанный солью воздух, ни разу не окунался в солнечные лучи.

Спускаясь по широким ступеням зала Собраний, он чувствует себя беззащитным и уязвимым. Одна старуха сказала ему, что как раз в таких местах боги решают нашу судьбу, ссорятся и спорят о том, какой будет твоя жизнь от рождения до самого конца. Но здесь не слышно их полных сочувствия голосов, лишь отдается звук шагов его босых ног, чуть слышный, как эхо замирающей песни.

Он знает, куда в конце концов приведет его выбранный путь. Он всегда попадает в одно и то же место, хотя, упорно двигаясь через незнакомые комнаты, по подвесным проходам, всякий раз надеется, что за поворотом вот-вот наткнется на выход. Но каждый раз он попадает в огромный зал, где в стене в пятьдесят ярдов длиной кто-то варварски пробил брешь.

Он перебирается через груду мусора и снова оказывается среди целого леса статуй. Чудовища и герои застыли в ожидании того дня, когда их вернут к жизни и когда начнутся невиданные бедствия. На дальней стороне зала видна веранда с колоннами. Он прошел уже так много, что последние сотни ярдов кажутся непосильными, ноги отказываются шагать. От страха он слабеет, его так и тянет спрятаться у ног какого-нибудь отважного каменного воина, чтобы просто сидеть там и ждать.

В середине зала он видит высокого человека, страшного и сильного: тот словно был раньше одной из статуй, но сумел ожить. Но еще раньше, чем появившийся ниоткуда рыцарь в черном нападает на человека, становится ясно, что человек этот умрет – непомерная сила ничего не значит для того, что бродит по этому дворцу.

Он видит, как страшный зазубренный клинок впивается в тело человека, как терзает его, как отрубает голову. От ужаса сводит живот: он знает, что в один прекрасный день клинок вопьется и в его слабое тело. Вдруг он замечает нечто на лице рыцаря – это печать проклятия.

И тогда дворец медленно исчезает. Кровь бледнеет. Остаются только горящие огнем глаза.

Изак лежал неподвижно и разглядывал знакомые трещинки и царапины на подпорках навеса. В тесноте фургона сводило ноги.

Подобные сны он видел всю жизнь, хоть и нечасто – столько, сколько себя помнил. В остальном, он был крепким подростком, но сны эти мгновенно превращали его в трусливого ребенка.

Видения были столь правдоподобными, что его выворачивало наизнанку от страха, и он очень стыдился этого. Теперь он уже мог считать себя взрослым, но сны по-прежнему пугали его и являлись только ему одному.

Некоторое время Изак лежал, глядя на древесные узоры перекладины над головой и выжидая, пока сердце перестанет бешено стучать.

Как всегда, вокруг было шумно и грязно, но сейчас это действовало успокаивающе.

Наконец Изак сел и массировал затекшие ноги до тех пор, пока не начал снова чувствовать выступы деревянной кровати. Он слегка оправил смятую потрепанную рубашку и пригладил пятерней черные спутанные волосы, но не стал надевать стоптанные грязные башмаки, валявшиеся в углу.

Раздвинув полог повозки, мальчик увидел, что по-прежнему стоит хорошая погода. Высоко в голубом небе парил стервятник, и ласточки, как всегда, гонялись за своей добычей. Дома лето давно кончилось, но в этих краях осень наступала много позже. Жужжали насекомые, цвели цветы. В духоту повозки ворвался свежий ветерок, принеся с собой ароматы, изменчивые, как сама погода. Изак почувствовал запахи глинистой земли и дикого тимьяна. Темная суглинистая почва Великого леса на севере нисколько не походила на здешнюю липкую красную землю.

Им еще предстоял дальний путь, и пейзаж вокруг начнет меняться не раньше, чем через неделю. А пока он может наслаждаться прекрасной погодой.

Изак высунулся еще больше и посмотрел на отца. Хорман, как всегда, сидел на передке, держа поводья и поставив одну ногу на ступеньку. На нем была такая же потрепанная и залатанная одежда, как на Изаке, но сходства между отцом и сыном было немного, если не считать темных волос и светлого цвета кожи, характерных для всего их племени. Отец был меньше ростом и носил жидкую бороденку, которая не могла скрыть вечно хмурого выражения лица. Хорман выглядел старше своих лет, словно злоба отняла у него молодость и радость. Его рубаха и брюки были вымазаны в рыжеватой земле.

