(3) При таком скоплении всякого рода живых существ горожане испытывали мучения из-за непривычной вони, поселяне – из-за того, что ютились в тесных помещениях, где духота не давала заснуть, а уход за больными и просто общение с ними распространяли заразу. (4) И вдруг в Город, едва сносивший эту гибельную напасть, явились послы от герников, сообщавшие о том, что вольски и эквы расположились в их землях лагерем, откуда все войско совершало опустошительные набеги на владения герников. (5) И не только сама малочисленность сената показала послам от союзников, что силы римского государства подорваны мором, но также и переданный им удручающий ответ, что пусть, мол, герники с латинами защищаются самостоятельно: из-за внезапного гнева богов болезнь опустошает Рим, но, если беда хоть немного отступит, римляне, как и в прошлом году и как всегда, окажут союзникам помощь. (6) Союзники возвратились домой с горестной вестью – куда горестней, чем та, с которой они отбывали: еще бы, ведь им самим теперь нужно было выстоять в войне, в которой и с римской поддержкой они едва б устояли. (7) Неприятель, однако, недолго оставался у герников и ринулся оттуда во владения римлян, разоренные и без бедствий войны. Не встретив на своем пути даже безоружных – ведь продвигались они не только по незащищенной, но и по запустевшей местности, – неприятели достигли третьего камня на Габийской дороге.
      (8) Римский консул Эбуций умер, а в его сотоварище Сервилии жизнь еле теплилась, не оставляя надежд на выздоровление. Болезнь поразила большинство знатных людей, большую часть сенаторов и почти всех, кто по возрасту подлежал призыву на военную службу, так что не только для походов, столь необходимых при нынешних обстоятельствах, но даже для караульной службы сил не хватало. (9) Стражу несли сами сенаторы, насколько позволяли им возраст и здоровье, а обходом сторожевых постов занимались плебейские эдилы : к ним теперь перешли и верховная власть, и консульское величие.
      7. (1) В этом всеобщем запустении обезглавленному и обессиленному Городу пришли на помощь боги и покровительница Рима – Фортуна, внушившая эквам и вольскам мысль заняться не войной, а разбоем. (2) Они сочли безнадежным делом не то что взять, но даже приблизиться к стенам Рима, и, еще издалека завидев крыши Города на холмах, отказались от этого намерения, (3) а по всему лагерю прокатился ропот, что-де не стоит попусту тратить время в этой опустошенной и брошенной стране, среди падали и трупов, тогда как можно двинуться в безопасные места, например в богатые добычей окрестности Тускула; и вот, внезапно снявшись с места, они прошли стороной, пересекли лабиканские земли и взошли на Тускуланские холмы. Здесь и разразились со всей силою бедствия войны. (4) Тем временем герники и латины, движимые состраданием и стыдясь не выступить против общего врага, рьяно наступавшего на Рим, и не послать осажденным союзникам никакого подкрепления, соединив свои войска, двинулись на помощь римлянам. (5) Не обнаружив там неприятеля, они стали его выслеживать и встретили, когда тот уже спускался с Тускуланских холмов в Альбанскую долину. Сраженье было неравным, и верность союзников не принесла успеха.
      (6) В Риме от болезни умерло не меньше людей, чем погибло у союзников на поле боя. Умер и другой консул, умерли прочие славные мужи, авгуры Маний Валерий и Тит Вергиний Рутил, верховный курион Сервий Сульпиций; в полной мере всю свою силу показала болезнь среди простого люда. (7) Не надеясь на человеческие силы, сенат велел народу дать обеты богам: всем было приказано, взяв жен и детей, идти и молить богов, чтоб смилостивились. (8) То, к чему каждого понуждала своя беда, теперь почиталось общественным долгом, и храмы заполнились людьми. Повсюду распростертые ниц матроны мели волосами храмы, прося небожителей утолить свой гнев и положить конец чуме.
