Глава 1

Они уезжали, навсегда покидали Месу.[1] Утро было очень жарким. Солнце еще не тало, а столбик термометра поднялся уже до цифры восемьдесят.[2] Дион знал, что скоро эти бледные сумерки прояснятся и наступит обычное августовское утро, а в полдень зажжется рекламный щит на боковой стене Национального банка.

Он помог маме отнести к машине последние оставшиеся вещи – чемодан с туалетными принадлежностями из ванной, пакет, наполненный продуктами, чтобы поесть в дороге, термос с кофе, – затем остановился рядом с задней дверцей машины, наблюдая, как она закрывает дверь дома в последний раз и опускает ключи в почтовый ящик. Они уезжали… Это было так странно, и тем не менее он с удивлением ощутил, что мысль о неминуемом отъезде не вызывает у него никакого сожаления. Он ожидал, что будет ощущать какую-то потерю, чувствовать себя покинутым, одиноким, но он не чувствовал ничего.

Одно это должно было бы привести его в уныние.

Его мама стремительно прошагала к машине. На ней был тонкий хольтер-топ,[3] который едва прикрывал большую грудь, и шорты, слишком узкие для женщины ее возраста. Но она и не выглядела на свой возраст. Совсем даже наоборот. Приятели уже давно намекали, что она для них – настоящий секс-символ, что такую они никогда еще не встречали. Дион не знал даже, как на это реагировать. Одно дело, если бы речь шла о какой-то посторонней женщине, чьей-то тетке, например, или кузине, но это же была его собственная мама…

Порой ему хотелось, чтобы его мама была толстая и некрасивая и носила старомодные вещи, как и положено даме средних лет, как делали все остальные матери вокруг.

Мама открыла для него заднюю дверцу машины, и он влез внутрь, вытянулся на сиденье и вытащил для нее защелку передней двери водителя. Устраиваясь поудобнее за рулем, она подняла глаза и улыбнулась ему. По густому слою косметики на правой щеке струились мелкие капельки пота, но она их не вытерла.

– Я думаю, мы сделали все, – произнесла она бодро.

Дион кивнул.

– Ну, ты готов?

– Наверное, да.

– Тогда двинули. – Она включила зажигание, завела машину, и они тронулись.

Их мебель была уже переправлена в Напу,[4] а им самим сейчас предстояло двухдневное путешествие.

Ехать по восемнадцать часов подряд они не собирались, поэтому на ночлег намеревались остановиться в Санта-Барбаре, а продолжить путь на следующий день. В их распоряжении будет немногим больше недели, чтобы распаковать все вещи и устроиться, прежде чем у него начнутся занятия в школе, а мама пойдет на работу.

Они обогнули университет и поехали мимо площади К, там, где он вчера вечером распрощался с приятелями. Он смотрел в окно и чувствовал странное смущение. Прощание было каким-то неловким не потому, что он волновался, а как раз наоборот, потому что был совершенно спокоен. Дион собирался хотя бы обняться с ребятами на прощание, сказать им, как много они для него значат, как ему будет их не хватать, но вдруг понял, что ничего подобного он не ощущает, и после нескольких робких, неловких попыток каждой из сторон пробудить в себе нечто похожее на эти чувства они наконец прекратили тщетные потуги и расстались, как и обычно, как будто завтра увидятся снова.

«Никто из них, – вспомнил он, – даже и не пообещал писать».

Теперь же, задним числом, он испытывал подавленность.

Они въехали в университетский комплекс и двигались по направлению к шоссе. Он смотрел на проносящиеся мимо знакомые улицы, знакомые магазины, на заветные местечки, где любил бывать, и с трудом верил, что они действительно уезжают, действительно покидают Аризону.

Ему хотелось взглянуть на университет в последний раз, попрощаться с его корпусами, аллеями, велосипедными дорожками, где он провел так много уик-эндов, но их машина попала в «зеленую волну», и они так быстро проскочили весь этот район, что насладиться милым его сердцу видом даже не представилось возможности. И вот университет остался позади.

У Диона все время теплилась надежда, правда, слабенькая, что когда-нибудь он попробует сюда поступить, но, глядя правде в глаза, следовало признать – единственное, что могла позволить себе мама, так это отправить его в бесплатный государственный колледж. Нет, сюда ему все равно бы никогда не попасть.

Еще несколько минут, и они оказались на шоссе.

Полчаса спустя на фоне поднимающегося оранжевого солнца уже не было видно ни одного здания.

Они мчались вперед на полных оборотах, лишь изредка останавливаясь по обоюдному желанию в местах отдыха. Первый час пути, а может быть, и больше, они провели в молчании, слушая радио. Каждый был погружен в свои мысли, но вдруг их неподвижность и безучастность стали непереносимыми – уж больно ритмичной была музыка. Дион выключил приемник. Молчание, которое пару минут назад казалось нормальным и естественным, внезапно стало давящим и напряженным, и он откашлялся, решив предпринять попытку спросить о чем-нибудь маму.

Но она заговорила первой.

– Опять в нашей жизни наступают перемены, – произнесла мать, глянув на него. – Это не очень хорошо для нас обоих. Придется начинать сначала. – Она сделала паузу. – Или, вернее, я должна буду начинать все сначала.

Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся.

– Нам нужно поговорить обо всем. Я знаю, это трудно. Я знаю, это тяжело. Но очень важно, чтобы мы понимали друг друга. – Она попыталась улыбнуться, что ей почти удалось. – Я за рулем, и тебе придется слушать. Никуда не денешься.

Он нерешительно улыбнулся ей в ответ. Без особого энтузиазма.

– Я знаю, что огорчаю тебя. И уже не в первый раз. Так было много раз. Слишком много. Но ведь и для меня тоже это каждый раз сильное разочарование. Опять обманутые надежды. Я никогда не была тебе такой матерью, какой должна была быть или какой ты хотел бы видеть меня.

– Это неправда, – начал он.

– Это правда, и мы оба это знаем. – Она грустно улыбнулась. – Я тебе вот что скажу: для меня нет ничего более мучительного, чем видеть в твоих глазах огорчение, когда я теряю очередную работу. В эти минуты я себя ненавижу и каждый раз твержу себе, что такого больше не повторится, что все изменится к лучшему, что… Но ничего не меняется. И я не знаю почему. Не уверена, что и ты… это знаешь. – Она посмотрела на него. – Но теперь все действительно изменится. В Калифорнии мы начнем новую жизнь, и я стану совсем другой. Вот увидишь. Я знаю, мне не следует сейчас ничего говорить, лучше доказать тебе на деле. И я докажу. Все. С прошлым покончено. Все осталось позади. Это новый старт для нас обоих, и, надеюсь, он окажется счастливым. Мы постараемся. Хорошо?

Дион кивнул.

– Хорошо? – спросила она снова.

– Хорошо. – Он посмотрел на дорогу, на полынь и сагуаро,[5] мелькающие за окном. Все, что она сказала, звучит здорово, и, вне всяких сомнений, мама будет стремиться это сделать, она верит в это, но… эти слова ему немного знакомы. Он вдруг подумал, а не взяла ли она их из какого-нибудь фильма. Он ненавидел себя за такие мысли, но в прошлом мама не раз заводила подобные разговоры, с такой же убежденностью утверждала, что на этот раз все изменится и все такое прочее, но все говорилось только затем, чтобы сразу же, после очередной вечеринки, на которой она встречала нового мужика с подходящим содержимым в штанах, отказаться от благих намерений.

Он вспомнил Кливленд, вспомнил Альбукерк.[6]

Они молчали, пока снова не сделали остановку. Дион вышел из машины, потянулся, а затем наклонился к капоту автомобиля.

– Я не понимаю, почему мы поехали именно в Напу, – сказал он.

Мама поправила свой хольтер-топ и нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не понимаешь почему? Я получила там работу, вот почему.

– Но ты могла найти работу в любом другом месте.

– Ты что-то имеешь против Напы?

– Нет, но это… в общем, не знаю.

– Так все-таки что?

– Ну, мне кажется, у людей обычно бывают какие-то соображения, когда они куда-то переселяются. – Он посмотрел на нее и покраснел. – Я имею в виду, когда переезжают в какое-то определенное место, – добавил он поспешно. – Ну, к примеру, у них там родственники, или они выросли там, или просто любят эти места, или не хотят оставлять фирмы, где работают, или… ну, в общем, в таком духе. Но у нас-то вообще нет никаких оснований переезжать.

– Дион, – сухо проговорила она, – замолчи сейчас же и садись в машину.

Он усмехнулся:

– Замечательно. Замечательно.

Ночь они провели в мотеле номер шесть в Санта-Барбаре, сняв однокомнатный номер с двумя односпальными кроватями.

Дион лег рано, сразу же после ужина, и немедленно заснул. Ему снился коридор, длинный, темный коридор, в конце которого виднелась красная дверь. Он медленно пошел вперед, чувствуя, что пол под его ногами мягкий, вязкий и какой-то неустойчивый, но в то же время он отчетливо слышал стук своих каблуков о твердый каменный настил. Он продолжал двигаться, глядя прямо вперед, боясь посмотреть направо или налево. Когда он достиг двери, ему не хотелось ее открывать, но он все-таки открыл ее и сразу увидел лестницу, ведущую наверх.

Прямо по центру лестницы, сверху, спускался ручеек крови.

Он начал подниматься, глядя под ноги, пытаясь определить, откуда течет кровь. На лестничной площадке он повернулся и направился дальше вверх. Теперь струя стала гуще и бежала быстрее.

Достигнув следующей площадки, он увидел красивую белокурую девушку примерно его возраста. Она сидела на верхней ступеньке. Девушка приветливо ему улыбнулась. Ее прямые волосы были завязаны в узел на макушке, и… она была совершенно голая.

Его глаза прошлись по ее телу, молочно-белой груди и дальше к широко раскинутым ногам. Из затененной расселины между бедрами сочилась бесконечная лента крови, которая каскадом стекала со ступеньки на ступеньку. Он медленно приблизился к ней. Она дотронулась до него, показывая жестом и как бы вынуждая положить голову ей на колени, и когда он снова посмотрел ей в лицо, то увидел, что она превратилась в его маму.

Они уехали рано утром, до рассвета, сделав остановку на завтрак в маленьком городишке Солванг, где-то милях в сорока от Санта-Барбары. Это место было хорошо известно туристам. Солванг скорее всего построили датские переселенцы, поскольку в местной архитектуре чувствовалось влияние Скандинавии. Многое напоминало сказки – датские ветряные мельницы, шведские цветники и прочая дребедень. Они ели в кафе, где столики были выставлены на улицу, и Дион заказал нечто под названием «бельгийская вафля» – огромную квадратную вафлю, начиненную свежей клубникой и взбитыми сливками. Хотя сон, увиденный накануне, его все еще тревожил, их отъезд из Аризоны он воспринимал сегодня гораздо спокойнее и все глядел вверх на проплывающие в голубом небе облака, на окружающие городок зеленые волнистые холмы. Он знал, что до Напы ехать еще восемь часов, но в его представлении она выглядела примерно так же, как и Солванг – маленький, симпатичный городок. В первый раз он подумал, что понимает, почему мама захотела переехать в винодельческий район на севере Калифорнии.

А затем они снова двинулись в путь, взяв с собой белый вощеный пакет, наполненный датскими сладостями, чтобы полакомиться в дороге. Местность становилась более пологой и пустынной, вначале это показалось даже привлекательным, но вскоре однообразие начало надоедать, и Дион, убаюканный мерным шумом двигателя, заснул.

Пробудился он перед обедом и следующий час пути до Сан-Франциско уже не спал. Мама, по мере приближения к Напе, становилась все более возбужденной и разговорчивой. Ее энтузиазм передался и Диону: он почувствовал, что с нетерпением предвкушает момент, когда они подкатят к порогу своего нового дома.

Открывшаяся перед глазами панорама Напы разочаровала Диона. Он ожидал увидеть небольшой городок, окруженный веселенькими зелеными фермами, этакое приятное местечко с оркестровой эстрадой в парке и церковью со шпилем на городской площади. Вместо этого первое, что они разглядели сквозь сизый, пропитанный смогом воздух, был «Бергер Кинг»[7] на площади и рядом заправочная станция «Эксон». А кроме этого, взгляду и вовсе остановиться было не на чем. Он посмотрел в окно. Ни намека на ферму, ни даже на увитую виноградом беседку или хотя бы на типовые дома, какими застроены улицы почти всех маленьких городов. Он посмотрел на маму. Она продолжала казаться счастливой, восторженной, возбужденной, но его собственное настроение от какого-то странного предчувствия было испорчено. Они ехали через город, и он вдруг ощутил непонятную тревогу и страх, это чувство каким-то образом напомнило ему о вчерашнем сне.

Ощущение это нарастало, когда они проезжали торговый центр, центральные кварталы и туристские места. Машина свернула на север, дома попадались все реже и реже. На его состояние повлиял даже не пейзаж, простирающийся за окном, вернее, не только он. Диону казалось, что откуда-то сверху на него вдруг обрушилась огромная эмоциональная тяжесть. Это было гнетущее, неопределенное чувство, которое усиливалось по мере приближения к их новому дому.

Десять минут спустя они были там.

Дион медленно вылез из машины. Этот дом был симпатичнее, чем у них в Месе. Намного симпатичнее. Вместо маленького навеса для автомобиля и примыкающего к нему сарая, который был у них в Аризоне, стоял прекрасный гараж из отличного дерева. Вместо небольшого дворика, посыпанного гравием с растущими на нем кактусами, здесь весь двор был засажен кустарником и аккуратно подстриженными деревьями. Вместо неказистого домишки, похожего на смятую пачку из-под печенья, они увидели небольшое, но приятное сооружение из дерева и стекла, как будто сошедшее со страниц «Архитектурного дайджеста». Дом располагался на плоском месте между невысокими горами, которые окружали долину. Это был настоящий городской участок, но поскольку он находился в отдалении от дороги, то напоминал небольшое, ухоженное фермерское хозяйство.

Мама улыбнулась.

– Как тебе здесь нравится? Это кое-кто из нашего офиса помог мне выбрать. Я все правильно рассчитала. Ну, так как?

Дион одобрительно кивнул.

– Здорово.

– Мы будем здесь счастливы, как ты думаешь? Он нерешительно кивнул.

– Думаю, что да.

И с удивлением обнаружил, что верит в это.

Глава 2

До чего же хорош здесь август!

Всего неделя прошла, а кажется, они живут здесь уже несколько лет. Напа стала им ближе, чем когда-либо была Меса.

Она стояла у кухонного окна, попивая кофе, наблюдая, как Дион подстригает лужайку позади дома. Он был раздет до пояса, вспотел. Неожиданно она подумала, что если бы этот юноша не был ее сыном, то можно было бы попытаться его соблазнить. Он превратился в очень симпатичного молодого человека.

Как интересно узнать, каким он будет, когда станет совсем взрослым! Неужели как его отец?

Но в том-то и дело, что она не помнила, как выглядел его отец.

И даже более того – не знала, кто его отец.

Она улыбнулась самой себе. Омаха. Там было полно мужиков. И постоянных любовников, и на одну ночь тоже. Она никогда не применяла никаких контрацептивов. Презервативы и спирали ей не нравились, потому что она не терпела никаких помех, препятствующих полному контакту, а регулярно употреблять противозачаточные пилюли у нее никогда не хватало терпения. В общем, она верила в удачу, или судьбу, или во что-то еще и принимала вещи такими, какие они есть.

И она была рада, что забеременела. Она была рада, что родила Диона. Она не знала, что было бы с ней сейчас без него. «Умерла бы, наверное, – предположила она. – Превысила бы дозу. Или бы очередной хахаль прикончил».

Сын развернул газонокосилку и начал двигаться к дому. Увидев ее в окне, помахал. Она помахала в ответ.

В дороге Дион спрашивал, почему они едут именно в Напу, и она не нашлась, что ему ответить. Почему они направлялись сюда? Как он правильно утверждал, не было абсолютно никакого резона начинать новую жизнь непременно в этом месте. У нее здесь ни знакомых, ни родственников, а специальность такая, что работу можно найти в любом среднем или даже маленьком городе. Она сказала ему, что здесь не хуже, чем в любом другом месте, что ей просто захотелось уехать подальше, но правда состояла в том, что…

Она была позвана.

Позвана. Именно так она об этом думала. С точки зрения здравого смысла это был полнейший абсурд, но она подчинилась душевному порыву. В воскресном приложении к журналу «Аризона рипаблик» она увидела статью о винодельческой долине в Калифорнии и почувствовала, что район этот ее притягивает, буквально «тащит» к себе. В течение двух недель, пока в ней зрела идея о переезде, она была нервозна и беспокойна. Идея эта вторгалась в ее повседневные мысли, и временами ей казалось, что она сходит с ума. Наконец она приняла решение перебраться туда. Все выглядело так, будто внутренний голос говорил ей, что она должна переехать в Напу. Вначале она с этим боролась, но в конце концов сдалась. Она всегда доверяла своим инстинктам.

Конечно, сюда ли, или еще в какое другое место, но они все равно должны были уехать. В любом случае у нее уже не было выбора. Из банка она ушла не по собственному желанию, как сказала Диону. Ее уволили и пригрозили судебным преследованием. Дион, хотя и делал вид, что верит ей на все сто, наверняка что-то подозревал и, возможно, догадывался о большем, чем она открыла ему. Однако она все же сомневалась, что его догадки были хоть сколько-нибудь близки к тому ужасному, что являлось правдой. И беда в том, что мальчику только шестнадцать и, если все всплывет, он будет серьезно и надолго, а может быть, навсегда травмирован. Совершенно понятно, что, если бы в эту историю не вмешался управляющий банком, она наверняка сидела бы сейчас в тюрьме или находилась под следствием.

«И что со мной не так? – удивлялась она. – Почему со мной постоянно приключаются такие вещи? И ведь я пыталась жить нормальной жизнью. Пыталась. Наверное, это все моя дурость».

Как только она делала попытку пойти прямой и верной дорогой, всегда находился кто-то или что-то. Это подстерегало ее за углом и сбивало с истинного пути. Но и сама она вовсе не была безупречной. Большая часть всего, что с ней случалось, происходило из-за ее ошибок. Она сама виновата. Казалось, над нею тяготел какой-то рок, судьба все время отказывалась ей улыбнуться.

Ну а теперь это все позади. На этот раз все будет иначе. Она не станет приниматься за старое, забудет прежние привычки. Первый раз в жизни она собирается стать для Диона такой матерью, о какой он мечтает. Такой матерью, какую он заслуживает.

Она сделала последний глоток кофе, вытряхнула осадок в раковину, а затем прошла в спальню, чтобы переодеться.

Глава 3

– Ну что, сегодня первый день?!

Дион кивнул и сел за стол завтракать. Перед ним стоял кувшин с апельсиновым соком, два тоста с ореховым маслом и два вида каши, на выбор. Он взглянул на маму, стоящую у плиты и наливающую себе в чашку кофе. Она была заметно взволнована. Особо разговорчивой она бывает только в двух ситуациях – либо когда ее вынуждают к этому, либо когда очень сильно обеспокоена. Обычно они завтракают в молчании – каждый погружен в свои мысли.

Сегодня же новая жизнь начиналась для них обоих.

– Ты волнуешься?

– Не очень.

– Честно?

– Больше боюсь, чем волнуюсь. – Он налил себе стакан сока.

– Тебе вовсе нечего бояться. Все идет прекрасно.

Он выпил сок.

– А ты не нервничаешь?

– Немного, – призналась она, садясь на стул рядом с ним. Он заметил, что она надела легкое облегающее платье, которое подчеркивало, что она не носит лифчика. – Но ведь, по-моему, очень естественно слегка волноваться поначалу. Наверное, после первых десяти минут будет казаться, что ты здесь уже всю свою жизнь.

«Для тебя возможно», – подумал Дион, но не сказал ничего. Он хотел бы быть немного похожим на маму, хотя бы иногда.

А ей хотелось хотя бы немного быть похожей на него.

– Давай же, – сказала она, – поторопись с едой. Я подвезу тебя до школы.

– Не надо. Я дойду сам.

– Ты так хочешь?

Он кивнул.

– Стесняешься, что мамочка подвозит тебя, да? – Она улыбнулась. – Понимаю. Ну, в таком случае тебе тем более надо поторопиться. Ведь туда пешком минут пятнадцать или двадцать, я думаю.

Он положил себе в тарелку кашу.

– Хорошо, может быть, сделаем так: ты подвезешь меня только часть пути.

Она засмеялась.

– Договорились.

Здание школы было выложено из красного кирпича. Такие редко встречаются в жизни, чаще в кино. Вернее, только в кино. В двухэтажном главном корпусе с широкими коридорами размещались и классные комнаты, и административные помещения. Сзади располагалось футбольное поле. К главному корпусу примыкало строение с башней и часами, где находился актовый зал. Спортзал находился от этих двух зданий на некотором расстоянии. Он был построен значительно позже, но из-за серого бетона выглядел гораздо безобразнее, нежели остальные сооружения.

Дион стоял на противоположной стороне улицы, ожидая звонка и одновременно страшась его. Во рту было сухо, ладони вспотели, и он проклинал тот день, когда маме пришла в голову сумасбродная идея уехать из Аризоны. Он всегда испытывал неловкость при знакомстве с новыми людьми. Круг его приятелей в прежней школе, в Месе, был весьма ограничен, а ведь он проучился там довольно долго. Перейти в новую школу, начинать все с самого начала… это будет очень непросто.

Во всяком случае, хорошо, что это не в середине учебного года. Он благодарил судьбу хотя бы за это. Было бы значительно хуже, если бы ему предстояло войти в класс, в котором уже все освоились, где отношения установились и сцементировались по крайней мере на год. А так он начнет занятия вместе со всеми. Конечно, он будет новеньким, но в какой-то степени на равных с остальными. У него есть шанс. Наверное, и еще кто-то придет из других школ в это лето. Они, как и он, станут искать, с кем познакомиться.

Дион перешел улицу и по ступенькам поднялся в здание. Первый день в новой школе всегда страшновато, но одновременно и интересно. В Напе он не знал абсолютно никого, и это означало, что ни у кого не было о нем предвзятых мыслей. То есть за ним ничего не тянулось, никакого хвоста. Он был для всех чистым листом бумаги и, сообразуясь с обстоятельствами, мог изобразить на этом листе все, что хотел. Немного вранья, соответствующая одежда, и вполне возможно выдать себя за спортсмена, или рубаху-парня, или… в общем, за кого угодно.

Теоретически.

Дион криво усмехнулся. Он знал себя довольно хорошо, чтобы претендовать на заметное место в школьной иерархии. Атлетом он не был, писаным красавцем тоже, на роль школьного забавника или клоуна не годился. Он был достаточно развит, но не настолько, чтобы это гарантировало ему всеобщее признание. Сколько бы ни старался он себя переделать, какую бы маску ни пытался надеть, все равно его подлинная натура всегда побеждала.

Популярной личностью и всеобщим любимчиком он никогда здесь не станет.

Но как раз именно это его и устраивает. Все в порядке. Он привык к такому положению.

Дион стоял у входа в классную комнату и внимательно изучал ее номер, чтобы еще раз убедиться, туда ли попал. Он прекрасно знал, что это тот самый, его класс, но все равно решил действовать с предельной осторожностью. Потому что в первый раз. А то, чего доброго, перепутаешь, попадешь не туда, придется вставать, уходить, приходить… Мимо уже шли в класс ребята, они обходили его, некоторые слегка задевали. Он тешил себя надеждой – конечно, это глупо, но все же хотелось верить, – что эта школа в Напе окажется такой, какие бывают в комедийных сериалах, где доброжелательные одноклассники, заметив его смущение и неловкость, будут прикладывать все силы, чтобы он почувствовал себя как дома. Нет, такого счастья ему не видать как своих ушей. Уже сейчас было видно, что его игнорировали. Его просто не замечали.

Чувствуя, что потеет, он вошел в класс и быстро осмотрелся, чтобы оценить обстановку. Все парты по центру были заняты, осталось только несколько мест в последнем ряду. Ну и конечно, весь первый ряд был полностью свободен.

Он отправился назад.

Там легче спрятаться.

Устроившись на средней парте из трех пустующих прямо за угрюмым на вид парнем в грязной футболке и сильно накрашенной девицей с латиноамериканской внешностью, Дион окинул глазами класс. Он ожидал, что ребята здесь будут покруче, чем в Месе. Все-таки Калифорния. Но окружавшие его школьники выглядели довольно провинциально. Почти все. Разве что у ребят волосы были чуть длиннее, а девочки на первый взгляд более небрежны. Очевидно, последняя волна моды, которая прошла через Финикс и устремилась в Южную Калифорнию, только краешком задела северную часть «золотого» штата.[8]

Дион просмотрел расписание занятий: американская политика, алгебра, классическая мифология, мировая экономика, история рок-музыки и английский. Он выбрал стандартные дисциплины, которые необходимы при подготовке для поступления в колледж.[9] Единственный предмет из всего перечня, который обещает хоть какое-то развлечение, – это история рок-музыки. Остальные – обычные книжные академические курсы, хотя лучше уж пусть будет мифология, чем иностранный язык. Из двух зол приходится выбирать меньшее.

Хорошо, что хоть физвоспитание в этой школе не обязательный предмет. Это пока единственное, что его порадовало. В спорте он больших успехов не достиг, и это его всегда смущало.

Ничем особенно не примечательный парень с белокурыми волосами средней длины бросил книги на парту и сел рядом. Его глаза безразлично скользнули по Диону.

– Привет, – с улыбкой произнес Дион.

Парень посмотрел на него и фыркнул:

– Здравствуй, здравствуй, х… мордастый. Так ведь, кажется, тебя зовут?

Дион думал всего секунду, прежде чем решиться броситься в атаку.

– Ты прав, именно так меня назвала твоя мама прошлой ночью.

Парень смотрел на него несколько мгновений, а затем рассмеялся и внезапно стал похож на одного из героев телесериала.

Итак, вот он, его первый приятель в Напе.

Если, конечно, смех этот правильно понят.

– А на самом деле как тебя зовут? – спросил парень.

– Дион.

– А я Кевин. А это, – он сделал приглашающий жест, охватывающий комнату, – наша преисподняя.

Не так уж все оказалось плохо. Предмет, конечно, скучный, зато учитель вроде бы хороший, а поскольку сегодня первый день занятий, преподаватель отпустил их пораньше.

– Ты куда сейчас направляешься? – спросил Кевин, когда они вышли в коридор.

– На алгебру.

– Ну что ж, давай, давай.

– А что у тебя сегодня?

– Английский. Потом классическая мифология, потом физо, потом история рок-музыки, а потом экономика.

– Похоже, у нас с тобой вместе будут еще два общих урока, – сказал Дион. – Мифология и история рок-музыки.

Кевин нахмурился.

– Что значит «вместе»? Что значит «у нас с тобой»? Кто мы с тобой, по-твоему, такие? Два педика, что ли?

– Я не имел в виду… – начал Дион, заволновавшись.

– Не суетись, приятель, и смахни пыль с ушей, – отозвался Кевин, покачав головой. – Я пошел. – Он двинулся вперед по коридору и исчез в толпе, которая начала выливаться из дверей классов, когда прозвенел звонок.

Дион тупо стоял и молчал. По-видимому, он совершил какую-то ошибку, нарушил какие-то традиции, характерные для этих мест, субкультуры, перешел некую грань, сказал неправильное слово, причем в неподходящий момент, и тем самым обидел нового приятеля. Весь урок математики Дион просидел огорченным. Но когда час спустя на уроке мифологии он занял свободное место у окна, Кевин сел рядом как ни в чем не бывало.

По-видимому, резкая выходка Кевина была здесь вполне обычным явлением. По-видимому, так здесь принято.

Надо бы это запомнить.

Дион внимательно рассматривал присутствующих. Кевин следовал за его взглядом и комментировал каждую персону, которая попадала в поле его зрения, кратко сообщая незначительные сведения и сплетни, обрисовывая их личные причуды, но сразу же замолк, когда вошел учитель. Мистер Холбрук – высокий, тощий мужчина с костлявым птичьим лицом – положил свой портфель на стол и направился прямо к доске, где начал писать крупными печатными буквами свою фамилию.

А за несколько секунд до преподавателя в классе появилась девушка в модном школьном платье. Девушка… из сна Диона.

Дион протер глаза и задержал дыхание. Сходство было поразительное, но он тут же отметил и некоторую разницу. У вошедшей вьющиеся волосы свободно спадали на плечи, а у той, во сне, они были прямые и завязаны в узел. И тем не менее сходство налицо. Его взгляд проследовал за девушкой. Она села на свободное место во втором ряду. Она была симпатичная, можно сказать красивая. Да нет же, она была просто прекрасна. В ней чувствовалась некоторая сдержанность, или, точнее сказать, скрытая внутренняя скромность, почти застенчивость, что делало ее еще более привлекательной и выгодно отличало от ее копии во сне.

Он хотел спросить Кевина, кто это такая, но по тишине, царящей в классе, строгому виду учителя у доски было ясно, что разговоры сейчас неуместны.

Дион смирился с тем, что весь длинный час придется провести в неведении. Зато можно на нее смотреть. Кратко представившись, мистер Холбрук сделал перекличку, и Дион выяснил, что ее зовут Пенелопа. Пенелопа Аданем. Какое славное имя! Традиционное, банальное, старомодное – называйте как хотите, но он сразу понял, что оно ему очень нравится.

Как и все остальные, Пенелопа оглядывалась на того, чье имя называли, и Дион, еще не осознавая почему, начал нервничать. Просто список приближался к букве «С».

– Семел, – провозгласил учитель. – Дион.

– Здесь, – отозвался молодой человек. Он уставился на парту, не решаясь взглянуть на нее. Когда мистер Холбрук произнес следующую фамилию и Дион наконец поднял голову, ее внимание было переключено на того ученика.

«Какие у нее легкие, воздушные движения», – подумал он.

Время тянулось медленно, преподаватель что-то монотонно бубнил, и Дион, отключившись от этого неразборчивого рассказа, остановил свой взгляд на затылке Пенелопы.

«Может быть, завтра ухитрюсь сесть поближе», – промелькнуло в голове.

Как бы долго ни длился урок, но звонок все же прозвенел, причем неожиданно и громко. Дион медленно поднялся со своего места, глядя, как Пенелопа собирается и берет свои книги. Когда она встала, на ее не очень тесных брюках сохранился отпечаток ее ягодиц.

Кевин заметил объект внимания Диона и покачал головой.

– Ты слишком торопишься причалить к берегу острова Лесбос, приятель.

Дион удивленно посмотрел на него.

– Что?

– Она предпочитает филейную часть.

– Филейную? Я что-то не понял.

– Не понял, не понял. Кость, которая у тебя в штанах, ей не нужна. Теперь понял?

– Ты врешь.

Кевин пожал плечами.

– Я просто называю вещи своими именами.

– Она не может быть лесбиянкой.

Кевин небрежно схватил за рукав проталкивающегося мимо них к двери паренька, вернее сказать, тяжеленного парня, державшего в руках всего лишь одну тонюсенькую папочку.

– Хэнк, как насчет Пенелопы Аданем?

Здоровяк осклабился.

– Это специалистка по девочкам.

Кевин отпустил рукав Хэнка и повернулся к Диону.

– Понял?

Лесбиянка, Ну просто не укладывалось в голове, но и не верить он тоже не мог. Дион смотрел, как она выходит из класса и исчезает в переполненном холле. Лесбиянка. Как все удивительно. Ему еще никогда не приходилось встречаться с девушкой, такой красивой и с такими странными наклонностями, но теперь придется покрепче разогреть свое воображение, чтобы представить ее обнаженной, да еще и в постели с женщиной. Чем они там занимаются? На это его фантазии не хватало. Он мог мысленно нарисовать себе подобную картину только в общих чертах.

– А впрочем, можешь попробовать, – предложил, уходя, Хэнк. – Поработай ручками в штанишках. Во-первых, это всегда помогает. А во-вторых, когда она увидит твой оттопыренный банан, возможно, будет твоя.

– Да, – добавил Кевин. – Но имей в виду, когда спустишь штаны и она увидит, какая там у тебя венская сосиска торчит, ты, конечно, такого пендаля под зад получишь, что «мама» не успеешь сказать.

Дион засмеялся. Филе, банан, венская сосиска. Ему нравилось, как изобретательно в этой школе определяют всякие непристойности. В Аризоне парней всегда называли либо «козел», либо «солоп», а девчонок «стервами», основным же существительным, характеризующим все остальное, было «дерьмо». Например, погода была либо жаркая, как дерьмо, либо холодная, как дерьмо; человек был либо тупой, как дерьмо, либо умный, как дерьмо; работа была тяжелой, как дерьмо, либо легкой, как дерьмо. В Месе слово «дерьмо» могло означать совершенно противоположные качества человека или какого-то события.

Здесь же язык был богаче и ярче, интереснее и, можно даже сказать, культурнее.

Наверное, и люди тоже.

Ему уже нравилось жить в Калифорнии.

– Пошли, – сказал Кевин, – поедим чего-нибудь.

Дион кивнул.

– Отлично. Веди.

Глава 4

Автобус подвез ее прямо к воротам. Пенелопа переложила книги в левую руку, достала ключ, открыла черный ящик и правой рукой набрала кодовую комбинацию. Ворота винного завода медленно пошли вбок. Теплый послеполуденный воздух смешивался с терпким ароматом свежесобранного винограда. Это повисшее над землей опьяняющее благоухание было таким крепким, что его не мог развеять даже легкий ветер. Глубоко дыша, по извивающейся асфальтовой дорожке она направилась к дому. Запах винограда Пенелопа любила больше, чем любой другой: больше, чем глубокий, сильный дух только что отжатого сока или терпкого аромата бродящего вина, когда начинается процесс ферментации. Ей приходилось слышать, что память обоняния самая сильная, что обонятельные ассоциации содержат в себе наибольшую эмоциональную силу, и она верила этому. Так, естественный аромат только что собранного винограда всегда ассоциировался у нее с детством, веселыми счастливыми ощущениями, не связанными ни с какими особенными, определенными событиями. Уже в который раз она подумала, как хорошо, что ее матери владеют этим винным заводом.

Шла она медленно. Впереди искрились блики солнечного света на стеклах и металлических корпусах автомобилей, оставленных на стоянке. Справа от нее, на винограднике, несколько групп поденных рабочих собирали первый урожай винограда. Она знала, в последующие несколько недель количество рабочих значительно увеличится, и в начале октября их будет столько, что яблоку негде будет упасть.

Одна из женщин, работавшая ближе к дорожке, перестав срезать гроздья, посмотрела на нее. Пенелопа улыбнулась и помахала ей рукой, сборщица вернулась к работе, даже не кивнув девушке в ответ. Смущенная Пенелопа поспешила, вперед. Ей было известно, что большая часть рабочих были иностранцами-нелегалами, и мало кто из них говорил по-английски. За ними следил строгий, специально нанятый управляющий, задача которого заключалась только в том, чтобы заставлять их работать с полной отдачей. Конечно, нанимать нелегалов противозаконно, но мать Марго, похоже, такие пустяки не заботили. Она помнила, как однажды поинтересовалась о ежедневной заработной плате этих людей. Ее мать ответила кратко: «Достаточно».

Но Пенелопа сомневалась в этом. И видимо, именно поэтому многие поденные рабочие ее не любят. Она никогда не обижала их, даже словом плохим не обмолвилась, но они, вероятно, считали, что она такая же, как и ее мамочка.

С другой стороны, люди, работавшие на винном заводе постоянно, относились к ней, как к принцессе, как к особе королевской крови, принимали ее слишком серьезно и как-то по-особенному.

А в общем, никто здесь не относился к ней нормально, как к обычному человеку.

Низко над головой парила чайка с гроздью полузасохшего винограда в клюве. Девушка внимательно проследила за направлением ее полета: птица пронеслась над стоянкой машин, над зданиями завода к невысоким горам позади него и устроилась, наконец, на каком-то дереве в центре леса.

Лес.

Посмотрев в сторону леса, туда, где деревья обозначали границу их владений, она почувствовала, как по коже поползли мурашки. Пенелопа быстро отвернулась и поспешила к дому.

По территории их большого хозяйства ей позволялось ходить куда угодно. Она давно облазила и обошла все, что могла, знала здесь каждый угол, но еще с тех пор, когда она была маленькой, ей строго-настрого запрещали входить в лес. Ей неоднократно повторяли и внушали одно и то же: в лесу опасно, там много диких зверей, там водятся страшные волки и пумы. Однако она ни разу не читала и не слышала, чтобы в этих местах на человека напал хоть какой-нибудь зверь. Разумеется, в долине Напы случались происшествия. Недалеко от Ясного озера, например, несколько лет назад голодный горный лев напал на трехлетнюю девочку и покалечил ее, а около озера Берриесс медведи сильно напугали туристов. Пенелопа не раз видела, как во время уик-эндов в лес по многочисленным тропинкам направлялись отдыхающие. И все было спокойно.

Девушка понимала, что ей не разрешалось ходить в лес из-за отца.

Такой строгий и неукоснительный запрет должен был бы побудить ее сбежать в лес при первой же возможности. Наверняка большинство ее приятелей так бы и поступили. Но было в этом лесу что-то, что вызывало в ней чувство инстинктивного страха, чувство, которое существовало у нее уже давно, еще до того, как матери начали пугать ее грозящей опасностью. Каждый раз, когда она смотрела через забор, опутанный колючей проволокой, отгораживающий заднюю часть их владений, в сторону видневшихся за лугом деревьев, Пенелопа чувствовала, как у нее поднимаются волосы на затылке, а руки покрываются гусиной кожей.

Страх и теперь охватил ее. Она мгновенно выбросила эти мысли из головы, быстро прошагала по дорожке, взлетела по ступенькам, проскочила между двумя дорическими колоннами, вбежала в холл с высоким потолком и дальше мимо лестницы, прямо на кухню.

Громко объявив: «Я пришла», – она бросила свои книги на колоду для рубки мяса и открыла холодильник, чтобы взять банку коки.

Из кладовой, вытирая руки о передник, выглянула мать Фелиция. Она выглядела усталой и бледной, а темные круги под глазами выделялись сегодня сильнее, чем обычно.

– Ну, как все прошло? – спросила она. – Как твой первый день?

– Все было прекрасно, мама, – улыбнулась Пенелопа.

– Просто прекрасно и все? Не удивительно, не захватывающе интересно, не изумительно, а просто прекрасно?

– А чего ты хочешь? Это ведь только первый день.

– А как учителя?

– Еще не знаю. Трудно сказать, пока не закончится первая неделя. – Она посмотрела в окно кухни на здание винного завода. – А где все?

Мать Фелиция пожала плечами.

– Сегодня как раз начали отжимать виноград. Ты же знаешь, этот день всегда хлопотный.

Пенелопа кивнула, удовлетворенная тем, что здесь нет остальных ее матерей. Она постаралась объяснить матерям, что она уже в выпускном классе, что уже почти взрослая, и просила хотя бы раз не создавать никакой проблемы из ее похода в школу. По-видимому, они поняли ее намек.

– Появились ли у тебя какие-нибудь новые приятели, знакомые? – продолжила мать, моя руки над раковиной.

– Я виделась с Веллой, а также с Лианой и Дженифер.

– Я спросила о новых.

Пенелопа покраснела. Она допила свою коку и бросила пустую банку в мешок для мусора у плиты.

– Я понимаю, на что ты намекаешь. Так вот: нет. Из мальчиков я пока ни с кем не познакомилась. И видимо, на этой неделе свиданий у меня не предвидится. Но ведь это только первый день, чего же ты ожидаешь?

– Я не имела в виду…

Пенелопа вздохнула.

– Я знаю. Но не беспокойся, выпускной вечер еще только через восемь месяцев.

– Это вовсе не то, что я хотела…

– Что хотела?

Ее мать попыталась беззаботно рассмеяться, но эффект оказался обратным – смех получился искусственным.

– Не имеет значения. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

– Хорошо. – Пенелопа снова посмотрела в окно, радуясь, что пока нет никаких признаков появления остальных матерей. – Если я тебе буду нужна, я в саду.

– А у тебя что, нет домашних заданий?

– Мама, это же первый день. Сколько раз нужно тебе повторять? В первый день заданий никогда не бывает. И даже всю первую неделю.

– Когда я училась, у нас были.

– Времена меняются. – На полке стояла ваза с фруктами. Пенелопа взяла оттуда яблоко, левой рукой прихватила свои книги и уже была готова взбежать по лестнице наверх, в свою комнату, чтобы оставить там книги, когда ее остановил голос матери:

– Разве ты не хочешь остаться и повидаться с остальными твоими матерями?

Пенелопа повернулась кругом. Облизнула губы.

– Я бы предпочла сделать это попозже, – заметила она.

– Сегодня был твой первый день в школе. Это ведь выпускной класс. Им интересно, что там произошло. – Она положила руку на плечо Пенелопе. – Они беспокоятся. Мы все беспокоимся.

– Хорошо, – отозвалась Пенелопа.

Мать ласково потрепала ее по плечу.

– Брось ты все это, – улыбнулась она дочери. – Пошли.

Мать Марго, одетая во все черное, как и обычно, сидела за массивным столом в своем кабинете и разговаривала по телефону, отчитывая кого-то на другом конце провода. Она коротко кивнула Пенелопе и матери Фелиции, а затем продолжила свою обличительную речь.

– Единственное, чего я ожидаю, – сказала она ровным твердым голосом, – это, что вы будете точно и корректно исполнять свои обязанности, для чего вы и были наняты. Если такие требования для вас слишком трудны, наша фирма найдет более эффективный и действенный способ сбывать свою продукцию. Я ясно излагаю?

Мать Фелиция села на темный кожаный диван у стены и подала знак Пенелопе сделать то же самое. Пенелопа замотала головой, продолжая стоять.

Мать Марго повесила трубку, затем холодно и осторожно, даже с излишней осторожностью, водворила телефон на место и только после этого, напряженно улыбнувшись, посмотрела на Пенелопу. В ее глубоких коричневых глазах и глянце черных волос отражался свет.

– Я полагаю, твой первый день в школе прошел удовлетворительно?

Пенелопа кивнула, избегая ее взгляда.

– Да, мэм.

– Ты довольна уроками? Учителями?

– Думаю, что да…

– Если нет, я сделаю так, чтобы тебя перевели. Это твой выпускной год, и важно, чтобы ты смогла повысить свой рейтинг.

– С уроками у меня все в порядке.

– Это хорошо, – проронила мать Марго и повторила: – Это хорошо.

Пенелопа ничего не сказала. Некоторое время все три сидели молча.

– Есть что-нибудь еще, что бы ты хотела мне сказать? – спросила мать Марго.

Пенелопа покачала головой.

– Нет, мэм.

– Тогда я хотела бы заняться работой. Спасибо, Пенелопа, что зашла.

Ее отпустили. Разговор был окончен. Мать Фелиция встала.

– Я предлагаю тебе пойти повидаться с остальными матерями.

– Постарайся в этом году, – сказала мать Марго. – Сделай так, чтобы мы тобой гордились.

Пенелопа еще раз кивнула и проследовала за матерью Фелицией к выходу из кабинета. Когда они вышли в коридор, она почувствовала, что вспотела.

Мать Шейла отправилась на виноградники, чтобы взять образцы урожая, остальные матери находились в дегустационной, в главном здании, надзирая за проведением анализов собранного утром винограда. Бригада, проводившая анализы, сидела за длинным лабораторным столом, обращенным к окну. Они исследовали виноградное сусло, чтобы иметь предварительные результаты оценки качества продукта этого года.

– Пенелопа вернулась! – объявила мать Фелиция, прикрывая за собой белую дверь.

Мать Маргарет о чем-то тихо беседовала с двумя лаборантками. При звуке голоса Фелиции все три подняли головы, рассеянно улыбнулись, помахали руками и продолжили разговор. Однако мать Дженин немедленно прекратила свое занятие и поспешила к ним. Ее каблуки на шпильках громко простучали по кафельному полу. Пенелопа почувствовала, что вся напряглась. Дженин подошла к ней, обвила руками и крепко прижала к себе. Объятие было слишком долгим и несколько не материнским, и Пенелопа с тревогой и волнением задержала дыхание. Как всегда, она пыталась убедить себя, что мать Дженин ее действительно любит и заботится о ней, но внушение и чувство – разные вещи. Что-то тревожащее, неспокойное было в этой ее самой молодой матери, она не могла точно определить, что именно, поэтому как только мать Дженин ее отпустила, Пенелопа сделала шаг назад.

– Я так скучала по тебе, – сказала мать Дженин своим сюсюкающим тоном, по обыкновению обращаясь к Пенелопе, как к маленькой. – Я всегда ненавижу, когда кончается лето, потому что ты должна оставлять нас и возвращаться в школу.

Пенелопа, ничего не ответив, сделала неопределенный жест. На самом деле в последние две недели девушка встречалась с матерью Дженин только за завтраком и ужином и вовсе не думала о том, что эта женщина по ней скучает.

– Ты уже с кем-нибудь познакомилась? Какие-нибудь приятные ребята?

Пенелопа нахмурилась.

– Это ведь только первый день.

Мать Дженин засмеялась, это был странный звук, который плавно переходил от фальцета, похожего на детское хихиканье, к низкому, глубокому смеху женщины.

– Начинать никогда не рано.

– Ага, – согласилась Пенелопа и повернулась к матери Фелиции. – Может быть, мы пойдем, а то мешаем работать?

– Хорошо, – поддержала ее Фелиция.

– Мы поговорим за ужином, – продолжила Дженин. – Я хочу знать обо всем, что случилось, и о том, как ты провела день. – Она слегка сжала плечо Пенелопы.

– Вот видишь? Все получилось хорошо, – обрадовалась мать Фелиция, когда они шли через широкую лужайку к дому.

Пенелопа сделала гримасу, ничего не возразив.

Мать засмеялась.

Они расстались у кухни.

– Теперь я пойду в сад, – сказала Пенелопа. Она взяла с кухонного стола свои книги и направилась наверх, в свою комнату. Проходя по коридору, неслышно ступая по толстому ковру, она заглядывала в открытые двери спален своих матерей. Девушка в который раз отметила про себя, как удивительно точно их обстановка отражает личность и вкус каждой из женщин. У матери Марго все было практично и величественно. Ярким тому доказательством являлись огромная кровать с искусно выполненной резной дубовой спинкой в головах и большой простой письменный стол с аккуратно сложенными стопками рабочих бумаг. Не отличающиеся белизной стены декорированы оригинальными образцами этикеток фирмы Аданем, окаймленных в рамки. Комната матери Шейлы выглядела более обыденно. Она была обставлена довольно стандартной современной мебелью, которая красовалась на фотографиях каталогов. Единственная висевшая на стене картина напоминала Пенелопе произведения искусства, развешанные в отелях. Покои матери Маргарет были оборудованы смело и, вероятно, наиболее интересно. Здесь сразу бросалась в глаза ультрасовременная кровать. Туалетные столики отсутствовали, а стены украшали живописные полотна, стилизованные под старину, рядом с которыми соседствовали оригинальные произведения местных молодых художников. Дальше шла комната матери Фелиции, вот где было по-настоящему уютно. В центре размещалась сверкающая металлическая кровать. Убранная кружевами и цветами, антикварными вещицами и рукоделием, комната была наполнена светом и воздухом, в котором, казалось, витало добро, и это соответствовало облику ее самой любимой матери.

У матери Дженин мебели не было вообще. Только непокрытый матрац стоял в центре на полу, выложенном красной плиткой. Голые стены были покрашены в темный матовый цвет.

Ей никогда не нравилось сюда заходить.

Пенелопа дошла, наконец, до своей комнаты и бросила книги на постель. Схватила с журнального столика общую тетрадь и ручку, спустилась снова вниз по лестнице, прошла через библиотеку и раздвинула створки стеклянной двери, ведущей в сад. Вернее, в то место, что называлось садом. Для нее же это место было многим больше, чем просто сад. Это был заповедник, убежище, куда она приходила отдохнуть, расслабиться и поразмышлять, где могла побыть одна. Матери, казалось, угадывали ее желание и поощряли приверженность девушки к этому уголку. Изначально, в летнее время они собирались здесь вместе: читали, или принимали солнечные ванны, или просто гуляли, но с годами матери стали посещать его все реже и реже. Это выглядело так, как если бы они тактично и негласно согласились уступить сад ей во владение. И она была им очень благодарна.

Она оглядела обнесенный стеной квадратный двор. В центре располагался фонтан, точная копия эллинского, обнаруженного среди руин на античной вилле, которую мать Маргарет разыскала во время ее путешествия в Грецию. От фонтана лучами, подобно спицам на колесах, расходились грядки матери Шейлы, на них росли лекарственные травы, кусты редких цветов, овощи и зелень. Между ними были специально установлены различные предметы, имеющие археологическую ценность, и скульптуры народных мастеров, которые матери собирали долгие годы. В саду стояло несколько скамеек, но Пенелопа всегда предпочитала сидеть на бортике фонтана, прислушиваясь к журчанию воды и чувствуя, как брызги светлой водяной пыли оседают на коже рук и лица.

Хотя девушка ничего не сказала Фелиции – и, наверное, никогда не скажет, – но вопрос о сексуальном предпочтении ее матерей сегодня опять поднимался в школе. В прошлом году ее чуть не исключили после драки со Сьюзен Холман, которая назвала продукт, производимый их заводом, «Лесбиянским вином». Сейчас они со Сьюзен учатся в разных классах, и у них нет общих предметов, но в холле после обеда она слышала, как Сьюзен громко сказала что-то о «Предприятии лесбиянок», и ее вульгарные подружки в голубых джинсах истерически захохотали. Пенелопа проигнорировала эту реплику, продолжая свой путь – она в это время шла в класс, – как будто не слышала. Но она слышала. И это было очень неприятно.

Это всегда было очень, очень неприятно.

Иногда и сама она задавалась вопросом, не являются ли некоторые из ее матерей лесбиянками. И ей становилось еще хуже. Этот слух муссировался в городе уже многие годы, так что перестал казаться уж таким невероятным. Правда, каждая из женщин периодически встречается с кем-то из мужчин, но, насколько ей известно, это является просто прикрытием, попыткой сохранить достойную репутацию в интересах бизнеса. Ни у одной из них ни разу в жизни не было ни одной серьезной связи с мужчинами, как, впрочем, и в ее собственной жизни тоже.

Кроме того, ее матери были… хм, какими-то странными, непонятными не только для посторонних, но очень часто даже и для нее. Как бы ей не хотелось думать обо всем этом!

Особенно о матери Дженин.

Конечно, если бы все они действительно были лесбиянками, то Пенелопа была бы их приемной дочерью. Но это не так. Она была дочерью одной из них. Значит, по крайней мере кто-то из них бисексуален или хотя бы раз имел дело с мужчиной.

Пенелопа села, опустив пальцы в холодную воду бассейна фонтана. Она их всех называла «мамами», но знала, что родительница у нее только одна. У нее имелись довольно серьезные соображения по поводу того, кто из них на самом деле ее родная мать. Прежде она делала попытки прямо в лоб спросить об этом каждую из них, но те отказывались это обсуждать. Все они твердили ей одно и то же: в их сообществе не приняты традиционные родственные отношения, как в обычных семьях, поэтому она должна считать каждую из них своей матерью. Но девушка давно заметила, что относятся они к ней по-разному. Некоторые были добры, более открыты и искренни, и она платила им тем же, а к другим относилась иначе.

Самую большую близость Пенелопа чувствовала к матери Фелиции и верила, что именно она – ее родная мать. Аргументы, подтверждающие этот факт, были туманны, срабатывала скорее интуиция, основанная на некоторых наблюдениях, а это было самое важное. Именно мать Фелиция в течение многих лет больше остальных заботилась о Пенелопе, как в физическом, так и в моральном плане. Вот и сегодня именно мать Фелиция осталась в доме, чтобы дождаться ее возвращения из школы. А то, что она была в переднике и чем-то занималась в кладовой, делая вид, будто очень занята, Пенелопу обмануть не могло. Ее мать была здесь только потому, что ждала ее и хотела знать, как прошел первый день в школе.

И это было ей приятно.

Пенелопа посмотрела в воду на переливчатое, искаженное отражение своего лица. Она была хорошенькая и знала это, любила смотреть на себя, хоть и не была одержима этим. Она не тратила массу времени на уход за лицом и за волосами, но если ей доводилось проходить мимо зеркала, она неизменно смотрелась. Ей казалось, что собственное, приятное отражение в зеркале успокаивает. Но всегда смущалась, если кто-либо заставал ее за этим занятием.

Иногда Пенелопа задавалась вопросом, не лесбиянка ли она сама? Это было не так уж невообразимо. Находясь с младенческого возраста в исключительно женском окружении, она вполне могла стать «розовой». У нее всегда имелись трудности в общении с мальчиками, поэтому она никогда не делала попыток войти в их крут, как большинство ее ровесниц в подростковом возрасте. По ночам, когда она мастурбировала в постели, ей одинаково нравилось, как ее пальцы чувствуют себя в ее вагине и как ее вагина чувствует прикосновение кончиков пальцев. Она наслаждалась податливой мягкостью, теплой влажностью, даже слабый нажим на стенки вагины средним пальцем, когда она случайно опускала его в открытое пространство, приводил ее в экстаз. Она не могла представить себя дотрагивающейся до тела другой девочки – одна мысль об этом вызывала отвращение, – но разве удовольствие, которое она испытывала, лаская себя пальцами, не делало ее лесбиянкой?

В этом она не была уверена.

Может быть, тот факт, что ей трудно представить себя в романтической ситуации с кем-то вдвоем, не важно, с мальчиком или девочкой, означает, что она просто бесполая?

Она замутила отражение, растворив свое лицо в водяной ряби.

Почему все это так сложно?

Сзади послышался стук. Она повернулась, увидела в окне мать Фелицию – та махала рукой. Пенелопа ответила на приветствие, затем посмотрела вниз, на колени, открыла тетрадь, щелкнула ручкой.

«Сегодня, – написала она, – был первый день моего выпускного года…»

Глава 5

Высокие старинные напольные часы, выстроенные в ряд вдоль стены у двери – их было здесь четыре пары, – пробили шесть. Вик Уильямс поднялся, выключил кассетный магнитофон и прошел за прилавок, чтобы закрыть дверь. День сегодня был длинный, очень длинный. Скучный был день. И не очень прибыльный. Сейчас вроде бы туристский сезон, но с тех пор как он открыл магазин сегодня утром, сюда заглянули только пять человек, да и то никто ничего не купил, только глазели. «Пропал у людей вкус к вещам», – подумал он. Каникулы кончились, начались занятия в школах, и теперь до середины октября торговля будет постепенно идти на спад.

А ведь были времена, когда антикварный бизнес процветал круглый год, когда не надо было даже особенно рекламировать товар, когда даже местные женщины хотели иметь в своих гостиных витражи, а респектабельные мужчины средних лет покупали своим женам на день рождения старинные граммофоны. А вот сегодня антиквариат не в почете. Теперь люди покупают на стены разных там Нагелей и Найманов, искусство ширпотреба, а лучшим подарком ко дню рождения считается телевизор или видеомагнитофон.

Вик опустил на окнах жалюзи. Очень хотелось есть, но оставалось еще три коробки со стеклом эпохи Великой депрессии, которое он приобрел несколько недель назад на распродаже и которое надо было каталогизировать. Конечно, он мог это сделать сегодня раньше, ведь после обеда практически никого в магазине не было, но он ненавидел заниматься разборкой новых приобретений в рабочее время. Это превратилось у него в своего рода ритуал, каждый экземпляр надо было внимательно осмотреть, оценить, зарегистрировать, и, разумеется, для таких занятий вечер подходил ему гораздо больше, чем утро или день.

Ничего, он перехватит гамбургер по дороге домой.

Вик возвратился за прилавок и направился в заднюю комнату, на дверном проеме которой свисали веревочки с нанизанными на них бусами. На полу стояли три коробки. Он поднял большую и перенес на длинный металлический стол, стоявший у задней стены, выдвинул ящик, достал бритвенное лезвие и аккуратно перерезал две липкие ленты, крест-накрест скрепляющие верх коробки. Опустив лезвие на стол, он отогнул створки коробки одну за другой и начал осторожно разворачивать тарелки. Вещи были хорошие. Розовое стекло середины тридцатых годов. Прежде чем бережно поставить изделие на крышку стола, он поднес каждое к свету, проверил, нет ли изъянов, пятен, трещин или царапин.

И вот наконец последняя тарелка поставлена. Он заглянул в ящик. На дне лежала потрепанная книга, попавшая туда, видимо, случайно. На бумажной обложке были видны водяные разводы. «В арбузном сахаре».

Постой, постой, дай Бог памяти. Он вытащил книгу, стряхнул пыль, перелистал страницы. Половина из них слиплась, видно, книгу облили каким-то напитком. Коричневое пятно на первой странице почти полностью покрывало фотографию, на которой был изображен Братиган, так что его-то как раз совсем не было видно, хотя женщину, стоящую рядом, разглядеть еще было можно. Вику было грустно видеть эту книгу в таком состоянии. Куплена она была – в этом он не сомневался – человеком, принадлежавшим к тому слою общества, который сейчас мы называем «контркультурой». Это был, видимо, молодой человек, полный энтузиазма, ищущий новые идеи. Теперь он скорее всего облысел, обрюзг, ведет скучную жизнь, интересуется только процентными ставками и ценами на векселя, а об этой книге и ее авторе, поверженном идоле, даже не помнит.

Вик бросил книгу в мешок для мусора и тяжело вздохнул.

Он приехал в Напу в середине шестидесятых, будучи студентом колледжа, и хотя уже давно носит короткие волосы и респектабельно одевается, то есть по сегодняшней моде, он по-прежнему с грустью вспоминает ту далекую теперь эпоху. Еще бы, ведь он человек того поколения. Конечно, те дни безвозвратно ушли в прошлое даже здесь, в Северной Калифорнии, где до сих пор сохранились небольшие реликтовые колонии бывших хиппи, живущих в перестроенных викторианских домиках. Люди сегодняшнего дня много жестче, грубее, менее чувствительны, причем абсолютно сознательно. Темп жизни сейчас быстрее, меньше времени остается на то, чтобы поговорить с друзьями, меньше времени остается на доброту к ближним, меньше времени, чтобы просто остановиться и понюхать розы.

Это его угнетало.

Прошлым вечером он смотрел по телевизору передачу о вьетнамской войне. Комментатор не моргнув глазом вещал о том, что армия тогда была честнейшей организацией, где все солдаты и офицеры были высокоморальными, с чистыми помыслами. Они мужественно выполняли свой патриотический долг, несмотря на отвратительные протестующие толпы студентов, введенных в заблуждение и к тому же отравленных наркотиками. Он переключил программу, прежде чем она закончилась. Если существует в мире хотя бы одна вещь, которая сводит его с ума, делает его абсолютно невменяемым, так это ревизия истории, которая теперь культивируется средствами массовой информации. Шестидесятые годы при этом представляются как десятилетие анархии, помрачения ума, десятилетие, в течение которого традиционные американские ценности непрерывно обливали грязью бунтующие длинноволосые моральные уроды, накачанные наркотиками, находящиеся в состоянии перманентного помешательства. Господи, неужели люди совсем не помнят, как тогда все было? Черт побери, что случилось с памятью нации? Почему эта память оказалась такой короткой? Да, протестовали, конечно, протестовали – против аморального самодовольства истеблишмента и бессмысленности войны, но была также и доброта, нежность духа, о которой ни звука ни в фильмах о тех временах, ни по телевизору, ни в газетных статьях о прошлом. Да, это было время суматохи и беспорядка, но люди тогда были более открытыми и уступчивыми, они были способны жертвовать, способны доверять друг другу, они были честными и искренними, их наполняла жизнерадостная щедрость. В сегодняшнем прагматическом мире все эти качества кажутся по-чудачески наивными. Он тряхнул головой. Сегодня даже хиппующие – ну те, которые принадлежат к контркультуре, – кажутся обычными материалистами и соглашателями. Они совсем не настоящие, они фальшивые, лажовые, все эти псевдобитники, претендующие на трон. Напялили черные свитера со стоячими воротниками, какие носили в прошлом, и думают, что все в порядке. Они ухватили только то, что лежало на поверхности, какие-то незначительные детали от того движения, серьезность которого им и понять-то не дано.

Да, времена изменились.

Вик поднял пустой ящик и переставил со стола на пол. Приготовившись его сложить, он услышал в торговом зале какой-то шум, вернее, не шум даже, а звук, как будто кто-то задел то ли стул, то ли стол.

Он нахмурился. Что это может быть? Ведь в магазине никого нет.

Стук повторился снова.

Он встал и вышел к прилавку. Входная дверь – он это немедленно увидел – была закрыта на ключ, жалюзи на окнах опущены. Может быть, Вик не заметил, как сюда забрел какой-нибудь покупатель и прошел сразу в задние ряды? Да, наверное, это было именно так. Человек прошел в отдел мебели и, конечно, не знал, что магазин закрывается. Разумеется, это было так. А как же иначе?

Он услышал шаги, где-то слева, у стенда старого оружия.

– Эй! – крикнул Вик. – Кто там?

Никто не ответил, но теперь было слышно, как кто-то продвигается вдоль ряда, удаляясь от прилавка. У него мелькнула мысль, что, пока он закрывал, кто-то намеренно спрятался в одном из сундуков или среди оружия, ожидая его ухода, чтобы ограбить магазин. Здравый смысл подсказывал, что надо позвонить в полицию, но вместо этого он вышел из-за прилавка.

– Кто здесь? – снова крикнул Вик.

С противоположного конца магазина, из темного ряда, заставленного антикварной мебелью, самого дальнего от окна, донеслось пение. Пела женщина.

Вик остановился. Ему стало жутко. Хотя ничего угрожающего не было ни в голосе, ни в самой песне. Это была народная мелодия, и исполнялась она на незнакомом языке. Но неуместность происходящего придавала всему сюрреалистический оттенок.

– Мы закрыты, – произнес он, тут же мгновенно сообразив, как глупо звучат его слова.

Женщина продолжала петь.

С сильно бьющимся сердцем он начал медленно двигаться по направлению к тому месту, откуда доносился звук. «Хотя бы бейсбольную биту надо было захватить, – подумал он. – Хоть какое-то, да оружие».

Но было уже поздно, он уже завернул за угол.

Женщина средних лет была одета в длинное легкое одеяние, напоминающее одежды прошлого. Очевидно, она была пьяна или под кайфом и что-то жужжала себе под нос, закрыв глаза, покачиваясь вперед и назад посредине ряда. Рядом с ней на полу лежала палка, примерно вполовину длины половой щетки, с наконечником, который выглядел как небольшая сосновая шишка.

Вик остановился и молча уставился на женщину, почему-то не объявляя о своем присутствии. Она была прекрасна. Ее длинные черные волосы были распущены и восхитительно спадали на плечи и на спину. Даже при слабом освещении он мог видеть, сколь привлекательно ее великолепное лицо, мог отметить классическую линию носа прекрасной формы, чувственную припухлость губ. Одежда была прозрачная, и под ней у нее ничего не было. Ему были видны темные густые волосы между ее двигающихся ног, контуры ее сосков там, где легкая материя захватывала груди.

Что она здесь делает? Как сюда попала?

Он собирался откашляться и тем самым дать женщине знать, что он здесь, когда ее глаза внезапно резко открылись. Эффект был такой неожиданный и пугающий, что он чуть не подпрыгнул. Ее глаза остановились на нем. В них был голод, жадный голод и какая-то первобытная дикость. Еще минуту назад она казалась ему накачанной наркотиками, теперь же в ее виде ничего не напоминало об этом. Ее взгляд был острым, осмысленным, кристально чистым.

– Я не знаю, как вы сюда попали, – сказал Вик, – но вам следует уйти. – Его голос звучал более повелительно, чем он того хотел.

Женщина снова закрыла глаза и, покачиваясь, запела.

– Вам следует уйти, – повторил Вик.

Улыбаясь, ритмично двигаясь, словно танцуя, женщина направилась вперед и вскоре оказалась прямо перед ним. Она вдруг резко подалась вперед и поцеловала его в губы, причем одна ее рука обвилась вокруг его талии, а другая скользнула в его промежность. Он не привлек ее к себе, но и не оттолкнул. Не зная, как реагировать, он позволил действовать ей, молча уступая, поддаваясь ласкам, когда ее мягкий язык нежно скользнул между его губами. И он почувствовал, что возбуждается. Довольно много времени прошло с тех пор, как он в последний раз был с женщиной в постели, и его телу были приятны даже такие легкие прикосновения. Она слегка сдавила ему там, в промежности.

Затем она оторвалась от него, все еще продолжая что-то жужжать, опустилась на колени и начала расстегивать пояс его брюк.

«Этого не может быть», – подумал он.

«Она сумасшедшая», – подумал он.

«СПИД», – подумал он.

Все это мгновенно промелькнуло в голове, но он оставался на месте. Он хотел уйти, прекратить все это, хотя бы сделать шаг назад – ведь это было так странно, случилось так быстро, – но он стоял, как будто прирос к месту, его тело отказывалось слушать доводы разума.

Она спустила ему брюки, а затем и трусы. Его возбужденный член мелко подрагивал, и она медленно и с большим искусством, за которым чувствовался большой опыт, начала его массировать. Он вдруг обнаружил, что положил свои руки ей на макушку. А волосы ее были гладкие, мягкие, чудесные. Он закрыл глаза.

Ритм изменился. То, что секунду назад было нежным, стало вначале просто агрессивным, затем слегка грубым. Он открыл глаза, посмотрел вниз. Женщина улыбнулась ему, и в выражении ее лица было нечто такое, отчего он почувствовал озноб.

Она плотно обхватила его яички ладонью, а затем быстрым резким движением дернула и оторвала с корнем.

Вик вскрикнул, вернее, это был страшный крик агонии. Из того места, которое только что было возбуждено, хлынул поток крови. Женщина, все еще стоя подле него на коленях, подняла руки и направила бьющую ключом кровь себе на лицо и на волосы, а затем рассмеялась и вот так, смеясь в экстазе, начала пить. Его шатнуло назад, и он бы упал, если бы не упирался сзади в какую-то мебель. И тут она заработала своим штырем с шишкой на конце, воткнув его глубоко ему в живот, а затем еще просунула вверх. Новое пламя вспыхнуло внутри него, когда зазубренный конец палки прошел дальше, протыкая кожу, разрывая мускулы, обрывая вены. Она вытащила палку и отбросила ее, пытаясь засунуть руку в проделанную дыру. Ее одеяние стало похоже на полотно Поллока[10] в красных тонах, и она все еще неистовствовала над ним, ее рот был открыт, она ловила губами струю, а жадные пальцы купались в горячей жидкости.

Как будто только что очнувшись и собрав все силы, какие еще оставались, он начал ее отпихивать, крича, но она принимала его толчки, радостно смеясь. Мерно покачивая головой взад и вперед, она приникла, буквально прилипла к его животу. Он вяло осел на пол, его взгляд затуманился, способность действовать быстро исчезла.

Последнее, что он увидел, это как она сбрасывала свое одеяние…

Глава 6

После урока мифологии Дион последовал с Кевином из здания школы в кафетерий. Все складывалось как нельзя лучше. Он здесь меньше недели, но уже вписался в ритм школы, адаптация прошла с необычной легкостью. Учителя, уроки и все школьные порядки не очень отличались от того, что было в Аризоне, и уж определенно не труднее, а большинство школьников, с которыми он успел познакомиться, казались в полном порядке, хотя толком поговорить ни с кем, кроме Кевина, не удалось.

Дион пока еще до конца не понимал, каков статус Кевина в общественной школьной структуре. Совершенно очевидно, что его приятель ни к одной из группировок, которые Диону удалось определить, не принадлежал. Но отверженным он тоже не был. Кевин, казалось, болтался где-то посередине. Знал он здесь почти всех, с большинством был в хороших отношениях и тем не менее обедать решил ходить с Дионом. Они пока еще не чувствовали себя друг с другом совершенно свободно, еще предстояло распределить роли в их приятельском союзе, он по крайней мере уже существовал, и за это Дион был судьбе благодарен. Кевин говорил резко, порой даже грубовато, но за всем этим проглядывал острый ум, и Дион догадывался, что Кевин проявил к нему интерес, потому что почувствовал родственную душу. И действительно, их вкусы во всем, начиная от музыки и кинофильмов и кончая школьными учителями, почти полностью совпадали, и Дион решил, что именно поэтому ему с Кевином так хорошо и свободно.

Интерес к Пенелопе Аданем не ослабевал, и это его удивляло. Он думал, что вначале она привлекла его только тем, что была похожа на девушку из сна, но ее ответы на уроках, подслушанный им разговор с подругой, сидевшей рядом с ней, говорили о том, что это не призрак из его сновидения, а живой человек. Ее образ теперь отличался от того, который явился Диону в воображении, и она все больше и больше интересовала его. Пенелопа казалась более умной, развитой и начитанной, чем девушки, с которыми он был знаком в Аризоне, и это производило на него впечатление. И самое главное – она казалась вполне доступной. Конечно, она была хороша собой, в этом не было никакого сомнения, и уж не так недосягаема, как он полагал вначале. В ней не замечалось ни мрачности, ни надменности, ни заносчивости. В ее манерах присутствовала какая-то легкость, искренность, которая проявлялась даже на уроке в классе. Она просто была настоящей, не фальшивой.

И к тому же совсем не похожа на лесбиянку.

Проблема заключалась в том, что Дион не знал, как к ней подступиться. Он сидел на уроке и мечтал: как было бы хорошо, если бы она случайно уронила книгу, а он поднял ее, их глаза бы встретились и… Но он знал, что такие вещи случаются только в кино и книгах, а в жизни такая возможность невероятна. Единственное, что он делал каждый день, – это передвигался на одно сиденье ближе к ней, постоянно меняя парты. У них совпадало довольно много уроков, и на одном из них учитель не следил, кто где сидит, позволяя ученикам менять места, и это давало шанс, которым молодой человек собирался воспользоваться, хотя и не представлял, что скажет ей, когда наконец окажется рядом, с чего начнет разговор. Но полагал, что справится с этой трудностью, когда придет время.

По его расчетам, это должно было произойти в пятницу.

К счастью, Кевин передвигался по партам в классе вместе с ним. Это всегда легче, когда есть кто-то третий, когда приходится заводить беседу с тем, с кем раньше никогда не разговаривал.

Кевин взял в кафетерии коку и бурито,[11] а Дион заказал хот-дог и молоко. Прокладывая себе путь против движения, они добрались до торговых автоматов и сели рядом на низкий барьерчик. Отсюда было очень удобно глядеть на проходящих.

Кевин откусил от своего бурито и покачал головой.

– Представляешь, – сказал он, – у каждой из этих девчонок есть кое-что между ног. Представляешь, у каждой. – Дион проследил за его взглядом и увидел большегрудую девицу в узкой футболке и облегающих джинсах. – У каждой между ног есть нечто, жаждущее тебя принять. – Он усмехнулся. – Какой удивительный мир.

Дион кивнул. Вчера Кевин назвал женское тело «системой жизнеобеспечения вагины». Ошеломляющие комментарии Кевина на тему секса были, конечно, забавными, но Дион не был уверен, произносит ли их Кевин просто ради позерства, или они являются отражением его подлинных мыслей. Это его тревожило, и становилось как-то слегка неуютно.

Они оглядывали проходящих мимо девушек. Глаза Диона заметили Пенелопу уже издали; она держала коричневый пакет с едой и покупала в одном из автоматов пачку апельсинового сока. Кевин увидел, куда он смотрит, и засмеялся.

– Понятно, понятно. Песня сирены с острова Лесбос.

Дион кивнул, напуская на себя беспечный вид.

– Ну расскажи мне что-нибудь о ней.

– Что рассказать?

– Что-нибудь.

– Хорошо. Она лесбиянка. Но я уже говорил тебе об этом, правда? – Он сделал вид, что задумался. – Дай-ка мне припомнить. Она живет с кучей других лесбиянок в винодельческом хозяйстве «Сестры Аданем». Ну, наверное, они не все сестры, но приходятся друг другу какими-то родственницами, это уж точно. Они ее тетки или что-то в этом роде. Их вино в магазине не купишь. Оно распространяется только по почтовым заказам. Наверное, его продают другим лесбиянкам.

– Ну а если серьезно?

– Серьезнее и быть не может. По крайней мере что касается винного завода. Сведения же об их сексуальной ориентации я изложил тебе, основываясь на собственных соображениях.

Дион почувствовал, что его шансы катастрофически уменьшаются.

– Значит, она богатая?

Кевин кивнул.

– Да уж, не всем по зубам.

Они оба встали, но Пенелопа взяла свой сок из автомата и исчезла в толпе.

– Не печалься, – сказал Кевин. – В нашей долине есть еще много других пиписек.

Дион заставил себя улыбнуться.

– Хотелось бы верить.

После занятий Кевин предложил Диону подвезти его до дома на машине одного из приятелей, но Дион отказался, сказав, что хочет пройтись. Кевин с приятелем сели в «мустанг». Машина рванула с места так, что аж шины взвизгнули.

А Дион пошел по обсаженной деревьями улице. Обычно от большинства видов физических упражнений он уклонялся – атлетом он отнюдь не был, уроки физкультуры устойчиво ненавидел, – но гулять пешком любил. Это позволяло ему побыть на свежем воздухе, а кроме того, здесь легче думалось. Он посмотрел на аккуратные строения по соседству. Ему нравились эти дома, ему нравилась его школа, нравились люди, с которыми он познакомился, а Напа оказалась достаточно приятным городом. Однако в здешней жизни было что-то, что делало ее слегка странной, поэтому возникал какой-то непонятный осадок. Это не было чем-то очевидным, специфическим, чем-то бросающимся в глаза. Ничего зловещего на улицах не было, и от вида зданий у него по всему телу не бегали мурашки. Нет, чувство, которое он испытывал, было более утонченным, более расплывчатым. Оно относилось ко всем окрестностям Напы. Здесь везде ощущалась какая-то тяжесть, какое-то неопределенное беспокойство, тревога, какую он никогда не наблюдал за собой в Аризоне. Это не было чем-то определенным, что влияло бы на его повседневную жизнь, но все же это нечто настойчиво заявляло о себе. Это был какой-то фон, что-то вроде белого шума, который не затихал никогда. И с этим приходилось жить. Не замечать этого он больше не мог.

Больше не мог.

Дион остановился. Здесь ему нужно было повернуть направо за угол, а улица перед ним уходила прямо по направлению к невысоким зеленым горам.

Горы.

Юноша стоял и смотрел. Открывшаяся вдали перспектива казалась какой-то знакомой и одновременно чем-то неприятной, и внезапно он почувствовал, что ему холодно, что у него мороз пробежал по коже.

Он заставил себя отвернуться, поспешно пересек улицу и зашагал к дому. «Наверное, все дело в психологическом факторе, – подумал он. – Реакция на переезд. Наверное, так реагирует растение, когда его пересаживают с корнями. Ага. Именно так. Скорее всего так. Я скоро оправлюсь, это несомненно. Сразу же, как только привыкну к новому окружению».

Он поспешил вперед, не глядя налево, не глядя на горы.

Когда он пришел, мамы дома не было, но Дион не беспокоился. Она работала до пяти. Все это время сын внимательно наблюдал за матерью и был приятно удивлен, обнаружив, что ей действительно нравится новая работа и что она отлично ладит с коллегами. Последние два вечера за ужином она подробно описывала все, что случалось с ней в течение дня: кто и что сказал из служащих банка, какие ссуды оформляли клиенты и кем они были. Мальчик внимательно слушал, пытаясь прочитать между строк правду.

Но пока все шло нормально, на работе у нее были чисто профессиональные интересы, она вроде бы не притворялась, и он решил, что в настоящее время ничьего внимания она в этом банке, видимо, не привлекла. Это было хорошим знаком. На последних двух ее работах, в Месе и Чендлере, мать уже в первую неделю приглашала к себе приятелей, чтобы, как она это называла, «немного расслабиться».

Может быть, она действительно решила начать новую жизнь?

Он заглянул на кухню, открыл пакет кукурузы, посыпал ее солью, затем прошел с ней в гостиную, где взял пульт управления телевизором и включил MTV. Но скоро однообразие музыки и видеоряда ему надоело. Пройдясь по очереди по всем кабельным каналам и не найдя ничего интересного, Дион выключил телевизор. Вот сейчас он покончит с кукурузой, врубит стерео и под музыку будет делать задание по математике. Назавтра надо было сделать двадцать примеров по алгебре. А потом придет и мама.

Дион закончил домашнее задание, прочитал все, что было на первой странице и в рубрике развлечений в сегодняшней газете, а затем просмотрел «Тайм» двухнедельной давности, который привез из Аризоны.

Уже был седьмой час, но мама не пришла и, самое главное, даже не позвонила. И он забеспокоился. Он остановил проигрыватель, включил телевизор и устроился на диване, чтобы посмотреть национальные новости. Не понимая почему, эта программа была ему по душе, и это несмотря на то что большая часть сообщений касалась убийств, катастроф и других трагических происшествий. Возможно, это глупо и невежественно, но ему нравилось, что все события прошедшего дня разложены по полочкам, проанализированы и открыто обсуждаются по национальному телевидению. Это придавало Диону чувство уверенности и убеждало в том, что, независимо от того, каким бы хаотичным ни казался этот мир, за всем случившимся в нем кто-то следит и по каждому поводу что-то предпринимает. Хотя подспудно он знал, что это, наверное, не так.

Прошла первая рекламная пауза, затем вторая и третья, и было уже шесть тридцать. Он встал и посмотрел в окно. Уже начало темнеть, оранжевая дымка начала превращаться в пурпурно-голубую, вечернюю. Мать не могла начать все с начала, это невозможно. Не могла после того, как обещала ему, что все изменится.

Он почти не сомневался, что с ней что-то случилось.

Нет.

Он выбросил это из головы.

Дион снова сел. Передавали местные новости. Он пытался сохранять оптимизм, говорил себе, что она всего лишь задержалась на работе и забыла позвонить, но тут же не верил этому.

Он только надеялся, что у нее хватит ума не приводить мужика домой.

Он был на кухне и собирался приготовить себе макароны с сыром или достать замороженный готовый ужин из холодильника, когда услышал звуки подъезжающей к дому машины. Дион хотел выйти на крыльцо или подойти к окну гостиной, чтобы посмотреть, что происходит во дворе, но остался в кухне, как будто прирос к месту. Его мускулы напряглись, ладони вспотели.

Он услышал, как открылась входная дверь.

– Я дома!

Он выглянул в гостиную и почувствовал огромное облегчение (как будто груз со спины сняли), когда увидел, что мать одна.

– Извини, что я поздно, – сказала она, ставя свою сумку в прихожей.

Пьяна она не была, но то, что пила, было очевидно. Ее голос был громче, чем обычно, веселее и живее, движения – более свободными.

– Я познакомилась с замечательными людьми! – объявила она.

Беспокойство вернулось.

– Мам…

– Нет, я вполне серьезно. Мне кажется, они тебе понравятся.

– Кто они?

– Да, мне очень повезло, что я их встретила…

Дион глубоко вздохнул.

– Повезло, что их встретила? Мам, ты сказала…

– Не беспокойся. Это две женщины с моей работы. Они собирались пойти немного посидеть, ну, сам понимаешь, немного расслабиться, и спросили меня, не хочу ли я пойти тоже. Но когда мы пришли туда, то встретились с теми людьми, которые…

– Кто эти люди? Женщины или мужчины?

Мать посмотрела на него, видимо, начиная что-то понимать. Это было видно по ее лицу.

Дион нервно переминался с ноги на ногу.

– Ты же говорила, что изменишься, – мягко напомнил он.

Ее настроение круто изменилось.

– Да, говорила, – сердито произнесла она. – И не смотри на меня с таким укором. Что мне оставалось делать, отказаться?

– Да.

– И сразу же испортить отношения на новой службе? – Она резко прошла мимо него на кухню.

– Садись, – приказала она, – я приготовлю ужин.

– Все в порядке… – начал он.

– Я приготовлю ужин!

Дион знал, что спорить бесполезно. Он смотрел, как она вынула сковороду из ящика под раковиной, как плюхнула ее на плиту. Вздохнув, он прошел в гостиную. За окнами уже совсем стемнело. Он смотрел телевизор, а на кухне мать готовила еду, громко ругаясь и разговаривая о чем-то сама с собой.

Глава 7

В пятницу мистер Холбрук ошарашил всех внезапным контрольным опросом. Сразу же, как прозвенел звонок, возвещающий о начале занятий, учитель мифологии приказал классу убрать все книги и взять лист бумаги и ручку.

– Проставьте на листе номера от одного до двадцати пяти, – сказал он, – оставив между номерами по одной строке. – Он поднялся со стула и подошел к доске. Повернувшись спиной к классу, взял большой кусок мела. – Порядок такой: я пишу на доске вопрос, вы его переписываете и немедленно внизу пишете ответ.

– Вот дерьмо, – прошептал Кевин, показывая средний палец.

Дион едва сдержал смех.

Учитель начал писать.

– Можете начинать.

Зашуршали листы, заскрипели парты – ученики устраивались поудобнее выполнять контрольную работу. Дион уже начал прикидывать, сколько ему следует получить по письменной работе и на регулярных тестах, чтобы вспомнить оценку «F»,[12] которую он получит сегодня. Он потер свой карандаш о край парты, чтобы заточить его. В конце концов Холбрук мог бы предупредить их заранее, что будет проводить неожиданные контрольные опросы в семестре. Кое-что он, конечно, говорил, но в общих чертах: сказал, на каких страницах и в каких книгах что следует читать по каждому вопросу, но о контрольных – ни слова. Во всяком случае, это просто неприлично и нелюбезно не объяснить классу, как будут проходить его уроки.

Конечно, теперь, оглядываясь назад, Дион вспомнил, что учитель несколько раз повторял: «Я ожидаю от вас, что вы будете самостоятельно работать». Он понимал теперь, что это загадочное предупреждение было намеком на грядущие контрольные.

К несчастью, из рекомендованного учителем текста он не прочел ни слова. Он вообще не учился таким способом. Никогда. Он всегда работал под давлением, так ему казалось лучше, схватывая все в последний момент, набивая свой мозг информацией. Он всегда все делал в последний момент, мимоходом, а уж такое занятие, как чтение дополнительной литературы, всегда оставлял на самый конец.

Теперь за это приходится расплачиваться.

А самое главное, сегодня он как раз заканчивал свои маневры, чтобы незаметно занять свободное место рядом с Пенелопой. Контрольная эта ему сейчас вот как нужна была.

Все пошло совсем не так, как хотелось.

Дион покорно переписал вопросы, предложенные мистером Холбруком. Он не знал ответа ни на один из них, да и с терминами, и то с некоторыми, был знаком весьма туманно, просто помнил, что их произносили на уроке. Он просто наобум написал ответы (первое, что пришло ему в голову), благо они состояли из одного слова, затем перевернул свой лист и положил карандаш в знак того, что закончил.

Когда все выполнили задание, учитель повернулся лицом к классу.

– Прекрасно, – сказал он. – Пожалуйста, обменяйтесь листками с тем, кто сидит рядом.

С тем, кто сидит рядом. Это означало: либо Пенелопа, либо Кевин. Он посмотрел налево и увидел, что Кевин обменялся листком с низкорослым пареньком, сидящим по другую сторону от него. Дион повернулся к Пенелопе, заставив себя улыбнуться, обменялся с ней листками и уставился в ее работу. Ее буквы были четкими, выведенными почти с каллиграфической тщательностью, – настоящий женский почерк.

– Вопрос номер один, – объявил учитель. – Ответ: Зевс.

Дион начал ставить плюсы против правильных ответов и минусы – против неправильных, как и потребовал преподаватель. У Пенелопы было два неправильных ответа, стало быть, она получала «А» с минусом. Он не ошибся. Она – умненькая.

Умненькая, не умненькая, какое это теперь имеет значение. Они обменялись листками, и Пенелопа протянула ему его контрольную. Он даже не взглянул ни на девушку, ни на свою работу. «Она, очевидно, подумала, что я тупица, кретин», – мрачно произнес про себя Дион. Его шансы познакомиться снизились сейчас, наверное, до нуля. Он грустно посмотрел на Кевина, а затем на листок в своей руке.

Дион зажмурился, затем открыл глаза.

Он написал отличную контрольную работу.

Все ответы – абсолютно все – были правильными.

Кафетерий, как всегда, был переполнен, и они с Кевином сели на крышку одного из круглых пластиковых столов в соседнем, примыкающем к кафетерию, помещении и стали ждать, когда рассосется очередь.

– А ты, выходит, силен в мифологии, – сказал Кевин, проводя пятерней по своим волосам. Он тоже занимался крайне несерьезно, как и Дион, за книги садился, только когда контрольная на носу, поэтому сегодня неправильно ответил примерно на четверть вопросов. Если учитель будет округлять, Кевин получит «В» с минусом.

Дион пожал плечами.

– Думаю, мне просто повезло.

– Когда в тесте предлагается выбрать правильный ответ из нескольких вариантов, тогда, я думаю, еще может повезти, но в данной работе абсолютно все угадать невозможно. Для начала надо хоть что-то знать. Черт побери, мне кажется, ты единственный в классе, кто получил за эту контрольную отлично.

Это было правдой, но Дион не знал, почему так все случилось. Он был смущен и поэтому молчал, пристально вглядываясь в крышку стола, пытаясь прочитать на стертом пластике надписи. Он вскинул глаза, когда к ним резко приблизился худой белобрысый парень в черной футболке с символикой хэви метал. У него был хмурый вид, что свидетельствовало о его явно враждебных намерениях.

– Что это за дела? И как это, по-твоему, называется? Вам что, очень удобно сидеть на моем столе?

Кевин спокойно поднял средний палец.

– Чего ты молчишь, Харт? Считаешь, что это красиво?

– Не так красиво, как титьки твоей матери, но все равно сойдет.

– Вали отсюда.

– Сам вали, приятель, но только не в штаны.

– Ну, Харт, скотина, я еще с тобой посчитаюсь.

Парень отошел набычившись, тоже со злостью оттопырив свой средний палец.

Дион не сказал ничего. Во время этой словесной перепалки он молчал, опасаясь, что этот парень затеет сейчас драку с кем-нибудь из них или, еще хуже, вернется с рослыми и сильными дружками. Но чувств своих он не выдал. Кевин был спокоен. Казалось, он знал, как справиться с этим оболтусом, или по крайней мере делал вид, что знает, и Дион верил, что его новый приятель в курсе, кого надо толкнуть, в какое место и насколько далеко, то есть понимает, когда выступать, а когда стоит заткнуться.

В конце концов, Дион надеялся, что это так.

– Парень этот – мудак порядочный, – произнес Кевин, словно прочитав его мысли. – Насчет него не беспокойся. Он только кулаками в воздухе махать горазд.

Дион кивнул, как будто именно это он и подозревал.

– Ого, – сказал Кевин. – Погляди-ка. – Он кивнул в сторону очереди в кафетерий. Прокладывая себе путь, между столиками по направлению к открытой двустворчатой двери двигалась Пенелопа с невысокой черноволосой девушкой в сильных очках. – А вот и твой шанс, приятель.

Дион соскочил со стола.

– Ты пойдешь со мной?

Кевин фыркнул.

– К черту, нет. Это твой ход. Ты подойдешь к ней один и попробуешь заговорить. А я буду поблизости, когда она тебя отбреет.

Пенелопа с подругой были последними в очереди, и Дион знал, что если сейчас не подойдет, то место позади нее очень скоро займет кто-нибудь другой. Быстро пробираясь зигзагом через толпу, он направился к ней.

Ему повезло. Он встал за девушкой как раз за несколько секунд до того, как группа ребят спортивного типа выстроилась за ним. Все произошло так стремительно, что теперь он машинально подвигался вперед, совершенно не представляя, что делать. Его руки вспотели, в животе было холодно. Дотронуться до Пенелопы он боялся – ну, хлопнуть, к примеру, по плечу или что-нибудь в этом роде, – чтобы привлечь внимание или заговорить с ней и таким образом обнаружить свое присутствие. Юноша просто пытался успокоиться. Если она внезапно обернется, надо постараться напустить на себя беззаботный вид. На самом деле никакого спокойствия и в помине не было.

Когда некоторое время спустя она все же обернулась и увидела его, он сделал удивленный вид и откашлялся.

– Привет. Я тебя сзади не узнал.

Она тоже выглядела удивленной, но улыбнулась. «У нее милая улыбка, – подумал он. – Дружеская улыбка. Настоящая улыбка».

– Привет, – сказала она.

– Меня зовут Дион. Я сидел с тобой на уроке мифологии.

Он произнес эти слова и в тот же момент понял, как это все глупо звучит. Сразу же понял. Но как их возьмешь назад, эти слова?