Услышав, что Изак проснулся, отец оживился, но глаза его сразу сузились, едва он увидел сына. Он резко взмахнул кнутом, но Изак привычно уклонился, и кнут просвистел в воздухе.

Отец с упреком посмотрел на него.

– Наконец-то ты соблаговолил зашевелиться. Уже три часа, как рассвело. Ты здесь для того, чтобы работать, а не для того, чтобы развлекаться. Иногда я сам удивляюсь: на кой я тебя взял?

Отец харкнул и сплюнул на раскаленную пыль дороги, потом посмотрел на далекий горизонт. Изак с горечью заметил:

– Конечно, ты снова хочешь напомнить, что я для тебя просто раб. Но без меня ты бы не справился.

На этот раз удар был нацелен лучше, и хотя Изак попытался уклониться, на щеке его расцвел алый рубец.

– Закрой свою поганую пасть, не то хуже будет. И не мечтай, что получишь жрать после того, как мне пришлось самому следить за дорогой все утро. А вчера вечером ты ничего не поймал. Ни на что ты не годен, парень! – Хорман вздохнул. – Спаси нас от белых глаз, милостивый Нартис. Вот ведь болван этот Карел, раз подкармливает тебя. Убирайся с глаз моих, или снова отведаешь кнута.

Он свернул хлыст и снова уставился на дорогу.

Изак легко перемахнул через борт, прыгнув в пыльную колею.

Он бежал вдоль длинной вереницы повозок, похожих на отцовскую, не обращая внимания на косые взгляды возниц, – и вдруг с удивлением понял, что караван движется быстрее. Они уже отстали от графика на две недели, и владелец обоза явно решил наказать лошадей за собственное пьянство.

Давно пересохшая река, русло которой стало теперь дорогой, когда-то давала жизнь многим милям этой земли, но это было еще в прошлом веке. А ныне жаркое солнце превратило почву в коричневую пыль, и приходилось приложить немало усилий, чтобы заметить красоту здешних мест: под большими камнями все еще скрывались удивительные ночные существа и ароматные мхи, там же расцветали прекрасные цветы. Но отец Изака из-за больной ноги не мог вскарабкаться на бывший берег, поэтому видел только высохшее ложе реки, по которому сейчас передвигался караван, да вершины двух гор на юге.

Изак добежал до одной из повозок в голове каравана и привычно вскочил на козлы. Возница ничего не сказал при виде Изака, лишь устало ему улыбнулся. Карел, как и сам Изак, обычно держался особняком, его морщинистое лицо говорило о силе и возрасте – он был почти одних лет с отцом Изака, но одного из них состарила желчность, а другому возраст принес лишь большой жизненный опыт.

Карел заплетал в косы свои черные, уже изрядно поседевшие длинные волосы и скреплял их проволокой, возвещая миру, что раньше служил наемником. Белая вышивка на воротнике и вплетенные в косы белые кожаные полоски свидетельствовали о том, что он был не простым воином. Карел – сержант Бетин Карел-фольден – был «духом», легендой маленькой общины погонщиков. Он ушел из дворцовой охраны повелителя Бахля, повелителя Фарлана, несколько лет спустя после рождения Изака. Принадлежность к такому полку обеспечивала определенное положение в обществе, и место это нельзя было купить. Все уважали «духов» из Тира.

– Похоже, у Хормана дурное настроение. Подержи поводья, а мне, пожалуй, пора отдохнуть.

Изак взял поводья и стал смотреть, как возница потягивается, как набивает трубку. Лошадь презрительно фыркнула, почувствовав чужую руку.

Карел единственный во всем обозе относился к Изаку как к нормальному человеку. Поскольку сам Карел родился в семье слуг феодала и прошел годы военной службы, он научился судить о людях не по внешности. И за это Изак был ему очень благодарен.

– Отец вообще никогда не бывает в хорошем настроении, – пожаловался Изак. – Вчера ткнул меня в руку ножом за то, что я дотронулся до зеленого кольца матери.

Он поднял руку, показывая уродливый темно-красный рубец.