      8. (1) Мало-помалу – по милости ли богов или потому, что миновало самое трудное время года, – те, кто перенес болезнь, стали поправляться. Снова предметом общей заботы сделались дела государства, а после нескольких (2) периодов междуцарствия Публий Валерий Публикола, став интеррексом, на третий день [462 г.] объявил консулами Луция Лукреция Триципитина и Тита Ветурия (или, может быть, Ветузия) Гемина. (3) Они вступили в должность консулов накануне третьего дня после секстильских ид , когда государство уже вполне окрепло и было в силах не только отразить нападение врага, но и само начать войну. (4) Вот почему герникам, сообщившим о том, что неприятели вторглись в их владения, была немедленно обещана помощь. Набрали два консульских войска. Ветурий был послан начать войну с вольсками, (5) Триципитин оставался в стране герников, охраняя их владения от грабежей. Ветурий разбил и обратил неприятеля в бегство в первом же сражении; (6) Лукреций же не заметил, как грабители перевалили за Пренестинские горы и спустились в долину. Там они разорили окрестности Пренесты и Габий, а потом повернули к Тускуланским холмам. (7) Сильный страх охватил и Рим, но вызван он был скорее внезапностью нападения, потому что в Городе было довольно сил для отражения неприятеля.
      Рим был оставлен на попечение Квинта Фабия. Вооружив молодежь, он расставил караулы, обезопасив и успокоив Город. (8) Итак, неприятель грабил ближайшие окрестности, не решаясь подступиться к Риму, но, когда, развернувшись, двинулся назад, по мере удаления от вражеского города стал терять бдительность и наткнулся на консула Лукреция, который заранее разведал дороги и теперь стоял наготове в ожидании сражения. (9) Напав, таким образом, из засады на перепуганного от неожиданности неприятеля, римляне, хотя и уступали ему числом, разгромили и обратили в бегство множество врагов, загнали их в ущелье, откуда невозможно было выбраться, и окружили. (10) Там было истреблено чуть ли не все племя вольсков. В некоторых летописях я нашел сведения о тринадцати тысячах четырехстах семидесяти павших в бою и во время бегства, о тысяче семистах пятидесяти взятых в плен живыми и о двадцати захваченных знаменах : даже если это и несколько преувеличенные сведения, перебиты там были действительно многие. (11) Одержав победу, консул с богатой добычей вернулся в свой лагерь. Затем оба консула объединили войска и эквы с вольсками собрали свои раздробленные силы. Произошло третье за этот год сражение. И снова удача была на стороне победителей, неприятель разгромлен, а лагерь его захвачен.
      9. (1) Таким образом, римское государство вернулось в прежнее положение, но военные успехи немедленно вызвали смуту в Городе. Народным трибуном был в тот год Гай Терентилий Гарса. (2) Сочтя, что в отсутствие консулов трибуну открыт путь к действиям, он несколько дней кряду обвинял перед плебеями патрициев в высокомерии, но особенно ополчился он против консульской власти, которую объявлял ненужной и нетерпимой в свободном обществе. (3) Само-то имя не вызывает ненависти, но, по существу, она страшней даже царской; (4) ведь вместо одного государя здесь – двое, и власть их безгранична и безмерна: своевольные и необузданные, они карами внушают плебеям страх перед законом. (5) Так вот, дабы не простирать это владычество на вечные времена, он предлагает принять закон об избрании пяти уполномоченных для составления законов о консульской власти, согласно которым консулы пользовались бы лишь теми правами, какими наделит их народ, и не считали бы законом собственные прихоти и произвол .