Она засмеялась. Ее смех был теплым и искренним.

– Я знаю тебя. Ты что, забыл? Ведь я проверяла твою контрольную.

Он покраснел, понятия не имея, что теперь говорить, как реагировать, боясь сморозить еще большую глупость.

– На меня произвело большое впечатление, как здорово ты сделал работу, – добавила она.

– Ага, спасибо.

– Да нет же, я говорю совершенно серьезно. Ты классно знаешь этот предмет.

Очередь двигалась, и Диона охватила паника – надо что-то сказать. Но что? В голову абсолютно ничего не приходило. Между стойкой раздачи и Пенелопой оставалось не больше шести человек. Это был его единственный шанс. Надо что-то придумать. Срочно. Иначе они проведут остаток времени в молчании, а потом все кончится. Он посмотрел в сторону Кевина, который подал ему знак, подняв вверх большой палец.

Черт побери, хоть бы одна завалящая мыслишка в голове осталась!

Спасение пришло от подруги Пенелопы.

– Я что-то не помню, чтобы мы встречались где-нибудь прежде, – сказала она. – Ты новенький?

Он расслабился, почувствовав наконец облегчение.

– Да, – сказал он. – Я из Аризоны. Мы с мамой приехали сюда чуть больше недели назад.

– Это, наверное, трудно – начинать в новой школе? – сказала Пенелопа.

Он посмотрел на нее. Быть может, ему показалось, но в тоне, каким были произнесены эти слова, да и в ее лице тоже, промелькнуло нечто большее, чем праздный интерес. Она говорила очень мягко, как будто хорошо понимала его чувства, как если бы представляла себя на его месте.

Как если бы это ее заботило.

Нет, ему просто почудилось, ничего такого на самом деле не было.

– Да, – сказал он. – Это трудно. Я ведь здесь почти никого не знаю.

– Но теперь ты знаешь нас, – ответила, улыбнувшись, подруга Пенелопы.

Дион улыбнулся тоже.

– Это верно.

– А кроме того, ты приятель этого Кевина Харта, – добавила Пенелопа. В том, как она выговорила «этого Кевина Харта», сквозила неприязнь.

– Да, с ним я успел познакомиться, – сказал Дион. – И довольно близко.

И вот уже очередь подошла к раздаче, подошел к концу и разговор. Пенелопа взяла салат в коробке и банку сока из буфета. Дион схватил гамбургер, маленькую тарелку жареной картошки и две коки – одну для себя, другую для Кевина.

– Увидимся в понедельник, – сказала Пенелопа, направляясь с подругой к кассе, и улыбнулась своей лучезарной улыбкой. – Было приятно с тобой познакомиться.

– Да, было приятно, – добавила ее подруга.

– Мне тоже, – эхом отозвался Дион. Он хотел сказать что-то еще, хотел пригласить обеих девушек к ним за стол, хотел спросить у Пенелопы, не возражает ли она позаниматься с ним когда-нибудь, хотел выразить уверенность, что они как-нибудь побеседуют снова, но не успел это сделать. Он заплатил два доллара и увидел, как девушки уходят.

Для начала было совсем неплохо, и он вроде бы должен быть доволен, но почему-то чувствовал разочарование, как будто бы потерпел неудачу. Для этого не было никаких оснований. Все развивалось нормально. Ведь прошла всего неделя, его первая неделя, а они уже поговорили и все такое. Но ощущение подавленности не оставляло Диона. Он протиснулся через толчею к Кевину.

– Итак, – спросил приятель улыбаясь, – как все прошло? Ты ее, конечно, покорил. Она утонула в твоем красноречии.

– Абсолютно. Скушала все, что я ей приготовил, и попросила еще, – нашелся Дион, ставя поднос на стол.

Кевин зашелся смехом, да так сильно, что чуть не поперхнулся кокой, которую только что отхлебнул. Он вытер рот тыльной стороной ладони.

– Пенелопа? Неужели? – усомнился он, продолжая смеяться.

Дион слегка улыбнулся, потом улыбка его стала шире, и он рассмеялся.

– Именно, – подтвердил он, беря свой гамбургер. Он уже пришел в себя. – А ее подруга, кстати, интересуется тобой.

– А вот это уже по-настоящему приятная новость. Мечтал, мечтал, и вот, значит, мечты осуществились, – отозвался Кевин.

Дион смеялся. И думал о Пенелопе. «Все должно пойти хорошо, – сказал он себе. – Все должно получиться».

Он снял обертку со своего гамбургера и принялся есть.

Глава 8

Воспользовавшись ключами хозяина дома, лейтенант Дэвид Хортон открыл тяжелую стеклянную дверь и вошел в магазин «Кое-что из старины». Антикварный магазин был пуст, в его застоялом воздухе как будто законсервировалась тишина, близкое жужжание улицы, казалось, сюда не проникало. Следом за ним вошли двое полицейских.

– Мистер Уильямс! – позвал он. Подождал немного. – Есть здесь кто-нибудь? – Его голос растаял в неподвижной тишине.

Хортон сделал знак полицейским, стоящим позади.

– Проверьте, – приказал он.

Двое полицейских, действуя почти синхронно, прошли за прилавок и дальше в заднюю комнату. Через некоторое время они вышли и покачали головами. Тоже синхронно.

– Проверьте по рядам, – сказал лейтенант. Он закурил сигарету и начал наблюдать, как его люди принялись прочесывать магазин, следуя по параллельным рядам от центра.

Антикварный магазин был закрыт неделю. Никакого криминала в этом не было. Но по свидетельству владельцев нескольких заведений, расположенных поблизости, это было очень странно. Когда несколько дней назад пришло время вносить арендную плату, хозяин дома не получил от обычно пунктуального владельца антикварного магазина ни чека, ни объяснения. Заподозрив что-то неладное, он позвонил Уильямсу домой, но там никто не отвечал, позвонил сестре Уильямса в Салинас и узнал, что она не слышала от него ничего уже больше недели. Тогда он обратился в полицию.

Исчезновение человека не было таким уж необычным событием в этом винодельческом районе. Вообще-то у Северной Калифорнии была хорошая репутация. Почему-то считалось, что там очень спокойно. Но именно эта репутация, основанная большей частью на представлении туристов о жизни в этой благодатной долине, привлекала в регион много разного рода психов, проходимцев и бродяг, которые винную индустрию связывали только с потреблением алкоголя, не желая понимать, что это обычная работа по производству разного рода напитков и что жизнь здесь отнюдь не постоянное непрекращающееся застолье.

Но Виктор Уильямс проходимцем не был. Он был местным бизнесменом, жил здесь много лет. Поэтому у Хортона были серьезные сомнения в том, что Вику что-то стукнуло в голову и он вдруг взял и уехал, не сказав никому ни слова, оставив свой магазин закрытым. Это было не в его характере.

«А все это означает, – подумал про себя Хортон, – что Вик Уильямс скорее всего мертв».

Лейтенант затянулся сигаретой и выдохнул дым. Бывали периоды – а в последнее время такое случалось все чаще, – когда он ненавидел свою работу. Да, поначалу было довольно приятно носить значок, чувствовать, что обладаешь какой-то властью. Но новизна давным-давно уже прошла, а осталось ощущение, что ты день за днем заглядываешь обществу в задний проход. И все это мало-помалу начало его доставать. Иногда дело доходило до того, что он был готов все бросить, написать в департамент заявление об уходе, он уже чуть ли не сказал об этом начальнику, Джонни Пейчеку но вовремя вспомнил, что ни на что другое, кроме полицейской работы, больше не годен. Никакой другой специальности у него не было, а для того чтобы начинать все сначала, он уже достаточно постарел.

Теперь Хортон пытался об этом не думать. Он не сожалел об упущенных возможностях, не досадовал о том, что не сделал карьеру, не стенал по поводу того, что не окончил колледж, не сравнивал себя с остальными мужчинами его возраста, которые преуспели больше. Он просто проводил на работе время, выполнял свою работу и считал дни, оставшиеся до пенсии.

И два раза в неделю покупал лотерейный билет.

Человек ведь должен иметь хоть какую-то надежду.

– Лейтенант! Это здесь!

Хортон обернулся, вынув сигарету изо рта.

Он увидел, что Дитс, молодой полицейский, делает ему энергичные знаки из дальнего конца ряда. Хортон бросил сигарету, затоптал ее и поспешил к новобранцу.

– Что вы?.. – Он собирался произнести слово «обнаружили», но причина спрашивать отпала. Пол в этой секции магазина был коричневым от засохшей крови. На матовых от пыли панелях паркета из твердой древесины виднелось огромное пятно неправильной формы. Небольшие потеки крови можно было разглядеть и на нижней части зеркала, хотя было заметно, что их пытались стереть.

Внизу, из-под какого-то предмета мебели – шкафа, кажется, – торчал небольшой кусок оторванного человеческого мяса.

– Господи, – выдохнул Хортон. Он посмотрел на Мак-Комбера, который стоял рядом с Дитсом. – Позвоните в лабораторию, – приказал он. – Пусть пришлют сюда экспертов и фотографа.

Молодой коп испуганно кивнул и поспешил вдоль ряда к прилавку.

– Ни к чему не прикасайтесь, – крикнул лейтенант вслед Дитсу.

– Хорошо, сэр.

– И перестань повторять постоянно это свое «сэр». Что за дурацкая привычка!

– Ладно, сэр… хм, лейтенант.

Хортон посмотрел на новобранца и покачал головой. Затем он полез в карман за другой сигаретой, достал пачку, но обнаружив, что она пустая, смял ее, отправил обратно в карман и с грустью посмотрел на начало ряда, где он бросил окурок. День сегодня предстоит долгий.

Глава 9

После ужина Пенелопа прошла в сад. Воздух здесь был теплее, чем внутри снабженного кондиционером дома, и более влажный, но для нее это было чудесно. Она села на бортик фонтана, опершись руками на округлую каменную поверхность, и закинула голову вверх. Винный завод располагался от города довольно далеко, так что огни деловой его части не отражались заревом в небе, и оно здесь, усыпанное миллиардами точечек микроскопических звезд, было темно-пурпурным. Она поискала глазами Большую Медведицу и Полярную звезду – они оказались там, где им и положено быть, – а затем ее взгляд перенесся через пояс Ориона и Малую Медведицу к алой точке, которая была Марсом.

Ее всегда интересовали звезды, Луна, планеты, их движение. Ей казалось удивительным, что положение небесных тел, все эти невероятные небесные узоры, все это уже очень давно было установлено, замечено, нанесено на карту и понято людьми, не знавшими даже основ науки, известной сегодня любому школьнику начальных классов. В этом семестре она записалась на курс астрономии, надеясь изучить глубже этот предмет, но была разочарована, обнаружив, что на уроке больше занимаются математическим описанием траекторий движения небесных тел, чем историей их открытия и первооткрывателями.

Именно поэтому она решила изучать также курс мифологии и много ожидала от этого. После первого занятия она просмотрела книгу и обнаружила, что три главы целиком посвящены созвездиям. Она немедленно их прочла.

Это было именно то, что она хотела узнать.

И на этих уроках она встретила Диона.

Как-то само собой получилось, что Пенелопа сейчас снова вспомнила о нем, а в течение всей этой недели думала довольно часто. Она не знала Диона, не знала о нем практически ничего, но в том, как он смотрел, как говорил, во всем его поведении было нечто такое, что ее притягивало. Он казался ей очень симпатичным, начитанным, но очень практичным, что ли. Девушка была удивлена, что и это качество кажется ей привлекательным.

Нравилась ли она ему? Она считала, что это возможно. Дважды в течение недели она поймала на себе его взгляд, при этом он полагал, что она этого не замечает, поэтому немедленно отворачивался, обнаружив, что это не так. В этот момент у него был какой-то виноватый вид, как будто его поймали за чем-то, чего он не должен был делать.

И вот сегодня за обедом он действительно заговорил с ней. Велла после сказала, что Дион, несомненно, увлечен ею, но сама Пенелопа в этом не была уверена. Во всяком случае, из тех немногочисленных фраз, которыми они обменялись, такой вывод сделать было очень трудно. Предположение подруги, однако, ей весьма польстило, и все остальные уроки она провела, слушая учителей вполуха, перебирая в памяти каждое предложение, сказанное в очереди, в поисках подтверждения гипотезы Веллы.

Пенелопа посмотрела на небо. Улыбнулась. Может быть, это судьба. Может быть, их знаки совпадают, и поэтому они встретились в этом месте и в это время.

Она закрыла глаза. Несколько раз сегодня она пыталась вообразить, как бы это все происходило, если бы у них с Дионом было свидание, но так и не смогла. И вовсе не потому, что он казался ей совсем непривлекательным, или потому, что она им не интересовалась. Нет, дело в том, что у нее еще не было встреч с мальчиками, и поэтому ей было трудно представить себя в ситуации, когда надо вести пустые бессмысленные разговоры, как это обычно бывает у школьников.

Все ее представления о свиданиях были сформированы кинофильмами, книгами и телевидением.

Она услышала мягкий щелчок, открыла глаза и выпрямилась. Мать Фелиция с улыбкой раздвинула стеклянную дверь.

– Может быть, тебе перенести сюда постель?

– И мой туалетный столик тоже. И телевизор не забудь.

– А как насчет холодильника и печи СВЧ? Они обе рассмеялись. Мать Фелиция пересекла гравиевую дорожку и села рядом с Пенелопой на бортик фонтана. Они молчали, просто наслаждались обществом друг друга. Они часто вот так сидели. Мать Марго это бы свело с ума – вот так долго сидеть, не делая ничего полезного. А мать Маргарет или мать Шейла? Они обязательно должны разговаривать или двигаться. С матерью Дженин ей бы вообще не хотелось оставаться наедине. Но мать Фелиция любила тишину, она благодарила тишину после дня, пронесшегося ураганом, после всей этой суматошной домашней работы. Ей просто нравилось быть рядом со своей дочерью, что подтверждало догадку Пенелопы.

Мать Фелиция расслабленно откинула голову назад и внимательно посмотрела на дочь.

– Что-то не так?

Пенелопа нахмурилась.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

Мать улыбнулась.

– У тебя за ужином был какой-то отсутствующий вид. Я только… хм, мы просто подумали… я имею в виду, что мы решили, может быть, ты с кем-нибудь познакомилась. Ну, понимаешь, с мальчиком.

Неужели это так заметно? Пенелопа не думала, что ведет себя как-то необычно. Она посмотрела на мать. Ей хотелось сказать правду, и, вероятно, она должна была это сделать, если бы та не упомянула об остальных членах семьи. Это «мы» означало, что тема обсуждалась и что мать Фелиция была сюда послана специально – разузнать. Она не сомневалась, что перемену в ней – если таковая существовала – заметила именно мать Фелиция, она всегда была самой проницательной из них. С их стороны это было не что иное, как сговор, попытка вмешаться в ее личную жизнь, не важно, с какими целями, и это настроило ее против откровения в любой форме.

– Нет, – сказала она.

Мать Фелиция нахмурилась. Она выглядела смущенной, как будто не понимала ответа.

– Неужели ты до сих пор ни с кем так и не познакомилась? Неужели тебя совершенно никто не заинтересовал?

Пенелопа пожала плечами.

– Пока еще рано об этом говорить. – Девушка покачала головой. – Господи, мама, всего лишь неделя прошла. Чего ты ожидала?

– Ты права, права. – Мать понимающе улыбнулась.

Они снова замолчали, хотя на этот раз тишина была уже не такой уютной. Пенелопа смотрела вверх на поднимающуюся в этот момент над горами на востоке луну, желтую и непропорционально большую. Когда она была маленькой, примерно лет восьми или девяти, она видела фильм «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» с Бингом Кросби. Это было легкое развлекательное зрелище, романтическая музыкальная комедия, но картина эта почему-то произвела на нее огромное впечатление, которое осталось в ней до сих пор. Больше всего ее поразил эпизод, когда Бинг спасает свою жизнь благодаря тому, что в свое время запомнил дату солнечного затмения. Он выдает себя за могущественного мага и чародея. На площади средневекового города собралась огромная толпа, его собираются сжечь на костре, а он утверждает, что способен сделать так, что солнце исчезнет с небосвода от простого движения его рук. И в нужный момент он совершает это. Девочка была в ужасе от этой сцены, и впоследствии ее очень долго мучили сны, наполненные кошмарами. Учась в начальной школе, она все время была одержима желанием узнать даты солнечных и лунных затмений, в прошлом и настоящем, на тот случай если попадет в подобную ситуацию.

В ней еще и до сих пор оставалось что-то от этого страха, даже сейчас, когда она снова взглянула вверх на луну. Разумом она понимала, что это всего лишь спутник Земли, мертвая, безжизненная сфера, светящаяся отраженным от нее солнечным светом, но где-то там, в глубине души, она все же не могла избавиться от какого-то пугающего чувства, словно светило из ее детских сказок обладало некоей магической силой, способной повлиять на ее жизнь. Чувство это было странное, но вовсе не гнетущее, ей было приятно, что даже сухие расчеты и доказательства не способны полностью вытеснить из нее представления о таинственности ночного неба.

Пенелопа посмотрела на мать.

– Тебе нравится смотреть на луну? А на звезды?

Мать улыбнулась.

– Иногда.

Ее отец любил смотреть на звезды.

Или это просто так говорили ей матери.

Пенелопа вдруг вспомнила отца. Она не думала о нем слишком часто. Так, иногда. Она чувствовала себя виноватой из-за этого, но ведь она его, в сущности, не знала, для нее он был всего лишь изображением на старой фотографии. Он был, по словам матерей, красивым, высоким, широкоплечим мужчиной, с длинными каштановыми волосами и усами. По облику на снимке его с равным успехом можно было принять и за плотника, и за профессора колледжа. В его внешности присутствовала некая интеллигентность, и в то же время было видно, что ему не чужд и физический труд. Похоже, он был накоротке и с книгами, и с рабочим инструментом, мог выполнять, и умственную, и физическую работу – этакий романтический образ, возникший по описанию матерей.

Когда она была маленькой, матери говорили об отце много. Они отвечали на ее многочисленные вопросы и всякий раз приводили его в пример, когда дело касалось дисциплины или учебы. По мере того как она становилась старше, разговоры об отце начали постепенно прекращаться, как будто он существовал лишь в воображении неким сказочным персонажем, вроде Санта-Клауса или Пасхального Кролика, которого придумали только для того, чтобы помочь ребенку вырасти. Получалось, что на определенном этапе ее жизни этот образ выполнил свои функции и теперь отброшен и забыт за ненадобностью. К тому времени, когда девочке перевалило за десять, все, что касалось отца, обсуждалось уже крайне редко – если вообще когда-либо обсуждалось, – а ее робкие вопросы как будто не слышали и старались перевести разговор на что-то другое. Это ее очень смущало, но, заметив, что отношение матерей к этой теме изменилось, она перестала упоминать о ней вовсе. Постепенно детали из жизни отца начали в ее памяти расплываться, становиться мутными, смешиваясь с остальными второстепенными событиями ее детства.

Тем не менее детали его смерти она помнила четко и ясно.

Отец погиб вскоре после ее рождения. Он был зверски убит, растерзан на части в лесу – том, что за забором, – стаей голодных волков. Она знала эту историю наизусть. Это случилось весной, в конце апреля. Однажды вечером отец вышел прогуляться, ему очень нравились такие прогулки. Мать Фелиция и мать Шейла занимались ужином на кухне, мать Дженин в соседней комнате смотрела телевизор. Мать Марго была в своем кабинете вместе с матерью Маргарет. Вдруг все они одновременно услышали крики и побежали к забору, но смогли различить на темной поляне за высокими деревьями лишь серо-белое пятно. Это стая волков свирепо терзала человеческую фигуру. Крики уже прекратились, и, хотя это все происходило вечером, они узнали ее отца: рукав его желтой рубашки был разорван и стал черным от крови. Мать Дженин вскрикнула, а мать Марго побежала в дом за ружьем, приказав матери Фелиции позвонить в полицию. Мать Марго кинулась через луг к лесу, стреляя в воздух, волки разбежались, растворились в темном лесу.

От лица отца вообще ничего не осталось. Его грудь и руки были растерзаны, внутренности сожрали волки. Только ноги по какой-то причине получили сравнительно малые повреждения.

Шесть женщин внесли тело в дом – его кровь заливала их руки и одежду – и стали ждать «скорую помощь».

Эта сказка пересказывалась сотни раз, и теперь, оглядываясь назад, Пенелопа хотела понять, почему матери считали необходимым так подробно останавливаться на обстоятельствах кончины ее отца, почему они описывали ей, маленькому ребенку, такие ужасные подробности. Ужасные. Девочка очень боялась, но матери никогда не забывали опустить хотя бы одну из жутких деталей, касающихся вида мертвого тела отца, – кровь, раны и все прочее. Ей тогда начал сниться один и тот же сон – он повторялся с пугающей регулярностью, – в котором не волки, а матери терзали отца. И вот сейчас Пенелопе очень хотелось бы знать: что она должна была из всего этого усвоить?

Пока неизвестно.

Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что, будь отец сейчас рядом, ее жизнь, без всяких сомнений, была бы проще и легче.

Мать Фелиция тронула ее локоть и встала.

– Пошли в дом. Уже поздно.

– Но ведь сегодня пятница, – сказала Пенелопа. – Завтра не надо в школу.

– Но завтра тебе надо делать много уроков. Кроме того, твои остальные матери будут беспокоиться, куда это мы пропали.

– Ну и пусть себе беспокоятся.

Мать засмеялась.

– Ты хочешь, чтобы я передала эти слова матери Марго?

– Нет, – призналась Пенелопа.

– Тогда пошли.

Пенелопа неохотно встала и последовала за матерью в дом.

Глава 10

Ему снились горы, невысокие горы. Белые срезы скальных пород обозначались пунктиром в сплошной зелени лугов. По всем признакам был конец лета. Вокруг не было ни домов, ни строений, ни дорог – только узкая, слегка покрытая грязью тропинка, затоптанная копытами каких-то животных. Справа тропинка огибала ближайшую гору, взбираясь к ее вершине, налево – вилась по направлению к лесу, к деревьям на дне плоской и немного заболоченной долины.

Он приближался к тропинке. Камешки, спрятавшиеся в траве, впивались в его босые ноги, но это было только приятно. Воздух был горячий, сухой, как в пустыне, а небо над головой – светлое, обесцвеченное солнцем.

Ему было хорошо, необыкновенно хорошо. Все его чувства были странным образом обострены: он с предельной ясностью видел вперед на целую милю, слышал слабое жужжание насекомых в траве, различал тяжелый, теплый, приятный запах грязи и даже легкий аромат трав и других растений.

Он сознавал, что высокого роста.

Он достиг тропинки и свернул по ней по направлению к долине и деревьям. Ноги мягко обволакивала теплая грязь, и вдруг он заторопился, пошел быстрее, ему почему-то захотелось поскорее добраться к месту назначения. На языке ощущался неясный привкус винограда, и почему-то это заставило его ускорить шаг.

Впереди на тропинке он заметил движение, откуда-то появился зловонный запах. Он достиг этого места и остановился. На тропинке перед ним стояла коза с выменем, полным молока. Он вдруг понял, что его мучает жажда, и поднял животное, поднеся к губам многочисленные соски. Взял три соска в рот и начал сосать. Теплое сладкое молоко легко проскальзывало в его пересохшее горло.

Он кончил пить, поставил козу на место и только тогда заметил, что рядом с ним, прямо у тропинки, лежит тело ее детеныша. Или то, что от него осталось. Маленький козленок был убит, выпотрошен, разорван на части, и из сочащихся кровью ран в торсе торчали острые деревянные дротики. Его ноги и голова были оторваны и разбросаны по траве. На низких стеблях растений висели небольшие кусочки кожи и клоки шерсти с кровью.

Он знал, что это означает. Дом уже близко, совсем близко. И от этого ему стало еще лучше.

За деревьями он услышал крики, вопли, выражающие одновременно и радость, и боль. Улыбнувшись, он начал пробираться к ним.

Субботу Дион провел с мамой; они разобрали оставшиеся вещи и сделали все необходимое, чтобы окончательно обустроить гостиную. Работа была довольно скучной, но Дион, занимаясь ею, наслаждался. Особенно потому, что мама вроде бы была в хорошем настроении. Вместо того чтобы стенать и жаловаться, то есть устраивать большое шоу по поводу того, как ей ненавистна домашняя работа, – как она обычно поступала в подобных случаях, – мама поставила записи «Битлз» и «Бич бойз», музыку, в отношении которой их вкусы совпадали, и начала подпевать, вытирая пыль и разбирая вещи. В четверг и пятницу она вела себя как образцовая домашняя хозяйка: с работы приходила вовремя, готовила ужин, мыла посуду, смотрела телевизор – словом, делала явные попытки снова завоевать его доверие и старалась вести себя с ним мягко, тактично. Вот и в субботу она с большим желанием взялась за работу, все время делая попытки с ним поговорить, ясно пытаясь показать, что все действительно изменилось. Ему очень хотелось вынести ей оправдательный приговор, как говорится, за недостаточностью улик. Все было очень хорошо, но верилось с трудом, хотя ему очень хотелось верить. Совершенно очевидно, она предпринимает усилия, чтобы доказать, что на самом деле стремится к тому, чтобы все изменилось.

Все будет хорошо.

Воскресенье они провели, исследуя окрестности долины Напы. С момента приезда жизнь их здесь проходила, как в лихорадке, – школа, работа, разбор вещей, так что как следует осмотреться вокруг возможности пока не было. Сейчас они решили, что пришло время узнать поближе, что собой представляет их новый дом.

Они посетили все туристские места, следуя прямо по карте долины, которую дали маме в автоклубе. Они побывали на озере Берриесса и у горы Святой Елены, посетили мельницу и заплатили за то, чтобы посмотреть Старого Праведника и Окаменевший Лес. Эти экспонаты приходились друг другу чем-то вроде троюродных сестер или братьев одноименных знаменитых чудес света. Ничего особенного во всем этом не было, но окрестности Напы были спокойные и живописные, можно даже сказать, мягкие. Ухоженные виноградники на склонах холмов, симпатичные дорожки, вьющиеся между ними, невысокие лесистые горы.

Они доехали даже до Сономы, чтобы посмотреть дом Джека Лондона. Но винные заводы проезжали мимо, не останавливаясь. Они чувствовали себя неловко и напряженно, когда что-то касалось вина. Казалось, ничего не должно было, да и не могло случиться, но винный завод пусть косвенно, но ассоциировался с прошлым, а будить ненужные воспоминания им не хотелось. Вопрос о посещении подобных предприятий между ними даже не поднимался.

Тем не менее, пока мама правила, Дион изучал карту, пытаясь найти винный завод Аданем, в надежде увидеть, где находится дом Пенелопы. К сожалению, его на карте не было. Они проехали несколько винных заводов с большими и малыми комплексами построек, любой из них мог быть собственностью семьи Пенелопы, и хотя Дион внимательно вглядывался в каждую вывеску, ни на одной из них фамилии Пенелопы не обнаружил.

Домой они возвратились где-то в пять, усталые и пресыщенные впечатлениями, и, пока мама принимала горячую ванну, Дион проехал к закусочной «Тако-белл»[13] и купил готовых полуфабрикатов. Они смотрели программу «60 минут» и жадно поглощали ужин, а потом еще посмотрели вместе кино. В первый раз за долгое время мама показалась ему похожей на мать, не на сестру, не на ровню ему, не на противника, а на мать, и Дион заснул счастливый. В эту ночь ему ничего не снилось.

Глава 11

За те полтора года, что он работал ночным сторожем на винном заводе братьев Паулинг, Рону Фаулеру ни разу не представлялся случай испытать хотя бы малейшее беспокойство. Было, конечно, в самом начале несколько инцидентов – не больше двух, кажется, – с ложной тревогой, и то это скорее из-за его собственной нервозности и неопытности, чем из-за чего-то существенного, но все это исчезло, как только он полностью изучил расположение цехов. Разумеется, завод Паулингов по своему уровню был ниже, чем предприятия Берлингера, Мондави, Стерлинга или других, не менее известных предпринимателей. У них, понятное дело, нередко возникают проблемы с хулиганами. Но завод Паулинга был небольшим, не на виду, в стороне от больших дорог, посещения сюда разрешались только по приглашению. Это было довольно тепленькое местечко. Рон читал триллеры, смотрел свой портативный телевизор, решал кроссворды.

Вот почему сейчас он чувствовал себя совершенно не готовым к тому, с чем, по-видимому, ему предстояло встретиться.

Рон медленно двинулся по тихому, пустому зданию по направлению к входу в цех брожения, тревожно поглядывая по сторонам, прислушиваясь к любому звуку, который мог показаться необычным. Огромное помещение было пустым, тишину нарушал только звук его собственных каблуков да толчки крови в голове, нарастающие с дьявольской силой. Он был испуган, испуган много больше, чем прежде, когда проигрывал в своем воображении похожий сценарий. Это было нечто, к чему он подготовлен не был, в чем уверенно чувствовать себя не мог. Он пошел на эту работу вовсе не потому, что был пригоден к этому делу, а потому, что это было очень несложное занятие. Вот почему. Он был рабочим-ремонтником на пенсии, только пенсия эта была кот наплакал, и он стал искать легкого дополнительного приработка. Его все уверяли, что это отличная работа, что пистолет, который у него в кобуре на поясе, не больше чем деталь формы, что на самом деле ни с чем таким ему встретиться не придется.

И почему он не пошел на работу в «Макдоналдс», как другие мужчины его возраста?

Рон медленно двигался вперед. Он знал, что этого ему не следует делать. Знал, но все равно шел. У него были все внешние атрибуты полицейского – пистолет, форма, в конце концов перечень служебных обязанностей, – но несмотря на все это, он мог просто вызвать полицию, а потом сидеть и ждать, когда они прибудут. Но абсолютной уверенности в том, что случилось нечто необычное, у него не было. Он находился на своем рабочем месте, в небольшой будке рядом с отделом сбыта, читал старый роман Росса Макдональда, когда черно-белая картинка на мониторе цеха брожения внезапно потонула в снежных точках шумов. Цех брожения был расположен в пещере известнякового холма, примыкающего к зданию, не то естественной, не то специально вырытой. Он заметил это изменение изображения краем глаза и немедленно переключил внимание на ряд мониторов над столом, быстро просматривая один за другим. Разумеется, исчезновение картинки могло быть вызвано технической неисправностью, но на экране монитора, показывающего вид цеха дистилляции номер один, он увидел, что дверь цеха брожения, которая все время должна быть закрыта и заперта на замок, медленно двигалась, как будто кто-то ее притворял.

Он почувствовал, как в груди подпрыгнуло сердце.

Немедленно вскочил, схватил связку ключей, расстегнул кобуру и через освещенную тусклым светом автостоянку поспешил к цеху дистилляции.

Он был испуган, но все же рад, что не потревожил пока полицию. Сделав ложный вызов, он бы выставил себя перед ними дураком, и скорее всего его тут же бы выгнали с работы.

Рон продолжал двигаться вперед по направлению к запертой двери пещеры. Его рука на рукоятке пистолета вспотела и стала скользкой. Он быстро сдернул руку, вытер ладонь о грубый материал брюк, а затем снова водрузил ее на место.

По другую сторону двери цеха брожения что-то щелкнуло.

Он остановился как вкопанный. Помещение внезапно показалось ему еще более темным, емкости по обе стороны – еще более пугающими. Даже когда он включил полный свет, все равно оставались зловещие тени, эти пятна, заплаты, лоскуты ночи, предвещающие дурное. Они просачивались в здание, несмотря на всю эту технику, электричество и люминесцентные лампы. «Да здесь же миллион таинственных мест, куда можно спрятаться, – вдруг осознал он. – Может быть, сейчас, вот в этом месте, притаилась целая армия хулиганов, промышленных шпионов или террористов. Притаились и ждут моего приближения, чтобы схватить».

Дверь щелкнула снова, но на этот раз звук был каким-то особенным, как будто что-то хлюпнуло.

Монстры.

«Да нет, это просто какие-то хулиганы, – пытался успокоить он себя. – Это какие-то мерзавцы, наемники конкурентов, грабители, поджигатели, убийцы, террористы, психи, бежавшие из лечебницы». Его сознание пробегало список возможных противников, исключительно в человеческом облике, а все остальное он в отчаянии пытался выбросить из головы, близко не подпускать.

Монстры.

Разве не этого мерзостного отродья он боялся больше всего? Боялся, и еще как боялся. И это после стольких лет? Монстры. Подумать только, прошли десятилетия, он рос, вырос наконец и успел даже состариться, но там, глубоко внутри, все еще оставался маленьким мальчиком, которому было страшно одному зайти в гараж, который ночью слышал шелест кустов за окном на улице, который, завидев шевеление теней в холле, стремглав бежал за родителями, чтобы они включили свет. Рациональное мышление, которое пришло с возрастом, и связанное с ним определенное понимание сути вещей и явлений было не более чем маской, тонкой маской, прикрывающей истинную его сущность. А она состояла в том, что он так по-настоящему и не вырос и ничего не забыл.

Перед ним был вход в цех брожения, дверь в пещеру. Всего в нескольких шагах. Он мог отчетливо видеть место, где бетонный фундамент здания соединялся с известняковым холмом. Ему хотелось убежать назад в свою будку, в это уютное местечко, к своей книге, телевизору, сделать вид, что он ничего не видел и не слышал, а утром, когда будет обнаружено, что на завод проникли грабители, разыграть полное неведение, но он превозмог себя, заставил свою руку громко постучать в стальную дверь.

– Эй вы, кто там есть, открывайте! – крикнул он.

Ответа не последовало.

Рон Фаулер потянул ручку на себя, дверь была не заперта. Впрочем, он другого и не ожидал. Он распахнул ее левой рукой, крепко сжимая в правой рукоятку пистолета.

И сразу же отшатнулся назад, оцепенев.

Пол в пещере был покрыт кровью, густой и красной. Это была вязкая и липкая субстанция, которая выглядела, как застывшее «Джелло»,[14] а смердила, как протухшие испражнения. Кровью были облиты и деревянные бочонки с вином, и запах ее, смешанный с терпким ароматом бродящего вина, был почти непереносимым. Он сильно зажал себе ноздри пальцами, так что едва мог дышать, и приставил ногу к двери, чтобы держать ее открытой. По всей пещере – по полу, по днищам бочек, у известняковых стен – в беспорядке были разбросаны разодранные на части тушки большого количества мелких животных: белок, кошек, крыс, опоссумов. При слабом свете, сочащемся через дверной проем, он мог разглядеть шерсть на содранных шкурах, а на обратной стороне мясо с белыми жилами, потерявшие цвет сморщенные органы с обрывками артерий и кишечника, которые свисали гроздьями.

В пещере было тихо, но откуда-то что-то капало – скорее всего вино, – и эти капли гулко и мерно ударялись о цементный пол. Нос забивало опьяняющее зловоние. С сильно колотящимся сердцем он стал ощупывать пальцами каменную стену рядом, тщетно пытаясь найти выключатель, вглядываясь в темный дальний конец узкой пещеры и проклиная себя за то, что не захватил фонарь.

– Кто здесь? – опять крикнул он.

Ответа не было, но жидкость капать перестала. Теперь появился другой звук.

Кто-то жевал.

– Давай выходи! – скомандовал он, но голос его был не таким твердым, каким должен был быть.

Монстры.

– Ну, давай же!

Ответа не было. Только чавканье. И низкий смех.

Он пристально вгляделся в темноту и кое-что различил, потому что его глаза уже привыкли к мраку. Различил и пришел в ужас.

У дальней стены, скорчившись, медленно двигались карликовые фигуры. Низкие, волосатые, бесформенные, они сжимали в руках длинные острые дротики. Его сознание раздвоилось. Мысленно он мгновенно представил эту сцену в виде крупного заголовка на первой странице бульварной газеты – НА НОЧНОГО СТОРОЖА НАПАЛИ ЧУДОВИЩА, – но, повинуясь безотчетному страху, он вскрикнул и обмочился.

Теперь эти фигуры задвигались быстрее, стали больше похожими на людей, начали распрямляться, пока не вытянулись во весь рост. В воздухе висел крепкий запах крови и вина. Теперь к нему примешивался почему-то казавшийся ему знакомым запах мускуса. Одна из фигур что-то поедала. Вытащив это изо рта, она швырнула этим в него. Это был разодранный бурундук.

Рон Фаулер с криком повернулся. Надо бежать, спасаться, и он собирался это сделать, но… поскользнулся на покрытом кровью полу. Его правая нога подвернулась, он почувствовал острую боль, а дверь, которую он держал открытой своей левой ногой, начала закрываться. Свет еще проникал в помещение, и в эти последние несколько секунд он успел с гипертрофированной четкостью увидеть прямо перед своим носом цементный пол, влажный и красный от крови, и на нем обломок кости животного с обрывками мускулов. Во внезапно наступившей темноте он начал делать отчаянные попытки подняться на ноги, поползти по полу, но не успел.

Где-то совсем рядом, позади него, существа засмеялись, завизжали, забормотали.

Первый дротик угодил ему в промежность.

Глава 12

С десяти до двенадцати, то есть в промежутке между оживленными первыми часами работы и полуденной суматохой, банк замирал. В светлом зале, разумеется, снабженном кондиционером, были слышны негромкие реплики переговаривающихся друг с другом кассиров, глухие щелчки клавиш компьютеров и тихое бормотание постоянного музыкального фона. В данный момент это была рок-музыка, которая транслировалась по всему банку с помощью громкоговорителей, размещенных на потолке зала.

Это время дня Эйприл не переносила. Для большинства ее коллег, наоборот, это была самая приятная часть рабочего дня, когда они могли скинуть с себя на время маску подобострастной любезности, немного отдохнуть и перевести дух от бухгалтерских расчетов и другой рутинной бумажной работы, которой в банке предостаточно. У нее же эти два часа всегда вызывали чувство скуки и тревоги. Как бы там ни было, но дело свое она знала. Эйприл служила в отделе ссуд и была отличным клерком. У нее редко, если вообще когда-либо, оставалось что-то недоделанное. Таким образом, в эти два часа делать ей практически было нечего. В результате ей каждый раз приходилось отыскивать какое-нибудь занятие хотя бы для вида. Возможно, решила она, в будущем следует хоть изредка проявлять некоторую небрежность в работе, но в первые недели на новом месте плохо выглядеть перед начальством не хотелось.

Насколько она поняла, ее новый начальник был довольно милый, скучноватый педант. Фотография жены (супруга с явно избыточным весом) и двух дочерей-подростков стояла на столе в его кабинете. Он был весь погружен в свою работу, но все же не фанатик. В общем, с ним было приятно работать.

Дион бы его определенно одобрил.

Наверное, странно вот так мысленно советоваться с сыном, считаться с его вкусами и предпочтениями, как бы определяя тем самым свою линию поведения, но сына она уважала и его мнению доверяла. Несмотря на ее настойчивое стремление, – а надо отдать должное, она очень старалась – придавить его, подмять под себя, Дион каким-то образом превратился в личность, в юношу, твердо стоявшего двумя ногами на земле. Эйприл не только любила его, но и восхищалась им. Казалось, парень уже знал, кто он, куда и зачем идет. Она признавала тот факт, что по многим параметрам их отношения были полной противоположностью тому, какими они должны были быть. Она часто искала у него поддержки, совета, силы, которой сама не обладала, и ей это было приятно. Ей, но не ему – она это знала. Ему нужна была более нормальная мать, с которой он был бы по-настоящему счастлив. Они бы каждый вечер беседовали на кухне. По душам. Она бы готовила шоколадные пирожные с орехами и давала ему советы, у нее были бы ответы на все случаи жизни, и она могла бы прекрасно организовать не только свою собственную жизнь, но и его тоже.

Но Эйприл не была такой матерью.

И уж определенно у нее самой такой матери тоже не было.

Иногда она пыталась вспомнить свое детство, но это было очень трудно, его эпизоды непременно смешивались с фрагментами различных телевизионных сериалов. А мать свою, которая отказалась от нее при рождении, Эйприл даже и не знала. Несколько раз ее пытались удочерить, и она переходила из одного дома в другой, от одной равнодушной приемной матери к другой, и везде с ней обращались плохо, постоянные нотации и брань превращались в сплошной скандал, который длился целый день. В конце концов в семнадцать лет ей удалось удрать из последнего прибежища, а в девятнадцать она уже сидела кассиром в банке в Омахе, будучи беременной Дионом.

Если точно взвесить на весах, то не так уж и плохо все получилось. По крайней мере жить на пособие ей не пришлось, зарплата всегда была приличная, но независимой, какой ей всегда хотелось быть, она, конечно, по-настоящему никогда не была. Всегда были мужчины, много мужчин, которые поддерживали ее материально, но они исчезали при любой ее попытке получить образование.

И конечно, было сделано много ошибок.

Огромное количество ошибок.

Колоссальных ошибок.

Кливленд. Альбукерк.

Но теперь все это позади. Здесь она попытается начать все по-новому, попытается извлечь уроки из прошлого. Легко не получится, она это знала. Это ведь как при выздоровлении от наркомании – кругом столько искушений. Но она должна проявить стойкость, думать только о будущем, и всегда… всегда на первом месте для нее должно быть благополучие Диона. Благополучие во всем. Вот что самое главное.

Мистер Адамс, ее начальник, пересек зал с несколькими папками в руках, которые передал ей.

– Это задолженность по работе, – сказал он. – От вашей предшественницы.

– Слава Богу, – ответила она, принимая папки. – А я-то все думала, чем бы заняться.

Он улыбнулся.

– Здесь об этом заботиться не следует. Как только вам нечем будет заняться, нужно просто подойти ко мне, и я найду что-нибудь для вас. Обязательно найду.

Эйприл вскинула на него глаза, и в поле ее зрения оказалось его золотое обручальное кольцо.

«Это что же такое? Он что, забрасывает наживку? А может быть, просто мне хочется ее взять?»

В этом она пока еще не была уверена.

Эйприл мило улыбнулась ему.

– Спасибо, – произнесла она, кладя папки на стол, – я займусь этим сейчас же.

Время после полудня тянулось медленно, особенно в отделе ссуд, и все задания мистера Адамса Эйприл удалось закончить еще до конца рабочего дня. Она разобрала бумаги, разложила их по нужным ящикам и приготовилась идти домой, когда услышала знакомый голос:

– Привет.

Подняв голову, она увидела одну из своих новых приятельниц, с которой познакомилась в тот вечер, когда пришла поздно домой и у них с Дионом завязалась перепалка. Имя этой женщины она сразу вспомнить не могла, да и не потребовалось.

– Я Маргарет, – сказала женщина. – Помнишь? Подруга Джоан Пингхорн.

– Конечно, помню. Привет. – Эйприл посмотрела на будку кассирши, но Джоан находилась либо в подвале, либо в задних комнатах, на месте ее не было. Эйприл повернулась к Маргарет. – И что привело тебя сюда? Пришла повидаться с Джоан?

– Нет, я пришла повидаться с тобой. – Маргарет села на кресло, отодвинув папки с ссудными делами. – Мы неплохо повеселились в тот вечер, не правда ли? Но ты с тех пор ни разу не появилась. Почему? Обычно после работы мы заезжаем в «Красную террасу», чтобы немного расслабиться, прежде чем разойтись по домам, и хотелось бы надеяться, что ты станешь постоянным членом нашей компании. Ты нам всем очень понравилась, внесла в наше общение новую струю. В общем, нам с тобой показалось интересно. Я спрашивала Джоан о тебе, она сказала, что приглашала тебя, но ты отказалась, сославшись на занятость. Я пришла узнать, может, мы тебя тогда нечаянно обидели, или дело в другом.

– Нет.

– Так почему же ты нас избегаешь?

Эйприл смущенно пожала плечами.

– Видишь ли, я была занята на работе, и потом у меня сын. Мы ведь только недавно переехали…

Маргарет кивнула.

– Да, да, я знаю, как это бывает. Когда мы только начинали наше дело, я просто света белого не видела. Вставала до рассвета, а домой приходила, когда солнце уже садилось. Работа – еда – сон. Это и была моя жизнь. – Она улыбнулась. – Но теперь я стала жить по-другому. Надо хоть немного расслабляться. Ну так как насчет того, чтобы сегодня после работы? Я вижу, ты уже почти закончила. Может быть, пойдем выпьем по паре рюмочек?

– Я не уверена, что смогу.

– Пошли. Нам будет хорошо.

Эйприл повернулась к столу, принялась сосредоточенно перебирать папки. Предложение было заманчивым, давление сильным. Она поняла, что ее приглашали не просто приятно провести время – за этим крылось нечто другое, более тонкое, – ее призывали стать членом этой симпатичной компании, подружиться с ними. Они ведь так понравились ей в тот вечер. Эйприл посмотрела на Маргарет. Чего тут долго размышлять, разве можно отталкивать новую подругу?

Но тут же она подумала о том, что Дион будет сидеть дома и ждать ее, беспокоиться. Что же это такое, черт возьми? Мать она или не мать? Разве можно оставлять его одного, а самой развлекаться допоздна?

А почему нет? Он что, ребенок, что ли? Уже совсем большой и вполне может сам о себе позаботиться.

– Хорошо, – сказала она.

Маргарет улыбнулась.

– Чудесно! – Она заговорщицки наклонилась к ней. – У меня есть интересные новости. Помнишь, я рассказывала тебе о том парне, который работает на стройке?

– Это тот, который…

– Ага. Так вот, это еще не все. – Она комически вскинула брови и встала. – Я вынуждена прерваться, мне нужно поговорить с Джоан. Встретимся через несколько минут у входа, хорошо?

– Хорошо. – Эйприл смотрела, как новая приятельница решительно проходит через зал к окошку кассы, где уже появилась Джоан. Они поговорили некоторое время, Джоан повернулась в ее сторону, улыбнулась и помахала рукой.

Эйприл взмахнула в ответ, посмотрела на телефон, подумав, что надо бы позвонить Диону и предупредить, что немного задержится, но номера не набрала.

Через пять минут банк закрылся.

Через десять минут все три уже были в машине Маргарет. Покатываясь со смеху над историей с парнем, который работал на стройке, они направлялись по Главной улице в сторону «Красной террасы».

Глава 13

Неделя пролетела в том причудливом ритме, типичном для всех школ, когда отдельный день тянется до безобразия медленно, а в целом время проходит необычайно быстро. Дион продумал несколько вариантов разговорных тем с Пенелопой, но в понедельник она не пришла, а ко вторнику его решимость поубавилась, если вообще не пропала. Они кивнули друг другу, обменялись приветствием, но робкие шаги к более близкому знакомству, сделанные в пятницу за обедом, те скромные достижения перед уик-эндом, похоже, возобновить не удалось. Они вновь были далеки друг от друга и ощущали неловкость. Они вновь – всего лишь одноклассники. Тем не менее в четверг Дион поймал ее взгляд, и это его безмерно развеселило.

С начала недели, когда Эйприл пришла домой почти в одиннадцать, Дион с матерью не разговаривал. На этот раз она действительно напилась, как в «старые добрые времена», – речь была бессвязна, язык заплетался, она говорила сама с собой. В тот вечер она его просто не замечала, все его попытки объясниться с ней остались без внимания. Он игнорировал ее, пытаясь наказать своим подчеркнутым молчанием, хотя это, похоже, не действовало. Наступившая в доме тишина расстраивала юношу больше, чем что-либо еще. Лучше бы мать разозлилась. Ситуация сложилась очень напряженная, просвета впереди, кажется, не наблюдалось, и он с ужасом ожидал уик-энда.

После уроков Дион увидел Кевина. Тот стоял на автостоянке у красного «мустанга» и болтал с длинноволосым парнем, которого Дион не знал. Он намеревался прямым ходом направиться домой, но Кевин его окликнул и сделал приглашающий знак подойти. Дион подошел к ним.

Дождавшись, когда он приблизится, Кевин повернулся к нему.

– Итак, чем ты собираешься заняться сегодня вечером? Что будешь делать? Играть в карманный бильярд?

– Возможно. Я как раз недавно купил в киоске красивую картинку, девочка что надо.

Кевин засмеялся.

– Кроме шуток, если тебе нечего делать, поедем, покатаешься с нами. Кто знает, быть может, нам повезет, и мы найдем желающих путешествовать автостопом. – Он показал на номерной знак «мустанга». На тонком металле снизу было написано:[15] «Даром никого не подвожу. Беру натурой: спиртное, травка или трахнуться». А чуть ниже приписка: «К сведению желающих: у меня всегда полный бак, и я не курю».

Дион засмеялся.

– Ну, так что скажешь?

– Не знаю.

– Стало быть, ты кладешь на нас, так надо понимать?

Дион размышлял совсем немного. Кевин предлагает поехать с ними. Подразумевается, что в машине, на заднем сиденье, они будут распивать бутылку и курить марихуану, а вот это ему было ужасно неприятно. Но, с другой стороны, Кевин его единственный приятель, больше у него никого нет, и обижать его не хотелось. Он посмотрел на длинноволосого парня, прислонившегося к капоту машины, и повернулся в Кевину.

– А куда вы собираетесь ехать?

– Мы собираемся повеселиться с отцом Ральфом.

– А кто этот отец Ральф?

– Епископальный священник.[16]

Длинноволосый парень осклабился.

– Это мой отец.

Дион покачал головой.

– Вообще-то мне бы хотелось, но не сегодня. Может быть, как-нибудь в следующий раз.

Кевин посмотрел на него.

– А что ты планировал на сегодня? Сидеть дома со своей мамочкой? Брось ты все это! Давай, поехали с нами, повеселимся.

Дион понял, что придется согласиться.

– Куда все же вы собираетесь ехать?

– Увидишь, когда приедем, – ответил длинноволосый парень.

– Пол любит секреты, – объяснил Кевин, – любит, чтобы во всем присутствовал элемент сюрприза. Но я гарантирую, что все будет первый класс.

– Надеюсь, это не что-нибудь противозаконное?

– Пошел он куда подальше, – сказал Пол. – Этот парень пентюх, давай оставим его в покое.

– Нет. – Кевин решительно встал рядом с Дионом. – Я поеду только с ним.

– Хорошо, хорошо, все в порядке… – начал Дион.

– Нет, не в порядке. Ты что, хочешь сидеть дома со своей мамочкой и смотреть этот чертов телевизор, пока мы будем развлекаться с отцом Ральфом и заниматься поиском честных давалок?

Диону хотелось ответить «да», но он произнес:

– Нет.

– Чудесно. – Кевин кивнул Полу. – Мы встретимся с тобой в девять в «Бергер Кинге».

Снисходительно улыбаясь. Пол пожал плечами.

– Хорошо, увидимся там.

Он сел в «мустанг» и завел машину, а Дион с приятелем направились в противоположный угол стоянки к «тойоте» Кевина.

– Этот парень местами мудак, но в общем и целом с ним дело иметь можно. Ты к нему привыкнешь.

– А вы с ним часто вот так… чудите? – Сейчас не так часто, как прежде.

– А почему он так ненавидит своего отца?

– Он его не ненавидит. Просто… хм, словом, это длинная история. – Они дошли до машины, Кевин достал ключи и открыл дверь. – Сейчас мы поедем к тебе, и ты сообщишь матери о своих планах, затем мы смотаемся ко мне домой.

– Хорошо, – сказал Дион. – Согласен.

– Впрочем, можешь мать не предупреждать. Тоже хорошо. Отплати ей. Пусть она немного испугается, пусть подождет на сей раз тебя.

– Мне бы хотелось так сделать, но лучше не надо.

– Тебе решать, – сказал Кевин.

Они влезли в машину, и Кевин вставил ключ в гнездо зажигания.

– Ремень.

Прежде чем Дион успел это сделать, они отъехали.

Комната Кевина выглядела необыкновенной. Такие ему приходилось видеть только в кино. Стены были оформлены причудливо и с фантазией: обклеены, возможно, подлинными плакатами старых фильмов ужасов вперемешку с металлическими знаками различного назначения – дорожными указателями с названием улиц, этикетками от коки. С потолка свисала красочная реклама сэвен-ап. Над внушительных размеров кроватью с водяным матрацем висели полки, заполненные большим количеством компакт-дисков и кассет, стоявших в два ряда. Рядом с телевизором, установленным прямо на полу, возвышался светофор, на котором последовательно переключались сигналы – зеленый-желтый-красный, а около него располагался настоящий рекламный щит магазинов Бартли и Джеймса. Дион, пораженный, остановился у двери.

– Ого.

Кевин усмехнулся.

– Клево, да?

Дион вошел в комнату.

– И где ты все это достал?

– Да уж постарался.

– Ты их…

– Украл, ты хочешь сказать? Нет. Это сделал мой дядя. Не все, правда. Только кое-что из этого. Он работал в департаменте транспорта в Сан-Франциско, но его оттуда турнули под задницу. Прежде чем уйти, он прихватил с собой пару сувениров. – Кевин засмеялся, показывая на светофор. – Не знаю, как ему удалось это заполучить.

– Как здорово!

– Ага. – Кевин смахнул со столика в горсть кучку монет, а также небольшую пачку банкнот. – Пошли, пора отваливать.

– Я думал, мы не сейчас поедем, ведь встреча назначена в девять.

– Да, но я не хочу здесь околачиваться весь вечер. Мы, найдем, чем заняться. Пошли.

Все закончилось тем, что они просто поехали вперед без всякой цели. Дион спросил, где находится винный завод семьи Пенелопы, и Кевин повез его по узкой дороге, которая шла вдоль подножия невысоких гор на выезде из города. Он остановил машину на мгновение, показав на большие белые ворота из сварной стали.

– За этими стенами находится территория тех, кто любит чавкать друг друга в пипиську.

Дион попытался хоть что-то рассмотреть по другую сторону ворот, но уже было темно, а фонари зажжены не были. Единственное, что ему удалось разглядеть, – это какие-то здания, смутно вырисовывающиеся на фоне темнеющих гор.

Они проехали мимо еще раз, но ничего не заметили.

– Брось ты, – сказал Кевин. – Никого там нет. Кроме того, нам лучше поторопиться. Пол, наверное, ждет.

«Бергер Кинг» был взят как будто прямо из «Американских граффити».[17] Сверкающее хромом и никелем заведение, с полами, выложенными плиткой, где клиентов обслуживали прямо в автомобилях. Официанты все одеты в униформу. Пол, разумеется, уже ждал, а с ним трое парней, которых Дион видел впервые. Они сидели рядом с Полом на капоте «мустанга». Когда Дион с Кевином вылезли из машины, Пол осклабился.

– Кого я вижу, да это же наши знаменитые приятели, друзья-педики.

Кевин слегка хлопнул его по спине.

– А ты что, уже начал ревновать?

Пол засмеялся и спрыгнул с капота.

– Клево, значит, все собрались. Готов поутюжить асфальт?

– Ага, – сказал Кевин.

– Отлично. Нам, наверное, на этот раз лучше поехать на двух машинах. – Он многозначительно посмотрел на Диона. – Народу слишком много.

– Хорошо, я поеду за тобой, – безразлично произнес Кевин.

– Увидимся на месте.

Две машины быстро тронулись по улицам Напы, снижая скорость до разрешенной только у известных мест, где устраивала ловушки дорожная полиция, то есть у тех перекрестков, где парни в голубом сидели и ждали, чтобы подловить ничего не подозревающих водителей. Торговые кварталы сменились жилыми, яркие огни рекламы уступили место слабому свету, в основном из освещенных окон домов. Расстояния между домами увеличились, дорога стала более извилистой, начинался пригород. Наконец «мустанг» затормозил перед большим дубом, густые массивные ветви которого свисали на тротуар.

Пол подождал, пока его приятели выйдут из машины, затем вылез сам. В руках у него был коричневый продуктовый пакет.

Дион и Кевин встретили их на половине пути между двумя машинами.

– Надеюсь, вам одежды не жалко, – сказал Пол. – Похоже, придется немного поваляться в дерьме. – Он сделал жест в сторону двухэтажного здания в викторианском стиле по другую сторону дуба. – Мой старик расположился лагерем в гостиной, в задней части дома, и, чтобы добраться до окна, нам придется продираться через деревья и кусты.

Все кивнули в знак понимания.

– Давайте сделаем это быстро. – Пол нырнул под дерево и исчез в темноте, а остальная четверка последовала за ним. Идти в темноте Диону было неудобно, но Пол, несомненно, знал дорогу. Он стремительно двигался между деревьями, огибая кусты, пока перед ними внезапно не обозначилась задняя сторона дома.

Они низко пригнулись и полезли между ветвями олеандрового дерева. Сквозь просвечивающиеся шторы, закрывающие большое двойное окно, было видно мерцающее голубое сияние телевизора и рядом неясные контуры мужской фигуры.

– А что, собственно, мы должны делать? – прошептал Дион.

– Увидишь, – осклабился Пол. – Пошли. – Он начал крадучись пробираться через кусты. Остальные следовали за ним, пока все не оказались прямо под окном. Приложив палец к губам, Пол открыл пакет. Внутри был предмет, над изготовлением которого он трудился все время после обеда.

Огромный пенис, вылепленный из глины.

Диону было трудно удержаться от смеха. Этот гигантский фаллос Пол водрузил на оконный карниз и, ухмыляясь, оглядел всех по очереди.

– Будьте готовы поднять бузу, – прошептал он.

В груди у Диона сильно застучало сердце. Он и представления не имел, какую цель преследует Пол, что он собирается делать. Но глядя на предмет, силуэт которого вырисовывался на фоне освещенного окна, ему хотелось расхохотаться.

– Ни звука, – предупредил Кевин.

Внезапно Пол выпрямился и двумя кулаками постучал в окно. В вечерней тишине стук этот прозвучал, как взрыв.

– Пососи меня, отец Ральф! – завопил он что есть сил.

Остальные ринулись прочь, рассеявшись в темноте.

Дион нырнул под куст рядом с Кевином. Он увидел, как раздвинулись шторы, священник выглянул и, увидев глиняный член, замер в шоке. Через несколько секунд с шумом распахнулась входная дверь.

– Я вас достану, подонки! – закричал отец Ральф. В руке у него была бейсбольная бита, которой он угрожающе размахивал.

– Пососи меня, отец Ральф! – подал голос Пол из-за куста.

Остальные дружно подхватили:

– Пососи меня, отец Ральф!

– Пососи меня, отец Ральф!

– Пососи меня, отец Ральф!

Дион засмеялся.

– Пососи меня, отец Ральф! – закричал он.

Священник побежал к ближайшему кусту, на звук голоса Пола.

– Спасаем задницы! – крикнул Кевин, и все пятеро побежали к машинам. Только кусты трещали.

– Я сейчас вызову копов, – кричал священник им вслед.

Когда они выскочили на улицу, сердце Диона колотилось так, как будто было готово выпрыгнуть из груди. И он все еще продолжал смеяться.

– Вот это здорово!

– Сматываемся! – приказал Пол, вскакивая в свою машину. – Следуйте за мной!

– Поехали! – сказал Кевин.

Дион вскочил на сиденье рядом. Он не помнил, чтобы ему приходилось так веселиться. Такое случается только в фильмах. И уж определенно в его жизни подобного никогда не было.

Взвизгнули шины. Это два автомобиля одновременно рванули с места.

Когда Дион возвратился домой, огни все были погашены, хотя мамина машина стояла на своем обычном месте.

А рядом стоял красный «корвет».

Дион быстро глянул на исчезающие вдали огни стоп-сигналов машины Кевина. Слишком поздно. Он развернулся кругом.

«Ничего не случилось, – сказал он себе. – Она просто пригласила новую приятельницу, чтобы поболтать. Всего лишь поболтать. Вот и все».

Но если это так, то почему же везде погашен свет?

Осторожно ступая по гравиевой дорожке, на цыпочках он подошел к входной двери. Она была заперта, но у него был ключ. Он вытащил бумажник, достал ключ из кармашка позади банкнот и открыл дверь.

Теперь уже было совершенно ясно, что мать в своей спальне.

И не одна.

Он стоял не двигаясь. Значит, это все-таки оно. То самое. Она начала все сначала. А еще лапшу на уши вешала насчет того, что переворачивает новую страницу в своей жизни. Говорила и сама не верила ни одному своему чертову слову.

Значит, опять придется сматываться из этих мест. Куда же на сей раз?

И как скоро все это случится? Сколько пройдет времени, прежде чем она все здесь к черту поломает и ее опять выгонят с работы?

Он начал осторожно красться по деревянному полу к своей комнате. Двигался беззвучно, этому он научился уже давно. В застоялом воздухе чувствовался едкий запах виски. Как ему хотелось сейчас быть одним из тех крутых, которым все безразлично, которые могут просто плыть по течению и принимать вещи такими, какие они есть. Но он не был одним из таких, просто не мог.

Дион закрыл дверь своей комнаты, снял одежду и забрался в постель. Громкая беседа двух нетрезвых людей, обрывки которой он мог слышать вначале, когда вошел в дом, сейчас превратилась в нечто другое. Через тонкую стенку был отчетливо слышен гулкий скрип кроватных пружин, который сопровождался короткими высокими захлебывающимися нотками вскриков. Скоро мать начнет свою традиционную ночную серенаду: «О Господи, как мне хорошо! Какой ты хороший!.. Ты такой хороший!.. Да!.. Да!.. Хороший! О Господи!.. Ты такой… О Господи, ты такой большой!.. О Господи!» Он знал это все наизусть. Это никогда не менялось. Мать никогда не называла имен мужчин, которых приводила в дом, и он бы не удивился тому, что она просто их не знала.

Дион накрылся одеялом с головой и заткнул уши, пытаясь хотя бы приглушить звуки, но куда там. Вопли становились громче. «Это что, она так получает удовольствие? – размышлял он. – Эти выкрики что-то значат, она действительно так чувствует, или это просто ритуал, часть действия?» Он до сих пор не мог этого понять.

Закрыв глаза, он попытался сконцентрировать свое внимание на чем-нибудь другом, отвлечься от представления, разыгрывающегося в соседней комнате, но это было невозможно.

Сейчас он ненавидел свою мать.

Говорят, тинейджеры бунтуют против родителей, сознательно отказываясь от их системы ценностей в попытке сохранить свою собственную индивидуальность. Это звучит хорошо, но только на уроке психологии, а в действительности он совершенно не ощущал себя восстающим против чего-либо. Тем не менее у него были серьезные подозрения, что его постоянная неловкость и напряженность в общении с людьми, в особенности с девушками, есть реакция на «слишком свободный, до чрезвычайности» стиль жизни его матери.

Может быть, именно поэтому он до сих пор не имел ни с кем сексуальной близости.

Разумеется, Дион не признался бы в этом открыто, не поделился бы даже с Кевином, но это было правдой. Достаточно того, что он осознавал это. При этом юноша убеждал себя, что это даже хорошо, что лучше подождать, когда найдешь человека по душе, но ведь это было только оправданием, и он знал это. Конечно, прекрасно, что у него такие высокие моральные принципы. Он слегка успокаивал себя тем, будто он сознательно принял решение поступать именно так, но на самом деле он был такой же, как все остальные. Он никогда бы не отказался от секса, ухватился бы за это с радостью, если бы такой шанс представился.

Только такого шанса никогда еще не было.

Да к тому же, может, он бы и не воспользовался представившейся возможностью. Совсем не обязательно. Существует мнение, что дети так называемых либеральных родителей в вопросах секса чувствуют себя много свободнее, но Дион по себе знал, что не в этом дело. Напротив, зная интимную жизнь своей матери во всех деталях, он чувствовал отвращение к сексуальному акту, он отторгал его от себя, вместо того чтобы испытывать восторг и гореть желанием. А кроме того, сравнивая пошлые утренние реплики матери с восторженными ночными стонами, молодой человек приходил в ужас.

– Ты такой хороший! – снова раздалось из соседней комнаты. – Такой большой!

Он еще плотнее зажал уши и так уснул.

Дион проснулся среди ночи, чтобы сходить в туалет, и вышел в коридор, где… столкнулся с маминым «гостем».

И в испуге отскочил назад.

– Извини, – произнес «гость» сонно, ухватив Диона за плечи. – Я тебя не заметил.

Он выглядел очень неплохо – как все они, разве не так? – высокий, мускулистый, с черными, густыми, курчавыми волосами и с красивыми усами. Он был совершенно голый.

Дион смотрел, как он вошел в спальню матери и закрыл за собой дверь.

Утром он, видимо, ушел, поскольку, когда Дион проснулся и вышел на кухню к завтраку, мама была уже там, читала газету и пила кофе. Она подняла на него глаза, делая вид, что ничего чрезвычайного не произошло. Как будто абсолютно ничего не случилось.

– Во сколько ты пришел вчера вечером? – спросила она бодрым голосом.

– Около одиннадцати, – ответил он.

Он прошел к столу, отрезал два кусочка хлеба от лежавшего там батона, опустил их в тостер и нажал ручку вниз.

– Ну и как повеселился?

«Ну а ты?» – хотел спросить он, но просто кивнул и достал из холодильника масло.

– Ночью мне было трудно уснуть, – многозначительно добавил он. Мама, похоже, пропустила это замечание мимо ушей, и он налил себе стакан апельсинового сока.

Сегодня мать была с ним мила, все следы враждебности последней недели исчезли, но почему-то он чувствовал от этого себя даже хуже. Он вспомнил приятеля, оставшегося в Аризоне, который всегда повторял, что девушки обращаются с ним как с грязью и все, что им нужно, так это «хорошо потрахаться».

Его гренки выскочили из тостера, он намазал их маслом и сел за стол напротив мамы. Она улыбнулась ему.

– Чем ты хочешь заняться сегодня?

– Не знаю, – пробормотал он.

Она открыла страницу в газете, где были объявления о развлечениях, и углубилась в чтение.

– Мы сейчас найдем что-нибудь.

Продолжая медленно жевать, он кивнул.

Эйприл читала, а сын смотрел на нее. Его взгляд вдруг сконцентрировался на маленьком красном пятне на правом рукаве ее халата.

Это было похоже на кровь.

Глава 14

Лейтенант Хортон рассматривал то, что осталось от Рона Фаулера.

Рассматривал его останки.

С большим трудом это месиво из кровавого мяса и костей, которые были разбросаны по цементному полу, можно было назвать человеческим телом. Все это выглядело как объедки, остатки трапезы какого-то гигантского чудовища, которое, не прожевав до конца, выплюнуло свою пищу изо рта.

Он отвернулся, потому что в желудке начались спазмы. Вспыхнул свет – фотограф сделал очередной кадр. Хортон отошел немного назад, довольный по крайней мере тем, что здесь установили несколько вентиляторов, которые хоть как-то разгоняли зловонный запах.

– И как по-вашему, он давно мертв? – спросил он, повернувшись к следователю.

– Пока не произведена экспертиза, сказать трудно, но я предполагаю, дня два. От силы три.

Джек Хэммонд, детектив, присланный ассистировать Хортону в расследовании, продолжал допрашивать Джоверта Паулинга, полного коротышку, владельца завода.

– Как получилось, что вы не заметили этого два или даже три дня?

– Что значит «как получилось»? Не заметили, и все.

– Но машина Фаулера все это время находилась на стоянке.

– Что вы хотите от меня услышать? – Лицо коротышки стало красным. – В это время года у нас самая напряженная работа. Когда мы приехали утром, Рона здесь не было. Мы решили, что он уже ушел. Вечером он не появился, и нам пришлось вызывать охранника, чтобы его заменить. Но как только стало известно, что он пропал, мы немедленно позвонили вам.

– И что же, никто не заметил тело? Никто, несмотря на все ваши камеры и мониторы?

– В пещере камера не установлена. Мы как раз собирались забрать ее из ремонта. Но в это время года мы особенно не проверяем пещеру, не чаще раза в неделю. Вино бродит без нашего участия.

Хортон снова посмотрел на останки, потом отвернулся. Закрыв на секунду глаза, он попытался силой воли остановить головную боль, зарождающуюся где-то сразу за бровями у висков, зная, что ее можно снять только двойной дозой сильного аспирина.

Нет, для такого дерьма он становится слишком старым.

В соседнем цехе дистилляции собралась группа рабочих. Они мерили шагами цементный пол и мрачно поглядывали в сторону пещеры. Хортон увидел приближающегося шефа, Гудриджа, рядом шел капитан Фернер. Оба молча ему кивнули.

– Ну, так что здесь стряслось? – произнес капитан, доставая блокнот.

Хортон кратко изложил то, что ему было известно. Оба, Гудридж и Фернер, слушали не прерывая, не задавая никаких вопросов, хмуро взирая на кровавое месиво.

– Какие-нибудь версии? – проговорил шеф после небольшой паузы.

Хортон пожал плечами.

– По характеру преступления можно предположить, что мы имеем дело с отправлением какого-то культа, связанного с жертвоприношениями в виде животных и людей, хотя, как вы сами можете видеть, на месте преступления куда больше беспорядка, чем бывает после обычных ритуальных действий. Когда я вернусь в управление, то первым делом проверю на компьютере всех наших местных чокнутых, а Хэммонд опросит рабочих завода.

Шеф кивнул.

– Я хочу только, чтобы вы держали все это в строгом секрете, насколько это возможно, – сказал он. – Если газетчики пронюхают, они раззвонят повсюду и, конечно, все преувеличат…

– Что значит «раззвонят, преувеличат»? – спросил Паулинг, подходя к ним. – Что тут можно преувеличить? Тот факт, что на мой завод проникли сатанисты? Что они пили мое вино и в цехе брожения совершали жертвоприношения с животными? Или то, что они убили, да не просто убили, а разорвали на части моего охранника?

– Из этой истории легко раздуть сенсацию, – начал шеф.

– Это и есть сенсация! Господи, что вы собираетесь делать? Замять все это, сделать вид, что ничего не случилось? Но это случилось! И случилось на моем заводе! Мои чертовы ботинки перепачканы этой чертовой кровью и оставляют следы на этом чертовом полу. – Он наставил указательный палец на шефа. – Плевать я хотел, пронюхают про это газетчики или нет. Единственное, что мне надо, – это чтобы вы поймали эту мразь.

– Значит, вам плевать? – усмехнулся шеф. – А как же пойдет ваша торговля, когда покупатели узнают, что сатанисты для своих ритуалов облюбовали ваш завод?

– Джентльмены, – вмешался Хортон, почувствовав нарастающее напряжение, – спорить бессмысленно. Мы все хотим одного и того же. Нам нужно задержать тех, кто это сотворил, и поэтому я думаю, лучше всего действовать в согласии.

Шеф холодно посмотрел на него.

– Я не нуждаюсь в ваших советах, лейтенант. Представьте, я и без вас знаю, как себя вести при расследовании.

Хортон согласно кивнул, проглотив реплику, которая чуть не сорвалась с его губ. Она касалась в основном матери шефа. На секунду его ослепила вспышка фотографа, он зажмурился, а когда открыл глаза, то снова увидел бренные останки охранника, а среди них лоскут, оторванный от рубахи и вымокший в крови, который трепыхался на ветру, поднимаемом вентилятором. Хортон снова отвернулся.

«Да, – уже не в первый раз подумал он, – стар я становлюсь для такого дерьма. Стар».

Глава 15

– Ариадна, – проговорил мистер Холбрук хорошо поставленным голосом, вышагивая перед классом, – была принцессой Фив, и она…

– Крита, – сказал Дион.

Учитель замолчал, перестал ходить и уставился на него. Взгляды остальных проследовали за учителем.

– Что? – спросил мистер Холбрук.

– Крита, – робко повторил Дион. – Ариадна была принцессой Крита. А вы сказали Фив. – Он был смущен и смотрел вниз, на парту, на свои руки, уже жалея, что выскочил с этой поправкой. И зачем это нужно было вылезать, исправлять оговорку преподавателя? А кроме того, он не понимал, откуда ему стало известно, что учитель сказал неправильно.

Мистер Холбрук кивнул.

– Ты прав, Дион, я действительно ошибся. Спасибо.

Урок продолжился.

Двадцать минут спустя прозвенел звонок. Учитель, который в это время что-то писал на доске, прервался на середине предложения и начал вытирать с пальцев мел. Школьники вскочили и заторопились к двери, захлопывая на ходу книги и рассовывая по карманам ручки.

Мистер Холбрук обернулся.

– Дион, – сказал он, – задержись на минутку, я хотел бы с тобой поговорить.

У выхода из класса галдели ребята.

– Я подожду в коридоре, – сказал Кевин, проходя мимо.

Дион поймал взгляд Пенелопы, и на душе у него потеплело.

Когда класс опустел, преподаватель подошел к своему столу и сел на вращающийся стул. Откинувшись назад и сцепив пальцы, он посмотрел на Диона.

– Должен отметить, – произнес он, – что у тебя весьма глубокие знания по классической мифологии.

Дион неловко переминался с ноги на ногу.

– Не думаю, что очень глубокие.

– Да нет же, именно очень. И я хочу, чтобы ты знал: для тебя можно организовать свободный график занятий по этому предмету. На моих уроках тебе скучно, это совершенно ясно. Это ведь всего лишь вводный, обзорный курс для начинающих. Я думаю, тебе следует проработать углубленный курс.

– Нет, – быстро ответил Дион.

– Не торопись. Подумай над этим. Я не знаю, какие у тебя планы на будущее, но могу заверить: это мероприятие существенно улучшит показатели в твоем транскрипте.[18]

Через приоткрытую дверь из коридора доносились обрывки разговоров, крики, хлопанье дверей шкафчиков. Звуки, возвещающие о том, что пришло время обеда. Дион беспокойно посмотрел в сторону двери.

– Хорошо. Я подумаю об этом.

– Обсуди это со своими родителями. Скажи им, я считаю, что на этом курсе ты просто теряешь время.

– Я обсужу, – сказал Дион, пятясь. – Я передам. – Он поднял с крышки парты свои вещи.

Мистер Холбрук улыбнулся.

– Понимаю, сейчас время обеда. Иди. Иди скорее. Но обещай мне, что ты обдумаешь эту возможность, хорошо? Более подробно мы поговорим об этом позднее.

– Хорошо, – пробормотал Дион. – Хм… спасибо. До свидания.

Он вышел из класса. В холле, у одного из шкафчиков, стояли Кевин, Пенелопа и ее подруга Велла. Дион чувствовал, что они говорили о нем, и это делало его неимоверно счастливым. Он поторопился к ним, но Пенелопа, увидев его, только помахала рукой, кивнула Кевину, и они с подругой исчезли в людском потоке, струящемся по коридору по направлению к кафетерию.

– В чем дело? – спросил он Кевина.

– Ты что, ревнуешь?

У него и в мыслях такого не было.

– Не беспокойся, – засмеялся Кевин. – Она твоя, с потрохами. Я не собираюсь ее кадрить. Просто поговорил, вот и все.

Дион усмехнулся.

– Конечно, ведь тебе нужна ее подруга. Верно?

– Что верно, то верно. Тут ты попал в точку. А теперь пошли. Мы и так опаздываем, сейчас там уже полно народа.

Они двигались к кафетерию, прокладывая себе путь через толпу.

Дион стоял в очереди за Кевином и силился расслышать, о чем рядом говорят двое парней спортивного вида. Это были откровения явно сексуального свойства. Кто-то легко тронул его за плечо. Все его тело сразу же покрылось мурашками. Он обернулся.

Это была Пенелопа (как он и надеялся и одновременно боялся). Только сейчас Дион обратил внимание на восхитительную нежность ее кожи и естественный яркий цвет губ. Она улыбнулась, и в ее глазах он разглядел смутный намек на участие.

– Что там у тебя случилось с мистером Холбруком? – спросила она. – Какие-нибудь неприятности?

Дион изучал ее лицо. Это ее заботит? Ее это интересует? Его ладони вспотели, и он вытер их о джинсы.

– Он сказал, что мне нужно пройти углубленный курс мифологии, но, поскольку такого здесь нет, он предлагает свободный график обучения, – произнес он, стараясь не выдавать голосом волнения.

Ее озабоченность переросла в тревогу.

– И ты согласился?

Это ее интересовало.

– Нет, – улыбнулся он.

Густая краска начала распространяться по ее щекам.

– Это только… я имела в виду… хм, я…

Кевин просунул свою голову между ними.

– Ты ей нравишься, вот в чем дело. Ну, что молчишь? Ведь правда? Господи, почему бы не взять и не сказать прямо?! Я устал от всего этого. Сначала я наблюдаю, как вы ходите вокруг да около, причем не меньше полутора часов, затем всю оставшуюся неделю мне приходится выслушивать его предположения, что бы твои намеки означали. Ты ему нравишься. Он тебе нравится. Вы оба нравитесь друг другу. Зачем же это скрывать? Кому это надо?

Теперь и Дион, и Пенелопа покраснели и сконфузились. Они стояли молча, не глядя друг на друга, не зная, что сказать.

– Может быть, ты сядешь с нами? – спросил Кевин. Вопрос этот, разумеется, должен был задать Дион.

Пенелопа бросила взгляд на Диона.

– Я собиралась сесть с…

– Ну так приведи ее с собой, – сказал Кевин и сделал им знак двигаться вместе с очередью. – И давайте пошевеливаться. Мы задерживаем движение. – Помолчав немного, он добавил: – И пожалуйста, скажите, могу я еще что-нибудь для вас сделать?

Дион и Пенелопа одновременно посмотрели на Кевина, затем друг на друга и засмеялись.

Пенелопа заплатила за обед и пошла за Веллой, которая приносила еду с собой из дома. Девушки присоединились к Диону и Кевину за столом в том углу, где обычно обедали старшеклассники. Вначале инициатива в разговоре принадлежала Кевину, он очень грамотно втянул всех троих в дискуссию, но вскоре компания разделилась: Кевин принялся оживленно что-то обсуждать с Веллой, а Дион остался как бы один на один с Пенелопой.

Он быстро выпил свою коку, едва прикоснувшись к гамбургеру. Взгляд его был прикован к Пенелопе. Он ожидал, что разговор у них будет скованный, наполненный банальными штампами, вопросами типа «что ты больше всего любишь из еды?», «из музыки?», «из фильмов?», «а я вот то-то и то-то». Собственно, поначалу так и было, но потом все как-то пошло естественно, органично, без принужденности или фальши. Им не приходилось заниматься лихорадочными поисками предмета для разговора – а он очень этого боялся, – получалось как раз наоборот: каждый вопрос, каждый ответ, каждое замечание, каждый намек открывал для обсуждения все новые и новые темы. Проблемы, которую поднял Кевин, они, конечно, не касались, но у Диона почему-то все время сильно пульсировала в висках кровь.

Обед кончился до обидного быстро.

Прозвенел звонок на шестой урок. Кевин встал, выбросил мусор, оставшийся от обеда, в металлическую урну и, помахав на прощание рукой, скрылся. Велла тоже поднялась и убрала остатки еды, ожидая подругу на почтительном расстоянии. Все ребята вокруг торопились в свои классы.

Пенелопа бросила взгляд на Диона и отвела глаза.

– Что ты сегодня делаешь после уроков?

– В общем, ничего особенного. А почему ты спрашиваешь?

– Просто я подумала, что мы могли бы вместе позаниматься. Дело в том, что я плохо справляюсь с мифологией. А с этими титанами и олимпийцами вообще разобраться не могу. – Она улыбнулась. – Ну а поскольку ты в этом вопросе большой специалист, я решила обратиться за помощью к тебе.

У нее не было никаких проблем ни по одному предмету, в том числе и по мифологии, и он это знал, но игру, разумеется, поддержал.

– Хорошо, – ответил он.

– Может быть, встретимся в библиотеке?.. – Она на мгновение задумалась. – Или, еще лучше, давай пойдем ко мне домой. Там, конечно, не так тихо, как в библиотеке, но зато намного удобнее.

– Конечно, – согласился он. – Я с удовольствием.

– У тебя есть машина?

Он смущенно покачал головой.

– Нет.

– Прекрасно. У меня тоже нет. Зато автобус идет прямо до нашего дома. Поедем на автобусе. А вечером одна из моих… ну, я хочу сказать, моя мама отвезет тебя домой.

– Пошли, – подала голос Велла. – Мы опаздываем.

Дион улыбнулся.

– Ты опоздаешь.

– Мы оба опаздываем.

– Значит, где встречаемся?

– После занятий у входа в библиотеку.

– Я буду там.

– Тогда до встречи.

Она поспешила к Велле, и обе девушки скрылись в холле.

Прозвенел второй звонок, а он все стоял и смотрел им вслед.

В автобусе разговор не клеился. Не то что за обедом. Дополнительную неловкость, видимо, создавало отсутствие Кевина и Веллы. То напряжение, которое существовало между ними прежде и которое им как-то удалось преодолеть за обедом, теперь выступило на первый план. Сейчас уже невозможно было поддерживать иллюзию, что они всего лишь одноклассники, просто едут вместе позаниматься. Вся их беседа сводилась к быстрому обмену репликами – короткие, неуклюжие вопросы и столь же короткие ответы. Тем не менее их тяга друг к другу победила, и к тому времени, когда автобус затормозил перед воротами винного завода, они были уже чуть ли не приятелями, во всяком случае, вели себя так, как будто не стесняются друг друга.

Автобус медленно отъехал, а Пенелопа открыла ключом небольшой черный ящик, прикрепленный к низкой перекладине рядом с воротами, и быстро нажала на маленьком пульте серию кнопок. Затем закрыла ящик, и огромные ворота с низким рокочущим шумом поползли в сторону.

– Пошли, – улыбнулась она.

Дион вошел вслед за ней в стальные ворота, и они двинулись дальше по извилистой мощеной дорожке, обсаженной с обеих сторон деревьями, которые служили естественным забором. Однако вскоре дорожка оборвалась, и перед ними открылся виноградник – далеко вперед простирались параллельные ряды кустов, подпертых колышками. В дальнем конце этого огромного двора он увидел дом Пенелопы и примыкающие к нему заводские здания.

Дион присвистнул.

– Здорово!

Пенелопа усмехнулась.

– Я никогда ничего подобного не видел, – вырвалось у него.

Высокие ионические колонны, которые окаймляли перистиль,[19] отделяли винный завод от автомобильной стоянки. Позади нее были видны три заводских здания в неоклассическом стиле, располагавшиеся ступенями. Все, однако, было выполнено очень по-современному. Когда они подошли ближе, он смог разглядеть встроенные металлические корпуса кондиционеров, зеркальные оконные стекла, двери служебных помещений с кодовыми замками, но издали комплекс выглядел, как часть греческого античного города, расположившегося на вершине холма. Дом отличался от заводских зданий: он был выстроен в колониальном стиле, типичном для Америки, но с определенными элементами античной архитектуры, поэтому не портил общего приятного впечатления.

Дион вспомнил маленький домик, который снимали они с матерью. Неужели люди могут жить среди такой роскоши? Он посмотрел на Пенелопу. Его внезапно испугала разница в их положении, которая показалась ему сейчас просто огромной.

Девушка взглянула на него и улыбнулась.

Он тоже попытался изобразить улыбку, лихорадочно соображая, что бы такое сказать, дабы не выглядеть дураком, и наконец откашлялся.

– Я тут как-то просматривал туристскую карту винных заводов, а вас не нашел.

– А мы туристов сюда не пускаем, – объяснила она. – Здесь вообще посторонние бывают очень редко.

– Вот как? – Диона это удивило. Казалось, этот винный завод был специально выстроен, чтобы привлекать туристов. Нестандартное расположение зданий, псевдогреческая архитектура – все это должно было бы вызвать несомненный интерес, гораздо больший, чем предприятия Эдингера, Скалии или любые другие обычные винные заводы, предлагаемые туристам для посещения.

Он нахмурился.

– В таком случае почему все это выглядит так… Почему завод выглядит таким образом?

Пенелопа пожала плечами.

– Так пожелали владелицы завода.

Дион снова посмотрел на комплекс зданий и внезапно почувствовал неприязнь. Восхищение и интерес, испытанные им всего несколько секунд назад, вдруг пропали. На него неожиданно накатила волна антипатии, даже отвращения. Он ощутил это почти физически. Юноша быстро отвернулся, но Пенелопа заметила внезапное изменение выражения на его лице.

– В чем дело?

Он махнул рукой, показывая, что все в порядке.

– Ничего. – И снова бросил взгляд на здания винного завода. Ему стало страшно. Тело покрылось гусиной кожей, он вспомнил, что на прошлой неделе с ним было то же самое, когда, остановившись на некоторое время по дороге домой, он смотрел на горы.

Дион кашлянул, пытаясь подавить смущение.

– Пошли.

Пенелопа кивнула и двинулась вперед. Они прошли мимо виноградника с бригадами сборщиков, через автостоянку и дальше по дорожке к дому. Страх прошел так же внезапно, как и возник, и к тому времени как они приблизились к ступеням, ведущим к входным дверям, от него не осталось и следа.

– А вот и мой дом, – объявила Пенелопа.

Дион посмотрел на трехэтажный особняк.

– И ты что, всегда здесь жила?

– Всю жизнь.

– У вас, наверное, большая семья.

– Нет. Только я и мама.

– Но твой папа… Значит, он не…

– Нет.

– То есть вас здесь только двое, в таком огромном доме?

– Нас не двое. Мои остальные… хм, остальные владелицы завода здесь тоже живут.

Дион кивнул, не сказав ничего.

Пенелопа остановилась и повернулась к нему.

– Я знаю, что болтают ребята, – произнесла она, понизив голос, – но я не лесбиянка.

Дион почувствовал, что краснеет.

– Я никогда и не верил этому.

– И ни одна из живущих здесь женщин тоже, – добавила она твердым голосом.

Выражение ее лица было очень серьезным. Она казалась сейчас гораздо старше своих сверстниц.

– Послушай, – продолжила Пенелопа, – все эти наши ребятишки – мальчики и девочки – проходят стадию полового созревания, и им все время мерещится что-нибудь этакое. Так вот, я должна заявить, что ничего подобного здесь нет. Да, эти-женщины живут вместе. Но объединились они на чисто деловой основе. Именно так. Мы все живем в одном доме, но он большой, и нам здесь удобно. Наш винный завод вовсе не секс-клуб определенного сорта или что-то в этом роде. Ничего подобного здесь не происходит и никогда не происходило. Должна предупредить тебя, что все женщины, живущие здесь, убежденные феминистки, но это совсем не то, что думают о них люди, в этом нет ничего плохого. Они резковаты в общении, но так и должно быть. Ведь они занимаются бизнесом. И все, чего они достигли, они достигли своим трудом, своими силами. Им никто не помогал и не помогает. В самом начале, когда они приехали сюда и искали места на винных заводах, их никуда не брали. Они решили создать это предприятие назло мужчинам, как бы в пику им, но это совсем не говорит о том, что они лесбиянки. – Она остановилась, чтобы перевести дух.

Дион мягко улыбнулся:

– Мне абсолютно безразлично, даже если бы они были лесбиянками. Что же касается тебя, то меня бы сейчас здесь не было, если бы я думал, что ты лесбиянка.

Теперь наступила ее очередь покраснеть.

Они помолчали некоторое время. Руки Диона вспотели, и он украдкой вытер их о брюки.

Это был решительный шаг с его стороны. «Но я должен был сказать это, – думал он, – произнести вслух то, что переполняло меня все это время. Пусть теперь Пенелопа знает, что нравится мне и нравится давно. – Он облизнул губы. – Что она ответит? Как отреагирует?» Молчание затягивалось, и внезапно он понял, что совершил ошибку, что высунулся слишком рано.

Ее ответом было отсутствие ответа. Она решила на эту реплику никак не реагировать.

– Пить хочешь? – Ее голос был чуть нежнее, чуть мягче, чем до сих пор. У него слегка отлегло на сердце. Не глядя в глаза, она сделала ему знак подниматься по ступеням.

– Там в холодильнике есть сок.

Он чувствовал облегчение, но одновременно и некоторое разочарование. Каких-то определенных свидетельств взаимности он пока не получил, но и отвергнут тоже не был. Так что для начала вполне достаточно.

Он кивнул.

– Звучит заманчиво.

Они вошли внутрь.

Интерьер дома впечатлял меньше, чем внешний вид. Дион ожидал увидеть какие-нибудь музейные экспонаты, антиквариат, к которому страшно прикоснуться, а вместо этого обнаружил смешение всевозможных стилей, в большинстве своем современных, причем ни один из них не соответствовал той грандиозной архитектуре особняка, которая поразила его, когда они к нему приближались. Здесь было комфортно, прочно, стабильно, комнаты теплые и уютные. В гостиной сразу бросился в глаза телевизор с большим экраном, на низком деревянном столике, инкрустированном белыми плитками, были разбросаны дневные газеты. На подлокотнике дивана лежал раскрытый роман Даниелы Стил в бумажной обложке. Рядом с дверью стояли две пары женских туфель.

Дион чувствовал себя почти спокойно. Семья Пенелопы, наверное, богатая, но живут они так же, как и все остальные.

– На кухню вот сюда!