– Что ж, получил по заслугам. – Карел считал, что его хорошее отношение к мальчику вовсе не повод для того, чтобы давать тому поблажки. – Ты же прекрасно знаешь, как много значит кольцо для твоего отца. Никогда не трогай вещи матери – это все, что у него осталось. Во всяком случае, твои раны заживают куда быстрее, чем у всех нас, так что можешь радоваться.

– У него осталось от нее не только кольцо. А меня винят в ее смерти, – вздохнул Изак.

– Такова жизнь, – возразил наемник без малейшего сочувствия. Он был другом Изака, но не собирался его ублажать. – Ты такой, какой ты есть, – для многих этого вполне достаточно, и для Хормана тоже. Он и вправду любил твою мать. Так зачем его злить?

Ответа не последовало. Изак сидел с мрачным видом, не желая признавать, что не прав.

– Отлично. Наверное, хватит о твоем отце. Ты не думаешь пойти в дворцовую гвардию? После Серебряной ночи ты можешь не спрашивать отцовского разрешения.

– А смысл? – Изак провел ногтем по желобку в деревянном бортике повозки. – Мне никогда не стать «духом» – разве им нужны такие, как я?

– Ты не будешь отверженным всю жизнь, поверь. Неужели ты думаешь, что я стал бы обучать тебя сражаться, если бы слушал других? – Карел ткнул большим пальцем в сторону следующих позади повозок. – Эти люди ничуть не похожи на фарланов. Возможно, ты не станешь знаменитым, но к тебе обязательно привыкнут. Мне приходилось сражаться в одних рядах с воинами вроде тебя, и, должен сказать, среди «духов» встречаются субъекты с характерами еще похуже, и их давно бы повесили, если бы они не бросались на врага, первыми идя в бой. Вы очень опасны, но разума у вас больше, чем кажется большинству, и командиры не могут этого не заметить. Вспомни эти мои слова, когда в один прекрасный день станешь генералом Изаком.

Ветеран улыбнулся, и Изак ответил ему улыбкой. Карел терпеть не мог дураков и бездельников. В его словах наверняка что-то было, иначе все долгие часы тренировок и учебных боев пропали бы впустую. Изак знал, что он владеет оружием лучше самого Карела – даже когда сражается лишь утяжеленной деревянной палкой, а бывший «дух» – мечом, но дело было не в этом. Все белоглазые были необычайно быстрыми, но именно эта их способность и пугала обычных людей. И Изак сталкивался со страхом других чуть ли не каждый день.

Карел постоянно повторял, что среди стражников есть и такие же, как Изак, но никто никогда их не видел. Если Карел говорил правду, значит, белоглазым не доверяли поддерживать порядок на улицах Тиры, а использовали только на войне.

– Думаю, ты прав, – признал Изак. – Просто я боюсь надеяться. Но обязательно воспользуюсь первой же возможностью отсюда уйти, даже если мне придется разорвать отца в клочья.

За подобное неуважительное высказывание по отношению к отцу ему пришлось расплатиться: Карел сильно дернул его за ухо. Любому другому стало бы больно, но Изак даже не поморщился. Каждому ребенку в караване приходилось испытать на себе силу рук Карела, и все-таки его любили, а еще больше любили его истории, но никто здесь не мог понять привязанности Карела к дикому белоглазому. Карел же на все вопросы отвечал, что увидел в Изаке сердитого юношу, каким был когда-то сам.

Погонщики представляли собой общину, члены которой были связаны кровными узами и бедностью. Большую часть года они проводили в дороге и даже в Фарлане предпочитали держаться вместе. Обоз с рождения оставался для Изака единственным домом, но здесь его не любили, и только оставшись в одиночестве, он мог почувствовать хоть какую-то связь с другими. Когда же он был не один, он чувствовал, что в равной степени благословлен и проклят богами и что люди боятся и благословения, и проклятия, выпавших на его долю. Белоглазые рождались, чтобы защищать Семь племен, но людские зависть и страх наделили их демоническими чертами, поэтому теперь в них видели символы оскверненной души Ланда. Карел недовольно поморщился.

– Ты такой же мрачный и вспыльчивый, как и твой отец. Кажется, ты унаследовал от него больше, чем обычно наследуют такие, как ты.

– А может, он просто слишком противный, – горько возразил Изак.