      (6) Патриции опасались в отсутствие консулов попасть под ярмо нового закона, и тогда Квинт Фабий, на чье попечение был оставлен Город, созвал сенат и с такой страстью обрушился на само это предложение и на того, кто его внес, (7) что и обоим консулам нечего было бы добавить к произнесенным угрозам и брани, окажись они теперь возле ненавистного трибуна, которого обвинили в злокозненном нападении на государство при первом же удобном случае: (8) «Если бы боги в гневе наградили нас таким трибуном в прошлом году, в разгар войны и чумы, мы не смогли бы остановить его. А ведь тогда – после смерти двух консулов, в ослабленном болезнями Городе, при расстройстве всех дел – внести закон об упразднении консульской власти означало бы стать полководцем осаждавших Рим вольсков и эквов. И для чего все это? (9) Разве за своевольное и жестокое обращение консула с любым гражданином не может трибун вызвать консула в суд и обвинить его перед теми самыми судьями, одним из которых оказался бы тот, кто стал жертвой консульской жестокости. (10) Терентилий делает невыносимым и ненавистным не консульское правление, но власть трибунов, уже примирившихся было с патрициями и теперь вновь совращенных на прежний гибельный путь. (11) Не уговаривая Гарсу прекратить то, что он начал, я прошу вас, трибуны, не забывать о том, что вы наделены полномочиями для помощи отдельным гражданам, а не для всеобщей погибели: вы избраны трибунами простого народа, а не врагами отцов. (12) Нападки на наше брошенное на произвол судьбы государство сделают нас жалкими, а вас – ненавистными. Речь идет об уменьшении не ваших прав, но ненависти к вам. Договоритесь с вашим товарищем отложить все это дело до возвращения консулов. Даже эквы с вольсками, когда в прошлом году чума унесла обоих консулов, не стали глумиться над нами и воздержались от нападения».
      (13) Трибуны переговорили с Терентилием, и предложение его было как будто отложено, а на деле провалено; консулов же немедленно отозвали в Рим.
      10. (1) Стяжав большую добычу и гораздо большую славу, вернулся Лукреций. Слава же его возросла оттого, что тотчас по возвращении он разложил всю добычу на Марсовом поле, чтобы каждый мог в течение трех дней уносить домой то, что признает своим. То, что не нашло хозяина, распродали. (2) По общему мнению, консулу полагался триумф, но дело было отложено из-за трибуна, не дававшего покоя с новым законом, который и консулу казался более важным делом. (3) Несколько дней кряду этот вопрос разбирался то в сенате, то в собрании. Наконец трибун, подчинившись влиянию консула, отступился. Тогда полководцу и войску воздали причитающиеся им почести: (4) за победу над вольсками и эквами Лукреций был удостоен триумфа, вслед за полководцем шествовали его легионы. Другому консулу присудили овацию, и он вошел в Рим без войска .
      (5) И на следующий год закон Терентилия, предложенный теперь уже всеми трибунами, досаждал новым консулам, каковыми стали Публий Волумний и Сервий Сульпиций. (6) В тот год [461 г.] в небе стояло зарево, а земля сотрясалась страшными толчками . Говорящая корова, в которую в прошлом году никто не верил, теперь не вызывала сомнений. Среди прочих знамений упоминают о падавших с неба кусках мяса и об огромной стае птиц, которые на лету склевывали этот дождь, а то, что упало и рассыпалось по земле, не протухло и по прошествии нескольких дней. (7) Через дуумвиров по священным делам обратились к Сивиллиным книгам : предсказано было, что угроза исходит от собравшихся вместе чужеземцев, которые могут напасть на Город и погубить его; было дано также предостережение не затевать смут. Трибуны обжаловали его как умышленное препятствование закону, и теперь предстояла открытая борьба.
      (8) Как вдруг, словно события обратились вспять, герники сообщают о том, что эквы и вольски, несмотря на подорванные силы, вновь снаряжают войско; главную ставку они делают на Антий, жители которого открыто собираются и совещаются в Эцетрах; отсюда, по их словам, война берет начало и силы. (9) Как только сенат был извещен об этом, объявили набор. Одному консулу приказали идти на вольсков, другому – на эквов.