Он прошел за Пенелопой на кухню, где среднего возраста женщина, одетая в линялые джинсы и простую белую блузку, нарезала на кухонном столе сладкий перец. Когда они вошли, она вскинула голову, обменялась быстрым взглядом с Пенелопой, а затем ласково улыбнулась Диону.

– Добрый день.

Дион с улыбкой поклонился.

– Добрый день.

– Дион, это моя мама. Мама, это мой приятель Дион.

Мать Пенелопы была совсем не похожа на свою дочь. Щуплая и темноволосая (в то время как дочь была высокая блондинка), с совершенно обычным незапоминающимся лицом, резко контрастирующим с бросающейся в глаза красотой Пенелопы. Кроме того, она была старше, чем он ожидал, и казалась изнуренной заботами. Единственное, что было общим у матери и дочери, – это природная сдержанность.

– Хотите чего-нибудь попить?

– Да, – сказала Пенелопа. – Сок?

– У нас есть виноградный. Только сегодня отжатый.

– Прекрасно.

Мать Фелиция открыла дверцу белого холодильника и вынула большой кувшин, до краев наполненный виноградным соком.

– Откуда вы приехали, Дион? – спросила она, осторожно ставя кувшин на стол и доставая из буфета два стакана. – Я знаю, что вы нездешний.

– Из Аризоны, – сказал Дион.

– Вот как? А откуда именно?

– Меса. Это рядом с Финиксом.

– Я знаю Месу. У меня была подруга из Скоттсдейла, мы с ней учились в школе. – Она протянула стаканы, сначала ему, потом Пенелопе.

Пенелопа улыбнулась. Мать Фелиция всегда умела делать так, чтобы человек чувствовал себя легко и свободно. Из всех матерей она была самой доброй, самой участливой. Именно она всегда успокаивала бурю, которая поднималась после того, как мать Марго отчитывала за что-нибудь Пенелопу. Пенелопа была рада видеть, что ее мать, кажется, Диону понравилась, и наоборот.

Дверь отворилась, и в кухню шумно вошла мать Дженин, Она сняла рабочие перчатки, задев при этом оконную раму, и начала свое обычное:

– И зачем это… – Но, увидев Диона, остановилась на половине фразы и улыбнулась: – Привет.

– Это Дион, – сказала мать Фелиция. – Приятель Пенелопы.

– Дион? – Улыбка матери Дженин стала шире. Она потянулась, взяла его за руку и нежно пожала. – Очень счастлива познакомиться с вами. Очень. Я… тетя Пенелопы, меня зовут Дженин.

– Добрый день, – сказал он.

Увидев, что матери обменялись открытыми взглядами и одобрительными улыбками, Пенелопа покраснела, но глаза не отвела. Она была смущена, но одновременно и горда. Еще ни разу она не приглашала мальчика к себе домой, и ей было приятно, что первым, кого она выбрала, оказался Дион – хорошо воспитанный молодой человек, приятной наружности и с приятными манерами, уважительный, и что матери его явно одобрили.

– Не хотите пройти посмотреть винный завод? – спросила мать Дженин. – Я бы с удовольствием…

– Нам надо заниматься, – поспешно произнесла Пенелопа.

– Мы можем позаниматься и после, – предложил Дион.

– Нам нужно заниматься, – повторила она твердо.

Он кивнул.

– Хорошо, – согласился он. – Хорошо. – Он протянул пустой стакан матери Фелиции. – Спасибо.

Некоторое время стояла тишина. Дион сознавал, что все на него смотрят, и испытывал от этого неловкость. Он переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать, пока его не выручила Пенелопа, предложив пойти в сад.

– Мы будем заниматься в саду? – спросил Дион.

Она засмеялась.

– Я покажу тебе. Пошли.

Он попрощался с двумя женщинами и последовал за Пенелопой. Ничего особенного, кажется, не случилось, но у него было такое чувство, что он прошел своего рода испытание. Он шел за Пенелопой и никак не мог понять, понравились ему ее мать и тетка или нет.

Они прошли через библиотеку, Пенелопа отодвинула большую раздвижную стеклянную дверь и вышла наружу.

Глава 16

Френк Дуглас был барменом. Причем очень давно – тридцать три года из своих пятидесяти шести. И хотя диплома психолога у него, ну конечно, не было, находясь за стойкой, он довольно хорошо научился распознавать людей. Каждого индивидуально и толпу в целом. Он разливал выпивку, вытирал бокалы, вел поверхностную беседу с кем-нибудь из разговорчивых постоянных клиентов, но одновременно измерял, оценивал, прикидывал. И так все время. Он был похож на радиолокационную антенну, зондирующую окружающее пространство.

А вот эта публика была странной и непонятной.

Он налил себе минеральной воды и выпил залпом половину бокала. В последнее время вечерние посетители вообще стали какими-то непонятными. Его бар «Пионер» обычно привлекал уравновешенных клиентов, тех, кто хотел пропустить после работы и пообщаться вечером друг с другом. В большинстве своем это были солидные любители пива из рабочих. В последние несколько недель состав клиентов постепенно начал меняться. Нет, даже не состав. Потому что люди оставались теми же. Они носили ту же одежду, ездили в тех же автомобилях, приходили и уходили в то же время, что и прежде. Но они изменились как-то внутренне, и одновременно изменилась обстановка в баре. Ведь как было прежде – здесь был настоящий дискуссионный клуб. Подробно обсуждались все спортивные события уик-энда, разного рода домашние дела, покупки. Теперь все это куда-то ушло. Разговоры стали спокойными, менее открытыми, более личными, даже можно сказать интимными. И чаще всего беседовали двое, обычно мужчина и женщина.

И самое главное, большинство клиентов пили не пиво, а вино.

Много вина.

Френк допил минеральную воду, сполоснул бокал и прошелся взглядом по кабинкам в задней части бара. Когда-то постоянно пустовавшие, они стали теперь весьма популярными и всегда были заняты. Люди сидели там в полумраке очень близко друг к другу.

Это было самое странное. Большинство из них знали друг друга многие годы, они были друзьями или хорошими знакомыми. Это были приятели по бару, они приходили сюда пообщаться друг с другом, а любовные дела устраивали где-то в других местах. Теперь же внезапно каждый из них нашел женщину. Они вели себя так, как старшеклассники в период течки.

Вот этого-то Френк и не мог понять.

По знаку кровельщика Джоша Олдриджа он достал из холодильника еще одну бутылку вина и поставил перед ним на салфетку.

И еще в одном он никак не мог разобраться: у него было такое ощущение, что под внешним спокойствием скрывается едва сдерживаемый шторм. Это было странное чувство, необъяснимое чувство, и оно не проходило, с каких бы разумных позиций он ни пытался его оценить. В баре стоял слабый гул, все разговаривали тихо, пары ласкали друг друга в кабинках, но, несмотря на это, у него было такое впечатление, что достаточно очень легкого возмущения, чтобы возбудить их всех, чтобы на поверхность немедленно вырвалась жестокость, скрывающаяся до поры до времени под внешним лоском.

Где только ему не доводилось служить барменом, в каких только городах и весях. Он смешивал напитки в дискотеках и панк-клубах, в барах для ковбоев и рокеров. Уж кто-кто, а он почуять опасность умел. И хотя сегодня вечером его клиенты были вежливыми, вели себя вполне прилично и, казалось, искали только общения друг с другом, он чувствовал, что они ищут чего-то большего. Чего-то порочного, связанного с насилием.

И это его пугало.

Глава 17

На скалистой вершине располагались здания совсем не такие, как на винном заводе Аданем. Другие. Величественные сооружения с высокими дорическими[20] колоннами, которые поддерживали тяжелые антаблементы,[21] декорированные причудливо резанными фризами.[22] Три здания стояли вплотную друг к другу – в середине большое, а с обеих сторон к нему примыкали два поменьше. Перед средним зданием стояла очередь – одни мужчины, – длинная очередь, которая, причудливо извиваясь, спускалась вниз по голому склону. Каждый держал в руках корзину – а большинство по две – с фруктами и плодами недавних смертоносных развлечений.

Он не хотел иметь с этими людьми ничего общего. Хотелось есть, и очень, но эти фрукты и прочее содержимое корзин ему не были нужны. Пища, которую он жаждал, находилась далеко внизу под храмами, в долине.

Храмы. Вот что это были за здания.

Он повернулся и, не обращая внимания на очередь, побежал вниз с горы. Не бежал, а летел. У него была сила и ловкость, которые казались ему естественными, но в то же время он сознавал, что они сверхчеловеческие. Он пролетал большие расстояния над неровной поверхностью, и ноги сами собой обретали точку опоры. Он бежал, перепрыгивая с камня на камень.

И вот он уже у подножия горы и торопится к деревьям, за которыми луг. Он ощущал сладкий запах вина и мускусный аромат женщин.

Он опоздал. Праздник уже начался. Два бочонка с вином были наполовину пусты. По траве в беспорядке разбросаны бокалы, некоторые разбиты. Людей здесь собралось примерно сотня, они смеялись, выкрикивали что-то, пели. Они все были пьяны и большинство совершенно голые. На мягкой траве совокуплялись пары – мужчины с женщинами, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами.

Он выбежал в центр луга.

– Я здесь! – объявил он. Его громкий, гулкий голос эхом отдавался позади в горах.

Его окружили люди. Он вдруг понял, что этот праздник затеян в его честь. Ему сунули в руки огромный кубок с вином, и он мгновенно его осушил. Кубок был немедленно заменен другим, потом еще и еще, пока он не выпил десятый. И все равно жажда не погасла.

Он почувствовал себя обновленным, готовым удовлетворить наконец и голод.

Он пробуждался, его окутала густая смесь запахов – аромата вина, тяжелого мускусного благоухания женщин и мужского пота.

Он вгляделся в лица людей, стоящих перед ним. Ему сейчас нужны были двое.

Глаза выхватили из толпы две фигуры в широких балахонах – мать с юной дочерью. Он кивнул, и они обе скинули свое убранство. Женщина была полногрудая, а вся промежность покрыта густыми волосами. У дочери в этом месте пробивался легкий пушок, а грудь только начала созревать. Он сбросил с себя одежду одним легким движением, как будто вышел из нее. При виде его громадного органа две женщины застыли с расширенными глазами, трепеща от желания.

Первой он взял женщину. Наклонил к бревну и вошел в нее сзади. Остальные участники празднества весело наблюдали за действом. Она вскрикнула, дрожа от экстаза и радости, а его движения становились все более лихорадочными и грубыми. Окружающие обливали их вином, и женщина начала дергаться и взбрыкивать. Чувствуя приближение оргазма, он схватил ее голову и начал бить ею о бревно.

Она перестала дышать задолго до того, как он кончил, только кровь продолжала капать из ее разбитой головы.

А после на колени ему села дочь, и он насадил ее на свой кол, буквально разорвав пополам. Удовлетворение пришло к нему как раз в момент ее смерти, и он, издав торжествующий крик, вскочил на ноги. И тут вокруг него началась бойня. Визги удовольствия и экстаза смешивались и переплетались с криками боли, и эти звуки были для него, как самая прекрасная музыка. Он вдыхал в себя ароматы крови, секса и смерти и гордо смотрел вниз на изувеченные тела матери и дочери. Они были мертвы, но жизненная сила еще полностью их не покинула, и ноги их все еще трепыхались, как будто в экстазе.

Голова Диона вздрогнула на подушке, и он внезапно проснулся. Перед ним все еще стояла картина: юная девушка и ее мать дергались, покрытые спермой и кровью. Его затошнило от отвращения и страха. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и снова открыл. В комнате было почти совсем темно, ночные тени в углах были более пугающими, чем обычно. Он весь был потный.

И еще он был возбужден.

– Ну как прошел первый сеанс? Удалось забраться к ней под юбку и накормить сосиской?

Дион, не отвечая, захлопнул свой шкафчик.

Кевин усмехнулся:

– Ну давай же, чего ты. Уж мне-то рассказать можно.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не говорил о Пенелопе в таком тоне.

– Слышишь? – Кевин схватил за рукав проходящего мимо парня. – Оказывается, у них любовь.

Дион перехватил его руку.

– Эй, приятель, ведь я серьезно.

Улыбка исчезла с лица Кевина.

– Извини. Я просто пошутил.

– Ладно, оставим это.

– Но почему такая серьезность?

Дион пожал плечами, рассеянно перебирая книги.

– Не знаю.

– А все же?

– Сейчас будет звонок, – сказал Дион, меняя тему.

Они пошли.

– Поедешь с нами в пятницу? – спросил Кевин. – Мы собираемся на озеро Берриесса.

– Извини. Возможно, у меня как раз в это время будет свидание.

– Возможно? То есть ты хочешь сказать, что еще не знаешь? Ты что, ей ничего не сказал?

– Нет, – признался Дион.

– Ну, Дион, не будь же таким слабаком. Возьми и пригласи ее. Какие еще тебе нужны авансы, черт побери? Ты что, ждешь, что она сама явится к тебе и объявит, что без ума от любви, и только тогда ты пригласишь ее на обыкновенное свидание? Это несерьезно. Не обижайся, но если лесбиянка Пенелопа приглашает тебя на свой чертов винный завод и знакомит со своей мамой, ясно, что ты ей нравишься. Насколько мне известно, ты единственный парень в округе, которому удалось проникнуть за эти ворота.

Дион вскинул брови.

– Лесбиянка?

Кевин поднял вверх руки, с выражением оскорбленной невинности на лице.

– Это не я выдумал. За что купил, за то и продаю.

Они свернули к западному крылу.

– Значит, теперь ход за тобой. Понял? – сказал Кевин.

– Посмотрим.

– Что значит «посмотрим»? Едешь ты с нами в пятницу или нет?

– Надеюсь, что нет.

– Надеешься?

– Надеюсь.

– Я хочу слышать ясный ответ. Да или нет?

– Хорошо. Я с вами не поеду. Я пойду на свидание.

– Вот так всегда бывает, – воскликнул Кевин с притворной жалостью. – Находит парень девушку и сразу же забывает приятелей…

Дион засмеялся.

– Я могу устроить тебе встречу с ее подругой Веллой.

– Нет уж, лучше я куплю себе резиновую девушку, в ней больше жизни.

Толпа вокруг них поредела, все спешили в классы.

– Полагаю, пора и нам, – сказал Кевин. – Встретимся на мифологии.

– Я там обязательно буду.

Кевин засмеялся.

– Еще бы тебе не быть.

Дион и Пенелопа медленно шли по двору винного завода, залитого лучами осеннего солнца. Пенелопа рассказывала о винограде, о технике его выращивания, о гибридах. Дион внимательно слушал, рассматривая образцы, которые она демонстрировала. Вблизи виноград, из которого изготовляли вино, выглядел не так, как он предполагал. Он увидел сухие лозы, причудливо изогнутые, почти лишенные листьев. Даже сами плоды винограда не соответствовали его представлениям. Грозди должны были быть полные и обильные, окаймленные листьями, а здесь какие-то мелкие, невзрачные ягодки.

Они продолжали идти. Сбор винограда был на пару дней приостановлен – виноград должен окончательно дозреть, – и поэтому они сейчас здесь находились одни. Дорожка была узкая, а почва неровная и сухая, при движении тыльные стороны кистей их рук то и дело случайно сталкивались. И в эти мгновения Дион чувствовал нечто вроде уколов – по телу будто прокатывалась волна предчувствия чего-то восхитительного. Ему отчаянно хотелось пробить брешь в стене, разделявшей их, углубиться за ее пределы хотя бы на несколько дюймов. То есть просто взять ее за руку. Это казалось таким естественным и правильным, что он предполагал с ее стороны взаимность, но опасался что-нибудь испортить, поскольку опыта в таких вещах у него не было никакого. Ее лицо ничего определенного ему не говорило, а полагаться на интуицию Дион не отваживался. Ему не нужен был намек или обещание, ему нужна была уверенность, что она чувствует то же самое, что и он.

Они остановились в конце ряда. Дион прислонился к длинной поливальной трубе, вытер со лба пот и оглянулся.

– А там что? За стеной. – Он показал на каменный забор, который шел вдоль всего поля, исчезая позади дома и заводских строений.

– Не знаю, – ответила она быстро.

– Не знаешь?

Она покачала головой.

– Да ладно тебе, скажи. Мне можно. – Он проказливо улыбнулся. – Я не стану выдавать фамильные секреты твоей семьи.

Пенелопа в ответ не улыбнулась.

– Мне запрещено туда ходить.

– Запрещено? Почему?

Она повернулась к нему.

– Хочешь посмотреть, как мы делаем вино?

– Хм, конечно, – проговорил он угрюмо.

– Тогда пошли. – Не ожидая ответа, она пошла назад по тому же ряду, беззаботно помахивая руками. При этом движения ее казались заученными и какими-то слишком совершенными.

Дион посмотрел на забор. Что за территория находится за ним, если вопрос об этом вызвал такую реакцию? Она явно чего-то боится и не хочет ему рассказать, но это только раздразнило его любопытство. Он обязательно спросит ее об этом когда-нибудь, когда узнает ее немного получше, когда она не будет такой напряженной.

– Пошли! – оглянулась она и побежала.

Он бросился за ней. Они бежали, смеясь, довольно долго, почти до самого конца ряда. Дион остановился первым.

– Сдаюсь, – проговорил он, тяжело дыша. Затем наклонился и положил руки на колени. – Ух!

– Пробежек по утрам ты, конечно, не делаешь?

– Но зато хожу пешком в школу и обратно.

– Целых три квартала!

– Почему три? Больше шести.

Пенелопа засмеялась.

– Вот это достижение! Еще один Арнольд Шварценеггер.

Дион выпрямился, пытаясь выровнять дыхание. Он улыбнулся ей в знак того, что принимает шутку, но все же почувствовал себя немного уязвленным. Она, конечно, не хотела его обидеть, ее тон был абсолютно невинным, но Дион тут же дал себе клятву начать ежедневные пробежки и тренировки.

Она посмотрела на него.

– Готов?

Он кивнул.

– Тогда пошли.

Они двинулись вместе по дорожке и через шикарные двери из тонированного стекла вошли в главное здание. Не таким представлял себе Дион винный завод. Он думал, что там от пола до потолка все будет заставлено дубовыми бочками, что там полумрак, что слабый свет исходит только от незачехленных лампочек, свисающих с потолка. Именно такие винные заводы показывали в кино. Но они попали в стерильное белое длинное помещение, в передней части которого располагался небольшой кабинет со стеклянными стенами. Пол был выложен плитками на манер шахматной доски, а вдоль северной стены размещались ряды сияющих емкостей из нержавеющей стали. Рядом с одним из резервуаров лежал свернутый шланг, а в центре пола был устроен дренажный водосток.

Пенелопа кивнула женщине средних лет, сидящей за компьютером.

– Я только покажу моему приятелю, – объяснила она.

Женщина улыбнулась.

– Проходите.

Они вошли в открытую дверь.

– У нас сейчас что-то вроде экскурсии, – сказала Пенелопа и показала на ряд резервуаров. – Здесь происходит брожение. Обычно на винных заводах для этого используют деревянные бочки, но в наши дни это не является таким уж эффективным методом. У нас процесс брожения осуществляется здесь, а потом некоторые сорта для окончательного созревания мы переливаем в деревянные емкости.

– Зачем? – спросил Дион.

– Потому что дерево придает вину привкус. Красное дерево придает легкий, едва уловимый привкус; от дуба эффект получается более крепкий. Процесс брожения и созревания белых и розовых сортов вин проходит полностью здесь. А вот некоторые красные сорта созревают в дубовых бочках.

– Как профессионально ты говоришь, – улыбнулся Дион. – Настоящий эксперт.

– А чего же ты хочешь? Я здесь выросла.

– Догадываюсь. – Он оглядел помещение. – Тебе приходилось здесь работать?

– Не часто. Кое-что я иногда делаю, но они не хотят, чтобы я работала. А я не особенно и стремлюсь.

– А мама когда-нибудь давала тебе попробовать вино? Во Франции его пьют даже маленькие дети. Они употребляют его с любой едой. Сама-то ты пробовала?

– Нет, – кратко ответила Пенелопа. – Я не пью.

Дион этому был рад.

– Пошли, я покажу тебе давильный цех.

Пенелопа провела его вдоль рядов резервуаров и толкнула белую дверь в дальнем конце. Они прошли через другую точно такую же комнату, наполненную большими закрытыми металлическими резервуарами, где Пенелопа поздоровалась с двумя рабочими, а затем вошли в давильный цех.

Давильный цех тоже был современный, хотя и не столь стерильный. По размерам он был, как небольшой бакалейный магазин. Воздух здесь был пропитан запахом винограда, а на приподнятом деревянном полу виднелись пурпурные пятна. Все помещение было заставлено машинами различных типов и размеров. У противоположной стены стояли два устройства, похожие на электрические генераторы.

– Как видишь, старинным способом мы виноград не давим, то есть босыми ногами в бочку не становимся. Здесь смонтировано несколько прессов различных типов. Совладелицы завода купили их в порядке эксперимента, чтобы сравнить технологию. Прессы все действующие, и в разгар сезона их все используют. А большей частью работает вот этот. – Она похлопала ладонью по длинному металлическому цилиндру, подвешенному на массивной раме. – Пресс воздушного действия. Принцип работы у него отличается от всех остальных. Виноградное сусло здесь получается лучше всего.

– Сусло?

– Так называют виноградный сок, из которого потом получается вино.

– Понятно.

Они начали обходить цех, и Пенелопа открывала каждый пресс и объясняла, как он работает. После этого она повела его в огромную сырую комнату, похожую на пещеру, в которой почти до потолка громоздились сотни деревянных бочек. Вот оно. Именно таким он и представлял себе винный завод.

– Вот здесь созревает вино. После этого продукт разливается в бутылки и отправляется потребителям. Я покажу тебе наши аппараты розлива, но это в другом здании. Близко, совсем рядом. Бочки, на которые ты смотришь, расположены по годам. У нас здесь, в этом хранилище, содержится вино четырехлетней, пятилетней и шестилетней выдержки. Дегустирует вино, то есть определяет, когда оно готово, моя… тетя Шейла.

Дион втянул ноздрями воздух. Пахло брожением и виноградом.

Он вспомнил маму.

А что, если они с Пенелопой в конце концов поженятся? И мама получит неограниченный доступ к алкоголю?

Ему не хотелось даже думать об этом.

– Это у нас ведь ознакомительная экскурсия, не технологическая. Если ты хочешь вникнуть в процесс изготовления вина более глубоко, если хочешь проследить его шаг за шагом, я не сомневаюсь, что смогу уговорить какую-нибудь из моих теток все рассказать.

Он покачал головой и улыбнулся.

– Не надо. Вполне достаточно и этого. Ты сама прекрасный гид, даже удивительно. Тебе не приходило в голову начать работать профессионально?

– Очень смешно.

Они двинулись обратно тем же путем, что шли сюда, но из давильного цеха вышли через боковую дверь, которая вела в холл.

– А что здесь? – спросил Дион, показывая на дверь.

– Здесь? Это лаборатория. Но мы туда не пойдем. Это территория матери Шейлы, а она у нас очень щепетильная. Даже я никогда туда не входила.

– Секретное производство?

– Хм, там колдуют над сортами, создают новые вина. Очень серьезная работа.

Они вышли наружу и зажмурились от яркого послеполуденного солнца.

– И куда же продают ваше вино? – спросил Дион. – Я сам не видел, но Кевин сказал мне, что ваше вино в магазинах не продается, а вы выполняете только заказы по почте.

Ее лицо напряглось.

– А он не говорил, что это «Лесбиянское вино»?

– Нет, – соврал Дион.

– Кевин Харт? И он ни разу нигде не упоминал слово «лесбиянское», ни в каком контексте, связанном с нашим вином?

Дион улыбнулся.

– Да, я вспомнил, он вроде бы что-то такое говорил.

Она покачала головой.

– Мы производим то, что называется «специальными сортами» вин. Кевин прав, большей частью их продают по почтовым заказам, но это потому, что большинство наших клиентов живут за пределами штата. Или даже за границей.

– А что это за «специальные сорта» вин?

– Это вина, которые пользуются спросом главным образом у коллекционеров или знатоков. Как, например, книги, которые издают ограниченным тиражом. Большинство маленьких фирм, таких как наша, не способны конкурировать на массовом рынке с крупными, давно зарекомендовавшими себя фирмами, так что мы создали для себя свою собственную нишу. Мы производим сорта вин, которые большим заводам производить экономически невыгодно. Специальные фирмы, такие как наша, обычно специализируются на винах из малоизвестных, экзотических сортов винограда или новых гибридов.

Некоторые используют древние или диковинные методы отжима, брожения и дистилляции.

– Ты говоришь прямо как по писаному.

Она засмеялась.

– Почти угадал. Я цитирую нашу рекламную брошюру.

– А на чем конкретно специализируетесь вы?

– В основном мы производим греческие сорта, вина, которые пили в Древней Греции, во времена Сократа и Гомера. В Древней Греции вино играло важную роль в религиозной и общественной жизни, но потом от классической техники его изготовления отказались в пользу европейского метода. Это искусство было почти утрачено. Машины, которые ты видел, современные, но они работают по технологии, которая повторяет те процессы. – Пенелопа застенчиво улыбнулась. – Это тоже из нашей брошюры.

– Теперь я понимаю, почему здесь такая архитектура, – сказал Дион. – И также понятно, почему ты записалась на курс мифологии.

– Не совсем так, – возразила она. – Честно говоря, мне это и в голову не приходило. Но сейчас, когда ты сказал, я вдруг поняла, что это действительно оказало влияние.

Они медленно пересекли лужайку по направлению к дому. Дион взглянул вверх и увидел мать Пенелопы и двух ее теток, они смотрели в окно. Встретившись с ним глазами, они заулыбались и замахали руками, он ответил им тем же, но почему-то по всему его телу пробежали мурашки. Он не мог избавиться от мысли, что за ними подглядывали.

– Уже поздно. Мне надо возвращаться.

– Так рано? – разочарованно протянула Пенелопа.

– Я обещал маме, что приду к ужину.

«А ждет ли она меня?» – подумал он. Он звонил маме на работу из школы, объяснил, что поедет к Пенелопе, и сказал, что будет дома к ужину. Он надеялся, что она вернется домой раньше него, приготовит ужин и будет ждать, но внутренний голос не уставал повторять, что ничего подобного, не приедет она домой раньше, наоборот, закатится поздно. Во всяком случае, сейчас ее дома не будет. Это уж точно.

– Ты все время упоминаешь свою маму, – произнесла Пенелопа. – А что, твой отец с вами не живет?

Дион покачал головой.

– Твои родители разведены?

– Нет. – Он посмотрел на нее и, увидев, что она ждет объяснений, сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду. – Я не знаю, кто мой отец, – признался он, глядя в сторону.

– Но разве…

– Моя мама тоже не знает.

– О…

Она замолкла. Он хотел сказать что-то еще, как-то объяснить, чуть ли не извиниться, сказать, что это не его вина, сказать, чтобы она не осуждала его за это, но не сказал ничего. Просто стоял и молчал, пытаясь прочесть что-нибудь на ее лице, но так ничего не прочел. Молчание угнетало, и он почувствовал, что надо все же что-то сказать.

– Моя мама потаскуха, – вырвалось у него.

И он тут же пожалел. Это утверждение не совсем точно выражало его чувства по отношению к матери, и вот сейчас, будучи произнесенным, вырвавшимся за пределы его сознания, оно выглядело слишком грубым, слишком жестоким. Он, конечно, хотел отмежеваться от своей матери, показать Пенелопе, что не разделяет ее взглядов на жизнь. Но ему не понравился холодный, осуждающий тон собственного голоса. Кажется, Пенелопе это тоже не понравилось.

– И ты осмеливаешься говорить такое о своей матери? – возбужденно проговорила она, повернувшись к нему.

Ему хотелось взять слова обратно, хотелось объяснить, что он имел в виду. Но вместо этого только вяло произнес:

– Не знаю…

– Ты что же, совсем не уважаешь своих родителей?

Он молчал.

– Извини, – грустно вздохнула она. – Я вовсе не хотела на тебя бросаться. Но все же думаю, – даже не зная всех обстоятельств, – что ты не должен всю вину взваливать на свою маму. Если тебе было плохо, то, наверное, и ей тоже. Она, конечно, делала все, что могла. Ведь это очень трудно воспитывать ребенка одной, без мужа. Я вот никогда не осуждаю своих матерей за… – Ее голос осекся.

– За что?

– За отца. – Она отвернулась.

Не проронив ни слова, они продолжали шагать по траве. Дион заговорил первым.

– А что с твоим отцом?

Она не ответила.

– Пенелопа, – мягко окликнул он.

– Моего отца, – сказала она, – загрызли волки.

Дион, пораженный, уставился на нее, не зная, что сказать. Затем глубоко вздохнул и еле слышно выдавил:

– Извини.

Пенелопа слабо кивнула и ускорила шаг.

– Я тоже извиняюсь. Давай просто забудем об этом.

Диона одолевали сомнения, стоит ли продолжать разговор. Она сказала, что не хочет об этом говорить, но он чувствовал, что хочет. Он сам ко всему, что касалось отца, относился чрезвычайно болезненно, с особой чувствительностью. Особенно когда о нем спрашивали посторонние. Но ей, наверное, в тысячу раз хуже.

– Ну ты его хотя бы помнишь?

Она замедлила шаг, затем остановилась и повернула к нему лицо.

– Когда он умер, я была совсем маленькой. У меня есть несколько его фотографий, и мне много рассказывали о нем матери. Так что, мне кажется, я его знаю. Но чтобы помнить? Heт я его не помню. Отец существует только в моем воображении. – Она посмотрела на часы. – Уже почти пять тридцать.

– Да. Мне надо идти.

Пенелопа облизнула губы.

– Но мы остаемся друзьями?

Он кивнул.

– Конечно, остаемся друзьями.

– И для тебя это не имеет значения?

– А для тебя? Я имею в виду, насчет меня.

– Нет, – вырвалось у нее. – Конечно, нет.

– И для меня, разумеется, тоже.

Пенелопа посмотрела на дом, затем робко встретилась с ним глазами.

– Мама разрешила мне взять машину и отвезти тебя.

– Это хорошо, – сказал Дион.

Это было действительно хорошо. Он ничего не имел против матери Пенелопы, но, когда она подвозила его в прошлый раз, он чувствовал себя исключительно скованно. Пенелопа сидела на заднем сиденье, прямо за ним, и ему все время казалось, будто он находится в машине с ее мамой один на один. Она говорила без остановки, задавала вопросы, большинство из которых были почти личными. Или по крайней мере просто странными. В ее улыбке был легкий налет сексуальности. В ее глазах, когда она испытующе всматривалась в него, было что-то похожее не то на обещание, не то на угрозу. Своими суетливыми манерами она напоминала ему его собственную маму, и это только добавляло напряжения. Видимо, первоначальное впечатление о ней было ошибочным. Он был тогда несказанно рад, когда машина наконец затормозила перед его домом.

Пенелопе, разумеется, он ничего не сказал. И на этот раз, когда он снова увидел ее, она опять показалась ему типичной домашней хозяйкой, похожей на мышку.

Он был рад, что поедет не с ней.

– Пошли, я возьму ключи, а ты попрощаешься, – сказала Пенелопа.

– Хорошо.

Он вошел в дом вслед за ней.

Оказалось, что Пенелопа прекрасно водит машину, аккуратно и осторожно. Она правильно держала руль – так, как рекомендовали инструкторы, – и тормозила сразу же, завидев желтый свет. Дион обнаружил, что улыбается, наблюдая ее тщательную сосредоточенность.

Она, наверное, заметила это краем глаза.

– Чего это ты усмехаешься?

– Да так просто.

– Тебе смешно, как я управляю машиной?

– Конечно, нет.

Она включила сигнал левого поворота.

– Мне не очень часто приходится ездить.

Он засмеялся.

– Вот уж никогда бы не подумал.

Машина остановилась у его дома. Она заглушила мотор и включила стоп-сигналы.

– Да, позанимались мы с тобой сегодня здорово, – сказал Дион, беря свои книги, которые лежали на сиденье между ними.

– Что верно, то верно, – призналась она.

Он посмотрел на нее. Ему очень хотелось к ней прикоснуться, ну в конце концов хотя бы пожать на прощание руку, но он боялся.

– Может быть, зайдешь?

– О нет! – Она покачала головой, как будто это предложение ее шокировало. – Я не могу. Мне надо сразу возвращаться назад. – Она стала смущенно разглядывать рулевое колесо. – Кроме того, моим матерям не понравится, если я зайду к тебе.

– Матерям?

– Что?

– Матерям. Ты сказала «моим матерям».

– Я так сказала?

– Да. И раньше тоже так говорила.

Девушка покраснела.

– Ну это просто я так о них думаю. Я понимаю, это кажется странным и непонятным, но они все так заботятся обо мне. Они являются совладелицами завода и делят между собой служебные обязанности. То же самое и насчет семейных обязанностей. Это… – Она встряхнула головой и вздохнула. – Нет. Не совсем так. Буду с тобой откровенной. Я никогда никому не говорила об этом прежде, но тебе скажу правду: я не знаю, кто из них моя мама.

Он недоверчиво и удивленно посмотрел на нее.

– Ты шутишь.

– Нет. Это правда. Я считаю своей мамой Фелицию, потому что она мне нравится больше всех, кроме того, для школы и всего общества у меня должна быть одна мама. Но они все называют себя моими матерями, и я не знаю, которая из них настоящая.

– А ты спрашивала?

Пенелопа неопределенно покачала головой.

– Не прямо. Это ведь такой деликатный вопрос. Ты же знаешь, это все равно что разговаривать с родителями о сексе. Очень трудно. – Она посмотрела на него. – До недавнего времени все это мне было в общем-то безразлично. Тебе, наверное, покажется странным, но я воспитана именно в таком духе. Я не знала ничего другого. Поэтому для меня это казалось естественным.

– Естественным?

Она улыбнулась.

– Почти естественным.

– Но почему? Это ведь, наоборот, так… неестественно.

Она пожала плечами.

– Мои матери верят, что я вырасту здоровее и гармоничнее, если семья в моей жизни не будет играть той роли, как у большинства людей. Меня не заставляли выполнять обычные обязанности по домашнему хозяйству. Предполагается, что и в общественной жизни я тоже не буду принимать участия. Имеются в виду социальные структуры города. – Она грустно улыбнулась. – Видимо, надо мной производили что-то вроде эксперимента.

Дион покачал головой.

– Причем эксперимент этот не удался, – закончила она.

– Я так не думаю. Мне кажется, что все получилось очень хорошо. И ты выросла на удивление нормальной.

Она засмеялась.

– Нормальной? Знаешь, ты, наверное, первый, кто считает меня такой.

– Это потому, что другие люди не знают тебя так же хорошо, как я.

Девушка покраснела и отвернулась, а он импульсивно подался вперед и коснулся рукой ее ладони, лежащей на сиденье. Ее глаза мгновенно взметнулись вверх и впились в него. Некоторое время они смотрели друг на друга не отрываясь. Он ощущал своими пальцами нежную, мягкую и прохладную кожу. Она вырвала свою ладонь и включила зажигание.

– Увидимся завтра, в школе.

– Но…

– Я должна ехать.

– Значит, родители за тобой все же досматривают. То есть у тебя все, как у всех прочих, а?

Пенелопа засмеялась.

Он вылез из машины и закрыл за собой дверцу.

– До свидания.

– До свидания. Увидимся в школе.

Она помахала рукой и отжала сцепление. Дион смотрел, как машина медленно двинулась по улице, проехала квартал, а затем красные задние фонари исчезли за углом.

Глава 18

Эйприл сидела перед телевизором и ожидала возвращения Диона. Телевизор работал, но она не обращала на него никакого внимания. Она думала о сыне – о том, как он вырос, как возмужал. Ведь для нее он по-прежнему оставался ребенком. Эйприл представила его с девушкой, одноклассницей, как он берет ее за руку, целует. Это были неприятные мысли, они ей не нравились. Она понимала, что это нормально, естественно и что Диону уже давно пришло время интересоваться противоположным полом, но все равно привыкнуть к этому не могла.

Эйприл сердилась на себя за эти глупые мысли. Еще очень давно она дала себе зарок, что не будет уж слишком его опекать, чрезмерно хлопотать над ним, как обычно поступают другие мамаши с сыновьями. И надо признаться, ей без особого труда удалось сдержать данное себе обещание. Более того, она выполнила его на сто процентов. Слишком часто мальчик оставался один, предоставленный самому себе. Но в те годы Диону большой опеки и не требовалось. Ребенком он рос без вредных привычек, с плохими компаниями дружбу не водил, всякие там хулиганские сборища, выпивка, наркотики – все это, слава Богу, его обошло стороной.

Зато все это с лихвой компенсировала в их семье сама Эйприл.

Что же она теперь так взволновалась? Во всяком случае, не потому, что не доверяла сыну. В ее беспокойстве было нечто большее… В общем, как бы ни хотелось в этом признаться, но она ревновала. Эйприл знала, как отреагировала бы Маргарет, если б она поделилась с ней своей тревогой. Да что там, они все посмеялись бы над ней, стали бы уверять, что мальчик уже совсем взрослый, пришло время отпустить его на волю, ну и всякое такое. Но ей хотелось, чтобы в их с сыном жизни ничего не менялось и чтобы сам он не менялся, оставался таким, как сейчас, навсегда. Желание сохранить сына для себя не имело ничего общего с женской ревностью. Вовсе нет. Ведь несмотря на всю его якобы взрослость, самостоятельность, несмотря на другие хорошие качества, присущие ему, Дион оставался в какой-то степени наивным и целомудренным, в его натуре содержалось нечто, о чем знала лишь она одна, о чем он мог поведать ей и только ей. Вот почему она не хотела, чтобы хоть что-то менялось. Она не хотела, чтобы это исчезло из их жизни.

По телевизору показывали рекламу известных по всей стране сортов вин, производившихся здесь, на винных заводах в долине Напы. Она не могла оторвать глаз от пикника на экране. На столе из красного дерева красовалось барбекю, а рядом запотевший бокал охлажденного красного вина.

Сейчас бы рюмочку вина. Совсем было бы неплохо. Нужно хоть немного расслабиться, отвлечься от этих грустных размышлений. Что это там говорила Маргарет по поводу благотворного влияния вина на организм? Кажется, медики тоже одобряют. Эйприл поднялась и собиралась было пройти на кухню, но вдруг вспомнила все перипетии прошлой ночи и, охваченная дрожью, опустилась в кресло.

Не всякое вино хорошо действует. Далеко не всякое.

Она услышала, как затрезвонил дверной звонок. Сын пришел.

– Иду! – крикнула она.

Ворвался Дион. Буквально ворвался. Весь какой-то красный, переполненный восторгом.

– Как насчет ужина? – спросил он, кладя свои книги на стойку в холле. – Я голодный.

Эйприл улыбнулась.

– Очень странно, что ты голодный. Чем же ты занимался?

Он посмотрел на нее.

– Что?

– Давай, давай выкладывай, – поддразнила она. – Как ее зовут?

Он покраснел.

– Мам…

– И никаких «мам». Это надо сейчас все подробно обсудить. Мы должны доверять друг другу, разве ты забыл? Должны делиться друг с другом своими чувствами, всем самым сокровенным.

Дион улыбнулся.

– Я серьезно. – Она подошла к дивану, села и похлопала рукой рядом с собой. – Садись. Давай поболтаем.

– Но послушай, мама, мне ведь еще уроки надо делать.

– Ты же говорил, что хочешь есть.

– Да, хочу. Но до ужина должен немного позаниматься.

– Нет, в первую очередь ты должен поговорить со мной. Итак, ты хорошо провел время?

– Мама…

– Рассказывай. В конце концов, я твоя мать. Я имею право знать. Как ее зовут?

Дион опустился на диван рядом с ней.

– Я уже говорил тебе в прошлый раз – ее зовут Пенелопа.

– Пенелопа. Но ты не сказал тогда, как ее фамилия.

– Аданем. Пенелопа Аданем.

Она нахмурилась.

– Аданем? Она имеет какое-то отношение к винному заводу Аданем?

– Да. А ты слышала об этом заводе?

Она почувствовала в животе легкую дрожь беспокойства.

– И это у вас серьезно? Вы встречаетесь постоянно, дружите или как это у вас сейчас называется?

– Не знаю.

– Ну и какая она?

– Очень хорошая.

– Она красивая?

– Да.

– А нельзя ли поточнее? Просто симпатичная или очень? Или вообще красавица?

– Мама!

Она улыбнулась.

– Хорошо, хорошо, я только пытаюсь выяснить состояние дел. Ты собираешься куда-нибудь с ней пойти в ближайшее время? Я имею в виду, у вас намечается свидание?

– Я же сказал тебе: не знаю. Я даже не знаю, нравлюсь ей или нет.

– Но ты-то увлечен, не так ли?

Он встал.

– Я должен пойти заниматься.

– Садись. – Ухватившись за петлю на поясе его брюк, она потянула сына назад на диван. – Какой ты счастливый.

– Почему это счастливый?

– Потому. Для тебя сейчас самое благословенное время, хотя осознать, конечно, это ты не можешь. В голове полнейший сумбур, я знаю. Невозможно ни на чем сконцентрироваться. Она все время незримо присутствует рядом с тобой, ты думаешь о ней каждую секунду. Ты не можешь думать ни о чем другом. И это восхитительно. Ты анализируешь тончайшие нюансы ваших отношений. Пытаешься расшифровать каждое ее движение, каждое слово, мучаешься над загадками, решаешь головоломки, и все только для того, чтобы понять, как она к тебе относится. – Эйприл печально улыбнулась. – Но как только ты ее поймаешь, эту райскую птицу, как только она станет твоей, ты ее сразу же и потеряешь. Вся магия рассеется. Ты больше не будешь обращать внимание на те мелочи, которые так занимали тебя прежде, тебя больше будет интересовать смысл разговора, а не подтекст. – Она погладила его руку. – Я не хочу сказать, что это плохо. Это хорошо. Но… это не то же самое.

Дион смотрел на нее. Еще ни разу мама так с ним не разговаривала, и он в первый раз ощутил, что почти понимает, почему она ведет такой образ жизни. Он почувствовал себя виноватым за то, что обозвал ее так сегодня. Дион вдруг понял, что не сказал Пенелопе главного: что он любит свою маму. «А надо было, – подумал он. – Я должен ей это сказать».

– Я тоже проголодалась, – проговорила Эйприл, меняя тему. Она встала, включила настольную лампу, чтобы рассеять пробравшиеся в комнату тени. – Давай поедим.

– А что у нас на ужин?

– Тако.

– Отлично.

– Я приготовлю мясо и порежу овощи, а ты съезди в магазин за коржами.

Он простонал.

– Я устал. Мне нужно заниматься. Я не хочу ехать…

– Ну тогда на ужин я сварю яйца и сделаю бутерброды.

Он вздохнул, сдаваясь.

– Ладно, давай ключи и немного денег.

– Давно бы так. – Она взяла сумочку, достала оттуда кошелек и ключи. Протянула ему два доллара. – Этого должно быть достаточно.

Дион вышел к машине.

Мать смотрела, как он садится в машину и выезжает задним ходом на улицу, чувствуя какую-то неясную тревогу, даже страх.

Пенелопа Аданем.

Почему-то это ее не удивило.

И именно поэтому было страшно.

Глава 19

Сегодняшний ужин проходил едва ли не при молчании. Случайные реплики были более банальными, более сдержанными, и Пенелопа чувствовала, что надвигается Большое Обсуждение. Она заняла свое обычное место за длинным обеденным столом, между матерью Фелицией и матерью Шейлой, и пыталась есть спагетти беззвучно, чтобы не нарушать тишину. Ее ладони вспотели, все мускулы напряглись, и она ждала первого, какого-нибудь невинного наводящего вопроса, с которого начнется дискуссия.

Дион.

После первого посещения ни одна из матерей не обмолвилась о нем ни единым словом. В конце концов, что в этом такого значительного? Они, конечно, упоминали его имя, но как-то игриво, давая ей понять, что просто рады тому, что она наконец проявила интерес к мальчикам. В последующие дни Пенелопа была уже менее скованна и сдержанна, когда речь заходила о школьных делах. Если даже их встречи больше не продолжатся, Дион все равно сослужил ей хорошую службу: стало ясно, что она абсолютно нормальный человек, а все их страхи и опасения были напрасны. Она оказалась вполне приспособленной для жизни в обществе.

Но, разумеется, главное было не в этом. Появление в жизни девушки Диона означало для нее гораздо больше, это был не только повод для самоутверждения, и она понимала, о чем с ней хотят поговорить сейчас матери.

Пенелопа перевела взгляд с матери Марго, которая задумчиво жевала, сидя во главе стола, на мать Маргарет, занимавшую место напротив. Она хотела, чтобы они наконец перестали молчать и высказали, что у них на уме. И зачем вообще придавать всему этому такое значение, затевать какую-то дискуссию?

Но такими они были. Процедура ужина в этом доме носила почти ритуальный характер, и эта приверженность матерей к формализму, их стремление соблюдать ежевечерние обряды – а ужин здесь был своего рода обрядом – всегда казались Пенелопе чем-то фальшивым и искусственным. Будучи еще маленьким ребенком, она почувствовала, что матери изображают некую чопорность и благопристойность перед отсутствующей здесь публикой, разыгрывают сцены, которые видели в кино или по телевизору. Пенелопа в этом никому не признавалась, но, поедая из дорогой привозной фарфоровой посуды вкусную, по всем правилам кулинарии приготовленную пищу, она неоднократно ловила себя на мысли, что все они напоминают обезьян, одетых в вечерние костюмы, совершающих движения, смысла которых не понимают. Не все в этом, возможно, было справедливо, не все так однозначно, но подобная аналогия казалась ей довольно правильной. За внешним спокойствием и чопорностью матерей проглядывала какая-то скрытая внутренняя буря, в любой момент готовая вырваться наружу. Мать Марго, в частности, всегда казалась сдержанной и уравновешенной, но Пенелопа по опыту знала, что это только видимость. Когда она была в гневе или слишком много выпивала, то становилась самой собой, и это было по-настоящему страшно.

Пенелопе никогда бы не хотелось видеть своих матерей пьяными.

Закончив ужин, она отставила тарелку и проглотила остатки виноградного сока. Затем встала и с поклоном обратилась к матерям:

– Я могу идти? У меня еще осталось много уроков.

– Пока нет, – произнесла мать Марго.

Пенелопа села на место. Ритуал есть ритуал. Неприятно, но подчиняться надо; Девушка прожила здесь всю свою жизнь, казалось, должна была привыкнуть, но каждый раз за ужином испытывала одно и то же: напряженность и стесненность. Ужин начинался ежедневно ровно в семь тридцать. Независимо от персональной занятости в семь прекращались все дела, затем умывание и смена одежды на одинаковые зеленые платья до пят обычного покроя. Правда, туалет девушки несколько отличался – менее скромный и подороже. Ужин начинали с любой песни, какую выберут. Стол можно покинуть только с единогласного разрешения остальных, в противном случае следовало ждать. Она уже училась в пятом классе, когда в первый раз осталась на ночь в доме своей подружки. Только тогда она узнала, что все бывает иначе. Она даже начала паниковать, обнаружив, что забыла захватить с собой свое зеленое платье для ужина. Преодолев смущение, она призналась в этом маме подружки, однако выяснилось, что здесь подобных ритуалов не соблюдают и что вряд ли такое встретишь где-либо еще. Девочка, таким образом, попала в неловкое положение.

Пенелопа подняла свой пустой бокал, затем поставила его на место, потом начала вертеть в руках вилку.

Первой подала голос мать Фелиция.

– Ну, как там у тебя с твоим дружком? – спросила она осторожно.

– С Дионом?

– Конечно.

– Он мне не дружок.

Следующего вопроса не последовало. Воцарилась тишина.

– Пенелопа. – Голос матери Марго был спокойный, но твердый.

Пенелопа посмотрела в ее сторону. Мать Марго промокнула губы салфеткой и возвратила ее к себе на колени. При слабом освещении гостиной ее губы выглядели почти такими же темными, как и волосы. Когда она остановила свой пристальный взгляд на Пенелопе, белки ее глаз показались неимоверно большими.

– Я думала, что ты с Дионом встречаешься.

Пенелопа заерзала на стуле.

– Не совсем так. Пока нет.

– Ну в таком случае расскажи, что же у вас за отношения?

– А почему вы хотите это знать? – Пенелопа почувствовала, что краснеет.

Мать Марго улыбнулась.

– Вовсе не потому, что мы не одобряем Диона. У нас нет никаких возражений против ваших встреч. Нам просто хотелось бы знать характер ваших взаимоотношений. В конце концов, мы – твои матери.

– Я не знаю, – призналась Пенелопа. – Не знаю, что вам ответить.

– В ближайшие дни ты собираешься куда-нибудь с ним пойти?

– Я же сказала, что не знаю.

– Но он тебе нравится? – спросила мать Фелиция.

– Да! – Она встала раздраженная и смущенная. – А теперь я могу идти? У меня действительно еще много уроков.

– Да, ты можешь идти. – Мать Марго обвела взглядом остальных. Возражений не было.

Пенелопа быстро вышла из комнаты и, перепрыгивая через ступеньки, побежала наверх. Большого Обсуждения избежать удалось. Но от этого первого испытания на душе почему-то стало еще хуже. У нее было предчувствие, что за всем этим что-то скрывается. Сами по себе вопросы были довольно безобидными, однако тон, которым их задавали, был не совсем дружественным. И когда Пенелопа наконец легла в постель, перед ней все еще стояла удовлетворенная улыбка матери Марго.

Глава 20

Лейтенант Дэвид Хортон стоял у принтера и читал сообщение. Он держал длинный рулон перфорированной бумаги и, нахмурившись, пробегал глазами окружную статистику. На двести процентов больше, чем в последний месяц, и на сто девяносто шесть по сравнению с тем же периодом прошлого года? Это невозможно. Кто-то ошибся. Он выронил бумагу. Принтер продолжал громко стучать, выдавая строчку за строчкой.

Теперь ему придется провести не меньше часа, чтобы перепроверить полученные данные.

Когда вся эта кутерьма закончится, у него накопится много отгулов. В довершение к работе по расследованию убийств он еще должен был исполнять свои постоянные служебные обязанности, а это значило, что вкалывать ему приходилось двадцать четыре часа в сутки, включая выходные.

Дэвид глотнул тепловатого кофе, положил бумаги на полку для справочных технических материалов и наклонился, чтобы сквозь дымчатое защитное стекло принтера разглядеть последние строки сообщения.

Пьяные дебоши и другие нарушения общественного порядка – свыше ста пятидесяти процентов.

Здесь определенно что-то не так.

Когда его больше десяти лет назад перевели сюда из Сан-Франциско, Хортон был удивлен, что здесь, в Напе и во всей округе, было проведено всего несколько арестов за употребление алкоголя. Пьянство в общественных местах, злостное хулиганство, членовредительство – показатели по этим преступлениям были поразительно низкими, учитывая, что специализация региона связана с производством винной продукции. Похоже, в этой долине жили какие-то сверхсознательные люди, прилагавшие особые усилия, чтобы воздерживаться от выпивки. Такое положение оставалось стабильным очень долго, почти все время, пока он служит в местной полиции, это мог подтвердить здесь каждый.

Хортон опустился за низкий чистый стол рядом с дверью и стал ждать, пока принтер закончит печатать сообщение. Посидев несколько минут неподвижно, он извлек из кармана пиджака пузырек тайленола,[23] вытряхнул две капсулы на язык и запил их остатками кофе. Голова не то чтобы болела, просто была какой-то чугунной. Он чувствовал, как тяжело пульсирует в висках кровь, мысли путались и как будто с трудом пробивались сквозь густой туман.

Лейтенант бросил взгляд на противоположную стену, на выцветший плакат, приклеенный сюда много лет назад: стилизованная девушка, высоко подняв ножку, танцует канкан. Почему-то плакат напомнил ему о Лауре. Что теперь с ней? Не часто приходила эта мысль ему в голову, особенно в последнее время. За все эти годы – а лет прошло уже немало – он в первый раз, пожалуй, ощутил нечто большее, чем просто сожаление. Алименты он перестал платить после того, как она снова вышла замуж. Временами вдруг вспоминал, что ему следует все же поддерживать с ней хоть какой-то контакт, но никаких, даже самых минимальных, усилий не предпринимал. С тех пор он поменял третье место, не говоря уж о том, сколько раз переезжала она. Время от времени он вдруг спохватывался и набирал ее имя на компьютере, чтобы выяснить ее место жительства, но так как в базе данных не было сведений о ее семейном положении, то узнать что-либо о ее настоящей фамилии не удавалось.

Как странно, что двое в прошлом близких людей сейчас даже не знают, жив ли кто из них или нет. А ведь были времена, когда он искренне верил, что не может без нее жить, надеялся, что они оба доживут до девяноста лет, что он обязательно умрет первым и тогда не придется коротать одинокую старость. Он был большим эгоистом, Дэвид Хортон, поэтому вот уже больше пятнадцати лет живет в одиночестве, а женщина, с которой он делил свое самое сокровенное, теперь ему совершенно чужда и связывает свои надежды и мечты с другим мужчиной, которого он даже не знает.

Хортон оперся о стол и поднялся. Какого черта он начал сейчас об этом думать? Зачем он теряет время на эту ностальгическую чепуху? У него достаточно проблем, на которых нужно сосредоточиться в данный момент. Более чем достаточно.

Во-первых, убийства.

Расследование этих дел идет совсем не так, как планировалось. Полиция делает все, что в ее силах, – они опросили друзей, членов семей, деловых знакомых, в поисках возможных свидетелей прочесали ближайшие окрестности, проверили данные компьютера о подозреваемых, но никакого продвижения вперед не было. Даже совершенная техника не помогала. Вообще ничего не помогало. Характер убийства Рона Фаулера совершенно очевидно указывал на отправление некоего культа. Дэвид полагал, что это обстоятельство облегчит расследование, но по обоим убийствам дела стоят на месте. Сейчас, по существу, они просто делали вид, что работают, надеялись, что возникнут какие-нибудь новые свидетельства, которые прольют свет. Если эти два убийства связаны – а все, начиная от шефа, уверены в этом, – то убийца дело свое знает туго. Он, вне всяких сомнений, сумасшедший, но далеко не дурак.

Да, комбинация, хуже не придумаешь.

А вот детектив Джек Хэммонд думает совсем иначе. Он даже не вполне ясно выразил свои мысли, – кто его знает, может, он сам принадлежит к какой-нибудь культовой группировке, – только туманно намекнул на воскресение из мертвых, на какие-то пророчества, короче, нес чепуху вроде этих психованных сектантов. Вот почему его убрали из дела.

Хортон вышел в коридор, посмотрел в обе стороны. В дальнем конце он увидел капитана, который все еще сидел в своем кабинете, – его силуэт четко вырисовывался на стеклянной перегородке, которая выходила в холл. Как раз в этот момент он плеснул себе немного виски в чашку из-под кофе «Макдоналдса». Хортон нахмурился. Капитан Фернер пьет на работе? Он не мог поверить своим глазам. Из всех уставных крыс, каких только Хортон когда-либо встречал, капитан был самой выдающейся. Он приходил в ярость при малейшем отклонении от положенной процедуры. Это совершенно не было на него похоже.

Хэммонд. Фернер.

Слишком уж много происходит каких-то странных вещей.

Капитан поднял голову и через стекло увидел Дэвида. Хортон немедленно ретировался назад в компьютерную комнату. Встал перед принтером и начал сворачивать сообщение в рулон.

Некоторое время спустя он услышал тяжелые шаги капитана. Тот шел по коридору. Но он не выглянул из комнаты, а капитан не остановился.

Полицейский Деннис Мак-Комбер выехал со стоянки закусочной Винчела. В руке он держал рогалик с корицей, а между коленями был зажат пластиковый стаканчик с кофе. Он объезжал центр и окраинные кварталы города, высматривая пьяниц, курильщиков марихуаны, группы подозрительных личностей, припаркованные машины, в которых занимались сексом, в общем, искал обычных пятничных вечерних правонарушителей. Он был рад, что снова оказался на улице и снова едет в машине. Не так уж это и весело, но работать с Хортоном по делу об убийствах – вот это мука так мука. Вся эта мишура отлично выглядит по телевизору, но на самом деле это жуткое дерьмо, и оно ему вовсе не по душе.

Он доехал до угла Спринг-стрит и притормозил у стоянки. Ему очень хотелось осветить фонариком темные углы автостоянки, а также места под деревьями, но у него были заняты руки – он все еще продолжал есть свой рогалик. Проглотив последний кусок, Мак-Комбер вытер руки, правя некоторое время, ухватив руль коленями.

Затем глотнул кофе. Работа по расследованию убийства была совсем не такой, какой он ее себе представлял. Совсем не такой. В полицейской академии, конечно, учили, как и что надо делать, но не готовили к этому психологически. Все на свете фильмы, да и все прочее, не могут дать представления о жутком впечатлении, какое производит на человека настоящая картина.

И никакие манекены, куклы, да и актеры, изображающие все это, никогда не сравнятся с настоящим трупом, как бы хорошо ни был наложен грим.

Практически нет ни одного трупа, который бы не был изувечен.

Мак-Комбер поежился, выключил кондиционер, хотя понимал, что это внутренний озноб. После случая с этим охранником Фаулером, с того самого дня, когда они побывали на винном заводе, ему постоянно снятся кошмары. Ему снился Фаулер, весь окровавленный и как будто без лица, он стоял в пещере цеха брожения и истошно вопил, раскрыв кровоточащую дыру, которая вроде бы была его ртом. В этих кошмарных снах его преследовал не только Фаулер, но и жуткие ожившие виноградные лозы и чудовищные чаны с черным вином. Он являлся на работу, заходил в полицейское управление и обнаруживал, что там все без исключения мертвы и страшно изувечены.

Вчера вечером Деннис напился – по-настоящему, в отключку, в первый раз с тех пор, как встретил Джулию. Она ничего не поняла, была напугана, и он сам чувствовал себя ужасно: с одной стороны, он жаждал прижаться к ней, чтобы найти сочувствие, с другой – причинить ей боль. Ему хотелось ее ударить, заставить заплатить за то, что он так погано себя чувствует. Приходилось сильно сдерживать себя, чтобы на самом деле не стукнуть ее по лицу.

Он свернул на Грейпвайн-роуд. Еще глотнул кофе, вкус его показался дерьмовым, и, опустив боковое стекло, он выплеснул остатки наружу, а стаканчик скомкал и швырнул на пол машины. Он подъезжал к самому неспокойному месту в районе и замедлил ход. Ему хотелось действовать.

Полицейский был вознагражден – он увидел красную машину марки «мазда», припаркованную под деревом в стороне.

Мак-Комбер притормозил, выключил фары, а затем и мотор. Взял свой фонарь, вылез из полицейского автомобиля и, положив правую руку на рукоятку пистолета, пошел вперед. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел на заднем сиденье парня, совсем подростка. Тот отклонился назад, закрыв глаза, на лице – сплошное удовольствие и расслабленность. Через некоторое время с колен поднялась голова. Это была девушка. Она отбросила назад волосы, которые попали ей в глаза, и снова наклонила голову.

Мак-Комбер усмехнулся. Это даже не просто неплохо. Это может быть даже весело.

Напустив на себя самый серьезный вид, он подошел к машине и громко постучал по стеклу со стороны водителя, светя фонарем и вглядываясь внутрь.

Девушка выпрямилась и тупо уставилась на него, все еще держась пальцами за возбужденный мокрый член парня. Это была дочка шефа.

Мак-Комбер с удивлением разглядывал эту пару. Они оба были пьяны до крайней степени. Это было видно по их остекленевшим глазам, по идиотской расслабленной вялости их ртов. Свет фонаря отражался на их потной коже. Настроение повеселиться пропало, но он решил не показывать, что знает, кто эта девушка, и дал парню знак опустить стекло.

Ждать пришлось долго. Он старался не смотреть на все еще напряженный орган, торчащий из запахнутых в спешке штанов.

– Чем вы здесь занимаетесь? Что это еще за упражнения? – Деннис говорил строгим голосом, так, как и положено полицейскому. Парень был очень испуган, но на дочку шефа, кажется, это впечатления не произвело.

Она подняла с пола машины бутылку с вином, сделала большой глоток и только после этого посмотрела на него.

– Пошел в жопу.

Дочка шефа или не дочка шефа, но таких шуток он не потерпит.

– Могу я посмотреть на ваши водительские права?

Парень нервно облизнул губы.

– Прошу вас, пожалуйста, не надо. Мы очень извиняемся. Пожалуйста…

– Ваши права, – повторил Мак-Комбер.

Парень пошарил в карманах и дрожащими руками вытащил бумажник.

– Мистер Холмен, – медленно прочитал Мак-Комбер фамилию рядом с нечеткой, плохо выполненной фотографией. – Прошу вас и молодую даму выйти из машины.

– Но мы больше не будем…

– Пожалуйста, выйдите из машины.

Он не собирался делать ничего особенного, только немного попутать их, пройти тест на алкоголь в крови, затем отпустить с предупреждением, но из «мазды» в его голову полетела бутылка.

– Пошел в задницу, ты, свинья, – закричала дочка шефа.

Бутылка упала на асфальт и с шумом разбилась на мелкие осколки.

Мак-Комбер знал, что этот порыв гнева может повредить его служебной карьере, но он в бешенстве обошел машину, вытащил упирающуюся девицу, поставил ее на ноги и заломил руку за спину.

– Меня насилуют! – завопила она.

– Если вы, юная дама, не будете подчиняться, то остаток ночи проведете в тюремной камере.

– Она не хотела этого делать, – бормотал парень.

– Пошел в задницу. – Девица захныкала, но в ее плаче не было никакого раскаяния, только злоба и раздражение. Она с вызовом посмотрела на Мак-Комбера.

– Это грядет, это уже почти здесь, и ничего ты, козел, против него сделать не сможешь.

– Что почти здесь?

– Он!

– Кто?

Ее взгляд затуманился, стал не таким жестким.

– Не знаю. – В ее голосе был по-прежнему вызов, но уже смешанный со смущением.

– Послушайте, дайте мне отвезти ее домой. Она извиняется…

– Заткнись, – рявкнул Мак-Комбер.

Это почти здесь.

В нем засело это «почти», как заноза. Ему показалось, что он как будто понял эти слова, что они что-то для него значат. «Почти». Ему нужно было только немного осмыслить, а эти мерзавцы не давали. Он хотел, чтобы они оба заткнулись. Даже здесь он ощущал запах вина, которое они пили. Этот запах тяжело висел в воздухе, усиливаясь каждые несколько секунд, с очередным выдохом девицы. У него слегка заболела голова и немного затошнило.

Это почти здесь.

Он тоже это чувствовал с тех пор, как увидел тело охранника на винном заводе, хотя никогда не думал об этом и тем более не высказывал вслух. В воздухе витало что-то осязаемое, ощутимое, какое-то напряжение, как будто аккумулируется какая-то энергия, как будто накапливается какая-то мощность, как будто… Он не был уверен. Но что-то втемяшилось ему в голову. Что-то, чего он не мог до конца понять и, наверное, не поверил, если бы понял. Что-то такое, что дочка шефа тоже явно чувствовала, как будто подслушала его мысли.

Внезапно ему тоже захотелось выпить.

Он посмотрел на парня, уже застегнувшего штаны.

– Мистер Холмен.

Тот испуганно вскинул голову.

– Да.

– У меня есть все основания вас задержать за то, что вы пьяны, поскольку вы несовершеннолетние,[24] а также за то, что у вас в машине имеется открытая бутылка вина, за то, что вы показывали непристойные части тела, и если захочу быть вредным, то и за сопротивление полиции.

Деннис посмотрел на парня, ожидая, что тот ответит, и был рад, что никакого ответа не последовало.

– Но я решил вас отпустить, ограничившись предупреждением. В таком состоянии вы управлять автомобилем не можете, поэтому вы его сейчас запрете, этот свой автомобиль, и пешком – повторяю, пешком, – отведете свою даму домой. Если я позже приеду сюда и обнаружу, что ваш автомобиль отсутствует, это будет означать, что вы в пьяном виде управляли им, и боюсь, что в таком случае вас будет ожидать серьезное наказание. Я все ясно изложил?

Парень благодарно кивнул.

– Пошел в задницу! – закричала дочка шефа.

– А теперь забирайте эту свою мисс Очарование, пока я не упрятал ее за решетку за недостойное поведение в пьяном виде.

Он отпустил девицу, и приятель немедленно схватил ее за руку и потащил в сторону.

– Вам этого не остановить! – прокричала она. – Ничего не удастся сделать!

Не обращая внимания на ее выкрики, Мак-Комбер медленно направился к своей машине. Он обдумывал, следует ли сказать шефу о том, что случилось, или лучше промолчать. Хорошее настроение, появившееся у него, когда он подъехал к «мазде», уже давно испарилось, и теперь ему очень не хотелось снова объезжать улицы.

Он чувствовал, как будто пьет вино.

Он чувствовал, как будто пьянеет.

Это почти здесь.

Он обогнал парочку молодых идиотов и не заметил, как парень помахал ему вслед.

Глава 21

Земля была сырая, небо – сплошная облачность, воздух заметно очистился, вобрав в себя свежесть идущего дождя. Поднявшиеся над крышами домов деревья на сером фоне казались почти черными. Прохладный северный ветер шевелил листьями на их тяжелых ветвях. Его порывы ритмично ударяли ему в лицо. Дион чувствовал себя счастливым без всякой причины. Вот такие дни, как сегодняшний, неизменно приводили его в хорошее расположение духа. Он глубоко вдохнул, затем выдохнул, полюбовавшись паром, струящимся изо рта. На тротуаре стояла лужа, в которой отражалось небо, силуэты деревьев и крыш. Они напоминали эскиз, написанный углем.

Осень всегда была его самым любимым временем года. Другие ребята все сезоны непременно связывали со школой. Они с нетерпением ожидали лета – что означало и конец занятий – и с тоской принимали осень. Его это совсем не касалось. Дион любил осень, любил всегда, потому что именно в эту пору он чувствовал себя здоровее, становился более живым. Осень обычно ассоциируется с увяданием природы перед зимним сном, но, по словам Пенелопы, некоторые растения, например виноград, этому циклу не подчиняются. Они цветут в тот период, когда другие растения засыпают, и Дион нашел в этом общее с самим собой.

Мимо, прошипев шинами по мокрому асфальту, проехал фургон. Он пропустил его и стал переходить улицу, неосторожно ступив в мелкую лужицу. Посмотрев вниз, он увидел грязную черную воду.

Черная вода.

Внезапно ему стало холодно, он поежился и тут же вспомнил вчерашний сон. Настроение совсем испортилось.

Это был очень плохой сон, можно сказать, самый скверный.

Во сне он видел маму. Она шла по лугу, шатаясь, пьяная и голая, держа в одной руке переполненный мех с вином, а в другой – отрезанный пенис. С оторванного конца медленно капала кровь. Рядом были и другие женщины, тоже голые и пьяные, но его внимание было сосредоточено только на маме. Он выступил вперед, перешагнув через кучу опавших листьев. Она повернулась, увидела его и издала громкий радостный вопль. Бросила мех с вином, бросила пенис и начала танцевать. Это был сумасшедший, дикий танец, страстный и одновременно торжественный. Откуда-то выбежал козел и остановился прямо перед ней, а она вскочила на него, обхватила животное за шею и придавила к земле. Раздался отчетливый треск костей, и затем она, все еще сидя на козле, начала в экстазе рвать его плоть пальцами и зубами, обмазывая всю себя кровью.

В пространстве между ее ногами он мог ясно видеть восставший волосатый член козла.

А затем к маме присоединились остальные женщины – все они объединились в одной сумасшедшей бойне, и было жутко от их переплетенных цепких рук и открытых голодных ртов. Мама схватила козла за стоячий член, вырвала с корнем и гордо подняла над головой.

А затем он оказался один в темноте и плыл по водам черной реки лицом вверх, все его мысли, все чувства, все воспоминания растаяли, удалились, ушли, и он, чистый и опустошенный, двигался в загадочное ничто. Черная вода втекала в него через уши, нос, рот и наполняла его всего.

Дион проснулся холодный и дрожащий (его одеяло сползло к ногам), чувствуя себя… не испуганным – это определение было бы не совсем точным, – а скорее встревоженным. Его пронизывало ощущение какой-то подавленности и потери.

За завтраком, когда он увидел за окном великолепный осенний день, эти переживания рассеялись, а дождь и вовсе смыл их напрочь.

И вот теперь он снова встревожился. Дион медленно шел по тротуару в школу. В снах, которые он видел в последнее время довольно регулярно, было что-то плохое, чего он не мог понять. Их нельзя было расценить как обычные страшные сны, он не понимал, откуда они исходили, как будто на его подсознание что-то действовало извне. И это его страшило.

– Эй, приятель!

Дион поднял голову и увидел Кевина. Тот выглядывал из окна «мустанга», рядом сидел Пол.

– Подвезти?

Он покачал головой.

– Мне надо пройтись, это у меня своего рода упражнение.

– Я думал, ты упражняешься, задвигая Пенелопе! – высунулся Пол.

Кевин засмеялся.

– Ладно, до встречи!

Разбрызгивая воду, «мустанг» двинулся дальше.

«Черная вода», – подумал Дион, глядя на водяную пыль.

И поежился.

Кевин закрыл свой шкафчик.

– Как, ты говоришь, она называет это? Коммуной?

– Объединением.

Несколько секунд Кевин пребывал в задумчивости.

– Знаешь, тут была религиозная община, которая владела винным заводом недалеко от Санта-Розы, но это было давно, я не помню точно когда. «Аллея фонтанов», кажется, так оно называлось. И владело им «Братство Новой Жизни». Если я правильно помню, у них были какие-то ритуалы, связанные с вином. Что-то в этом роде.

– Но в семье Пенелопы никакого культа нет.

– Но согласись, это объединение кажется немного странным, не правда ли?

Убедившись, что шкафчик заперт, Дион сбил комбинацию цифр на замке.

– Немного есть, – признался он.

– Так вот, держи глаза открытыми, – усмехнулся Кевин. – У тебя появился уникальный шанс увидеть своими глазами, что там творится, в этом семействе Аданем. Ты наблюдаешь будущее Пенелопы. В двадцать лет она будет выглядеть, как одна из них. Яблоко от яблони недалеко падает, вот так вот. И у тебя есть возможность получить своевременное предупреждение. Если то, что ты увидишь, тебе не понравится, давай задний ход. Спасай свою задницу от приключений, а башку от головной боли.

Дион попытался улыбнуться.

– Пока то, что я вижу, мне нравится.

– Дай-то Бог.

Они с Кевином вошли в класс, и Дион выбросил из головы мысли о семье Пенелопы.

«Вакх, – написал мистер Холбрук на доске. – Дионис. – Он подчеркнул слова, стряхнул мел с брюк и повернулся лицом к классу».

– Вакх, или Дионис, – объяснил учитель, – был, наверное, одним из наиболее значительных обитателей Олимпа. Значительнее даже, чем Зевс или Аполлон. О нем не так уж много существует рассказов, но факт остается фактом: на протяжении столетий, начиная с древнейших времен и до наших дней, он является наиболее популярным из небожителей, и у него было немало почитателей. Большей частью это приписывается тому обстоятельству, что он единственный из небожителей являлся одновременно и смертным, и имеющим божественную силу.

Кто-то на задней парте поднял руку.

– Да? – сказал учитель.

– Как же его нам следует называть, Вакх или Дионис?

– На уроках мы будем его называть настоящим греческим именем, Дионис. Тебе же следует запомнить оба имени.

Класс наполнился шуршанием бумаг и шелестом страниц.

– Как я уже сказал, Дионис был одновременно и смертным, и божественным. Сын Зевса и Семелы, принцессы Фив. Зевс был влюблен в нее и, после того как она забеременела от одного из его воплощений, поклялся рекой Стикс, что исполнит любое ее желание. Жена Зевса Гера, ревнивая, как всегда, внушила Семеле желание, будто она хочет увидеть Зевса во всем его величии бога небес, и именно это та у него попросила. Зевс знал, что никто из смертных не сможет перенести его подлинного вида и остаться при этом в живых, но он поклялся Стиксом и не мог нарушить эту свою клятву. И вот он предстал перед принцессой в своем подлинном виде, Семела была повержена сверкающими молниями бога, и Зевс извлек младенца из чрева погибшей возлюбленной и зашил его себе в бедро. Благополучно родившийся мальчик был передан на воспитание сначала нимфам, затем Силену, сыну Гермеса, толстому и рыхлому, который, находясь в трезвом состоянии, мог предвидеть будущее. Это был человек с лошадиными ушами, хвостом и копытами. Он был смешон и похотлив.

Мистер Холбрук возвратился к доске и написал два слова: «Аполлоново» и «Дионисово».

– На протяжении столетий Диониса, как правило, не понимали и неверно интерпретировали. Большей частью эти два определения, которые я написал, соответственно означали «относящийся к богу» и «относящийся к дьяволу». Термин «Аполлоново» ассоциировался со светом и божественностью, порядком и справедливостью; термин «Дионисово» соответствовал мраку и хаосу и часто связывался с дьявольщиной. Дионис, без всякого сомнения, был богом – добрым или злым, это уже другой вопрос. Будучи получеловеком-полубогом, Дионис имел двойственную натуру. Эта двойственность в дальнейшем выразилась в том, что его стали называть богом виноградарства и виноделия. В его честь в Греции устраивались пышные праздники – вакханалии, или дионисии. Обычно эти праздники проходили под покровом ночи, когда опьяненные участники приводили себя в состояние крайнего возбуждения. Все наряжались в козьи шкуры, устраивали фаллические шествия, плясали и пели дифирамбы. Женщины-вакханки вели себя непринужденно, радуясь лесу, солнцу, любви. Шествуя по земле в сопровождении веселой компании сатиров и вакханок, Дионис приветствовал тех, кто пил вино и был весел, и наказывал тех, кто противился его воле.

Вино, как известно, смягчает человека, но оно также может его и ожесточить. Такой же и Дионис. Он мог быть любвеобильным, щедрым, добрым, но также и жестоким, и беспощадно свирепым. Как и само вино, которое может объединить людей в дружеском застолье или заставить их в пьяном виде совершать бесчестные поступки и ужасные преступления, Дионис приносил своим почитателям – в зависимости от обстоятельств – радость или боль, счастье или страдание. Он бывал одновременно и благодетелем, и разрушителем. К сожалению, с годами появилась тенденция к выпячиванию темной стороны сущности Диониса, что в значительной степени затеняло его положительные качества. Вот почему у большинства современных людей представления о Дионисе в сильной степени искажены.

Мистер Холбрук возвратился к доске. «Оргии Диониса, – написал он. – Вакханалии».

– Теперь мы подробнее остановимся на поклонении Дионису в Древней Греции, которое чаще всего выражалось, как я уже сказал, в пьяных оргиях и вакханалиях.

Дион почувствовал, как его толкнули ручкой в бок.

– Вот теперь наконец начинается самое интересное, – прошептал Кевин.

Дион засмеялся.

Веллы сегодня в школе не было, Кевин ушел на прием к зубному врачу, и Дион обедал один на один с Пенелопой, в первый раз за все время. Он был рад, что Кевин отсутствовал, и одновременно немного стыдился этой радости. Кевин ему нравился, в его компании он чувствовал себя отлично, но находиться с Пенелопой вдвоем было еще лучше.

Они отстояли вместе очередь – Дион взял гамбургер и коку, Пенелопа салат и сок – и сели за столик рядом с низкой перегородкой, которая отделяла обеденный зал от площадки для игры в софтбол.

Они легко и свободно беседовали, перескакивая с одной темы на другую – от музыки и школьных занятий до планов на будущее.

– Чем ты собираешься заняться после школы? – спросила Пенелопа. – Кем хочешь быть?

Он улыбнулся.

– Ты хотела сказать, когда вырасту?

Она кивнула и тоже ответила улыбкой.

– Да, да, когда ты вырастешь.

– Не знаю. Я приучил себя к мысли, что собираюсь стать археологом или палеонтологом, возиться со всякими там ископаемыми и предметами материальной культуры, путешествовать по разным экзотическим странам. До последнего времени я считал, что это замечательно.

– Замечательно? – Она засмеялась. – Наверное, ты насмотрелся фильмов об Индиане Джонсе.

– Наверное, – признался он. – Кроме того, у меня еще была мечта стать дантистом. Знаешь, как я себе это представлял: у меня большая приемная, на столиках лежат различные красочные иллюстрированные журналы и непременно должен быть аквариум с морской водой. Я буду работать по пять часов в день в такой приятной обстановке и заколачивать большие бабки.

– Звучит неплохо.

– Полагаю. Но с тех пор я изменил свои планы.

– И кем же ты хочешь стать теперь?

– Учителем, я думаю.

– Почему?

– Я мог бы соврать, сказав, что хочу помочь молодым людям раскрыть свои возможности, нести им знания, но на самом деле потому, что работа учителя предусматривает отпуск летом. Я ведь в этом отношении очень испорчен. Мне нравятся каникулы. Мне нравится отдыхать два месяца летом, две недели зимой и еще неделю на Пасху. Мне кажется, я не выживу, имея только две недели отпуска в году. – Он откусил от своего гамбургера. – А как ты?

Она пожала плечами.

– Виноделие. Что же еще?

– Ну а если ты не захочешь работать на винном заводе, что тогда?

– Но я захочу.

– Ну а если не захочешь? Что, если ты пожелаешь стать программисткой? Как на это посмотрит твоя… твои матери?

– Не знаю.

– У них что, нет никого, кому бы они могли оставить свой завод? Есть у тебя братья или сестры?

– У меня вообще нет никаких родственников.

Он посмотрел на нее.

– Никаких?

Она отвернулась, глядя некоторое время на площадку для игры в софтбол, затем снова посмотрела на него, проказливо наморщив нос.

– А кем бы ты хотел стать в своих мечтах? Я не имею в виду что-то практичное. Есть у тебя какие-нибудь тайные фантазии?

– Рок-звездой, – сказал он.

Она засмеялась.

– Тысячи девушек выкрикивали бы мое имя, от фанатов бы не было отбоя.

– Ого!

Он улыбнулся и глотнул коки.

– А что, у тебя действительно нет никаких родственников? Только матери?

Девушка зарделась.

– Мне бы не хотелось об этом говорить. Ладно? Как-нибудь в другой раз.

– Хорошо. Я понял.

Дион доел гамбургер, скомкал обертку и бросил в ближайшую урну. Но чуть-чуть промахнулся. Он не поленился встать, поднять с пола сверток и снова бросить в урну. Он развернулся кругом и сквозь ткань ее блузки отчетливо различил очертания лифчика.

– А кто же мы с тобой? – неожиданно спросил он, садясь рядом. Ему хотелось, чтобы вопрос прозвучал обыденно. – Мы просто приятели или… все-таки больше, чем приятели?

Она облизнула губы и не ответила.

Его сердце гулко стучало в груди, и он уже пожалел о своих словах.

– Ну так как? – повторил он вопрос.

– Не знаю.

– Не знаешь? Я тоже. – Его голос звучал слишком громко.

Некоторое время они молчали.

– Мне бы хотелось, чтобы мы были больше, чем просто приятелями, – мягко проговорила Пенелопа.

Никто из них не произнес больше ни слова. Шумовой фон кафетерия несколько изменился, стал как-то глуше, отошел на второй план. Они смотрели друг другу в глаза, не зная, что сказать, не в силах отвернуться. Молчание было неловким, но это была приятная неловкость, сладостное смущение первой интимности. Дион робко улыбнулся.

– Означает ли это, что мы с тобой, хм… что ты моя девушка, а я твой парень?

Она кивнула, глядя в пол.

– Если ты так хочешь.

– Я так хочу, – сказал он.

Дион колебался всего секунду, а затем взял ее руки в свои. Его ладони были потные, это его смущало, но руки он не убрал и слегка сжал ее пальцы.

Пенелопа ответила пожатием.

Дион перевел дух – оказывается, он все это время не дышал.

– Ну вот, это оказалось не таким уж трудным. Правда?

– Действительно, – нерешительно засмеялась она.

Он улыбнулся.

А затем они рассмеялись вместе.

Дион встретился с мистером Холбруком после уроков.

С тех пор как учитель предложил ему обучение по свободному графику, вопрос этот с ним больше не обсуждался. Дион, можно сказать, уже почти забыл об этом, но вдруг получил записку, в которой предлагалось встретиться с преподавателем мифологии после уроков. Поэтому, сложив свои книги в шкафчик, он быстро пересек опустевший холл и направился в класс Холбрука.

Класс был пуст. Он подождал минут пять, но учитель не появлялся. Он уже собирался уйти, когда заметил на доске фразу: «Дион. Пожалуйста, подожди. Я скоро приду».

Вглядевшись, юноша различил и другие, большей частью полустертые слова. Многие, кажется, на каком-то иностранном языке не с английским алфавитом. Не понимая смысла, Дион почему-то был уверен, что к учебным занятиям никакого отношения они не имели.

Неожиданно это испугало его.

Дверь класса отворилась, и вошел Холбрук. В руке у него была матерчатая сумка, с какими-то продуктами, кажется. Он положил ее на стол.

– Итак, Дион, – сказал он. – Как дела?

– За послеобеденное время никаких особых происшествий не случилось.

Холбрук невесело усмехнулся.

– Это верно. Мы действительно виделись на уроке. Как это я запамятовал?

Дион, стоявший опираясь спиной о парту, теперь выпрямился. Что-то в тоне учителя показалось ему странным и необычным.

Угрожающим.

Именно угрожающим.

Он посмотрел на Холбрука, и в животе похолодело. Во взгляде учителя была открытая враждебность, какая в чуть завуалированной форме прозвучала в его голосе. Что он такого Холбруку сделал?

Внезапно он осознал, что классная комната заперта.

– Я… получил вашу записку. – Он поднял ее вверх, чувствуя, что его голос дрожит, и не зная, как эту дрожь остановить.

– Да, – сказал Холбрук.

– Видимо, это по поводу свободного обучения? Я уже говорил вам, что не хочу заниматься индивидуально.

– Почему? – спросил учитель. – Боишься оставаться со мной один на один? – Он усмехнулся.

Черт возьми, это уже было совсем непонятным. Дион направился к двери.

– Извините, – сказал он, – но мне надо идти.

– Боишься, что я стану к тебе приставать?

Дион остановился, повернулся к учителю лицом и увидел, что в его сумке не продукты, а пергаментные свитки.

– Если вы за этим меня позвали, – холодно произнес он, глядя учителю в глаза.

Холбрук отвернулся и сделал шаг назад.

– И зачем же, как ты думаешь, я пригласил тебя сюда?

Как ему хотелось, чтобы здесь сейчас оказался Кевин. Тогда бы, чувствуя моральную поддержку друга, он обязательно бы выпалил: «Потому что вы извращенец, вот почему». Но Кевина рядом не было, а ему не хватило храбрости бросить эти слова учителю.

– Не знаю, – пробормотал он.

Холбрук выдвинул верхний ящик стола. Дион вытянул шею, стараясь разглядеть, что тот вертит в руках. На первый взгляд это было похоже на длинный сверкающий нож. Он лежал среди карандашей и скрепок.

Дверь в комнату открылась, и Дион испуганно вздрогнул.

– Одну минутку! – сказал Холбрук.

Дион не понял, к кому обращался учитель, к нему или группе мужчин, входивших в комнату. Но времени на размышление не было. С отчаянно колотящимся сердцем он быстро проскочил мимо них через дверь в коридор и с удивлением обнаружил, что школа пуста. Не было видно никого – ни преподавателей, ни учеников.

Молодой человек обернулся и поймал взгляд одного из гостей Холбрука. Тот пристально смотрел на него. Дион быстро побежал по коридору к выходу. Их было пять человек, и у каждого в руке – матерчатая сумка со свертками, такая же, как у Холбрука. Дион не знал, куда его пригласили – на собрание какого-то клана или для чего-то другого, – но было в этой ситуации нечто, что не укладывалось ни в какие рамки. Не прекращая бежать, он оказался во дворе школы. Выскочив наконец на улицу, он направился к дому.

Глава 22

Пастор Робенс разглядывал прихожан. Церковь была полупуста. Он попытался улыбнуться, хотя ему было сейчас не до улыбок. Три недели назад, когда посещение церкви начало снижаться, он решил, что в этом виновата охватившая город эпидемия гриппа. Две недели назад он связал это с хоккейным турниром, который транслировался по телевидению. Но в конце последней недели он был вынужден признать, что творится что-то неладное. Число прихожан неукоснительно сокращалось. В будние дни службу посещали единицы, по воскресеньям их число уменьшилось по крайней мере вдвое.

Последние пять дней он пытался осмыслить происходящее. Что же случилось? Пастор Робенс просмотрел конспекты своих проповедей за последние два месяца – может быть, он случайно сказал что-нибудь обидное, что-нибудь такое, что могло отвратить людей от церкви, – но не нашел ничего. Он даже звонил некоторым своим постоянным прихожанам, прекратившим посещать воскресные проповеди, и спрашивал, почему они перестали ходить на богослужения. Все до одного утверждали, что ничего не случилось, что все в порядке, и обещали показаться в следующее воскресенье.

Никого из них он больше не видел.

И еще шестеро прихожан исчезли.

Органист кончил играть, и пастор Робенс улыбнулся, молитвенно сложив руки. Улыбка была фальшивой, просто маской. Сегодня на душе у него было очень неспокойно.

Очень.

Последние звуки музыки растаяли в воздухе.

Пастор Робенс склонил голову.

– Давайте помолимся.

Полли Тролл быстро разжевала просвиру и с жадной поспешностью запила вином. Отец Ибарра улыбнулся ей, благословил и двинулся дальше. Следующим был Билл Бенч. Отец Ибарра глянул поверх головы Билла на пустые скамьи, затем на два ряда коленопреклоненных мужчин и женщин. Общее количество прихожан падало, однако желающих причаститься стало больше.

Значительно больше.

Казалось бы, он должен был этому радоваться. Но, наоборот, ему это было неприятно. В том, с какой беспокойной жадностью его прихожане делали этот маленький глоток вина, было что-то порочное. Это казалось ему почти святотатством. Именно так. Во время службы они вроде бы все делали правильно – с вдохновением читали молитвы, почтительно передвигались по храму, – но и в этом он уловил что-то неправедное, богохульное. Их воодушевление представлялось ему каким-то нездоровым, каким-то нехристианским. Создавалось впечатление, что их больше интересует вино, чем сам ритуал. Этого он совершенно не мог понять.

Билл съел предложенную просвиру и жадно проглотил вино.

Отец Ибарра улыбнулся, благословил и двинулся дальше.

Не нравилось ему все это.

Очень не нравилось.

Глава 23

Ресторан оказался не таким, каким его ожидал увидеть Дион. Судя по названию, несколько претенциозному, «Таверна для одиноких путников» представлялась ему элегантным заведением, где все устроено со вкусом – затененный обеденный зал со столиками в викторианском стиле, дорогие канделябры, негромкая классическая музыка. Внутри действительно был полумрак, но все остальное оставалось только в его мечтах. Кабинки, обитые красным и довольно потертым винилом, одноцветные стены, украшенные охотничьими трофеями и атрибутами – головы лосей, оленьи рога, ружья. Через открытые двери можно было наблюдать прокуренный бар с неоновыми рекламами пива и даже слышать нарочитую скороговорку спортивного комментатора из включенного на полную громкость телевизора.

Все получалось совсем не так, как он хотел.

Однако Пенелопа относилась ко всему очень спокойно. В своем воображении он проиграл каждый эпизод этого вечера, отрепетировал каждую возможную тему разговора, и вот сейчас все, что он подготовил, пошло насмарку. Романтическая встреча вылилась в серию неловких инцидентов, из которых с трудом приходилось выпутываться.

Но для девушки все это, казалось, не имело никакого значения. Когда обнаружилось, что он забыл на заправочной станции свой бумажник и туда пришлось возвращаться, Пенелопа только рассмеялась. Она вежливо не заметила и того, что у него была расстегнута ширинка, когда он вошел поздороваться с ее матерями. Увидев интерьер этого «милого» ресторанчика, для которого она надела свое лучшее платье, Пенелопа тоже не выдала своего разочарования.

Судя по всему, можно было ожидать, что этот вечер выльется в настоящий кошмар, но Пенелопа оказалась лучше, чем он предполагал.

Правда, еда здесь была неплохая. Они не спеша ели и рассказывали друг другу о своей жизни. Взаимные признания воспринимались ими с обоюдным доверием, причем настолько, что даже в первое свидание Дион поделился с ней самым сокровенным, о чем не говорил никому и никогда и даже не помышлял, что сможет когда-либо сделать это. Он чувствовал, что может открыть ей все. Это и пугало, и ободряло его.