– Может, но с остальными он ведет себя много лучше. Беда в том, что ты похож на мать. Он видит в тебе ее черты, отчего и страдает. А если бы ты его не злил, возможно, тебе не пришлось бы все время бороться с желанием дать ему сдачи.

Изак посмотрел на Карела и встретился с его проницательным взглядом. В глазах Карела бегали веселые чертики, и Изак успокоился. Карел был единственным, кто видел его внутреннюю борьбу, и единственным, кто его понимал.

– Белоглазые во всех племенах одинаковы, – продолжал Карел, постукивая трубкой о борт повозки. Он ласково посмотрел на Изака, легкая улыбка тронула его губы. – Помнишь, я рассказывал тебе о сержанте Кулете? Он был настоящий негодяй, худший из белоглазых. Когда ему было шестнадцать, он убил всю свою семью, кроме матери, само собой. Но ведь нельзя винить вас, белоглазых, за то, что вы рождаетесь такихми большими. В том виноваты лишь боги, и многие это понимают. Как бы то ни было, командиру стражников не разрешили казнить Кулета. Жрец Нартиса заступился за него, заявив, что родинка на лице Кулета говорит о том, что его коснулась рука самого Нартиса.

Карел презрительно хмыкнул.

– На мой взгляд, его скорее коснулся демон, но родинка была точно такого же синего цвета, как и двери храма, это точно. Мы постоянно подпаивали сержанта, чтобы он весь день шутил, негодник ужасно смешил меня, даже сильнее, чем твои глупые выходки. Зато трезвым он был страшно скучным и постоянно затевал драки в казарме. А вот на поле брани – сама смерть ему удивлялась! Все были рады сражаться вместе с ним в бою. Он бился как одержимый, никогда не отступал, всегда прикрывал тех, кто рядом. Возле него ты был в полной безопасности. Карел глубоко затянулся трубкой, потом потрепал Изака по голове.

– Радуйся, тебя благословили боги. Ты вспыльчивый и дерзкий, вдумчивый и бессердечный. Из белоглазых получаются прекрасные воины, потому что вы вдвое сильней и вдвое отчаяннее прочих. Только не пойми меня неправильно, ты мне как сын, но я повидал немало таких, как ты. Кроме необычных глаз вам достается то, что вы едва способны контролировать. Вероятно, для тебя это плохо, твой отец тоже не любит, чтобы им командовали, но ни один белоглазый никогда не был тихой овечкой. Слушайся отца до весны, а там станешь свободным, обещаю. Просто постарайся обуздывать характер.

– Я почему-то не чувствую благословения богов.

– Знаешь, мальчик, жизнь сурова. Ланд – жестокое место, и чтобы его усмирить, нужны белоглазые. И боги знали об этом, когда позволили родиться первому из вас. Последний из рода фарланов был задуман богами, как гласят хроники, и он вовсе не был придворным шутом.

Карел похлопал Изака по плечу и притянул к себе, чтобы заглянуть в глаза. А когда снова заговорил, в его голосе зазвучала тоска:

– Наши боги, наверное, великие и могущественные, но они никогда не были добрыми.

Изак узнал любимую поговорку старого воина. Ветеран улыбнулся.

– Ну же, перестань хмуриться. Лекция закончена.

Карел закинул ноги на перекладину и стал наслаждаться солнечным теплом, которого они не увидят многие месяцы, когда вернутся домой.

Изак повертелся на своем месте, устраиваясь поудобнее и готовясь к долгому монотонному дню. Он принялся подсчитывать, сколько месяцев осталось до его совершеннолетия. Интересно, годится ли он, чтобы его сделали «духом» В следующем году он сможет поступать как захочет, и никто не посмеет понукать его, как упрямого мула. Он уйдет отсюда. Отец устанавливает правила, пока Изак ребенок, но это не продлится вечно.

Стать «духом» было мечтой Изака, но пока он знал лишь то, что лучше Карела владеет мечом. Ему больше не требовалось учиться. А если командиры воинов окажутся такими же, как погонщики в обозе, он уйдет в другое место, возможно, станет наемником, как Карел, повидает далекие города. Многие белоглазые так и делают; некоторые не находят хорошей работы, но никогда не становятся отшельниками, не живут тихо и скромно. И миролюбивыми они тоже никогда не бывают.