      (10) Но трибуны объявили войну с вольсками разыгранной на форуме комедией, в которой была заготовлена роль и для герников: не умея отнять у римлян свободу в открытом бою, они ловчат и лгут; (11) никто не поверит, чтоб почти уничтоженные вольски и эквы по собственному почину вновь подняли оружие, и вот выискался новый враг: (12) невинным антийцам объявляют войну, а воевать будут римские плебеи. Обремененных оружием, консулы быстро погонят их из Рима, мстя трибунам удалением, а вернее, изгнанием граждан; (13) закон, таким образом, не пройдет, нечего и думать об этом, если только плебеи, пока они еще дома, пока они еще не на военной службе, не позаботятся о том, чтоб не попасть под ярмо и навсегда не лишиться Города. (14) Было бы только мужество, а силы найдутся: все трибуны уверены в этом. Ничто не угрожает нам извне, и никаких трудностей тоже нет: в прошлом году боги позаботились о том, чтоб народ смог защитить свободу. Так сказали трибуны.
      11. (1) На глазах у них консулы расставили в противоположной стороне форума кресла и начали набор. Туда, увлекая за собой собравшуюся толпу, сбежались трибуны. Кое-кого вызвали как бы для выяснений, но тотчас применена была сила. (2) Кого бы по приказу консула ни хватал ликтор, трибун повелевал отпустить; стремление соблюсти личные права нарушило порядок, каждый полагался на себя, и желаемое приходилось вырывать силой.
      (3) Точно так же, как вели себя, запрещая набор, трибуны, действовали сенаторы, не допуская голосования о законе, который предлагался народному собранию всякий раз, как оно созывалось. (4) Драка начиналась всегда с того, что всякий раз, как трибуны приказывали народу разойтись для голосования, патриции отказывались двигаться с мест. Знатнейшие почти не принимали в этом участия, ибо дело вершил не разум, а наглый произвол.
      (5) По большей части в стороне держались и консулы, чтоб при таком обороте дела не было как-нибудь оскорблено их достоинство.
      (6) Больше других своей знатностью и силой кичился в то время статный юноша Цезон Квинкций. К тому, чем наградили его боги, он присовокупил блестящие подвиги на войне и красноречие на форуме, так что никто в Риме не мог считаться ни более храбрым, ни более речистым. (7) Появляясь среди патрициев, он выделялся из всех, в его голосе и силе словно бы воплощались все консульства и диктатуры. Он в одиночку сдерживал натиск трибунов и неистовство народа. (8) Под его предводительством с форума нередко прогоняли трибунов, расталкивали и обращали в бегство толпу; сопротивлявшихся избивали и выгоняли, сорвав с них одежду, и не оставалось сомнений, что если он и впредь так будет себя вести, то закон не пройдет.
      (9) И тут, при почти полном замешательстве остальных трибунов, один из них, Авл Вергиний, обвинив Цезона в уголовном преступлении , вызывает его в суд. Но это вовсе не устрашило, а только распалило неукротимый дух Цезона; он стал еще непримиримее к предложенному закону, возмутил народ и пошел настоящей войной против трибунов. (10) Обвинитель не сдерживал обвиняемого, позволив ему самому возбудить против себя ненависть и дать новые доказательства своей виновности: закон вносился на обсуждение уже не затем, чтобы быть принятым, а чтобы раздразнить опрометчивого Цезона. (11) К тому же многие необдуманные слова и поступки молодежи приписывались Цезону, ибо только его и считали на них способным. Но противодействие закону не прекращалось. (12) Авл же Вергиний все твердил народу: «Неужто вам непонятно, квириты, что нельзя одновременно числить Цезона среди сограждан и получить желанный закон? (13) Да что говорить о законе! Ведь он отнимает у вас свободу, превосходя гордыней всех Тарквиниев. Вы дождетесь, что тот, кто, будучи частным лицом, благодаря своей силе и наглости ведет себя как царь, сделается консулом или диктатором!» Многие соглашались с ним, жалуясь на нанесенные побои и требуя от трибуна, чтобы тот довел дело до конца.