Два часа пролетели незаметно.

Они закончили еду, басбой[25] убрал со стола все, кроме бокалов, и тут появилась официантка.

– Не хотите ли заказать чего-нибудь еще? – спросила она.

Дион вопросительно посмотрел на Пенелопу, но та покачала головой.

– Пожалуй, нет.

– Через минуту я вернусь с вашим счетом.

Дион с улыбкой кивнул, но, посмотрев на Пенелопу, вдруг понял, что не знает, сколько следует давать на чай. Ужин прошел на удивление хорошо, много лучше, чем он ожидал, а сейчас все снова могло испортиться. Если оставить слишком мало, она подумает, что он скупой и противный, если дать на чай слишком много, она подумает, что он дурак, поскольку хорошо осведомлена о его «состоятельности». Юноша растерялся.

– На чай буду давать я, – сказала Пенелопа, будто прочитав его мысли.

Он посмотрел на нее и покачал головой.

– Ни в коем случае.

– Ты платишь за ужин. Мне тоже хочется поучаствовать. – Она открыла сумочку, вынула три бумажки по одному доллару и положила на стол.

Три доллара.

У него отлегло от сердца, он взял купюры, вернул их девушке.

– Нет, – заявил он твердо. – Заплачу я.

Она улыбнулась.

– Хочешь быть настоящим мужчиной? Пожалуйста. – Она убрала деньги.

Они заплатили по счету и были уже на полпути к дверям, когда Дион услышал женский голос. Его окликали.

– Молодой человек!

Он стал озираться по сторонам, пытаясь определить, откуда исходит голос, и увидел где-то слева от себя пожилую женщину, которая сидела одна за небольшим столиком. Ей было лет под шестьдесят, ее яркое облегающее платье не соответствовало ни возрасту, ни моде. Крашеные светлые волосы женщины были безобразно растрепаны, и даже при слабом освещении он разглядел на ее лице толстый слой косметики. Она подмигнула ему.

Почему-то Дион сразу подумал о своей матери.

– Молодой человек! – повторила женщина. Голос у нее был высокий и хриплый.

Дион повернулся, чтобы уйти.

– Она же тебя зовет, – сказала Пенелопа. – Подойди и спроси. Может быть, ей что-нибудь нужно.

– Нет. Она разговаривает с кем-то другим.

– Молодой человек!

– Подойди к ней и спроси, что ей нужно. Нельзя быть таким нелюбезным.

Дион пересек зал по покрытому ковром полу и приблизился к темному углу, где находилась женщина. На ней не было лифчика, и под плотно облегающим платьем он отчетливо видел выступающую большую грудь и точки сосков. Ему стало неприятно, что он заметил это.

– Садитесь, – сказала женщина и показала жестом на стул, стоящий рядом.

Дион покачал головой.

– Мы должны идти.

Теперь, подойдя ближе, он почувствовал запах спиртного, который обволакивал ее стол и, как стойкие дорогие духи, подавлял все остальные запахи вокруг. Когда она заговорила, он стал еще сильнее. Своими костляквыми пальцами женщина схватила его руку. На сморщенной коже ниже браслета он увидел темно-коричневые пигментные пятна.

– Видишь рыбину вон там? – Она указала на огромную пластиковую марлину,[26] подвешенную на стене прямо перед ним. Дион осознавал, что люди за соседними столиками смотрят на него и хихикают. Он покраснел.

– Посмотреть на рыбу?

Она молча кивнула.

– Эту рыбу поймал владелец ресторана.

Юноша посмотрел на Пенелопу, ища поддержки, но та была абсолютно безучастна. Ничего нельзя было прочитать по ее лицу.

– Он поймал эту рыбу, ту, что на стене.

– Ага, – сказал Дион.

– Хозяин поймал эту рыбу.

– Ладно, я пошел. – Он попытался вырвать руку.

Она еще крепче ее сжала.

– Именно эту самую рыбину, что здесь. Хозяин поймал ее.

Внезапно ему захотелось ее ударить, треснуть по физиономии. Старуха продолжала что-то пьяно и бессмысленно бубнить, ее глаза уставились в одну точку, рот открывался и закрывался, а губы оставались неподвижными, как у чревовещательницы. Ему снова захотелось ее стукнуть как можно сильнее, чтобы ощутить кулаком кости под ее кожей, услышать ее крик, услышать ее вопль, когда он будет ее бить.

От запаха алкоголя у него начала кружиться голова. Он вырвался.

– Эта рыба из пластика.

– Хозяин поймал эту рыбу – Голос у женщины стал плаксивым. Под тесным платьем двигалась грудь.

– Хозяин не ловил эту рыбу. Эта рыба из пластика. А вы просто пьяны. – Он поспешил через зал к Пенелопе, слыша, как люди за столиками позади него засмеялись.

– Он поймал эту рыбу! Именно эту рыбу!

– Пошли, – сказал Дион, взял Пенелопу за руку и повел к выходу.

– Счастливо провести остаток вечера, – сказала привратница, когда они торопясь выходили наружу.

Вечерний воздух был прохладным, свежим, колючим. Стояла тишина – шум ресторана остался за тяжелыми деревянными дверями.

– Что ей было нужно? – спросила Пенелопа.

Дион пожал плечами и глубоко вдохнул.

– Она просто напилась, эта старуха.

– Это ясно, но я не понимаю, почему ты так бурно на это реагировал? Мне показалось, что ты собирался ее ударить.

– Тебе так показалось?

– Это так выглядело.

– Это только… не знаю, может быть, это клаустрофобия. У меня немного разболелась голова. Надо просто уйти отсюда.

– Ты что, плохо себя чувствуешь? – озабоченно спросила она.

– Да нет, все в порядке. – Прохладный воздух уже достаточно освежил его. – Сам не знаю, что это на меня нашло. Я просто не мог оставаться там. – Он встряхнул головой и улыбнулся. – Пошли, я отвезу тебя домой. Завтра ведь в школу.

– Но с тобой действительно все в порядке?

– Я чувствую себя прекрасно.

Держась за руки, они направились к стоянке. В тишине гулко отдавались их шаги. Слева стояли автоматы для продажи газет.

Дион скользнул по ним взглядом и остановился. У него перехватило дыхание.

На первой полосе вечерней газеты была помещена фотография мужчины. С усами. Знакомое лицо.

Это был тот человек, который провел тогда ночь с его мамой.

Еще не прочитав сообщение, он уже знал, что этот человек убит.

– В чем дело? – спросила Пенелопа.

Только сейчас он понял, что крепко сжимает ее руку, и расслабил пальцы.

– Ничего, – проговорил он, не отрывая взгляда от фотографии, облизывая внезапно пересохшие губы. Он вспомнил, как встретился с этим человеком ночью в темном коридоре, вспомнил, как вела себя мать на кухне на следующее утро.

Вспомнил он и пятно крови на рукаве ее халата.

Дион вытащил из кармана четвертак и опустил в автомат. Выскочила газета. Пенелопа прочитала заголовок и посмотрела на него.

– Ты знаешь этого человека?

– Нет, не знаю.

Дион свернул газету, сунул под мышку и повел Пенелопу через стоянку к машине.

Когда он пришел, мамы дома не было. Не было и никакой записки, которые она обычно оставляла, прикрепляя их к холодильнику. Лампочка над входной дверью не горела. Значит, она ушла, когда на улице еще было светло, наверное, вскоре после него.

Он специально положил газету на стол, на самое видное место, и развернул так, чтобы она могла сразу увидеть фотографию. После чего отправился в постель.

Мать ввалилась в его комнату, когда Дион уже спал. Громко всхлипывая, она тяжело опустилась на край постели. Разумеется, она была пьяна. Он сел и, с трудом разлепив веки, попытался разглядеть циферблат часов на столике рядом. Они показывали час с чем-то.

Мама придвинулась к нему настолько близко, что он мог чувствовать мягкость ее тела под блузкой. От нее приятно пахло вином, немного резковато, но приятно. Но ему сразу же вспомнилась та старуха в ресторане. Продолжая всхлипывать, она начала судорожно массировать его голую спину. Он пытался отклониться назад, к спинке кровати.

Она вдруг перестала плакать, резко отпустила его и раздраженно спросила:

– В чем дело? Ты пьян?

– Нет! – ответил он.

– Вот так-то. Если я хотя бы раз почувствую от тебя запах алкоголя, выгоню из дома немедленно. Ты уже достаточно взрослый, прекрасно можешь позаботиться о себе сам, поэтому если не будешь подчиняться моим правилам, вылетишь отсюда. Как пробка. Ты меня понял?

– Ничего я не понял. Что это сегодня с тобой?

– Ах не понял! Повторяю: не смей пить. Это ужасно плохо.

– А то, чем ты занимаешься, это, значит, не плохо. Это, выходит, хорошо. Проводить время черт знает где, черт знает с кем, приходить домой пьяной, да еще приводить с собой мужиков для траханья.

Она сильно ударила его по лицу. Получилось очень громко и, главное, больно. Он закутался в одеяло и отодвинулся к противоположному краю постели. Щека ныла, на глаза навернулись слезы.

Некоторое время она сидела молча, вяло и бессмысленно глядя перед собой. Потом снова принялась плакать. Плакала она сейчас открыто, бесстыдно. Ее лицо покраснело. По щекам струились слезы. В уголках рта повисла слюна, но она не давала себе труда ее вытереть.

– Я не хочу, чтобы ты совершал ошибки, которые совершила я, – выдавила она из себя в промежутке между всхлипываниями.

Лицо у него все горело.

– Если это ошибки и ты это сознаешь, то почему же продолжаешь их совершать?

– Не знаю. Мне бы хотелось тебе ответить, но не могу. Очень хотелось бы найти быстрый ответ. Но его нет. Я пью. Я курю. И ничего не могу с собой поделать. Легче всего сказать, что это болезнь, своего рода наркомания. Но это не так. Это что-то другое. Я не хочу быть такой, Дион. Но ничего не могу поделать.

Он пристально смотрел на нее. В ее поведении была какая-то суетливость. Нет, дело не только в том, что она пьяна. Она такая потому, что видела газету.

Он снова вспомнил об убитом.

И вдруг понял, что его мама имеет к этому самое непосредственное отношение.

После того как Дион высадил Пенелопу у дома, она двинулась сразу на кухню, чтобы попить. Проходя мимо гостиной, она слышала голоса матерей, но встречаться с ними сейчас хотелось меньше всего. Стараясь не шуметь, она попыталась проскользнуть к себе наверх и быстренько лечь в постель, но ее окликнула мать Марго. Пенелопа послушно вошла в гостиную.

Мать Марго стояла рядом с камином.

– Привет, Пенелопа. Как прошло свидание?

Он пожала плечами.

– Прекрасно.

Рядом с матерью Шейлой на диване сидела незнакомая высокая блондинка. На ней были короткая джинсовая юбка и узкая блузка, подчеркивающая полноту крупных грудей. Женщина ей улыбнулась.

– Куда вы ходили?

– Мы просто поужинали вместе, – ответила Пенелопа, глядя в сторону.

– Хорошо провели время?

– Да, мэм.

Мать Марго улыбнулась.

– Ну что ж, чудесно. – Она посмотрела на часы. – Мы тут еще немного поговорим, но после того, как наша гостья уйдет, вернемся к обсуждению твоего вечера.

– Я устала. Сейчас уже поздно…

– Еще не поздно. Иди прими ванну и возвращайся сюда.

– Я не…

– Пенелопа. – По тону матери Марго было видно, что никакие аргументы не подействуют.

– Хорошо, мама. Я приду.

Пенелопа поднялась наверх. Она вынула из шкафа пижаму и взяла со стола журнал «Люди», который специально стащила из комнаты матери Фелиции, чтобы читать в ванной.

Через полчаса она спустилась вниз, в гостиную. Блондинка ушла, но все пять матерей в полном составе сидели на диване полукругом, лицом к ней. Сидели молча, без улыбок. Видимо, все это время они ждали только ее прихода. Мать Марго по-прежнему была одета в свой рабочий костюм, в котором она обычно принимала возможных клиентов. «Специально не переоделась, – подумала Пенелопа. – Чтобы еще сильнее подчеркнуть свою власть надо мной».

Она молча села в кресло.

– Мы собираемся поговорить с тобой о сексе, – объявила мать Марго.

Пенелопа, не моргая, смотрела в одну точку.

– Мы никогда это прежде не обсуждали, – продолжила мать Марго, – хотя, может быть, нам следовало это сделать уже давно.

Нервно теребя край пижамы, Пенелопа разглядывала свои тапочки. Щеки ее горели.

– Я уже знаю достаточно об этом, – проговорила она.

– Да, но я не думаю, что эти знания так уж исчерпывающи. Особенно, что касается предохранения от беременности.

– Я уже все знаю. – Ей хотелось только одного: чтобы эта пытка прекратилась.

– И тебе известно все о противозачаточных таблетках? О внутривагинальных приспособлениях? О том, что это такое? А предохранительные колпачки? Кондомы?

– Да, – ответила она, чувствуя себя совершенно несчастной.

– Хм, и откуда же ты это все узнала?

– Не знаю.

– В школе?

– Ага, наверное, только… я не знаю. Читала. Слышала, что говорят люди.

– А с Дионом ты эти вопросы обсуждала? Говорила с ним о предохранении от беременности?

– Мама!

– Ты, как и Дион, уже в выпускном классе. Вы оба заканчиваете школу. Я полагаю, у вас есть естественные желания, которые имеют все, абсолютно все мальчики и девочки в вашем возрасте. Стало быть, вы вскоре будете заниматься сексом. Я и все твои матери, мы просто хотим знать, обсуждала ли ты с ним это.

Пенелопа, ничего не ответив, смущенно отвернулась.

– Ты уже с ним целовалась?

– Это не ваше дело.

– Это наше дело. Ты думала о том, чтобы заняться с ним любовью?

– Послушайте, – сказала Пенелопа, – почему вы решили, что у нас с ним должно зайти так далеко? Это совсем не обязательно.

– Если зайдет, – сказала мать Марго, – мы хотим, чтобы ты не применяла ничего для предохранения от беременности.

– Что? – Пенелопа в шоке подняла глаза, переводя взгляд с одной матери на другую. Они приветливо ей улыбались, но было ясно, что все это абсолютно серьезно. Девушка чувствовала себя смущенной, растерянной, сбитой с толку одновременно. Она ничего не могла понять, не знала, что сказать и как реагировать.

Мать Дженин усмехнулась.

– А ты когда-нибудь размышляла о том, что у него там штанах? Какой у него… – И тут она произнесла это слово, которым обычно обозначают это самое – то, что в штанах. Очень грубое слово.

Пенелопа смотрела на нее во все глаза. Она никогда не слыхала ни от одной из матерей никаких грубых слов, кроме разве что «черт побери» или «проклятие», да и то изредка и случайно, поэтому это низкое слово звучало сейчас особенно неприлично.

– А он у него огромный. Очень приятный и длинный.

– По-моему, уже достаточно, – твердо произнесла мать Марго.

Пенелопа обвела взглядом всех матерей. Она ожидала, что те возмутятся, но ничего подобного. Они сидели совершенно спокойно, с таким видом, как будто такие разговоры случаются каждый день.

Что же здесь происходит?

– Самое главное, не применяйте никаких контрацептивов, – ласково произнесла мать Фелиция.

Мать Марго и мать Шейла согласно кивнули.

Мать Марго улыбнулась.

– Приглашай его сюда, не стесняйся. Мы хотим, чтобы ты позвала его завтра на ужин. У нас еще не было возможности по-настоящему с ним познакомиться.

Смущенная Пенелопа переводила взгляд с одной матери на другую. В какой-то момент ей показалось, что они все сошли с ума, но уже в следующий миг они вели себя так, как обычные заботливые родители.

– Это будет проверка или тест?

– Тест? – Мать Марго рассмеялась. – Господи, конечно, нет. Мы не хотим оказывать на тебя никакого давления. Тебе прекрасно известно, что мы воспитывали тебя в атмосфере полного доверия и открытости, поэтому единственное наше желание – это определить позиции с самого начала. Я уверена, что ты согласишься с тем фактом, что знание реальной ситуации предпочтительнее, чем всевозможные хитрости, уловки, словом, всякое вранье, которое практикуется в большинстве семей. Ты молодая девушка, перед тобой выбор, который делают большинство твоих ровесниц. Мы просто ставим все на свое место.

– А он у него огромный, – усмехнулась мать Дженин. – Этот его… – И она опять произнесла это слово.

– Дженин! – Мать Марго бросила на нее испепеляющий взгляд, который стер у той с лица улыбку, и снова повернулась к Пенелопе. – Так ты пригласишь его на ужин?

Пенелопа кивнула, слишком ошеломленная, чтобы что-то осознавать.

– Я приглашу его. Только не знаю, а вдруг он откажется?

– Он не откажется.

Некоторое время матери молчали, переглядываясь.

Пенелопа встала.

– Это все?

– Да. Ты можешь отправляться в постель.

Пенелопа покинула комнату и начала подниматься по лестнице. На половине пути она услышала смех матери Дженин, даже не смех, а какое-то странное хихиканье. Через секунду они захохотали все. Истерически.

Даже мать Фелиция.

Глава 24

Когда Хортон добрался домой, его встретила почти кромешная тьма. Лампочка над входной дверью, соединенная с таймером, очевидно, перегорела. Он остановился на неосвещенном крыльце, на ощупь нашел нужный ключ, висевший рядом с массивной болванкой, на которой болтался давно ненужный ключ от дома любовницы. Хортон открыл дверь, автоматически щелкнув при входе выключателем.

Дом весь пропах затхлостью, пылью, грязным бельем и вчерашней едой. По темному ворсистому ковру он прошел в гостиную. Даже при включенном свете в комнате царил полумрак. В углах прятались какие-то желтоватые тени. Гостиная упорно сопротивлялась всем попыткам ее развеселить. «Все выглядит так, как и подобает», – подумал он. Дом холостяка. Он был обставлен еще его бывшей женой. Ничего не изменилось с тех пор, ничего не обновлено, не освежено. Здесь витал дух одинокого мужчины. Круглый кофейный столик, с въевшимися следами тарелок и чашек, был весь заставлен. Рядом со стопкой вчерашних и позавчерашних газет, кучей нераспечатанных рекламных конвертов и прочих бумаг на нем были разбросаны так и не убранные со вчерашнего вечера банки из-под пива и пустой пакет от картофельных чипсов. Вчера он сменил носки, а старые, скомканные, валялись у дивана.

Тишина в доме нарушалась лишь приглушенным жужжанием электронных часов, стоявших на полке для разного рода безделушек над стереопроигрывателем. Там тоже все было разбросано в беспорядке. Он поспешно включил телевизор, радуясь звукам внешнего мира, которые ворвались в гостиную. Его взгляд упал на семейную фотографию в рамке на телевизоре, и он, как всегда, пробежал по ней отсутствующим взглядом.

Дэвид прошел на кухню. Вынул из морозилки буррито и сунул в микроволновую печь, машинально сорвав перед этим пластиковую обертку. Затем достал пиво. Порой потребность в пище и сне его тяготила. Порой он мечтал иметь возможность работать без остановки. Свою работу он ненавидел, но, по правде говоря, вечерний досуг – еще больше. В конце концов на службе его сознание было занято – кроме своей неустроенной жизни, приходилось думать о чем-то еще.

Он осушил банку тремя быстрыми глотками и понял, что этого недостаточно. Нужно принять чего-нибудь покрепче.

Звякнул сигнал микроволновой печи. Он вынул буррито и плюхнул его на тарелку. Затем открыл дверцу шкафчика в нише над холодильником и вытащил бутылку виски. Он хотел взять и бокал, но потом передумал. Ведь его надо будет мыть.

Хортон сел и принялся есть свое блюдо, запивая его виски. Прямо из горлышка, большими глотками.

Буррито и бутылку он прикончил почти одновременно.

Глава 25

Сейчас, при свете утреннего солнца, когда по радио, настроенному на станцию, передающую новости нон-стоп, мололи и перемалывали события вчерашнего вечера и ночи, когда из кухни по всему дому распространялся запах свежесваренного кофе, мысль о том, что его мама может быть замешана в событиях, связанных с чьей-то смертью, казалась не только притянутой за уши, но и вообще нелепой. Он стоял в дверном проеме и некоторое время смотрел на нее. Эйприл была повернута к нему спиной и намазывала на гренку плавленый сыр. «Если этого человека убила она, – рассуждал Дион, – то это должно было произойти между двумя часами ночи, когда я встретил его в коридоре, и шестью часами утра, когда она спустилась на завтрак. Она должна была сделать это без всякого шума и так же бесшумно освободиться от тела».

Он был рад, что его предположения рассеялись. Если бы он продолжал ее подозревать, то просто не знал бы, что делать. Стать ее сообщником? Анонимно сообщить в полицию? Пойти с ней на конфронтацию? Не предпринимать ничего? Он не знал.

Мама либо услышала, как он вошел, либо почувствовала его присутствие, поскольку повернулась. Под глазами у нее были видны темные круги, какие обычно бывают с похмелья. Она попыталась улыбнуться, но по лицу пробежала беспомощная гримаса.

– Извини за вчерашнее, – проговорила она, не желая встречаться с ним взглядом.

Тоже смущенный, он молча кивнул и принял озабоченный вид, занявшись поисками апельсинового сока в холодильнике.

– После работы я поехала с Маргарет, Дженин – там было еще несколько приятельниц – и, кажется, выпила лишнего.

Дион нахмурился. Она что, не видела газету? Он посмотрел на нее. Она производила впечатление раскаивающейся, пристыженной, но не в той степени, в какой он ожидал. Он откашлялся.

– Этот парень убит.

Мать непонимающе посмотрела на него.

– Твой приятель. Парень, с которым ты провела ночь.

– О чем ты говоришь?

– Ты что, даже не прочитала газету? – Он встряхнул головой и стремительно прошагал в гостиную. Газеты на столе уже не было.

– Что ты сделала с газетой?

– С какой газетой?

– Ну, с газетой, которую я положил вчера вечером!

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Исчезнуть сама она оттуда не могла.

– Дион…

– Я оставил ее вчера там для тебя!

– Зачем?

Внезапно он разозлился.

– Затем, что этот парень, с которым ты трахалась, убит! Я думал, ты проявишь к этому хоть какой-то интерес! Хотя бы чуть-чуть!

Выражение ее лица посуровело. Она двинулась на него, а он попятился, пока не оказался у дивана. Она остановилась вплотную к нему.

– Как ты смеешь снова разговаривать со мной таким тоном?! – прошипела она, округлив глаза.

– Прекрасно! – сказал Дион. – Я вообще не буду с тобой разговаривать!

– Ну и отлично!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем мама повернулась и прошла в кухню.

«Стерва, – выругался про себя Дион. – Развратная стерва».

Он прошел через холл в свою комнату и захлопнул дверь.

Дион нервно вытер вспотевшие ладони – как всегда, о брюки – и нажал дверной звонок. Откуда-то изнутри огромного дома донесся звук боя курантов. Мгновение спустя дверь открыла Пенелопа.

– Привет, – сказала она тихо.

Он улыбнулся.

– Привет.

Через распахнутую настежь дверь он увидел стоящих в холле матерей. Все они были одеты в одинаковые облегающие зеленые платья, подчеркивающие их фигуры. Через легкую прозрачную ткань были видны темные соски, а также смутные очертания темных треугольников внизу с едва заметными волосиками. Он вдруг с ужасом понял, что все женщины надели свои туалеты на голое тело.

Пенелопа тоже была в зеленом одеянии, но более свободном, менее откровенном, сшитом из материала поплотнее.

Все они были босые.

Дион почувствовал себя неловко. Он пришел в синих джинсах и белой рубашке, в черных кроссовках, и эта одежда показалось ему сейчас совершенно неподобающей.

– Входи, – сказала Пенелопа. – С автоматикой у входных ворот проблем не было?

Он мотнул головой.

– Никаких.

– Это хорошо. – Она улыбнулась, бросила на него заговорщицкий взгляд, как бы говоря: «Держись за меня», и развернулась назад. – Дион, я хотела бы познакомить тебя с моими матерями. На этот раз они здесь все. – Она указала по очереди на каждую из женщин. – Это мать Марго, мать Фелиция, мать Маргарет, мать Шейла и мать Дженин. – Она сделала жест в сторону Диона. – Мамы, это Дион.

Женщины поклонились. Это было несколько странное, почти нелепое движение, какая-то средневековая полукуртуазность. Оно показалось ему знакомым, но он не мог вспомнить откуда.

– Нам очень приятно, что вы приняли приглашение отужинать у нас, – произнесла мать Марго. – Мы очень много о вас наслышаны и предвкушали удовольствие от знакомства. – Она улыбнулась ему широкой белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты. Видимо, эта улыбка означала гостеприимство, но почему-то Дион чувствовал себя довольно неловко.

– Почему бы нам не пройти в соседнюю комнату? – предложила мать Фелиция. – Мы можем поговорить там, пока я не подам ужин.

– У нас сегодня суп, цыплята с козьим сыром и лимонный пирог, – сказала Пенелопа. – Надеюсь, тебе понравится.

– Звучит здорово, – отозвался он.

Мать Дженин схватила его за руку и потащила прочь от Пенелопы, к двери, ведущей в следующую комнату. Он ощутил, как ее слабые пальцы слегка сжали его кисть.

– Я так польщена, что наконец познакомилась с вами, – произнесла она, – так заинтригована.

Он оглянулся на Пенелопу, но та только слабо улыбнулась, пожала плечами и последовала за ними.

– Вам снятся сны, Дион?

– Всем снятся сны, – ответил он.

Мать Дженин засмеялась низким, знойным, хрипловатым смехом, который его в какой-то степени взволновал.

– Прошлой ночью мне приснилось, что я блоха и купаюсь в вашей крови…

– Дженин! – резко оборвала ее мать Марго.

Его руку наконец отпустили, и Пенелопа скользнула рядом с ним.

– Садись ближе ко мне, – прошептала она. – Я помогу тебе сориентироваться.

Они вошли в гостиную.

В обеденном зале стоял громадный, почти королевский стол – настоящее место для торжественных церемоний. В комнате пахло чем-то незнакомым, присущим именно этому дому, и чужим. Дион сел рядом с Пенелопой почти в начале стола. Разговор перед ужином в гостиной был не столь уж неловок и напряжен, как он ожидал. Матери Пенелопы задавали обычные вопросы, какие задают родители, когда ты в гостях. Правда, с определенным подтекстом, побуждая его высказаться о намерениях насчет их дочери. Кажется, его ответами они остались довольны.

За ужином все было совершенно по-другому. В тот момент, когда они ступили в обеденный зал, все разговоры сразу же прекратились, единственное, что можно было уловить, – это легкое шлепанье босых ног по дощатому полу из твердой древесины, а за столом – едва слышные удары ложек о тарелки.

Дион откашлялся. Он намеревался сказать много, но успел произнести только что-то вроде комплимента матери Фелиции за превосходный суп. При этом голос его в застывшей тишине прозвучал так неуместно громко, что он немедленно отказался от всяких попыток вообще что-либо говорить.

Сидящая напротив мать Шейла взяла графин, стоявший между двух супниц.

– Может быть, немного вина? – спросила она Пенелопу почти шепотом.

Та с удивлением посмотрела на нее.

– Вообще-то я не собиралась…

– Но ведь сегодня особый случай. Кроме того, тебе уже почти восемнадцать. Я думаю, ты достаточно взрослая, чтобы немного выпить. – Она дразняще улыбнулась. – Ты живешь на винном заводе всю свою жизнь. Не говори мне, что никогда украдкой не попробовала его на вкус.

Пенелопа покраснела.

– Я не думаю, что ей следует сейчас пить, – процедила сквозь сжатые губы мать Фелиция.

Пенелопа благодарно улыбнулась ей за поддержку.

– Она может выпить, если пожелает, – сказала сидящая во главе стола мать Марго.

– Выпей немножко. – Мать Шейла наполнила бокал Пенелопы и вопросительно посмотрела на Диона. – А вам, Дион?

Он застыл на своем стуле, чувствуя себя исключительно неуютно. Уж ему-то приходилось наблюдать разрушительное действие алкоголя с весьма близкого расстояния, и поэтому возможность выпить не являлась для него ни свидетельством взрослости, ни вообще чем-то захватывающим. К алкоголю он относился однозначно отрицательно. Но обижать матерей Пенелопы ему тоже не хотелось.

– Только немного, – произнес он с сильно бьющимся сердцем.

Мать Шейла улыбнулась и налила.

Дион сделал глоток. Первый в своей жизни. Вино оказалось слабее, чем он ожидал, и более приятное. Прежде он никогда даже не попробовал спиртное, несмотря на то что это можно было делать хоть каждый день. Мама часто оставляла всюду в доме початые бутылки, а уж сколько раз она дышала на него перегаром, и не сосчитать, поэтому один только запах вызывал у него спазмы в желудке.

Но это вино было хорошим. Он сделал еще один глоток, на сей раз побольше.

За столом все снова погрузились в молчание. Мать Фелиция вышла проверить, как там цыплята, остальные продолжали есть суп, время от времени потягивая вино.

Дион первым расправился с супом и волей-неволей был вынужден допить вино. Он старался пить медленно, но как только бокал опустел, мать Шейла быстро наполнила его снова. Юноша даже не прикоснулся к нему, так как почувствовал себя странно – его слегка подташнивало, немного кружилась голова. Он посмотрел на улыбающихся матерей Пенелопы, и в голову пришла нелепая мысль, что его отравили. Что-то подсыпали в вино, чтобы убить и тем самым убрать его с дороги их дочери. Все это было до чрезвычайности глупо, просто безумие какое-то, но у него хватило здравого смысла понять, что это действие алкоголя. Теперь Дион сам ощутил его влияние на человеческий мозг, и это ему совсем не понравилось.

– Выпейте еще, – предложила мать Шейла, кивая в сторону нетронутого бокала.

Он покачал головой. Его мысли с трудом ворочались, как будто их перегрузили.

– Нет, с меня достаточно.

– Отчего же? – сказала мать Дженин.

Он почувствовал, как ее босая ступня потерлась о его ногу, лаская икру. Думать о чем-то сейчас было очень трудно. Он переглянулся с сидящей рядом Пенелопой, но та неуверенно пожала плечами в знак того, что не знает, как ему следует себя вести.

– Вам не нравится наше вино? – спросила мать Марго.

Молодой человек послушно поднял свой бокал, сделал глоток, одобрительно кивнул.

– Вино очень хорошее.

Затем отпил еще вина. Ощущения изменились: тяжесть в голове и тошнота исчезли, сменившись утонченным чувством приятного возбуждения, и это состояние ему понравилось.

Матери Пенелопы ему улыбались.

Мать Фелиция принесла цыплят.

Остаток ужина они провели в тишине.

После ужина Пенелопа сходила к себе наверх, переоделась в джинсы и футболку, и они вдвоем вышли в сад. Воздух был прохладен и живительно бодрящ, но Дион ощущал тепло внутреннего огня. «Это все алкоголь, – заключил он. – Интересно, смогу ли я вести машину? Очень хотелось бы знать».

Пенелопа привела его к каменной скамье, на которой они сидели в прошлый раз. Опершись спиной на стену, справа от себя Дион увидел прислоненные к ней несколько длинных дротиков, увенчанных сосновыми шишками, и нахмурился. Он не мог сказать почему, но они показались ему знакомыми, так же как и галантные поклоны женщин при встрече.

– У тебя добрые матери, – неторопливо произнес он. Ему показалось, что голос звучит сейчас как-то иначе, вроде бы громче, как будто через усилитель. «Интересно, заметила ли эту разницу Пенелопа?» – подумал он.

– Да, они добрые, – кивнула она. – Большей частью. Но порой бывают и немного странными.

Он усмехнулся.

– Мне кажется, я тебя понимаю.

Они сидели на скамье близко друг к другу, а Пенелопа придвинулась еще ближе. Их руки, лежащие на камне, почти касались. Дион положил свои пальцы на ее теплую кисть. Он наклонился влево, и их плечи соприкоснулись. Ему казалось, что он должен сказать что-то, но слов не находилось. Не то что нужных – вообще никаких. Тогда он взял ее под руку и притянул к себе. Затем облизнул сухие губы и приблизился, готовый к поцелую.

Девушка подалась ему навстречу. Их губы раскрылись, языки встретились, и Дион ощутил немедленную реакцию своей плоти. Поцелуй становился все более страстным. Их рты плотно прижались друг к другу, языки сплелись.

Дион откинулся назад.

– А твои… хм, матери, они могут нас здесь видеть?

Пенелопа обняла его за шею.

– Нет, – ответила она. – А кроме того, они мне доверяют.

Дион почувствовал, как ее язык глубоко проник ему в рот, и попробовал дотронуться до округлости ее правой груди. Она была небольшая, но упругая, с твердым острым соском. Девушка не оттолкнула его, а, совсем даже наоборот, еще теснее прижалась к нему. Дион начал гладить ее, пальцы описывали медленные круги, и тело ее напряглось.

Рука его осторожно продвигалась вниз.

На этот раз Пенелопа сделала попытку его оттолкнуть.

– Нет! – прошептала она, но он не дал ей ничего больше произнести, закрыв рот поцелуем.

Не обращая внимания на протесты, левой рукой Дион скользнул за пояс ее джинсов и коснулся прохладного шелка трусиков.

– Нет, – произнесла она твердо, отклонилась назад и убрала его руку со своей талии.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал он, слегка отстраняясь. Его лицо горело, он тяжело дышал. – Извини, – произнес он отнюдь не извиняющимся тоном.

Его сознание как бы раздвоилось. С одной стороны, юноша был смущен этой первой в жизни попыткой, даже самим фактом попытки, и еще в большей степени тем, что получил такой резкий отпор. С другой стороны, где-то глубоко в подсознании он негодовал на ее отказ, на ее поведение, на нее саму. Ему вдруг захотелось ее ударить, сделать ей больно, ощутить в момент удара тепло ее эластичной кожи. Он готов был повергнуть ее вниз, на эти камни и взять силой, чтобы она закричала от боли, страха и вожделения.

Обнаружив, что руки сжаты в кулаки, он выпрямил пальцы, тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение.

Что с ним происходит?

Пенелопа встала, поправила волосы и футболку.

– Уже поздно.

Молодой человек кивнул, и они вошли в дом.

Матери проводили его до дверей, чтобы попрощаться. Дион поблагодарил их за чудесно проведенное время.

– Может быть, вы придете к нам в гости в субботу? – ласково спросила мать Дженин.

Дион достал из кармана ключи от машины и посмотрел на Пенелопу. Та отвернулась.

– Хорошо, – проговорил он. – Спасибо. Я был бы очень рад.

Пенелопа заперлась в ванной. Ей хотелось плакать. Ну почему в жизни все так ужасно несправедливо? Она спустила трусики и, отмотав примерно с метр туалетной бумаги, сложила ее вдвое. Почему, черт возьми, этот период начался у нее именно сейчас? Она извлекла испачканную прокладку, скомкала и швырнула в урну.

Девушка вспомнила восхитительное ощущение руки Диона на своей груди, его язык у себя во рту, твердый член между своих бедер. Она хотела Диона, когда его пальцы скользнули в брюки, она жаждала, чтобы они коснулись ее вагины.

– Ну почему я не в порядке именно теперь?

Она посмотрела на кровь, пропитавшую белую тонкую бумагу. В принципе она ненавидела периоды недомогания, ненавидела боль и дискомфорт, непременные прыщи и смену настроения, но сама по себе кровь ее не беспокоила. Во всем этом довольно противном процессе фактически только смена прокладок доставляла ей какое-то удовольствие.

Она увидела алое пятно на кончике указательного пальца и приблизила его к носу. Запах крови взбодрил ее, наполнил каким-то непонятным восторгом. Если бы рядом оказался Дион, она бы овладела им прямо сейчас.

Голова просветлела. Ей не следует прикасаться к вину. Оно делает ее поведение странным, внушает непонятные, неизвестно откуда взявшиеся мысли.

Пенелопа взяла новую прокладку, пристроила ее на место. Прежде чем поднимать брюки, она глубоко вздохнула, вдыхая мускусный аромат. Затем коснулась своей груди, вспоминая руки Диона, которые она чувствовала через тонкий материал футболки. Когда она заставила его остановиться, ей показалось, как будто он хотел ее ударить, силой заставить подчиниться своим желаниям.

И в этот момент – очень короткий миг – ей хотелось, чтобы он это сделал.

Дион нажал на педаль газа, отъезжая прочь от винного завода. Он мчался по темному загородному шоссе к дому, и в промежности у него все горело. Там все болело и требовало реализации. Такой сильной эрекции у него, наверное, никогда еще не было. Но он не испытывал никакого удовольствия. Скорее, чувство огромного неудобства. Его член стал сейчас невероятно чувствительным, и каждый поворот рулевого колеса раздражал его, казалось, там вот-вот появятся ссадины. Это было больно, очень больно, а он вдобавок все твердел и твердел.

Дион выжал педаль газа почти до отказа, отчаянно желая поскорее добраться домой.

Он думал о Пенелопе, вспоминал, какое блаженство испытывал, когда его пальцы проникли за пояс ее брюк, ощущая холодный шелк ее белья и нежную мягкую кожу.

Его восставший член затрепетал.

Нет, выдержать это невозможно. Он свернул к обочине, поставил машину на ручной тормоз и, не заглушив двигатель, почти вывалился из машины. Затем выпрямился и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся к кустам, судорожно расстегивая молнию на джинсах, чтобы наконец добраться до своего огромного пениса и схватить его обеими руками. Он принялся мастурбировать, неистово и исступленно, его рука быстро скользила по головке вверх и вниз.

Кончил он почти мгновенно, и на сухие листья, покрывавшие землю, излилась густая струя молочно-белого семени.

Но Дион продолжал мастурбировать, потому что член все еще болел. Однако еще раз кончить не удалось.

Эрекция тем не менее оставалась такой же сильной, как и прежде.

– О Господи, – прошептал Дион, – со мной происходит действительно что-то ужасное. Мне нужна помощь. Наверное, врач. Какой-нибудь врач. Скорее всего психиатр, а может быть, не только он…

Его согнуло пополам, и началась рвота. Болезненная жуткая рвота. Желудок сокращался до тех пор, пока внутри ничего не осталось.

Он вытер рот и медленно двинулся назад к машине, застегивая на ходу брюки и пояс. Он никогда не плакал, даже в детстве. Во всяком случае, в последний раз это было давно, очень давно… он даже не знал, как давно, наверное, много лет назад. Но теперь, забравшись в машину и закрыв двери, он проверил, подняты ли стекла, и опустил голову на рулевое колесо.

А затем захныкал, как ребенок.

Глава 26

– Мисс Аданем!

Пенелопа оглянулась. Ее глаза блуждали некоторое время по переполненному школьному коридору, пока наконец ей удалось увидеть мистера Холбрука. Дверь в учительскую была распахнута, он стоял в дверном проеме и делал ей знаки подойти. Она виновато посмотрела на Веллу и направилась туда, где стоял учитель мифологии.

– Пенелопа, – произнес он.

– Я вас слушаю.

– Пенелопа. – Это слово легко скатилось с его языка, как круглый камешек. – Хорошее имя. Классическое имя.

– Да, я знаю. Пенелопа была женой Одиссея. – Она нетерпеливо оглянулась на Веллу.

– А почему вас так назвали? Вам что-нибудь об этом известно?

Она покачала головой.

– К сожалению, генеалогическое древо нашей семьи не очень большое.

– А ваши предки, случайно, не были греками?

Она пожала плечами.

– А почему вы об этом спрашиваете?

– О, просто так. Всего лишь любопытство. Настоящая причина, по которой я вас позвал, состоит в том, что мне хочется знать, имеете ли вы отношение к фирме Аданем. Я имею в виду винный завод Аданем.

Она кивнула.

– Это наш семейный бизнес.

– Вчера вечером мне впервые удалось попробовать одно из ваших вин. Качество превосходное. Действительно, вино очень интересное. Не могли бы вы организовать для меня экскурсию на ваш завод?

– Мы не проводим экскурсий. – Она нахмурилась. – А как к вам попало это вино? Его ведь здесь нигде не продают.

– Один мой приятель угостил, вернее приятельница, если быть совершенно точным.

– А она как достала?

– Мне кажется, просто купила в винном магазине.

– Здесь? В Напе?

Он кивнул:

– Полагаю, что здесь.

– Это странно. Обязательно спрошу об этом маму.

Мистер Холбрук улыбнулся:

– Не спросите ли одновременно и о возможности провести у вас экскурсию?

– Извините. Но мы экскурсии не устраиваем.

– Я ведь просто спросил.

Пенелопа посмотрела на него.

– Надеюсь, это не отразится на моей успеваемости по вашему предмету?

Он усмехнулся:

– Нет. У вас будет, как всегда, «С» с минусом.

– Что?

– Шучу, шучу. – Он засмеялся. – Не беспокойтесь. Вы и Дион, оба, с легкостью получаете только «А».

– Хорошо. В таком случае я могу идти? – Она попятилась к двери.

– Конечно. Увидимся на уроке.

Пенелопа вышла в полупустой коридор. «Странно все это, – подумала она. – Просто загадка какая-то. В чем тут дело? Он что, хочет познакомиться с кем-нибудь из моих матерей?» Это единственное, что ей могло прийти в голову. Почему еще, спрашивается, он стал бы так себя вести? Она попыталась представить мистера Холбрука с матерью Марго или с матерью Дженин и не смогла удержаться от смеха.

– Ну, что ему было нужно? – спросила Велла, подходя к ней.

– Он хотел, чтобы я организовала для него экскурсию на наш завод.

– Зачем?

Пенелопа покачала головой.

– Не знаю. Может быть, он хотел познакомиться с моей мамой.

Они обе рассмеялись и направились в класс на четвертый урок.

Глава 27

Обычно Мел Скотт после работы сразу направлялся в больницу, но сегодня он решил заехать вначале домой. Это было глупо – он знал это – и совершенно нелогично, но ему, перед тем как навестить Барбару, вдруг захотелось переодеться. Конечно, ей абсолютно безразлично, как и во что он одет, она даже знать этого не будет, но Мел все же так решил. Потому что, когда он наряжался ради нее, у него было такое чувство, будто все в порядке, будто все, как прежде, будто Барбара еще жива.

Но Барбара и на самом деле была жива. Просто она находилась в коме и пребывала в таком состоянии уже девять месяцев, но все же продолжала жить, и доктор говорил, что есть шанс на поправку, правда, небольшой. То есть она может выйти из комы, просто надо набраться терпения и ждать.

Однако вероятность такой возможности с каждым днем уменьшалась.

Это произошло в пятницу вечером, когда она возвращалась с работы домой. Пьяный водитель проехал на красный свет и сбил ее на пешеходном переходе. Он наехал на нее сзади. Она упала вначале на капот, затем на асфальт и очень сильно разбила голову. Кровь залила одну из белых полос «зебры» настолько, что ее пришлось перекрашивать.

Ей повезло – ведь она не умерла.

По иронии судьбы, сразу после суда, после того как этот человек был приговорен к пятнадцати годам без права досрочного освобождения, Мел начал пить сам. И хотя он дал себе клятву, что никогда пьяным за руль не сядет, в последнее время довольно часто ее нарушал. Навещая свою жену в больнице, он всегда был под градусом.

Иногда ему вдруг приходило в голову: «Интересно, а она знает об этом?»

Скотт пристрастился к виски, но спустя некоторое время перешел на вино. Поначалу ему казалось, что так будет лучше, поскольку в нем меньше градусов, но неизвестно почему пить он стал больше. Много больше. Вскоре выяснилось, что теперь он прикладывается к бутылке не только после работы, но и за ужином, и за обедом, и даже, правда пока редко, за завтраком. И этой огромной дозы ему уже стало не хватать.

Сегодня утром он добавил чуточку вина в тесто для оладий.

Он думал об этом весь день. С одной стороны, решил он, здесь ничего необычного нет – ведь довольно часто в различные блюда добавляется вишневая настойка «Джулия Чайлд», но, с другой стороны, что-то внутри било тревогу. Мел понимал, что это ненормально, что усиливающаяся тяга к алкоголю превращается в нечто похожее на наркоманию.

Однако остановиться у него не было сил.

К удивлению, на работе его пристрастие пока никак не отразилось, а случись что, Скотт был довольно хорошо защищен от разного рода последствий. Стаж у него был достаточный, до ухода на пенсию ему оставалось уже меньше года, и если начнутся всякие разбирательства, то сам процесс увольнения, несомненно, займет больше времени.

Дома Мел принял душ, причесался и надел костюм. Он приехал в больницу, стремительно поднялся в крыло, где лежала жена, приветствуя по дороге докторов и сестер, и вошел в палату.

Ее состояние было неизменным, и в очередной раз он пережил разочарование. Разумеется, ему было хорошо известно, что она лежит в постели без движения, в одной и той же позе, с одним и тем же выражением лица, но в глубине души он все время надеялся, что однажды, открыв дверь, увидит ее сидящей в постели. Еще совсем слабая, она обрадуется ему, улыбнется, протянет навстречу руки, накинется с расспросами о том, что случилось…

Барбара лежала на спине, все трубки и датчики были на месте, приборы и емкости с кислородом тоже.

Он похлопал по карману пиджака. Последнее время, приходя к Барбаре, он приносил с собой бутылку, вернее, фляжку. Он знал, что в этом нет ничего особенного, так часто ведет себя отчаявшийся человек, нуждающийся в сострадании и поддержке. Когда это обнаружилось, сестры и врачи, конечно, предупредили его о том, что больничные правила подобного не допускают, но все носило формальный характер. Они видели, как Мел заботится о Барбаре, каким ударом явился для него этот несчастный случай. Они все понимали.

А ему действительно было очень тяжело.

Мел нащупал фляжку и извлек наружу. Убедившись, что в коридоре никого нет, он быстро выпил содержимое. Затем сел на свой стул рядом с постелью и на мгновение закрыл глаза, ощущая, как начинает работать вино. Открыв глаза, он обнаружил, что выражение лица Барбары изменилось. Вся больничная обстановка, все эти медицинские принадлежности показались ему теперь посторонними, ненужными, а жена выглядела просто спящей.

– Барбара, – мягко позвал он.

Она не ответила.

Он проглотил набежавшие слезы. Она не просто спит. Она в коме. Глубокой коме. И скорее всего из нее не выйдет.

– Барбара, – снова произнес Мел. Коснувшись ее щеки, он почувствовал тепло. Тепло, но не жизнь. Он посмотрел на стену, пытаясь отвлечься, начал размышлять о том, что будет есть сегодня на ужин, о делах, которые должен закончить на работе завтра. Он пытался думать о чем угодно, лишь бы сдержать слезы.

И он жалел, что мало взял вина.

Мел сидел не двигаясь. Из-под ресниц выкатилась одинокая слеза и побежала вниз по щеке. Он вытер ее. Мгновение спустя его настроение улучшилось.

Почувствовав облегчение, он взял руку Барбары и, как обычно, принялся рассказывать, как провел день. Он описывал ей свою жизнь до мельчайших подробностей, делился мыслями и чувствами, как если бы все происходило дома и она готовила сейчас ужин. Он представлял, что бы она ему ответила в том или ином случае, и чувствовал себя так, как если бы по-настоящему беседовал с ней.

Все это время он поглаживал руку жены, не выпуская ее даже после того, как сообщил все, что хотел.

Мел вспомнил, сколько раз эта рука ласкала его, и улыбнулся.

Последние десять лет они не слишком часто этим занимались. Они все еще любили друг друга, может быть, больше, чем когда-либо, но интерес к сексу, казалось, умер в них обоих. А когда это все-таки происходило, не всегда все хорошо получалось.

Совсем недавно он открыл для себя, что ему сильно не хватает их интимных отношений. Лежа в постели один, он представлял их первые совместные годы, когда они делали это почти каждую ночь и когда жена доставляла ему удовольствие даже в свои ежемесячные критические дни.

В последнее время он много мастурбировал.

Держа Барбару за руку, он разглядывал ее лицо. Слегка раскрытые губы были влажными, припухлыми. Манящими.

Мел закрыл глаза. «Что это? – испугался он. – Что это со мной происходит? – И отпустил ее руку. – Это все вино. Я сегодня слишком много выпил. Просто оно начало на меня действовать».

Он открыл глаза, снова посмотрел на влажные губы Барбары и почувствовал шевеление в паху.

Мел встал, как во сне, пересек комнату и закрыл дверь. Затем возвратился назад к постели. «В ее ноздри вставлены трубки, – подумал он. – Значит, она еще способна дышать».

И вне всякого сомнения, она бы очень хотела, чтобы он был счастлив.

Нет. Это сумасшествие.

Некоторое время он стоял у постели, глядя на знакомое лицо, чувствуя, как нарастает эрекция. Стало очень больно, просто невозможно терпеть…

Дверь позади него отворилась. Он услышал вскрик сестры:

– Мистер Скотт!

Но было уже поздно. Он уже это сделал.

Глава 28

Пенелопа стояла в центральном холле школы. Одна. Школа была пустая, всеми покинутая, голый пол покрыт густой пылью. Все это происходило ночью, через широкие окна проникал только слабый серебристый свет луны, но Диону и этого было достаточно, чтобы видеть, что Пенелопа обнажена. И что она поглаживает себя.

Он наблюдал за ней, стоя в тени. И вдруг откуда-то возник странный звук, какие-то мощные хлопки. Похоже на то, как взлетает большая стая птиц, или когда совершает посадку вертолет. Звук нарастал, становился все интенсивнее, и он увидел, как из темноты, позади Пенелопы, начали проявляться очертания чего-то огромного. Это что-то, переливаясь всеми цветами радуги, вырисовывалось все отчетливее, становясь все светлее. Оно было огромным, махало крыльями, крутилось юлой. Плохо различимое вначале, вскоре, к ужасу Диона, это превратилось в гигантского лебедя-монстра. Даже во мраке он смог заметить чувственные губы на твердом оранжевом клюве, внимательные оценивающие человеческие глаза. Как будто получив сигнал, Пенелопа прекратила ласкать себя пальцами, опустила руки, упала на четвереньки и стала ждать.

Дион увидел, как позади нее возник массивный пенис лебедя.

Пенелопа выгнула спину, подставив лебедю свои ягодицы, и он вошел в нее сзади. Она громко вскрикнула всего один раз. Это был ужасный крик боли, агония, а затем полетели перья, и лебедь превратился в дождь из чего-то белого, что падало вниз на Пенелопу. И тут на свет начал появляться ребенок, плод с трудом продвигался в ее теле наверх, к ее голове, к ее лбу. Кожа ниже кромки ее волос лопнула, открылась огромная рана, хлынувшая оттуда кровь омыла появившегося младенца.

Пенелопа повалилась на бок, а ребенок улыбнулся ему и окончательно выбрался из ее головы.

– Отец, – произнес он громовым голосом.

– Сын.

Дион проснулся со странным ощущением, сел. Нижняя половина тела казалась чужой, незнакомой, будто принадлежала кому-то постороннему. Он на мгновение закрыл глаза и снова открыл, обнаружив, что все еще боится пошевелить ногами, боится, что они не смогут действовать так, как он привык.

Повернув голову, он посмотрел в окно. Было еще совсем темно, но в оконной раме отчетливо выделялся залитый лунным светом округлый силуэт горы.

Он быстро отвернулся. Ему стало страшно.

«Черт возьми, что это со мной происходит?»

Прошло много времени – он даже не знал сколько, – прежде чем он снова заснул.

Глава 29

Кевин с Дионом обошли школьный автобус, двигаясь к автостоянке. С утра шел дождь, и земля была мокрая. Тротуар весь был покрыт лужицами неправильной формы.

– Знаешь, – сказал Кевин, – с тех пор как вы двое снюхались, ты все время отворачиваешь от меня свою задницу. И не то чтобы мне очень была нужна твоя задница с разными извинениями, но…

Из окна автобуса кинули бумажный пакет, наполненный льдом. Он упал на тротуар справа от Кевина.

– Привет половым страдальцам! – гаркнул из окна какой-то парень.

– Держи свои проблемы при себе, приятель, – крикнул в ответ Кевин, затем нагнулся, поднял пакет и швырнул в автобус. Пакет оставил на стенке автобуса мокрое пятно.

Дион рассмеялся.

– Ну, так какие же у тебя планы на сегодняшний вечер?

Дион пожал плечами.

– Никаких.

– И ничего с Пенелопой?

– Не знаю.

– Значит, вечер у тебя свободен. Мы собираемся снова нанести визит отцу Ральфу. Всю эту неделю Пол был наказан, не выходил из дома, так что на этот раз он действительно хочет достать старика. Это будет что-то особенное.

– Я не хочу…

– Да брось ты. Не торопи любовь.

Дион усмехнулся.

– Да я и так не тороплю.

Кевин кивнул.

– Вот именно.

– Хорошо. – Дион рассмеялся. – Ты меня уговорил.

Они встретились снова в «Бергер Кинге». Там был еще один незнакомый Диону парень, пригнавший мини-фургон, в который поместились все шестеро. На этот раз выступали по полной программе – в машине имелась бутылка, а Пол раскурил сигарету с марихуаной. Дион нахмурился. Может быть, это ему просто показалось, но они все были какие-то чересчур возбужденные, гораздо сильнее, чем обычно. В общем, почти на пределе. Ему предложили затянуться, но он решительно замотал головой.

– Трус, – проворчал Пол.

Дион не обратил внимания.

Как и в прошлый раз, они остановились на некотором отдалении от дома отца Ральфа и начали продираться через кусты, пока не достигли задней стороны двора. В окне поблескивал голубой пульсирующий огонек телевизора.

Пол прокрался к окну, заглянул и, хихикая, немедленно спрыгнул назад.

– Посмотрите! – прошептал он. – Он там харит какую-то крошку!

Остальные придвинулись ближе и уставились в окно спальни.

У Диона свело живот. На полу на четвереньках рядом с кроватью стояла одна из матерей Пенелопы, а именно мать Маргарет, проповедник находился здесь же. Он примостился на коленях за ней, приготовившись вставить в соответствующее место свой возбужденный фаллос. Одежда и нижнее белье обоих были разбросаны по ковру. На ночном столике рядом с кроватью валялась опрокинутая пустая бутылка из-под вина. Наконец проповедник вошел в нее сзади, мать Пенелопы вскрикнула, и ее большие груди заколыхались.

– Да, – застонала она. – Да! Да!

Дион отвернулся и прислонился спиной к стене. Его тошнило.

– Приготовились бежать, – объявил Пол. Он встал, вытащил фотоаппарат, который принес с собой, и начал делать снимки. Дион представил себе немую сцену в спальне, когда темноту осветила серия фотовспышек. Он видел гримасу, застывшую на лице проповедника, – смесь шока, ярости и страха; смущенную мать Маргарет, осознавшую, что за ними наблюдает целая банда негодяев.

– Бежим! – вскрикнул Пол.

Дион последовал за остальными через кусты. Они мчались вперед, ломая по пути ветки, наступая в грязь, спотыкаясь о корни, пока не достигли мини-фургона.

Все влезли внутрь, отчаянно хохоча.

– А кого это он? – спросил кто-то.

Кевин покачал головой.

– Откуда нам знать.

– А сиськи все же неплохие, – усмехнулся Пол. – Неудивительно, что мой старик ее прищучил.

Мини-фургон помчался прочь по направлению к стоянке у «Бергер Кинга», ребята гоготали, а Дион откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

На следующее утро в школе он избегал Пенелопу, чувствуя себя неловко, как если бы в действиях ее матери был виноват он, как если бы он совершил накануне что-то очень мерзкое. Собственно, так оно почти и было.

С Кевином он встретился перед уроками у шкафчиков, они поздоровались, но без обычных приколов. Лицо приятеля было мрачным, движения скованными.

– Ты уже слышал новость?

Дион мотнул головой.

– Отец Ральф умер.

Дион уставился на Кевина, не зная, что сказать.

– Сердечный приступ, говорят. Пол на этот раз действительно переборщил.

– А что с женщиной? Они…

– О ней я ничего не слышал. Но могу поспорить, что она смылась. Сразу же после этого.

– Но может быть, смерть наступила после того, как она ушла?

– Не думаю. Мне кажется, он отдал концы как раз из-за нее.

Дион запер свой шкафчик.

– А… Пенелопа знает?

– Понятия не имею. – Кевин нахмурился. – А почему, собственно, она должна знать? Какой-то странный вопрос.

– Просто так, – ответил Дион. – Взял и спросил, без всякой причины.

Кевин подозрительно посмотрел на него.

– Без всякой причины, говоришь?

– Именно, без всякой причины. – Дион сглотнул слюну, глядя в сторону. – Пошли. Уже поздно.

Кевин медленно кивнул.

– Ага. Пошли.

Они направились в класс.

Вечером состоялся телефонный разговор с Пенелопой.

Позвонила она, обеспокоенная, удивленная тем, что он весь день ее избегал. Дион хотел рассказать ей о вчерашнем, сообщить, что случилось, но вместо этого наврал, сболтнув, что все из-за Кевина, что у того неприятности с родителями, и он чувствовал себя обязанным побыть с приятелем, оказать ему моральную поддержку.

Некоторое время Пенелопа молчала.

– А я подумала, что, может быть, ты изменил планы.

– Изменил планы?

– Ну, насчет нас.

Теперь замолк Дион. Его сердце отчаянно колотилось, а рука, держащая трубку, дрожала. Он сглотнул слюну и с трудом заставил себя произнести:

– Ничего я не изменил.

Пенелопа нервничала, это угадывалось по голосу.

– А что ты чувствуешь по отношению ко мне? – спросила она.

Молодой человек понимал, что она хочет услышать в ответ, но не был уверен, что сможет это выговорить. И должен ли он делать это?

Тем не менее он выдавил из себя:

– Я люблю тебя.

И это было правдой. Дион не знал, чувствовал ли он что-то подобное прежде, во время их встреч, но сейчас это было определенно так, и его пульс стал чаще, когда он услышал, как она мягко произнесла:

– Я тоже люблю тебя.

И мгновенно болезненная эрекция сделала его джинсы тесными. Дверь его комнаты была закрыта, он вытащил свой восставший пенис, расстегнув левой рукой штаны. Затем нежно коснулся напряженной плоти, вообразив, что его ласкает Пенелопа.

Ни она, ни он не произнесли пока больше ни слова. Дион сообразил, что молчание становится уже неловким.

– А ты… – начал он.

– А мы… – проговорила Пенелопа одновременно с ним.

Они засмеялись.

– Ты вешай трубку первая, – сказал Дион.

– Мы пойдем куда-нибудь на этот уик-энд?

– Да, – ответил Дион. Он мастурбировал, закрыв глаза, прижав к уху трубку, представляя, что с ним будет проделывать Пенелопа, когда они встретятся.

– Может быть, на ярмарку? Она начнется завтра и продлится до воскресенья, – предложила она. – Я читала в газете.

– Звучит заманчиво.

– Я могу взять машину, если хочешь.

– Нет, лучше я, – сказал Дион. Внезапно он вспомнил мать Пенелопы, голую, на четвереньках, повернутую задом к отцу Ральфу.

И сразу кончил. Семя оросило его джинсы и почти весь плед, которым была покрыта постель. Он выпустил из рук свой обмякший фаллос и недовольно оглядел содеянное.

– Мне надо идти, – заторопился он. – Увидимся завтра. Хорошо?

– Хорошо. Во сколько тебя ждать?

– В десять, пойдет?

– Прекрасно.

– Тогда в десять.

– О'кей. – И после паузы: – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя. Спокойной ночи.

Юноша собирался произнести «до свидания», чуть было не начал фразу, но в последний момент решил, что «спокойной ночи» звучит приятнее и более интимно.

– Спокойной ночи, – отозвалась Пенелопа и повесила трубку.

Он тоже повесил трубку и бросился искать салфетки или полотенце, или что-нибудь еще, чем можно было вытереть плед. Наводя одеревеневшей левой рукой порядок в штанах, он поморщился. Что же, черт возьми, с ним происходит?

Ответа он не знал, но вдруг снова представил себе мать Пенелопы, стоящую на четвереньках, затем почему-то ощутил вкус вина, которое попробовал в доме девушки, и его пенис снова отвердел.

Прежде чем он осознал, что делает, Дион приспустил штаны до колен и с остервенением занялся онанизмом.

Оргазма он достиг почти мгновенно.

Глава 30

– Вот ваша сдача, пятьдесят центов. Спасибо. – Ник Николсон опустил монеты в открытую ладонь молодой женщины и восхищенно посмотрел ей вслед, когда она выходила из его магазина к красному «корвету» на стоянке. Юбка на ней была узкая до чрезвычайности, и ее рельефно выделяющийся зад соблазнительно покачивался. Прежде чем отпереть дверцу машины и сесть, она посмотрела на него и улыбнулась. Ник быстро отвернулся: его застигли врасплох, но он не желал признавать это.

Что-то было в этом вине Аданем. Но что? Он получил партию во вторник, а последнюю бутылку бургундского купила как раз эта женщина на «корвете». Его магазин не был единственным, где имелось вино этой фирмы. Джим почти мгновенно продал ликер «О'кей», а Фил свой ликер «Бродяга».

Забавным было то, что прежде он никогда эти сорта и в глаза не видел. Он, конечно, знал, что такой винный завод существует, но, насколько ему было известно, Аданем продавали свою продукцию только по почтовым заказам и исключительно коллекционерам. Теперь же совершенно неожиданно фирма начала снабжать своим вином все магазины округи, предлагая из каталога все подряд.

Удивляло, как спонтанно люди кинулись его покупать. Причем не только коллекционеры и знатоки, но и самые обыкновенные люди. Несмотря на отсутствие предварительной рекламы или подобной ей суеты, неожиданно почти повсеместно все начали требовать вина фирмы Аданем.

Ник Николсон этого не понимал.

Он поговорил с несколькими приятелями, поставлявшими алкоголь в лучшие местные рестораны, и выяснил, что их владельцы тоже начали приобретать продукцию завода Аданем. Двое из них даже предоставили этим винам статус «фирменного напитка» заведения.

И это все в течение одной только прошлой недели.

Просто сумасшествие какое-то.

Дверной колокольчик звякнул. В магазин вошел грузный бородатый мужчина, одетый в потертые джинсы и футболку с эмблемой чикагских бойскаутов, и направился прямо к прилавку.

– Есть какое-нибудь вино фирмы Аданем?

Ник покачал головой.

– Извините, только что продал последнюю бутылку.

Человек ударил кулаком по прилавку.

– Черт!

– Вы можете попробовать ликер «Варн» из Линкольна.

– Я, между прочим, оттуда приехал, слышишь ты, задница? – Он оглядел магазин. – Ты уверен, что нигде не припрятал бутылочку?

– Нет. Я уже сказал.

– Вот дерьмо! Придется проверить самому.

– Нет, ты ничего не проверишь. – Ник запустил под прилавок руку, и ладонь коснулась рукоятки пистолета. – Ты вот что сделаешь – уберешься отсюда. Прямо сейчас. Понял?

– Кто это сказал?

– Я говорю. – Ник твердо посмотрел в глаза человеку, пытаясь его переглядеть, надеясь, что не придется доставать пистолет и затевать всю эту кутерьму.

– Вот дерьмо! – повторил посетитель и еще раз стукнул кулаком по прилавку так, что задрожали бутылки в витрине фирмы «Чепстик». Затем дверной колокольчик бешено взвизгнул – он ногой распахнул дверь магазина и стремительно вышел.

Ник перевел дыхание, но руку с пистолета не убирал до тех пор, пока не увидел, как человек пересек улицу и скрылся из виду. Постояв некоторое время в раздумье, он вышел из-за прилавка, закрыл входную дверь, перевернув табличку с положения «Открыто» на «Закрыто». Он должен был работать по крайней мере еще полчаса, но чувствовал, что сегодня продолжать торговлю ему не стоит. Не было никакого смысла.

И это все из-за вина Аданем.

Ник предвидел, что покупатели, которые могут появиться вечером, ничего другого спрашивать не будут.

Глава 31

Дион проснулся и, потягиваясь, протер глаза. Одеяло, которым он накрывался, казалось тяжелым. Он спихнул его и сел. За окном было светло, хотя прямые солнечные лучи в комнату уже не попадали. На полу обозначились резко очерченные контуры теней, отбрасываемых оконными рамами. По всему было видно, что там, за окном, хорошая погода, однако атмосфера в комнате была какой-то темной, давящей. Он никогда не страдал клаустрофобией, но сейчас чувствовал себя так, будто его настиг приступ этой болезни. Все здесь казалось тесным и ограниченным, словно и его комната, и весь мир за окном давили на него. Даже трусы и футболка были какими-то неестественно узкими, хлопковая ткань слишком туго обтягивала его кожу, ограничивала движения. Он сбросил футболку, сбросил трусы, но неприятное ощущение не проходило.

Он встал. Его тело было очень маленьким. Странно, очень странно, но именно так он мог передать свое теперешнее ощущение. Естественно, за ночь он не сморщился, но его тело каким-то образом уплотнилось, стало компактным, получалось, будто его сущность оказалась слишком велика для его физических размеров.

Нет, это не тело сократилось, а он сам внутри себя вырос.

Полнейшая бессмыслица. Почему ему приходят в голову такие идиотские мысли?

Ему все время что-то снилось. Всю ночь. И хотя Дион мог вспомнить только отдельные фрагменты, он был уверен, что эти сны объединены общим сюжетом, что все эпизоды взаимосвязаны и внутренне друг с другом переплетены, как отдельные серии телевизионных сериалов.

И по какой-то причине это его пугало.

В него вселяло страх все, что он вспоминал: усмехающаяся голова матери Маргарет, насаженная ртом на его огромный твердый член; он выступает перед огромной толпой в каком-то амфитеатре, и все эти люди одновременно достигают оргазма; какая-то грязная не то лужа, не то трясина, в ней копошатся муравьи, начинающие внезапно расти, меняться, превращаясь в мужчин, которые, преклонив перед ним колени, приносят клятву в вечной верности; тела мертвых женщин, плавающие в черном озере, их лица недвижны и безжизненны, но ноги брыкаются, а руки гребут, и они плывут; мистер Холбрук, без рубашки, толкающий валун вверх по наклонной плоскости в темной пещере; три красивые обнаженные женщины, стоящие на вершине высокой скалы, они поют, в то время как мужчины там, в долине, внизу под скалой, в бешенстве бросаются вперед, разбивая себе головы о камни.

Дион не понимал причины возникновения подобных снов, единственное, что он сознавал, так это ужас. И самым печальным в них было то, что они казались более реальными, чем сама жизнь. Его страх был полон предчувствия еще большего кошмара. Он уже проснулся, сны все кончились, но неприятное ощущение оставалось. Раньше после пережитого во сне приходило успокоение. Теперь, наоборот, его не покидало чувство ожидания чего-то непредвиденного и непоправимого.

Дион прошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало.

Может быть, он сошел с ума?

Подумал и испугался этой мысли еще больше, чем снов.

Он быстро принял душ и снова ощутил несоразмерность своего тела.

Усилием воли он выбросил этот бред прочь из головы.

О том, что он собирается пойти гулять с Пенелопой, Дион маме не сказал, и вот сейчас, одевшись, он прошел на кухню, чтобы что-нибудь съесть. Мать поинтересовалась, не хочет ли он после завтрака заняться уборкой и стрижкой газона. Он сказал, что планирует уйти, и, к его удивлению, прежде чем что-то ответить, она выдержала долгую паузу. Он ожидал от нее понимания, покладистости – в общем, полной поддержки. Ему казалось, что до сих пор она была в восторге от того, что он наконец-то начал встречаться с девушкой, и поэтому сейчас даже это легкое ее колебание заставило Диона напрячься и перейти в защиту. Ничего дурного о Пенелопе мама никогда не говорила, но ему не нравилось, если он не встречал полного и безоговорочного одобрения. Поэтому он немедленно обиделся. Черт побери, ведь мама Пенелопу даже не видела. Какое же право она имеет ее осуждать?

Может быть, следует познакомить ее с Пенелопой?

Может быть.

«Я обдумаю этот вопрос позднее».

Он быстро съел завтрак, состоящий из тостов и какао, и взял у мамы взаймы десять долларов, обещая вернуть.

– Ты хочешь мне их вернуть? – спросила она. – Но как?

– Когда найду работу.

– Ты собираешься начать работать?

Он широко улыбнулся.

– Пока нет. Но, когда начну, ты будешь первой, кому я верну долг.

Он бросила в него ключи от машины.

– Убирайся отсюда.

Он был счастлив. Бак в автомобиле был полный, значит, не нужно будет тратить деньги на заправку. Как это он раньше об этом не подумал? Ведь если бы потребовалось заправляться, то одалживать пришлось бы двадцать долларов.

Он включил заднюю передачу, выехал на улицу и посмотрел на запад, в сторону гор. Прежде этот вид его раздражал, сейчас же он показался ему знакомым и умиротворяющим, и Дион не мог вспомнить, что же это его прежде беспокоило в этих горах.

Хотя на часах было только четверть десятого, но, когда он подъехал к воротам винного завода, Пенелопа уже ожидала его, сидя на скамейке рядом с калиткой. Он обрадовался, что она одна, что ему не надо входить в дом и встречаться с ее матерями. Сегодня ему очень не хотелось это делать.

Увидев его, она встала и, когда он открыл дверцу, заняла место рядом.

– Привет.

– Привет.

Сейчас им было неловко друг перед другом. Признания, произнесенные вчера по телефону, теперь, после ночного отдыха, при свете дня, пугали их и делали нерешительными. Дион смутился, вспомнив свое поведение во время разговора с ней, но тут же обнаружил, что уже опять возбуждается.

Получится ли это у нас сегодня вечером?

Со всей определенностью он сказать не мог, но уже сама возможность его одновременно и пугала, и восхищала.

Пенелопа полезла в свою сумочку, достала газету и отыскала то место, которое вчера отметила.

– Ярмарка будет в Эльме, это за городом. Ты знаешь, куда ехать?

Он покачал головой.

– Поезжай до следующего перекрестка, а там поверни налево. Дальше я буду тебе показывать дорогу.

– Хорошо.

Наступило молчание. Дион хотел включить приемник, но подумал, что это только подчеркнет воцарившееся в машине безмолвие, и крепко ухватился обеими руками за руль.

Когда молчать уже стало совсем невмоготу, он откашлялся.

– А что там будет на этой ярмарке, аттракцион со львами?

– Нет. Что-то вроде фестиваля оккультизма. Там будут ясновидящие, гадание по картам Таро, ну и всякое такое.

Оккультизм? Какое пугающее совпадение.

– Теперь поверни, – сказала Пенелопа.

Поворачивая, Дион посмотрел направо, на рощу. Роща показалась знакомой, и когда он взглянул на нее еще раз, в мозгу вспыхнул стоп-кадр сегодняшнего сна.

Женщины в лесу – в этой самой роще, – обнаженные, измазанные кровью, дико воющие, визжащие, молящие его о чем-то…

– Что ты делаешь? – почти крикнула Пенелопа.

Машина уже наполовину съехала в кювет. Дион резко крутанул руль, так что Пенелопу отбросило на дверь.

– В чем дело?

– Извини, – хрипло произнес он. – Заснул на ходу.

Он почувствовал легкое прикосновение – она положила ему на руку свою ладонь – и отметил, что в первый раз она дотрагивается до него сама, без его инициативы.

– С тобой все в порядке?

Он кивнул.

– Прекрасно.

Но состояние его было отнюдь не прекрасным. Его сны… они, как джинн из бутылки, выбрались из своего ночного пристанища, проникли в этот мир, вторглись в реальность, что чуть не привело к несчастному случаю. Разве это не страшно? «Что происходит со мной? Что?» – не переставал мучиться Дион. Ему вдруг пришла в голову дикая версия, не является ли это чем-то вроде повторных галлюцинаций после употребления ЛСД. Может быть, очень давно, когда он был еще ребенком, мама случайно добавила в его молочко ЛСД или какое-то похожее вещество, и вот теперь оно начинает действовать?

Нет, даже в самые худшие времена мама не могла сделать ничего подобного.

Но на самом деле, в глубине души, он не верил ни во что такое. Зачем же себя обманывать? Ведь не верил же, правда? Его не беспокоило, что это результат действия наркотиков, которые ему дали, когда он был ребенком, или ультрафиолетовых лучей, проникших сквозь озоновую дыру, или… или даже, что у него поехала крыша. Нет. Он просто не мог представить, что это такое, но знал, что оно много страшнее, чем все перечисленное.

– Я серьезно тебя спрашиваю.

– Со мной все хорошо. – Он посмотрел на Пенелопу и улыбнулся, надеясь, что улыбка выглядит настоящей.

Четвертый ежегодный «Праздник музыки Нью-Эйдж и Искусства Винодельческой Долины» должен был открыться в одиннадцать. Они приехали минут за двадцать до этого; там было уже полно людей, которые слонялись между лотками и палатками и глазели, как запоздавшие участники разбивают на посыпанной опилками земле свои павильоны. Они вышли из машины и, держась за руки, по небольшому деревянному пешеходному мостику прошли к входу на ярмарку. В газетной заметке, которую дала ему прочитать Пенелопа, было сказано, что первоначально это мероприятие предполагалось провести в центре города, в парке, но городские власти, видимо, не разрешили, поэтому организаторы перенесли действо за город, на травянистый луг у подножия гор.

Тот факт, что изменения произошли в самый последний момент, на количестве посетителей никак не сказался. И так уже было полно народа, а автомобили все продолжали прибывать на импровизированную автостоянку. Объявление, повешенное у входа, гласило, что входная плата для детей один доллар, для взрослых – два доллара и что желательно иметь с собой корзинки с провизией и емкости с водой. Дион вытащил бумажник, извлек банкноту в пять долларов и протянул кассиру.

– А в прошлом году ты была здесь? – спросил он у Пенелопы.

Она удивилась.

– С кем? Мне ведь совершенно не с кем было пойти. А кроме того, об этом фестивале до прошлой недели я вообще ничего не слышала.

– Ты молодчина, следишь за последними событиями.

Она шутливо стукнула его по плечу, и это спонтанное действие вызвало у него целую бурю чувств. Она была сейчас для него ближе, чем когда-либо прежде. Дион обнял ее за талию и притянул к себе.

Взяв билеты, они прошли в ворота. Рядом стоял мужчина с длинными волосами, схваченными сзади в толстый хвост на манер конского, который поставил им на руки специальные штампы на случай, если они захотят покинуть ярмарку и затем снова вернуться.

Дион осмотрелся. Вокруг все пестрело плакатами с языческими символами, палатка, ближайшая к ним, была оборудована принадлежностями черной магии.

– А ты христианин? – спросила Пенелопа.

Он повернулся к ней.

– А ты?

– Предполагается, что да. Я имею в виду, что в церковь не хожу, но в Бога верю.

Он кивнул:

– Ага. Я тоже.

Она лукаво улыбнулась:

– Я тебя напугала, верно? Услышав слово «христианин», ты, видимо, решил, что у меня какие-то особенные религиозные принципы.

– Нет, – соврал он.

– Ну а если честно?

Он рассмеялся.

– Ладно. На секунду я действительно насторожился. Я подумал, что, может быть, ты держала это от меня в секрете, какую-то свою религиозную тайну, ждала случая, чтобы сообщить, когда почувствуешь, что можешь мне доверять, и вот сейчас внезапно выплеснула это на меня. Я испугался, что это может стать между нами.

– Значит, я была права, ты испугался?

Он усмехнулся.

– Права, права.

Она засмеялась.

– Никаких особенных религиозных тайн у меня нет. Просто меня немного шокирует это языческое варварство.

Они пошли по направлению к будке черной магии.

– Но один свой секрет я обязана открыть. Я лесбиянка.

– Ну, это я уже слышал раньше.

Женщина в палатке черной магии, увидев их, просияла. Видимо, она слышала последние слова их разговора.

– На этом шабаше мы все лесбиянки, – сказала она. – В самом деле, ведь черная магия – это торжество нашей женственности.

Пенелопа потянула Диона за руку из палатки.

– У нас есть литература, если хотите, – предложила женщина.

Пенелопа покачала головой.

– Нет, спасибо.

Они остановились у другой палатки, где были выставлены экзотические музыкальные инструменты. Дион попробовал сыграть на некоем подобии водосточной трубы, а Пенелопа взяла деревянный молоток и ударила по устройству, напоминающему маримбу,[27] вырезанную из цельного бревна.

Держась за руки, они начали путешествие по ярмарке.

Пенелопа посмотрела в сторону трейлера без окон, на котором были начертаны слова: ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ, и повернулась к Диону.

– Ты веришь в загробную жизнь?

Он пожал плечами.

– Думаю, да.

– Тебе когда-нибудь хотелось знать, как это все выглядит? Мне кажется, что большинство людей думает о загробной жизни, например о рае, как о чудесном месте, где ты вновь встретишься с тем, кого любил, теперь уже на веки вечные, но меня всегда интересовало, с кем из любимых? Например, если у женщины умирает муж и она выходит замуж снова, она что, там, наверху, встретится и соединится с обоими мужьями сразу? У них там в раю полигамия, что ли? А как насчет бывших дружков или любовников?

Дион засмеялся.

– Я никогда в таком ключе об этом не думал.

– А как насчет разного рода питомцев? Большинство людей надеется, что там, на небесах, встретится со своей собакой или кошкой. Но с кем именно? Позволит ли тебе Бог выбирать или допустит только самого любимого, а может, и всех животных, которые жили рядом с нами на Земле?

– Да, это загадочно.

– Ну а ты как себе представляешь рай?

– Не знаю. Мне действительно такие мысли в голову никогда не приходили.

– В моем представлении там человек не будет одинок. Его будут окружать родители, братья и сестры, друзья и любовники, мужья и жены, собаки с кошками и хомячки разные, и золотые рыбки – в общем, все, кто ему когда-либо был дорог и близок.

– Да, толпа может набраться немалая.

– И это еще не все. Поскольку те, кого я перечислила, тоже будут пребывать в раю, то каждый из них будет находиться в собственном сопровождении. Все друзья, любовники и питомцы твоих родителей, и так далее, и так далее.

– Получается не рай, а настоящий ад.

Она задумчиво кивнула.

– Именно так, не правда ли?

– Ну хорошо, а как, по-твоему, выглядит ад?

– Не знаю. У тебя есть какие-нибудь соображения на этот счет?

– О, там, наверное, очень жарко. В этом горячем местечке я, вероятно, обречен постоянно выполнять наклоны на гимнастической скамейке, а в этот момент мистер Холбрук, примостившись где-то сзади, опасной бритвой будет брить мою задницу. И так на веки вечные.

Она засмеялась и толкнула его.

– Ты плохой.

– Это, наверное, влияние Кевина.

Где-то в отдалении, справа, Дион услышал высокий пронзительный звук, издаваемый звукоусилительной системой. Он посмотрел в том направлении и увидел группу музыкантов, одетых в странные костюмы. Они стояли на небольшой приподнятой платформе. Перед эстрадой собралось примерно тридцать человек публики.

Музыканты начали играть.

– Какой удивительный инструмент, – сказала Пенелопа. – Что ты думаешь о…

Дион сильно стиснул руку Пенелопы и застыл как вкопанный.

– Послушай! – вырвалось у нее – Что ты делаешь?

И тогда он затанцевал, затем, смеясь, помчался вниз с холма голый, а женщины за ним вдогонку. Он вдыхал их мускусный запах, который смешивался с кислым запахом козлятины, он загорелся их готовностью, их возбужденностью. Он знал, что женщины собираются растерзать его на части, разорвать его плоть и пить его кровь, но это было как раз то, чего он желал, чего он жаждал, и он испытывал потрясающий экстаз, когда бежал от них, желая продлить это ощущение, желая смаковать каждый момент этой погони, прежде чем ощутит восхитительную боль от их ногтей и зубов, когда они начнут его убивать.

Он открыл глаза и посмотрел на небо, на лица людей над ним, и понял, что лежит на земле. Он чувствовал, как камешки слегка впились ему в спину.

– Дион.

Он увидел Пенелопу. Она встревоженно смотрела на него. Затем наклонилась и взяла его за руку.

– Ты меня слышишь?

– Что… – начал он, затем откашлялся и продолжил: – Что случилось?

– Не знаю. Ты вдруг упал, как будто потерял сознание или что-то в этом роде.

– Вызвать «скорую помощь»? – спросил кто-то из окружающих.

– Спасибо, не надо, – сказал Дион, садясь. – Все в порядке.

– Может быть, тебе все-таки следует показаться доктору? – предложила Пенелопа.

– Я чувствую себя прекрасно.

Он встал. Его слегка лихорадило, но он пытался этого не показывать. Обвел взглядом лица собравшихся и заставил себя улыбнуться.

– Все в порядке. Представление закончено. Деньги прошу кидать в шляпу.

Кое-кто из присутствующих усмехнулся, и толпа начала расходиться.

Кто-то тронул Диона за плечо.

– Вы уверены, что с вами все в порядке? – Это был человек, который предлагал вызвать «скорую помощь».

– Да. Все прекрасно, – ответил Дион. – Я просто споткнулся о камень. А тут еще ветер.

Человек кивнул и отошел.

– Но ты не споткнулся. – сказала Пенелопа. Нет, он не споткнулся. Но он не понимал, что с ним случилось. Он только знал, что не хочет обращаться к врачу, но то ли из-за боязни, что доктор может найти у него какое-нибудь страшное заболевание, то ли от сознания, что он совершенно здоров.

Может быть, у него опухоль мозга? Или какой-то особый вид рака? А вдруг у него был микроинсульт, или сердечный приступ, или что-то еще в этом роде?

Нет. Он не мог объяснить, откуда это ему известно, но был твердо уверен, что его обморок никак не связан с медициной и был спровоцирован звуком дудочек оркестрантов. Это каким-то образом имело отношение к его снам и к…

Вдруг ужасно затрещала голова, и он зажмурился от боли.

– Мне кажется, нам лучше уйти, – сказала Пенелопа. – Поведу машину я.

Он кивнул и дал ей увести себя через входные ворота ярмарки и по лугу к машине.

– Я действительно думаю, что тебе надо показаться доктору, – продолжала она. – А что, если это что-то серьезное?

– Нет, это все пустяки.

– Вначале ты чуть не съехал в канаву там, на шоссе, потом…

– Это повторные глюки от ЛСД, – сказал он.

– Что? – Она остановилась, отпустив его руку. Ее лицо побелело, она была в шоке.

– Один приятель моей мамы насыпал мне в молочко, когда я был ребенком, – соврал он. – Это иногда у меня бывает.

– Господи.

Дион снова взял ее руку, и они продолжили путь. Он принялся развивать историю о том, как его мама все обнаружила, как этот человек был арестован и посажен в тюрьму. Ему хотелось рассказать ей правду, хотелось рассказать, что он не знает, что с ним происходит, но что-то удерживало его от этого. Хотя правда была более безобидной, чем ложь, он все же решил плести небылицы, скрывая таким образом истину и непонятные собственные ощущения. Он еще не был готов поделиться с ней своим сокровенным.

Они решили пойти на дневной сеанс в кино, на что ушли их последние десять долларов. Потом Пенелопа потащила его ужинать. В «Макдоналдс». Покончив с едой, молодые люди обошли несколько еще открытых магазинов.

Вечер еще только начинался, когда Дион нажал на тормоз перед воротами винного завода и выключил зажигание. Из-за того, что погасли огоньки приборной доски, в машине стало сумрачно, но он отчетливо видел лицо Пенелопы, освещенное слабым светом лампы над воротами завода. Выглядела она в этом расплывчатом полумраке великолепно – нежная бледная кожа, припухлые розовые губы, а темнота придавала ее чудным глазам еще большую глубину. Он потянулся и взял ее за руку.

Кожа на ощупь была бархатистой и теплой.

– Как ты ко мне относишься? – спросила она. Голос ее слегка дрожал.

Дион знал, что она хочет услышать, но сомневался, сможет ли повторить то, что сказал вчера по телефону. Сейчас это было много труднее. Кроме того, он еще никогда прежде не любил и не знал, действительно ли любит Пенелопу. Она ему нравилась, он был ею увлечен, это несомненно, но любовь… Он просто не знал, как она выглядит, эта любовь, и поэтому боялся говорить о ней вслух.

– А как ты относишься ко мне? – спросил он.

Она посмотрела ему в глаза.

– Я люблю тебя.

– Я… я тоже люблю тебя, – произнес он, и это было правдой.

Они поцеловались. Левой рукой он обнимал ее за спину, а правой нежно сжимал грудь. Пенис отвердел, и когда его язык, скользнув между губами, нашел ее мягкий язык, Дион почувствовал, что вот-вот наступит извержение. Из-за неловкого положения рука на ее груди начала затекать, и он опустил ее к ней на колени. Она не пыталась его оттолкнуть, и он потянулся дальше к ее раздвинутым ногам и через джинсы начал массировать промежность.

Девушка подалась к нему, и ее пальцы мягко проследили контуры его эрекции.

Боковым зрением через заднее стекло он заметил какое-то движение снаружи. Правда, возможно, это ему показалось. Нет, не показалось. Он целовал ее и видел, что телевизионная камера, установленная на пропускной будке у ворот, повернулась в сторону машины, но ему не хотелось прерывать ритм, который они оба только что нашли, ему не хотелось ее тревожить. Он опрокинул Пенелопу на сиденье и начал раздевать ее.

Глава 32

Эйприл быстро ехала с намерением задать дома Диону трепку. Она прокручивала в уме все то, что Маргарет и остальные ей сказали.

«Это объясняет многое», – подумала она.

Это объясняет все.

Глава 33

Над горами висела полная луна. Теперь, когда с нее сошла желтизна, она стала совсем белой. Магазины «Урожай 1870» закрылись, и Тим Саус с Энн Мелбари, держась за руки, вслед за несколькими отставшими проследовали через посыпанную гравием автостоянку к машине. Воздух был теплый, но его пронизывал прохладный осенний ветерок. Тим, наверное, был единственным, кто приветствовал в этих местах смену времен года. Просто он устал потеть – его старый «дарт» не имел кондиционера и, казалось, накапливал тепло, даже когда стекла были опущены, и кроме того, он также устал от того, что первую половину свидания с девушкой приходится проводить при ярком дневном свете. Уже одно то, что родители требовали его возвращения домой не позже одиннадцати, было достаточно скверно, а то, что на улице не темнело по крайней мере до девяти или даже до девяти тридцати, создавало дополнительные трудности. Поэтому он был рад, что дни становились короче. Ждать наступления темноты, когда закончится наконец это Дневное Безопасное Время (как называют по телевизору этот период суток до девяти часов вечера), было очень противно.

Они дошли до машины; сначала он галантно усадил Энн на сиденье рядом с водителем, а затем залез сам.

Пока он поудобнее устраивался за рулем, она прошлась рукой по своим коротким растрепанным волосам.

– Ну так чем бы ты хотел, чтобы мы сейчас занялись?

Тим неопределенно пожал плечами.

– Не знаю.

Он знал, чем они будут заниматься. Они оба знали. Но тем не менее каждый раз разыгрывали небольшую, довольно лицемерную сценку, делая вид, что решение возникает у них спонтанно, как будто они оба не думали об этом весь день, как будто не мыли с особой тщательностью наиболее интимные части тела в школьном душе, как будто с особой тщательностью не отбирали чистое белье и носки без дырок.

– Мы можем доехать до «Дэйари куин», – предложила Энн. – Там еще открыто.

– Пожалуй, – согласился Тим. Затем после паузы: – А может, просто покатаемся?

Она улыбнулась.

– По Южной улице?

Он кивнул, усмехнувшись.

– По Южной.

– Хорошо.

Он завел машину и выехал со стоянки на улицу. Южная улица не была официально признана улицей влюбленных, но это была их улица. По одной ее стороне шли винные заводы, а на другой начиналось подножие поросших деревьями гор, поэтому движение здесь было небольшое.

Как всегда, они заехали в самое пустынное место и остановились в темноте под двумя большими деревьями. Тим вышел из машины и взял с заднего сиденья одеяло. Несколько раз они проделывали это в машине, когда шел дождь или стоял холод, но это было всегда не очень удобно. На заднем сиденье – тесно, а половина переднего занята рулевым колесом, что затрудняло движения, так что по возможности они предпочитали заниматься этим на природе.

А вот зимой Тиму этого будет не хватать.

Мимо проехал пикап с яркими огнями, они услышали смех, а через секунду о капот «дарта» ударился шар, наполненный водой.

– Жопошники! – крикнул Тим.

Ответом ему был только гудок удаляющегося грузовичка.

– Пошли к деревьям, – предложила Энн. – Подальше от дороги.

– А что, если кто-то покалечит мою машину?

– Кому она нужна?

– Вон видишь, что они сделали. – Он показал на мокрый капот.