Изак с головой погрузился в мечты о воинской славе, как вдруг его вывел из задумчивости звук, донесшийся спереди. Почти из всех повозок высунулись люди в надежде увидеть, что происходит. Все еще дул ароматный ветерок, но уже не мог охладить раскрасневшиеся на солнце лица. У большинства людей в караване имелись шляпы с широкими полями, но Изак обходился без головного убора. Его кожа была такой же светлой, как у остальных, но никогда не обгорала и не шелушилась, восстанавливаясь так же быстро, как заживали любые раны Изака, и мальчик видел в этом благословение богов. Зато кое-что другое в нем заставляло людей нервничать.

Слева на дереве Изак заметил двух лесных голубей, с интересом поглядывающих на обоз, и потянулся, чтобы снять из-за спины лук, но замер, когда звук раздался снова. Это был чей-то зов, и Изак поднялся на ноги, чтобы лучше видеть.

Теперь он заметил приближающегося всадника с развевающимися косами, воздевшего вверх копье. То был сигнал для Карела, который мигом вскочил в седло скакуна, до сей поры терпеливо рысившего рядом с повозкой. Вовсе не такие кони бывали у Карела, когда он принадлежал к «духам»: на этом пони было мало татуировок, свидетельствующих о породистости, и заклинаний, обращенных к богине путешественников Нифал, но конь уже немало лет верно служил хозяину. Положив руку на эфес меча, другой рукой Карел дал мальчику знак перехватить поводья повозки, а потом послал крепкого пони вперед.

Обоз все-таки остановился, наступила звенящая тишина. Здесь были почти не освоенные земли, и все чувствовали и любопытство и тревогу.

Когда Карел приблизился к всаднику, из-за поворота дороги появились другие люди: пятеро – охранники каравана, на таких же пони, как у Карела, а один, незнакомец, шел пешком. Остальные возвышались над ним, но, как ни странно, явно чувствовали себя в его присутствии неуютно.

Карел остановился и спешился, едва миновал головную повозку. Он ждал, когда подойдет незнакомец, а пока осматривался, изучая местность. Вокруг больше не видно было ни души, и все равно он не снял руку с эфеса меча. С виду Карел держался спокойно, и все же одинокий путник без коня выглядел в этих местах слишком подозрительно.

Изак почувствовал, как ногти его впились в ладони. Незнакомец был даже выше самого Изака, привыкшего смотреть на всех погонщиков сверху вниз. Одет был этот человек с головы до пят в черное, и, судя по тяжелым чешуйчатым доспехам из толстой кожи, явился не из здешних теплых краев, где воины носили легкие доспехи или вовсе обходились без них. Но, несмотря на свой рост, фарланом он явно не был, как не принадлежал ни к одному из известных Изаку племен.

Незнакомец держал в руке меч, но Карел не стал доставать свой, двинувшись навстречу чужаку.

Изак вдруг понял, что внимание Карела отвлек клинок и что он не обращает внимания на владельца меча, несмотря на то, чему сам учил Изака. «Меч ничего не скажет тебе о намерениях противника, будешь глазеть на клинок, дождешься, что он воткнется в твой живот». И все же мальчик тоже не мог оторвать взгляда от клинка: его форма и цвет отличались от всех, ранее виденных Изаком. По черной поверхности пробегали едва различимые блики. Изака пробрала дрожь при одном виде этого меча, в его душе проснулся первобытный страх.

Незнакомец что-то сказал, но слишком тихо, и Изак не расслышал слов.

– Мы – простые торговцы, возвращаемся в Тиру. Мы не хотим неприятностей, но готовы к ним. – Карел говорил громко, чтобы погонщики, у которых имелось оружие, могли приготовиться.

Изак заметил, что Карел слегка озадачен и нервничает: все это выглядело слишком невероятным – кто же путешествует в этих местах пешком? Уж не засада ли это?

Изак оглянулся, чтобы убедиться, что копье Карела лежит на своем месте, в повозке.

Незнакомец был лыс, невероятно худ, но на больного не походил, напротив, выглядел неестественно энергичным. Бледная пергаментная кожа туго обтягивала череп, глаза были абсолютно черными. И впервые Изак понял, почему людей пугает необычность его собственного лица.

– Среди вас есть один не такой, как вы. Он должен уйти со мной.