      12. (1) Приближался день суда, и люди, казалось, уверовали в то, что от осуждения Цезона зависит их свобода. Только это и заставило его, вызывая еще большую ненависть, кое-кого просить о помощи. С ним пришли его близкие, первые люди государства. (2) Тит Квинкций Капитолин, трижды бывший консулом, много говорил о своих и рода своего подвигах, чтобы объявить, (3) что никогда еще ни в роду Квинкциев, ни в целом Риме не было человека, от природы наделенного такой доблестью. Цезон, говорил он, уже в самом начале своей воинской службы на его глазах вступал в единоборство с неприятелем. (4) Спурий Фурий рассказал, как Цезон, будучи послан Квинтом Капитолином, в трудный час подоспел к нему на выручку: «Никому не обязан я так, как ему, спасением дела». (5) Консул прошлого года Луций Лукреций, чья слава еще не успела померкнуть, заявил, что делит свои заслуги с Цезоном, вспомнил о боях, перечислил подвиги его в походах и сражениях, просил и настаивал на том, что (6) столь замечательного, щедро одаренного природой и судьбой юношу, призванного занять выдающееся место в любом государстве, куда бы он ни пришел, предпочтительней числить в своих, а не в чужих согражданах. (7) Его горячности и дерзости, вызывающих теперь неприязнь, с возрастом убудет, а рассудительность, в которой он так нуждается, день за днем прибывает; чтоб порочность его истощилась, а доблесть созрела, такому человеку надобно дать состариться в Риме.
      (8) Среди защищавших Цезона был и отец его, Луций Квинкций, по прозванию Цинциннат, который просил простить его сыну ошибки молодости и, чтобы перечнем сыновних заслуг не усугубить ненависти, умолял помиловать его и напоминал о том, что сам он, Цинциннат, ни словом ни делом ни перед кем не провинился. (9) Одни не слушали эти мольбы – кто из застенчивости, кто из страха, другие в ответ жаловались сами, выставляя следы побоев, и их злоба предвещала приговор.
      13. (1) Всеобщую ненависть к обвиняемому усугубляло еще одно преступление, свидетелем которого выступил Марк Вольсций Фиктор, бывший за несколько лет до того народным трибуном. (2) Вскоре после избавления Города от чумы он наткнулся на Субуре на шайку бесчинствующих юнцов. Завязалась ссора, во время которой Цезон ударил и сбил с ног старшего брата Фиктора, еще не вполне окрепшего после болезни: (3) полуживого, его на руках отнесли домой, и умер он, как полагали, от этого удара, но консулы прошлых лет не дали довести до конца расследование столь темного дела. Людей так взбудоражили разоблачения Вольсция, что толпа едва не растерзала Цезона.
      (4) Вергиний приказал схватить Цезона и заточить в темницу. Но патриции на силу ответили силой. Тит Квинкций говорил, что нельзя нападать на того, кто обвинен в уголовном преступлении и должен предстать перед судом. (5) Трибун возразил, что не казнит Цезона до вынесения приговора, но что до суда тот останется в темнице и только римский народ вынесет свой приговор убийце. (6) Были призваны другие трибуны, и они приняли промежуточное решение: воспользовавшись своим правом заступничества, они запретили держать Цезона в заточении, но объявили о привлечении его к суду и сказали, что в случае неявки потребуют обещания об уплате пени. (7) О размерах пени, достаточной для обещания, договориться не удалось, и вопрос передали сенату. Пока совещались с сенаторами, обвиняемого держали под стражей. (8) Было решено назначить поручителей, из которых каждый вносил залог в три тысячи медных ассов. Определить число поручителей было вверено трибунам. Сошлись на десяти: столько поручителей обвинитель счел достаточной порукой для обвиняемого. Так Цезон первым в Риме представил общественных поручителей. Отпущенный с форума, он ближайшей ночью удалился в Этрурию . (9) И, хотя в день суда в его оправдание говорили, что он ушел как изгнанник, тем не менее Вергиний не закрывал собрания и люди были отпущены другими трибунами. (10) У отца Цезона безжалостно отобрали все деньги; распродав свое имущество, он довольно долго жил, точно в ссылке, в заброшенной лачуге где-то за Тибром.