– Так что, возвращаемся домой?

– Конечно, нет.

– Ну тогда пошли. – Она взяла его за руку, ведя по траве по направлению к деревьям. – Я не собираюсь стоять здесь и ждать, пока эти кретины возвратятся и швырнут этим на сей раз в нас.

– Но…

– Никаких «но».

Он покачал головой.

– Ну и решительная же вы, мисс Мелбари.

– Тебе лучше довериться мне.

Они обошли заросли кустарника и начали удаляться от дороги.

– Как насчет того, чтобы здесь? – спросил Тим.

– Здесь чересчур неровно. Вон видишь, бугры какие-то. Помнишь, как я однажды натерла спину?

Он кивнул, сделав гримасу. Они продолжали идти.

Они дошли до небольшого чистого места, и он уже собирался предложить расстелить одеяло здесь, как где-то впереди послышался шелест листьев и хруст веток. Тим остановился, схватил ее руку и приложил палец к губам.

– Ш-ш-ш.

Она прислушалась и тоже уловила шорох.

– Ты думаешь, это какое-то животное? – прошептала она.

– Не знаю. – Он начал медленно двигаться вперед.

– Я не думаю, что мы должны…

Они оба увидели это одновременно. Движение между ветвей, мелькание кожи, ослепительно белой при лунном свете.

– Пошли, – прошептал Тим, подкрадываясь ближе. Через листья он увидел округлые груди, треугольник волос внизу. Обнаженная женщина. Танцует.

Энн покачала головой, пятясь.

– Уйдем отсюда.

– Давай хоть посмотрим, что это такое. – Он схватил ее руку. Ладонь была влажная, потная.

– Я думаю, здесь что-то вроде оргии.

– Ты так думаешь? – усмехнулся он. – Давай проверим.

– Нет, – произнесла она серьезно. – Я боюсь.

– Но тут нечего бояться.

– Нечего бояться? Кто-то там танцует совершенно голый при полной луне, и ты говоришь, что нечего бояться? Мы не знаем, кто это. Это может быть какая-нибудь ведьма, или сатанистка, или кто-то еще. Пошли отсюда. Поищем место получше.

– Нет, – упрямо твердил Тим. – Я хочу посмотреть. – Он оставил ее и пошел вперед по направлению к танцующей женщине. Он слышал низкий, хрипловатый смех и, как ему показалось, даже чувственный стон.

Может быть, это действительно оргия?

Юноша продвигался, стараясь ступать бесшумно. Вся земля здесь была усеяна пустыми винными бутылками, в большинстве своем разбитыми, и идти тихо не было никакой возможности. Он слышал, что Энн следует за ним, осколки стекла скрипели под ее ногами. Он хотел ей сказать, чтобы она шла потише, но боялся произнести хоть слово.

Боялся?

Да, он боялся. Он был возбужден, приятно возбужден, чувствовал какой-то непонятный восторг, но Энн была права: во всем этом было что-то пугающее, что-то страшное. Обнаженные женщины просто так танцевать на лесной поляне при полной луне не будут.

Теперь Тим увидел женщину более отчетливо. И еще одну. Они были уже немолоды, где-то за тридцать или, может быть, даже под сорок, но вполне еще привлекательные, чертовски сексуальные. Они смеялись и танцевали в радостном забытье. «Лесбиянки? – подумал он – Кто его знает? Но Энн, наверное, права. Скорее всего они исповедуют какой-то культ, исполняют какой-то мистический ритуал».

Он добрался до опушки и скорчился за кустом. Энн подошла сзади и прижалась к его спине.

– Пошли, – просвистела она ему на ухо.

Он покачал головой, глядя на женщин, на их колышущиеся груди и густые волосы меж ног. Они смеялись, очевидно, довольные друг другом, и его желание усилилось.

Танец становился все быстрее, все безумнее и неистовее. Тим не уловил момент, когда их движения из свободных и раскованных превратились в исступленные. Он понимал, что женщины сейчас не просто танцуют, не просто веселятся. В их действиях была какая-то свирепость, от них веяло опасностью. Они казались одержимыми маньячками, и он испугался. Его возбуждение пропало, он захотел вернуться к машине, чтобы уехать домой.

Теперь смех был слышен не только впереди, но и сзади. Он повернул голову и увидел танцующую голую женщину как раз на той полянке, где он собирался расстелить одеяло.

– Пошли скорее отсюда, – прошептала Энн.

Он замотал головой. Женщины окружили их, и возвратиться к машине теперь уже не было возможности.

Но разве он должен опасаться, что его увидят?

Тим не знал. Он дрожал от страха и жалел, что не послушал Энн и не ушел, когда они услышали шорохи.

Его схватили сзади.

Он попытался вскрикнуть, но чья-то рука зажала ему рот. Грязная рука, пахнущая вином и женскими выделениями. Он попробовал выскользнуть и ударить, но тот, кто его держал, был крепче и держал плотно. Он повернул голову налево, насколько можно, и увидел, что одна из женщин тянет Энн на поляну. А две другие следом потащили и его.

Из того положения, в каком его волокли, он мог видеть некоторое время только землю и грязные босые ноги. Затем его швырнули на землю. Маленькая веточка поранила бок. Он вскрикнул от боли и услышал свой голос. Больше рот ему не зажимали. Он заорал настолько громко, насколько мог.

– На помощь! – звал он вначале, а затем эти слова превратились просто в бессвязный вопль.

Энн закричала тоже, и женщины, державшие ее за руки и за ноги, повернули его лицом к ней.

Смеясь, они сорвали с нее одежду, а сами стали пить из горлышка красное вино. У каждой в руке было по бутылке, по подбородкам и дальше, по груди, ручейками стекала густая жидкость, похожая на кровь.

– Что, черт возьми, происходит?

Теперь он не просто боялся, он был в панике, потому что вдруг со всей очевидностью понял: ни он, ни Энн никогда отсюда не выберутся – им предстоит здесь умереть.

Женщина, которую они увидели первой, та, что танцевала, закончила с вином. С бутылкой в руке она повалила Энн навзничь и оседлала ее, повернувшись спиной к лицу.

– Нет, – закричала Энн, и в ее голосе был настоящий ужас. – Нет!..

Вскоре вопли прекратились, потому что женщина взгромоздилась на лицо девушки и начала исступленно совать тонкий конец бутылки ей между ног, туда и обратно, туда и обратно, всаживая со всей силой, какая только была у нее в руках, пока стекло не окрасилось кровью.

– Энн! – завопил Тим, но остальные женщины уже были на нем, срывали одежду, дергали за волосы. Он опрокинулся. Чей-то палец нашел его глаз, нажал и надавил со страшной силой. Его тело начали рвать зубами, затрещали кости, запахло свежим мясом. В его задний проход засовывали пальцы, что-то тащили оттуда, выдергивали, растягивали, вырывали. Его вопли становились нечленораздельными и все слабели и слабели. Воздух наполнился тяжелым запахом секса и вина.

И они растерзали его на части.

Глава 34

Уже было поздно, много позднее, чем Пенелопа обычно ложилась в постель, но заснуть она не могла. Девушка всегда была чувствительна к настроению окружающих, может быть, даже слишком чувствительна, а атмосфера в доме, когда она приехала, была напряженной. Ее матери ссорились редко, а при ней никогда. У них иногда случались разногласия, но обычно они разрешали их довольно тонко, в виде небольших отклонений в заведенном ритуале, намеренном отступлении от принятого этикета. Несомненно, они считали, что, скрывая от нее свои проблемы, предохраняют ее от всего плохого, но эти тайные конфликты только обостряли ее восприятие, делали ее более восприимчивой к малейшим изменениям настроения в доме.

Теперешний конфликт был значительным.

Обычно в дискуссию вступали две или три матери, остальные, как только могли, старались их умиротворить, действуя как арбитры, создавая ширму для Пенелопы. Но сегодня вечером, когда она прибыла домой, они были необычно молчаливы и столь же необычно грустны. Все, кроме матери Марго, которая по какой-то странной причине отсутствовала. Мать Фелиция задала Пенелопе, когда та вошла в гостиную, несколько обычных вопросов, но было ясно, что ответы ее даже не интересуют а остальные матери сидели и красноречиво молчали, ожидая, чтобы она ушла и они могли продолжить свой разговор.

Пенелопа вышла и сразу же направилась в ванную. Приняв горячий душ, она спустилась на кухню чего-нибудь попить и услышала, что ее матери в гостиной все еще разговаривают. Беседовали они тихо, соблюдая конспирацию, как если бы боялись, что их подслушают. Вот это самое и заставило Пенелопу действовать осторожно. Пройдя через холл, она остановилась у двери и прислушалась.

– Она наша дочь, – произнесла за дверью мать Фелиция.

– Теперь это уже не имеет значения, – отозвалась мать Маргарет.

Пенелопа двинулась от двери, не желая больше ничего слышать, ее сердце колотилось, в венах пульсировала кровь. Она поспешила вверх по лестнице в свою комнату, закрыла дверь и заперла на ключ.

С тех пор она не могла заснуть.

Дотянувшись ощупью до часов на столике рядом с постелью, она поднесла к глазам слабо люминесцирующий циферблат.

Час ночи.

Пенелопа положила часы и уставилась в темноту. Больше всего ей хотелось прокрасться через холл в комнату матери Фелиции, забраться к ней в постель, как она обычно это делала, и выяснить, что случилось, что не в порядке, о чем это они говорили, – «Что это такое, что теперь уже не имеет значения?». Но это было невозможно. Зная, что Фелиция ее поддерживает и защищает, она все равно не была полностью уверена в том, что симпатии матери целиком на ее стороне. Мать Фелиция ее любила, это верно, но все-таки она была одной из них и, возможно, к своим сестрам относилась более благожелательно, чем к ней.

Одна из них.

Как это получилось? Когда это произошло, что они объединились с Фелицией против них?

Этого она не понимала. Скорее всего это накапливалось постепенно. Пенелопа и прежде неоднократно замечала, а теперь уже знала точно, что, становясь старше, она все меньше и меньше любила других матерей, тогда как чувства к матери Фелиции оставались у нее неизменными. Она не могла разобраться, почему это так. Потому ли, что преображалась сама, или потому, что изменялись они. Ребенком она воспринимала их одинаково милыми и добрыми, она любила их всех, но, подрастая, начала замечать между ними различия. Кроме того, она пришла к выводу, что в жизни они не были такими, какими она их себе представляла. Сильная и волевая, мать Марго была вначале для нее предметом поклонения. Пенелопа ее обожала. Но постепенно она все больше обращала внимание на диктаторские замашки главы семьи и ее стремление к неограниченной власти. Свобода духа матери Дженин теперь казалась ей пороком и даже ненормальностью. В бесстрастном интеллекте матери Маргарет она увидела лишь холодность, мать Шейла, единственная из них, кто занимался наукой виноградарства и виноделия, раздражала своим педантичным фанатизмом.

Может быть, она все выдумала, возможно, это было просто подростковое бунтарство, через которое проходят все дети.

Может быть.

Но она так не считала.

Единственное, что не изменилось с тех пор, – это то, что все они обладали равной властью над ней. В работе у них, несомненно, существовала определенная субординация, причем на самом верху в их иерархии находилась мать Марго, но в семейной жизни ничего подобного не существовало. По крайней мере по отношению к ней. Они все были ее матерями, и если когда и случалось, что они отдавали какие-нибудь противоречивые указания, высказывали пожелания или устанавливали ограничения, то ей приходилось разбираться с этим самой. Пенелопа очень рано поняла, что одну мать против другой настроить невозможно. Они всегда защищали друг друга.

Вот почему она не могла ни о чем спросить мать Фелицию.

«В этом есть и влияние Диона тоже», – подумала она. С тех пор как она стала с ним встречаться, Пенелопа обрела большую уверенность, у нее чаще стало появляться желание настоять на своем, открыто не согласиться или вообще не подчиниться кому-нибудь из матерей. На свою жизнь до определенной степени она смотрела теперь его глазами или как бы со стороны. Ей казалось, что она по-настоящему поняла, каким действительно странным был до сих пор образ ее жизни, которому внутренне она никак не соответствовала.

Матери старались воспитывать ее исходя из своих убеждений, но действия это не возымело. Прежде Пенелопа чувствовала себя посторонней только в среде своих ровесников, но теперь и общество матерей становилось ей все более чуждым.

Как бы все обернулось, будь жив отец?

В последнее время этот вопрос мучил ее все чаще и чаще. Насколько другой была бы ее жизнь? Насколько другой была бы она сама?

Как ей хотелось хоть что-нибудь вспомнить об отце. Самой. Когда он умер, она была слишком мала, поэтому знания о нем основывались на рассказах матерей. Даже его внешность стала для нее тайной, потому что, когда она подросла, его фотографии загадочным образом куда-то исчезли.

Если бы только он прожил немножко дольше, она бы наверняка сохранила память о нем. Пенелопа ясно помнила, как лежала в колыбельке, когда ей было всего несколько месяцев от роду. Правда, если быть до конца справедливой, возможно, этот и другие зрительные образы ее раннего детства являлись скорее результатом ее воображения, нежели отражением реальных событий. Но все сцены прошлого, без исключения, были такими живыми и явными, что казалось, будто все происходило на самом деле, что это не фантазия, что она, повзрослев, ничего не выдумала и что все, что она слышала, было из первых уст.

Однако девушку очень смущал тот факт, что многое из ее воспоминаний не соответствовало тому, что рассказывали матери.

Например, она ясно помнила, непонятно только каким образом, – то ли это был фрагмент из сна, то ли внезапная вспышка памяти, – как мать Дженин, смеющаяся, обнаженная, измазанная кетчупом, танцевала при лунном свете под окном ее комнаты, где она лежала в кроватке. Но ведь это просто невозможно, не правда ли? Такое не могло случиться.

А может быть, это было?

И это ее пугало.

В ее снах часто фигурировал отец. Пенелопа видела исключительно живую картину, которая настойчиво повторялась в нескольких ночных кошмарах: ее отец голый, он кричит, ее матери его удерживают, а мать Марго прильнула к нему и плотоядно слизывает кровь из огромной раны у него на груди.

Девушка села в постели. Во рту было сухо. Она похлопала ладонью по столику, пытаясь нащупать стакан с соком. Но, как назло, сегодня она его принести забыла.

Пенелопа сбросила одеяло и встала. Конечно, напиться можно было и в ванной, воспользовавшись стаканчиком для полоскания зубов, но водопроводной водой она лишь полоскала рот. Она знала, что вода везде одинакова, из одного источника, но пить в помещении, где находится унитаз, было неприятно.

Придется отправиться на кухню.

Пенелопа как можно тише открыла дверь комнаты и вышла в коридор. Впервые в жизни она шла по темному ночному дому, где царила полная тишина. Утром, в полдень, вечером – всегда кто-то чем-нибудь занимался, было много движения, звуков, шумов. Но теперь, когда матери спали, когда все огни были погашены, эта смешанная с мраком тишина казалась зловещей. Она просто давила.

Она не хотела никого будить, поэтому, не включая свет, держась за стену, на ощупь стала спускаться вниз по лестнице. Откуда-то снизу, от одного из незашторенных окон, возможно из кухни, исходило рассеянное голубое свечение, что делало окружающую тьму еще более глубокой. Руки покрылись мурашками, и она уже почти была готова вернуться в свою комнату. Что-то жуткое было сейчас во всей обстановке, и хотя она прожила здесь всю свою жизнь, тысячу раз шастала туда и обратно по лестнице, в данный момент все здесь было чужим.

Усилием воли Пенелопа заставила себя спуститься дальше вниз. В самом деле, она же не ребенок, который боится темноты. Ничего здесь такого нет, все, как и днем. К тому же охранная система делает их дом самым безопасным местом к западу от Пентагона. Никто не может здесь притаиться и спрятаться. Никто не может сюда войти.

Она и не боялась, что кто-то сюда войдет.

Пытаясь рассуждать логично, она старалась убедить себя в том, что вовсе не испытывает страха, что ей нечего опасаться, кругом все тихо и спокойно.

Однако она была очень напряжена. Значит, не все поддавалось логике, значит, все же что-то было не так.

Она достигла нижней ступеньки и поспешила направо через дверь на кухню. Здесь наконец Пенелопа включила небольшой светильник над плитой. Как она и полагала, свет развеял ее испуг. Вокруг находились знакомые предметы: прилавок, раковина, холодильник, плита, – а вся атмосфера враждебной ирреальности, которая существовала всего секунду назад, оказалась полностью рассеянной.

Ничто так не отпугивает привидения, как свет.

Она открыла шкаф с посудой, взяла стакан и налила из кувшина сок.

За окном, что над раковиной, мелькнула какая-то фигура. Появилась и пропала.

Пенелопа вскочила и почти выронила стакан, успев его подхватить только в последнее мгновение. Ее первой мыслью было: привидение. Она лишь успела заметить что-то светлое, странной формы, с замедленными движениями.

Потом она услышала знакомый звук охранной сигнализации на входной двери и в слабом круге света за окном увидела мать Марго.

Что она там делает в такую поздноту? Куда ходила?

Пенелопа застыла со стаканом в руке. Дверь отворилась, и в кухню прошла мать Марго. Она взглянула на девушку и, не сказав ни слова, быстро и бесшумно прошла мимо, как будто ее здесь не было.

Пенелопа тоже не произнесла ни слова, просто смотрела, как бледный силуэт матери растаял в темноте холла. Тревога снова охватила ее – блузка матери была порвана.

Она была измазана кровью.

Глава 35

Хортон рассматривал пустую винную бутылку. Она стояла в кухне на столе, и он с тупым недоумением смотрел на нее уже почти двадцать минут, все пытаясь сообразить, почему это она пустая.

Пытаясь понять, когда же он ее выпил.

Но он ее выпил, это точно, потому что был пьян, и этот факт при всем желании отрицать было невозможно. Подробности происшедшего Хортон вспомнить никак не мог, хоть убей: сколько ему потребовалось времени, чтобы прикончить эту бутылку, и, самое главное, где он ее достал?

Полное затмение.

Это его тревожило. И серьезно. Уж чего-чего, а алкоголиков он за свою жизнь насмотрелся, ему были известны все симптомы этой, с позволения сказать, болезни, но он-то, спрашивается, при чем? Ну, в последнее время он чаще стал прикладываться к бутылке, ну и что? Вопрос о том, чтобы хоть раз потерять над собой контроль, перед ним, кажется, никогда не стоял.

В этом-то и была вся проблема – все это случилось каким-то образом помимо его воли.

Тут было что-то совсем другое, вовсе не алкоголизм. Все дело тут в вине.

Аданем.

Вино, производимое фирмой лесбиянок. Он, конечно, слышал о нем, может быть, даже видел где-то бутылку с этикеткой этой фирмы, но, насколько ему было известно, для обычной публики оно было недоступно.

Но ведь эту бутылку он купил в магазине. Хортон мог даже поклясться, что знает в каком.

Или не знает? Полной уверенности не было.

Хортон с раздражением протер глаза. Эффект, произведенный на него этим вином, отличался от действия других алкогольных напитков, которые он когда-либо употреблял прежде. Вместо ощущения одиночества и покинутости, которое обычно охватывало его после выпивки, когда он оставался один на один со своей тоской, сейчас им овладело чувство… какого-то странного единения, – с кем и зачем, он не понимал, – чувство общности со всем остальным миром, вызванное опьяняющим действием выпитого вина. И от этого бросало в дрожь.

Кроме того, он пришел… хм, в сексуальное возбуждение. И это тоже было крайне необычным. Во всяком случае, для него. Как это бывает с другими, он не знал, но для него алкоголь был чем угодно, только не снадобьем, возбуждающим желание. Наоборот, в пьяном состоянии Хортон неизменно становился абсолютно беспомощным. Сейчас он вдруг ни с того ни с сего вспомнил, как однажды им с Лаурой пришла в голову блажь заняться чем-то эксцентрично-извращенным. Перед этим, правда, они изрядно поддали. Инициатива исходила от нее. Она пожелала, чтобы он приковал ее наручниками к спинке кровати и изнасиловал. Причем обязательно грубо. Он с радостью повиновался, но, подойдя к постели, где она в наручниках, выгнувшись, распростерлась перед ним, ничего не смог сделать. И все из-за алкоголя.

Теперь же одного воспоминания об этом случае оказалось достаточно, чтобы возникла сильнейшая эрекция. Член болезненно вдавился в трусы, и Хортон подумал, что, если бы все это происходило сейчас, просьба Лауры была бы удовлетворена в самом лучшем виде.

Хортон взял бутылку. Она удобно умещалась в руке, как-то очень знакомо, и он предположил, что пил из горла, держа ее вот так вот, в руке, хотя точно вспомнить, что делал это, не мог.

Полное затмение.

Что же, черт возьми, случилось?

Зазвонил телефон.

Он мигом поднялся на ноги, мгновенно протрезвев, и поспешил из кухни в гостиную, где стоял телефон. Звонить могли только из одного места – полицейского управления, и периферийная система его мозга, повинуясь какому-то особому инстинкту полицейского, автоматически привела его в норму, в значительной степени нейтрализовав опьянение.

Он схватил трубку сразу же после второго звонка.

– Хортон.

– Лейтенант? Это Дитс. Я сейчас в управлении. У нас тут… хм… у нас тут, похоже, двойное убийство…

– Короче. Что случилось?

– Двое старшеклассников. Разорваны на части.

Во рту у Хортона пересохло.

– Где?

– На Южной улице.

– Я выезжаю.

Огни поисковых фонарей и красно-голубые мигалки патрульных машин освещали часть дороги между входом на винный завод Аданем и старым ранчо Митчелла. Хортон стоял у перегораживающего дорогу щита рядом с холодильным фургоном и курил. Вдохнув дым, он ощутил знакомое действие табака на легкие. Тепло. Выдохнул и посмотрел на «додж-дарт», где Мак-Комбер и еще один полицейский в форме посыпали все порошком для снятия отпечатков. Полчаса назад кто-то обнаружил машину и позвонил. Обеспокоенные родители обоих школьников уже обратились в управление несколько часов назад, и когда номер найденного автомобиля совпал с номером машины разыскиваемых, Дитс и Мак-Комбер были посланы сюда.

Меньше чем за пять минут они обнаружили тела.

Вернее, то, что от них осталось.

Хортон глубоко затянулся сигаретой, пытаясь не думать о собранной куче мяса и костей, которую уже запаковали и погрузили в холодильный фургон. Подобные зверства со взрослыми тоже вызывали ужас, но школьники, дети… Он посмотрел на небо и уже в миллион сто первый раз подумал, где же это там скрывается Бог. Если Он все видит, то как позволяет свершаться такой мерзости?

Он ненавидел эту чертову работу.

Хоть бы эти скоты сделали перерыв, что ли.

Но на сей раз было обнаружено нечто весьма интересное. Причем нашел его этот тупица Дитс.

Орудие убийства. С отпечатками.

Кровавыми отпечатками.

Хортон швырнул окурок на асфальт, за загородку, и направился к черно-белой патрульной полицейской машине. Орудие убийства все еще лежало на капоте, там, где он его оставил. Оно было уложено в пакет, завязано, готово к отправке в лабораторию: бутылка из-под вина Аданем.

Он взял пакет, вспомнил бутылку, которая все еще стояла у него на кухонном столе, и поежился.

– Лейтенант.

Хортон вздрогнул от голоса, чуть не уронив пакет. Напустив на себя безразличный вид, он повернулся к офицеру следственной группы.

– Да.

– Вы уже закончили?

Хортон посмотрел на найденную улику и неторопливо кивнул:

– Да. Я уже закончил. Это все в вашем распоряжении.

Глава 36

Эйприл проснулась совершенно разбитая и в то же время в состоянии сильного сексуального возбуждения.

Она перевернулась, чтобы посмотреть на часы на столике, но сколько сейчас – восемь тридцать или девять тридцать, – понять не смогла. Тогда, потянувшись, она стала шарить рукой по полу, пока пальцы не наткнулись на еще не совсем пустую бутылку. Там оставалось несколько капель, и она приложила горлышко ко рту, чтобы слизнуть их языком.

Господи, вкусно-то как.

Левая рука скользнула под одеяло, к промежности. Эйприл начала лениво себя поглаживать. Там все уже было влажно, уже начала сокращаться вагина, и она вдруг осознала, что ее нужно наполнить. Как можно скорее. Лучше всего прямо сейчас. Немедленно.

Откуда-то из глубины дома, из кухни, до нее донеслись звуки: шум льющейся воды в раковине, звяканье посуды. Она перестала работать пальцами и уронила бутылку на пол. Полежала с секунду неподвижно, затем сделала глубокий вдох, закрыла и тут же открыла глаза и села, откинувшись на спинку кровати. Ей отчетливо вспомнились события прошлой ночи. То, о чем рассказали Маргарет и Марго.

Дион?

Это казалось невозможным.

Ей не хотелось, чтобы это стало возможным.

Но это было правдой. Вот почему она так напилась. Прикончив первую бутылку, она все повторяла себе, что просто хочет, чтобы стало хорошо, что после долгого пребывания в смирительной рубашке необходимо немного расслабиться, но на самом деле пила она не поэтому, а чтобы забыться, чтобы выбросить из головы то, что ей рассказали о сыне.

Потому что она знала: все так и есть на самом деле.

Узнав правду, она переступила последнюю черту. На подсознательном уровне она давно об этом догадывалась, поэтому, когда ей все разъяснили, Эйприл не была шокирована. Удивлена – другое дело, но не шокирована, и, главное, сразу же поверила. Немедленно. Всему.

– Мам. – В дверь постучал Дион.

Она не ответила.

– Мама. Уже почти десять. Ты встаешь?

Десять? Она скосила глаза на часы. Они показывали не восемь тридцать, а девять тридцать.

– Мама.

Она снова ощутила, что между ногами что-то трепещет. Ее сжигало сводящее с ума желание, она сбросила одеяло и встала голая лицом к двери, не говоря ни слова, почти надеясь, что Дион откроет дверь, войдет и увидит, но, когда он снова произнес «мама», поворачивая ручку двери, она быстро проговорила:

– Я встаю! Не входи! Я не одета!

– Хорошо.

Услышав, как он отошел от двери и начал спускаться в холл, она почувствовала стыд за то, что была готова предстать перед сыном в таком виде. Что побудило ее к такому поступку? Что с ней происходит?

К чему эти вопросы? Она прекрасно знала, почему действовала именно так, прекрасно понимала, что с ней происходит. Эйприл продолжала стоять и глядеть на закрытую дверь, а ее пальцы скользнули вниз по телу, по волосам, туда, к влажной мягкости.

В воскресенье утром закадрить мужика довольно трудно.

Не то чтобы невозможно, но трудно.

Эйприл оставила Диона дома со списком поручений и уехала. До сих пор она этого избегала, и все как-то обходилось. Но сегодня стало совершенно невмоготу. В двух первых заведениях, которые она посетила, ничего путного обнаружить не удалось – обычные посетители баров, любители выпить, в основном пожилые мужчины. Но третий заход оказался удачным. Просто по-настоящему повезло. Она нашла красивого, атлетически сложенного молодого человека, в самом соку, только-только созревшего, уже, несомненно, попробовавшего, но в основном еще вполне нетронутого.

Она села рядом, выпила с ним, поговорила, чуть-чуть, слегка, коснулась его, и вскоре он, как и следовало ожидать, предложил поехать к нему. Она охотно согласилась.

И вот теперь он лежал перед ней в постели обнаженный и хныкал. Простыни были все покрыты… не стоит, видимо, упоминать сейчас, в чем были эти простыни. Она посмотрела на него с грустной удовлетворенностью и нежно шевельнула пальцами его волосы. От ее прикосновения он вздрогнул, и этот отклик вызвал в ней прилив теплоты.

Она уже собиралась одеваться – ведь пора возвращаться домой, но неожиданно ей захотелось еще.

Она взглянула на часы. Три тридцать. Еще есть время. Раньше шести Дион ее дома не ждет.

Она встала перед ним на колени, потянулась и ухватила его вздутый, окровавленный пенис.

– Нет, – закричал он. – Больше не надо.

Она улыбнулась ему и нежно похлопала по щеке.

– Надо.

По дороге домой она остановилась у «Тако Белл», чтобы купить на ужин несколько лепешек.

Домой она прибыла вовремя, как раз чтобы посмотреть программу «60 минут».

Глава 37

В понедельник после обеда Диона исключили из школы на три дня за драку.

За драку, подумать только. Дело в том, что ему вообще еще ни разу в жизни не приходилось драться. В начальной школе иногда приставали ребята поздоровее, но он всегда как-то избегал потасовок: либо просто удирал, либо не являлся на заранее условленное место, либо исхитрялся как-то еще. Приходилось напрягать мозги, чтобы не быть битым.

Но на этот раз зачинщиком драки был он сам.

Все получилось так быстро, он даже не помнит как. Всего только минуту назад все было спокойно. Они – Дион, Кевин, Пол и Рик – сидели после обеда на крышке стола и трепались, а уже в следующее мгновение Дион с Полом, сцепившись, катались по каменному полу. Пол отпустил какую-то шутку насчет того, что Пенелопа лесбиянка, он стал защищать ее, ответив соответствующим образом. Произошел взаимный обмен любезностями. Затем они схватились.

Дион не мог припомнить, чтобы он как бы сознательно решил причинить Полу физическую боль, просто он внезапно ринулся со сжатыми кулаками на этого парня и к тому времени, когда Кевин и Рик их разняли, уже раскровенил тому морду.

Собралась толпа, и Дион, улавливая краем уха комментарии, понял, что ребята его поддерживают, что они на его стороне. Каждый удар, который он наносил противнику, сопровождался взрывом возгласов одобрения.

Ну а потом их остановили.

Собравшиеся школьники с почти нескрываемым обожанием молча смотрели на него, а он стоял с бешено бьющимся сердцем, учащенно дыша. Потом явился мистер Бертон, куратор класса, и повел его в свой кабинет. Кто кого одолел, Дион сейчас не осознавал – скорее всего он, но это было не важно. Всего несколько дней назад он и помыслить не мог о чем-то подобном, но теперь почему-то вовсе не удивлялся тому, что произошло, напротив, был вполне доволен собой. Мистер Бертон усадил его на стул и сказал, что его исключают из школы на три дня.

Дион оцепенело кивнул.

Куратор улыбнулся.

– Я делаю это, потому что должен. Понимаешь? Если бы все зависело от меня лично, я бы тебе позволил его просто убить.

Дион вздрогнул.

– Что?

Мистер Бертон выдвинул ящик стола, извлек бутылку с вином и вытащил пробку.

– Я знаю, как это бывает. Мы все должны играть в эти маленькие игры.

У Диона перехватило дыхание – он вдруг понял, что куратор пьян. Мистер Бертон сделал еще глоток, и Дион разглядел, что вино то же самое, что на ужине у Пенелопы. Приятно ударяющее в голову, вкусное. А какой чудесный аромат! Очень захотелось выпить, но, когда куратор неожиданно ему предложил, он отрицательно замотал головой.

– Ну, давай же, не стесняйся, – пробормотал мистер Бертон с легкой усмешкой.

Дион уже практически чувствовал вкус напитка во рту и одновременно знакомое трепетание в промежности, но все же сумел заставить себя произнести:

– Нет.

Куратор снова надолго приложился к бутылке.

– Понимаю, – проворчал он, наконец оторвавшись от нее. – Ну что ж, мне больше останется. – Он махнул рукой в сторону двери. – Ты свободен. – А затем, подмигнув, добавил: – Ты исключен. Пошел вон отсюда.

Дион поднялся со стула и вышел. Он уже миновал школьные ворота, уже направлялся домой, когда его начали одолевать сомнения.

«В самом деле, что это на меня нашло? – думал он, вспоминая случившееся. – Что заставило меня полезть в драку? Ведь такого сроду не было.

Избить кого-нибудь? Причинить кому-нибудь боль?

И чтобы это мне нравилось?

И эта странная встреча с куратором…»

Здесь что-то не так. Происходят какие-то странные вещи, которые взаимосвязаны, но ему не удавалось собрать их воедино. Дион был расстроен. Это все равно что взяться решать задачу по математике, почти уловить ход решения, но не суметь довести его до конца.

Это имело также какое-то отношение к его снам. И к матерям Пенелопы. И к маме. И к вину.

Когда он подошел к дому, его сердце снова бешено стучало.

Но на сей раз это была не храбрость.

Это был страх.

Неожиданно пришла Пенелопа. Сразу после окончания последнего урока. Утром в классе он ее не видел, на обеде они тоже не встретились, и Дион решил, что она заболела и осталась дома. Оказавшись дома, он сразу же набрал ее номер, но, попав на автоответчик, повесил трубку, так и не передав никакого сообщения.

Девушка появилась с Веллой, и теперь они обе – Велла несколько нервозно, Пенелопа с любопытством – оглядывали все вокруг. Она была здесь впервые, и Дион жалел, что не успел хотя бы немного прибраться. Через кухонную дверь были видны тарелки, до сих пор громоздившиеся в раковине после завтрака; на полу в гостиной валялись пустые банки от коки и старые газеты. Ничего себе будет первое впечатление.

Она улыбнулась.

– Значит, вот что ты называешь своим домом.

Он покраснел.

– Обычно здесь много чище, – произнес он извиняясь. – Если бы ты предупредила, что придешь, я бы тут слегка навел порядок.

Пенелопа засмеялась.

– Я, наоборот, хотела застать тебя в твоей естественной среде обитания.

Велла, глядя смущенно в окно, произнесла:

– Мы услышали, что случилось, и решили зайти. Кроме того, нам сказали, что ты исключен.

Его лицо загорелось. Дион хотел все объяснить, но не знал, как это сделать, хотел извиниться, но не понимал за что. Поэтому он просто стоял и тупо кивал, глядя на Веллу, избегая встречаться взглядом с Пенелопой.

– Все в порядке, – успокоила Велла. – У нас в школе никто Пола особенно не любит, так что ты теперь настоящий герой.

Но по ее тону Дион мог судить, что героем она его вовсе не считает.

– Так получилось, – выговорил он упавшим голосом и посмотрел на Пенелопу. – Он назвал тебя лесбиянкой.

Она покраснела.

– Ладно. – Он решил сменить тему. – Хотите, девочки, что-нибудь выпить? Коку? Сэвен-ап? Доктор Пеппер?

Велла покачала головой:

– Нет, нет Нам надо идти. Мне ведь положено прямо из школы домой. Я и так уже нарушила график. Если я хоть немного опоздаю, мама сойдет с ума.

– Я думала, что ты захочешь прогуляться, – быстро проговорила Пенелопа. – Велла может подбросить нас ко мне, а вечером я отвезу тебя домой.

– Тогда мы должны поторопиться, – сказала Велла.

Дион кивнул, широко улыбнувшись Пенелопе:

– Сейчас. Надо только оставить маме записку.

Десять минут спустя Велла высадила их у ворот винного завода. Они попрощались. Пенелопа поблагодарила подругу, Велла отъехала, и девушка, открыв черный ящичек, набрала код. Делая это, она нахмурилась, и Дион легонько коснулся ее плеча, стараясь, чтобы жест этот не выглядел слишком интимным, потому что был уверен, что, как только они приблизились к воротам, за ними непрерывно следит телевизионная камера.

– Что-то не так? – спросил он.

Пенелопа сначала вроде бы заколебалась, но потом утвердительно кивнула.

Ворота медленно пошли вбок, и они вышли на дорожку.

– Так в чем дело? – повторил Дион.

Она повернула к нему лицо.

– В моих матерях.

Он почувствовал, как усиленно забилось сердце. Слова Пенелопы его не удивили, наоборот, ему показалось, что именно это он и ожидал услышать в ответ.

– А что с ними?

Она потупилась.

– Что-то такое, чего я сама не понимаю. – Они медленно двигались по дорожке. Девушка рассказала ему о том, что случилось в субботу ночью, после того как она вернулась домой, описала, как явилась домой после полуночи мать Марго, не скрыв, что она была в разорванной окровавленной блузке. – Я люблю своих матерей, – закончила она, – но я их не знаю. – А затем, глубоко вздохнув, добавила: – И я… я их боюсь.

– Ты думаешь…

– Я думаю, что они могли убить моего отца.

Они остановились и посмотрели друг на друга. От заводских зданий подул легкий ветерок, он донес тихий музыкальный говор испанской речи, а также звуки заводившейся машины.

– У меня нет никаких доказательств, – быстро продолжила она. – Абсолютно ничего не произошло. Просто у меня такое чувство, что… – Она замолкла, посмотрела по сторонам, не подслушивает ли кто, и добавила приглушенным голосом: – Вчера я притворилась больной и осталась в своей комнате. Я хотела, чтобы ты сегодня зашел ко мне, но не только потому что… ну ты сам знаешь почему, а главным образом из-за того, что я боюсь возвращаться одна из школы. – Пенелопа перевела дыхание, на ее глазах появились слезы. – Я просто не знаю, что делать.

– Тебе надо было мне позвонить.

– Я не могла.

– Вот почему тебя сегодня не было в школе?

– Я пришла после обеда. Утро я… я провела в библиотеке.

Дион облизнул губы.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Не знаю.

Он коснулся ее. Сначала робко, а затем обнял и прижал к себе. Она заплакала.

Дион ощутил ее дрожь, когда она, всхлипывая, прислонилась к его плечу. Он понимал, что нужно утешать, что нужно сочувствовать, но… он опять возбудился и ничего не мог с этим поделать. В штанах снова стало тесно, джинсы распирало от возбуждения. Пенелопа должна была бы заметить, но, кажется, сейчас ей было не до этого, и он прижал ее еще сильнее, еще ближе.

Неожиданно он вспомнил о мужчине, которого мама привела тогда домой и который был убит. Сравнение показалось ему слишком близким. Он заколебался – не рассказать ли обо всем Пенелопе, но решил, что она еще больше расстроится. Сам он об этом инциденте с приятелем мамы пытался забыть, во всяком случае, не думать, но Пенелопа на поведение своих матерей реагировала совершенно иначе. Дион попытался представить, что значит для нее жить с людьми, которых она подозревает в убийстве отца. Подняв голову, он посмотрел на здания в греческом стиле в конце подъездной дорожки и поежился.

Слишком многое уже произошло и происходит в данный момент и, видимо, произойдет дальше. Что можно предпринять в подобных обстоятельствах, он не знал. Ситуация очень и очень непростая. Эту проблему не разрешить легким поворотом ключа в замочной скважине. Нет. Он не мог запросто пойти в полицию и рассказать о своих странных таинственных снах, о том, что в Напе творится что-то жуткое и что Пенелопа почему-то считает своих матерей убийцами. Он ничем не мог поделиться даже с матерью, потому что… хм, потому что у него было предчувствие, что она тоже каким-то образом причастна ко всем событиям. Он мог, наверное, открыться Кевину, но и тот практически не имел возможности что-то сделать и как-то помочь, так же как и он сам.

Если бы знать, хоть в каком направлении следует действовать?

В этом-то и была загвоздка. Это и был наиболее трудный момент во всем этом деле. Ведь, в сущности, ничего не происходило. Ничего конкретного, во всяком случае. Были намеки, предчувствия, разного рода подозрения, но ничего определенного, за что можно было ухватиться и доказать постороннему, разумно мыслящему человеку, что эти страхи имеют под собой реальную почву.

Вот и Пенелопа тоже боится.

Значит, все же что-то существует.

Она отстранилась от него и, пытаясь улыбнуться, вытерла глаза.

– Извини. Кажется, я своей косметикой измазала тебе рубашку.

– Пусть это будет у тебя единственным поводом для беспокойства.

С минуту они стояли молча.

– Так что же все-таки ты собираешься делать? – спросил Дион.

– Я собираюсь поискать в лаборатории. Потом сходить в лес. Я хочу, чтобы ты пошел со мной.

– И что ты ожидаешь там найти?

– Ничего, наверное. Но я должна знать, почему все эти годы мне запрещали там появляться. Я много думала об этом вчера и пришла к выводу, что надо мной провели эксперимент по методике Скиннера,[28] чтобы я была подготовлена и натренирована действовать и чувствовать определенным образом, например, чтобы я никогда не проявляла любопытства и не интересовалась ни лабораторией, ни лесом. Только принимала как должное тот факт, что туда нельзя входить. Нельзя, и точка. Именно такого эффекта они и добивались. – Она заглянула ему в глаза. – Я хочу прервать этот эксперимент.

Он медленно кивнул.

– А что, если мы там что-нибудь обнаружим?

– Не знаю. Мы решим это, когда придет время.

Мать Фелиция пекла на кухне хлеб, мать Шейла занималась делами на заводе, а все остальные уехали в Сан-Франциско на встречу с дистрибьютером фирмы.

– Просто замечательно, – сказала Пенелопа Диону, подняв глаза поверх бокала с виноградным соком.

– Что? – спросила мать.

– Ничего.

Они поели немного свежего хлеба, запили соком, а затем поднялись наверх, якобы в комнату Пенелопы. Она оставила Диона караулить наверху лестницы, а сама быстро шмыгнула в комнату матери Шейлы. Через несколько секунд девушка выскочила оттуда с ключом в руке и быстро спрятала его в карман.

Они спустились вниз, вышли наружу и, обогнув по часовой стрелке дом, подошли к главному заводскому корпусу сзади. Из окон кухни их не было видно. Внутри здания оказалось темно, горели только сигнальные лампочки, но Пенелопа решила свет не включать. Уверенно ориентируясь в полумраке, она быстро провела его через цех отжима к углублению в стене, похожему на дверцу небольшого шкафа.

– Подожди здесь, – сказала Пенелопа, открыла дверь и вошла.

– Что это?

– Охранная сигнализация. Я сейчас отключу телевизионные камеры. – Раздался щелчок, шипение и слабый писк. Пенелопа вышла, закрыв за собой дверь. – Пошли.

В тот раз она показывала ему, где находится лаборатория, но Дион, конечно, не запомнил. Он думал, что это где-то далеко впереди, в противоположном конце коридора, и был удивлен, когда Пенелопа остановилась перед следующей дверью.

– Это здесь, – произнесла она, посмотрев ему в глаза и пытаясь выдавить улыбку.

Она боялась. Это чувствовалось по дрожи в голосе. Дион взял ее левую руку, а другой она вставила ключ в замочную скважину.

И замерла, внимательно оглядывая все вокруг, еще раз убеждаясь, что телевизионные камеры не работают и за ними никто не следит. Только после этого она быстро открыла дверь и вошла внутрь.

Дион последовал за ней.

Он и понятия не имел, что, собственно, ожидал здесь увидеть, но уж определенно не это. Как только они вошли, датчики автоматически включили верхний свет. Они застыли у двери, глядя на…

Ни на что.

Смотреть было не на что.

Лаборатории не существовало: не было никаких приборов, пробирок, реторт и прочих устройств, которыми обычно оснащены любые химические лаборатории. Совершенно отсутствовала мебель, никаких таблиц на голых стенах. Пол – без единого пятнышка. И лишь в центре комнаты красовалась большая круглая дыра, окруженная низким каменным ободом.

Диону захотелось уйти. До сих пор все было слишком смутным и неясным, но с этим хоть как-то можно было мириться, но сейчас вещи начали обретать конкретный смысл. Факт установлен: многие годы матери Пенелопы проводили здесь время, говоря ей, что это лаборатория и что они работают в ней над новыми сортами винограда и вин, тогда как в действительности здесь ничего не было, кроме этого колодца, который ужасно его пугал. Все казалось абсолютно необъяснимым, не имеющим никакого смысла. Во всяком случае, Дион уловить его не мог, и это пугало еще больше. Внезапно ему стало страшно за Пенелопу. Он подумал, разрешит ли мама, чтобы Пенелопа жила с ними, если он сможет…

Пенелопа сжала его руку, увлекая вперед.

– Нет! – сказал Дион.

– Что нет?

– Не подходи близко к… этому.

Она улыбнулась, хотя ничего смешного вовсе не было.

– Ты думаешь, оттуда выскочит монстр и схватит меня?

Она не совсем точно выразила его опасения, но все же довольно близко.

– Но я должна знать, – мягко произнесла Пенелопа.

Дион крепко сжал ее руку, и они вместе двинулись вперед, к центру комнаты. Наклонившись над колодцем, они ожидали увидеть черную бездонную пропасть или пустую шахту с костями на дне, но вместо этого в зеркальной поверхности вина отразились их собственные лица. Вино не доходило до края каменного обода меньше чем на полметра.

– Что это? – спросила Пенелопа.

– Не знаю, – отозвался он, но где-то в глубине сознания Диону казалось, что знает. Беспокойство и страх, которые он испытывал до сих пор, отошли на задний план. Он вдруг успокоился. Того чувства, которое одолевало его совсем недавно, – чувства, что он ничего вокруг не понимает, что происходит что-то очень страшное, – уже больше не было. Комната, колодец, вино – все это теперь умиротворяло его, как будто он наконец-то попал в знакомую обстановку и ему здесь удобно и уютно. Он глубоко задышал. Запах вина напомнил о кабинете куратора в школе, о том, как мистер Бертон пил его прямо из бутылки, вытащенной из ящика стола. А потом в памяти всплыла драка с Полом. Одна часть его сознания ужасалась тому, что произошло, и он был сам себе отвратителен, но что-то сидящее глубоко внутри одобряло содеянное, и когда он снова проиграл в уме всю эту сцену, внеся небольшие поправки, в результате которых Пол погибает, то на его губах появилась усмешка.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Пенелопа.

Он открыл глаза, посмотрел на нее и на мгновение зажмурился. Чему он улыбается? Мысли о том, что убил Пола. Какой ужас! Он встряхнул головой.

– Просто так.

Они снова заглянули в винный колодец.

– Ну, что теперь? – спросил Дион.

– Лес, – ответила Пенелопа.

– Ты уверена?

Она кивнула.

– Я обязательно должна там побывать. Должна. Эта мысль не покидает меня с тех пор, как мать Марго вошла на кухню тогда ночью, в субботу. Я пыталась притворяться и не думать об этом, доказать себе, что… что всему этому есть какое-то объяснение, но я знаю, что его нет.

– Может быть…

– Никаких может быть.

Он кивнул.

– Ну тогда пошли. Давай посмотрим, что там.

Глава 38

Хортон стоял, прислонившись к стене, глядя на экран монитора. Компьютер сверял найденные отпечатки со своими файлами: в левой части экрана были видны следы пальцев, обнаруженные на бутылке, а в правой те, с которыми они сравнивались. Все происходило автоматически, но он знал: для того чтобы перебрать все варианты, заложенные в памяти машины, потребуется много времени. Кроме отпечатков, снятых со всех преступников, арестованных в округе за последние десять лет, компьютер хранил оттиски всех новорожденных, лиц, прошедших добровольную дактилоскопию, неидентифицированные отпечатки из различных криминальных случаев. Компьютер имел также возможность запрашивать подобные сведения из других управлений всего штата. Они все были подключены к линии.

Поиск шел уже двадцать четыре часа, и Филберт, техник, обслуживающий машину, сказал, что для окончательного завершения проверки времени потребуется в два раза больше.

«Черт бы его побрал, – подумал Хортон, – с моим-то везением наверняка на бутылке окажутся отпечатки, которых нет ни в одном файле».

Он глотнул кофе и уже собирался возвратиться в свой кабинет, когда внезапно изображение на экране перестало двигаться и застыло.

– Лейтенант, – позвал Филберт, повернувшись кругом.

Хортон подался вперед и посмотрел через плечо Филберта. Тот нажал несколько клавиш. Следы пальцев были установлены, и в нижней части экрана возникло имя.

Марго Аданем.

Во рту у него неожиданно пересохло, и он вылил туда остатки кофе. Этого он не ожидал, абсолютно не ожидал, но тем не менее такой оборот его совсем не удивил. Он прочитал имя обладательницы отпечатков, адрес винного завода, и по всему телу пробежал неприятный холодок.

– Напечатайте это, – сказал он Филберту.

Техник нажал на клавишу, и лазерный принтер выдал копию изображения на экране.

Аданем.

Хортон потрогал гусиную кожу на руках. Его ужаснуло вовсе не то, что местная предпринимательница оказалась замешана в жестоком насилии и убийстве двух старшеклассников. Тут было что-то совсем другое. Какой-то иной план. Увеличение количества разного рода дебилов, глухонемых, рост уличной преступности, наконец, его собственное пьянство и все остальное.

Все это между собой связано. Это факт.

Абсолютно точно. Он служил в полиции уже долгое время, расследовал злодеяния большие и маленькие, и обычно каждый случай замыкался сам на себе. Преступление совершалось одним или группой уголовников, дело выяснялось, виновные наказывались, и конец истории. Но здесь было другое. Наиболее близкой аналогией могла быть борьба с наркомафией. Однако несмотря на то что с наркобизнесом связано огромное количество правонарушений, все они различны, не связаны друг с другом. А если и имеют общие корни, то все же каждое дело сугубо индивидуально. Они не были… такими, как это.

И это было жутко.

Он вспомнил Хэммонда, его сумасшедшие теории.

Возможно, на сей раз детектив был не так уж далек от истины.

Филберт протянул Хортону напечатанный лист.

– Сделайте еще парочку, – сказал Хортон. – И передайте шефу.

Филберт кивнул.

– Спасибо. – Хортон открыл дверь лаборатории и вышел в коридор.

В управлении царил хаос.

Он остановился как вкопанный. Мимо по коридору в обоих направлениях пробегали люди. Полицейские второпях надевали на себя амуницию, используемую при подавлении уличных беспорядков. Шум стоял невообразимый – несколько человек одновременно что-то выкрикивали, и вдобавок ко всему что-то нечленораздельное доносилось из громкоговорителей внутреннего вещания.

Хортон схватил за рукав новичка-полицейского.

– В чем дело?

– Беспорядки на Стейтс-стрит, сэр.

– А что случилось?

– Никто не знает. Передают, что в одном из баров посетители – человек пятнадцать или двадцать – неожиданно озверели и напали на участников хэллоуинского[29] парада, который проходил рядом на улице. Сообщили, что пятеро убиты.

– Убиты?

– Да, сэр.

– Господи, что же это за дерьмовая жизнь!

– Мне надо идти, сэр.

Хортон отпустил руку новичка.

– Иди, – сказал он.

Полицейский поспешил прочь, а Хортон начал проталкиваться к кабинету Гудриджа. По поводу случившегося у него было некое предчувствие, отчего в мозгу роились какие-то странные и непонятные мысли. Вообще-то первое, что приходило в голову, – это то, что беспорядки в городе затеяли члены семьи Аданем, узнав, что полиция располагает неоспоримой уликой и потому за этой стервой Марго скоро явятся. Приблизительно так мыслил лейтенант. Во всяком случае, он не сомневался, что семейка Аданем здесь замешана, потому что никогда не доверял лесбиянкам. Он мог поспорить на что угодно. Разумеется, точно ему ничего не было известно: добавляют ли они что-то в свое вино, практикуют ли ритуалы поклонения сатане, интересуются ли черной магией или чем-то в том же духе, но в том, что за всем этим насилием стоят именно они, он был уверен, как и в своем твердом намерении положить этому конец.

Он прошел в кабинет шефа, показал ему копии отпечатков пальцев, рассказал о своих подозрениях, попросил людей и ордер на обыск и арест.

– Сейчас у меня нет ни одного свободного человека, – сказал Гудридж. – Почему бы вам не подождать до завтра? Никуда не денется эта ваша Марго Аданем.

Хортон удивленно уставился на него.

– Что?

Шеф холодно измерил его взглядом.

– То, что слышали. Я повторяю: это может подождать.

– Мы нашли эти чертовы следы на бутылке, которую использовали для изнасилования и нанесения тяжких телесных повреждений Энн Мелбари, а вы не даете согласия на немедленный арест этой дамы?

Рудридж открыл нижний ящик стола и извлек бутылку вина Аданем.

– Расслабьтесь, Хортон. Вы слишком серьезно относитесь ко всему этому. Выпейте лучше. Освободитесь чуть-чуть от напряжения.

Хортон смотрел на шефа, и его прошибал холодный пот. Затем повернулся и, не проронив ни слова, вышел из кабинета.

– Хортон! – крикнул вслед Рудридж.

Он продолжал идти, не обращая внимания. Отыскав у входа в оружейную Дитса, он подождал, пока немного разойдется народ, а затем схватил его за руку.

– Пойдешь со мной.

– Но я должен…

– Отпечатки на бутылке, которую ты нашел, установлены. Мы знаем убийцу. Я хочу, чтобы ты помог мне при задержании.

– Да, сэр. Спасибо, сэр, – пробормотал Дитс.

Хортон нахмурился.

– Сколько раз я тебя просил, чтобы ты бросил это дерьмо: «сэр» да «сэр»?

– Извините, лейтенант. Я только…

– Давай-ка быстро бери машину, – сказал Хортон, – и подгони ее ко входу. Я встречу тебя там.

– Да, сэ… О'кей! – Дитс ринулся по коридору, против движения.

Хортон полез в карман, вытащил сигарету, прикурил. Значит, ордера не будет. Не так уж важно. Филипс выдаст его задним числом. А как отреагирует шеф… Но это уже другая история.

Он сделал длинную затяжку, а затем решительно двинулся к выходу, отодвигая в сторону попадающихся ему на пути людей в форме.

Они поставили машину на стоянке винного завода. Он ожидал, что их кто-нибудь встретит, поскольку было видно, что они приехали. Кто-то должен был появиться непременно, чтобы открыть входные ворота, но все кругом выглядело совершенно пустынным.

«Но это только кажется», – подумал Хортон.

Сам он довольно сильно нервничал, а Дитс был совершенно невозмутим. Молодой полицейский вышел из машины, поправил пояс, затем направился к входной двери главного здания и остановился только тогда, когда понял, что Хортон не идет следом.

– Лейтенант, – позвал он.

Тяжело двигаясь, Хортон обогнул машину и догнал Дитса. Его мозг полицейского работал без остановки. Еще ни разу в жизни он не испытывал такого настоящего ужаса, как сейчас, и желал покончить со всем этим делом как можно скорее.

До темноты задерживаться здесь очень не хотелось.

И самое главное, бояться в общем-то было довольно глупо. Его беспокойство не имело ничего общего с личностью Марго Аданем, с нечеловеческой жестокостью совершившей убийства, в которых она должна была быть обвинена. В этом было что-то инстинктивное, что-то подсознательное, и он не хотел бы находиться здесь, когда настанет ночь.

Это что, инстинкт полицейского или похмельная паранойя?

Он не знал. Но что бы это ни было, с Дитсом делиться этим он не собирался. Молодой коп решительно шагал по направлению к главному зданию, сооружению в греческом стиле, обращенному фасадом к автостоянке и подъездной дорожке. Хортон следовал за ним.

– Кто там?

Женский голос возник где-то слева от них, и Хортон повернулся посмотреть, откуда он исходит. Ему показалось, что он увидел движение в тени, покрывающей пространство между главным зданием и строением, примыкающим к нему, но не был в этом уверен.

– Мисс Аданем! – позвал он.

Раздался дикий женский хохот, причем смеялись хором. Голоса женщин были высокими и неприятными. Вообще довольно противно слышать, когда несколько женщин напрягают свои легкие до предела. Тело Хортона охватила холодная лихорадка, его трясло от страха. И он снова уловил движение в тени.

– Мисс Аданем, мы из…

Дверь дома, примыкающего к главному зданию, распахнулась, и на секунду в освещенном проеме он увидел группу обнаженных женщин. Затем дверь закрылась, и дикий хохот затих.

Что, черт возьми, здесь происходит? Он посмотрел на Дитса. Молодой коп стоял на месте с выражением тупого удивления на лице. С открытым ртом.

– Давай, – произнес Хортон, расстегивая кобуру. Ощутив в руке приятную тяжесть пистолета, он почувствовал, что к нему возвратилась уверенность. – Пошли. – Он быстро побежал к зданию, довольный, что слышит сзади шаги Дитса.

Они достигли двери одновременно и заняли позиции по обе стороны от нее. Хортон поднял руку и громко постучал.

– Мисс Аданем!

Изнутри никто не отозвался, даже смеха не было слышно. Хортон посмотрел на Дитса.

– На сигнал «три», понял? Начинаю: раз, два, три.

Дитс повернул дверную ручку и дернул. Когда она открылась, Хортон замер.

Ничего.

Перед ними был пустой освещенный холл. Никого не видно и ничего не слышно. Они посмотрели друг на друга и медленно двинулись вперед, с пистолетами наготове, пробуя каждую из дверей, мимо которой проходили. Но все они были заперты.

– Наверное, они где-то здесь, за одной из дверей, – сказал Дитс.

Хортон согласно кивнул.

– Они ведь были… совсем голые, – проговорил молодой коп.

Хортон снова кивнул.

– Но почему они голые?

– Не знаю.

– Мне это не нравится.

«В этом ты не одинок, приятель», – подумал Хортон, но ничего не сказал и дернул еще одну дверь. Откуда-то сверху, впереди по коридору, послышался вскрик. Он бросил взгляд на Дитса, и они оба побежали на звук.

Коридор свернул направо, а затем через некоторое время налево. Одна из дверей оказалась незапертой. Хортон остановился и постучал по стене рядом с дверью.

– Полиция! – прокричал он. – Положите руки на голову и выходите!

Ответа не последовало, и он, открыв дверь и приняв классическую позу, означающую готовность к стрельбе, медленно двинулся вперед.

В комнате никого не было.

Он быстро вошел внутрь, и почти мгновенно в нос ударил сильный запах, скорее тяжелое зловоние – острая ядовитая смесь прокисшего вина и засохшей крови, секса и насилия. У Хортона немедленно свело желудок, и его вырвало прямо на пол, рядом с дверью.

– Господи! – прошептал Дитс позади него, задыхаясь.

Хортон вытер рот и выпрямился. Комната была без окон и без мебели, а в центре находился встроенный в пол, похожий на огромную раковину гигантский винный чан. Пустой. Хортон прошел вперед. Приблизившись к краю чана, он увидел, что в нем что-то есть. На дне его были видны следы свернувшейся крови, сброшенные туда кости и скелеты растерзанных животных.

– Чертовщина, – хрипло прошептал Дитс.

Хортон направился к двери.

– Пошли к машине, позвоним в управление, чтобы прислали еще людей. Все это мне очень не нравится.

– Но никого они нам не пришлют. Все на ликвидации беспорядков.

– Не все на ликвидации беспорядков.

Дитс последовал за ним к двери.

– Но что же здесь происходит?

– Не знаю, – признался Хортон. Он посмотрел вперед по коридору, туда, откуда они пришли.

И увидел женщин.

Растрепанные и чем-то измазанные, все они столпились как раз у поворота. Некоторые держали в руках дротики, другие – бутылки с вином, заляпанные либо грязью, либо кровью. Он стоял не двигаясь, ни жив ни мертв. Несмотря на то что вид женщин его пугал, что от них явно исходила недвусмысленная угроза, он почувствовал возбуждение. Хортон напряженно всматривался куда-то чуть выше их полусогнутых ног, пытаясь разглядеть темную промежность. «Что это со мной творится? – повторял он про себя. – Этого еще не хватало». Но что-то похотливое было в их позах, призывное и соблазнительное в их абсолютном отсутствии стыдливости.

Хортон ощутил запах вина и глубоко вдохнул его аромат. И вдруг представил, как это будет выглядеть, если он сейчас бросится к этим женщинам, и они начнут его раздевать, целовать, ласкать, облизывать, мастурбировать, сядут ему на колени, на лицо. Они ведь все сестры, не так ли? Это даже лучше.

Они вскрикнули в унисон и бросились к нему.

Реакция у него сейчас была замедленная, он почти не мог двигаться. Только отклонился чуть назад, наставил на них пистолет, но остановиться, как это предписывали правила, им не приказал.

Дитс среагировал быстрее. Он выскочил впереди Хортона с оружием в руках.

– Стоять на месте! – приказал он.

Они повалили его на пол.

Это случилось так быстро, что Хортон не был даже уверен, что это действительно произошло. Он только видел, как они все набросились на молодого полицейского, вскрикивая, смеясь, работая своими дротиками, вцепившись в него ногтями, кусая его зубами. Как им удалось справиться с ним так быстро, почему Дитс не стрелял, как они его разоружили, которая из них настигла его первой, он не знал.

Хортон выстрелил поверх голов женщин, боясь задеть Дитса, который находился в середине свалки. Выстрел отозвался в помещении оглушительным громом, и он увидел, как от дальней стены откололся кусок штукатурки. Но женщины этого даже не заметили. Они продолжали свирепо терзать Дитса, он уже был погребен под ними, и Хортон увидел кровь. Вначале капли, затем поток.

Он осознал, что совсем не слышит криков Дитса. Раздавались лишь вопли женщин.

Инстинктивно он понимал, что Дитс мертв, и ему захотелось остаться здесь и стрелять. Разрядить в этих тварей весь пистолет, убить как можно больше, сколько сможет. Но он был испуган, как никогда в жизни, и разум подсказывал, что надо спасаться. Причем немедленно, иначе живым ему отсюда не выбраться.

И Хортон побежал.

Он не мог бежать в том направлении, откуда пришел, поскольку там находились женщины. Но выбора у него не было, и он ринулся в глубину здания в надежде, что там тоже есть выход.

Они двинулись следом. Его собственное судорожное дыхание и стук ботинок о цементный пол не заглушали топота босых ног преследовательниц. Он его отчетливо слышал. Они дико смеялись и что-то бормотали на незнакомом иностранном языке. Хортон попытался открыть одну из дверей в коридоре, она вроде бы даже подалась, но времени не было, и он устремился дальше.

Коридор поворачивал то направо, то налево, и вот в конце его он увидел дверь. Он взмолился, чтобы она была не заперта, чтобы вела наружу, и понял, что молиться нет смысла – через небольшое оконце в металле двери был виден оранжево-пурпурный закат.

Ему удалось добежать.

Он почти врезался в дверь, повернул ручку, и она открылась.

Лейтенант обернулся и поднял пистолет. Не представляло никакого труда перестрелять этих чудовищ – главное, чтобы хватило патронов на всех.

Но, кажется, их не так уж и много. Он заметил, что его преследуют только три женщины. Но ведь их было больше?

Да.

И тут его неожиданно ударили в спину. Ах вот оно в чем дело. Они, видимо, разделились. Часть продолжала погоню за ним, а остальные прошли обходным путем через дом и теперь напали сзади. А он оказался таким дураком, что не предусмотрел этого и сам попался в ловушку.

«Так мне и надо, – подумал он. – Я заслужил все это».

Но в тот миг, когда в его плоть впились ногти, а горло разорвала разбитая бутылка, в голове в последний раз вспыхнуло: «Нет, это несправедливо».

Глава 39

Они стояли рядом с забором и смотрели на лес.

Лес.

Даже само это слово казалось каким-то зловещим, угрожающим, и Диону внезапно расхотелось идти туда вдвоем с Пенелопой. Хорошо бы взять с собой Кевина и Веллу а еще лучше, подождать до утра.

Уже приближалась ночь. Солнце село неожиданно быстро, и только слабо светила бледная луна. В лесу было темно, силуэты деревьев мрачно выделялись на фоне гор. По другую сторону окаймляющих долину гор мир был желтый и оранжевый. Где-то там находился Тихий океан.

Юношу лес страшил, но это не имело ничего общего с Пенелопой и ее матерями, и вообще ни с чем, что он видел, слышал или мог вообразить. Это была инстинктивная реакция, некое физическое ощущение того, что находится там, за этими деревьями. Это нечто за деревьями, казалось, звало его, обращаясь непосредственно к подсознанию.

Нечто за деревьями.

Он не был уверен, где именно это находится и почему ему пришла в голову такая мысль. Его туда манило. Он боялся этого, но в то же самое время чувствовал его привлекательность, его тянуло к нему.

Господи, как же ему хотелось сейчас выпить!

– Дион.

Он посмотрел на Пенелопу. Она была бледна, но он знал, что не лунный свет, падающий на нее сейчас, был тому причиной.

– Да, – отозвался Дион.

Он ждал, что она произнесет что-нибудь серьезное и глубокое, как-то выразит словами весь комплекс противоборствующих эмоций, которые охватывали их обоих, но, когда она заговорила, он услышал обыденную фразу и был разочарован.

– Нам следовало захватить с собой фонари.

Он принужденно кивнул.

– Ага. Следовало.

Не произнеся ни слова, они пролезли под забором. Он поднял колючую проволоку так, чтобы она могла проскользнуть под ней, и схватил за руку. Они начали углубляться в лес. Ладонь Пенелопы была теплая и слегка влажная, и это ему понравилось. Значит, она боится, и этот ее страх каким-то образом его возбудил. Он снова почувствовал знакомое томление в паху.

О своих чувствах Дион пытался не думать, не хотел их анализировать, но они его пугали, как и этот лес вокруг. Он хотел сказать об этом Пенелопе, дать ей знать, что здесь что-то не так, и не столько с этим местом, с этим лесом, сколько с ним самим, но не сказал ничего. Просто держал ее за руку и продолжал идти.

Мир вокруг был безмолвен. Шум машин и прочие городские звуки сюда не проникали, а сам лес тоже был абсолютно спокоен, будто в нем никого не было – ни насекомых, ни птиц, ни животных. Слышалось только их собственное дыхание да похрустывание веток и камешков под кроссовками. В этом отсутствии звуков было что-то знакомое, что-то такое, чего он не мог определить.

Рука Пенелопы одеревенела. Он остановился, повернулся и посмотрел на нее. Стволы и кроны деревьев почти не пропускали сюда лунный свет. Только кое-где были освещены небольшие участки, но Пенелопа оставалась в тени, ее бледное лицо было едва различимо во мраке.

– Что случилось? – спросил он.

– Может быть, нам следует возвратиться назад?

– Я думал, что ты хочешь…

– Я боюсь.

Дион обвил руками ее талию и притянул к себе. Он знал, что она ощущает его эрекцию, и прижался к ней еще плотнее.

– Но здесь ничего нет, поэтому и бояться нечего. – Он не верил в то, что сказал, но все же произнес снова: – Здесь, кроме нас с тобой, никого и ничего нет.

И она снова повторила:

– Я боюсь.

Он пожалел, что они не взяли с собой вина. Набрать бы фляжку этого вещества из чана. Несколько глотков, и она бы больше не трусила. Черт побери, всего несколько глотков, и она бы сейчас была уже без штанов, на четвереньках и, черт бы ее побрал, умоляла бы…

Он отстранил ее и сделал глубокий вдох.

– Может быть, нам действительно следует возвратиться назад?

– Тебе тоже так кажется?

Он кивнул, понимая, что она не может видеть его лица.

– Да, – произнес он.

Она нашарила его руку.

– Давай… – начала Пенелопа, и у нее перехватило дыхание. Она сжала его локоть. – Посмотри.

– Куда?

– Вон туда. – Она потянула его налево, и он только сейчас заметил, как что-то просвечивает за кустами и деревьями. Луг. Он не хотел туда идти, на этот луг, вместо этого ему хотелось повернуть назад, на дорогу, по которой они пришли сюда, но он позволил ей увлечь себя вперед. Они дошли до опушки леса и остановились.

– О Господи, – вскрикнула Пенелопа. Она тяжело, прерывисто дышала. – Господи!

Диону внезапно стало холодно.

Луг был весь усеян разбитыми винными бутылками, и на осколках стекла играл лунный свет. То там, то здесь, среди этого моря разбитых бутылок, как темные китовые туши, выделялись поломанные бочонки литров на сорок. Среди осколков были разбросаны небольшого размера человеческие кости. Вначале ноги то и дело задевали за оторванные кисти рук, фаланги пальцев и прочее. Но вскоре они наткнулись на скелеты десятков, а может быть, и сотен людей, похоже, здесь произошла когда-то чудовищная бойня.

Но даже не это привело Диона в ужас.

А кровь.

Трава под осколками бутылочного стекла, смешанными с костями – да что там трава, вся земля, – была пропитана чем-то черно-красным. Это была целая река крови, протекавшая по лугу. Даже стволы деревьев здесь были темнее, чем обычно, и небольшие кустики, обрамляющие луг, имели отчетливый красно-коричневый оттенок, как будто кровь всосалась в них через корневую систему и заменила в листьях хлорофилл.

Дион нерешительно шагнул вперед, ноги начали вязнуть в чем-то липком.

– Не надо, – выдохнула Пенелопа, оттаскивая его назад.

Но он должен был двигаться вперед, должен был увидеть. Открывшееся перед ним приводило его в ужас, представить себе что-либо подобное никогда прежде он не мог… но в то же время что-то здесь казалось ему знакомым. И не бутылки сами по себе, не кости и не кровь. Все, что было навалено сверху, наоборот, только скрывало то, что действительно было здесь существенным, и именно это он должен был распознать. Луг – вот что было здесь главным.

Но зачем, спрашивается, все это ему нужно? Ведь раньше он никогда здесь не был.

Они направились к центру луга. Пенелопа держалась рядом, не отпуская его руку. Луг оказался больше, чем им показалось вначале. Можно только вообразить масштабы событий, которые здесь разыгрались. Они осторожно ступали по замусоренной земле, старательно обходя кости.

«Какие-то из них, наверное, принадлежат отцу Пенелопы», – подумал он.

Но не сказал ничего.

Зловещая тишина начала давить все сильнее и сильнее. Она будто сжимала воздух подобно гигантскому компрессору, отчего появился легкий звон в ушах. На противоположном конце луга, прямо перед ними, у деревьев, что росли у подножия гор, они увидели небольшое возвышение – что-то вроде невысокого холма.

Черепами и костями со следами остатков засохшего мяса была выложена надпись на манер рунической,[30] которая отгораживала небольшую часть луга. В центре возвышался квадратный камень, размерами с кровать, на котором были выставлены древние инструменты смерти. С веток дерева, стоявшего рядом, на цепях свисали жуткие крюки. А сзади сквозь ветви просвечивала, вернее, светилась, темная, вырезанная из камня фигура какого-то идола. Когда они подошли ближе, Дион увидел, что божок этот весь украшен останками скорее всего недавнего ритуального убийства. Это были человеческие скальпы, уши, пальцы, пенисы.

Но самое главное… самое главное, у этого бога было лицо Диона.

Ногти Пенелопы впились в его ладонь.

– О черт!

Дион попятился назад.

– Нет, – прошептал он, тряся головой.

– Мы должны вызвать полицию, – сказала Пенелопа, оттаскивая его назад. – С этим нам самим не справиться.

Дион молча, заторможенно кивнул.

Откуда-то из леса, с горы, послышались крики и вопли, пение и смех. Все это, вначале еле слышное, стремительно приближалось, становясь с каждой секундой все громче и громче. Они переглянулись, и хотя оба понимали, что пора отсюда убираться, и как можно скорее, никто из них даже не пошевельнулся. Они не могли определить, откуда исходил нарастающий шум, и поэтому не знали, куда им двигаться, чтобы избежать встречи с приближающейся толпой.

В том, что это толпа, сомнений не было. Этот усиливающийся беспорядочный шум приводил в отчаяние и одновременно – Дион это чувствовал – успокаивал его. Люди, которые смеялись, кричали, пели и вопили, могут его убить, но неизвестно почему он их понимал и знал, кто они и откуда.

Неужели знал?

Он это знал.

Они оба знали, кто они, эти люди.

Матери Пенелопы.

Группа появилась в дальнем конце луга, в том самом месте, где они стояли некоторое время назад. Это были женщины. Обнаженные женщины. Это были матери Пенелопы. Они несли двух полицейских в форме. Пьяные, они двигались рывками, некоторые несли штыри, напоминающие дротики. Несмотря на беспорядочные движения, они шли вперед хорошим шагом, твердо держа курс по направлению к алтарю.

Ну конечно же, это был алтарь.

– Нам надо бежать отсюда, – крикнула Пенелопа.

Дион кивнул. Он не был уверен, заметили их уже или нет, но если они сейчас не укроются, то вскоре их обнаружат. Он схватил Пенелопу за руку и потащил ее к деревьям справа от каменного идола.

Но их увидели.

Раздался крик. Нет, не крик, а высокий пронзительный вой. Пять женщин завопили в унисон, и Дион оглянулся, посмотрел через плечо. К ним остервенело спешили матери Пенелопы, продолжая все так же громко вопить и пересмеиваться, не выпуская из рук тел полицейских в форме.

– Бежим! – снова крикнула Пенелопа.

Они оба попытались стронуться с места. Но матери оказались проворнее, а кроме того, их вопли дезориентировали, деревья оказались густыми, кусты непроходимыми и…

Он желал… чтобы его поймали. По крайней мере этого жаждала какая-то часть его существа.

Вот в чем заключалась загадка. Он был напутан больше, чем когда-либо в жизни, он стремился спастись. Крепко держа руку Пенелопы, он вначале побежал и вдруг понял, что не так уж и хочет избавиться от матерей. Не очень-то и боится, что его поймают. В голову пришла неожиданная мысль: «Не мешало бы узнать, что будет после». Он дрожал, но в то же самое время чувствовал странный прилив энергии и силы. Дион вдруг осознал, что независимо от того, насколько это будет уродливо и ненормально, он это выдержит.

Он хотел это выдержать.

Матери были от них всего в нескольких метрах. Сильные руки схватили его предплечья, острые ногти впились в кожу, его грубо повернули, и он оказался лицом к лицу с плотоядной, пьяной матерью Марго.

Нет. На самом деле к этому он не был готов. И уже не ощущал себя таким храбрым и сильным, каким только что воображал. Он вскрикнул, и женщины поволокли его вперед по направлению к квадратному алтарю на вершине холма. Он услышал, как слева от него застонала Пенелопа, но не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, что с ней происходит.

В рот ему впихнули горлышко фляжки, и потекло прохладное вино. Большая часть его струилась по подбородку, но кое-что все же попадало и в глотку. Он сразу почувствовал себя хорошо, странно успокоившись.

Диона подняли в воздух и швырнули на бетонную плиту. У него перехватило дыхание, спину и голову пронзила боль, но в глотку еще насильно влили вина, и боль исчезла. Вскоре возвратилась сила, причем сейчас она перешла в странное холодное возбуждение. Он сел – или ему позволили это сделать – и увидел, что мать Маргарет и мать Шейла держат его за руки. Именно они. А может быть, мать Фелиция? Он не мог вспомнить, которая из них.

Остальные матери находились у подножия холма. Они истерически захохотали, когда мать Марго всадила увенчанный сосновой шишкой дротик в обнаженный живот старшего полицейского. На траву из рваной раны потоком хлынула кровь.

Пенелопу уже больше не держали. Ее просто бросили на землю, она приподнялась и увидела своих матерей. Они вопили и хихикали от радости, разрывая на части тело молодого полицейского. Мать Марго погрузила обе руки ему в живот и вытащила внутренности.

– Что ты делаешь? – крикнула Пенелопа. – Что происходит? Что происходит?

Дион тоже желал все понять. Но хотя ему хотелось выть от ужаса, он промолчал.

Увидев, как матери, радостно смеясь, плещутся в крови, он начал без всякой причины улыбаться.

Глава 40

Он явился.

Эта догадка пронзила Денниса Мак-Комбера насквозь. Полицейский придвинулся к окну патрульной машины и выплеснул недопитый кофе. Затем потянулся за бутылкой на сиденье рядом, вытащил полуутопленную пробку и сделал длинный освежающий глоток.

Он явился.

Он вспомнил дочку шефа, и ему захотелось проверить, появится ли там этот маленький зверек. Наверное, да. Черт побери, конечно, да. Она знала об этом еще раньше, чем он.

Он вспомнил, как ходила ее головка над коленями дружка – туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз, вверх-вниз. А со мной она тоже так будет? Глубоко в глотку! Мак-Комбер был уверен, что будет. Даже если она не будет, какое это, к черту, имеет значение. Он будет. Он заставит ее, эту маленькую стерву. Она потом целый месяц будет отрыгивать спермой.

Он явился.

Да. Он явился, и пришло время его встретить. Пришло время измазать лицо в дерьме и во славу нового бога разбиться в лепешку.

Аминь.

Мак-Комбер еще раз глотнул из бутылки и завел машину.

Кто-то выключил музыкальный автомат, и Френк Дуглас уже был готов спустить собаку на мерзавца, который это сделал, взять за ухо и вышвырнуть отсюда ко всем чертям, когда увидел, что все в баре перестали танцевать, перестали двигаться, перестали разговаривать. Они все уставились на него.

– Он уже здесь, – прошептал кто-то, и этот шепот прозвучал во внезапно погрузившемся в тишину баре, как выстрел.

Френка внезапно прошиб озноб.

Он посмотрел на дверь и увидел, что вышибала Тэд стоит рядом с двумя постоянными клиентами, покачивая рукой, в которой зажата наполовину опустошенная бутылка красного вина Аданем.

Что, черт возьми, происходит?

Он явился.

Френк знал, что происходит. Вернее, не то чтобы знал, так говорить, конечно, было бы неверно, но он чувствовал, это уж точно. Все это случилось не вдруг, не мгновенно, оно нарастало постепенно, в течение последних нескольких недель. Поэтому последние события его не удивляли. Он стоял за прилавком и смотрел на своих постоянных клиентов. Они же, отталкивая друг друга, выстроились в очередь и тупо смотрели на него.

Френк потянулся за пистолетом и почувствовал приятное знакомое тепло, когда рукоятка оказалась в ладони. На пистолет он не глядел, ему это не было нужно. Френк не сводил взгляда с толпы, не желая давать им ни малейшего преимущества. Большинство из этих ублюдков уже нагрузились, пьяны в стельку. Конечно, они перепились и теперь полны отваги, но, когда дойдет до дела, когда он начнет стрелять, они посыплются отсюда, как горох.

А когда он начнет стрелять?

Френк посмотрел на Тэда и увидел на лице вышибалы радостное предвкушение потасовки.

Да. Так когда же?

Это должно будет случиться. Он и прежде попадал в переделки и уже не помнит, участником скольких скандалов в барах ему приходилось быть, но всегда существовала какая-то точка, за которой насилие оказывалось неизбежным. Независимо, кто что сказал или сделал, независимо, как много разговоров было вокруг этого, оно должно было случиться.

Они эту точку перешли, когда выключили музыкальный автомат.

Пистолет был всегда под рукой и всегда заряжен на случай нападения грабителей. Одним легким движением – это движение он часами отрабатывал перед зеркалом в задней комнате бара, пока не добился, чтобы получалось, как в кино, – он выхватил оружие и направил дуло на центр толпы.

– Отойдите от стойки! Все! – приказал он. – Отойдите и убирайтесь отсюда к е… матери! Бар закрывается!

Рыжая женщина засмеялась. Френк в ужасе заметил, что она без юбки, на ней надеты только блузка и трусики. Он переводил взгляд с одного пьяного субъекта на другого и с удивлением обнаруживал, что у многих мужчин – да и у женщин тоже – одежда была порвана или ее не было вообще.

– Он явился! – прокричал кто-то.

– Вина! – завопила женщина. – Мы хотим еще вина!

– Бар закрыт! – повторил Френк, пошевелив пистолетом.

Рыжая засмеялась снова.

И Френк выстрелил ей в лицо.

Он не собирался этого делать. Или по крайней мере так думал. Все произошло очень быстро. Она смеялась над ним, и он направил на нее пистолет, затем перевел взгляд с черных трусиков на ее распутные глаза. В них было так много черной ненависти, что его всего затрясло, ему захотелось, чтобы она заткнулась, и прежде чем он смог что-то сообразить, Френк спустил курок. Она упала навзничь, пуля разорвала ее лицо.

И тогда остальные двинулись на него.

У него не было времени перезарядить пистолет, не было времени ни на что. Впереди выступал Тэд. Он вскочил на прилавок и выхватил у него из рук пистолет, а затем через прилавок начали перескакивать остальные. Перед Френком мелькали груди и кулаки, волосы вокруг половых органов и пенисы. Сбитый ударом кулака с ног, он упал, и его начали бить ногами. Он слышал, как разбиваются бутылки, ломаются стулья. Смех перемежался воплями, запахло из вновь открытых бутылок с вином. Ему тоже плеснули в лицо немного вина.

Над ним склонился Тэд, ухватив пистолет за дуло, как клюшку для гольфа.

– Получай! – крикнул он.

Френк даже не издал ни звука, и рукоятка пистолета опустилась на его висок.

Пастор Робенс укрылся в своем кабинете, прижавшись спиной к закрытой двери, прислушиваясь к тому, что происходит в храме, боясь не то что встретиться с этим лицом к лицу и попытаться как-то остановить, но даже посмотреть на богохульство, которое свершается под крышей его церкви.

Под крышей Его церкви.

Это было самое ужасное из всего – абсолютное отсутствие уважения к Господу Всемогущему и Его Сыну Иисусу Христу.

Когда он возвратился с вечернего визита в хоспис для больных СПИДом, они были уже там. Они ворвались в храм – для того чтобы войти, им пришлось разбить одно из окон, – и стали танцевать между рядами скамеек. Их было человек десять или пятнадцать, большей частью подростки, но не только. Самому старшему было лет двадцать пять. Из переносного двухкассетника, стоящего на кафедре, раздавалась жутчайшая рэп-музыка. Ковер весь был уставлен бутылками с вином, бутылки были и в руках у танцующих. Он ворвался в церковь, наполненную воинствующими мерзавцами, полный гнева, и начал на них кричать, требуя покинуть помещение немедленно. Он сразу прошел вперед и выключил этот их ужасный шумовой ящик, затем повернулся лицом к вандалам…

И увидел статую.

Статую Христа, ту самую, которую он получил от преподобного Морриса в Атланте. Она лежала на передней скамье, на боку и… была осквернена. На Его лице губной помадой была намалевана яркая клоунская улыбка, из промежности вздымался огромный глиняный фаллос.

На следующей скамье стояла молодая женщина с растрепанными волосами, наполовину черными, наполовину белыми. На ней были черный прозрачный лифчик и короткая черная юбка. Юбка задралась, и под ней ничего не было. Похотливо скривив губы, она мастурбировала пальцем, совершая рукой медленные чувственные движения.

Посредине группы застывших в немой сцене танцующих находились обнаженная до пояса девица и парень с возбужденным членом, высовывающимся из расстегнутой ширинки. Два одетых молодых человека лежали обнявшись, как раз под разбитым окном.

Слова гневной речи, которую он намеревался произнести, застыли у пастора Робенса на губах. Только сейчас ему удалось разглядеть на лицах этих пьяных юнцов что-то тяжелое и очень развратное, а кроме того, на них отражалась глухая враждебность, которую вначале он вообще не заметил.

Гнев испарился, его место занял страх.

Никто не произнес ни слова.

Молодая женщина на скамье, глупо и самодовольно улыбаясь, двинулась налево к оскверненной статуе. Добравшись же до нее, широко расставила ноги.

Затем она раздвинула свои наружные половые губы и начала мочиться.

Раздались смешки. Они эхом разнеслись в церковной тишине. Потом хихиканье переросло в жеребячий гогот. Молодые люди все еще смотрели на него, но на их лицах не было стыда, который он ожидал увидеть, ведь их застали за таким непотребством. В выражении их лиц не было сознания вины за хамское поведение, а только снисходительное самодовольство и пугающее презрение.

На скамью с бутылкой в руке вскочил парень с волосами, завязанными сзади конским хвостиком.

– Эй, приятель, хочешь попробовать?

Пастор Робенс собирался выбить бутылку из рук парня, схватить его за воротник и встряхнуть так, чтобы душа выскочила вон, но он лишь стоял, обмякнув, и наблюдал, как парень сначала присосался к бутылке, а затем снова включил проклятый ящик.

Они начали танцевать вновь, передавая по кругу вино, что-то вопя и выкрикивая. Двое молодых людей на полу теперь уже наполовину разделись. У задней стены закричала девица – худенький подросток с большим количеством колечек в ноздрях и ушах бил ее кулаками в грудь.

Пастор Робенс поспешил в свой кабинет и запер дверь на ключ.

Он слышал доносившиеся из церкви взрывы смеха.

И самое ужасное состояло в том, что его тоже потянуло выпить. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось выпить. Он весь трепетал, его сердце стучало от страха. Никогда прежде он не сталкивался с чем-нибудь подобным. Трудных подростков он видел, одно время ему даже приходилось работать в Центре по борьбе с уличной подростковой преступностью на окраинах Сан-Франциско. Но ничего из того, что он узнал там, не могло пригодиться ему здесь. Эмоционально ущербные молодые люди и разного рода хулиганы, с такими ему иметь дело доводилось. У этих ребят были специфические, легко распознаваемые проблемы. Но эта группа…

В дверь кабинета что-то ударило, и он сильнее уперся в нее, закрыв глаза, быстро произнося молитву Богу, умоляя, чтобы Он не позволил им ворваться.

С ними что-то происходило, что-то глубокое и основательное, что выходило за уровень проблем, связанных с семьей или обществом. И дело тут было даже не в какой-то психической неустойчивости. Он чувствовал это, даже частично понимал, кажется, но ухватить полностью не мог.

Дьявол.

Да, это был дьявол. Эти ребята были порождением дьявола. Они сами были дьяволами. И не потому, что так поступали, не потому, что так говорили, – они просто были дьяволами.

Запершись в кабинете, пастор Робенс намеревался сразу же позвонить в полицию, но теперь, прижавшись спиной к двери, прислушиваясь к тому, что там, в его церкви, происходит, он понял, что боится звонить.

В дверь за его спиной забарабанили снова. Этот ужасный стук он ощущал своими костями.

– У нас тут для тебя кое-что приготовлено, проповедник!

Пастор Робенс прикусил губу и не произнес ни звука.

Он находился в кабинете уже два часа. До него доносились крики боли, вопли удовольствия, пьяный смех. Там что-то разбивали, что-то падало, трещали оконные рамы. И все это на фоне рэп-музыки, если эту ужасную однообразную трескотню можно назвать музыкой. Она разносилась по всей церкви, перекрывая более тихие звуки и приглушая громкие, превращая все в хаос, неразбериху, и потому была еще страшнее.

И затем… совершенно неожиданно он услышал, что они уходят. Музыка прекратилась, смех затих, крики замерли, и они побежали на улицу. Правда, некоторые еле передвигали ноги. Он услышал, как отворилась большая дверь, уловил удаляющиеся неясные голоса. Ему хотелось приподнять занавеску и выглянуть в окно, чтобы удостовериться, что он не ошибся, что они на самом деле ушли, но пастор Робенс боялся даже пошевелиться, и только когда прошло больше часа, он наконец набрался смелости открыть дверь кабинета и заглянуть в храм.

Глава 41

– Что вы делаете? Остановитесь!

Пенелопа стояла в центре луга и кричала, обращаясь к своим матерям. Они же, наклонившись над Дионом, обмазывали его кровью и жиром из тел растерзанных полицейских. Матери были очень пьяны, это несомненно, но опьянение накатывало на них какими-то волнами – только что они выглядели абсолютно сумасшедшими, совершенно невменяемыми и тут же, через несколько секунд, вдруг становились трезвыми, серьезными, организованными и чрезвычайно собранными. Что с ними такое? Коллективное помешательство?

Они просто рехнулись. Стали одержимыми.

Может быть, в этом все дело?

Пенелопа так не считала. Какими бы неестественными ни являлись корни всего этого кошмара, в нем не было ничего для нее нового, ничего чуждого, взятого со стороны.

Все исходило только от матерей.

– Оставьте его! – закричала она.

Мать Дженин вскинула на нее глаза и по-идиотски захохотала.

– Посмотри, какой у него здесь красавец! Давай, иди сюда, пока он горячий!

Мать Фелиция ударила ее по лицу.

Остальные засмеялись. Мать Дженин, тоже давясь отсмеха, потянулась и, ухватив конец пропитанной вином туники матери Фелиции, разорвала ее.

Мать Шейла набрала в горсть крови и жира и плеснула матери Фелиции в лицо.

– Прекратите! – завопила Пенелопа. Она переводила взгляд с одной женщины на другую. Ее переполнял страх, жуткий страх. Больше всего на свете ей хотелось сейчас убежать отсюда, насколько возможно быстрее и дальше. Но куда она могла деться, куда пойти? В полицию? Именно туда ей следовало направиться в первую очередь, она это знала. Двое полицейских были мертвы. Они растерзаны ее матерями. И матери убили Бог знает еще сколько людей.

Ее отца.

Но заставить себя стать предательницей она не могла. Отказаться от своих матерей казалось ей невозможным. Во всяком случае, вот так, сразу. Необходимо их остановить, может быть, даже убить, но она сама обязана сделать это, не привлекая никого из посторонних.

Семейные дела должны решаться в семье.

Матери все еще забавлялись кровавой расправой. Инстинктивно Пенелопа стремилась убраться отсюда, покинуть этот луг, возвратиться обратно к свету, улицам, зданиям, машинам, к цивилизации, словом, спасти себя. Все говорило за то, что надо идти и искать помощь. Но она не двигалась с места, понимая, что не в силах этого сделать. И дело тут не в матерях.