На сей раз незнакомец говорил достаточно громко.

– С нами едет белоглазый, ну и что? Он еще мал. Зачем он вам?

В голосе Карела прозвучало облегчение.

– Он должен отправиться со мной на поиски своего будущего.

Карел отступил на шаг.

– Вы считаете, что я с радостью его отдам? На мой взгляд, вы похожи на чародея.

Он дотронулся до своего оберега с выгравированной на нем руной Нифал, покровительницы путешественников, и негромко прочел короткую молитву.

– Спрячься в повозке, Изак. Не высовывайся, – прошипел очутившийся рядом с мальчиком Хорман – он был явно обеспокоен.

Отец подобрался к повозке так, чтобы незнакомец его не увидел, и жестом показал сыну слезть с козлов. Изак так и поступил, юркнув в темноту, а отец зарядил арбалет.

– Чего он от меня хочет? – шепотом поинтересовался Изак.

– Не знаю, но в любом случае с радостью отдам тебя, если ты сейчас же не заткнешься, – Хорман хмуро посмотрел на сына, а потом снова переключил внимание на Карела.

Изак тотчас смолк: он одинаково боялся и незнакомца, и гнева отца. Хорман никогда не отличался терпением и часто винил судьбу за своего необычного ребенка. Беды начались с того, что мать Изака умерла в родах, как неизбежно случалось во время рождения белоглазого. А потом, после смерти жены, Хорману пришлось уйти из кавалерии. Теперь Хорману нечего будет рассказывать внукам у камина: он не участвовал в героических битвах, и с ним не случалось опасных приключений. Он лишился средств к существованию, потому что в тот день плохо выполнял строевые маневры. А теперь во всем обвинял Изака, даже в том, что в припасы забрались муравьи.

Незнакомец обвел взглядом повозки, и, когда дошел до той, где прятался Изак, тот явственно почувствовал силу этого взгляда. В фургоне сразу стало холодно, словно ни с того ни с сего наступила зима, и Изак рухнул на дно, в страхе и изумлении ощущая, как чужой разум, полный необъяснимой, неизбывной ненависти, начинает вытеснять его собственные мысли. Но в следующий миг это прекратилось – так внезапно, что Изак содрогнулся от неожиданности.

– Он меня убьет, – застонал он. У него задрожали руки. – Он убьет нас всех.

Хорман повернулся и дал сыну подзатыльник, чтобы тот замолчал.

– Тогда ему придется встать в очередь за мной. Лучше заткнись!

Изак снова нырнул на дно.

Незнакомец некоторое время рассматривал горизонт, потом снова повернулся к Карелу.

– Меня зовут Аракнан. Я такой же наемник, как и вы. Я получил два задания, и второе из них требует, чтобы я передал мальчику послание, если тот откажется пойти со мной. Вели своим людям опустить луки. Тот, кто нанял меня, могущественнее, чем вы можете себе вообразить. И вот это послание.

– Карел почувствовал, как что-то появилось в его руке, а потом незнакомец одним прыжком покинул русло высохшей реки. Такой прыжок не смог бы совершить ни один уличный акробат, но человек этот приземлился на ноги так легко, что ни один камешек не шелохнулся и не скатился вниз. И в тот же миг незнакомец исчез.

Люди из каравана попытались последовать за ним, но, когда им все-таки удалось выбраться наверх, они никого не увидели и даже не смогли понять, в какую сторону отправился незнакомец. В конце концов, не желая тратить время на погоню за призраком, хозяин обоза позвал всех назад, и караван снова тронулся в путь почти в полной тишине.

Все погрузились в свои мысли, и Изак подскочил от неожиданности, когда несколько часов спустя над ним склонился Карел и зашептал на ухо:

– На нас взирала сверху сама Нифал, точно, я чувствовал ее присутствие.

– Значит, и я, наверное, почувствовал именно ее? Богиню? – спросил Изак, не совсем уверенный, что испытанные им ощущения могли иметь божественное происхождение.

Наемник кивнул, глаза его обратились к западному горизонту, обиталищу богов. Он ясно видел, как Аракнан сдержал свой гнев – несомненно, потому, что вмешалась сама богиня.

– Мы остановимся у ближайшего святилища и принесем жертву. Я так и не понял, чего хотел от тебя Аракнан, но вряд ли чего-то хорошего.