      14. (1) И судебное разбирательство, и закон занимали государство, а неприятель не тревожил оружием. (2) И, хотя трибуны, сочтя себя победителями, не сомневались в принятии закона, патриции после изгнания Цезона пали духом, а знатнейшие из них готовы были уступить управление государством; но молодежь, особенно из Цезонова окружения, не оробела и все больше ожесточалась против плебеев; (3) правда, успех им сопутствовал, когда они несколько сдерживали свой пыл. (4) Как только после изгнания Цезона был внесен на рассмотрение закон, они во главе целого воинства клиентов выступили против трибунов, лишь тогда, когда те, попытавшись прогнать их, сами предоставили повод к нападению. Затем юноши разошлись по домам, равно увенчанные славой и ненавистью: вместо одного Цезона, жаловался простой народ, явилась тысяча.
      (5) В обычные дни, когда трибуны не добивались принятия закона, никто не вел себя тише и миролюбивее этих юношей: они радушно приветствовали плебеев и говорили с ними, приглашали домой, часто были вместе на форуме, не чиня ни малейших помех трибунам, когда те созывали другие собрания. (6) Ни в общественной, ни в частной жизни они никому не угрожали до тех пор, пока не начиналось обсуждение закона; во всех других случаях эти юноши пользовались расположением народа. А трибуны не только спокойно завершили остальные дела, но даже были вновь избраны на следующий год. Без единого грубого слова, не говоря уже о применении силы, но одним лишь ласковым обхождением плебеи были постепенно укрощены. В продолжение целого года эти уловки позволяли уклоняться от принятия закона.
      15. (1) Консулы Гай Клавдий, сын Аппия, и Публий Валерий Публикола застают государство уже вполне успокоенным. Новый год [460 г.] не принес новых волнений. Провести и принять ли закон – вот о чем была забота в Городе. (2) Чем сильнее патрицианская молодежь располагала к себе плебеев, тем яростней противодействовали ей трибуны, своими обвинениями внушая подозрение плебеям: уже составлен заговор, Цезон в Риме; (3) первым делом порешили убить трибунов и обезглавить плебеев; старшие патриции поручили молодым уничтожить власть трибунов и возвратить государству тот образ правления, что был в нем до захвата Священной горы.
      (4) Опасались и ставшей почти привычной войны с вольсками и эквами, которая возобновлялась чуть ли не каждый год, но вдруг гораздо ближе грянула новая нежданная беда . (5) Изгнанники и рабы, числом до двух с половиною тысяч , ведомые сабинянином Аппием Гердонием, ночью заняли капитолийскую Крепость. (6) Те в Крепости, кто отказался примкнуть к ним и взяться за оружие, были перебиты; остальные в суматохе и страхе помчались сломя голову на форум. «К оружию! Враг в городе!» – кричали они. (7) Не зная, откуда – извне или изнутри – пришла нежданная беда, из-за ненависти ли плебеев, из-за предательства ли, рабов разразилась она над Римом, консулы опасались и вооружать плебеев и оставлять их безоружными. Консулы обуздывали волнения, но, обуздывая, лишь возбуждали новые, и охваченная страхом толпа была уже не в их власти. (8) Они все же раздали оружие, но не всем, а столько, сколько нужно, чтоб иметь надежную охрану против неизвестного врага. Остаток ночи они провели в заботах, расставляя караулы в ключевых местах по всему городу, не зная о врагах, ни сколько их, ни кто они такие. (9) Утром стало ясно, кто нападает и под чьим предводительством. Аппий Гердоний с Капитолия призывал рабов к свободе: он-де встал на защиту самых несчастных , намереваясь вернуть на родину несправедливо изгнанных и снять с рабов их тяжкое иго; он предпочитает, чтоб римляне совершили все сами, но, если надежда эта не оправдается, решится на самые крайние меры и призовет на помощь вольсков и эквов.