Как она могла оставить Диона здесь, на растерзание этим кровожадным фуриям?

Дион.

Он что-то вскрикивал, пытался сопротивляться пьяным насильницам, бороться с ними, а они прижимали его к плите и продолжали смазывать кровью. Мать Фелиция отделилась от остальных и направилась через луг. На какое-то мгновение Пенелопа увидела, как мать Дженин возбуждает его пенис, массируя его кровавыми руками.

Пенелопу затошнило. Он пошла навстречу матери Фелиции. Они остановились в полуметре друг от друга. Мать улыбнулась, и на лице женщины отразились одновременно и печаль, и торжество.

– Ну вот, теперь ты знаешь, – произнесла мать.

– Что я знаю?

– Кто мы. И кто ты.

Пенелопу охватило еще большее, чем прежде, смятение. И стало еще страшнее.

Что означает это странное: «И кто ты»? В самом деле: кто я?

Внезапно она осознала, что вовсе не испытывает ни потрясения, ни отвращения, как этого следовало ожидать, к тому, что увидела и узнала. Все это было ужасно. Да. И вне всяких сомнений омерзительно. Но, пытаясь разобраться в своих ощущениях, она неожиданно обнаружила, что в ее реакции на происходящее большую роль играет разум, нежели эмоции.

Ей было страшно не потому, что она боялась физической боли или того, что с ней может что-то случиться. Девушка была напугана и ошеломлена открывшейся правдой – эти фурии являются ее матерями, а она – их дочь, она – одна из них.

Гнев. Вот что было первоосновой ее эмоций. Гнев против того, что они делают с Дионом. Пенелопа ненавидела матерей именно за это. Интересно, как бы она отнеслась к тому, что на его месте был бы кто-то другой? Или насколько ее волнует участь этих несчастных полицейских? Она не знала.

Нет.

Ее тревожил только Дион.

Ощущая запах вина и крови, она, к своему ужасу, обнаружила, что этот смешанный аромат ей приятен.

Пенелопа посмотрела на мать.

– Так кто же мы?

– Менады.

Менады. Это слово ей было известно. Безумные женщины из греческой мифологии, которые поклонялись Дионису. Женщины, свихнувшиеся на вине и сексуальном экстазе. Это они жестоко убили Пентея и в кровавой оргии растерзали на мелкие части Орфея. Она вспомнила, что певец Орфей – сын Аполлона и музы Каллиопы. Сердце Орфея не выдержало разлуки с Эвридикой, и он сошел в царство мертвых с просьбой вернуть ему его возлюбленную. Своим пением и звуками кифары он двигал скалы и заставлял трепетать ледяные сердца владык подземного царства. Аид отпустил Эвридику с условием, что Орфей во время пути не должен будет оглядываться. Но юноша не смог выполнить это условие, и девушка навечно осталась в царстве теней. За преданность только одной женщине и поклонение богу Аполлону (а не Дионису) вакханки (менады) растерзали Орфея, и только мертвым он смог соединиться с Эвридикой. В мифическом мире греческих богов менады были представительницами хаоса. Они являли собой темную сторону античной религии.

– Но ведь менады в действительности никогда не существовали. Это мифологические персонажи. Вымышленные. Разве не так?

– Мы существовали всегда, – мягко произнесла мать Фелиция, обнимая ее за плечи. Она стояла перед девушкой обнаженная, от нее пахло кровью, но запах этот показался Пенелопе бодрящим и свежим. – Люди просто о нас забыли. Они забыли древних богов.

– Но люди их вовсе не забыли, – сказала Пенелопа. – Они…

– Они называют это мифологией.

Пенелопа промолчала.

– Это не сказки и не фантазии. Просто примитивные люди так пытаются объяснять вещи, которых не понимают. – Мать подцепила пальцем капельку крови, повисшую между грудей, и поднесла к губам. – Это правда.

Там, сзади, надрывался Дион. Его пронзительный крик постепенно менялся, превращаясь каким-то образом в оглушительный смех.

– Что вы с ним делаете? – спросила Пенелопа.

– Возрождаем. – Голос матери звучал низко, он был наполнен благоговейным трепетом. – Зовем его назад.

Пенелопе стало зябко.

– Его?

– Диониса.

И вновь она почему-то не удивилась. А следовало бы. Это же надо додуматься! Никогда в жизни ей не могла прийти в голову мысль о том, что ее возлюбленного пытаются превратить в греческого бога. Но причинно-следственные связи, существующие во вселенной, вещь непостижимая. И все, что кажется невозможным и неестественным на одном уровне бытия, становится нормальным на другом. Единственное, что ей оставалось, так это проследить, как один уровень плавно переходит в другой.

– Мы поклоняемся Дионису с древнейших времен, – продолжила мать. – Тогда еще не было ни пророков, ни священников. Их функции исполняли мы. Мы славили его. И он нас вознаграждал. – Она снова подцепила пальцем капельку крови и поднесла ко рту. – Он даровал нам вино, секс и насилие. Он участвовал в наших убийствах, в наших празднествах, и все были счастливы.

В те дни боги были нашими современниками. В отличие от иудаизма, христианства или любой другой из современных религий наша религия основана на рассказах из далекого прошлого, на преданиях. Это живая религия, и у нас с нашими богами было много общего. Они проявляли живейший интерес к нашей жизни, спускались с Олимпа, чтобы побыть с нами, смешаться с нами. – Ее голос затих, и позади нее Пенелопа услышала смех Диона.

– Тогда почему же ваши боги исчезли?

– Люди перестали верить.

– Вот как?

Мать Фелиция мягко улыбнулась Пенелопе.

– Помнишь, когда ты была маленькой, мы возили тебя в Сан-Франциско смотреть «Питера Пэна»? Помнишь то место, когда умерла Тинкер Белл, а вся публика начала страдать, как будто действительно верила в ее существование? А что чувствовала ты? Ты хотела спасти ей жизнь?

Пенелопа кивнула.

– Я помню.

– Так вот, боги, они такие, как Тинкер Белл. Для их существования пища не нужна. Нужна вера. Вот чем они питаются, вот что дает им силу. Без этого они… они растворяются без остатка, исчезают.

«Господи, как это странно, – подумала Пенелопа. – Сумасшествие какое-то. Так спокойно и рационально рассуждать об иррациональном, вспомнить о моем детстве и современном театре, чтобы объяснить природу античного дьявола».

Античный дьявол.

Так вот, значит, что это такое? Давно навязший в зубах штамп, постоянно кочующий из одного плохого романа ужасов в еще более худший фильм ужасов, всякие заклинания образами мстительных индейских демонов, всякие земные проклятия. По все это было. Факты, о которых говорила мать, имели место много веков назад. Религия, которую исповедовали ее матери, возникла на тысячи лет раньше христианства.

– Боги исчезли, но мы остались. Потому что для нашего существования вера не нужна. Мы сотворены из плоти и крови. Но одновременно мы больше, чем человеческие создания. Он наградил нас даром божественного, и мы продолжали наши ритуалы, наши празднества, зная, что так или иначе он к нам вернется. «Боги родятся людьми, – процитировала она. – Вот так они вернутся, чтобы снова занять свое законное место на могущественном Олимпе».

– Ну и что же это означает?

Мать Фелиция подалась вперед, вплотную придвинулась к лицу Пенелопы.

– А что, по-твоему, случилось со старыми богами, настоящими богами? Ты думаешь, они умерли? Ты думаешь, они улетели в космическое пространство? Нет. Отсутствие веры их ослабило, но не убило. Зевс с его бесконечной мудростью нашел выход. Все боги нашли свое убежище в людской плоти. – Она улыбнулась, обнажив окровавленные зубы. Левой грудью прижалась к руке Пенелопы. – Они спрятались внутри нас. В наших генах. В наших хромосомах. В наших клетках. Остальные боги укрылись в Дионисе. А Дионис укрылся в нас. И мы верим и продолжаем верить, а значит, они не умерли. Они просто переходили от одного поколения людей к другому, ожидая возрождения.

– Но Дион…

– Его мать тоже менада. Она одна из нас.

Пенелопа покачала головой.

Мать Фелиция схватила ее за руку, потащила вперед к алтарю. Дион возвышался теперь в центре прямоугольной вершины холма, а по обе стороны от него находились мать Шейла и мать Дженин. Вымазанный кровью с головы до ног, он стоял, как красная статуя. В темноте светились только белки глаз и зубы. Внизу слабо колыхался огромный возбужденный член.

Все это выглядело захватывающе.

Даже вымазанное кровью.

Особенно вымазанное кровью.

«Нет! – мысленно воскликнула Пенелопа. – Выбрось это из головы!»

Мать Марго передала матери Дженин фляжку, и та влила в рот Диона вино. Он выплюнул, но она дала ему еще, и на этот раз он проглотил.

– Дион! – крикнула Пенелопа.

Казалось, он ее не слышит, даже не осознает ее присутствие.

– Нашего бога возродить к жизни легче всего, – объяснила мать Фелиция. – Дионис с самого начала был наполовину человек, наполовину бог. А вот он возвратит на Олимп всех остальных богов.

– А как он попал к Диону? Я думала, он находится в вас.

– Он во всех нас.

– Одновременно?

– Он и в тебе.

– Нет.

– Он в наших генах. – Она сжала руку Пенелопы. – Твои остальные матери и я зовем друг друга сестрами не просто так. Мы действительно сестры. У нас один и тот же отец, но разные матери. Так было всегда. В течение многих поколений существовала вера, что он может быть рожден заново от сына менады и нормальной женщины. То есть, что его сущность содержится в сперме.

Однако мать Марго открыла, что хромосома Диониса заключена не только в мужском семени, но и в женском, и поэтому он не может быть рожден от сына менады и нормальной женщины. Это возможно только в том случае, если менада, появившаяся от этой связи (от сына менады и нормальной женщины), сама потом вступит в связь с нормальным мужчиной.

Пенелопа совсем запуталась. Так много всего случилось и к тому же так быстро, что сумасшедшие объяснения матери звучали для нее так же непонятно, как и условие замысловатой математической задачи. «Что же это она говорит? Что я и Дион родственники?»

Кровосмешение.

Нет. Это исключено. Вынести можно все, кроме этого.

Немыслимо быть родственно связанной с Дионом.

– Как, по-твоему, сколько мне лет? – спросила мать Фелиция.

Пенелопа пожала плечами.

– Я родилась в 1920 году. – Мать Фелиция улыбнулась. – Мы все родились одновременно. Дочери Харриса, сына Эльсмиры.

– Но все вы не можете быть моими матерями.

– Конечно, нет, – призналась мать Фелиция. – Я твоя настоящая мать. Я выносила тебя. И родила тебя я.

– Я это знала…

– Но в тебе гены всех нас. Ты тоже менада. Ты выглядишь и действуешь, как человеческое существо, но ты не человек.

– Я человек!

Мать Фелиция лукаво улыбнулась.

– Тебе нравится кровь, не правда ли? Тебе нравится вдыхать ее запах, тебе это нравится? Тебе нравится вино? Когда мы давали его тебе попробовать, тебе ведь хотелось еще…

Это было правдой, и она это знала, но тем не менее взмахнула рукой, отвергая сказанное.

Они подошли к алтарю, где запах крови и вина был совершенно одурманивающим. Прямо у своих ног, перед растерзанными телами полицейских, она увидела кости.

Мать Шейла проследила за направлением взгляда девушки и пьяно засмеялась.

– Остатки прежних пиршеств.

Пенелопу снова охватил страх.

– А кто они были, эти жертвы?

Мать Фелиция пожала плечами.

– Посторонние. Чужаки. Большей частью бродяги. Тогда здесь, в этом лесу, шаталось гораздо больше людей, чем сейчас. Это были одинокие, грязные, голодные молодые люди, они искали работу, или побирались, или и то, и другое вместе. Местных жителей мы старались в свои праздники не вовлекать.

– Правда, это не всегда от нас зависело, – добавила мать Дженин. – Когда приходит настроение и не отпускает тебя из своих объятий…

– Но иногда жертвами наших оргий были не только люди, – сказала мать Фелиция. – Ими могли быть собаки или кошки. Или дикие животные.

– Самое лучшее – это дикие животные, – мечтательно произнесла мать Дженин. – Они так отчаянно сопротивляются.

Пенелопа сбросила руку матери Фелиции со своего плеча. Ей хотелось сейчас ударить ее, ударить сильно, в живот, чтобы она полетела кубарем на землю. Несмотря на то что мать Фелиция была ее любимой матерью. В данный момент Пенелопа ее ненавидела. Она ненавидела их всех. Но дракой тут делу не поможешь. Да и не получится ничего. С одной женщиной она могла бы справиться. Но как быть с матерью Дженин? Со всеми остальными? Их слишком много, и они обрушатся на нее через секунду.

Нет, надо действовать хладнокровно и попытаться найти другой выход.

Она поймала взгляд Диона и прочитала в нем уже не только страх. Что же там было еще, в этом взгляде? Она никак не могла сообразить что. Так и не поняв, Пенелопа отвернулась. Нет, это сумасшествие какое-то! Невозможно представить, чтобы Дион являлся возрожденным античным богом. Этого просто не может быть. В историю, которую ей рассказала мать, она не верила…

Или все же поверила?

«Да, – вдруг осознала Пенелопа. – Я поверила. Поверила. Проглотила весь этот абсурд и не поперхнулась».

К ней подскочила мать Шейла и схватила за руку.

– Ты нам нужна.

– Да, – подхватила мать Фелиция, – ты нам очень нужна. Ведь ты такая же, как и мы, Пенелопа, ты должна быть с нами.

Она не отрывала взгляда от алтаря.

– Не могу.

– Беги, Пенелопа! Беги! – вдруг крикнул Дион.

Мать Дженин пристально посмотрела на нее.

– Мы хотим, чтобы ты с ним совокупилась.

На мгновение Пенелопа потеряла дар речи. Что? О чем это они просят? Что же это такое? Она оглядела матерей, одну за другой. Нет, никто из них, видимо, не считает это предложение каким-то необычным. Да и как же может быть иначе, если кругом творится такое… такое… – ей так и не удалось подобрать правильного определения происходящему.

– Его мы реинкарнировать можем, – сказала мать Фелиция, – и сделаем это, но возродить остальных способна только ты. Для этого он должен соединиться с тобой.

– Ваш союз породит богов, – объявила мать Марго.

– Иди же и совокупись с ним! – приказала мать Шейла.

– Посмотри, какой у него большой, – похотливо улыбнулась мать Дженин. – Разве ты не хочешь почувствовать его внутри себя?

Пенелопа хотела, и они это знали. Вот что было хуже всего. Она была такой же, как и они.

Менады.

– Нет! – выкрикнула она.

– Нет! – эхом отозвался Дион. Но когда она снова встретилась с ним взглядом, то увидела на его лице желание, которое было отражением ее собственного.

Она повернулась к матери Фелиции, своей настоящей матери.

– Вы не имеете права принуждать меня к этому.

– Нет, решение должна принять ты сама, – согласилась мать Фелиция, и в ее голосе были мягкость и понимание, не то что у остальных матерей. – Ты вовсе не обязана заниматься этим, если не хочешь. Зевс, Артемида, Афродита и все остальные боги Олимпа могут родиться вновь, возвращения их ждут другие. Нам же совершенно безразлично, возродятся они или нет. У нас есть свой бог. И он будет. Так что все зависит только от тебя. Какое бы решение ты ни приняла, мы должны будем согласиться.

Пенелопа вопросительно взглянула на мать Марго. Та согласно кивнула.

– Но ты непременно захочешь, когда увидишь его, – пообещала мать Маргарет.

– Мы все захотим, – добавила мать Шейла, и все захохотали.

Этот смех всегда действовал Пенелопе на нервы, он ей очень не нравился и вдобавок пугал. Она должна была быть такой же, как они, но все же ею не была, и неизвестно еще, как все обернется.

Больше всего ее тревожило то, что она не представляла, как ей следует поступить. Вернее, она твердо знала, что нужно бежать отсюда и немедленно обратиться за помощью в полицию. Матери дадут ей уйти. Они не убьют ее и, наверное, даже не попытаются остановить.

Но она не могла решиться на этот шаг. Все свалилось так неожиданно, и вот теперь она стояла перед выбором, отрекаться ей от своей семьи или нет. И самое главное, она не могла оставить Диона. Здесь с ними. Одного. Кроме того, даже если ей удастся найти какую-то помощь, практически не было шансов успеть вовремя возвратиться назад, чтобы спасти его. Ведь это необходимо сделать до того, как он изменится.

До того, как он изменится.

Это должно будет случиться. Она это знала, хотя и не верила.

Теперь они все начали что-то декламировать, повторять слова какого-то ритуального текста на языке, которого Пенелопа не понимала. Откуда-то появлялись все новые и новые бутылки с вином, которые передавались от одной матери к другой. Мать Маргарет споткнулась о растерзанное тело одного из полицейских, упала на колени и со смехом поднялась. Дион, которого все еще держали мать Маргарет и мать Дженин, задергался в их руках, как будто ему было больно.

Мать Фелиция взяла одну из бутылок и глотнула, затем передала Пенелопе. Винный аромат был превосходен, но Пенелопа отбросила бутылку в сторону, на луг, и содержимое вылилось на землю.

– Эй, – возмутилась мать, – ты зачем это сделала? – Она зло смотрела на Пенелопу, язык сильно заплетался.

И Пенелопа вдруг поняла, что не все так просто, что, возможно, ей и не удастся, как она предполагала, спастись от матерей.

Она попятилась прочь от алтаря. Сделала несколько шагов назад и быстро оглянулась на луг, прикидывая, в каком направлении лучше бежать, если придется.

И тут она увидела их.

Глава 42

Дион все еще не осознавал, что с ним происходит.

Он находился наверху, у самого алтаря. Он чувствовал, что был обнажен. Матери Пенелопы держали его руки и ноги и… совершали с ним нечто непотребное. Он поднял голову, пытаясь позвать Пенелопу, но его голову резко повернули назад. Одна из матерей сильными, жесткими пальцами раскрыла ему рот, а другая в это время вливала в горло вино. Он ощущал, как его тело смазывают кровью. Он проглотил сладкую опьяняющую жидкость против своей воли и тут же почувствовал, как нарастает эрекция. Откуда-то снизу он услышал крик Пенелопы.

Его голову отпустили, он открыл глаза и посмотрел вниз, на себя. Его возбужденный член был огромен, он покачивался, чуть подрагивая, и был весь покрыт кровью.

Ему страшно захотелось Пенелопу, причем жестоко, грубо.

Нет, ему не хотелось.

Да, он хотел.

Дион повернул голову и увидел вырезанного идола с его лицом, там, у деревьев.

Что, черт возьми, здесь происходит?

Ему влили в рот еще вина. Все ясно: они хотят напоить его пьяным. Он попытался выплюнуть вино, но это ему не удалось.

Господи, до чего вкусное.

Они все что-то декламировали, эти матери, что-то напевали, но он не мог уловить ничего членораздельного. Все слова были на греческом. Вернее, так ему показалось. Дион усмехнулся. «Неужели я уже пьян? О Господи! Ведь для меня что греческий, что китайский – один черт. Если я не смогу сейчас сосредоточиться, напрячь мозги, постараться быть трезвым, мне никогда не удастся спастись из этого вертепа…»

Его рот снова насильно раскрыли и влили еще вина. Он закашлялся, пытался проглотить, почти подавился, но теплая жидкость мягко прошла вниз, и Диона наполнила приятная легкость.

Теперь он понимал отдельные слова, которые произносили матери. Не все, но некоторые. Где-то он их слышал прежде. Во снах, наверное.

Каким-то образом он сообразил, что они молятся.

Молятся ему.

А вот это уже совсем ни к чему. Не нужно этого. Он стал вырываться из рук матерей, но они оказались крепче, их пальцы и запястья были прямо как железные.

Ему дали еще вина.

Дион посмотрел на луг. А вот и подданные. Они начали прибывать: сначала появились на окраине поля, а вскоре замелькали между кустами и деревьями. Бледные, с вялыми ртами и почти все пьяные. Двигались они, как дистанционно управляемые зомби, мужчины и женщины, некоторые с фонариками, другие с ножами, а кое-кто с мертвыми котами или собаками в руках. Но у каждого с собой была бутылка вина.

Они не отрывали глаз от него, махали ему, звали его.

Он понял, что как-то связан со всеми этими людьми, служит им чем-то вроде сигнального маяка. Дион вдруг отчетливо представил картину, как все эти опьяненные мужчины и женщины, со всей долины, внезапно насторожились, приподняли головы, как будто услышали только им известный сигнал (как в фильмах о монстрах), бросили все, чем занимались, и направились сюда, на этот луг, к нему.

Матери освободили его, но он не мог двигаться. Он, как статуя, прирос к месту Они с ним что-то сделали, как-то заколдовали его, что-то произошло с его телом. Мать Дженин все еще обмазывала ему пальцы на ногах кровью, но он уже ничего не чувствовал. Он хотел ее оттолкнуть, ударить ногой в лицо, но не был в состоянии даже шевельнуться. Слезы ярости и отчаяния потекли по неподвижному лицу.

Он попытался вскрикнуть, но ни один звук не вылетел из его горла.

Где-то слева он заметил свою мать. Она была голая, какая-то потерянная и чувственно терлась о спину матери Маргарет. Он хотел позвать ее, побежать к ней, но не был в состоянии сделать ни того ни другого – просто наблюдал, как она смотрит на него остекленевшими глазами. Затем отвернулся.

Откуда-то из глубины, из самого его нутра, подобно извержению вулкана, начал подниматься низкий, грохочущий звук, который эхом отозвался в мозгу и превратился в рев. Он не был уверен, слышен ли этот звук окружающим, но так громко он еще никогда не кричал. Все его чувства мигом атрофировались, его наполнял один только рев.

Вскоре можно было услышать слова. Это были его и не его слова, и не его мысли. Торжество победы и одновременно признание поражения:

– Я ПРИШЕЛ.

Глава 43

Эйприл чувствовала, как нарастает желание. Оно становилось все сильнее и сильнее. Пьяна она еще не была, но скоро будет. Во всяком случае, запах крови она уже ощущала. Он тяжело висел в воздухе, такой же ароматный, как и вино, и от этого благоухания Эйприл не находила себе места, ее всю переполняло желание, она возжаждала единственного – удовлетворения своей похоти.

Маргарет поцеловала ее в губы, крепко и надолго прижав свое тело к Эйприл, и та ощутила сладостную мягкость ее сосков, шершавую нежность спутанных волос внизу. Она ощутила, как под кожей у Маргарет пульсирует кровь, и ей вдруг захотелось разорвать эту кожу, чтобы пролилась кровь и ее всю облила.

Маргарет отстранилась, улыбаясь.

– Уже скоро.

Эйприл посмотрела на алтарь, где остальные менады размазывали по телу ее сына кровь полицейских, и возбуждение пропало. Дион сопротивлялся, но его держали крепкие руки. Он стонал от напряжения и боли.

Ей стало не по себе, она почувствовала, как подступает тошнота. Она была как бы раздвоена. Одна часть ее существа, спрятанная глубоко внутри, руководившая ее стихийными поступками, жаждала завершения этого ритуала, страстно желала свободы, которую принесет преображение ее сына. Но, как мать (ведь она заботилось о сыне с момента его рождения), Эйприл хотела избавления Диона.

Дион.

Ее сын.

Теперь она знала, что забеременела тогда намеренно, чтобы это могло случиться. Она завела ребенка специально, чтобы сделать возможным Его возвращение, и подсознательно она всегда это знала. Но Эйприл в то же время любила своего сына. Как любая мать. Она мечтала, чтобы он вырос и поступил в колледж, чтобы влюбился, женился и чтобы был счастлив. Она хотела, чтобы у него все было нормально.

Дион застыл, как будто окаменев.

– Нет! – закричала Эйприл, и слезы потекли по ее щекам. Она зло вытерла их кулаком.

Вино всегда делало ее сентиментальной.

Луг все больше наполнялся людьми. Они прибывали отовсюду на перегруженных автомобилях и в фургонах. Они бежали, шли, ползли по траве, двигаясь по направлению к алтарю. Внутри каждого из них тоже звучал голос ее сына – Его голос, – который звал и ее, и она понимала, почему все эти люди здесь. Ей хотелось хотя бы одного: чтобы они с Дионом остались одни и чтобы она могла объяснить ему, что случилось, и помочь пройти через все это.

Эйприл посмотрела на сына, увидела боль в его глазах и отвернулась.

Затем сделала еще один глубокий глоток из бутылки и ощутила на своих ягодицах руку. Обернувшись, она увидела Маргарет.

– Пора, – сказала Маргарет. – Он пришел.

Глава 44

Она смотрела на Диона, не отрывая взгляда, наблюдая, как он меняется прямо на глазах.

Такого ужаса ей еще видеть не приходилось, и Пенелопа была готова бежать, куда понесут ноги. В этот момент ей хотелось, чтобы у нее вдруг выросли крылья и можно было улететь, но крылья не выросли, ноги не двигались – она стояла, будто приросла к месту, не чувствуя в себе даже сил отвернуться. Всем своим существом она протестовала против этого кошмара и молила Бога, чтобы Он прекратил его, чтобы все вернулось на круги своя, твердо зная, что это невозможно.

А он уже понемногу преображался.

Все началось с пениса. В первые же мгновения он стал больше чуть ли не в два раза. Остальные части тела Диона немного отставали в своем росте. Но вскоре его руки, ноги, торс, голова, конвульсивно подергиваясь, с каждым импульсом стали увеличиваться. И что самое странное, кожа на теле при этом не лопалась, хотя вместе с разросшимися костями и развившимися мускулами вытянулась до невозможности. Совсем недавно, когда он был нормальным, обыкновенным человеком, Пенелопа касалась этой кожи, чувствовала ее, поглаживала ее.

В процессе изменений Дион не издал ни единого звука. Его рот, раскрытый в крике, молчал. На лугу были слышны лишь заклинания матерей да пьяный ропот прибывающих зомбированных безумцев.

Зрелище было ужасным, и Пенелопа почувствовала, что волосы у нее стали дыбом. Она увидела его голову, которая неестественно болталась из стороны в сторону на странно вытянутой шее, его изменившиеся руки, которые подергивались в такт импульсам, пробегавшим по телу. Его ноги сгибались и разгибались, как будто исполняли какой-то жуткий танец.

Все это было страшно, но все-таки наиболее жуткое изменение претерпевало его лицо. Вначале он все еще был похож на себя, но лицо росло и расширялось таким образом, что основные черты его внешности оставались пока узнаваемыми, было видно, что это он. Пока он. Но затем вдруг все исказилось с такой интенсивностью, что вместо Диона предстала совершенно другая личность. Нет, наверное, не совсем так, выражение лица было все же знакомым, но в то же время оно стало чужим. И вот уже гримаса крика, только что раздиравшего его рот, вдруг трансформировалась в широкую похотливую улыбку, а взгляд, который всего секунду назад казался паническим, стал бесстрастным, остекленелым, а затем в нем застыло внезапно появившееся лукавство. Сейчас он излучал мощь, которая поселилась в его теле. Дион, если он еще существовал внутри этой новой формы, был уже расплющен и раздавлен. Она в страхе наблюдала за этой захватывающей сердце агонией, за тем, как прежний Дион сжимался, скручивался и исчезал, терялся внутри своего невероятно разросшегося тела.

Теперь он ростом был уже больше двух метров.

А вот уже почти двух с половиной.

А вот уже и трех с половиной.

Послышался звук, напоминающий журчание. Влажная волна какой-то субстанции, похожей на воздух (но это был не воздух), с огромной интенсивностью прокатилась над Пенелопой и унеслась дальше. Эту волну можно было видеть – она мерцала и в течение секунды исказила не только место непосредственно перед ней, но и все пространство, деревья, луну, звезды.

И он произнес:

– Я ПРИШЕЛ.

Слова эти ураганом пролетели сквозь лес и отозвались эхом в горах. Голос его был низкий и прозрачный, достаточно громкий, чтобы быть услышанным даже в центре города. Люди рядом с ней упали на колени, начали плакать и смеяться, кричать и молиться. Продолжая декламировать, ее матери подняли свои дротики и начали сумасшедший танец вокруг алтаря, вокруг Диона.

Дион?

Нет, это был уже не Дион.

Одним быстрым, хорошо скоординированным стремительным движением, которое пугало, потому что было слишком быстрым и ловким, он спрыгнул с алтаря и схватил мать Марго за талию. Затем повернул вокруг взял из ее рук бутылку, осушил одним глотком и отбросил женщину и бутылку в сторону. Мать Дженин преклонила перед ним колени, подняв ягодицы вверх, раскрывая себя в оргастическом экстазе, и он проник в нее своим огромным членом. Когда она почувствовала его внутри себя, похотливое выражение с ее лица исчезло, сменившись болью. Она дико закричала, пытаясь освободиться, но он захватил в горсть ее волосы, рванул назад и не отпускал.

Пенелопу затошнило.

Всех вокруг охватило безумие. По лугу бежала собака, ее преследовали три женщины – их лиц разобрать Пенелопа не могла, – они нагнали эту собаку и разодрали пальцами и ногтями. Слева от Пенелопы мальчик, – она его знала, он был из ее класса, они вместе занимались математикой, – ударил пожилую женщину по лицу, затем в живот, и та упала перед ним на землю.

Повсюду были бутылки с вином.

Вином фирмы Аданем.

«Где они их достали? – удивлялась она. – Откуда?»

Пришло время спасаться. Пришло время бежать. Семья не семья, матери не матери – все, у нее больше нет ни семьи, ни матерей. Дион переродился в монстра, матери пьяны и совершенно потеряли рассудок, и единственное, что она могла сейчас сделать, – это исчезнуть отсюда, прежде чем что-нибудь с ней случится.

Хриплый визг матери Дженин перекрыл шум вокруг, когда Дион – нет, уже не Дион, а Дионис – вышел из нее, все еще извергая струю. Сделав всего два шага, необычайно длинных, он настиг еще одну женщину – это была молодая женщина, – схватил ее, приподнял вверх и, смеясь, начал целовать огромные груди.

Неожиданно Пенелопу кто-то схватил сзади. Она почувствовала конец возбужденного члена, прижатого к ее ягодицам, обернулась и увидела, что это доктор Джонс, педиатр, у которого она наблюдалась еще ребенком. Сейчас он стоял, спустив брюки до лодыжек, с застывшей пьяной похотью в глазах. Она что есть силы ударила его в живот и побежала, пытаясь прорваться через быстро растущую толпу. Она увидела, что многие мужчины спустили штаны, а женщины задрали юбки. Но еще большее количество начали разрывать друг на друге одежду: лопались лямки бюстгальтеров, трещали брюки и платья.

Нужно удирать отсюда. Нужно возвращаться домой.

Она пробилась сквозь группу подростков, обогнула группу мужчин, похожих на рокеров. Позади был слышен крик Диона. Это был рев, вопль торжествующей похоти, но одновременно и крик боли, растерянности и разочарования. Пенелопа уловила этот крик, и внутри у нее все перевернулось, из глаз потекли слезы, но она продолжала бежать, преодолев одну полосу деревьев и двигаясь дальше. Сквозь листву справа смутно просвечивала дорога, а на ней машины, некоторые с непогашенными огнями.

Меньше чем через минуту она была у забора. Винный завод перед ней был освещен, кажется, свет горел во всех помещениях. И везде были люди, много людей – на подъездной дорожке, на автостоянке, на крыше товарного склада. Она слышала музыку, транслируемую через усилитель, видела маленькие фигурки танцующих.

Раздался выстрел – стреляли, кажется, из автомата, – и в нескольких окнах главного здания замигали огни. Затем послышались крики, а за ними последовала тишина.

Возвратиться в дом она не могла.

Пешком до города было очень далеко, но, может быть, там на дороге остались машины с невынутыми ключами. Наверняка можно будет найти хотя бы одну такую машину. Особой рассудительностью в эту ночь люди, кажется, не отличались.

Разумеется, не отличались. Причем это еще слишком мягко сказано.

Она побежала через виноградник по направлению к улице, следя, чтобы никто не выскочил на дорожку и не начал ее преследовать. Из облаков выглянула луна, осветив все вокруг своим светло-пурпурным сиянием.

Что же все-таки произошло? Неужели матери все эти годы тайно обрабатывали этих людей, совращали с пути истинного баптистов и методистов, католиков и протестантов, отвращая их от христианства, чтобы заставить поклоняться Дионису? Это казалось невозможным, и все же другого объяснения этому… паломничеству не было. Действительно, почему многие сотни пьяных людей нагрянули на винный завод в предчувствии возвращения давно умершего греческого бога?

У нее болела голова. Все было слишком запутанно. Все, чему ее учили, о чем она когда-либо размышляла, сейчас, кажется, обесценилось, оказалось неверным. Обыкновенные люди – доктора, домашние хозяйки, служащие, строительные рабочие – внезапно сломали свой жизненный уклад, будто до сих пор носили некую маску, и теперь, одурманенные, поклонялись божеству, которое, как следовало из школьной программы, являлось литературным персонажем. Матери, вырастившие и воспитавшие ее, превратились в менад. Оказывается, они совокуплялись с обычными мужчинами, чтобы родить ее для сексуальных отношений с возрожденным мифическим богом.

Все это было бы смешно, если бы не было так ужасно.

Она добежала до забора рядом с дорогой и направилась к открытым воротам. Через них входили люди и шли дальше по дорожке к винному заводу, огибая оставленные машины. Пенелопа знала, что не сможет выйти незамеченной, но мужчины и женщины там, у ворот, были в таком состоянии, что им было, наверное, безразлично все на свете.

Она подошла к воротам, переступила через пару, совокупляющуюся прямо на земле, и тихо скользнула по другую сторону забора.

– Я эту суку обработал своим ножом для рыбы, – громко произнес мужчина. – Вспорол ее от горла до самой п…

– А что ты сделал с ее сиськами? – заинтересованно спросила женщина.

Пенелопа поспешила на дорогу, аккуратно пробираясь между припаркованными, брошенными автомобилями. В ноздри ударял сильный запах вина, во рту пересохло, всем своим существом она захотела выпить, чтобы освежиться, но заставила себя двигаться дальше. Ее пока могли заметить от ворот, и Пенелопа вычислила, что должна пройти еще около ста метров и только затем начать поиски машины для бегства.

Бегства куда?

Она не знала. Потому что пока не успела об этом даже подумать. Как куда? Первым делом в полицейский участок, а дальше.:.

Это она решит потом, когда доберется до полиции.

– ПЕНЕЛОПА!

Дион.

Дионис.

– ПЕНЕЛОПА!

В этом крике, слышном повсюду, звучало требование. С одной стороны, она еще больше испугалась, а с другой – уловила в нем призыв.

Ей захотелось повернуть обратно, бежать в лес, сорвать с себя одежду, броситься к нему с распростертыми объятиями.

И в то же время крик этот вызвал у нее неукротимое желание сесть в первый попавшийся автомобиль и гнать что есть мочи, пока она не окажется в другом штате.

Листву между деревьями пробил сноп света. Это был луч с жемчужным, молочным отливом. Он был направлен вверх, и в нем переливались все цвета радуги. Пенелопа смотрела на него, не отрывая глаз, чувствуя, как отнимаются ноги. Размеров разразившейся катастрофы она, видимо, до сих пор не осознавала. Да, она наблюдала метаморфозу, происшедшую с Дионом. Да, она узнала, кто ее матери и кто она сама. Да, она видела, какое количество последователей вдруг появилось у новой религии. Но все равно степень ужаса того, что свершилось, до нее все еще не доходила.

И вот этот свет, этот мощнейший луч, что был направлен вверх на небеса и, казалось, освещал все созвездия во вселенной, дал понять всему ее существу, как могущественен Дионис. Он был не только монстром. Она была свидетельницей возрождения бога. Настоящего бога.

Как могла она надеяться сразиться с ним, убежать от него?

– ПЕНЕЛОПА!

Теперь в этом жемчужном свете появились подвижные тени, напоминающие духов, которые являются незадолго до смерти, или привидения из фильмов ужасов. Они поднимались вверх от источника света, соединяясь высоко в небе над горами, меняя позиции и формируя изображение. Портрет. В полный рост.

Ее портрет.

У нее перехватило дыхание. Изображение было безукоризненным. Оно все было белым, таким же радужно-белым, как и световой фон, но отчетливо видимым. Причем ее портрет был трехмерным и настолько совершенным в деталях, что выглядел как голографическая фотография.

Но это была не фотография.

Это исходило от него.

Он ее хотел.

– ПЕНЕЛОПА!

Он вышла на середину дороги и побежала. Несколько запоздавших безумцев буквально приросли к месту, глядя на ее изображение, сияющее в небесах.

Дионис хотел, чтобы они ее поймали и привели к нему.

Слева, на другой стороне дороги, она услышала шум автомобильного мотора, который громко работал на полных оборотах. Из выхлопной трубы пикапа «форд» струился голубой дымок. Пикап был пуст.

Она бросилась к грузовичку, открыла дверь и залезла внутрь. Машина, слава Богу, имела автоматическую коробку передач, Пенелопа поставила ее на реверс и задом выехала на дорогу. Грузовик ударил бампер небольшого автомобиля, стоящего сзади, но она не взглянула на повреждение, нажала на газ – шины взвизгнули, и машина рванула вперед. Проезжая ворота винного завода, она даже не повернула головы. Она смотрела только вперед.

Вцепившись обеими руками в руль.

По всей Напе полыхали пожары. Были видны дым и пламя, но она не слышала ни звуков сирен, ни шума проезжающих пожарных машин. Пенелопа включила приемник. На волне рок-музыки диск-жокей возносил молитву Дионису, пьяное бормотание звучало как мольба о прощении. Программа «Кантри» передавала концерт группы «Американская ассоциация народной музыки» Гарта Брукса, и на ее фоне группа людей в студии что-то выкрикивала. Станция новостей молчала.

Она выключила приемник.

Все происходящее казалось страшной сказкой. Улицы города были загадочно пустынны. По дороге ей попалось всего несколько машин, на тротуарах людей тоже почти не было. У заправочной станции Тексако валялось нечто, похожее на мертвое тело. В кафе «Радио» все огни были погашены, и Пенелопа заметила, что у двери кто-то возится, по-видимому грабитель. Она смотрела на все это и ничего не понимала. Где все? Ну там, на винном заводе, в лесу, на лугу, было несколько сотен людей, от силы, может быть, тысяча, но ведь это – ничтожная часть населения города. Что же случилось с остальными?

Она повернула на Соскол, улицу, ведущую к центральным кварталам города и к полицейскому управлению.

И тут же ударила по тормозам.

Вся улица была заполнена народом. Несколько центральных кварталов были блокированы полицейскими машинами и пожарными грузовиками (как впоследствии выяснилось, с обеих сторон), а между ними царило веселье. Возбужденные люди пили вино и танцевали, как будто на карнавале Марди-Гра.[31] Одни надели маски и импровизированные тоги, другие были голые. Они увидела, как запускают ракеты и зажигают фейерверк, как стреляют пробки от шампанского и хлопают открывающиеся банки с пивом. То в одном, то в другом месте возникали потасовки, и полицейские в форме, почему-то очень радостные, весело избивали людей дубинками, приводя их в повиновение.

Повсюду прямо на дороге валялись разбитые бутылки из-под вина Аданем. Когда Пенелопа начала разворачиваться, послышался хруст стекла. Левое переднее колесо наехало на одну из бутылок, и, прежде чем ей удалось свернуть за угол, шина спустила, и сразу же руль начал плохо слушаться.

Она вылезла из пикапа и поспешила на Третью улицу, прочь от Соскола. Было очевидно, что от полиции ей помощи ждать бесполезно. Двое их коллег лежат сейчас на лугу, растерзанные на части, а эти празднуют.

Куда идти?

Она не знала. Выработать какой-нибудь альтернативный план она не успела, и в голову пока ничего не приходило. Самое лучшее, наверное, это снова попытаться найти машину и ехать в Сан-Франциско, все рассказать полиции, дать им полную картину происходящего в долине Напы.

Но смогут ли они со всем этим справиться?

А сможет ли справиться Национальная гвардия?

Она подумала о луче света, направленном вверх на небо, и поежилась.

Велла.

Конечно, Велла. Почему она не вспомнила о ней раньше? Ей бы только добраться до дома Веллы, там бы она могла воспользоваться телефоном подруги и вызвать помощь. В крайнем случае бежать отсюда они могут на машине Веллы.

Но что если родители Веллы тоже окажутся обращенными в новую веру?

А если Велла сама «обращена»?

Пенелопа уже пересекла мост, когда ей это пришло в голову.

Дом подруги находился в нескольких кварталах от школы, а до школы отсюда – всего миля или около того. Если бы она могла…

Она увидела его в дальнем конце улицы.

Да, это был он.

Дионис.

Его сопровождала шумная пьяная толпа «верующих». Двигался он странно. Не совсем так, как персонаж кукольного мультфильма, но как-то неестественно. Его движения были более плавными, чем обычно, и это казалось сверхъестественным и странным до жути. Он посмотрел сначала в одну сторону, затем в другую. Его голова вращалась, как на шарнире. Такого ей прежде видеть не приходилось. Пенелопа быстро ринулась к магазину, торговавшему пончиками, нажала на ручку двери, но та не подалась, и она закрыла глаза в надежде, что он со своими почитателями пройдет дальше по улице и не повернет сюда.

Он что-то выкрикивал. Она не могла разобрать что, но, судя по тону, какой-то приказ.

Но это был не приказ.

Он произносил ее имя.

Он искал ее.

– ПЕНЕЛОПА!

Она еще сильнее прильнула к двери, совсем вжалась в нее, как будто этот крик мог сделать ее заметной.

Она никогда не боялась ни Годзиллу, ни Родана, ни любого другого монстра-великана из японских фильмов. Они были очень большие, но в то же время забавные. Угроза, исходившая от них, была ненастоящей. А вот тишина, например, или едва слышный шепот ночью в доме пугали ее много больше, чем динозавр, разрушающий небоскребы и излучающий радиацию.

Но эта карикатура, эта пародия на человека была похлеще всех этих японских страшилок, вместе взятых. И это было вовсе не смешно, а, наоборот, очень даже страшно.

– ПЕНЕЛОПА!

Его голос эхом отражался от стен домов, заставлял звенеть стекла в рамах.

Мог ли он чувствовать ее? Вездесущим он не был, это очевидно. Но может быть, он как-то ощущал ее присутствие? Возможно, он обладал способностью определять ее местонахождение, как локатор. Как еще можно объяснить, что он смог добраться сюда, так близко к ней и так быстро?

– ПЕНЕЛОПА!

Он двинулся прочь.

Где она прячется, он не знал. Божественной силы, чтобы определить это, у него не было. Он плутал вслепую, пытался догадаться, как она будет действовать, куда пойдет.

Вполне вероятно, он предполагал, что она направится к дому Веллы, и решил встретить ее там. Знает ли он адрес Веллы? Наверное. Конечно, знает. Ведь невозможно даже представить, как этот огромный бог Дионис останавливается у телефонной будки и листает справочник.

Она улыбнулась, вообразив картину, как все эти пьяные почитатели стоят рядом и ждут, пока он отыскивает адрес на нужной странице. Улыбка придала ей уверенности. Там, где есть место юмору, найдется местечко и для надежды. Пенелопа осторожно выглянула из дверного проема и увидела только хвост процессии, которая сворачивала за угол.

Она поспешила через улицу, чтобы попытаться добраться к дому Веллы переулками.

Во рту было еще суше, чем прежде. Ее мучила неимоверная жажда. Она негромко откашлялась.

«Сейчас бы бокал прохладного вина. А? Звучит неплохо.

А может быть, бутылку? Звучит еще лучше.

А может быть, у меня грипп? Обыкновенный грипп. И все это не больше чем бред. Нет, это не бред. И болеть мне сейчас никак нельзя, после всего этого дерьма, которое замесили мои матери. Всех вокруг поразила эпидемия какой-то страшной болезни, и единственный путь не стать жертвой этого повального безумия и сохранить разум – это всегда иметь свежую голову».

Пенелопа побежала по улице Вернон. Справа, недалеко от тротуара, на небольшой автомобильной стоянке – не больше маленького дворика – стоял стол, используемый, видимо, для пикников, а рядом был питьевой фонтанчик. Она кинулась к фонтанчику и надолго припала к холодной струе. Вода успокаивающе булькала и мягко ополаскивала горло, и Пенелопа пила, пока не утолила жажду. Никогда еще обыкновенная вода не была для нее такой желанной и вкусной. Неожиданно она почувствовала себя сильнее и как будто бы обновленной. Пенелопа выпрямилась и устремилась дальше. Бежать, правда, из-за полного желудка пришлось медленнее, трусцой. Изнурять себя без надобности она не хотела. Силы еще понадобятся.

Улица снова была пустынной. Она миновала жилые кварталы с погруженными в темноту домами. Единственный свет исходил от луны и редких уличных фонарей. Ни машин, ни прохожих.

И снова она удивилась: куда все подевались?

Миновав еще три квартала, она перешла на шаг и наконец остановилась, чтобы перевести дыхание. Улица внезапно показалась мрачной и враждебной. На бегу у нее не было времени обратить внимание на странные тени вокруг деревьев и кустов, зловещую черноту окон, угрюмо выглядывающих на улицу. Девушке показалось, что она попала в сети, расставленные темными домами, и ее бросило в дрожь.

Устав от бега, все еще тяжело дыша, Пенелопа заставила себя двигаться дальше. Кроме собственного шумного дыхания и слишком громкого стука кроссовок об асфальтовый тротуар, ей почудилось, что она слышит еще и другие звуки, какие-то щелчки и треск. Как будто кто-то идет, и под его ногами похрустывают веточки. Кто-то идет! Она прибавила шаг. Впереди и вокруг, насколько хватало зрения, ничего подозрительного не было, но она боялась оглянуться, боялась, что увидит кого-то или что-то, крадущееся за ней в тени.

И она снова бросилась бежать. Ее сердце чуть не разрывалось от напряжения, но она предпочла бы скорее такой исход, чем попасть в руки одного из безумцев, зомбированных Дионисом.

Больше никаких звуков она не слышала, никто не выскочил неожиданно из тени, никто не вцепился ей в плечо, и через два квартала она достигла улицы Сандалвуд.

Здесь было людно. В основном там находились школьники. Почти всех она знала. Большая группа затеяла в дальнем конце какие-то бессистемные, сумбурные, без правил соревнования на машинах. Пенелопа увидела, как красный «мустанг» Веда Нета ударил белый «корвет» прямо в середину и повалился на газон, а голубой «Шевроле-57» врезался в припаркованный джип. Зрители, выстроившиеся вдоль улицы, веселились вовсю. Бутылки бросали прямо на асфальт, и они разбивались на мелкие осколки. Кто-то запустил фейерверк.

Прямо перед ней четверо пьяных игроков школьной футбольной команды устроили соревнование на писание в цель, которой служила учительница биологии миссис Плюме.

И миссис Плюме, казалось, не возражала.

Пенелопа подавила подкатившую тошноту и отвернулась. Оглянувшись в противоположном направлении, она заметила, что там тоже есть люди, но их гораздо меньше, а школьные здания вдалеке вообще казались пустыми.

Улица Веллы была всего в нескольких кварталах отсюда.

Пенелопа быстро зашагала.

За ее спиной раздался крик, и этот неожиданный, режущий ухо хриплый визг заставил ее подпрыгнуть на месте. Она повернулась кругом – прямо посередине улицы стояла голая до пояса девица с топором. Перед ней лежал молодой человек и отчаянно кричал. Вопила и девица. Клиновидное лезвие застряло в его груди, из которой хлестала кровь. Она вытащила свое орудие убийства и ударила снова. И мгновенно закричали все, вся толпа, десятки девушек и парней, и бросились на этих двоих. В руках у многих тоже были топоры и ножи, полилась кровь.

Пенелопа ринулась прочь от этой бойни по направлению к школе. Пробегая по улицам, мимо лужаек перед домами, она увидела немного людей, и снова большинство из них оказались ребята из школы. Кое-кто ей был знаком, но они, кажется, ее не узнали, за что она была им очень благодарна. Пенелопа проскочила, надеясь добраться до Веллы без инцидентов.

– Пенелопа!

Она остановилась, как будто наткнулась на невидимую преграду, и быстро оглянулась. Это был человеческий голос – то есть не его голос, – но сам факт, что кто-то называет ее по имени, приводил в оцепенение.

– Пенелопа!

Это был Кевин Харт. Но где же он?

Вот он. Там. Через улицу, у дерева, борется с пожилой женщиной, которая лежит на тротуаре, вцепившись ногтями в его лодыжки. Он смотрел на Пенелопу.

– Я здесь! Помоги!

Она раздумывала всего секунду, затем бросилась к нему. Он тщетно пытался освободиться от захвата этой женщины.

– Возьми что-нибудь, – крикнул он, – и ударь ее!

Женщина выглядела как стопроцентный зомби. За исключением порванных грязных трусиков, на ней ничего не было, изо рта у нее текла слюна. Впившись ногтями в ноги Кевина, она сумасшедше хихикала. Пенелопа оглянулась вокруг, ища ветку, или палку, или что-нибудь еще, что можно использовать в качестве орудия, но ничего такого ни на мостовой, ни на тротуаре, ни на лужайке у ближайшего дома не валялось. К тому же она не была уверена, что способна ударить эту женщину, но в конце концов достаточно снабдить чем-то подходящим Кевина.

– Найди что-нибудь и ударь ее! – снова крикнул Кевин.

И в этот момент ему удалось наконец вырваться из ее цепких рук. Он сильно ударил женщину в грудь. Хихиканье перешло в вопль. Парень схватил Пенелопу за руку и потащил по тротуару.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил он. – У всего этого чертова мира, кажется, поехала крыша.

– Долго рассказывать, – сказала она.

Он повернулся к ней, не замедляя шага.

– Так ты знаешь, в чем дело?

– Частично.

Он остановился, его рука еще сильнее сжала ее запястье.

– Подожди минуту. Ты…

– Сейчас не время. Я расскажу тебе позднее. Давай пойдем к Велле, может быть, удастся найти помощь.

– Не у кого. Понимаешь, не у кого просить помощи. Эти легавые перепились как свиньи. Я уже пытался к ним обращаться.

– Я знаю. Надо позвонить куда-нибудь еще. Например, в Национальную гвардию. В полицию Сан-Франциско. Не знаю.

– А где живет Велла?

– Вон там. – Пенелопа показала вдоль улицы. – В нескольких кварталах от школы.

Лицо Кевина побледнело.

– Туда не ходи.

В его голосе было столько страха, что по рукам Пенелопы пробежали мурашки.

– Почему? Что там случилось?

– Не ходи туда. Я был там.

– И что там?

– Лучше тебе не знать.

Он был прав. Лучше бы ей не знать. Она уже и так увидела слишком много, услышала слишком много, перенесла слишком много. Предел был достигнут. Она хотела только одного – бежать отсюда прочь, вызвать войска, чтобы они пришли сюда и очистили долину от этой скверны, и в город возвратиться только днем, когда все будет кончено.

– Ты думаешь, что Велла… – Она не смогла закончить фразу.

– Если Велла была дома, то она мертва. – Он пристально вглядывался то в одну, то в другую сторону улицы. Там, откуда пришла Пенелопа, появлялось все больше и больше людей. К драке присоединялись вновь пришедшие, потасовка разрасталась. В желтоватом сиянии уличных фонарей можно было разглядеть силуэты неподвижных тел на асфальте.

– Школа, – сказал он. – Когда я заходил туда раньше, там никого не было. Пошли туда.

– И что мы будем делать?

– Спрячемся. Найдем класс, закроемся на ключ и подождем до утра.

– Не знаю…

Кевин криво улыбнулся.

– Дион возражать не будет. Он знает, что мне можно доверять.

Пенелопа вздрогнула. Он ничего не знает насчет Диона. На глаза у нее навернулись слезы и потекли по щекам. Она раздраженно смахнула их ладонью, отдав себе приказ: не плакать. Распускать нюни – такую роскошь она сейчас себе не позволит, и насколько можно судить по ситуации, такая возможность еще не скоро представится. Если останется жива, то время подумать над этой загадкой у нее еще будет. Теперь же надо действовать и попытаться выжить.

А для этого надо держаться подальше от Диона и матерей.

Кевин увидел, как она вытирает слезы. Их глаза встретились, и он, смущенный, отвернулся.

– Извини, я не знал. Дион умер?

– Нет.

– Так что же, с ним все в порядке?

– Тоже нет.

– Он такой, как они?

Она покачала головой.

– Это долгая история. Давай найдем место, где можно укрыться. И я все расскажу тебе там. У нас будет много времени, и его надо будет как-то коротать.

Кевин кивнул.

– Я думаю о кабинете истории мистера Шервуда. Это на третьем этаже, окнами на улицу. Мы сможем видеть всех, кто будет подходить.

Пенелопа устало кивнула.

– Мне нравится.

Они поспешили вперед по улице. Чтобы приблизиться к школьному зданию, надо было пересечь автостоянку. Опасное предприятие, если учесть, что место открыто со всех сторон. Прежде чем решиться на рывок, они долго пережидали, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.

Передние двери оказались заперты.

– Пошли, – сказал Кевин. – Обойдем сзади. Разобьем окно и влезем. Отсюда все слишком хорошо видно.

Кевин снял с ноги ботинок, разбил одно из окон в классе физики и очистил его от осколков. Он влез первым, затем ухватил ее за руку и помог забраться. Они подождали с минуту, прислушиваясь, готовые выскочить назад и спасаться, если будет необходимо, но никаких тревожных сигналов не было – ни голосов, ни звуков внутри здания. Кругом было тихо.

Они вышли из кабинета физики, прошмыгнули по коридору и направились вверх по лестнице к кабинету истории. Он оказался не заперт, стало быть, проблем с тем, чтобы войти, у них не возникло. Но выяснилось, что изнутри невозможно запереться, так как в двери не было замка. Кевин предложил перебраться в другой кабинет, может быть учительскую, где наверняка был внутренний замок, но идея иметь возможность наблюдения за улицей Пенелопе очень понравилась. Они придвинули к двери стол учителя, заняли места за двумя партами и стали смотреть в окно.

Там полыхало пламя пожаров и светились лучи прожекторов, по улице метались толпы возбужденных людей то в одну, то в другую сторону. В неподвижном воздухе звуки казались усиленными и искаженными. Им казалось, что все происходит слишком близко. Пистолетные выстрелы. Скрежет металла от сталкивающихся машин. Смех. Музыка. Крики.

Много криков.

Кевин заснул через несколько часов, только после того, как она рассказала ему о Дионе и матерях. Это была абсолютно неправдоподобная история, но по вопросам, которые он задавал, можно было подумать, будто он ей поверил.

А почему бы и нет, после всего того, что ему пришлось увидеть?

Она же заснуть не могла. Пенелопа бодрствовала, глядела в окно на город, на крыши домов, на деревья. Выстрелы прекратились, машины больше не сталкивались. Смех затих. Музыка исчезла.

Оставались только крики.

И они продолжались всю ночь.

Глава 1

Утром стало казаться, что ничего этого не происходило, что там, за окном, совершенно нормальный мир, а она и Кевин просто задержались в школе, просто хотели позаниматься и заснули. Да нет же, все гораздо проще – они влюбленные и забрались сюда, чтобы провести вместе ночь. Она была почти готова поверить в это.

Да что уж там, легче поверить всему, чему угодно, только не такой правде, как эта.

Тихо поднявшись, Пенелопа прошлепала босыми ногами по холодному плиточному полу к окну и раздвинула шторы. Пейзаж был таким же, как и всегда. У тротуара стояли несколько припаркованных машин, а дома на противоположной стороне улицы были тихими, как и положено ранним утром. Небо хмурое, воздух прохладный с небольшой примесью смога.

Да, все за окном было как прежде, кроме, пожалуй, одного: на улице не было заметно никакого движения. Пенелопа смотрела в окно довольно долго, и за это время не проехал ни один автомобиль, не прошел ни единый пешеход.

В центре автостоянки валялись осколки разбитых винных бутылок.

«Дион», – подумала она и почувствовала приступ тошноты, вспомнив, как мать Дженин опустилась перед ним, обнажив свои половые органы. Что случилось с ней после всего этого? Ведь в нее вошел огромнейший орган! Она должна была умереть от внутреннего кровотечения.

Пенелопа надеялась, что это так.

Нет, не надеялась.

А может быть, все-таки надеялась?

Она глубоко вздохнула. А в чем, собственно говоря, можно быть сейчас уверенной? Все ее мысли, все эмоции еще находились в состоянии шока. Она снова раздвинула шторы, глянула в дальний конец города на горы, что за винным заводом, и вспомнила об оргии, разыгравшейся на лугу прошлой ночью. И хотя воспоминания эти ее ужасали, в то же самое время… привлекали и соблазняли.

Она сделала движение отойти от окна, но не смогла. Тяга была слишком велика, ей было трудно противостоять. Только огромным усилием воли она удерживала себя от того, чтобы не поддаться искушению, чтобы подавить нарастающее желание в крови.

Кровь.

Вот что пугало ее больше всего. Нельзя отмахиваться от факта, что она хотела быть частью всего этого и что она знает, что должна быть частью всего этого.

Но долго ли ее разум сможет удерживать перевес в этой борьбе тела с эмоциями?

Пенелопа отстранилась от окна. На стене рядом с доской висел телефонный аппарат. Ночью она его не заметила, а теперь, увидев, пересекла комнату и сняла трубку.

Гудка не было.

Телефон не работал, но это еще ничего не значило. Может быть, его где-то специально отключили. Если удастся выйти на междугороднюю линию, тогда, возможно, появится надежда на помощь.

Она подошла к двери и взялась за учительский стол, пытаясь его отодвинуть. Ножки, царапая пол, громко заскрипели.

Кевин, спавший на полу, мгновенно пробудился и тут же оказался на ногах. Сонливости ни в одном глазу – только тревога. Прежде чем взглянуть на Пенелопу, он быстро огляделся по сторонам и внимательно осмотрел двери и окна.

– Чем это ты занимаешься? – спросил он.

– Я собиралась пойти поискать где-нибудь телефон.

– Ты хотела выйти отсюда одна?

Она смущенно потупилась.

– Мне было жалко тебя будить.

– Вот ведь черт побери, – с горечью проворчал Кевин. – Неужели никому нельзя доверять?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что ты и я должны держаться вместе. Понимаешь? Потому что мы, кажется, единственные нормальные люди, оставшиеся во всей этой проклятой Богом долине, и не должны ничего предпринимать друг у друга за спиной.

Она виновато посмотрела на него.

– Извини.

Он помолчал некоторое время.

– Ну и откуда ты собиралась звонить?

– Телефон есть в учительской. Еще автомат в спортзале.

– И кому ты будешь звонить?

– Не знаю, – призналась она. – В полицию Валлехо, может быть. Или в Окленд. Или в Сан-Франциско.

Он кивнул.

– Ну что ж, хоть какой-то план. Но я иду с тобой.

– Хорошо.

Они вместе сдвинули в сторону стол и стулья, которыми была заблокирована дверь. Прежде чем открыть, Кевин на несколько секунд приложил к ней ухо и прислушался, чтобы убедиться, что за ней никого нет.

Коридор был пуст и темен, несмотря на то что наступило утро. Дело в том, что окон в коридоре не было, а двери всех классов, кроме кабинета истории, были закрыты. Свет тоже был погашен.

Такой, как сейчас, Пенелопа школу еще никогда не видела, и почему-то все здесь выглядело еще более зловещим, чем ночью.

Не произнося ни слова, осторожно ступая, они медленно двинулись к лестнице. Кроме незначительного шума от их шагов, ничего не было слышно. Но уверенности эта тишина почему-то не прибавляла, а, наоборот, заставляла чувствовать себя неуютно. Как раз сейчас, может быть, кто-то наблюдает за ними, поджидает вон за тем углом, слышит каждый их шаг, видит каждое движение. Вот он, притаился за одной из этих закрытых дверей и следит за их приближением, приготовившись прыгнуть…

Они добрались до лестницы и начали тихо спускаться.

Внизу тоже царил полумрак. Узкие окна над шкафчиками были такими пыльными, что едва пропускали дневной свет. Не было слышно ни звука, не видно никаких признаков чьего-либо присутствия в школе, но напряжение у Пенелопы не спадало. «У нас должно быть хоть какое-то оружие, – подумала она. – Какие мы дураки. Ведь если кто-нибудь сейчас нападет, нам же нечем обороняться».

Она двинулась к учительской. Сейчас в школе все казалось странным. Обычно коридор был заполнен ребятами, в спешке переходящими из одного кабинета в другой. Они подбегали к своим шкафчикам, что-то забирали оттуда, что-то вкладывали, разговаривали друг с другом, смеялись. Теперь же пустота коридора и холла навевала не только грусть. После всего случившегося обстановка казалась Пенелопе зловещей, в каждом углу ей чудилась угроза.

Дверь учительской была заперта, но рядом была открыта комната отдыха преподавателей, и Кевин вошел. Пенелопа следом. На видавшем виды столе, перед старым диваном, стоял телефон, и они поспешили к нему. Кевин снял трубку и приложил к уху. Выражение его лица комментариев не требовало.

Телефон молчал.

Он понажимал некоторое время кнопки набора, а затем раздраженно бросил трубку.

– Черт, вот дерьмо!

Это что же, все телефоны в городе не работают или только в школе? Пенелопа знала, что есть единственный способ это выяснить: выйти на улицу. Если телефонная линия обрезана, то помощь можно найти, только взяв машину и выехав за пределы долины.

Кевин, очевидно, тоже рассуждал подобным образом.

– Всем телефонам каюк, – сказал он. – Но, может быть, это только в школе. Я выйду на улицу и посмотрю, как обстоят дела там.

– Нет, не надо.

Он пристально посмотрел на нее.

– Что?

– Тебе нельзя туда идти. Тебя убьют. Пойду я.

Он продолжал смотреть на нее.

– Черта с два ты пойдешь.

– Черта с два я не пойду.

– Значит, что же, ты будешь таскаться по всему городу, рисковать, а я? Сидеть весь день здесь?

– Да.

– Фига! – Он пнул по столу с такой силой, что тот с громким стуком повалился на бок. Кевин поспешил его поднять, мгновенно осознав свою ошибку, надеясь, что никто ничего не услышал.

– Послушай, – сказала Пенелопа, – только спокойно. Ты здесь затаись, посиди тихо некоторое время, а я выйду и попытаюсь найти телефон или кого-нибудь, кто мог бы нам помочь.

– Ты не выйдешь отсюда и не будешь ничего делать.

– Но мне они никакого вреда причинить не могут.

– Кто они?

– Мои матери.

– А как насчет Диона?

– С ним я тоже полажу, если встретимся.

– При дневном свете ты стала храбрее.

– Они хотят, чтобы я присоединилась к ним, поэтому ничего плохого мне не сделают. Ты же для них никто. Им наплевать, что с тобой будет. Понял? Они в одну секунду бросят тебя этим волкам на съедение.

Кевин помолчал мгновение, затем согласился.

– Ты права. Возможно, я дерьмо, но не кретин. – Он взглянул на грязное оконное стекло в дальнем конце комнаты отдыха преподавателей. – И куда же ты собираешься направиться? В полицейский участок идти не надо. Мы уже знаем, что от легавых здесь помощи не дождешься.

– На станцию пожарной команды, в церковь какую-нибудь… Я не знаю. Найду кого-нибудь. Если нет, угоню машину.

Кевин с воодушевлением кивнул.

– Да, да. Машину. Вот что нам необходимо в первую очередь. Взять машину и умотать отсюда к чертовой матери. – Вдруг он сообразил. – Тебе же нужно какое-то оружие. Что-нибудь, что можно использовать, если на тебя нападут.

– Если на меня нападут, то я все равно…

– С голыми руками тебе выходить отсюда нельзя.

Согласившись с его доводами, она больше не возражала.

– У нас у обоих должно быть оружие.

– Это идея.

Пенелопа шла за ним по коридору и думала: «Вот если бы это было в кино, Кевин держал бы меня сейчас за руку. Это был бы первый намек на роман, который бы потом завязался между нами».

Но они не касались друг друга – он даже не пытался, – и она была ему за это очень благодарна. Все эти киношные истории, когда волей обстоятельств двое оказываются рядом, вынужденные противостоять ужасной катастрофе, и между ними потом вспыхивает любовь, всегда казались ей надуманными и фальшивыми. Пенелопа с радостью отметила, что была права.

Так почему же в таком случае она об этом думает?

В технической кладовой они нашли все, что им было нужно, и даже больше: молотки, отвертки, лопаты, грабли, палки с острыми наконечниками для сбора мусора, ножницы для подрезания кустов и так далее. Пенелопа выбрала длинную отвертку «Филипс» и пару ножниц, засунула и то, и другое за пояс джинсов.

– Смотри только теперь наклоняйся осторожнее, – предупредил Кевин.

– Спасибо.

Парень взял несколько отверток, молоток, большие садовые ножницы и небольшой дротик с острием.

– Прекрасно. Теперь ты у нас будешь Рембо-садовник, – улыбнулась Пенелопа.

Кевин засмеялся.

«Это хороший знак, – подумала она. – То, что мы еще можем над всем этим шутить». Это придавало уверенности. Тот факт, что им, несмотря ни на что, удалось сохранить чувство юмора, делало все свершившееся не таким страшным. Юмор каким-то образом воздвигал барьер между ними и ужасом.

– У тебя есть часы? – спросил Кевин.

Пенелопа покачала головой.

– Вот, возьми мои. – Он расстегнул ремешок на запястье и протянул ей часы. – Поскольку у нас нет радиостанции, чтобы держать друг с другом связь, нужно определить время, когда мы здесь встретимся. Если ты не вернешься к этому часу, я буду знать, что что-то случилось, и пойду тебя искать.

Пенелопа кивнула и надела часы на руку.

– Сколько сейчас времени?

– Семь двадцать. Я вернусь в девять, – ответила девушка.

– О'кей.

Они направились к входной двери.

Подойдя к ней, остановились и посмотрели друг на друга.

– Будь осторожна, – сказал Кевин.

– Буду.

Пенелопа сделала глубокий вдох, открыла дверь и выглянула наружу. Воздух был прохладный, и дул легкий, но пронизывающий ветерок. С северной части города, оттуда, где располагались винные заводы, были слышны прилушенные крики, восклицания, как бы отголоски веселья. Поскольку все это происходило очень далеко, то звучало почти благостно, как будто люди там что-то празднуют.

Проверяя, нет ли кого поблизости, она посмотрела налево, затем направо. Горизонт был чист, и Пенелопа, не оборачиваясь на Кевина, быстро побежала через автостоянку на улицу, услышав, как за ней закрылась дверь.

Наконец-то тротуар. Теперь она увидела то, что нельзя было разглядеть из окна кабинета истории. Впереди на мостовой лежал перевернутый пикап и все еще горел, рядом на асфальте распростерлись два мертвых тела, как грязные потрепанные куклы. Она оглянулась и заметила какое-то движение. Небольшая группа людей, без сомнения, вооруженных и совершенно пьяных, обходила окрестности. Половина участников процессии была голая. Они двигались, направляясь к соседней улице, а другая группа, уже миновавшая перекресток, шла им навстречу. Девушка осмотрелась. Под деревом на видном месте валялась неразбитая бутылка, на треть наполненная вином. Она быстро схватила ее, вылила содержимое на голову и плечи, втерла вино в волосы и кожу, чтобы от нее пахло, как от пьяной, чтобы было видно, что она такая же, как они. А затем Пенелопа расстегнула блузку и обнажила грудь.

Вот теперь готова.

Но куда идти? Не домой, не на винный завод, это уж определенно. И не в полицию.

В пожарную команду. Она сказала об этом Кевину. Видимо, туда и следует отправиться в первую очередь. Даже если все пожарные перепились или преобразились, то должны же остаться хотя бы средства коммуникации. Совершенно очевидно, что все погромы, совершенные прошлой ночью, заранее спланированы не были. Это были случайные акции перепившихся… Как, собственно, их следует называть?

Поклонников Диониса? Скорее, фанатиков.

Конечно.

Ими руководили безумная похоть и слепая ярость.

Она встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться.

Менады.

«Почему я не слышала этого слова прежде? Мои матери менады. Черт возьми, я сама менада. Что же они не сказали мне об этом раньше, хоть бы слегка намекнули… хоть как-то?»

А может быть, они пытались?

Она вспомнила рассказы, которые слышала в детстве, волшебные сказки о хаосе и кровавой похоти, о сброшенных с трона королях. В памяти всплыла одна из ее любимых историй, где действовала юная принцесса, которая, для того чтобы стать сильной и истребить стаю волков, захвативших ее отца, выпила магический эликсир.

«Может быть, этим они пытались как-то подготовить меня к…»

Она посмотрела вниз, на пустую бутылку на траве. От ее кожи, сдобренной вином, чудесно пахло, и где-то внутри поднималось сожаление, что зря она перевела его все. Надо было выпить хотя бы пару глотков.

Нет!

Кровь.

«Я должна быть сильной, иначе попаду в ловушку. И тогда конец».

Она оглянулась на школьное здание и нашла глазами окно кабинета истории. «Видит ли сейчас меня Кевин?» Шторы были задернуты. «Наверное, уже вернулся и смотрит», – подумала она и быстро взмахнула рукой. На всякий случай.

«Остается надеяться, что грудь мою он не заметит».

Да, задуманное, видимо, осуществить будет труднее, чем она думала.

Пенелопа начала двигаться по тротуару, удаляясь от горящего грузовика, пошатываясь, готовая сразу же притвориться пьяной, если кто-нибудь неожиданно появится. Где находится ближайшая пожарная команда, она не знала, но, предположив, что это в нескольких кварталах отсюда по направлению к центру, вычислила, что идет в правильном направлении.

Улица вся была захламлена. Повсюду были разбросаны лоскуты одежды, газеты, обрывки пакетов, разбитые бутылки и раздавленные банки. На газоне у одного из домов сцепившись лежали окровавленная пожилая женщина и голый мужчина. Пенелопа даже не поняла, жив ли кто из них, или оба мертвы, и поспешила мимо, перейдя с асфальта на траву, чтобы не создавать шума. Ладонь она все время держала на рукоятке отвертки, готовая вытащить немедленно, если кто-то из них пошевелится.

Она продолжала идти по улице. Тот невероятный ужас, какой она испытала ночью, прошел, и напряжение чуть-чуть ослабло. При дневном свете можно было уже не бояться, что кто-то выскочит из тени, но тревога не утихала. Ей казалось, что должно что-то случиться, она все время ожидала этого. На улице было спокойно, остались только следы ночных безобразий, но у нее было такое чувство, как будто город затаил дыхание и вот-вот всколыхнется.

Это напоминало ей затишье перед бурей.

Как будто она попала в центр тайфуна.

Пенелопа свернула за угол.

Где сейчас Дион?

Дионис.

Трудный вопрос. Возможно, он возвратился назад, на винный завод, на луг Не исключено, что руководит погромами где-нибудь здесь, в городе. Или все еще ищет ее?

Она поежилась. Крики в северной части не прекращались, они превратились в постоянный шумовой фон, к которому она уже начала привыкать и не замечать. Наверное, он там, на винном заводе Аданем. Или на каком-нибудь другом.

Пенелопа горько усмехнулась. Может быть, он совершает экскурсионный тур по винодельческому району?

Прежде чем пересечь небольшую улицу, она посмотрела по сторонам и увидела примерно через квартал впереди светофор. Рядом горели красные буквы, обозначающие, что за перекрестком находится пожарная станция.

Пожарная станция. Повезло.

Она побежала, зажав в правой руке рукоятку отвертки и не выпуская ее ни на мгновение. Вначале надо будет попытаться найти телефон. Если он не работает, она попробует выяснить, действуют ли другие средства связи.

Поравнявшись со станцией, девушка замедлила бег Боже, сколько их здесь?

Дети.

Она остановилась на тротуаре перед станцией. Большие ворота были открыты, и на пожарном автомобиле сидели и стояли десять или двенадцать детей, все в возрасте чуть младше десяти. Они курили самокрутки и пили из бутылок вино. Прямо, перед колесами грузовика лежал мальчик лет семи или девяти, то ли без сознания, то ли мертвый. На небольшом газоне перед закрытой конторой толпились ребята. Они заряжали и разряжали пистолеты.

Она даже не знала, какое чувство сейчас в ней было сильнее – ярость или страх. Что, черт бы их побрал, случилось с родителями этих детей? Как они могли допустить все это? Даже будучи обращенными в веру Диониса, как они могли забыть о своих детях?

Но Пенелопа знала, что это было нечто большее, чем просто обращение в другую религию, большее, чем просто массовая истерия. Это было нечто совершенно другое, абсолютно новое, какая-то глобальная перемена, полное видоизменение материала, из которого скроена вся, прежде безоговорочно принимаемая всеми, мировая реальность. Иудейско-христианские ценности, на которых базировались жизненные устои общества, больше не действовали.

Совсем маленькая девочка – под разорванным платьицем был виден памперс, – широко улыбаясь, наставила на Пенелопу пистолет и спустила курок. Щелкнул боек, но выстрел не прозвучал, оружие, видимо, было не заряжено. Остальные дети взорвались хохотом.

Может быть, они поубивали своих родителей?

Пенелопа быстро повернула назад. Черта с два здесь дождешься помощи. Черта с два удастся установить контакт с внешним миром.

«Но я не собираюсь сидеть и ждать, пока меня пристрелят или раздавят походя, как таракана. Я найду этот чертов автомобиль, вернусь к Кевину, и мы уедем из этой долины и не возвратимся, пока здесь все не кончится».

Когда она шла сюда, на улице в большом количестве стояли машины, но вряд ли там были ключи, вставленные в замки зажигания. Ключи скорее всего в домах.

А все выглядит так, как будто хозяев нет и еще долго не будет.

Она оглянулась посмотреть, что там сзади. Никто из детей за ней не побежал. Впереди, рядом с соседним домом, она увидела фургон, а двумя домами дальше «ликсус». У дома напротив, на противоположной стороне улицы, стояла «тойота».

Двери в доме были широко распахнуты.

Пенелопу одолевали сомнения – как поступить. Если двери открыты, значит, что-то там не так. Вероятно, хозяева убиты, а может быть, живы и… ждут?

Черт с ним, будь что будет. Что-то не так с этим домом? Так это же сущая ерунда – ведь со всем этим идиотским городом что-то не так, и очень даже сильно. Она начала переходить улицу. «Я, значит, забегу – только на несколько секунд, – схвачу ключи и сразу же назад. Если там кто-то есть, успею убежать… если, конечно, смогу. Если нет, буду сражаться».

Она вытащила из-за пояса отвертку и поправила ножницы так, чтобы их можно было удобно выхватить, если отвертку вдруг выбьют из рук. Проходя мимо машины, она сильно сдавила рукоятку отвертки.

Пенелопа замедлила шаг только у самых дверей. Заглянув в широко раскрытую дверь и не обнаружив в полумраке холла никаких признаков жизни, не услышав ни звука, девушка сделала глубокий вдох и заставила себя войти.

Дом был совершенно пуст. Мертвых тел, слава Богу, не было, и никто, кажется, не притаился. Она прошла через гостиную на кухню. На столе рядом с плитой лежала связка ключей. Она схватила ее и поспешила назад.

Первый же ключ подошел.

Пенелопа улыбнулась. Везение с утра – хорошая примета.

Пять минут спустя она остановила машину перед зданием школы и уже собиралась нажать на клаксон, как увидела Кевина, выбегающего из школы. Пенелопа оглянулась удостовериться, нет ли кого поблизости, а затем нажала кнопку автоматики, разблокирующей дверные замки «тойоты».

Кевин быстро прыгнул на сиденье рядом.

– Порядок? – спросил он.

Она закрыла двери машины и включила зажигание.

– Что дальше?

– Мы уезжаем, – сказала она. – Уезжаем отсюда к чертям собачьим.

Глава 2

Эйприл проснулась. Она лежала на траве, в левую грудь больно впился камень, во рту чувствовался привкус крови. У нее болело все, что могло, но именно это обстоятельство моментально заставило ее затуманенное сознание вспомнить вчерашние события.

Дион.

Она быстро села. Слишком быстро. Острая вспышка боли в голове отбросила ее назад, на спину. Она закрыла глаза, ожидая, пока боль успокоится, и, когда остались лишь слабые ее признаки, медленно открыла их.

Вокруг был тот же самый луг, а на нем сотни людей, но Дион и остальные менады ушли. Она с трудом вспомнила, когда они уходили – довольно рано, празднество еще продолжалось вовсю, – вспомнила, что хотела пойти вместе с ними, но, кажется, не могла сообразить, куда они идут и зачем, и поэтому осталась здесь.

Рядом с ней на земле валялись полусъеденные останки козла. Она посмотрела на распоротую грудь животного, на окровавленные внутренние органы и сразу же почувствовала теплое пульсирование между ногами. Она наклонилась, захватила кусочек печени и засунула его туда.

Вина.

Ей надо промочить горло.

Оглянувшись вокруг, Эйприл увидела на треть наполненную бутылку, крепко прижатую к груди спящей женщины. Она подошла, легла рядом с ней, поцеловала ее в губы и осторожно высвободила бутылку, которая пристроилась между ее огромными грудями. Затем прикончила вино и возвратила бутылку на место.

Потом она села, потом встала. Головная боль уже почти полностью прошла. Эйприл оглядела луг. Ее взгляд упал на алтарь в противоположном конце, и она сразу же вспомнила, как кричал ее сын, когда менады смазывали его кровью. Она могла ему помочь. Могла спасти. Это нужно было сделать. Как она могла позволить им совершить такое со своим сыном?

А как можно было не позволить?

Ее разум, если он еще у нее остался, и инстинкты были не в ладах друг с другом. И по этому вопросу тоже. Нет, не в разуме тут дело, а скорее в воспитании.

И воспитание здесь тоже ни при чем.

Ее сексуальные желания и материнский инстинкт вступили в конфликт.

Вот это больше похоже на истину.

Но куда же ушел Дион?

Теперь уже Дионис.

Ей все еще трудно было осознать, что сын стал ее богом. Она принужденно улыбнулась. А как Пресвятой Марии Богородице? Ей, наверное, было еще труднее?

Кто-то рядом застонал, затем завопил.

– Моя нога! Что случилось с моей ногой!

Эйприл повернула голову на голос. На траве сидел человек с очевидным синдромом похмелья и тупо смотрел на окровавленный обрубок, который совсем недавно был его правой ногой. Она улыбнулась, подошла к нему, толкнула и, когда он повалился на спину, села на его лицо. И его язык немедленно заработал.

Она посмотрела на останки его ноги и взвизгнула от восторга. Первый раз в жизни она почувствовала себя полностью, то есть абсолютно раскованной, абсолютно свободной от всяких оков.

Счастливой.

Правда, ценой всему этому был сын, но ей сейчас было не до того.

Глава 3

Все снова стало таким, как должно быть.

Времена изменились, мир стал иным, но он здесь, женское начало здесь, вино здесь и те, кто ему поклоняется, тоже здесь.

Женщины и виноград.

Дионис шагал через холмы, сухая трава приятно похрустывала под его босыми ногами. Где-то там для него пели менады. Он слышал их пение даже на большом расстоянии. Это была победная песня, гимн его вожделению, его силе, его щедрости, его величию. Они возродили его прошлой ночью и устроили празднество, которое не прекращалось до утра.

И вот снова все, как и должно быть.

Но сам он не такой, каким был прежде. У него теперь другое прошлое, другая история, другая жизнь позади… «Было это все у меня или не было?» Он встряхнул головой. Все так перепуталось, что даже не хочется об этом думать. Лучше снова выпить и продолжить праздновать свое возвращение. Лучше продолжить убивать мужчин и брать женщин. Обязательно грубо, жестоко.

Но все это веселье, это радостное настроение, все эти новые ощущения, которые он должен был испытывать от удовлетворения своих желаний, казались ему временными. Он был не в себе, ему было как-то неудобно, неприятно, как будто новая физическая оболочка каким-то образом задела его мысли и чувства, повлияла на них. Он соединился с этим другим и попал в ловушку. Внутри этого тела ему слишком тесно, он завяз в нем, как животное в капкане. У него никогда не было свободы Аполлона или сестры его Артемиды, быстроногой богини охоты, покровительницы лесов, воплощения красоты, или Гестии, богини домашнего очага, он никогда не был эфемерным, как другие боги, он всегда был связан с человеческой плотью, и это ему нравилось. Именно способность радоваться земным удовольствиям отличала его от других богов, и он не променял бы ее ни на что другое.

А вот сейчас тем не менее все было по-другому.

Он не был самим собой.

Самим собой он не был, но и этим другим не был тоже.

Дионис остановился и глубоко вдохнул. Воздух весь был пропитан запахом винограда. Этот благоухающий аромат опьянял, что внушало спокойствие и расслабляло. Он подошел к гребню холма и посмотрел вниз. «Вот они, мои владения». Повсюду в долине были видны пожары, на дорогах валялись разбитые машины, по городу в поисках развлечений рыскали банды обезумевших приверженцев новой веры. На фоне пения менад он слышал звон разбитого стекла, смех, крики удовольствия, ужаса, боли.

Чудесно проснуться утром снова живым и начать прекрасный день. У него не было никаких причин чем-то тяготиться или грустно размышлять насчет каких-то неудобств, связанных с воскрешением.

Справа от него был овраг, и, повинуясь внезапному капризу, Дионис отступил несколько шагов от края, принял стойку и прыгнул. Он перелетел овраг и, смеясь, с ликованием помчался дальше, вверх по горному склону. Отклонившись чуть влево, он обогнул дерево, перемахнул через несколько небольших скал и приземлился на вершине горы.

Дионис упал на спину, затем встал, отряхнулся и приказал затянуться ссадинам, которые образовались при падении. Перед ним был лошадиный загон, соединенный с конюшней, – они каким-то чудом притулились на горном склоне, – и вид старого деревянного забора всколыхнул его память, которая, несмотря на усиленные старания, еще оставалась где-то там, в глубине, под грузом наслоений прошедших веков.

Чего-то в его новом мире не хватало. Он не осознавал этого раньше, не было времени, но загон и конюшня…

За забором трусцой бегала пара коней – до низкого здания позади конюшни и обратно.

Кентавры.

Он улыбнулся. Да, это именно то, что он не мог вспомнить. Кентавры. Он прошел вперед. Ему здесь не хватало этих похотливых, грубых существ. Он скучал по ним. Иногда они были надоедливы, это правда, но зато знали, как получать удовольствия, и всегда были рады любому празднеству. Кроме всего прочего, им здесь понравится. Прохладная погода, полно вина. Это место прямо для них.

Он оглянулся.

Он будет рад иметь в своих владениях кентавров.

Дионис вошел в загон и прошелся вдоль конюшни. Небольшой табун коней испуганно отшатнулся к противоположному забору. Он выбрал подходящую молодую кобылу, подозвал к себе и повернул задом.

– Хорошая девочка, – повторял он, хватая ее за холку. – Хорошая девочка.

Лошадь брыкалась и дергалась, пытаясь освободиться, но он держал ее крепко.

И вскоре она застонала от боли.

Глава 4

Все время, пока они проезжали по пустынным улицам города, Кевин сидел напряженный и молчал, боясь пропустить внезапное появление какой-нибудь банды озверевших мародеров. То в одном месте, то в другом он видел людей у гаражей и автомобильных навесов, загружающих вещи в мини-фургоны. Несомненно, они тоже пытались бежать. Он даже видел одного человека, который как ни в чем не бывало подстригал свой газон. Как будто ничего не случилось. Неужели в городе еще остались люди, пребывающие в неведении по поводу того, что произошло прошлой ночью? Это казалось невозможным.

Каких-либо свидетельств того, что где-то поблизости находятся погромщики, пока видно не было. Не было также видно и их жертв. На мостовой и на тротуарах валялись разбитые бутылки, разорванные части одежды, перевернутые автомобили и мотоциклы, иногда мертвые собаки и кошки, но человеческие тела встречались очень редко.

Это ему показалось хорошим предзнаменованием.

Кевин взглянул на Пенелопу. Она угрюмо смотрела вперед, на дорогу. «Может быть, стоит предложить ей остановиться и скооперироваться с кем-нибудь из этих людей, которые тоже уезжают?» – подумал он.

Но потом решил, что она все равно не согласится. Пенелопа видела что-то, когда ходила искать машину, что-то такое, о чем не хочет сейчас говорить, но что основательно на нее подействовало. Он чувствовал, что сейчас связываться с посторонними она ни в коем случае не захочет, как бы безобидно они ни выглядели.

Кевин вспомнил тот кошмар, который сам наблюдал прошлой ночью на Эш-стрит, и поежился.

Он точно знал, что она сейчас чувствует.

Машина выехала на Третью улицу. Центр города представлял собой сплошные руины. Разрушения здесь были более бессмысленными и беспорядочными, чем все, что он когда-либо видел в фильмах о катастрофах, – это был отвратительный беспорядок, совсем непохожий на эстетически приятный и точно рассчитанный, какой обычно изображали в фильмах. Старое здание, где располагался «Фотомагазин Фила», было сожжено до основания, и по соседству все тоже сгорело. Одежда, электрические приборы, продукты из других магазинов, расположенных рядом, – все это было разбросано по проезжей части так, что даже нельзя было проехать. Пенелопа замедлила ход, осторожно маневрируя, объезжая громоздкие предметы, она старалась выбраться из завалов.

Впереди Кевин увидел «Макдоналдс». Он был практически сровнен с землей. А к арочному рекламному знаку, который и сейчас еще сверкал желто-золотым светом, сверху были приделаны два проблесковых маячка от полицейской машины. Что же это напоминает?

Соски.

Торговая марка известной закусочной была превращена в пару чудовищных женских грудей.

Кевин уставился, не мигая, на виднеющийся впереди знак «Макдоналдса». Такой целенаправленный вандализм пугал его больше, чем хаотические разрушения вокруг, и он внезапно понял, что до сего момента не верил до конца рассказу Пенелопы. Кое-что он, конечно, принял, определенную часть – прошлой ночью он достаточно насмотрелся ужасов, чтобы согласиться с тем, что она описывала. Без всякого сомнения, многое так и происходило. Но полностью осознать тот факт, что Дион был превращен в мифического бога, Кевин был не в состоянии.

Только сейчас эта марка «Макдоналдса» с приделанными сосками огромной груди каким-то образом помогла ему расставить все на свои места. Он сам не знал почему. Этот акт вандализма определенно был ничем не хуже остального кошмара, который он видел. Кевин предположил, что именно сочетание этого солидного символа фирмы, великолепного образца нормальной американской жизни, с распущенной похотью, дикой гиперсексуальностью и пьяной жестокостью заставило его наконец осознать, как далеко все здесь зашло.

И заставило понять, что Пенелопа, очевидно, говорит правду.

Кевин задумался: «Интересно, где сейчас Дион?»

Он попытался представить, как выглядит его друг.

Слишком большой эмоциональной подавленности, связанной с превращением Диона, он тем не менее еще не ощущал. Кевин полагал, что это потому, что все случилось слишком быстро и у него не было времени подумать об этом как следует. Единственное, что он знал, – это то, что будет скучать по Диону. Хотя они были знакомы только с начала учебного года, Дион стал его лучшим другом. Это была тяжелая потеря.

Кевин уже понял, что с этой потерей придется примириться.

А того монстра, в которого Дион превратился, нужно уничтожить.

После «Макдоналдса» улица стала немного чище, и Пенелопа прибавила ходу. Кевин посмотрел в окно и увидел пожилую женщину на четвереньках, которая лакала из лужи на тротуаре некую жидкость, похожую на вино. Это должно было случиться, не так ли? Это было неотвратимо. Все подобные истории всегда кончаются именно так. Если победило и восторжествовало дерьмо, то никакого другого исхода ситуации и быть не может.

Его поразило, что мысль о том, что он больше никогда не увидит Диона, скорее удивляла, нежели огорчала его. Но в его сознании Дион уже умер, его место занял этот… бог, и, значит, грустить не о чем.

Было даже забавно, как быстро он все это принял.

Они повернули на Монтичелло. Скоро шоссе. Кевин выпрямился на своем сиденье. Сейчас они будут проезжать мимо… его дома. Он посмотрел на Пенелопу. Стоит ли просить ее остановиться?

Стоит.

Он откашлялся.

– Здесь мой дом. Вон там, по той улице.

Пенелопа повернула к нему голову. Ее губы все еще были стянуты в тонкую линию, но сквозь боль в ее в глазах уже проглядывало смущение, симпатия и понимание.

– Ты хочешь… чтобы мы остановились? – Ее голос был тихим и неуверенным.

– Я должен проверить, – сказал он. – Я должен знать.

Пенелопа кивнула и затормозила на углу Оук-авеню.