Он нахмурился, но вскоре шутливо толкнул Изака локтем в бок.

– Боги взирали на тебя с небес, сынок, возможно, у них появились кое-какие планы на твой счет. Вероятно, ты вскоре узнаешь, что в жизни есть вещи и похуже, чем тюки с тканями.

Изак крепко сжал губы и решительно смотрел на север, туда, где раскинулись холодные лесистые долины и покрытые туманом горы. Ту землю его племя звало своим домом. Там бог Нартис ярился в небе над городом с высокими башнями, где жили темноволосые фарланы. Вперед, на север, к повелителю бурь.

ГЛАВА 2

Тира, резиденция и сердце деспотической власти, чутко дремала посреди Паутинных гор. Увенчанная семью огромными башнями, оплетенная клубами тумана, Тира славилась как старейший город Ланда и, в придачу, самый прекрасный. Темные мощеные улочки вели прямо в лес, спускавшийся с горной гряды. Лесные смотрители, патрулировавшие в горах, говорили, будто сверху город похож на огромный серый камень, медленно обрастающий мхом. Никто, кроме них, не поднимался в горы, потому что там бродили боги и чудовища. За три тысячи лет Фарлан перешагнул пределы прежнего города и углубился в Великий лес, но лес от этого не перестал быть диким.

В ту ночь существо, забравшееся далеко от дома, решилось выйти на улицы города, подгоняемое отчаянием и голодом. Оно стало избранником, поскольку было героем Западных туннелей, главного поля боя в затянувшейся войне. Его сделали избранником еще и потому, что лишь сильнейший мог выдержать ритуалы, необходимые для выполнения миссии. Несмотря на риск попасть в руки людей, искатели целыми группами отправлялись во все уголки страны, выслеживая артефакты, столь важные для их народа.

Неизвестно, какие заклятия выжгли жрецы на теле избранника, но теперь благодаря им искатель ощущал магию: едва почуяв в воздухе горьковатый запах, он страдал так, что его муки были сравнимы только с мучениями наркомана.

Почти бездумно он продвигался все дальше, исполненный решимости найти то, что искал, хотя все его товарищи уже были растерзаны лесными тварями.

Преданность гнала искателей на север, она же толкала их, ослабевших и напуганных, на смерть в тех землях, где воздух был пропитан множеством запахов, где от холода немели конечности, где беспрестанно лил дождь.

Боги не смогут забрать отсюда его душу, и искатель боялся, что не сумеет присоединиться и к душам прародителей в храме Предков, чтобы охранять грядущие поколения, – слишком далеко он забрел от дома.

Выслеживающие искателя демоны снова взяли след. Он слышал их леденящие душу голоса даже сейчас, ступая по мостовой. Ребенок внутри него хотел повернуть назад и кричать, умоляя о передышке, а его больное сердце с огромным трудом заставляло его двигаться вперед. Зато воин в нем говорил: «Беги или умрешь». Стенания демонов раздавались в тумане со всех сторон, как будто издалека. На самом деле они были уже рядом. Искатель чувствовал это.

Он побежал, не разбирая дороги, но попал в тупик – дальше бежать было некуда. Со всех сторон его окружали глухие каменные стены, единственное окно было слишком высоко, чтобы в него забраться. Справа тянулась невысокая стена склада, но он слишком устал, чтобы через нее перелезть. Настал его последний час. Задыхаясь, искатель попытался втянуть в измученные легкие сырой удушливый воздух, и всего лишь на краткий миг вспомнил тепло дома – перед тем, как изготовить когти к бою. Поднявшись во весь рост и собрав последние силы, он издал боевой клич. Так воин демонстрировал свою отвагу и вызывал врагов на бой.

Потом он пригнулся, подобрал под себя конечности, приготовившись к сражению, и ночной туман разорвал свистящий рык. Сразу трое набросились на него и повалили наземь.

А потом его незрячие глаза уже не видели, как враги рвали на куски его тело, уши не слышали гортанного рычания, когда те пожирали его плоть и высасывали кровь.

Человек стоял и смотрел на умирающего, но не испытывал никаких чувств по отношению к побежденному жалкому существу. Он ничего не знал о расе сиблисов, кроме того, что в этих краях им было не место.