      16. (1) Сенаторам и консулам все стало ясно. Кроме того что им было известно, они опасались заговора вейян и сабинян, которым стоило только подвести заранее набранные легионы к Городу, где уже угнездился неприятель, (2) а тогда вольски и эквы, вечные враги Рима, явятся не для опустошения страны, как прежде, но войдут в самый Город, уже отчасти взятый. (3) Многое вызывало опасения, но сильней всего был страх перед рабами: в каждом доме мог оказаться враг, которому опасно доверять и опасно не доверять, чтобы не ожесточить еще сильней. Казалось, согласию сословий пришел конец. (4) В захлестывающей пучине бедствий никто не боялся ни трибунов, ни плебеев: эта беда, пробуждающаяся, лишь только пройдут другие беды, казалось, уступила место внешним угрозам. (5) Но нет, она-то и обрушилась в час худших испытаний. Трибунами овладело настоящее безумие, и они уверяли, что на Капитолии дело идет не о войне, но лишь о призраке войны, призванном отвлечь внимание плебеев от обсуждения их закона; если же по принятии закона гости и клиенты патрициев увидят, что их напрасно растревожили, то они уйдут оттуда тише, чем пришли.
      (6) После этого трибуны призвали народ, оставив оружие, проголосовать за принятие закона. Тем временем консулы, которым трибуны внушали больше страха, чем ночное нападение на Капитолий, созвали сенат.
      17. (1) После того как стало известно, что люди, бросив оружие, оставили караулы, Публий Валерий вышел из курии , где другой консул задерживал сенат, и пришел к трибунам на освященное место . (2) «В чем дело, трибуны?– спросил он.– Под водительством и с благословения Аппия Гердония вы намереваетесь ниспровергнуть государство? Счастлив же тот, кто, не сумев возмутить рабов ваших, совратил вас самих! И вот вы бросаете оружие и обсуждаете законы, когда враг у вас над головами?» (3) Затем он обратился с речью к толпе: «Если вас, квириты, не касаются дела Города и ваши собственные, то потревожьтесь за ваших богов, захваченных неприятелем. Осаждены и Юпитер Всеблагой Величайший, и царица Юнона, и Минерва , и прочие богини и боги, лагерь рабов занимает место ваших пенатов. (4) Значит, так, по-вашему, должно выглядеть процветающее государство? Враг не только за городскими стенами – он уже в Крепости, над форумом и курией, а тем временем на форуме толпится народ, в курии заседает сенат, сенатор выступает так, словно квириты голосуют и царит мир. (5) Но не пора ли патрициям и плебеям, консулам, трибунам, богам и людям, вооружившись, броситься на Капитолий, освободить и вернуть мир в священную обитель Юпитера Всеблагого Величайшего? (6) Отец наш Ромул, даруй своим потомкам ту волю, с которой ты некогда отнял Крепость у тех же сабинян, захвативших ее с помощью денег! Вели нам идти тем же путем, каким ты, вождь, шел и вел свое войско! А я, консул, первым последую за тобой, если я, смертный, смогу идти по стопам бога!» (7) Под конец речи он сказал, что берется за оружие сам и всех квиритов призывает к оружию. Если же кто ему помешает, он не станет и думать ни о консульских полномочиях, ни о власти трибунов, ни о законе об их неприкосновенности, но поведет себя с ним как с врагом, кто б он ни был, где б ему ни попался – на Капитолии или на форуме. (8) Пусть-ка трибуны прикажут повернуть оружие против консула Публия Валерия, раз они запретили поднять его против Аппия Гердония: он, Валерий, осмелится выступить против трибунов, как когда-то основатель его рода выступил против царей .