– Теперь куда? Налево или направо?

– Направо.

Она свернула на нужную улицу, и Кевин показал на третий дом слева. Девушка поставила машину у тротуара, а он сидел, не шелохнувшись, с колотящимся сердцем. Газон был усеян пустыми винными бутылками. На ветке дерева висели разорванные и окровавленные трусы.

Тишина на улице казалась зловещей.

Автомобиля у дома не было, входные двери раскрыты, причем внутренняя сломана и сброшена с петель. Кевин напряженно вглядывался, стараясь через темный дверной проем что-то увидеть в слабо освещенном помещении дома. Поджилки дрогнули.

С трудом сдерживая рвоту, он повернулся к Пенелопе.

– Подожди меня здесь.

– Нет. Я пойду с…

– Подожди здесь, – приказал он. – Сиди в машине, запри все двери, и пусть работает мотор. Если я не появлюсь через пять минут или если ты увидишь или услышишь что-нибудь странное, сразу же отваливай. Меня не жди.

Ее губы сжались, будто она собралась с ним спорить, но затем, взглянув ему в глаза, она согласно кивнула.

– Хорошо. – Выражение ее лица смягчилось. – Я подожду здесь.

Кевин открыл дверь машины и вышел. Сзади Пенелопа защелкнула замок. Он нервничал и очень боялся. Ему хотелось добежать до дома как можно скорее и громко позвать: «Мама! Папа!» – но он заставил себя идти медленно, острожно переставляя ноги, приближаясь к цели шаг за шагом. Окно в гостиной было разбито, это он увидел, когда подошел ближе, и, поднимаясь на крыльцо, уже приготовил себя к самому худшему.

Внутри было темно. И тихо. В застоялом воздухе пахло чем-то тяжелым, кисло-сладким, чем-то, о чем ему не хотелось думать. Гостиная являла собой жалкое зрелище. Все лампы были разбиты, столы у стулья сломаны, диван перевернут, но тел нигде видно не было. Где же родители? Он осторожно пересек гостиную и повернул за угол в столовую.

Ничего.

Тихо ступая, он добрался до кухни. Холодильник был открыт, его содержимое было разбросано по полу – салат плавал в луже молока, тут же валялись каша из йогурта, растерзанные хот-доги и остатки спагетти. Он крепко сжал кулаки, чтобы не дрожали руки. В общем-то пока все было не столько пугающим, сколько огорчительным. Он надеялся, что родители живы и, возможно, невредимы, но если это так, то ему лучше с ними не встречаться.

Он вышел из кухни в холл и чуть не споткнулся о… голову девушки-подростка.

Крик, непроизвольно вырвавшийся из его груди, был жутким, мучительным и таким сильным, что у него заболело горло. Не в силах остановиться, он продолжал кричать, пока наверху не отворилась дверь спальни и не появились вначале мать, а за ней и отец. Абсолютно голые, пьяные и измазанные засохшей кровью, они начали спускаться.

Оба широко и похотливо ему улыбались.

Молодой человек помчался вон из дома, натыкаясь на мебель, спотыкаясь об обломки. Спрыгнул с крыльца веранды и бросился что есть силы через двор. Пенелопа уже завела машину и открыла дверцу. Он прыгнул на сиденье рядом с ней, и они быстро отъехали. Он посмотрел в заднее стекло, но родителей не было видно.

Затем повернулся вперед. Сердце бешено колотилось, руки дрожали, лицо дергалось.

У самой Пенелопы лицо было каменным.

– Что случилось?

Он глубоко вздохнул.

– Мои родители.

– Живы или мертвы?

– Живы.

Пенелопа кивнула. Больше он не сказал ничего.

Они свернули налево, на следующую улицу, затем снова налево, пока не выехали на Монтичелло.

– Допустим, мы получим откуда-нибудь помощь, допустим, позовем полицию, или Национальную гвардию, или кого угодно, но что они смогут сделать? – спросил Кевин. – Как смогут остановить все это?

Пенелопа покачала головой.

– Не знаю.

– Может быть, вообще ничего нельзя сделать. Может быть, они…

– Черт возьми, мы с тобой всего лишь школьники, хотя и выпускники! Откуда нам знать, как справиться со всем этим? Это их работа. Они будут знать, что делать. Что-нибудь придумают.

– Я не… я только не хочу, чтобы что-то случилось с моими родителями, – с трудом выдавил Кевин.

– Я знаю, – мягко ответила Пенелопа.

– Да, они пьяные, и сумасшедшие, и все такое. Но я не хочу, чтобы полиция их убивала.

– Я понимаю тебя и то, что ты чувствуешь.

Конечно, она знала. Ей ли не знать. Она сама была точно в таком же положении. Да нет же, хуже. Много хуже. Ее матери – ее матери, – они не только вовлечены во все это, но и являются причиной всего этого кошмара. Если кого-то и надо убить, расстрелять, разбомбить, так это их.

Пенелопе должно быть гораздо тяжелее, чем ему.

– Извини, – сказал он.

Она попыталась улыбнуться.

– Тебе не за что извиняться.

Улица Монтичелло перешла в шоссе, и Пенелопа повела машину на юг. Шоссе оказалось в лучшем состоянии, чем улицы, груды мусора и осколков находились на большем расстоянии друг от друга, и она решила, что можно увеличить скорость до 60 миль в час.

Их никто не обогнал, и ни единой машины не попалось навстречу. Кевин счел это ненормальным. Всего за одну ночь долина, казалось, опустела, нормальные люди покинули ее, остались только жертвы погромов и их насильники, а между ними метались он и Пенелопа.

Шоссе огибало небольшой холм; Пенелопа выехала из-за поворота и резко затормозила. Машину занесло, и, прежде чем остановиться, она несколько раз меняла направление. Шоссе перед ними было заблокировано – огромный завал, состоящий из нагроможденных друг на друга легковых машин, разбитых, опрокинутых грузовиков и… горящих тел.

Кевин, которого во время этих маневров бросило к лобовому стеклу, так и остался в этом положении, прилипнув к нему в немом ужасе. Тела, растерзанные во время безумств прошлой ночи, были расчленены: руки, ноги, головы, торсы. Горело пять костров, и вокруг них танцевали голые насильники, все с одинаково неподвижными взглядами на восторженных лицах.

Кто-то постучал в стекло Пенелопы, и она вскрикнула.

Кевин немедленно очнулся от ее крика. В окно смотрела пожилая женщина с измазанным кровью лицом, кажется, у нее было что-то поранено. Она по-идиотски засмеялась, а затем, глубоко вдохнув тяжелый, пахнущий тлением дым, произнесла:

– Ноуз хит! Контакт хай![32]

– Поворачиваем! – тихо проговорил Кевин. – Надо убираться отсюда, пока остальные не заметили.

Пенелопа кивнула и дала задний ход. Когда они отъехали на несколько метров, старуха принялась вопить, показывая на них, и из ближайшего круга, от костра, где тлели отрезанные человеческие ноги, вырвались несколько голых погромщиков и пустились в погоню за машиной.

Сердце Кевина бешено колотилось, он смотрел на преследующих их мужчин и женщин. Они бежали неестественно быстро – груди тряслись, возбужденные члены ударялись о ноги. Тупое выражение их лиц сменилось мрачной сосредоточенностью, и ему вдруг показалось, что их сейчас настигнут. Выволокут из машины, и разорвут на части, и каждую часть бросят в соответствующий костер, а пьяные погромщики будут танцевать вокруг.

Разворачиваясь, Пенелопа ударила по тормозам, вывернула руль, и они быстро помчались по шоссе в обратном направлении, оставив преследователей в темной дымке позади.

Кевин закашлялся. Дым от костров из человеческих тел проник в машину. Его тошнило. Он зажал ноздри, пытаясь дышать только ртом, но все время чувствовал в горле этот жуткий смрад и начал задыхаться.

Пенелопа потянулась и включила кондиционер.

– Боже мой, как это все ужасно, – сказала она.

Но Кевин заметил, что она чувствовала себя лучше, чем он, казалось, это зловоние на нее не действовало вовсе.

Он вобрал в себя прохладный отфильтрованный воздух, и тошнота прошла.

Машина замедлила ход, только когда они достигли того места, откуда выехали на шоссе.

– Что теперь? – спросила Пенелопа.

– Не знаю, – ответил он. – Может, нам попытаться поехать на север, но я могу спорить, что оба выезда из долины заблокированы.

– Значит, мы в ловушке? И выбраться отсюда не можем?

– А как насчет других дорог? – предложил Кевин. – Может, попробовать проскочить через Лесную долину и потом вкруговую до Валлехо? Или через Карнерос до Сономы?

– Мы можем попытаться, – сказала она. – Но в любом случае зря тратить время нам не следует.

– Ну а если там ничего не получится, что тогда?

Она пожала плечами.

– Пойдем пешком? Не знаю. Решим что-нибудь, когда дойдет дело.

Они оба оказались правы. С другой стороны, сразу же у Калистоги, шоссе перегораживала еще одна огромная свалка машин. Обе дороги на Соному и другие объездные пути, по которым они пытались проехать, были превращены в строго охраняемые посты.

– Эти люди ненормальные, это несомненно, – сказал Кевин после того, как они чудом избежали засады по дороге на озеро Берриесса, – но организованы они хорошо.

– Это Дион, – отозвалась Пенелопа. – Он не хочет, чтобы я уезжала.

На затылке у Кевина волосы стали дыбом.

После этого, направляясь снова к шоссе, они надолго замолкли и лишь внимательно высматривали по сторонам преследователей. «Интересно, как сейчас выглядит Дион? – подумал Кевин. – И вспомнит ли о наших прежних отношениях? Отпустит ли, сохраняя память о прежнем, если нас поймают? Или для него все это сейчас уже давно забытая история? И самое главное, исчез ли Дион полностью, окончательно переродившись в этого… Диониса, или все же нет?

Как это по-дурацки звучит: бог.

Демон, это еще можно понять. Дух старого убийцы. Но мифический бог? Это ужасно нелепо».

Но все было именно так. Он это знал.

Они снова выехали на шоссе, и Пенелопа остановилась у обочины. Выключила зажигание, упала головой на руль и заплакала.

– Эй, – с трудом проговорил Кевин. – Не плачь.

Она начала всхлипывать еще сильнее. Он оставался некоторое время без движения, не решаясь что-нибудь предпринять, затем придвинулся ближе и положил ей на плечо руку.

– Перестань, все будет в порядке.

Пенелопа выпрямилась, откинула с лица волосы и вытерла глаза.

– Извини. Это только… Это невыносимо. Мы ведь уже попробовали все дороги, нигде нет выхода. Мы в клетке и не можем вырваться на волю.

Он медленно отодвинулся.

– Хочешь, я поведу машину некоторое время?

Она кивнула, глубоко вздохнув.

– Ага.

– О'кей. – Он посмотрел назад, вперед, по сторонам, убеждаясь, что никого рядом нет, затем открыл дверь со своей стороны, обежал машину и сел в кресло водителя, а Пенелопа скользнула на его место.

– Я вспомнил, ведь есть еще дороги, – сказал он, закрывая дверь.

– Ты думаешь, из этого будет какой-то толк?

– Нет, но я хочу довести дело до конца.

Она засмеялась, вытирая с глаз слезы. Он включил зажигание и отъехал.

Дорога, петляющая между холмами, что вела через Олений парк к Энгвину, была перекрыта почти у самого начала группой человек в пятьдесят, которые занимались чем-то похожим на уродливое импровизированное родео. Они по очереди садились верхом на животных, издали напоминающих дойных коров. Чтобы заставить животных двигаться, применялись разбитые винные бутылки.

– А что, если попробовать через них проскочить? – предложил Кевин.

Пенелопа собралась ответить, но слова застряли у нее в горле. Девушка страшно побледнела.

Вначале Кевин подумал, что у нее начинается сердечный приступ или эпилептический припадок. Затем услышал звук. Вернее, голос. И по тембру, и по громкости он напоминал громовой раскат. Слов различить он не мог, только звук. Кевин проследил за взглядом Пенелопы, устремленным к вершине горы слева. По склону, стремительно шагая, двигался гигантский человек, высокий, как рекламный щит. Он был голый, его покрытая волосами кожа была измазана кровью и вином, а под мышкой он держал тушу козла. На лице застыла гримаса неестественной радости, однако черты лица его были знакомы.

– Это Дион, – прошептала Пенелопа. – Дионис.

– Ничего себе картинка, – выдохнул Кевин. – В каком же мы с тобой дерьме завязли.

Гору сзади него начала заполнять людская волна. Его фанаты следовали за ним. Некоторые оступались, падали под ноги другим, срывались с крутых склонов, но помощи им никто не оказывал, поток продолжал двигаться, перекатываясь через тех, кому не повезло.

Кевин включил заднюю передачу и медленно поехал, не желая привлекать внимание к машине. От обычных преследователей они еще могли уйти, но как спастись от Диониса?

Он схватит их еще до того, как они доберутся до шоссе.

Во рту у Кевина пересохло, руки не дрожали только потому, что он крепко вцепился в руль. Он уже и так достаточно натерпелся страху и даже не мог вообразить, есть ли что-нибудь страшнее, чем то, что было прошлой ночью на Эш-стрит. Но к такой встрече подготовлен не был. Умом, конечно, Кевин понимал, чего можно ожидать. Пенелопа довольно подробно описала метаморфозу, происшедшую с Дионом, и он представлял, как это должно жутко выглядеть, знал, кем стал Дион, но того абсолютного ужаса, охватившего его сейчас, выразить словами было невозможно. Существо, спускающееся по горному склону, на человека похоже не было, но и на чудовищного монстра из кино тоже. Оно не было похоже ни на одну из страшилок, какие Кевин когда-либо видел или читал. Нет, ему такое никогда даже и не снилось, он и помыслить не мог о чем-нибудь подобном. В этой фигуре чувствовалась осязаемая мощь, сила, которая ощущалась так ясно, что была почти видимой, и эта мощь Диониса искажала восприятие окружающего у Кевина. Все это заставляло его не только переживать страх, но и сбивало с толку.

Дионис достиг подножия горы, поднял козла, оторвал ему голову и бросил ее своим фанатам, а сам припал к струе, хлынувшей из шеи животного. Затем он вскрикнул, и крик радости прокатился по горам, как гул приближающегося землетрясения. Тут Кевин вспомнил, что надо ехать, вдавил педаль газа почти до отказа и резко подал назад.

Проскочив лужу грязи, он переключил скорость и резко повернул к шоссе.

– Он идет?

Пенелопа покачала головой.

– Господи. – Кевин посмотрел в зеркало заднего вида и ничего не увидел, кроме деревьев. – Господи, – повторил он.

Пенелопа молчала. Выехав на шоссе, он направил машину назад, в Напу. Препятствия на дороге к этому времени были ему уже хорошо знакомы, и он их быстро и уверенно объезжал, легко избегая ударов о разного рода обломки.

– У нас скоро кончится горючее. Я не знаю, где можно будет достать еще. Я даже не знаю, работают ли какие-нибудь бензоколонки.

Пенелопа ничего не ответила.

– Я и не представлял, что он такой ужасный. – Голос Кевина был мягче, чем он хотел, и слегка дрожал. – Не знаю, что мы способны противопоставить этому…

– Ничего, – безрадостно отозвалась Пенелопа.

– Я думаю, не позже чем сегодня вечером нам нужно выработать какой-то план. Сегодня нам встретилось немало людей, правда? Не думаю, что они куда-нибудь подевались. Могу поспорить, они сейчас спят. И скорее всего к ночи опять выйдут. Все. Нам нужно отыскать какую-нибудь нору и затаиться. И обязательно найти оружие. Я знаю оружейный магазин на улице Линкольна. Попробуем там.

Оружейный магазин «Стволы Напы» был занят. Даже с улицы можно было видеть тени, мельтешащие за зарешеченными окнами. Перед зданием находились человек десять – пятнадцать. Они сидели на бордюре тротуара в ряд, одетые в лохмотья, импровизированные под тоги, и были вооружены сверх всякой меры.

– Забудем об этом, – сказал Кевин, поймав взгляд Пенелопы, когда они проносились мимо магазина. – Придется обойтись тем, что у нас есть.

Пенелопа наклонилась вперед.

– Ты хочешь возвратиться обратно в школу?

Он покачал головой.

– Там слишком легко попасть в ловушку. Я думаю, мы должны поехать в… – Он подумал с секунду. – К туристским домикам в Кумбсвилл. «Укромный уголок», знаешь такой?

– В этот занюханный отель?

– Там, в этих домиках, легче защищаться. Нам надо добыть что только можно. Давай заедем в «Большой спортивный магазин». Если захотим, можем пошарить и в домах. – Он показал на часы на приборной доске машины. – Если они показывают правильно, то уже третий час. Необходимо успеть до темноты запастись пищей и всем остальным.

Он думал, что его голос звучит спокойно и уверенно, но слово «темнота» возродило в памяти образы прошлой ночи, и внутри у Кевина все затрепетало. В том, что у него хватит сил выдержать еще одну такую ночь, как на Эш-стрит, он сильно сомневался.

– Ты прав, – сказала Пенелопа, и в ее голосе чувствовалась твердость, которая у него, к сожалению, отсутствовала. – Давай сделаем запасы и расположимся на ночь.

Ее уверенность подбодрила Кевина.

– Давай поменяемся. Ты садись за руль, а я отправлюсь на охоту. Жди.

– Зачем мне сидеть здесь в машине? Я могу помогать тебе.

– Я не…

– …хочу, чтобы ты рисковала? Да? А я не хочу, чтобы рисковал ты.

Кевин засмеялся.

– Ладно.

В четыре тридцать они довольно благополучно устроились в домике номер 12 «Укромного уголка». Найти что-нибудь из огнестрельного оружия им так и не удалось, но Кевин отыскал несколько бейсбольных бит, а из магазина кухонных принадлежностей они прихватили еще несколько больших ножей для резки мяса. Пол в домике был весь уставлен различными банками с аэрозолями и фонариками, которые они нашли в магазине. Молотки и отвертки из школьной кладовой остались в машине.

Пенелопа села на широченную кровать и стала наблюдать, как Кевин заканчивает прибивать к окнам ставни. Она уже помогла ему поставить на дверь еще один запор.

Телефона в комнате не было, но электричество, как и водопровод, работало. Фанаты Диониса все-таки учли не все. Во всяком случае, отключить все удобства не догадались. Даже телевизор, и тот работал.

Поскольку пульта дистанционного управления нигде видно не было, чтобы переключить каналы, ей пришлось встать и пересечь комнату. Она медленно переходила от станции к станции и остановилась только тогда, когда увидела знакомую заставку в виде якоря. Это была программа Си-би-эс из Сан-Франциско.

Она внимательно просмотрела весь блок новостей, ожидая услышать, что губернатор приказал послать сюда войска, что в настоящее время для нормализации ситуации в долине Налы мобилизованы все силы, но о Напе в новостях вообще упомянуто не было.

Разве такое возможно?

Пенелопа совсем упала духом. Они с Кевином планировали поднять тревогу, сообщить властям, но она не думала, что они единственные, кто собирается это сделать. Можно было предположить, что те, кому удалось проскочить заслон, сообщили, что здесь происходит. И что же, никто из живущих в городах поблизости так и не попытался установить контакт с долиной? Родственники, друзья, деловые партнеры? А как насчет торговцев винами? А туристы, которые каждый день прибывали в Напу? Неужели там никто ничего не знает?

Видимо, нет.

А может быть, они все убиты?

Она попыталась об этом не думать.

Может быть, фанаты Диониса уже захватили весь штат?

Но это просто физически невозможно.

По крайней мере еще не сейчас.

Кевин присел на кровать рядом с ней.

– Ничего, а?

Она покачала головой.

– Может, что-нибудь будет в последних новостях?

– Возможно, – произнесла она с сомнением.

Кевин посмотрел в окно. Проследив за его взглядом, в щели между ставнями она увидела кусочек заката. Он встал, включил свет, опустил жалюзи и остановился у кровати.

– Сегодня у нас будет длинная ночь.

Пенелопа кивнула.

– Если мы ее переживем.

Он сел рядом, и они молча стали смотреть телевизор.

Глава 5

Полицейский Мак-Комбер насиловал труп дочки шефа. Закончив наконец, он отвалился в сторону и перевернул ее. Затем утер пот со лба, потянулся за бутылкой, которая стояла рядом, и прикончил содержимое. Он был болен, измотан, возбужден, но именно так он и хотел себя сейчас чувствовать.

Черт побери, он чувствовал себя прекрасно.

Свобода.

Вот что принес ему новый бог. Свободу.

Вот куда он полз все эти годы, хотя и не догадывался. Как полицейский, он должен был поддерживать закон, вселять в людей уверенность, что все идет по правилам, заставлять их соблюдать эти правила, но на самом деле вся эта чепуха его никогда не интересовала. Он пошел сюда, чтобы подняться выше всех этих законов, чтобы не следовать всем этим правилам. Превышение скорости? Подумаешь! Он всегда ездил с любой скоростью. Но если другие пытались делать то же, он выдавал им квитанции. Измордовать кого-то, если есть такое желание? Он – всегда пожалуйста, но других за такие дела он арестовывал.

Но все равно это была не настоящая свобода, а только ее привкус, только проба. Все это только дразнило его аппетит.

А вот это – свобода.

Мак-Комбер потянулся и коснулся холодной груди дочки шефа. Сжал сосок.

Он боялся прихода бога, даже терял силы от страха. Одно только утешение было – вино. Его приход был всем чем угодно, только не ужасом. На самом деле это было самое радостное событие в жизни Мак-Комбера, и чувство освобождения, которое он ощутил, когда сигнал о возрождении бога распространился по всей долине, оказалось сильнее, чище и реальнее, чем что-либо из того, что ему приходилось прежде испытывать.

В этот момент он сам родился заново.

Мак-Комбер схватил дочку шефа за руку и повернул. Затем посмотрел на Гудриджа.

– Будешь следующим?

Шеф покачал пьяной головой и уронил лицо на стол.

Мак-Комбер засмеялся, его смех усилился, когда он увидел кровь, струящуюся из разбитого носа шефа. Она растеклась по столу, заливая бумаги. Уже не нужные никому бумаги. Он швырнул бутылку о стену. Очень было приятно услышать звон. Затем кивнул одному из новобранцев, стоящих в очереди у окна.

– Следующий.

Глава 6

Утром их разбудили звуки пистолетных выстрелов.

Пенелопа вздрогнула, не понимая, почему она спит одетая, в такой странной постели. Затем в памяти мгновенно всплыли последние сорок восемь часов. В полумраке комнаты она попыталась отыскать глазами Кевина. Он скорчился под подоконником и выглядывал в оконную щелку.

Девушка на цыпочках перебежала комнату и присела рядом с ним.

– Что это?

Он покачал головой и приложил палец к губам.

У него на коленях она увидела бейсбольную биту.

Какой он все-таки отважный. Боится, это видно, но все равно готов вступить в бой. По всему ее телу пробежал трепет.

«Может быть, мне следует его вознаградить? Отдаться ему прямо сейчас, здесь, – мелькнула мысль. – Нет! О чем это, черт возьми, я думаю?» – вздохнула она.

Кровь.

Слегка приподнявшись, Пенелопа заглянула в щель между досками. Снаружи, посредине баскетбольной площадки, стоял молодой парень из сельхозрабочих-мигрантов. Его окружала группа женщин с пистолетами, одетых в пестрые лохмотья. Они передавали по кругу бутылку и по очереди стреляли ему под ноги, заставляя танцевать. Было видно, что теперь от его ног почти ничего не осталось, а они все палили. Он нелепо подпрыгивал, и казалось, что он вертится в какой-то жуткой кровавой пляске. Женщины выкрикивали названия различных танцев и громко смеялись.

– Пригнись! – прошептал Кевин и схватил Пенелопу за плечо, пригибая к полу. – Не прикасайся к доскам. Слышишь? Ни в коем случае! Они увидят тебя моментально!

Она кивнула и снова подняла голову. Рабочий упал на колени, а женщины пришли от этого в еще больший экстаз и еще сильнее начали стрелять, отплясывать и вопить. Насилие, видимо, усиливало их опьянение еще больше, чем алкоголь. Но самое страшное было не в этом, а в том, что Пенелопа точно представляла, что они сейчас ощущают.

Она села на пол, спиной к окну. Смотреть больше сил не было.

Сегодня она проснулась среди ночи. Ее мучила жуткая жажда. Хотелось вина. Жутко, до умопомрачения. А кроме того, ноздри ее раздувались, ощущая запах свежей крови. Вместо этого она выпила воды и заставила себя снова уснуть. «Запах крови скорее всего идет из ванной комнаты, – подумала она. – У женщины, которая останавливалась здесь до нас, наверное, была менструация».

«Но как же я могу в таком случае ощущать ее запах?»

Мои ощущения обострились.

Эта была пугающая мысль, и она отбросила ее прочь.

Чем сейчас занимаются матери?

Вернее, мать и тетки.

Единственно полезное, что ей удалось узнать за последнее время, это то, что она наконец получила подтверждение своей догадке – мать Фелиция ее биологическая мать, ее настоящая мать. Несмотря на все, что случилось, Пенелопе это было приятно. В последний раз, когда она видела свою мать, та была в ужасном состоянии – совершенно голая, измазанная кровью, – но у девушки все еще сохранялось такое чувство, что после того, как это кончится (а оно должно кончиться, а как же иначе) – после того, как все остальные ее матери умрут, – они с Фелицией заживут вместе, и все пойдет по-другому. Лучше, чем прежде. У них образуется настоящая семья, крепкая, нормальная, и какие бы трудности им потом ни встретились, какие бы проблемы ни возникли, это будут нормальные трудности, нормальные проблемы.

Снаружи раздался выстрел, короткий вскрик, а затем дикий хохот.

Пенелопа повернулась к Кевину.

– Они убили его, – прошептала она. – Выстрелили ему в голову.

Она закрыла глаза, чувствуя тошноту. Перед глазами возникли окровавленные ноги этого несчастного, он беспомощно сучил ими, пытаясь танцевать на асфальте.

– Они уходят. – Некоторое время Кевин еще оставался, скорчившись, у окна, затем выпрямился и глубоко вздохнул: – Вот сволочи.

– Что бы мы стали делать, если бы они пришли сюда? – спросила Пенелопа все еще шепотом.

Кевин покачал головой.

– Нам оставалось только молиться.

Через полчаса они уже умылись, причесались и позавтракали тем, что у них было. Кевин постоянно следил в окно за ситуацией снаружи, но женщины не возвращались, и никого поблизости не было, если не считать трупа сельхозрабочего.

Пенелопа заставила себя улыбнуться.

– Ну так что же мы сегодня будем делать? Устроим пикник? Пройдемся по магазинам?

– Может быть, снова попробуем как-то отсюда выбраться? – предложил Кевин. – Из этой чертовой долины.

– Мы уже пытались, – сказала она. – Ничего не получилось.

– Но мы не можем просто сидеть здесь и ждать и… и уповать на то, что кто-то придет и спасет нас.

– Мы можем поискать кого-нибудь.

Кевин фыркнул.

– Поискать, конечно, это хорошо. Но кого? – Он помолчал некоторое время, обдумывая, затем его лицо осветил проблеск надежды. Он повернулся к Пенелопе. – Мистер Холбрук. Он должен знать все о таких вещах. Давай найдем его и посмотрим, может ли он нам помочь. Его адрес, наверное, есть в телефонной книге.

Пенелопа молча смотрела на него.

– Он много знает о греческой мифологии, – продолжил Кевин. – Возможно, он что-нибудь придумает, как отсюда выбраться.

Она покачала головой.

– Я не хочу его видеть. Он мне не нравится. Противный какой-то.

– При чем тут противный? Разве ты не понимаешь, что у нас нет выбора? И он не противнее остальных, которых мы с тобой видели.

– Если он еще здесь, – заметила она. – Не исключено, что он стал одним из них. Или уже мертв.

Кевина это предположение не смутило. Он выглядел воодушевленным.

– Мы сейчас обождем еще немного, чтобы удостовериться, что снаружи никого нет, а затем сядем в машину и уедем. – Он открыл ящик стола и достал телефонную книгу. – Собирай вещи. Надо быть готовыми отвалить в любую минуту.

Пенелопа намеревалась поспорить, но затем молча кивнула. Она прошла в ванную комнату и стала наливать воду в пустые бутылки. Наполнив вторую, она остановилась и посмотрела на себя в зеркало, висящее над раковиной.

Холбрук.

Все кажется логично, но мысль о том, что сейчас они поедут искать учителя, вызывала у нее непонятное чувство тревоги. Эта идея ей очень не нравилась. Ей хотелось быть такой же оптимисткой, как и Кевин, но ничего не получалось. Она пыталась убедить себя, что это глупо, что для спасения надо использовать любую возможность, но почему-то все равно встречаться с учителем мифологии мистером Холбруком боялась.

Она смотрела на себя в зеркало испуганными глазами.

Пенелопа отвернулась, взяла еще одну бутылку и начала ее наполнять.

Выйдя на улицу, оба почувствовали совсем иную эмоциональную атмосферу. В воздухе витало что-то зловещее. Это было неопределенное ощущение вполне осязаемого чьего-то присутствия, и дело было не только в том, что сейчас она воспринимала все слишком обостренно. Она одновременно испытывала и нервозность, и волнение, и тревогу. Внутри нее все бушевало, исступленно кричало, стремясь вырваться наружу, и ей потребовалось огромное мужество, чтобы противостоять воздействию необъяснимых внешних сил. Людей нигде видно не было, но сознание того, что никаких правил поведения больше не существует, что все ограничения сняты, что все разрешено, все возможно, держало их в постоянном напряжении. Она видела это по лицу Кевина и сама переживала это.

Над их головами пролетел с востока на запад, к океану, большой реактивный аэробус. Очень странно было сознавать, что все случившееся здесь, все, что здесь происходит сейчас, людям в самолете неизвестно. Долина Напы промелькнула под ними в течение двух секунд. Они только успели моргнуть, и долина исчезла. Пока Пенелопа с Кевином предпринимают отчаянные попытки спастись из этого ада, в который превратилась Напа, люди там, наверху, в комфортабельном салоне с кондиционированным воздухом, устраиваются поудобнее в своих креслах посмотреть какой-нибудь фильм по видео, а стюардессы подают им бесплатные напитки.

Интересно, как далеко все это распространилось? И сколько пройдет времени, пока оно захватит Соному? Валлехо? Сан-Франциско?

Ей не хотелось об этом думать.

Они загрузили свои пожитки в багажник машины, затем сели сами. Кевин – за руль.

Он взглянул на страницу, которую вырвал из телефонной книги.

– Палмер, – сказал он. – Это означает, что нам придется проехать через центр. – Он повернулся к Пенелопе. – Не беспокойся. Мы это сделаем.

Пенелопа посмотрела через заднее стекло автомобиля на окровавленное тело бедного сельхозрабочего.

– Я надеюсь.

Он завел машину и выехал на дорогу.

– Я надеюсь, что он жив и не превратился в одного из них.

Глава 7

Дом Холбрука ничем особенным не отличался, его даже трудно было бы описать. Строение довольно невзрачное. Правда, на этой улице все дома были такими.

Кевин глазам своим не верил, но это было так. Черт возьми, дом Холбрука еще более дерьмовый, чем его собственный. Он вспомнил о красноречивых лекциях Холбрука перед классом, о проставлении оценок, о наказаниях, и было трудно связать этот откровенно невыдающийся дом с такой уважаемой личностью, какой казался учитель мифологии мистер Холбрук.

Кевин поставил машину у тротуара перед домом и вылез, оставив двигатель работающим, не забыв захватить при этом одну из своих отверток, которые торчали в кармашке на дверце машины.

– Порядок тот же, – объяснил он Пенелопе. – Будь готова рвать когти. Я пойду и проверю. Если что-то будет не так, быстро вернусь назад. Надеюсь, задницы свои спасти мы успеем.

Пенелопа улыбнулась.

– Я вижу, на этот раз ты не хочешь, чтобы я уехала без тебя.

– Черт побери, конечно, нет, – воскликнул он. – Тогда я, наверное, просто слегка спятил.

– Боюсь, не только ты один.

Они оба засмеялись.

– Отлично, – сказал Кевин. – Я…

– Не стойте на улице, ребята. Не надо этого делать. Заходите.

Кевин вскинул голову и увидел Холбрука, стоящего у распахнутых дверей своего дома с дробовиком в руках.

– Давайте же, валите сюда! Скорее! – прохрипел учитель.

Пенелопа в панике посмотрела на Кевина.

– Пошли! Он уже все равно тебя увидел.

Она открыла дверь, вылезла из машины, и они быстро зашагали через газон к Холбруку. Кевин продолжал крепко сжимать в руке отвертку… так, на всякий случай. Холбрук явно боится, он их узнал, а все это свидетельствует о том, что он, наверное, в порядке, но все равно рисковать они не имеют права.

Учитель приложил приклад ружья к плечу, и сердце Кевина ушло в пятки – ловушка! Эта скотина собирается их расстрелять! Но все равно он нашел в себе силы, подойдя к веранде, поднять отвертку.

– Неужели и вы напились, учитель?

Холбрук опустил ружье и грустно улыбнулся:

– Ну что ж, это и есть ответ на мой вопрос. Думаю, теперь все в порядке. – Он посторонился, держа дверь открытой. – Заходите. Быстро.

Пенелопа поднялась по ступенькам и прошла мимо него в дом. Кевин двинулся тоже, но затем, вспомнив, что мотор автомобиля не заглушен, повернулся и побежал назад.

– Эй! – позвал Холбрук. – В чем дело?

– Машина! – крикнул Кевин, не оборачиваясь. Он подбежал к машине, открыл дверь, метнулся на сиденье, выключил зажигание и вытащил ключ. Закрыв за собой дверь, поспешил обратно, где стоял нахмурившийся Холбрук.

Когда Кевин с ним поравнялся, учитель схватил его за руку.

– Зачем ты это сделал? Ведь тебя могли убить.

Кевин вырвал руку.

– На улице никого не было. А машина с работающим двигателем – как красная тряпка для этих психопатов. А кроме того, я не хочу, чтобы нашу машину угнали. – Он посмотрел в глаза Холбруку. – Она нам еще пригодится.

– Входи.

Пенелопа стояла в гостиной, нерешительно осматриваясь по сторонам. Холбрук закрыл дверь, запер ее и задвинул еще на несколько засовов. Кевин пожалел, что Пенелопа не захватила с собой никакого оружия, когда вылезала из машины.

Холбрук положил ружье и прислонился к стене рядом с дверью. Затем повернулся к Пенелопе.

– Женщины Аданем возродили Диониса, не так ли?

Ошеломленный, Кевин уставился на него.

– Как вы… – начал он.

– Они менады.

– Я это знаю, – сказал Кевин. – Но как узнали об этом вы?

Холбрук не обратил на этот вопрос никакого внимания.

– Ты помогала им в этом? – спросил он Пенелопу.

Она отвернулась к Кевину, не отвечая.

– Давай же, – сказал Холбрук. – Я хочу кое-что показать вам обоим. – Он прошел мимо них в небольшой коридорчик позади гостиной, открыл рядом с ванной комнатой что-то похожее на дверцу стенного шкафа и вытащил узкий атташе-кейс. – Пойдемте со мной вниз.

Кевин последовал за учителем, Пенелопа за ним. Он поймал ее взгляд и увидел в нем тревогу. У него у самого было полно всяких нехороших предчувствий по поводу встречи с Холбруком, но тем не менее он без колебаний начал спускаться за учителем по узкой лестнице.

Он привел их в большую комнату, по площади примерно равную половине помещений наверху.

– Вот это да, – проговорил Кевин, оглядываясь. Весь подвал был наполнен старинными вещицами и фотографиями фризов, размером с плакат. Рядом с изображениями греческих развалин и исторических памятников были приколоты графики, таблицы и чертежи. И везде навалены кучи книг и бумаг. У дальней стены находилось нечто, выглядевшее как макет греческой усыпальницы. Она была сработана грубо, по-любительски, ее пилястры были сделаны из серого папье-маше и, кажется, не были закончены.

Холбрук прошел к столу, на котором стоял компьютер. По обе стороны от него громоздились внушительные кипы тетрадей. Он достал одну из тетрадей из-под бумаг, покрывающих стол, выудил ручку, открыл тетрадь на чистой странице, а затем повернулся к Пенелопе.

– Это ведь Дион, не так ли? Дион Семел.

Она кивнула.

– Расскажи мне все, что знаешь, с самого начала, объясни, как это случилось.

Она рассказала.

Кевин слышал это раньше, но во второй раз история показалась ему еще более невероятной и ужасной. Холбрук слушал молча, очень внимательно, временами что-то лихорадочно записывая в тетрадь.

– Очаровательно. – Пенелопа закончила, но учитель все еще продолжал писать. – Значит, боги притаились в генах и хромосомах. То есть в ДНК. – Он покачал головой и улыбнулся каким-то своим мыслям. – Это не что иное, как основы теории Юнга об универсальном архетипе и коллективном сознании. Может быть, именно эта концепция, что Бог находится в нас самих, начала…

– Господи, – прервал его Кевин, – кругом люди умирают сотнями. Мы не можем себе позволить роскошь сидеть здесь и играть в эти маленькие интеллектуальные игры.

– На эти маленькие, как ты их называешь, интеллектуальные игры сейчас вся надежда. – Холб-рук снова повернулся к Пенелопе. – Тебе не удалось запомнить, что они декламировали, когда обмазывали Диона кровью?

Она покачала головой.

– Ни слова.

– Это очень плохо. Если бы ты уловила хоть что-нибудь, нам бы, вероятно, удалось повернуть процесс в обратную сторону. Но поскольку это так… – Его голос осекся.

– А убить его можно? – спросил Кевин.

Пенелопа посмотрела на Кевина.

– Убить? – произнесла она, повысив голос.

Кевин посмотрел в сторону, избегая встречаться с ней взглядом.

– Так можно или нельзя?

Учитель медленно кивнул:

– Я полагаю, да. Правда, на сто процентов в этом не уверен. Думаю, что мы должны быть благодарны судьбе, что первый бог, который возродился, это бог из плоти и крови. Это существенно повышает наши шансы. Ведь Дионис – сезонный бог. Подобно другим богам сельскохозяйственных культур, он живет, подчиняясь смене времен года. Он пробуждается с первым цветением винограда, а потом, как и виноград, вянет, сохнет и, наконец, умирает. А в следующий сезон возрождается опять.

– В таком случае он должен умереть очень скоро, – сказал Кевин. – В этом году сезон, можно сказать, уже закончился. – Он глянул на Пенелопу, ища подтверждения, но она на него не смотрела.

– Может быть, нет.

Холбрук прошел в противоположный конец подвала, где между двумя внушительными стопками книг стоял стакан от напитка «Макдоналдса», наполненный наполовину водой, в которой стояла веточка. Он принес стакан и показал на зеленый отросток сбоку коричневой веточки:

– Посмотрите сюда. Что вы видите?

Кевин пожал плечами:

– Почку?

– Правильно. Это виноград винных сортов. Он цветет. Сейчас, поздней осенью. Знаешь, что это означает?

Кевин покачал головой.

– То, что в результате возрождения Диониса изменились циклы. – Он поставил стакан на стол. – Я не имею представления, насколько широко распространился этот феномен, существует ли он только здесь, в этой долине, или уже повсюду, но винограду полагается сейчас вянуть и возрождаться весной. – Он остановился, вперился на некоторое время невидящим взглядом в пространство, а затем снова принялся что-то писать в тетради. – Надо же, никогда не думал об этом раньше. Дионис и Шива.

– Что?

– Шива – индийский бог разрушения и возрождения. У Шивы с Дионисом есть много общего. Может быть, это один и тот же бог, только имена у него разные.

– Да кому это нужно? – сказал Кевин. – Ведь мы пришли к вам за помощью.

Пенелопа откашлялась. Когда она заговорила, ее голос звучал тише, чем прежде.

– А каким способом он умирает? – спросила она.

Холбрук посмотрел на нее.

– Он бывает разорван на части.

– О Боже!

– А возможно ли как-нибудь ускорить течение сезона? – предположил Кевин. – И раз он умрет, может быть, его фанаты…

– Как ты можешь так об этом говорить? – взорвалась Пенелопа. – Ведь это же Дион. Твой друг.

– Это не Дион, – ответил Кевин. – Дион мертв.

– Нет, он не умер. Он сидит в нем. И пытается выбраться.

Кевин покачал головой, смиряясь.

– К тому же это, наверное, не имеет никакого значения. Даже если мы его убьем, в следующем сезоне он все равно возродится.

– Но ведь он умрет. Вот что главное. Дионис, возможно, и возродится, но Дион нет. Если мы убьем его сейчас, мы убьем Диона.

Холбрук закрыл свою тетрадь.

– Вы правы. Вы оба правы. Диониса, как, впрочем, и всякого бога, убить вообще невозможно. Это можно проделать только с формой, в которую он облечен. В данном случае с телом Диона. Но если в течение тысячелетий он пребывал в спячке, то, видимо, его можно снова погрузить в это состояние.

– Как? – спросил Кевин.

– Пока не знаю. Но все эти столетия Дионис пребывал как бы в оболочке семени, которое ожидало пересадки в благодатную почву. И этой почвой оказался Дион. Если мы уничтожим эту оболочку, пройдут, возможно, века, прежде чем снова найдется подходящая форма.

Кевин сделал глубокий вздох. Он ощутил дрожь в руках и, чтобы успокоиться, сунул их в карманы джинсов.

– А как насчет Бога? Нашего Бога? Чем Он сейчас занимается? Почему Он ничего не предпринимает? Мы что, все время поклонялись неправильному Богу? Мы что, Его просто выдумали?

Мистер Холбрук покачал головой.

– Нет, друг мой. Бог существует. По крайней мере я считаю, что Он существует. Но я также считаю, что мы не можем и не должны рассчитывать на Его помощь. Он никогда не вмешивался в войны, не предотвращал естественные катастрофы. Он не останавливал также и распространение разного рода болезней. Это все наши проблемы. И я думаю, что здесь то же самое. Вот ведь как получается – мы привыкли считать Диониса и всех остальных античных идолов «богами», и, наверное, для нас они действительно таковыми и являются. Но я не думаю, что они боги в подлинном смысле этого слова. И не думаю, что они всемогущи. Даже мифы, – а единственное, на что мы можем опираться, так это на них, – говорят нам, что это не так. Я думаю, эти существа наделены гораздо большей мощью, чем люди, но вряд ли их сила может быть соизмерима с силой подлинного Бога… хм, нашего Бога.

– Значит, они вроде демонов? Монстры?

– Да.

В первый раз с тех пор как они спустились в подвал, все замолчали. Холбрук положил тетрадь на стол. Кевин смотрел на него и думал: «А Пенелопа была права. В этом Холбруке есть что-то жутковатое, что-то таинственное и неопределенное». И хотя Кевин не сомневался, что учитель целиком на их стороне, что он не такой, как они, все равно общаться с ним было как-то неприятно. Ему хотелось, чтобы на его месте был кто-нибудь другой. Из взрослых, но другой. И вообще ему много чего хотелось. Например, чтобы на месте Пенелопы был парень. С ней все в порядке, она отличная девчонка, но все равно он чувствовал бы себя в сто раз лучше, если бы с ним рядом сейчас был парень.

Она бы, наверное, треснула его сейчас по башке, если бы могла прочитать, эти мысли.

Он улыбнулся про себя, а затем посмотрел на Пенелопу. Она в ответ не улыбнулась, но на сей раз не отвернулась, и по взгляду девушки можно было предположить, что с ней все в порядке.

Он снова принялся осматривать подвал. Его взгляд натолкнулся на большую урну, резной мраморный сосуд, на котором были изображены сатиры и нимфы, резвящиеся между дорическими колоннами. Он обернулся к Холбруку, собираясь спросить насчет всех этих фотографий, макета гробницы и всего прочего, но Пенелопа его опередила.

– И для чего это здесь? – Она показала жестом на комнату.

Холбрук вскинул глаза.

– Что?

– Ну, все это… вся эта мифологическая греческая мура.

Мистер Холбрук гордо улыбнулся:

– Я знал, что этот день придет. И готовился.

Кевин фыркнул.

– Да вы просто настоящий Шерлок Холмс.

Пенелопа не обратила внимания на его слова, она повернулась лицом к учителю.

– Вы знали, что это придет? Что заставило вас так думать?

– Фамилия Диона. Семел. Вот почему я спрашивал вас о вашей фамилии, ваших матерях и вашем вине. Семела – принцесса Фив, дочь Кадма. Она погибла от огня, когда Зевс предстал перед ней во всем своем великолепии. Дионис сын Зевса и Семелы.

Пенелопа недоверчиво смотрела на него.

– И что, это единственное, что заставило вас так думать? Фамилия Диона?

– Не только. Ваша фамилия тоже. Аданем. Это «менада», прочитанная наоборот.

Пенелопа молчала. Такое ей просто в голову не приходило.

– Ну и что? – сказал Кевин.

– Все это явилось не вдруг. Подготовка шла столетия. – Холбрук сделал паузу. – Но не дремали и мы.

Кевин бросил беспокойный взгляд на Пенелопу.

– Мы?

Учитель выпрямился.

– Да, мы. Последователи Овидия. – Он гордо посмотрел на них. – Защитники рода человеческого от богов.

Кевин снова взглянул на Пенелопу, но ее глаза были прикованы к Холбруку.

– Наша цивилизация сформировалась в борьбе против вмешательства богов в человеческие дела. В Древней Греции в тот период, когда правили боги, жить было очень и очень неуютно. Они всегда насиловали наших женщин, играли с нами, забавлялись. Им было скучно, ведь они были бессмертны, вот боги и искали, чем бы развлечься. Мы же пытались положить этому конец.

– Бунт против богов, – сказал Кевин.

– Если хотите, да.

– А Овидий? Это тот самый Овидий?

– Да.

– Я считала, что он просто записывал мифы и тем самым сохранил их для потомков.

– Он был римским летописцем богов, но считал все это бессмыслицей. К тому времени уже несколько сотен лет люди протестовали против бесчинства богов, но протест этот, как бы теперь сказали, не был оформлен организационно. У движения не было лидера. А пренебрежительное отношение Овидия к богам, его утверждения, что мифы – это сказки, ничего общего не имеющие с действительно имевшими место событиями, заставили людей объединиться… Они назвали себя его последователями. Овидианцами, если хотите. Сам он в этом движении не участвовал, но дал толчок нашему делу.

Кевин посмотрел на учителя.

– Неужели среди этих богов нет ни одной симпатичной физиономии?

Холбрук подался вперед.

– Они дьяволы. Все без исключения. – Он обвел рукой подвал, показывая картины на стенах. – Существует мнение, что в античные времена жизнь была идиллической, что будто бы это был золотой век, что все люди тогда были вдохновенными поэтами, художниками и учеными, что все они славно трудились и счастливо жили в своих храмах, слушая своих оракулов. Но вы не знаете, какие ужасы боги приготовили для людей! Мы все были рабами. Хозяева – они. И они этим забавлялись. И процветали. Наша цивилизация выросла на противоборстве с ними.

– Значит, это ваши предки их всех уничтожили?

Холбрук покачал головой.

– Мне бы очень хотелось сказать, что да, их убили мои пращуры, но это не так. Они лишь пытались поддерживать в людях неверие в «богов», и именно это отсутствие веры постепенно ослабило небожителей до такой степени, что они были вынуждены прятаться и защищать себя, а потом и вовсе исчезнуть. И в этом деле огромную помощь оказал Овидий. Но самым главным, конечно, было распространение христианства. Оно помогло больше, чем что-либо, – заставило людей окончательно порвать с верой в старых богов.

– Но овидианцы свою деятельность не прекратили, – сказала Пенелопа, не то спрашивая, не то констатируя факт.

– Они знали, что боги вернутся. Не знали как, не знали где, не знали когда, но, поскольку менады и остальные, кто поклонялся богам, выжили, они знали, что эти дьяволы окончательно не умерли.

– Значит, ваш папа и дедушка были последователями Овидия? – спросил Кевин. – То есть вы овидианец далеко не в первом поколении?

– Нет. Я имею в виду, что мой отец действительно был овидианцем, но его отец – нет. Принадлежность обществу овидианцев по наследству не передается. Ими не рождаются. Обычно ими становятся. – Холбрук сел на вращающееся кресло перед компьютером. – Мы поддерживаем связь друг с другом по компьютерной сети. – Он потянулся и включил компьютер.

– Но ведь телефонные линии не работают…

– Да. Сейчас мы связаться не можем. И я не уверен, что они в курсе того, что произошло. У меня здесь большая база данных. Практически все, что касается овидианцев. Я знал, что это должно будет случиться, поэтому все последние недели усиленно работал.

Самодовольное заявление Холбрука «я-знал-что-это-должно-будет-случиться» привело Кевина в сильное раздражение, и он легонько толкнул Пенелопу локтем. Она к нему не повернулась, но кивнула, показывая таким образом, что поняла, почему он ее толкает.

– Меня интересуют остальные боги, – сказал Холбрук, обращаясь к Пенелопе. – Вы не сказали, каким образом они могут быть возрождены. А также как долго этого ждать.

Пенелопа откашлялась.

– Мои матери сказали, что остальные боги… – Она осеклась, краска начала заливать ее лицо. – Они сказали, что остальные боги тоже содержатся в Дионе. И что если я вступлю с ним в половой контакт, то смогу их родить.

– Выходит, что Дионис может стать отцом остальных богов? – Холбрук улыбнулся. – Вот здесь, мы можем сделать перерыв.

– Почему? – спросил Кевин.

– На Олимпе он всегда был кем-то вроде изгоя. Все остальные боги любили симметрию и порядок. Дионис же провозглашал хаос. Скорее всего ему не захочется возрождать всех остальных. – Холбрук нажал несколько клавиш на клавиатуре. – Мать Диона тоже менада, не так ли?

Пенелопа кивнула.

– У нее те же родители, что и у твоих матерей?

– Тот же отец. Матери разные.

Он вскинул брови.

– Отец? Это что-то новое. Имени его, конечно, ты не знаешь.

– Мать говорила мне, но я… я не помню.

– Постарайся.

– Она говорила… – Пенелопа задумалась на секунду. – Харрис, – проговорила она наконец. – Харрис. Сын Эльсмиры. Если это что-то для вас значит.

– Харрис, – повторил Холбрук. – Эльсмира. – Он снова нажал серию клавиш, затем откинулся на спинку кресла и стал ждать. Некоторое время в машине что-то щелкало и пикало, затем на экране появился текст. – Харрис Накос, – прочитал он, просматривая дисплей. – Был найден мертвым в подвале своего дома в Нью-Йорке. Разорван на части. Подвал был затоплен, там также находились тела четырех женщин, прикованных цепями. Они только недавно родили, хотя ни одного из новорожденных обнаружить не удалось. Мать Харриса, Эльсмира, известная менада. Эмигрировала из Греции. По-видимому, нашему обществу о ее существовании было известно, но поскольку она родила сына, а не дочь, внимание было сконцентрировано на менаде Ариадне и ее детях, которые жили в Афинах. – Холбрук оторвал взгляд от экрана. – Если бы все это было известно раньше, мы бы могли убить Харриса. И детей тоже.

У Кевина мороз пошел по коже. Он посмотрел на Пенелопу. Ее лицо было бледным.

– Вы могли бы решиться на то, чтобы убить младенцев?

– Менады должны быть искоренены. В этом наша цель. Только тогда окончательно исчезнет опасность возвращения богов. Правда, такая возможность не всегда предоставлялась, но принципиально к этому мы всегда были готовы… – Он снова сосредоточил внимание на экране. – Вот с Ариадной получилось. И все ее дети разделили участь матери, когда выросли.

– А как насчет меня? – с вызовом произнесла Пенелопа. – Я тоже подлежу «искоренению»? – Она схватила спинку его кресла и крутанула так, что он оказался лицом к ней.

Холбрук покачал головой.

– Конечно, нет. С тобой особый случай. Ты в большей степени принадлежишь нам, чем им. Правда, до тех пор, пока не решишься произвести потомство от…

Она отвернулась.

– Нет, нет. Я не хочу, чтобы ты неправильно меня поняла…

– Замолчите, – прервал его Кевин. – Разве вы не видите, как ей больно. – Он обнял Пенелопу и приблизил к себе. Ее тело было одеревеневшим, все мускулы напряжены, но она позволила ему это сделать.

Некоторое время они молчали, Холбрук считывал информацию с экрана, Кевин обнимал Пенелопу.

– Ну а как насчет ваших приятелей? – спросил Кевин наконец. – Они уже вылетели, чтобы спасти нас?

– Нет.

– Нет? Но мне показалось, что вы сказали…

– Вот именно я и сказал: они ни о чем не знают. У меня не было времени их предупредить, связь оборвалась раньше. Они могут кое о чем догадаться, но на это нужно время. – Он сделал паузу. – И скорее всего будет уже поздно.

– А в Напе из овидианцев есть еще кто-нибудь? – настаивал Кевин. – Ведь ваша сеть, как вы сами сказали, довольно густая, неужели здесь, в этой долине, кроме вас никого нет?

– Конечно, есть. Нала – один из самый крупных центров движения последователей Овидия.

– Так что же вы тогда сидите? Пойдите и найдите их.

– Они все мертвы.

– Откуда это вам известно?

– Предполагалось, что мы все встретимся, если что-то случится. Прошло уже два дня. Ни один не показался.

– Но возможно, они…

– Они мертвы.

Спокойная уверенность, с какой было высказано это утверждение, оборвало фразу Кевина на полуслове, и в воздухе повисло тяжелое молчание.

– В таком случае, каковы ваши планы? – решился заговорить наконец Кевин. – Что мы можем сейчас сделать? Короче, как нам отсюда выбраться?

– Пока не знаю. Нам надо над этим хорошенько подумать.

– Это вам надо хорошенько подумать, – произнесла Пенелопа, повысив голос.

Кевин пристально посмотрел на Холбрука.

– Вы хотите сказать, что ваша организация, существующая уже много столетий, единственной целью которой было не допустить всего этого, так и не выработала никакого плана?

– Отчего же, у нас есть идеи…

– Идеи? Какие к черту идеи! У вас должен быть план: А, В, С и все остальные пункты, включая даже это идиотское Z! Неужели вы полагали, что достаточно лишь знать, что это может случиться? Разве вы не должны были сделать все возможное, чтобы предотвратить трагедию?

Холбрук, кажется, и не собирался защищаться.

– Да нет же, мы выработали план мероприятий на случай, если такое произойдет.

– Это означает, что вы просто потерпели поражение. Неужели вы считали, что та ваша просьба к Пенелопе принести бутылку вина или устроить экскурсию на завод и есть попытка остановить все это?

– Вы правы. Я должен был убить матерей Пенелопы много лет назад, как только узнал, кто они.

У Пенелопы перехватило дыхание.

– Я должен был убить Диона в первый же день, когда он появился в моем классе.

Пенелопа развернулась кругом и начала подниматься по лестнице. Кевин помедлил с секунду и поспешил за ней.

Там внизу, в подвале, был слышен смех Холбрука.

Они остановились в гостиной, не зная, что делать дальше.

– Я всегда знал, что Холбрук дерьмо, – сказал Кевин, – но чтобы до такой степени…

– Да, он какой-то странный, – сказала Пенелопа.

– Какой там странный, он просто сумасшедший! Распространяется, да еще с таким апломбом, об этом дурацком обществе последователей Овидия, а на самом деле, когда пришло время, у них в карманах пусто.

Она кивнула.

– Мы ведь никогда не думали о наших учителях, какие они вне школы, чем они занимаются дома, на отдыхе, что у них за семьи.

Кевин сделал жест в сторону подвала.

– Теперь знаем.

Пенелопа поежилась.

– Я думаю, нам надо идти. Ты же сам видишь, рассчитывать приходится только на себя.

Кевин кивнул в сторону дробовика, который все еще стоял у стены рядом с дверью.

– Вооружен он, во всяком случае, лучше, чем мы.

– Да, но это ничего не значит.

– Ладно, но что ты предлагаешь делать?

– Не представляю.

– Знаний по этому вопросу у него гораздо больше, чем у нас, – сказал Кевин. – Может быть, все-таки он что-нибудь придумает?

Пенелопа фыркнула:

– Ага. Жди, не дождешься.

– Этот подвал – отличное место, где можно укрыться.

Она покачала головой.

– Ты не понимаешь…

– Чего я не понимаю? – спросил Кевин.

Она вздохнула.

– Не имеет значения.

– Я думаю, мы должны остаться здесь. По крайней мере на некоторое время. Пока не выработаем какой-нибудь план. Это лучше, чем шастать по улицам.

Пенелопа тяжело опустилась на диван.

– Да, здесь хоть какая-никакая, но защита.

И как раз в этот момент пол под их ногами вздрогнул. А затем они почувствовали вибрацию, которая была сильнее, чем от мощного акустического гула, но слабее землетрясения. Внизу что-то затрещало, и вскрикнул Холбрук.

– Что это? – испуганно спросил Кевин.

– Сила. – Рот Пенелопы вытянулся в узкую скорбную полоску. – Сила богов.

Глава 8

Ему снилась Пенелопа.

Они были в школе, только он и она. В классе находился учитель и другие ребята, но они были видны неотчетливо, как в тумане. Он видел только Пенелопу. Она рассказывала ему о фильме, который смотрела вчера вечером по телевизору, и ему стало весело, пока он ее слушал. Ему было хорошо уже потому, что она рядом, что он способен радоваться вместе с ней этим простым ежедневным мелочам.

Дионис проснулся, слезы струились по его лицу.

Что это с ним?

Похмелье?

Наверное, да, хотя в прежние времена похмельем он никогда не страдал. Всякие там физические страдания и прочее, это все для людей. У него же против всего этого был стойкий иммунитет.

Но, по-видимому, его больше нет.

Он вытер глаза. Одна из менад – одна из матерей Пенелопы – спала у него между ногами, плотно обхватив руками его мужскую плоть. Он подумал, не помочиться ли на нее, но, зная, что ей это очень понравится, просто вытянул ногу и сильно ударил женщину между грудью и животом. Она полетела через луг и приземлилась на пожилую пару, которая совокуплялась с козлом. Ему было приятно услышать крики и треск старых костей.

Он встал, перешагнул через тела, распростертые на траве, и прыгнул в реку. Холодная вода, как всегда, приятно освежила, и он смыл с тела потеки винограда. Смыл и кровь. Наклонившись, обмакнул голову, ополоснув глаза от слез, затем выпрямился во весь рост и встряхнул волосами.

Вот оно, его тело. Он было меньше, чем должно было бы быть – ближе к человеческому, чем к божественному. Прежде он был гораздо больше. Но его новая кожа такая тесная, ограниченная. Он чувствовал, что даже его мозг тоже стал меньше. Дионис прошелся рукой по волосам, посмотрел на небо над головой. Его мысли тоже были ограниченными. Казалось, что он потерял способность рассуждать трезво.

Он не был самим собой.

Это самое трудное – суметь как следует приспособиться к новому телу. Он знал сейчас многое из того, чего не должен был знать, испытывал ощущения, которые не должен был испытывать, думал о вещах, о которых не должен был думать. Он знал этот новый язык, знал эту новую культуру. У него была новая память о прежнем существовании его нового тела. Все это у него было. Он был рожден заново, но это возрождение прошло не так, как он считал должно было произойти. Он закрыл глаза. У остальных таких проблем не было. Они рождались в чистом виде, сами собой. Он был единственным, кто должен страдать из-за своего двойственного существования.

И это несправедливо.

Причем это было всегда. Он всегда был изгоем, мальчиком для битья у Зевса. Его подвергали унижениям только за то, что он наполовину человек.

И за то, что предпочитает амброзии вино.

Все эти важные божественные персоны из элиты никогда не смогут понять прелести чувственных удовольствий, этого чуда плоти. Или, может быть, могут, но на чисто интеллектуальном уровне. Но они никогда не смогут ощущать это.

А вот он может.

И они ему просто завидовали.

И вымещали на нем эту зависть.

Он вышел из реки. Предполагалось, что он должен соединиться с Пенелопой, чье золотое чрево родит остальных богов. Ему остро, отчаянно хотелось соединиться с ней. Причем он знал, что это – сочетание его собственных желаний и сублимированного возбуждения Зевса. Он вовсе не был уверен, что хочет разделить этот мир с остальными богами. Теперь это его мир, только его, и это ему нравится. Нет никаких причин, чтобы он его еще с кем-то делил. Он не менее могуществен, чем остальные боги, и во многих отношениях более гибкий, более разносторонний. Он может выполнять все их обязанности. Он может исполнять роль Посейдона как правителя морей. Для начала он согласен работать даже на полставки. Или Арес.[33] Спрашивается, что нужно для того, чтобы вести войну? Даже идиот с этим справится.

А как насчет подземного царства? Здесь, конечно, ответственности больше. Сможет ли он с этим справиться?

Есть только единственный путь это выяснить.

Он стал оглядывать окрестности, остановив наконец свое внимание на другом берегу реки. Сконцентрировав мощь внутри себя, он освободил ее, извергнув на избранную цель ураган жара и огня. Земля сморщилась, загорелась, и мигом все изменилось. На месте деревьев и кустов, лужаек и домов осталась только выжженная земля и задымленный воздух. Прекрасная обстановка для мертвых. Лучше не придумаешь.

Но как их теперь туда транспортировать?

Он оглянулся. Слева от него на камне лежало изуродованное тело молодого человека. Кто-то, видно, неплохо позабавился. Дионис подошел, усмехаясь поднял это тело до уровня лица, затем сконцентрировался и держал так некоторое время.

Человек открыл глаза, моргнул и медленно скривил рот. Его окоченевшие члены, не спеша, вначале с усилием, начали двигаться, а свернувшаяся под холодной кожей кровь медленно потекла по жилам.

Да.

Он сможет справиться и с потусторонним миром.

Дионис швырнул тело через реку. Оно шлепнулось на сгоревшее дерево, сломало ветку и через некоторое время неловко поднялось. Мертвый человек стоял некоторое время неподвижно, затем неуклюже двинулся прочь от воды.

«К черту остальных. К черту Зевса. К черту Геру. К, черту Афину. К черту Аполлона. К черту их всех! Это теперь мой мир. И я в них больше не нуждаюсь.

И возрождать их не стану».

Глава 9

Часы остановились. Все. Пенелопа подумала вначале, что не действуют только электронные часы, работающие от сети, но те, что на батарейках, тоже отказали и механические тоже, то есть все, что показывало время в этом доме, теперь было мертво.

Все это произошло где-то посередине ночи. А вода из кранов продолжала течь. Слава Богу. Просто невозможно помыслить, что нельзя будет умыться, или принять ванну, или смыть за собой в туалете.

Казалось бы, что такое электричество или водопровод? Такие вроде бы нормальные маленькие удобства. Но без них никуда.

Часы ее тревожили.

Возможно, Пенелопе это просто почудилось, но прошедшая ночь показалась ей необычно длинной, гораздо длиннее, чем должна быть, и она не могла избавиться от мысли, что Дион – Дионис – каким-то образом воздействовал на время, изменил как-то нормальные физические законы. Она подумала о потоке энергии, который взметнулся в небо в ту первую ночь, и у нее не возникло и тени сомнения в том, что он способен сделать и это.

Может быть, он собирается укоротить дни… и удлинить ночи. Не исключено, что за то время, пока в этой долине происходили эти ужасные события, во всем остальном мире прошла только доля секунды.

Раздался резкий стук в дверь.

Она быстро посмотрела на Кевина, который лежал на полу и читал учебник мифологии. Он немедленно вскочил на ноги.

Из кухни поспешил Холбрук. Он схватил дробовик, приложил палец к губам и прошептал:

– Оставайтесь на местах!

Удары в дверь повторились.

Пенелопа сползла с дивана на пол и присела рядом с Кевином. Холбрук осторожно отодвинул штору, глянул в окно и тут же поспешил открывать входную дверь.

– Джек!

Он впустил мужчину среднего возраста, крепкого сложения, с короткими волосами и волевым лицом, одетого в разодранные остатки того, что когда-то, по-видимому, было приличным голубым костюмом. Они обменялись особого рода рукопожатием, похожим на некое ритуальное приветствие, которое заключалось в касании большими пальцами рук локтей друг друга.

Еще один последователь Овидия.

Пенелопа поднялась на колени, затем встала. То же сделал и Кевин.

Холбрук провел человека в гостиную.

– Джек, эти двое – мои ученики: Пенелопа Аданем и Кевин, фамилию забыл.

– Харт, – напомнил Кевин.

– Аданем? – Брови Джека вскинулись.

– Их дочка.

– А вы кто? – спросил Кевин.

– Джек Хэммонд. Полицейское управление Напы.

Полицейский! Пенелопа улыбнулась, почувствовав облегчение, даже надежду.

– Слава Богу, в городе остался хотя бы один нормальный полицейский.

– Я ничего не понимаю. Ведь вы менада, не так ли?

Облегчение быстро испарилось. Глаза полицейского смотрели на нее холодно и оценивающе. Под этим взглядом Пенелопа почувствовала себя исключительно неловко.

– Все в порядке, Джек, – поспешно заговорил Холбрук, – она с нами. Я думаю, мы можем ее использовать, чтобы добраться до него.

Использовать меня.

Она подвинулась ближе к Кевину. Этот разговор ей не нравился.

– А где же остальные? – спросил Кевин. – Все там? – Он сделал неопределенный жест вверх.

Джек кивнул, и холодность в его глазах исчезла. Она сменилась усталостью, за которой угадывалась страшная изможденность. Пенелопа внезапно заметила на его коже кровоподтеки, а на порванном костюме потускневшие мазки засохшей крови.

– Сразу сюда я прийти не мог, – сказал он. – Пришлось укрываться в Главном управлении.

– Так где же все-таки остальные? – спросил Холбрук.

– Молодой человек прав – они все там. Пытаясь выбраться, Майк разделся догола и облился вином, но его тоже убили, как и остальных. – Джек глубоко вздохнул. – Им всем отрубили головы.

– Сволочи, – выдохнул Холбрук.

– Эти зомбированные безумцы еще там. Они вообще везде. У меня была только одна обойма патронов, поэтому я остался там и затаился. Только сегодня я сделал попытку выбраться.

Пенелопе было как-то не по себе. Как шпионка во вражеском лагере. Возможно, Холбрук да и Джек тоже ее ни в чем не обвиняют, но все равно она чувствовала себя виноватой.

Но она не была шпионкой. Она была целиком на их стороне.

Она была предательницей.

– У тебя сохранилась тога? – спросил Холбрук.

Джек покачал головой:

– Нет.

– Все в порядке. У меня есть одна для тебя. Пошли.

Они пошли по коридору к двери в подвал, чтобы спуститься туда.

Пенелопа посмотрела на Кевина, стоящего рядом. Он выглядел озабоченным.

– Час от часу не легче. Ты думаешь, что в данном случае, когда они двое, это лучше, чем Холбрук один?

– Может быть, сбежим отсюда, пока не поздно? – предложила Пенелопа.

– И куда? Ты что, не видишь, в каком состоянии этот парень? А ведь он легавый! – Он покачал головой. – Там очень опасно.

– Ты слышал, как Холбрук сказал, что они могут «использовать» меня?

– Мне это тоже не понравилось, – признался Кевин.

– И как по-твоему, что они могут придумать?

– Насколько я могу судить, у них вообще нет никакого плана.

– Так что же нам делать?

Кевин пожал плечами.

– Не знаю, – проговорил он. – Не знаю.

Джек оказался не таким уж плохим.

Конечно, он был легавым, при этом консервативным, практичным, неуступчивым, но та мрачная холодность, которую она почувствовала при первой их встрече, была результатом стресса, голода и недосыпания. Отдохнувший, насытившийся и расслабившийся, он оказался приятнее Холбрука и неизмеримо более человечным. Пенелопа с Кевином поняли, что с ним они поладят, и довольно легко.

Она бросила взгляд на Джека, который спал свернувшись на диване. Кевин сидел на полу напротив нее, откинувшись спиной на стену, читал что-то из записей Холбрука. Сам учитель, как всегда, находился в подвале.

Они все здесь начали потихоньку сходить с ума. Поначалу это выглядело даже забавно, и она уже не в первый раз подумала, что не лучше ли было, если бы они остались там, снаружи, путешествовали бы в машине, а не прятались здесь. В прежние времена она иногда думала о лежачих больных, прикованных к постели, которые только благодаря телевизору получают сведения о жизни вселенной. Они смотрят новости, информационные передачи, фильмы, сделанные специально для телевидения, «основанные на подлинных событиях», видят выстрелы, грабежи, насилие и уверены, что мир за дверями их палаты полон опасности, что за каждым углом любого поджидает насильственная смерть. Ведь безумие питает само себя. И вот теперь девушка вдруг задумалась: а не происходит ли то же самое с ними, когда они, закрывшись в доме Холбрука, демонизируют тот страшный мир за окнами?

Но демонизировать мир, в котором действовали реальные дьяволы – а может быть, все-таки боги? – очень трудно.

Ну кто такой Дионис, в самом деле? Бог? Монстр? Мысль о том, что он монстр или дьявол, была приятнее. Тогда по крайней мере можно представить себе способ борьбы с ним.

Гораздо труднее вообразить перспективу сражения с богом.

Кевин отложил книгу, встал и потянулся. Посмотрел на спящего Джека на диване, затем сделал знак Пенелопе пройти с ним на кухню.

Она снова взглянула на остановившиеся часы над мертвым телевизором и вышла из гостиной. Кевин выглядывал из-за занавески на улицу.

– Есть там кто-нибудь? – спросила она.

Он покачал головой.

Утром они наблюдали, как банда подростков, одетых только в окровавленные шкуры домашних животных, гнала по мостовой голых пожилых людей, понукая их пистолетами и кнутами. Один старик оступился и упал. Они принялись пороть его кнутом, а потом начали топтать. Двое из группы, шедшие последними, схватили старика за ноги и потащили за собой. Так они и скрылись из виду.

Разбитая голова старика оставила на асфальте кровавый след.

Кевин отвернулся от окна.

– Я устал сидеть здесь взаперти.

Пенелопа пожала плечами.

– А кому это нравится?

– Я чувствую, что попусту теряю время; понимаю, что нужно что-то делать, а не делаю. – Он махнул рукой в сторону мира за окном. – Ты знаешь, там ведь ничего не затихло.

– Знаю.

– Нам надо действовать, пока не будет слишком поздно.

– Но возможно, уже слишком поздно. – Она подошла к шкафу, вытащила банку теплого напитка сэвен-ап и села за кухонный стол.

Кевин опустился рядом. Некоторое время они молчали.

– Так кем, они были? – спросил он наконец.

– Кто? Мои матери?

– Ага. – Он сделал паузу. – Прежде.

Она пожала плечами.

– С ними было все в порядке, я полагаю. Я не… – Она тряхнула головой. – Не понимаю, что, собственно, ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, на кого они были похожи? На хороших родителей? Они просматривали твои школьные дневники? Ходили на Дни открытых дверей? Следили, как ты чистишь зубы и нормально ли ты поела?

– Да, они были хорошими родителями, – произнесла девушка с оттенком печали.

– А они действительно были лесбиянками?

Пенелопа почувствовала, как к ее лицу приливает краска.

– Так все-таки в чем там было дело? – повторил он.

– Ни в чем. Враки все это, – ответила она и нервно облизнула губы.

Они опять помолчали некоторое время.

– Ты иногда вдруг становишься какая-то не такая, – сказал Кевин. – Вспыхиваешь, как порох.

Пенелопа кивнула.

– Я знаю.

Они взглянули друг на друга, и Пенелопа в первый раз ощутила себя героиней одного из фильмов, когда на экране складывается определенная ситуация. Юноша смотрел так, как будто собирался взять ее за руку, коснуться или даже обнять. И она поняла, что позволит ему это.

В дверях появился Джек.

– Привет, – произнес он.

– Привет, – ответил Кевин, чертыхнувшись про себя.

Настроение, если какое и было до сих пор, было испорчено. Пенелопа взяла свой сэвен-ап и сделала глоток.

Из этого дома нужно выйти, хотя бы ненадолго. Если они проведут здесь еще один день… Она закрыла глаза, пытаясь выбросить эту мысль из головы.

– Вы согласитесь играть саму себя в кино? – спросил Джек, наклонившись над раковиной.

Пенелопа чуть не поперхнулась.

– Что?

Полицейский широко улыбнулся.

– После того как весь этот кошмар закончится, из всего этого начнут стряпать кино. Это же великолепный сценарий. Если мы правильно раскинем карты, то сможем получить неплохой навар.

Пенелопа засмеялась.

– Пойдем к Донахью, или Опре, или к Джеральдо?[34]

– К черту. Нет. Разрешим компании «XX век Фокс» быстро сделать о наших приключениях телевизионный фильм. Это много интереснее, чем разные там ток-шоу.

– В телевизионных фильмах большие звезды никогда не снимаются, – заметил Кевин. – На роли вас двоих они возьмут каких-нибудь актеров из мыльной оперы, а меня обязательно будет играть молодой студент.

– Верно, – поддержала шутку Пенелопа.

– Они всегда выбирают актеров, которые выглядят лучше, чем люди в настоящей жизни. А на твою роль, думаю, привлекательную актрису найти им удастся, хоть и с трудом, – продолжал язвить Кевин.

– Ха-ха. – Пенелопа оглянулась на кухню. – Где же наш король?

Кевин кивнул в сторону подвала.

– В своей комнате для развлечений. Где же ему еще быть? Наверное, строит из спичек небольшую модель Парфенона.

– Не совсем так, но все равно на меня произвело впечатление, что ты знаешь такое слово, как Парфенон. Значит, не совсем безнадежен. – Холбрук вошел на кухню и направился к раковине выплеснуть холодные остатки кофе и сполоснуть чашку. – На самом деле я просматривал свои бумаги, пытаясь определить слабые места Диониса и его менад. То, что мы могли бы использовать.

– Нашли что-нибудь?

– Ничего, кроме самого очевидного. Но если бы я имел доступ к своей базе данных…

– Как раз об этом я тоже сейчас подумал, – сказал Джек. – Если бы я успел переписать на дискеты все мои файлы, то имел бы возможность прищучить этого бога.

Кевин с удивлением уставился на них.

– Неужели вы раньше не могли додуматься до того, что если боги вернутся, то могут, например, отключить энергию? Или оборвать телефонную связь? Черт побери, вам надо было предвидеть развитие событий хотя бы на полтора хода вперед. Ведь единственное, что надо было сделать, – это купить генератор и автономную радиостанцию, и все было бы в порядке.

Он замолк. Его осенило.

– Черт. – Кевин повернулся к Пенелопе. – Я такой же тупой, как и они. Все очень просто: необходимо прочесать магазины, все какие есть, и найти генератор, или батареи, или какой-нибудь другой источник питания.

– Мы все дураки, – объявила Пенелопа. – Главное, что нам нужно, – это найти машину с сотовым телефоном. Только чтобы он работал через спутник.

– Вот это да! – Кевин ударил ладонью о стол.

– Выходить из дома я бы вам не советовал. – сказал Холбрук.

– Почему? – холодно произнес Кевин. – Вы что, собираетесь стереть Диониса с лица земли, почитывая бумаги в своем подвале?

Учитель повернулся к нему лицом.

– Ты даже не знаешь, с чем имеешь дело, ты, невежественный болван.

– Но я-то знаю, – напомнила Пенелопа.

– Еще бы. Ведь это твоя семья во всем виновата.

Пенелопа встала, не давая себе труда ответить и посмотреть на него.

– Пошли отсюда, – бросила она. – Поищем машину с телефоном.

– Я иду с вами, – сказал Джек.

– Тебе бы следовало остановить их, – вмешался Холбрук.

– В том, что они задумали, есть изюминка, – ответил полицейский и поспешил в другую комнату. – Я вернусь через пару секунд, – крикнул он, обернувшись. – Только захвачу свой пистолет!

Хорошо было снова выйти на волю. И ехать.

Кругом были видны свидетельства новых разрушений – поваленные деревья и догорающие груды мебели, которых вчера на этой дороге не было. Но все же в машине им почему-то было даже спокойнее, чем в стенах дома Холбрука. Сама возможность передвигаться по улице, видеть небо поднимала дух Пенелопы. У нее появилась надежда, правда, не поддающаяся логическому объяснению, основанная только на интуиции, что, несмотря ни на что, они смогут найти какой-то выход и одержат победу над Дионисом и его фанатами. Она верила в это больше, чем всем сказкам мистера Холбрука о существовании секретного общества, созданного для борьбы с богами.

Они повернули на Монтичелло, и вдали показался универмаг.

Только что зародившаяся в ней надежда мгновенно растаяла. Универмаг был опустошен. В коричневых кирпичных стенах зияли огромные дыры, торговые залы представляли собой руины. Через центральный вход шумной толпой, танцуя и кривляясь, вбегали голые, измазанные кровью погромщики. У многих на шее висели веревочки с отрезанными частями человеческого тела. На автостоянке стояли разбитые и перевернутые машины, их скрученные металлические кузова украшали цветы и пестрые ленты.

Пенелопа была подавлена огромным размахом безумия. Только в одном этом универмаге толпилось несколько сотен человек. Сколько же их скитается по долине? А их всего четверо. Как же можно надеяться на успех в сражении с этой громадой?

Кровь.

Как могут они осмелиться вступить в борьбу с тем, к чему у них нет иммунитета? Ее страшила сила, которая превратила обычных городских жителей в аморальных ублюдков, она ненавидела все, что случилось, но… но это одновременно притягивало ее к себе. Она смотрела на этих ненормальных, пьяных людей, и какая-то часть ее существа хотела к ним присоединиться, слиться с ними.

А как ее сторонники? Испытывают ли и они такое же искушение? Она исподтишка бросила взгляд на Кевина и Джека, но ничего особенного не заметила.

Машина быстро проехала мимо универмага. На другой стороне улицы был разграблен универсам. Все витринные стекла были выбиты, продукты выброшены на автостоянку, и даже внутрь машины проникал тяжелый, непереносимый запах вина, прокисшего молока и гниющих овощей. Впереди справа горела автозаправочная станция «Шелл», и все было окутано облаками черного дыма.

«Наверное, это конец света, – подумала Пенелопа. – Или, вернее, конец нашего света. Как ни странно, произошло это не в результате ядерной войны, или биологического заражения, или даже вторжения инопланетян, а из-за возрождения античной религии. А инициаторами являются мои матери».

– Надо поездить по богатым кварталам, – сказал Кевин. – Там жили доктора и адвокаты, а у этих ребят всегда были в машинах телефоны.

И действительно, стоило им оказаться в районе, где обитали люди с доходами выше среднего уровня, как вскоре они нашли неприметный для посторонних глаз особняк в стиле Тюдор, а рядом с гаражом стоял чудом уцелевший «лексус» с телефоном. Рукояткой пистолета Джек разбил окно в доме, обыскал все комнаты, но ключи все же нашел. Кевин с Пенелопой ожидали поблизости.

Они поспешили в гараж, чтобы испытать телефон.

На линии шел сплошной фон.

Они вывели машину из гаража и снова попробовали.

По-прежнему один только фон.

В следующем квартале нашли еще одну машину с телефоном. На этот раз «мерседес».

Все точно так же – фон и помехи.

– Вот дерьмо! – Кевин хлопнул дверью машины. – Ну и что нам теперь делать?

– Перестань расстраиваться, особой надежды все равно не было, – ответила Пенелопа.

– Значит, надо искать радиостанцию, – сказал Джек.

Кевин кивнул, хотя уже было ясно, что им едва ли удастся связаться с внешним миром.

– Хорошо, – поторопил он. – Пошли.

Они сменили свою машину на «мерседес» с двумя полными бензобаками. Они долго ездили по улице в этом автомобиле в поисках какого-нибудь грузовика или пикапа с радиостанцией, а человек десять детей кидали в машину камни и бутылки. В другом месте они встретили группу голых женщин, которые несли в руках самодельные дротики, сделанные из палок от половых щеток и садовых совков. Они бежали за ними почти два квартала, пока машина наконец от них не оторвалась.

После нескольких неудачных попыток они все же нашли грузовик строительной компании с ключами, вставленными в замок зажигания. В этом автомобиле была радиостанция.

Включив одновременно зажигание и станцию, на каждой волне они услышали пьяное бормотание и ничего больше.

– Я вызываю всех, кто меня сейчас слышит! – объявила Пенелопа. – Есть кто-нибудь? Отзовитесь!

– Есть кто-нибудь? – раздался издевательский ответ.

Они просидели в кабине с полчаса, шаря по всем диапазонам, пытаясь найти хоть что-нибудь, надеясь вопреки всему, что кто-нибудь, где-нибудь, в каком-нибудь грузовике на дороге услышит их и отзовется, но единственным ответом им были глумливые, грязные ругательства пьяных фанатов Диониса. Причем уровень непристойности возрастал.

В конце концов обескураженный Кевин повесил микрофон, выключил станцию и устало произнес:

– Становится поздно. Поехали. Мы ведь не хотим, чтобы нас захватили здесь после наступления темноты.

– В этом ты прав, – согласился Джек.

Пенелопа кивнула и направилась к «мерседесу».

«Сколько сегодня будет длиться ночь? – спросила она себя. – Десять часов? Двенадцать?»

До дома Холбрука они ехали в молчании.

Глава 10

Эйприл разбила пустую бутылку о лоб мужчины, на котором сидела верхом, и в тот момент, когда он потерял сознание, достигла оргазма. Его подрагивающие веки закрылись, из разодранной кожи текла кровь, но плоть была еще тверда, и она в последнем порыве экстаза, который сотрясал все ее тело, прижалась к нему.

А затем повалилась на окровавленную траву.

Менады собирались сегодня ночью устроить большую оргию.

Она об этом знала, хотя ей они пока ничего не говорили, и, разумеется, была не против принять участие в общем веселье. Но одновременно она испытывала к забавам менад отвращение. «Это все мое воспитание», – предположила она.

Она была менада, такая же, как и они, но воспитывалась отдельно, в относительно нормальном окружении, и, хотя настоящая природа в конце концов победила, внутри все же оставалась какая-то часть существа, которая осуждала и ненавидела ее теперешнее состояние.

«Возможно, во мне больше от матери, чем от отца.

А кем, собственно, была моя мать? Ведь я ее совсем не знаю.

Или, может быть, как-то нарушен мой генетический баланс».

Конечно, все было бы прекрасно, если бы в это была вовлечена только она сама. Это была бы только ее жизнь, и она бы окунулась в нее с головой, не оглядываясь назад, без всяких сожалений.

Но ведь еще был Дион.

Он так хотел жить.

Он заслуживал лучшей участи.

Эйприл пыталась убедить себя, что нет лучшей доли, чем быть богом, что это вершина всего, верх совершенства, но она сама в это не верила. Вероятно, это была ее правда, но не Диона.

Ей хотелось знать, связано ли это с тем, что она его родила. Ей хотелось знать, испытывает ли Фелиция такие же чувства по отношению к Пенелопе. Надо бы спросить.

Если только увидит ее снова.

В последние два дня она очень мало общалась с остальными менадами. И не была уверена, что хочет этого. Она сблизилась с ними перед Возрождением, когда они стали подругами, которые вместе с ней пили в баре. Она обрадовалась тому, что наконец нашла друзей для души, людей, которые ее понимают, с которыми у нее общие интересы.

Но теперь она считала себя отверженной. Она такая же, как и они, – это очевидно, рождена по одной и той же линии и все такое, но Эйприл чувствовала себя отличной от них, другой, из-за того, что они сделали с Дионом.

Как бы ей хотелось вернуть прошлое и никогда не покидать Аризону.

Она подстерегла Диониса, когда он спал вчера на покрытой травой лужайке между деревьями. Подушкой ему служила груда женских тел. Она постояла там некоторое время, глядя на него. Во сне он был более похож на Диона. Огромный, конечно, – это сразу бросалось в глаза, – но черты лица смягчились, и хотя их ни в коей мере нельзя было назвать невинными, все же в этом дремлющем боге она могла разглядеть своего сына.

Она ушла прежде, чем он проснулся.

Они избегали друг друга с момента Возрождения. Она считала, что для Диониса не существует табу насчет кровосмешения, но та его часть, которая по-прежнему была Дионом, видимо, неукоснительно следила за соблюдением дистанции между ними. Она же, в свою очередь, намеренно держалась в стороне, хотя ее раздирали противоречия. Как матери, мысль о том, чтобы иметь с ним секс, была ей отвратительна, но как менада, она…

Она его желала.

Эйприл закрыла глаза, чувствуя, что в затылке начинается тупое покалывание – признак нарастающей головной боли.

– Так ты пойдешь с нами?

Она открыла глаза, повернула голову и слева увидела Маргарет и Шейлу. Обе были в синяках, ссадинах и кровоподтеках. Обе широко улыбались.

– Так ты будешь участвовать в набеге?

Эйприл покачала головой.

– Ты ведь с ним еще ни разу не трахалась? – спросила Шейла.

– И не собираюсь.

– Но ты из нашего племени, – сказала Маргарет. – Это нужно!

– Прежде всего я его мать!

– Уже нет, – хихикнула Шейла.

– Уходите прочь, – разозлилась Эйприл. – Обе.

– Ты не оправдала наших надежд, – заметила Маргарет.

– И едва ли когда-нибудь оправдаю.

Сестры повернулись и, не говоря ни слова, двинулись по лугу туда, откуда пришли. Эйприл увидела на правой ягодице Шейлы красное пятно – видимо, кожа была содрана.

С одной стороны, ей очень хотелось присоединиться к ним сегодня ночью.

Но с другой – она желала убить их.

Мужчина рядом с ней слабо застонал и задвигался.

Она полежала неподвижно какое-то время, затем подняла бутылку и разбила ее о голову мужчины. Бедняга тут же потерял сознание.

И тогда она его снова оседлала.

Глава 11

Ночь.

Все четверо молча лежали в темноте задней спальни дома Холбрука. Ночь была наполнена какофонией звуков: включенные на полную мощность стереомагнитофоны, воспроизводящие любимую музыку хозяев; стонущие и ноющие звуки разного рода электронных музыкальных инструментов, среди которых можно было различить аккорды и любителей, и гитаристов-полупрофессионалов, раздающиеся из мощных усилителей, тарахтение машин, пьяные крики и вопли жертв.

Пенелопа попыталась представить, сколько еще разбросано по всей долине таких небольших группок людей, скрывающихся от нападения обезумевших банд, которые вначале насилуют людей, а затем убивают, раздирая тела на части. В конце концов, они-то четверо знают, что случилось на самом деле, знают, против чего выступают. Она не могла и вообразить, что могут ощущать сейчас другие люди, чудом оставшиеся нормальными.

Джек откашлялся.

– Единственное, что обнадеживает, – сказал он, – это полное отсутствие тайных замыслов. Безумцы Диониса все делают открыто. И нам не следует беспокоиться, что они прокрадутся сюда сейчас.

На полу, где спал Кевин, зашуршало одеяло.

– Но долго это продолжаться не может, не так ли? Я имею в виду, что рано или поздно люди там, во внешнем мире, узнают об этом. Они пошлют сюда войска или предпримут что-то другое, и все будет кончено.

Холбрук фыркнул.

– Все будет кончено, говоришь? И что же они предпримут? Станут бомбить Напу? Расстреляют Диониса, как Годзиллу? Учти, что мы здесь в меньшинстве, большинство людей с ним. Хотите знать, как долго люди могут выдержать такое? Посмотрите на Боснию. Вспомните блокаду Ленинграда. Черт возьми, история знает о случаях, когда небольшие группы настоящих верующих были способны отражать атаки большинства.

– А если мои матери узнают, что я здесь? – спросила Пенелопа. – Что, если они обнаружат, где мы прячемся? Где я прячусь?

– Я этих стерв расстреляю. Всех до одной. – В голосе Холбрука чувствовалась нотка грустной удовлетворенности.

– Почему же надо ждать, когда они придут сюда? – спросил Кевин. – Почему бы вам не отправиться на охоту за ними?

– Я как раз размышлял об этом, – сказал Холбрук.

После этого они все замолчали, и Пенелопа услышала вначале ровное дыхание Кевина, затем Джека и, наконец, Холбрука. Они все заснули.

Прошло еще много времени, пока она сама погрузилась в сон.

Пенелопа проснулась от жажды. Была еще глубокая ночь, кромешная темень. Остальные крепко спали. Во рту все пересохло, язык прилип к гортани, ей просто необходимо было напиться воды.

Тихо и осторожно она скинула одеяло и скользнула с постели. Обошла на цыпочках спящих на полу Холбрука и Кевина и, держась за стену, на ощупь вышла из комнаты в холл. Все еще опираясь о стену, она дошла до двери в ванную. Пенелопа собиралась войти, закрыть дверь и включить фонарь, чтобы найти кран и попить, когда услышала шум у входной двери.