      (9) Казалось, разразится жестокая борьба и распрю между римлянами будет наблюдать неприятель. Закон не мог быть внесен, консулу не было пути на Капитолий. Ночь прекратила разгоревшийся спор, ночью, устрашенные консульским оружием, трибуны отступили. (10) Когда зачинщики смуты удалились, патриции обошли плебеев и, находясь среди них, искусно завязывали разговоры, заставляя понять, какому испытанию те подвергают государство: (11) борьба, мол, идет не между патрициями и плебеями, но Крепость, и храмы богов, и общественные, и частные пенаты выдаются врагу. (12) Пока на форуме пытались справиться с раздорами, консулы обошли ворота и стены, дабы удостовериться, не заметно ли приготовлений сабинян или вейян.
      18. (1) В ту же ночь о захвате Крепости, занятии Капитолия и об остальном происходящем в растревоженном Городе узнали в Тускуле. (2) Диктатором там был тогда Луций Мамилий. Он тотчас созвал сенат и привел туда вестников, настойчиво убеждая сенаторов не ждать, пока из Рима явятся послы с просьбой о помощи: (3) ее требуют и угрожающее положение, и верность договорам, и боги – покровители союза . Такой возможности оказать благодеяние столь же могущественному, сколь и близкому государству боги никогда больше не предоставят. (4) Решено было помочь римлянам: начался набор молодежи и раздача оружия. Подойдя на рассвете к Риму, они были издали приняты за врагов (показалось, что это наступают эквы или вольски), но, когда наконец напрасный страх исчез, их впустили в Город и они строем прошли на форум.
      (5) Там уже выстраивал войско Публий Валерий, оставив другого консула охранять ворота. (6) За ним пошли, доверившись его ручательству не чинить помех собранию, если, освободив Капитолий и утихомирив Город, плебеи позволят ему объяснить, что за коварный умысел таится в предлагаемом трибунами законе, и не забыть о своем прозвище, которое ему как наследство от предков передает заботу о народе. (7) За этим-то вождем, под напрасные призывы трибунов вернуться, плебеи в боевом порядке взобрались на Капитолийский холм. К ним присоединился и тускуланский легион. Союзники и римляне заспорили, кому должна принадлежать честь освобождения Крепости: оба полководца настраивали на это своих. (8) Тут неприятель растерялся, не уповая более ни на что, кроме самой Крепости; воспользовавшись этой растерянностью, римляне и их союзники пошли на приступ и уже ворвались в преддверие храма, как вдруг убивают Публия Валерия, который пошел в бой одним из первых. Его падение заметил бывший консул Публий Волумний. (9) Он приказал своим воинам спрятать тело, а сам быстро занял место убитого консула. В пылу атаки воины не заметили случившегося и одержали победу прежде, чем увидали, что сражались без полководца.
      (10) Много изгнанников осквернило храм своею кровью, многих взяли в плен, Гердония казнили. Так был отвоеван Капитолий. Для пленных уготован был род казни, соответствовавший их положению свободных или рабов ; тускуланцев поблагодарили; Капитолий очистили и освятили. (11) Плебеи, как сообщают, бросали к дому консула по четверти асса, чтоб почтить его более пышными похоронами .
      19. (1) Когда спокойствие было восстановлено, трибуны стали взывать то к сенаторам, чтоб те выполнили обещанное Публием Валерием, то к Гаю Клавдию, чтобы тот избавил манов своего убитого товарища от лжи и дозволил обсуждение закона. Однако до избрания нового консула Клавдий не давал разрешения на обсуждение закона и голосование. (2) Споры эти затянулись до выборов нового консула. В декабре стараниями патрициев консулом становится Луций Квинкций Цинциннат, отец Цезона, который должен был немедленно вступить в должность. (3) Плебеи опасались иметь консулом человека, озлобленного против них, твердо опирающегося на поддержку сенаторов и собственную доблесть, отца троих сыновей, из которых ни один не уступал Цезону в мужестве, а рассудительностью и сдержанностью могли бы, если потребуется, превзойти брата.