Затем постучали.

И засмеялись.

Там, с той стороны двери, были люди, и они хотели войти.

Пенелопа застыла на месте, затаив дыхание. Из спальни не доносилось ни звука, мужчины спали. Она знала, что нужно возвратиться назад, разбудить их всех, но подумала, что Холбрук вначале откроет огонь, а уже после поинтересуется, кто там, и решила посмотреть сама. Может быть, эти люди ищут спасения от безумцев? Возможно, это жертвы, а не насильники?

В таком случае почему же они смеялись?

Ее глаза начали привыкать к темноте, и она медленно двинулась по направлению к гостиной. Она знала, что поступает глупо. Это было то, что ее всегда раздражало в фильмах ужасов, – идиотизм поведения персонажей, когда они, например, отправлялись на поиски монстров одни, без всякой помощи. И хотя разум подсказывал ей: так поступать глупо, – но все равно то, что она сейчас делала, казалось ей нормальным и естественным.

Потому что – и она это осознавала – смех этот звал и притягивал ее. Это должно было бы Пенелопу тревожить, но никакого беспокойства не было. Она испугалась, она была в ужасе, но это ее почему-то не волновало.

Девушка прошла в гостиную. Здесь смех звучал громче. Она понимала, что в дверь одновременно стучали несколько рук, и шум этот вызывал мурашки по коже. Гостиная была погружена во мрак, и Пенелопа различала только неясные контуры мебели. Бездумно, почти против своей воли, она прошла по ковру к двери.

Почему же мужчины не просыпаются? Не слышат, что ли?

Она подумала, не закричать ли, но не сделала этого. Она подумала, не взять ли дробовик, который стоял рядом с дверью, но не сделала и этого.

Она открыла первый засов.

У нее даже не было времени среагировать.

Мать Шейла сильно ударила ее в живот, а мать Дженин схватила за волосы и заткнула ей рот кулаком. Ее протащили через дверь, затем по подъездной дорожке к тому месту, где их ожидала мать Маргарет рядом с ярко раскрашенным фургоном.

Ее втолкнули в кузов машины головой вперед, и она услышала, как позади громко захлопнулась дверь дома.

Глава 12

Пенелопа исчезла.

Джек молча сидел на диване, а Кевин прошел в гостиную. Холбрук устроился на полу, скрестив ноги, и чистил свой дробовик.

Куда они могли ее увезти?

Ее похитили. В этом нет никаких сомнений. Холбрук начал с предположения, что она ушла с ними по собственному желанию, что яблоко от яблони, мол, недалеко падает, но Кевин пригрозил вытрясти из него душу, если он произнесет еще хоть одно слово, и Холбрук заткнулся.

Конечно, невежливо угрожать учителю, но уважение исчезло, а авторитет Холбрука как педагога уже давно подорван, и Кевин не чувствовал ни вины, ни сожаления.

Джек в этом конфликте не участвовал, храня полное спокойствие.

Все же им удалось прийти к единому мнению, что Пенелопу похитили ее матери или какие-то люди по их приказу. Сомневаться не приходилось, потому что выкрали только ее, а остальных не тронули. Если бы это было случайное нападение, их взяли бы всех или убили бы на месте.

Это означало, что Пенелопа все еще жива.

Кевин надеялся.

Впрочем, он не представлял, куда они могли ее утащить. Именно это и приводило его в отчаяние. Она может находиться в любом месте…

– На винном заводе, – произнес Джек.

Кевин остановился и повернулся к полицейскому:

– Что?

– Наверное, они увезли ее домой.

«Конечно. Я и сам только что об этом подумал. Неужели этот полицейский умеет читать мысли?

Ну и тупица же я. Есть много чего другого, о чем надо тревожиться, при чем здесь чтение мыслей. Мы просто подумали об одном и том же одновременно. Вот и все. При создавшихся обстоятельствах это вполне вероятно», – решил Кевин.

– Мы поедем туда, – сказал он. – И спасем ее.

– Как? – спросил Холбрук.

Кевин посмотрел на учителя.

– Не понял? Что значит как?

– Как ты собираешься ее спасать? Пройдешь через всю эту толпу, пройдешь мимо ее матерей, схватишь за руку и выведешь к машине?

– Я что-нибудь придумаю, – ответил Кевин, начиная раздражаться.

– Лучше придумай что-нибудь заранее, а то они сделают из тебя лапшу.

– В таком случае почему бы вам мне не помочь?

Холбрук улыбнулся.

– Я думал, ты такой гордый, что никогда не попросишь.

Кевин повернулся к нему лицом.

– А что, у вас есть какой-то план?

Холбрук засмеялся.

– Именно план. Как это ты верно заметил – именно план.

Глава 13

Пенелопа очнулась от сна и обнаружила, что спала на траве. Матери, вероятно, были где-то здесь, но за пределами видимости. Она села, затем встала. Во рту чувствовался винный привкус, но, слава Богу, она была еще полностью одета. И пока никакой крови. Стало быть, самое страшное еще не произошло.

Впрочем, запах секса она ощущала. В легком ветерке, в воздухе, в этой траве.

И запах этот был приятным.

Она повернула голову, огляделась. Этот луг был не в лесу за винным заводом, как она ожидала. Матери привезли ее на поле, где раньше была ярмарка, которую они тогда с Дионом посетили. Место, где она спала, находилось в самом дальнем конце от дороги.

Пенелопа зевнула, чувствуя во всем теле какую-то нетвердость и замедленность в движениях. Она не помнила, чтобы ее гипнотизировали, давали наркотики или били. И вообще о прошедшей ночи у нее остались отрывочные воспоминания. Последний эпизод – матери запихивают ее в фургон, а дальше ничего, сплошной мрак.

Мимо верхом на спине голого мужчины проехала женщина, одетая в кожу. Причем все честь по чести, с упряжью и стременами. В правой руке она держала набор малярных кистей, и Пенелопа увидела, что тело мужчины, на котором та гарцевала, было выкрашено в голубой цвет. Она протянула эти кисти ему, а он передал их группе детей, которые помогали раскрашивать чудовищный каменный фаллос, лежащий на земле.

Пенелопа внимательно оглядела огромное поле, переводя взгляд от одной живописной картины к другой. Было отчетливо заметно, что Дион уже успел их всех организовать. Пьяный хаос предыдущих дней сменился упорядоченным сумасшествием, на возбужденное сознание надели узду. Она видела, что люди отравлены – это вне всяких сомнений, – и вели себя они соответствующим образом, как спятившие, однако за явной иррациональностью их поведения отчетливо проступала определенная рациональность организатора.

Их было здесь не меньше нескольких тысяч.

Как и прежде, размеры совершившейся катастрофы подавляли ее и страшили. Безумные фанаты Диониса не только разграбили всю ярмарку, но и приспособили ее для собственных нужд. Рядом кривлялась группа пьяных клоунов, между ними расхаживал голый татуированный подросток. Одетая в цыганский наряд женщина раздавала из большой связки воздушные шары. В каждый из них было засунуто мертвое тело младенца, а сам шар был наполнен гелием и каким-то образом заклеен. Мимо прошла пара, держа в руке по ниточке, и раздутые младенцы-близнецы плавали над их головами, как надувная рекламная рыба. Декоративная стена, которую она помнила с того раза, когда была здесь с Дионом, расписанная тогда фигурами Мерлина и других знаменитых магов, с отверстиями, куда туристы могли засовывать головы и фотографироваться, сейчас была вся разрисована торсами классических монстров. Из отверстий торчали настоящие эрегированные пенисы. Молодые девушки и женщины всех возрастов стояли в очереди, чтобы встать на колени перед этими идолами или, наоборот, повернуться к ним задом.

На западной окраине поля бригада пьяных рабочих начала возводить какое-то сооружение в греческом стиле из кирпичей и блоков, которые, по-видимому, были взяты из разрушенных зданий в центре города.

Все выглядело так, будто все эти люди, если, конечно, их можно назвать людьми, начали строить некое подобие общества, утверждая тем самым пьянство и разврат в качестве нормы своего существования.

Но где же сам Дион… вернее, Дионис? Она внимательно оглядывала толпу. Справа она увидела миссис Джессап, школьную медсестру. Та лежала распростершись на траве, а сверху на ней трудился пожилой лысый мужчина. Парень, который работал в винном магазине рядом со школой, сидел на складном стуле и исступленно забавлялся сам с собой.

Были здесь и мужчины с женщинами, и мужчины с мужчинами, и женщины с женщинами, не было только Диониса.

И повсюду был виноград. Эти лозы, очевидно, были посажены здесь в течение последних нескольких дней, они были распределены по всему полю, разделяя его на квадраты. Пенелопа обнаружила, что основной виноградник пересекает поле по диагонали. Любопытным было то обстоятельство, что между гипертрофированно огромными листьями уже висели спелые гроздья.

Затем она увидела своих матерей.

Они были у реки на восточной окраине поля. Мать Марго, мать Фелиция и мать Маргарет стояли на берегу, образовав маленький кружок, склонившись над чем-то, что-то делая, но что именно, с такого расстояния она определить не могла. Мать Шейла наклонилась над телом избитого мальчика, слизывая кровь с его груди, в то время как мать Дженин сгорбилась сзади нее, погрузив между ягодицами матери Шейлы свое лицо.

Пенелопа отвернулась с отвращением и испугом. Это были не ее матери, которых она знала. Эти люди были ей совершенно чужими.

Чужими?

Она двинулась через поле, стараясь обходить наиболее людные участки. Она не понимала, почему они оставили ее здесь одну после того, как похитили таким драматическим способом, но знала, что этим преимуществом необходимо воспользоваться, и спешила к дороге. Матери взяли ее, в этом у нее не было сомнений, чтобы свести с Дионисом, свести силой, но они, видимо, считали, что она еще спит, либо были такими пьяными, что вообще про нее забыли. Значит, если ей сейчас повезет, то, возможно, удастся спастись, прежде чем менады обнаружат, что она ушла.

Она была где-то на середине пути, когда увидела это.

Сатир.

Пенелопа остановилась и, застыв на месте, выдохнула:

– Господи.

Это был мужчина – вернее существо – двухметрового роста, с ногами козла, ушами, как у мистера Спока,[35] и огромным красным эрегированным членом. Блудливо усмехаясь, он бросился к ней через поле, и в его беге было что-то чуждое, что-то неземное, во всей его внешности было нечто инопланетное. Пенелопа почувствовала, как по всему ее телу прокатилась волна ужаса. Это поразило ее так же внезапно, как удар грома, как молния. Только сейчас она до конца осознала всю реальность происходящего. Сейчас она глядела на все это не как участница событий, а как посторонняя, и все миллиарды способов, которые могло изобрести ее сознание, чтобы как-то приспособиться и понять весь этот кошмар, были отброшены прочь. Вид чудовища так подавил ее, что она не была способна не то чтобы бежать, но даже пошевелиться, и так и осталась стоять, приросшей к месту, когда этот монстр остановился перед ней.

– Он хочет тебя! – сказал сатир, глядя на нее злобно и одновременно плотоядно. Его голос был высоким и каким-то сумасшедшим. И вот что удивительно: она отчетливо сознавала, что звуки, которые он произносит, – не английская речь, и вообще никакому человеческому существу принадлежать в принципе не могут, но все равно без труда поняла его.

Она попыталась сообразить, возможно ли все же убежать, спастись от…

– Или ты пойдешь со мной сама, или я заставлю тебя идти.

Существо ощерилось в подобии улыбки, и сейчас, с близкого расстояния, она увидела его заостренные зубы.

– Если мне придется заставлять тебя идти, то ты поедешь верхом вот на этом. – Он показал на свой огромный красный орган, который то поднимался, то опускался.

– Я пойду, – сказала она.

– Я знаю, что пойдешь! – Сатир засмеялся и поскакал прочь, а Пенелопа побежала следом.

Они пробегали мимо групп мужчин и женщин, каждая из которых устраивала маленький спектакль насилия и секса в наиболее извращенных формах, мимо огромных контейнеров с винными бутылками. Задолго до того, как они достигли дальнего конца поля, Пенелопа была уже без сил, у нее не хватало дыхания, но она и в мыслях не допускала позволить этому ужасному… существу прикоснуться к себе и заставляла себя бежать.

Она последовала за сатиром дальше за поле, в рощу.

Туда, где на троне восседал Дионис.

Она остановилась, сердце ее бешено колотилось. Из нескольких деревьев было сооружено некоторое подобие искусно выполненного резного деревянного кресла, которое бог использовал в качестве трона. Участок земли перед Дионисом был вытоптан, там лежал царский красный ковер, сделанный из человеческой плоти. На окружающих поляну деревьях были развешаны препарированные половые органы.

Сатир поклонился своему богу и, безумно хохоча, поскакал прочь.

Дионис встал, и Пенелопа почувствовала, что вся дрожит. Даже сейчас, не взяв в рот ни капельки вина, она желала его. Она желала его против своей воли. Он стоял перед ней, гордый и победно нагой. Его кожа, влажная от крови и пота, отсвечивала волшебным блеском. Пенелопе хотелось упасть перед ним на колени и поклоняться ему, отдать ему свое тело и позволить сделать с собой все, что он хочет, но какая-то сила удерживала ее от этого, и она оставалась неподвижной.

– Пенелопа, – прошептал он. Это был голос Диона и все же не его. Шепот был достаточно громким, чтобы перекрыть шум, царивший на поле.

– Ты все еще Дион? – спросила она.

Он подошел к ней, и она только сейчас заметила в его левой руке что-то наподобие винного меха, какой-то сосуд для вина в форме пузыря, и обнадежила себя тем, что он сделан не из человеческой кожи. Он высоко поднял его, вылил вино в рот и отбросил прочь.

А затем Дионис прикоснулся к дрожащей девушке.

– Ты Дион? – снова повторила она нерешительно с надеждой в голосе.

– Дионис. – Бог опустился перед ней на колени так, что теперь их головы оказались на одном уровне. Его массивные руки скользнули ей за спину, и он притянул ее к себе. – Я так долго искал тебя. Почему ты пряталась от меня?

Его прикосновение было мощным и в то же время нежным, и хотя Пенелопа была в ужасе от того, что происходит, ее тело возбудилось. Он втянул ноздрями воздух, взглянул на ее промежность и улыбнулся.

– Пенелопа.

Все же что-то в выражении его лица, в его глазах было от Диона, очень мало, но было, однако она знала, что, когда он будет пьян, это совсем исчезнет. Его огромный член был возбужден, прижался к ее плоти, и она ощущала его путающую величину.

– Ты ведь сама знаешь, что хочешь этого, – сказал он. – Не надо страдать. Просто иди навстречу своему желанию. Растворись во мне.

Она вспомнила, как они занимались любовью на заднем сиденье машины, и почувствовала острый укол сожаления и потери. Она улавливала запах бога, крепкий мускусный аромат, исходивший от его гигантского органа, прижатого к ее торсу, и начала задыхаться.

– Я не хочу тебя, – произнесла она не таким безапелляционным тоном, как ей хотелось, а мягким, слабым, умоляющим. Это была мольба. По ее щекам потекли слезы. Он вытер их длинным пальцем, и она увидела в его глазах искру сочувствия. Все продолжалось не больше секунды, короткое пламя вдруг вспыхнуло и тут же погасло, но этого оказалось достаточно, чтобы она поняла: где-то у него внутри сидит Дион, он все еще жив и борется за свое освобождение. Только попытки эти безнадежны.

– Не лги! Ты меня хочешь! – прогремел оглушительный голос, заставив ее подпрыгнуть, но крепкие руки не дали ей вырваться, и она осознала, что сейчас он может ее раздавить с необыкновенной легкостью. Чуть-чуть сжать, и все.

Теперь она уже плакала вовсю – всхлипывала, рыдала, слезы ручьями струились по ее лицу, но все равно кивнула.

– Да, я хочу тебя.

– Ты хочешь, чтобы я тебя наполнил?

– Да. Я хочу, чтобы ты меня наполнил.

Некоторое время он молчал, тяжело дыша. Она ожидала, что сейчас он начнет срывать с нее одежду, насаживать на свой огромный член и все прочее, поэтому совсем не была готова к тому, что последовало за этой паузой.

Он отпустил ее, поднялся на ноги и произнес тихо и спокойно:

– Нет, ты не хочешь. – В его голосе послышалось что-то человеческое. – Ты не хочешь меня совсем.

Затем отвернулся и посмотрел назад, на свой трон.

– Иди, – сказал он. – Оставь меня. Я не желаю тебя больше видеть.

Ее переполняли противоречивые эмоции, в голове все смешалось, но внутренний голос все повторял и повторял: «Надо действовать! Надо действовать! Беги, а в своих чувствах разберешься потом». И Пенелопа бросилась, но не обратно на поле, а налево, через деревья к дороге.

Сзади закричал Дионис. Это был крик боли, острой, щемящей тоски, и перед ней вспыхнул бело-голубой свет, ослепительный, затмивший дневной. Она не знала, как подействует на нее эта вспышка, и продолжала бежать, делая зигзаги.

Достигнув шоссе, Пенелопа споткнулась, нога зацепилась за торчащую из асфальта секцию арматуры, но она сумела сгруппироваться и приземлилась на вытянутые вперед ладони. Воздух вокруг нее все искрился и был каким-то колючим. Муравьи, следовавшие цепочкой по асфальту, внезапно приняли размеры небольших собак. В течение нескольких секунд, за то время, пока она поднялась на ноги, они начали извиваться, меняя очертания, и на глазах превратились в мужчин, которые что-то выкрикивали.

Она устремилась дальше. Не оглядываясь назад, не останавливаясь, чтобы уточнить, правильную ли она выбрала дорогу, девушка бежала. Пот катился по лицу, смешиваясь со слезами, заливая глаза, легкие горели, будто она вдыхала огонь, губы так пересохли, что начали трескаться.

Но она продолжала бежать.

Пенелопа не остановилась, пока не добежала до фирмы проката автомобилей, расположенной несколькими кварталами дальше. Она уже была готова упасть, потому что не могла больше сделать ни шагу. И действительно, повалившись на землю, хватая ртом воздух, только сейчас она обернулась, чтобы посмотреть назад и убедиться, что ее никто не преследует.

Сзади все было чисто, никого не видно.

Дион дал ей уйти.

Глава 14

Было уже за полдень, когда Пенелопа появилась перед домом Холбрука. Учитель с Кевином таскали из гаража ящики и загружали в багажник машины.

Оба застыли, уставившись на нее, пока она миновала подъездную дорожку и остановилась позади машины Холбрука. Пенелопа вышла из автомобиля и грустно улыбнулась:

– Привет, ребята! Как дела?

– Где ты была? – выкрикнул Кевин, бросая ящик на землю и подбегая к ней. – Что случилось? Мы как раз собираемся ехать спасать тебя.

– И куда же вы собираетесь ехать?

– На твой завод. Разве это не матери тебя похитили?

– Да, но они привезли меня совсем в другое место, туда, куда перенес свой лагерь Дионис.

Холбрук выпрямился.

– Тебе удалось бежать?

– Вроде того. Он меня отпустил.

– Кто? Дионис?

– Дион.

– Так что же там все-таки случилось? – снова спросил Кевин.

Она покачала головой.

– Давайте зайдем в дом. Рассказ будет долгим, и мне нужно хоть немного попить. А если бы нашлось что-нибудь вроде завтрака, было бы вообще прекрасно.

– Может быть, обед? – предложил Кевин.

– Обед так обед. – Она нахмурилась, оглядываясь вокруг. – А где Джек?

Ни Кевин, ни Холбрук ничего не ответили. Взгляд Пенелопы переходил с одного на другого, и внутри начало нарастать неприятное щемящее чувство.

– Где он?

Холбрук выглядел смущенным.

– Он нашел мое вино, – выговорил он. – Мы были внизу, обсуждали план твоего освобождения, а он поднялся попить чего-нибудь, нашел бутылки на кухне и… выпил все.

– Что?.. Почему? – Потрясенная, она закачала головой, не в силах переварить информацию.

– Не знаю, – сказал Кевин. – Мистер Холбрук, конечно, ни о чем таком не подозревал. – Он посмотрел на учителя. – А я вообще не знал о существовании бутылок.

– Где же он сейчас?

– Мы заперли его в спальне.

Пенелопа закрыла глаза, внезапно почувствовав полное изнеможение. События прошедшей ночи и нынешнего утра вдруг огромной тяжестью навалились на нее. Кевин приблизился к ней и положил руку на плечо.

Она отстранилась.

– Оставь ее, – произнес Холбрук. – Она сейчас оправится.

– Идите знаете куда со своими советами! – огрызнулся Кевин. – В конце концов это вы во всем виноваты!

– Извини, – едва выговорила девушка. – Я просто… Сегодня был очень тяжелый день, я… в общем, ты здесь ни при чем. Это просто… стресс.

– Мы ведь как раз решили попытаться найти тебя…

– Я знаю.

– …прежде чем что-нибудь случится.

– Я знаю. – Она потянулась и обняла его. После некоторого колебания он обнял ее тоже. «Если бы Холбрука здесь не было, – подумала Пенелопа, – я отдалась бы Кевину. Прямо здесь и сейчас. Он, наверное, почувствовал бы себя после этого лучше. И вообще…»

– Ну и долго вы собираетесь так стоять? – спросил Холбрук.

Они отпрянули друг от друга.

– Подите к дьяволу, – проворчал Кевин.

Пенелопа повернулась лицом к учителю.

– И сколько времени уже Джек сидит взаперти?

– Пару часов. Когда мы нашли его, он снял с себя всю одежду и использовал одну из винных бутылок… – Учитель усмехнулся. – Он бросился на меня с этой бутылкой, и нам пришлось его успокаивать. Это заняло немало времени.

– И сколько должно его еще пройти, пока он протрезвеет?

Холбрук пожал плечами.

– Кто знает?

– Я хочу поговорить с ним.

– Не надо.

Пенелопа посмотрела на него.

– Вы думаете, что сможете меня остановить?

– Нет. Я имею в виду, что у тебя просто ничего не получится. Он не слушает никого, просто не слышит. А то, что он лепечет; не имеет никакого смысла. – Он взял ящик Кевина, поставил его в машину и закрыл багажник. – Я думаю, у тебя есть возможность пойти и убедиться самой.

Вопли Джека она услышала в ту же секунду, когда они вошли в дом. Она прошла через гостиную и дальше по коридору, ориентируясь на голос полицейского. Дверь в спальню в конце коридора, ту, где они обычно спали, была закрыта на только что установленный засов, который, видимо, нашелся в кладовой.

Ручка двери дергалась.

– Джек! – позвала Пенелопа.

– Съешь меня! – завопил полицейский. Его голос был хриплым, дребезжащим, и его невозможно было узнать. Раздался громкий удар. Это с той стороны он с размаху ударился о дверь. – Оближи его у меня! Слышишь? Сделай это немедленно! Я приказываю! И оближи мою задницу!

– Это я! Пенелопа!

– Я жажду твоей девственной крови!

Пенелопа постояла несколько секунд, понурив голову, глядя на закрытую дверь, затем устало вздохнула и медленно направилась обратно в гостиную, где опустилась на диван.

– Ну так расскажи, что с тобой случилось, – попросил Кевин, когда они с Холбруком вошли в комнату.

Она начала с ночного вторжения матерей, описала свой поход через поле, рассказала о встрече с Дионисом и о том, как он сказал, чтобы она уходила.

– Он позволил тебе уйти, – размышлял Холбрук. – И ты говоришь, он не был пьян?

– Совсем немного, может быть. Он что-то выпил из этого бурдюка, его глаза были немного красными.

– Ты считаешь, что, если бы он был сильно пьян, он бы тебя не отпустил?

– Нет. Я думаю… я думаю, он все еще находится в стадии раздвоения. И мне кажется, что, когда он почти трезв, он ближе к Диону. Я думаю, это единственная причина, по которой он позволил мне уйти.

– Ну а все остальные тебя не трогали? Там, на поле?

Она кивнула, явно озадаченная.

– Кроме сатира, никто. Да и сатир, собственно говоря, тоже. Вот так.

– Совершенно очевидно, что они получают от него сигналы. Мы это подозревали. Он каким-то образом посылает им эмоциональные импульсы. Если он счастлив, счастливы и они. Если он в гневе, они тоже в ярости. Они превратились в подобия автоматов, выполняют только его приказы. У менад, возможно, что-то иначе, но у остальных…

– Ну и что же мы будем делать? – подал со своего места на полу реплику Кевин. – Опохмелим его и заставим проповедовать трезвость и воздержание?

Холбрук вскинул брови.

– Неплохая идея.

– Бросьте. Я же серьезно.

– И я тоже серьезно.

– Но все-таки что мы будем делать? Возьмем его в плен и накачаем черным кофе?

Холбрук подумал некоторое время.

– Мы можем взять его в плен и изолировать. Но я думаю, будет лучше, если мы его убьем.

– Чудесно, – восхитился Кевин, – и почему мы не додумались до этого раньше?! Хотите, чтобы я сейчас съездил туда и привез его?

Холбрук проигнорировал иронию Кевина и обернулся к Пенелопе.

– Мы можем отправиться туда втроем. Подождем, пока ты не заговоришь ему зубы, если, конечно, это удастся. Посмотрим, возможно, удастся его убить.

– Но ведь он отпустил меня. Дал мне уйти.

– Ты сама сказала, что это сделал Дион. Но тот кто командует всеми этими озверевшими безумцами, совсем другой.

– Какая-то часть его принадлежит Диону.

Холбрук испытующе посмотрел на нее.

– Ты действительно достойная дочь своих матерей.

– И что, по-вашему, должно означать это замечание?

– А то, что у него просто очень большой… и это тебе нравится.

– А может быть, это потому, что у вас вообще ничего нет – ни большого, ни маленького?

Кевин поднял вверх руки.

– Дети, дети, успокойтесь…

– Вы что, действительно думаете, что я вот так просто вальсирующей походкой смогу подойти к нему и начну соблазнять, «заговаривать зубы», как вы изволили выразиться? – спросила Пенелопа. – Ничего у нас таким способом не получится. Вы совсем не представляете обстановки. Он очень плотно окружен своими фанатами. Там и мои матери, и сатиры, и Бог знает что за твари там еще есть. Кроме того, он сказал, что не желает меня больше видеть. Если я вернусь, то, возможно, он просто возьмет и убьет меня.

– Только если будет не трезв, – возразил Холбрук.

– Но он все же погнался за мной, хотя и не был пьяный. Я имею в виду, что он не преследовал меня, ничего такого не было, но мне показалось, что он, похоже, изменил решение уже после того, как отпустил меня, как будто хотел, чтобы я вернулась.

– Но ты нам этого не рассказывала.

– Вы просто не дали мне закончить.

Учитель сделал глубокий вдох.

– Ну так заканчивай.

– Как я сказала, он велел мне уходить, и я побежала по направлению к дороге. Внезапно впереди меня как будто что-то взорвалось. Я не видела, где точно и откуда это появилось и как это вообще случилось, но, полагаю, он изменил свое решение и… я не знаю, но кажется, он послал мне вдогонку какие-то световые лучи. А я все равно продолжала бежать, делая зигзаги налево и направо, так, чтобы в меня было трудно попасть. Больше ничего не случилось, если не считать того, что когда я достигла дороги, то упала. Там, на асфальте, я увидела кучку муравьев, которых он превратил в мужчин, в воинов. Вроде мирмидонов.[36]

Холбрук побледнел.

– Мирмидоны? Но ведь это же был Зевс…

Она кивнула.

– Да.

– Но ведь это же совсем другой коленкор, моя дорогая. Это совсем другая лошадь, совершенно другой окраски. Мои рассуждения базировались на том, что это создание Дионис и что он комплексует, вернее, страдает от недостатка божественной мощи, из-за своих ограниченных возможностей. – Он замолк, что-то обдумывая. – Может быть… – произнес он наконец, – вероятно, все остальные боги сейчас находятся в нем, и он обладает также и их силой.

– Возможно, – отозвалась Пенелопа.

– Только я не думаю, что он об этом знает. По крайней мере пока. В противном случае он бы давно уже распространил свое влияние намного дальше, давно уже показал бы себя во всей мощи.

– Наверное, его мощь все же имеет какой-то предел? Может, у него всего понемногу от каждого бога, но далеко не все?

– Видимо, – допустил Холбрук.

– А что, если и у меня тоже?

Кевин вскинул голову.

– Что?

Она повернулась к нему.

– Не исключено, что у меня тоже есть какая-то сила. Ведь именно я должна была родить всех этих богов. У нас с ним все должно быть поровну – половина у него, половина у меня. Я должна была выносить в своем чреве нечто такое, чем обладает он. Но возможно, я тоже чем-то наделена?

– Но как мы это выясним?

Они посмотрели на Холбрука.

– Я не думаю, что в тебе есть нечто, чем мы можем воспользоваться, – сказал учитель. – Во всяком случае, пока никаких необычных способностей ты не обнаружила.

– Не совсем так. Например, я могу ощущать запахи, которых прежде не ощущала, – возразила она. – Мне кажется, все мои органы чувств обострились вдвое. Или даже втрое.

– И все равно вряд ли эта сила сравнима с божественной, – холодно произнес Холбрук. – Кроме того, твои матери исполнили над Дионом определенный ритуал. С тобой же они, к счастью, ничего подобного не сделали.

Она опустила голову и кивнула.

– Это правда.

– И если быть до конца честным, я просто не знаю, как осуществить твою трансформацию, даже если ты сама этого желаешь. Наши старания все время были направлены на то, чтобы предохранить людей от влияния богов, а не на то, чтобы помогать людям превращаться в богов.

– И в этом деле вы, конечно, добились громадных успехов, – съязвил Кевин. – Теперь это совершенно очевидно.

Холбрук пристально посмотрел на него.

– Но ведь ты до сих пор жив, не так ли?

– Вот именно. Но давайте посмотрим на Джека. Ой, я совершенно забыл, он ведь последователь Овидия. Не так ли?

Голос учителя оставался очень спокойным, что было на него совсем не похоже.

– А вот здесь я допустил промах.

– Ну так в чем же ваш план? – спросила Пенелопа. – Как вы намеревались освободить меня?

– Что-нибудь вроде уловки-22.[37] – ответил Кевин. – Нам ведь надо для начала убить Диониса, и тогда все остальные автоматически прекратят бесчинствовать, но в то же время, чтобы добраться до Диониса, необходимо уничтожить всех остальных.

– И на чем же вы остановились?

– Мы решили убить твоих матерей, – сказал Холбрук.

Пенелопа покачала головой.

– Боюсь, что этого окажется недостаточно.

– Достаточно. Они проводники его воли. Уберем их, и все расстроится.

– Ну и как же вы предполагали…

– Мы собирались в первую очередь сжечь ваш чертов винный завод.

Пенелопа молчала.

– Они бы попытались его спасти. К счастью для нас, эти стервы и все их сообщники слишком пьяны, чтобы ясно соображать. С пожарными принадлежностями им бы не справиться. А мы бы притаились там рядом и перебили их по одной.

Пенелопа попыталась представить своих матерей в тот момент, когда их убивают, когда в них попадают пули… Куда? В голову? В грудь? Все это предстало в ее воображении так ясно. Что происходило бы с ними в последнюю секунду? Что бы вспыхивало в их мозгу? Вспомнили бы они о ней?

Она очень хотела их смерти, по крайней мере значительная часть ее существа жаждала этого, но одновременно что-то внутри нее все же протестовало против того, чтобы их убивали. И особенно она не хотела, чтобы этим занимался учитель мифологии.

И еще она мечтала, чтобы уцелела мать Фелиция.

– Но это же так трудно, убивать, – медленно произнесла она. – Насильственная смерть вон там, за этим забором, стала явлением более чем обычным, и все равно мне кажется, что нормальному человеку убить другого человека очень трудно.

– Но они не люди и должны умереть. Во имя жизни других.

– Совершенно верно, – вмешался Кевин. – Они не люди, потому что уничтожают без всяких проблем и своих, и чужих.

– Для менад, – продолжил Холбрук, – никаких моральных тормозов не существует. Они не подчиняются никаким правилам, никакой логике. Ими полностью правят инстинкты – сплошное подсознание и никакого сознания. Они…

– Но меня же они не тронули.

– Просто ты была им нужна. Вот и все. А эти роды, на которые они тебя толкали, за ними же неминуемо должна была последовать смерть. Разве ты этого не понимаешь? Ну а нас-то они прикончат с превеликим удовольствием. Да еще поглумятся вдоволь.

– Не знаю. В любом случае добраться до них не легче, чем до Диониса. Я вот все думаю, может быть, идея Кевина не так уж и абсурдна. Возможно, мы сможем их всех как-нибудь отрезвить?

Холбрук снисходительно посмотрел на нее.

– Ну и как же ты предлагаешь это осуществить?

– Мы перекроем их источники снабжения вином.

Кевин фыркнул.

– Здесь, в Напе? Это несерьезно.

– Вином фирмы Аданем. Это единственное вино, которое на них действует. – Она посмотрела на Холбрука. – Верно?

Учитель утвердительно кивнул.

– В любом случае мы должны организовать на заводе пожар. Понимаете, мы спалим это хранилище. Думаю, у них вряд ли хватило разума создать какой-нибудь запасной источник.

– В этом есть логика, – признался Холбрук.

Кевин встал.

– Так чего же мы ждем? Пошли.

– Не так быстро, – сказал Холбрук.

– Что значит «не так быстро»? Мы поедем туда именно сейчас и сделаем то, что нужно.

– Но ведь совсем недавно мы собирались нейтрализовать ее матерей.

– Это предложение… оно даже лучше. Проще. Спалим завод, к чертям собачьим, и нам даже не придется никого убивать.

– Сейчас уже четвертый час. Не подождать ли до завтра?

– Есть еще одна вещь, которую я забыла вам сказать, – тихо заметила Пенелопа. – У нас очень мало времени. Гораздо меньше, чем вам кажется. Появился виноград, новый виноград, который они посадили, и сейчас он уже готов для сбора.

– Но ведь прошло всего несколько дней, – сказал Кевин.

– Урожай, – задумчиво произнес Холбрук. – А скоро время главного праздника вина.

– И у них появится возможность сделать новое вино, – добавил Кевин.

– Я могу туда проникнуть, – предложила Пенелопа. – Я могу поджечь бикфордов шнур или то, что вы соорудите вместо него. Они… они мне доверяют. Считают, что я такая же, как они. Поэтому меня никто не тронет.

– Все?

– Не знаю, как насчет всех, но… – Она глубоко вздохнула. – Я менада. По-видимому, они это чувствуют.

– Разве ты не говорила сама, что во время похищения матери тебя чем-то опаивали? Выходит, они все-таки не считали тебя своей.

– Я сделала всего несколько маленьких глотков. Просто притворилась, что пью. Мне удалось их обмануть.

– Ну, я не знаю, – засомневался Холбрук.

– У нас нет альтернативы.

– Но чтобы виноград поспел за два дня?

Пенелопа посмотрела на учителя и кивнула.

– В таком случае нам следует поторопиться. – Холбрук направился к входной двери. – Давайте закончим погрузку машины.

– Поешь чего-нибудь, – сказал Кевин Пенелопе, увидев, что та сделала движение, чтобы последовать во двор за учителем. – Попей хотя бы.

Она грустно улыбнулась.

– Вина, что ли, выпить?

– Не смешно, – бросил он и направился к двери.

Она поспешила на кухню. Во внезапно притихшем доме были отчетливо слышны крики Джека в спальне. Он кричал не переставая, это был какой-то сплошной стон и поскуливание, а когда Кевин с Холбруком вышли во двор, звуки стали еще отчетливее. Пенелопа слышала также, как Холбрук переговаривается с Кевином у гаража – они быстро загружали в машину ящики, – но безумное бормотание полицейского переносить было невозможно.

Оно было зловещим.

Пенелопа быстро открыла холодильник, схватила банку коки, коробку с какой-то едой, не взглянув даже с какой. Схватила сахар.

И скорее во двор, подальше от нестерпимых воплей полицейского.

– И что же в этих ящиках? – спросила она, подходя к машине.

– Газолин, – ответил Кевин. – И тряпки.

– Старые газеты, – добавил Холбрук. – В общем, все, что хорошо воспламеняется.

Она ожидала от них чего-то более профессионального и не скрыла разочарования:

– Я думала, вы будете применять какие-нибудь взрывчатые вещества или что-нибудь в этом роде.

– Я учитель, а не террорист. – Холбрук захлопнул крышку багажника. – Давай садись.

Пенелопа оглянулась на дом.

– Может быть, вам… следует его запереть? Джек…

– Давай же, садись. Я хочу, чтобы мы сделали это побыстрее.

Кевин открыл дверцу машины.

– Пока еще не сдали нервы?

– Что-то вроде этого, – подтвердил Холбрук. – Садитесь и поехали.

На винном заводе везде были видны следы бойни. Невероятной, жуткой.

Пенелопа, даже после всего того, что видела, была шокирована размахом резни.

Добраться туда им удалось сравнительно легко. Несколько улиц были блокированы старыми заторами, что заставило их объезжать. Никаких новых разрушений, никаких новых пожаров. Напа уже не существовала. Это был призрак города, напоминающий страшные кадры Второй мировой войны, город, разрушенный бомбежкой, все жители которого погибли, а те немногие, кому удалось спастись, ушли. Никаких проблем по дороге они не встретили.

Это тревожило Пенелопу. С момента возрождения Диониса в дневное время на улицах они вообще видели очень мало людей, но сам город все равно мертвым не казался. Где-то что-то все время конвульсивно трепыхалось. Он напоминал площадку для игр каких-то злых и шкодливых детей, которые ушли поспать и пока еще не вернулись к игре.

Но теперь создалось впечатление какой-то заброшенности, и она не могла избавиться от мысли, что все обитатели города собрались где-то в одном месте, скорее всего возле своего бога, готовясь к празднику. Она подумала, что это весьма вероятно, и надеялась – и даже молилась, – чтобы Дионис оставался на своем месте, там, где была ярмарка, и не возвращался на винный завод. Им сейчас нужно время, и чем больше, тем лучше.

Дионис.

Она думала о нем сейчас, как о Дионисе. Дион еще присутствовал где-то там, внутри, но после встречи с богом, она не могла больше воспринимать Диониса как Диона, но в другом обличье. Нет, это были два совершенно различных организма. Причем некое существо, называющее себя Дионисом, присвоило себе всего Диона и запрятало его в свою оболочку.

Дорога на винный завод была усеяна мусором и обломками, но до самых ворот мертвых тел им не попалось. Вначале Пенелопа не обратила серьезного внимания на штабеля каких-то предметов, уложенных на обочине дороги. В последние несколько дней они видела много трупов, так что, можно сказать, пригляделась. Но тут было нечто совсем другое, искаженное, неправильное, причем всех цветов: красного, зеленого, голубого, пурпурного. Она более внимательно присмотрелась из окна машины к телам и увидела, что некоторые из них… изменены, переделаны. Вон там мужчина с телом лягушки, женщина, у которой вместо рук клешни омара, ребенок с хоботом и бивнями слона. Многие из мертвецов были окровавлены, но столько же – без единого пятнышка. Они лежали, свернувшись в эмбриональных позах, или изогнутые под какими-то странными, необычными углами. Видимо, эти люди умерли в разгар свершавшейся с ними метаморфозы, которая и стала причиной их смерти.

Именно то, как они умерли, тревожило ее больше, чем само убийство. Она отвернулась и начала смотреть только прямо.

В отличие от первой ночи никаких толп фанатов Диониса у ворот винного завода не было, никто здесь не пил и не веселился.

Увидев впереди заводские здания, она вытерла о джинсы вспотевшие от напряжения ладони. План Холбрука был до смешного прост: она должна будет вывести здесь из строя все, что возможно, а затем Холбрук с Кевином втащат ящики с горючим материалом в главное здание и подожгут. Холбрук рассчитывал, что пламя распространится достаточно быстро, что вино – ведь это же все-таки спиртное – будет гореть хорошо, и огонь успеет охватить основные жизненно важные объекты прежде, чем фанаты это обнаружат. Во всяком случае, они должны успеть добежать до машины и уехать.

Вообще-то Пенелопе план казался неумным, даже кретинским, но ничего лучшего сама она предложить не могла, поэтому согласилась.

Девушка посмотрела в окно налево. На палки, которыми подпирали виноградные лозы, были надеты скальпы женщин и мужчин. Их длинные волосы развевались на ветру над голыми ветвями. На проводах, натянутых между стойками, болтались обрывки ярко раскрашенной гофрированной бумаги.

Луг теперь подступал к самому винограднику, который был в шесть или семь раз больше прежнего. Алтарь и каменная статуя Диониса, находившиеся в дальнем конце луга, почти у самых деревьев, теперь оказались в центре, и их можно было видеть даже отсюда. Деревья были вырваны с корнями, как если бы никогда здесь не существовали. Везде только одна трава – от кромки виноградника и до вершины горы. И ни одного деревца, ни куста.

И тут появились безумные.

Хлынули как из крана, приведенного в действие движением их машины. С горы, из просветов между деревьями – отовсюду на луг устремился сплошной людской поток. Ей казалось, что там, на месте бывшей ярмарки, народу было очень много, но по сравнению с этой Лавиной то количество казалось ничтожным. Ее сердце начало отчаянно колотиться.

Пенелопа подумала, что эти безумные, посланные Дионисом или матерями, явились, чтобы их уничтожить и спасти винный завод. Но когда эти люди замедлили движение, а затем и вовсе остановились, она поняла, что эти безумные даже и не подозревают об их присутствии.

Они собирались на праздник. На праздник урожая.

Даже само это слово больно отдалось во всем ее теле. Они собираются устроить торжество в надежде на хороший урожай, призывая тот день, когда можно будет начать сбор винограда. Она не знала, откуда ей это известно, но сущность менады, скрытая в ней, захотела к ним присоединиться.

Машина остановилась перед автостоянкой, Холбрук съехал в сторону, круто повернул и припарковался под деревом, лицом к улице так, чтобы они при необходимости имели возможность быстро отъехать.

Учитель открыл дверь машины.

– Давайте все сделаем быстро.

Там, в отдалении, Пенелопа слышала пение. Тысячи голосов гармонично переплетались. Она стояла рядом с машиной, приросшая к месту, смотрела на виноградник и простирающийся дальше луг, а Холбрук и Кевин, не мешкая, принялись разгружать багажник.

С той позиции, которую она занимала, все выглядело, как сцена на рок-концерте. Что-то вроде огромного Вудстока. «Именно такое это производит впечатление», – подумала она. Тысячи людей пели, соединившись в светлом товарищеском братстве. В счастливом порыве они исполняли античный греческий гимн, который часто пели ее матери, когда она была маленькой. Люди стояли рядом, обняв друг друга за плечи, и покачивались в такт музыке.

Только…

Только вокруг этой толпы красными пятнами выделялись растерзанные тела недавно убитых, кровавые останки мужчин, женщин, детей и домашних животных, которые были беспорядочно разбросаны вокруг. О них забыли и не обращали внимания, будто это был какой-то мусор вроде пустых бумажных стаканчиков и оберток от бутербродов, оставшийся от; огромного скопления людей.

На вершине горы несколько женщин – видны были лишь одни их силуэты – занимались тем, что разрывали на части нечто, напоминавшее останки мертвой лошади.

Пение прекратилось. Люди, все как один, замолкли, словно услышали что-то, какой-то сигнал, хотя ничего подобного не прозвучало.

«Холбрук был прав, – согласилась Пенелопа. – Они принимают сигналы от Диониса. Его настроение определяет их настроение. Они не только поклоняются ему, но и каким-то образом связаны с ним, их чувства и эмоции настроены на него, как антенны чувствительных приемников».

Движение возобновилось снова. Всех обуяла какая-то сумасшедшая активность, распространяющаяся от центра этого гигантского скопления к краю толпы.

Люди начали продвигаться к дальним рядам виноградника.

– Хватит смотреть, – сказал Холбрук. – Помоги нам. Возьми этот ящик.

Он все это видел тоже. В его голосе был страх, и когда она приблизилась, чтобы помочь, то заметила, что Кевин притих, его лицо было бледным. Ей хотелось их успокоить, сказать, чтобы они не волновались, сказать, что даже если их поймают, то на части не раздерут. Но Пенелопа знала, что это неправда. Их убьют.

А ее нет.

Потому что она одна из них.

Половину ящиков они оставили в открытом багажнике и быстро, но осторожно преодолели последние несколько метров подъездной дорожки. Она ожидала от себя какой-то нервозности и беспокойства, это было бы естественно, если бы часть тревоги Холбрука и Кевина передалась ей, но ничего подобного Пенелопа не чувствовала и спешила только потому что ею двигал разум.

Холбрук остановился на краю автостоянки, спрятавшись под развесистым деревом. Кевин и Пенелопа последовали за ним. Впереди, между двумя зданиями, рядом с товарным складом, стояли друг за другом четыре грузовика. Машины в это время загружали ящиками с вином Аданем, и она вдруг подумала, что это напоминает сцену из фильма «Вторжение похитителей тел», где грузовики были нагружены таинственными «семенами» из космоса, которые распространяли по городам и штатам. А те, приняв потом соответствующий вид, с пугающей скоростью уничтожали жителей города. Может быть, то же самое случилось сейчас и здесь? Может быть, пьяное безумие, вызываемое этим вином, распространяется повсюду? В Сан-Франциско? Лос-Анджелесе? Финиксе? Денвере? Чикаго? Нью-Йорке?

Да, вполне возможно, это так и есть.

Ее только одно удивляло, что они оказались способны достаточно логично мыслить и, стало быть, были достаточно трезвы.

«Это, наверное, мать Марго», – подумала Пенелопа.

– Придется обходить, – сказала она Холбруку. – Вон там есть дорожка, которая огибает дом сзади и ведет к главному зданию, туда, где производится вино. Этот вход со склада не видно.

– Склада? Так это же еще лучше, если мы начнем с него, – ответил Холбрук. – Ведь там накапливают запасы.

– Это верно, но как быть с грузовиками? Не думаю, что нам удастся добраться туда незамеченными.

– В таком случае остается надеяться, что огонь распространится и на склад.

– Пошли, – поторопила Пенелопа. Она повела их вокруг автостоянки. Они шли, укрываясь за машинами, чтобы их не заметили с грузовиков. Они обошли перевернутый мини-фургон, и Пенелопа остановилась. Ящик, который она несла, был тяжелым, и она поставила его на землю на несколько секунд.

– Что ты делаешь? – прошептал свистящим шепотом Холбрук.

– Руки не держат.

– А ну-ка, – распорядился Кевин, – давай обменяемся. Кажется, мой ящик легче.

– А вы уверены, что этого будет достаточно? – спросила Пенелопа, когда они обменялись ящиками. – Похоже, для большого огня здесь не хватит.

– Вот почему я и говорю, что со склада начинать лучше.

– Может быть, подожжем дом? – предложил Кевин.

Дом? До сих пор она как-то не допускала мысли, что дом тоже должен сгореть. Ну, разумеется, должен. По правде говоря, она не очень-то над всем этим и размышляла. Где-то в глубине души Пенелопа надеялась, что, когда загорится винный завод, появятся пожарные машины и огонь не перекинется на дом.

Но пожарных машин нигде не было видно.

Она посмотрела на дом. Ее дом. Все ее вещи были там, в ее комнате. Ее книги, пластинки, платья, фотографии, ну все, вся ее память. Если дом сгорит, то не останется ничего. Только то, что на ней. А если матери будут убиты…

Надо спасти хотя бы фотоальбомы.

– В доме никакого вина нет, – сказал Холбрук Кевину. – А мы сюда пришли, чтобы вывести из строя источники снабжения вином.

Пенелопа поставила ящик, который дал ей Кевин.

– Я должна туда сходить. Забрать кое-что из вещей.

– Нет, – приказал Холбрук. Он быстро осмотрелся и понизил голос: – Нет.

– Да. – Она не хотела это обсуждать, не хотела, чтобы ее заставили изменить решение. Она просто побежала, обогнув «БМВ», по направлению к входным дверям дома.

– Пенелопа! – крикнул ей вслед Кевин.

Она не оглянулась и прибавила шагу. Дверь была не заперта, она открыла ее и, прежде чем войти, заглянула внутрь.

Дом был не тронут.

Еще бы. Ведь это дом менад, женщин, которые являются правой рукой бога. Интересно, кто это осмелится сюда войти?

Надо только подняться наверх и взять фотоальбомы. Это не займет и минуты.

Она поспешила внутрь, не закрывая за собой дверь, проскочила мимо кабинета матери Марго, в холл и дальше по лестнице наверх, в свою комнату. Открыла дверь и…

В ее постели мать Диона занималась сексом с другой женщиной.

Они лежали, прижавшись друг к другу. Голова этой другой была закрыта раскинутыми ногами матери Диона, но Эйприл, ласкающая вагину своей партнерши, увидела девушку.

Пенелопа застыла у дверей. Вот теперь появились и страх, и напряжение, чего до сих пор она, к своему удивлению, у себя не обнаруживала.

Очевидно, что-то почувствовав, женщина высунула лицо между ногами матери Диона и лениво посмотрела в сторону двери. Увидев Пенелопу, она села.

– Это она! – истерически закричала женщина, показывая пальцем. – Это…

И тогда Эйприл сломала ей шею.

Это случилось внезапно и как-то очень легко. Она схватила ее за голову и резко повернула. Раздался громкий треск, тело женщины обмякло и упало поперек кровати.

Прежде чем встретиться глазами с матерью Диона, Пенелопа в течение нескольких секунд смотрела на мертвую. А затем робко произнесла:

– Я зашла взять свои фотоальбомы.

Эйприл оцепенело кивнула. Она казалась ненормальной, пьяной, но что происходит, кажется, понимала.

– Уходи отсюда, – сказала она. – Бери свои книги и уходи. Я не скажу им, что ты была здесь.

Может быть, ее стоит предупредить? Пенелопе показалось странным, почему это мама Диона решила ей помочь. Должна ли она отплатить ей тем же?

У двери она обернулась.

– Уходите и вы. И как можно быстрее.

Ничего не спрашивая, Эйприл устало кивнула, а Пенелопа побежала вниз по лестнице, через дом и из боковой двери выскочила во двор, чуть не столкнувшись с Холбруком и Кевином, которые тащили ящики, ее и свои, приближаясь к дому.

– Мне удалось их забрать, – показала она на фотоальбомы.

– Мы подумали, что с тобой там что-то случилось, – сказал Кевин. – Ты там никого не видела?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет.

Взяла у Кевина ящик и положила сверху свои альбомы.

– Мы теряем время, – многозначительно заметил Холбрук.

– Сюда. – Она повела их по дорожке, что огибала сад матери Шейлы за домом, к задним зданиям винного завода.

Дверь черного хода главного здания была открыта и сорвана с петель. Входные ступени перед ней покрывала огромная лужа засохшей крови. Прежде чем войти, Пенелопа поколебалась с секунду. Открытая дверь ее беспокоила. Но долго оставаться здесь было опасно, потому что всего лишь за углом безумные фанаты таскали в грузовики ящики со склада.

Холбрук прошел мимо нее внутрь помещения.

Она посмотрела на Кевина, и их взгляды на секунду встретились. Кевин последовал за Холбруком. Пенелопа вошла за ними.

Внутри все было заполнено мертвыми телами.

У нее перехватило дыхание. Вот это бойня! Несмотря на то что за последние несколько дней она насмотрелась на многое, несмотря даже на сцену там, за лугом, и на то, что она стала уже привыкать к трупам, начала рассматривать их как жертвы войны, как нечто естественное, то, что она увидела теперь, было поистине ужасно.

Длинный коридор покрывал ковер из человеческих внутренностей, стены обклеены человеческой кожей, как обоями. Останки тел после расчленения были развешаны на стенах, подвешены к потолку, болтались на крепкой веревке, которую использовали для подвязывания виноградных лоз. Все части висели на разной высоте, примерно на одинаковом расстоянии друг от друга, создавая импровизированную ширму, и лишь узкий проход между ними зигзагом прорезал широкий коридор.

И что ее окончательно доконало, так это то, что она распознала некоторые лица на стене. Без глаз и без зубов, они были растянуты и искажены. Но она смогла узнать знакомые черты, индивидуальные особенности, которые все же проглядывали на этих искаженных, потерявших форму лицах. Вот большой нос Тони Велтри. А вон близко посаженные брови Марти Робертса.

Зловоние в этом коридоре было ужасным, мерзким и отвратительным. Кровь, желчь, экскременты – все это гнило. Пенелопа заткнула нос, стараясь дышать только ртом.

Но… это не было для нее таким ужасным, каким должно было бы быть. Да, да, это все, конечно, жутко. И гниение тоже. Но запах крови приятно возбуждал, повсюду витал сладкий аромат вина, и девушка почувствовала знакомое покалывание между ногами.

Пенелопа пыталась не улавливать все эти запахи и ароматы, пыталась о них не думать.

Рядом с ней сильно рвало Кевина. Он отвернулся в сторону, не выпуская ящик из рук.

Холбрук уже почти прошел весь коридор, беспечно отталкивая плечом части человеческих тел, которые мешали ему двигаться.

– Далеко еще идти? – спросил он.

Обернувшись назад в сторону открытой двери и глубоко вдохнув, Пенелопа последовала за ним. Ее ноги утопали в каше из человеческих органов, покрывающих пол.

– Вторая дверь направо. Там должны быть цистерны, – ответила она.

Позади нее, шумно дыша, шагал Кевин, буквально след в след. Его ботинки издавали громкие чавкающие звуки.

Дверь, должно быть, была заперта, потому что, когда она догнала учителя, Холбрук уже поставил свои ящики и ударил плечом в дверь. Но ударил как-то неудачно, поскользнулся и упал в месиво на полу. Сразу же поднявшись, он ударил снова. На пятый раз дверь немного подалась, а на шестой распахнулась.

Внутри цеха прессовки было чисто. Ни тел, ни запекшейся крови. Холбрук наконец поставил свои ящики на пол. Он оглядел комнату – огромные стальные цистерны и блестящие металлические части машин. Затем повернулся к Пенелопе, показывая на трубу с красными вентилями на ближней стене.

– Это подача энергии? – спросил он. – Электричество или газ?

– И то и другое, – ответила Пенелопа.

Учитель усмехнулся.

– Газ, – сказал он. – Уж он-то подействует.

Кевин ввалился в комнату, проковылял мимо Холбрука, стараясь пройти как можно дальше, прежде чем поставить свои ящики, и громко выдохнул.

– Вот это да, – произнес Холбрук, похлопывая себя по карманам. – А кто-нибудь догадался принести с собой коробку спичек?

Сердце в груди Пенелопы упало.

– Что… – начал Кевин.

Холбрук широко улыбнулся.

– Шучу, шучу. – Он открыл один из своих ящиков. – Поспешим. Давайте работать.

Под руководством учителя они пропитали тряпки и газеты газолином и рассовали их во все необходимые места. Пенелопа показала Холбруку, где находятся вентили сброса, и он начал открывать. Из трех кранов потекли тонкие струйки. Вскоре из-за винных паров дышать стало совершенно нечем, и Кевин даже был вынужден постоянно оборачиваться назад к двери, чтобы схватить ртом немного воздуха. Того воздуха, из коридора.

– А разве все это не взорвется, как только вы поднесете спичку? – спросил Кевин. – Удастся нам до взрыва выбраться наружу?

Холбрук вылил последние капли газолина на жгуты, соединяющие одну кучу тряпок с другой, отбросил канистру в сторону и усмехнулся.

– Я все же не такой непроходимый тупица, как вам кажется. – Он залез в карман и извлек запечатанный конверт. Открыл его. Внутри был бело-голубой кристаллический порошок. – Хлорин, – объявил он.

Кевин нахмурился.

– Что-что?

Учитель полез в ящик и вытащил пластиковую бутылку с тормозной жидкостью.

– Надо смешать это вместе, и оно загорится.

– Но ведь для этого есть спички. Какой же смысл?

– Смысл в том, что произойдет замедленная реакция. Чтобы возникло пламя, потребуется минута или около этого. Я положу это возле газет, которые не облиты газолином. Они загорятся первыми. Затем начнут гореть тряпки. И только потом поднимется настоящий огонь. Но к тому времени мы уже уйдем отсюда.

– Будем надеяться, что это сработает, – сказал Кевин.

– Сработает обязательно.

Они закончили распределять газеты, тряпки и ящики по комнате.

– Отлично, – сказал Холбрук. – Пора. – Он вылил некоторое количество тормозной жидкости внутрь конверта, а почти полную бутылку поставил у стены. Взболтнул содержимое конверта, чтобы хорошенько все смешать, потряс конверт и положил рядом с длинным свернутым рулоном газет.

– Рвем когти, – скомандовал он.

Они побежали. В коридоре Пенелопа чуть не поскользнулась, ударившись о какое-то тело. Окоченевшая грудь ударила ей в лицо, но она продолжала нестись, и через несколько секунд они выскочили наружу.

Дом сейчас окружали молодые девушки, одетые в белое. Они держались за руки.

– Что это? – спросил Кевин. – Что они делают?

– Это девственницы, – объяснил учитель.

– Девственницы весталки, – добавила Пенелопа.

– Или девственницы гестилки,[38] – уточнил Холбрук. – Они посвящают себя богине домашнего очага.

– Посвящают? Что, черт возьми, это значит? Приносят себя в жертву?

– Нет. Они только становятся служанками богини. Жрицами. Они посвящают ей свою жизнь. Они будут убиты, если нарушат свою клятву.

– Господи, – выдохнул Кевин.

– Эти девственницы должны быть трезвые, – заметил Холбрук.

– Это означает…

– Что у нас нет выбора, – сказал Холбрук. – Нам надо отсюда удирать. – Он посмотрел на Пенелопу. Та кивнула.

Они бросились между двумя зданиями по направлению к автостоянке. Наверное, их уже заметили, но никаких криков слышно не было, за ними никто не гнался. Девственницы оставались на месте, держась за руки, а остальные безумные фанаты Диониса продолжали праздновать урожай.

К машине они возвратились без проблем.

Они уже были в дороге, почти в городе, когда раздался взрыв.

Глава 15

В больничной палате начало смердеть.

Мел Скотт оглянулся на кучу голов, сваленную у стены, на тела доктора и сестер на полу. Мухи каким-то образом проникли сюда и были уже повсюду. Жужжали, постоянно жужжали, облепив гниющие головы и трупы, и надоедливо метались в воздухе взад и вперед.

Рай вроде бы не должен быть похож на это.

Голова болела. Болела весь день, как после похмелья, хотя он от этого страдать не должен бы, поскольку пьян был постоянно. Наверное, это белая горячка, а не похмелье.

Барбара была мертва.

Он пробовал вернуть ее к жизни. Но единственный способ, который он знал, – это совокупление, и он старался, как мог, но она как была, так и оставалась холодной. Мел молился своему новому богу, но его бог, казалось, совсем про него забыл.

И вот теперь новое несчастье: у него кончилось вино.

В комнате распространялось зловоние, а у него кончилось вино.

Нет, в раю, должно быть, совсем не так.

В церкви снова появились люди.

Молились.

Богу.

Пастор Робенс скрипнул дверью и осторожно выглянул. Они все отказались от Бога, забыли Его, променяли на пьяного идола из Греции и вот возвратились.

Но слишком поздно.

Они отказались от Бога, и теперь Бог отказался от них.

Он прислушался к исступленным молитвам, отчаянным голосам, молча закрыл дверь, задвинул засов и затем прошел назад к своему столу и бутылке вина. И ведь они были правы. Богу вина надо поклоняться, а не этому иудейско-христианскому идолу. Ведь Он всего лишь квартиросъемщик, который получил внаем это здание.

Но хозяин земли настоящий бог.

И арендная плата уже внесена.

Ник Николсон понимал, что умер.

Он прихватил с собой на тот свет парочку этих говнюков, которые не поверили, что у него нет больше вина Аданем, но их было больше двадцати, а он один, и они его в конце концов достали.

Сам момент смерти не такой уж болезненный, но и удовольствия тоже никакого. Это не было каким-то освобождением или трансформацией. Это было просто продолжение. Нечто другое. Не лучше, не хуже. Они убили его, забили до смерти, затем протащили через реку в потусторонний мир.

Он встал и пошел.

Там были другие мертвецы – мертвые женщины, мертвые собаки и мертвые дети, – но он не заговорил с ними. Он не мог говорить с ними.

Что-то было не так. Он не знал что, но чувствовал это. Он оказался там, где должен был быть. Это не настоящий потусторонний мир. Это какая-то тень настоящего, любительская версия профессионального шоу.

И долго так продолжаться не могло. Он чувствовал это тоже. Это долго не удержится. Это все временно.

Он натолкнулся на женщину, у которой были оторваны руки. Они столкнулись лбами, он хотел извиниться перед ней, но передумал.

Сделал шаг назад, принял вправо и продолжал идти.

Глава 16

Улицы были пустынны, и к дому Холбрука они возвращались без проблем. Кевин не знал, насколько сильным был взрыв и распространился ли огонь на склад, но пожарные машины на место происшествия не двинулись, и он считал это хорошим знаком.

Но куда им деваться? Предположим, они достигнут успеха и уничтожат все вино Аданем до последней бутылки – а это сомнительно, – но что помешает безумным фанатам Диониса взять вино на другом заводе? Черт возьми, по последним подсчетам, в этой долине восемьдесят пять винодельческих хозяйств. Достать здесь выпивку будет не так уж трудно.

Но даже если они полностью лишатся доступа к алкоголю, то все равно эти безумцы автоматически все не умрут и не растворятся в воздухе. Не исчезнут.

Скорее всего у них от этого крыша совсем съедет.

И ему не хотелось быть здесь, когда это случится.

Холбрук поставил машину на подъездной дорожке. Кевин посмотрел на учителя. Холбрука он никогда особенно не любил, а теперь тот нравился ему еще меньше. Очень уж он был самодовольным и постоянно подчеркивал свое превосходство, когда читал лекции о Дионисе и менадах, когда трепался о своей принадлежности к тайному обществу. Единственное, что у него оказалось в загашнике, – это идея поджечь несколько строений. И то без помощи Пенелопы ему бы никогда не справиться.

Кроме того, учитель часто на нее посматривал. И притом очень откровенно.

Холбрук взглянул на Кевина, и тот отвернулся. Парень не знал, откуда это ему известно, но знал. Учитель просто прикидывается, что секс его не интересует и все такое, что он выше всего этого, но Кевин видел, как он смотрел на Пенелопу там, на винном заводе, и понимал, что означают такие взгляды.

Может быть, речь идет не о Пенелопе лично? Возможно, он просто хочет выяснить, какие ощущения возникают, когда трахаешь менаду? А вдруг интерес здесь чисто научный?

В любом случае Кевину это не нравилось.

Он вылез из машины.

– Значит, вот в чем заключался стратегический план последователей Оварина? – произнес он. – Сжечь винный завод?

– Не Оварина, а Овидия, – поправил Холбрук. – А во-вторых, нет, это был мой собственный план.

– Ну и что мы будем делать теперь?

– У меня есть идея.

– Какая?

– Увидишь. – Они прошли в дом, и Холбрук сразу направился по коридору к подвалу. – Я через минуту вернусь, – крикнул он.

Кевин посмотрел на Пенелопу.

– Ты думаешь, мы чего-нибудь достигли?

– Не знаю.

– Там же до черта людей. Для них это как слону дробина.

– Но такими их делает не только Дионис. Это еще и вино. Наше вино. Вот почему они тогда его грузили.

– А что особенного в этом вине?

– Не знаю, – призналась Пенелопа.

Они подошли к дивану и сели – не рядом, но и не в противоположные концы, и Кевин мгновенно отреагировал на то, что их руки почти соприкасаются.

Он хотел ее тоже.

Да, он должен в этом себе признаться. Ему нравилась Пенелопа, и в его отношении к Холбруку, наверное, присутствовала и ревность.

Он чувствовал себя виноватым из-за того, что желал ее. Ведь она была девушкой Диона, и ему казалось, что нехорошо отбивать возлюбленную у друга, даже если тот превратился в чудовищного бога.

Да и как отобьешь? Она, наверное, до сих пор любит Диона.

Он посмотрел на Пенелопу, затем глянул в коридор и нахмурился. Что-то не так. Он не знал что, но внезапно его охватила тревога.

– Джек, – быстро произнесла Пенелопа, будто прочитав его мысли.

Вот именно, Джек.

Полицейский перестал кричать.

Кевин поднялся. Это могло быть простым совпадением. Конечно, Джек мог заснуть, устать… но Холбрук находился внизу уже много дольше, чем обещал, – а он говорил, что вернется через минуту, – и Кевин чувствовал, что случилось что-то серьезное.

Он повернулся к Пенелопе, которая тоже встала.

– Где ключи? – спросил он. – Ключи от нашей машины, от «мерседеса»?

– У меня в кармане. – Она встретилась с ним взглядом.

– Будь наготове, – сказал он и медленно двинулся по коридору, прислушиваясь. Ни единого звука не раздавалось, в доме стояла гробовая тишина, и это его пугало. Он хотел было попросить Пенелопу выйти во двор, завести машину и быть готовой ехать немедленно, если выяснится, что с Холбруком что-то случилось – если здесь еще что-то случилось, – но у него не хватало храбрости, чтобы спуститься в подвал в одиночку, и он не имел ничего против, если бы она сопровождала его.

Они подошли к лестнице, ведущей в подвал.

Внизу было темно.

– Холбрук! – позвал он.

Нет ответа.

Он посмотрел налево, в дальний конец коридора, и только тут заметил, что дверь в спальню, которая должна была быть заперта, сейчас полуотворена. Между дверью и косяком проникал оранжевый луч закатного солнца.

Джек сбежал.

– Джек! – позвал он.

Нет ответа.

– Уходим отсюда, – прошептала Пенелопа.

Кевин нагнулся, пытаясь разглядеть что-нибудь внизу, и сразу же быстро выпрямился.

– Линяем отсюда, – быстро проговорил он.

Там внизу кто-то застонал.

Они переглянулись.

– Кто-то из них ранен, или это ловушка, – предположил Кевин. – Одно из двух.

– Что ты предлагаешь?

Он снова посмотрел вниз, в темноту, и глубоко вздохнул.

– Заводи машину. И будь готова отвалить.

Она кивнула.

– И не жди. Если что-то не так, отваливай не раздумывая. Ты это хотел сказать?

Он улыбнулся:

– А это уже на твое усмотрение.

Пенелопа бросилась по коридору, а Кевин собрал все свое мужество и начал спускаться вниз.

– Холбрук! – выкрикнул он. – Джек!

Снова послышался стон.

Он спустился по лестнице и остановился внизу. В полумраке, в противоположном конце подвала он увидел троллей: коротконогие, волосатые существа сжимали в лапах дротики, увенчанные сосновыми шишками. Он на секунду зажмурился, затем снова открыл глаза и увидел, что это вовсе не тролли.

Это матери Пенелопы.

Все, разумеется, голые. Сплелись в одну отвратную массу. Покрытые грязью, кровью, вином и прочей мерзостью. Их распущенные нечесаные волосы дико торчали в разные стороны, и именно поэтому в темноте у них был какой-то нечеловеческий вид.

Если бы это были действительно не люди, если бы это были какие-то монстры, например, он бы, наверное, сообразил, как реагировать. Но в их виде было что-то гораздо более страшное, апокалипсическое, и Кевин обнаружил, что не в состоянии двигаться. В шоке он просто прирос к месту.

На полу за ними виднелась пульпообразная красная масса, которая была либо Джеком, либо Холбруком.

Либо ими обоими.

Женщины смеялись и о чем-то болтали друг с другом на незнакомом языке.

Он быстро прикинул свои возможности: можно попытаться найти оружие и сразиться с ними, а можно бежать.

И он выбрал последнее. Побежал.

Перепрыгивая через три ступеньки, Кевин выскочил в коридор, а менады что-то кричали ему вслед. Он бросился во двор, захлопнул за собой входную дверь и ринулся к Пенелопе, которая ждала в машине.

– Поехали! – крикнул он.

Она тут же тронулась с места.

Машина рванула вдоль улицы, да так быстро, что его отбросило на спинку сиденья прежде, чем он успел пристегнуть ремень безопасности.

– Куда? – спросила она.

Он все еще тяжело дышал, сердце колотилось. Не в силах выговорить ни слова, Кевин только покачал головой.

– Не беспокойся, – сказала она. – Найдем что-нибудь.

Пенелопа лежала в темноте и смотрела вверх.

Они заняли небольшой домик в северной части города, последний из комплекса одноэтажных построек, обращенных лицом к улице. Отвертка Кевина оказалась в машине, но все остальное осталось в доме Холбрука, и они не смогли найти никакого другого оружия, кроме пары ножей для масла и ножниц.

– Как ты думаешь, сколько у нас еще дней? – спросил Кевин, когда они объезжали округу, чтобы найти место, где можно остановиться на ночь. – Сколько?

Она промолчала, но его слова глубоко запали ей в душу, и, несмотря на весь оптимизм, она теперь уже не была уверена, что им удастся выжить.

Вот почему она решила с ним переспать.

Соблазнять его не пришлось, потому что и невооруженным глазом было видно, что он ее хочет. Пенелопа довольно часто замечала эрекцию, оттопыривающую его штаны, – но лучше от этого ей не становилось. С одной стороны, она хотела вознаградить его за испытания прошедших дней, дать ему наслаждение. Много ли ему осталось в жизни? А то, что им удастся пройти через все это и остаться живыми, было очень маловероятно. Но, с другой стороны, что-то удерживало ее от импульсивных действий.

«Странно, – подумала она, – как могут измениться за такой короткий промежуток времени чувства одного человека по отношению к другому. Кевина Харта я знала практически всю жизнь. Училась с ним с первого класса. И никогда он мне особенно не нравился, я всегда считала его кем-то вроде жлоба, растяпы, а вот теперь ближе его у меня никого среди оставшихся в живых нет. И самое главное, я ему полностью доверяю.

Может быть, жизнь похожа на кино больше, чем я предполагала?»

Они ехали в машине и слушали по радио сообщения о событиях в Напе. Передавали новости из Сан-Франциско. Репортер сказал, что на шоссе № 29 случилось происшествие, связанное с утечкой радиоактивных материалов, поэтому все дороги, ведущие в долину Напы, закрыты.

Утечка радиоактивных материалов?

Она посмотрела на Кевина.

Он пожал плечами.

– Это, наверное, их стандартная выдумка, когда они не знают, что происходит. Кому захочется приезжать и проверять, есть ли тут радиоактивные материалы? Кому захочется хватать рентгены? Это удержит на расстоянии любопытных.

– Но как они собираются объяснять то, что действительно здесь случилось?

Кевин снова пожал плечами.

– Бактериологическим заражением, я полагаю. Они скажут, что ветром принесло какую-то заразу, которая вызвала галлюцинации и массовую истерию.

– Ты думаешь, это сработает? Ведь Дионис собьет своими световыми лучами все вертолеты, если они прилетят расследовать. Как они объяснят это?

– Не беспокойся, – сказал Кевин, – как-нибудь выкрутятся.

Некоторое время они ехали молча, высматривая место, где провести ночь. Наконец остановились вот на этом домике.

И вот теперь она лежала в постели и глядела вверх на темный потолок. Ей хотелось представить, как бы получилось у них с Дионом, если бы ничего этого не произошло. Пенелопа не была наивной. Она знала, что большинство романов старшеклассников после окончания школы долго не длятся. И она понимала, что они с Дионом не так уж много времени знали друг друга и не так уж хорошо. Но любовь, которую они испытывали, была достаточно сильной, поэтому она допускала, что они бы все же не расстались, а поступили вместе в колледж. Они оба были не глупые, оба хорошо учились, и не было никаких причин особенно сомневаться, что они смогут поступить в один и тот же университет.

Единственное, что ее беспокоило, – это мысль, что их тяга друг к другу возникла не в них самих, а была заложена генетически, запрограммирована. Она не знала, как это влияет на их чувства – подлинные они или нет, – но все это немного портило дело, вызывало у нее неудовлетворение тем, что она не властна контролировать свою жизнь, что она не имеет свободы воли.

Дион бы понял, если бы она была в состоянии с ним поговорить, и, может быть, то, что они оба сознавали это, позволило бы им обойти все ловушки и перепрыгнуть все барьеры, воздвигнутые на их пути.

Она вспомнила, как он выглядел, когда они познакомились тогда, в очереди, в кафетерии. Неловкий и явно рефлексирующий, но одновременно очень привлекательный. Приятный – вот точное слово. Она не забыла, как испугалась, когда он упал в обморок тогда на ярмарке, не забыла охватившее ее чувство паники и одновременно нежности, которое она испытала, когда склонилась над ним, беспомощно лежащим на земле. Она припомнила звук его голоса, тепло кожи под ее руками.

И заплакала.

Она пыталась выбросить это из головы, думать о чем-нибудь другом, но в памяти всплыло детство, дом, где родилась и выросла. Теперь его нет, он сгорел до основания, и Пенелопа зарыдала еще сильнее.

В темноте мелькнула тень, а затем рука погладила ее лоб и мягкий голос Кевина прошептал на ухо:

– Вся в порядке, дорогая. Все хорошо. Не плачь.

Она перевернулась, потянулась и обвила руками его шею. Он тоже ее обнял, и она приникла к его плечу, сотрясаясь от рыданий.

– Все будет в порядке, – повторял он. – Все будет в порядке.

Они оставались в таком положении еще долгое время, пока ее слезы не высохли, и заснули, обнимая друг друга.

Во сне она была на лугу, на спине перед Дионисом, ноги подняты вверх. Он был огромный, и она чувствовала, что разрывается пополам, когда он в нее входит, но одновременно это было приятно. Она потянулась к нему, стараясь усилить ощущение, сделать так, чтобы он глубже вошел в нее.

Его оргазм был диким извержением семени, которое обожгло все ее нутро, как кислота.

И почти сразу же в ее животе зашевелилось страшное существо, получеловек-полумуравей.

Она с криком проснулась.

Глава 17

«Мне нужен Зевс. Я это наконец понял. Я никогда не думал, что управлять будет так трудно. Я часто раздражался из-за правил, установленных Зевсом, его ограничений, часто страдал от капризов Геры, и у меня не раз возникало желание стать правителем на Олимпе, вызывать громы и молнии и принимать судьбоносные решения.

Но у меня не было и нет ни организаторских, ни административных способностей. Это надо признать. Олимп всегда был свободным объединением свободных индивидуальностей, но лично я переносить все это мог с трудом. Я просто не способен достаточно долго действовать рационально или вести себя хоть как-то ответственно. Все это просто-напросто не для меня.

К тому же начало сказываться напряжение. Я чувствую себя усталым, головная боль не проходит. Я могу убить все, что двигается, трахнуть все, что ходит по земле и летает в воздухе, произвести столько вина, что можно опоить им целую армию, но ничто не приносит мне облегчения. Ответственность за правление тяжелым бременем давит на плечи и не дает как следует разогнуться.

И вот теперь мои запасы вина уничтожены.

Менады могут сделать еще вина, но на это потребуется время. А пока они перешли на нектар. Доставили другое вино, я выпил литров десять, но это не мое вино. Оно не дает такого же кайфа, не обладает такой же силой.

Нужно, чтобы возродились все остальные боги.

В этом-то и вся загвоздка. Я попытался сделать все сам и потерпел неудачу. Зевс, наверное, накажет меня за это, а эта сука Гера скорее всего будет помнить мне до бесконечности и ставить палки в колеса, где только возможно, но все равно дело стоит того, чтобы их возродить.

И остальных богов тоже.

Но как это сделать? Пенелопа? Пенелопа меня не хочет. Она хотела меня прежде. И я обладал ею прежде. Но это было тогда, когда я еще не был собой. Теперь же она меня ненавидит, боится и хочет убить.

Конечно, я могу заставить ее силой. Могу просто взять и изнасиловать, наполнить своей божественной спермой. Но мне не хочется это делать».

Дионис был наполнен глубоким, болезненным чувством потери.

Все не так должно было случиться. Совсем не так.

Он посмотрел в небо.

«Дионис влюблен? Это невозможно. Четыре тысячи лет я не испытывал никаких эмоций по отношению к любой женщине, которую имел.

Но это чувство не мое.

Оно его».

Он опустил голову. Женщина выставляла напоказ для него свои пышные формы. Увидев, что он обратил на нее внимание, она немедленно предложила себя.

И он взял ее. Схватил за плечи и притянул к себе.

И женщина начала меняться.

Он упивался тем, что делает, смаковал каждый ее крик, каждый нюанс этой пытки-трансформации, но в то же время ужасался собственной жестокости, полному отсутствию каких-либо чувств по отношению к этой женщине.

К тому времени когда он кончил, она была уже козой. Он стащил ее с себя, разорвал пополам и дал кровавому дождю пролиться на свои волосы, омыть свои щеки и лоб.

Но сколько бы он ни старался, полного удовлетворения не получал. Даже кровь не помогала. Облегчение не приходило.

Глава 18

Утром она почувствовала себя иначе. Это было странное ощущение, но тем не менее мрачный пессимизм ночи сменился осторожным оптимизмом. У нее было впечатление, как будто вчерашние слезы смыли прочь все страхи и сомнения.

И принесли новую способность проникновения в суть.

Пенелопа села. Кевин еще спал. Видимо, на свою постель он перебрался ночью. Она сползла на пол, прокралась к окну, отодвинула штору и выглянула на улицу. Утро было на редкость ясным и солнечным, и от этого на душе стало еще светлее.

Пройдя через все эти ужасы, сопротивляясь им, Пенелопа все время заставляла себя забыть, что она менада, пыталась отказаться от этого и подавить в себе.

Но теперь она поняла, что именно это их и спасет.

Что происходит с Дионисом каждую осень? Его в кровавой оргии разрывают на части. Кто? Менады.

Пенелопа посмотрела на небо.

Она знала, что надо делать.

Кевин проснулся через час или больше того. Стоило Пенелопе встретиться с ним глазами, как он тут же оказался с ней рядом.

– Знаешь, – проговорила она, – а ведь ты мне никогда не нравился.

Кевин отпрянул, шутливо обидевшись.

– Я? Неужели?

Она замялась.

– Ты казался мне таким… Я не знаю. Таким грубым.

– Грубым? – Кевин засмеялся. Смех прозвучал почему-то слишком громко и неестественно, оказался каким-то удручающе неуместным в данных обстоятельствах. – Ты, наверное, думала, что я один из тех, кто тусуется в этих в шайках?

– Не совсем так. Ты мне казался… я даже не знаю…

– Ну а теперь ты по-прежнему считаешь, что я грубый?

Она покачала головой и кокетливо улыбнулась.

– Ты лапочка.

Он снова засмеялся и начал надевать рубаху.

– Давай-ка возвратимся к действительности. И обсудим животрепещущий вопрос: что делать?

– Мы должны его убить.

Он пристально посмотрел на нее.

– Мне показалось, что совсем недавно ты говорила, что он все еще Дион, что ты не можешь его убить и не позволишь нам.

– Это единственный выход. – Она глубоко вздохнула. – Дион больше не вернется.

– Но…

– Я думаю, он хочет, чтобы мы так сделали.

Кевин на мгновение задумался.

– Но как мы это сделаем? Ведь мы не сможем даже приблизиться к нему.

– Я думаю, – медленно произнесла она, – что нам нужно напиться.

– Нет!

– Ну, может быть, не совсем напиться, – согласилась она. – Но я думаю, мне немного вина следует принять обязательно. Это единственный путь, чтобы я влезла в… во все это.

– Ты будешь….

– Такая же, как они? – Она покачала головой. – Не думаю. Столько, чтобы потерять над собой контроль, я пить, конечно, не собираюсь. Выпью так, чтобы возбудить свои способности в достаточной степени. И не больше.

– Но что это даст?

– Это поможет мне стать такой, какой я должна быть.

– Менадой?

– Менадой.

– Ну и что тогда?

– Я разорву, уничтожу его.

В комнате повисла тишина. Кевин откашлялся, начал что-то говорить, затем снова замолк.

– Я не виновата, что такой уродилась, – мягко продолжала Пенелопа. – Но я такая, какая есть. Я могу с этим бороться, могу это подавлять, стараться не замечать в конце концов. Но я могу также попытаться использовать это в наших целях. – Она подошла к постели и села рядом с ним. – После долгих раздумий я поняла, что это единственный выход. Наш единственный и последний шанс. С ним все равно должно случиться нечто подобное. В любом случае. Я же просто… ускорю ход событий.

Он с трудом заставил себя улыбнуться.

– Как хорошо ты придумала. Но какую роль в этом действе ты отводишь мне?

Она потрепала его по плечу.

– Это мы решим чуть позже. А пока пошли. Давай сообразим что-нибудь на завтрак. Нам сейчас нужно много энергии.

В дальнем углу кухонного шкафа они нашли непочатую бутылку вина. Тот, кто жил здесь, в этом домике (она или он), выпивохой явно не был. Эту бутылку хозяину кто-то, по-видимому, подарил, и она так и стояла в шкафу нетронутая, с красной ленточкой, спрятавшись за банкой с мукой, и ждала их.

Пенелопа взяла ее, прочла этикетку и улыбнулась.

– Галло. Не Аданем, но, я полагаю, сойдет.

Сейчас в машине бутылка лежала на сиденье между ними. Сидя за рулем, Кевин бросал иногда на нее косые взгляды. За завтраком Пенелопа к ней не притронулась, боялась непредсказуемой реакции. Было решено, что она выпьет в самую последнюю минуту.

Вино.

Она посмотрела на бутылку, неожиданно почувствовав, что сгорает от нетерпения. Ее вдруг переполнило какое-то радостное ожидание, и если бы она сейчас пошла на поводу у своих желаний, то немедленно бы ее откупорила и опустошила одним глотком.

Кевин хмуро смотрел перед собой.

Пенелопа была уверена, что это единственно правильный выход.

После приключений последних нескольких дней их костюмы выглядели неприглядно – грязные, с неприятным запахом, – но в данный момент одежда им вообще была не нужна. Она заставила Кевина снять рубашку и с помощью ножниц превратила его джинсы в короткие шорты.

Свои вещи Пенелопа просто разорвала, а теперь придирчиво разглядывала себя в зеркале, прикидывая, достаточно ли у нее «приличный» вид для той роли, которую она собиралась сыграть. Ей хотелось сказать что-то легкое, юморное, превратить все, чем они сейчас занимались, в шутку, но вместо этого девушка повернулась к Кевину и сообщила:

– Когда приедем на место, я обнажусь до пояса.

Он тоже, вероятно, мог бы ответить чем-то смешным, но сейчас только молча кивнул.

Улица, ведущая к бывшей ярмарке, была забаррикадирована обломками мебели, стволами поваленных деревьев, мусором и трупами животных. Они припарковали машину поближе к офису фирмы «Авис», где Пенелопа побывала совсем недавно. Выйдя из машины, она глубоко вздохнула, сбросила рубашку и поежилась, хотя припекало солнце. Ей показалось, что более обнаженной, более выставившей себя напоказ ей еще никогда в жизни бывать не приходилось. Кевин старательно отворачивал глаза, а если не получалось, то смотрел только на ее лицо.

Она достала из машины бутылку.

И они пошли.

Постепенно Пенелопе полегчало. Она чувствовала себя все лучше и лучше. Теплый ветерок приятно обвевал тело, не менее приятно было держать в руке бутылку. Она вдруг поняла, что все это ей нравится. Она развлекалась. В первый раз с тех пор, как Дион… изменился, она ощущала себя счастливой.

«Господи, – взмолилась она про себя, – даруй мне силы пройти через этот кошмар и ничего не испортить, сделать как надо. Спасти не только себя, но и людей».

Они подошли к краю поля. Казалось, что это невозможно, но толпа на нем сейчас была еще гуще, чем в прошлый раз. Кроме фанатов Диониса, здесь находились сатиры и нимфы, кентавры и грифоны, и хотя на картинах старых мастеров такого рода сценки выглядели восхитительными пасторалями, (то же самое можно сказать и о бетховенской «Фантазии»), в действительности все оказалось совсем по-другому. Мерзкие и грязные существа, мельтешащие перед ними, были к тому же и чрезвычайно агрессивными. Глядя на них, она испытывала страх. И не только из-за их свирепости и диких повадок, но и вообще из-за абсурдности их существования, нелепости и неуместном присутствии здесь, на этом поле, где совсем недавно проходил фестиваль музыки Нью-Эйдж.

Кентавр ударил одного из грифонов копытом, и тут же это создание с головой орла поднялось в воздух с режущим ухо криком и камнем упало на спину кентавра, вцепившись в него своими львиными лапами.

Наблюдая эту сцену, зеленоватая нимфа отвратительно улыбнулась и начала мастурбировать.

Пенелопа схватила Кевина за руку и потащила вперед.

– Пошли, пошли.

К счастью, ее надежды оправдались. Пока, во всяком случае, к ним не приставали. Никто не мешал им продвигаться, никто не вставал на их пути. Казалось, вообще никто даже не замечал их присутствия. Пенелопа была уверена, что Дионис знает, что они здесь, но не посылает никого за ними, не делает усилий их остановить.

«Я могла сделать это гораздо раньше, – подумала она. – Все эти безумные фанаты помешать мне никак не могли. Дионис и менады – другое дело, эти были опасны, но остальные – ведь это овцы, зомби, лишенные разума, существующие только для плотских удовольствий. Мы все: я, Кевин, Джек и Холбрук – слишком переоценили фанатов Диониса, приписали им разум, которым те не обладали, приписали этим безумным много больше, чем те того заслуживали».

Впереди у реки на импровизированном щите красовалась надпись, сделанная флюоресцирующими красками, – «СТИКС». В дальнем конце, на той стороне реки, все было выжжено и черно. Среди обуглившихся деревьев и булыжников бессмысленно слонялись мертвецы.

На берегу, с этой стороны реки, стояли голые мать Дженин и мать Маргарет. Они подняли дротики с наконечниками в виде сосновых шишек, с которых стекала кровь, и что-то выкрикивали. В первом порыве Пенелопа хотела было их окликнуть, но сумела сдержать себя.

«Не желаю иметь с ними ничего общего. Но где же Дион?»

Она посмотрела через поле туда, где деревья, где должен находиться его трон. Он там? Что-то ей подсказывало, что его там нет, но надо было действовать, с чего-то начинать.

Она взяла Кевина за руку и повела через поле, и тут вдруг перед ними выпрыгнула мать Дженин. В ее груди, очевидно, было молоко, поскольку из сосков к пупку стекали две молочные дорожки.

– Ты здесь, чтобы наконец-то присоединиться к нам?

– Где он? – спросила Пенелопа, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее.

– Ты его хочешь?

Она кивнула.

Мать Дженин показала на гору в северо-западной части долины.

– Он на новом Олимпе, готовит дом для богов. – Мать Дженин понизила голос и гнусно усмехнулась. – Он тебя ждет.

Пенелопе стало холодно.

– Ты ведь, кажется, еще не трахалась с богом, а? – Мать Дженин заржала. – Считай, что мужчину до сих пор не знала. Вот у меня после этого шла кровь. И до сих пор идет.

Пенелопа отшатнулась.

Сзади подошла мать Маргарет.

– Он уже устал тебя ждать! – Она дыхнула на Пенелопу тяжелым перегаром. – Он собирается возродить всех богов Олимпа.

«Неужели они знают? – пронзило Пенелопу. – Неужели догадываются, что я притворяюсь?»

– А где мать Фелиция? – спросила она.

Мать Дженин пьяно засмеялась и отвернулась, не отвечая. Затем, увидев проходящего неподалеку мальчика-подростка, приподняла свой дротик и припустила за ним.

Пенелопа повернулась к матери Маргарет.

– Где она?

Та усмехнулась.

– Спроси у нее. – Она показала на мать Диона, которая только что подошла и молча стояла рядом.

Пенелопа перевела взгляд на нее.

– Где моя мать?

– Она умерла, – хрипло произнесла Эйприл.

– Что?

Наверное, на ее лице отобразился ужас, потому что мать Диона побледнела и посмотрела на нее с нескрываемым состраданием.

– Он ее использовал, а потом прикончил.

Пенелопа закачалась, казалось, что она упадет сейчас в обморок, и в то же время начались колики в желудке. Ноги подкашивались. Дышать стало почти невозможно. Кевин взял ее руку и не отпускал.

– Где? – с трудом выговорила Пенелопа.

Эйприл пошла вперед, жестом показывая им следовать за ней. Опираясь на Кевина, Пенелопа медленно двинулась сквозь толпу за матерью Диона. Она чувствовала себя полностью опустошенной, ей показалось, что остановилось время.

«Моя мать мертва».

Сознание пока еще не соглашалось принимать этот факт. Они медленно шли – мать Диона впереди, Пенелопа с Кевином в нескольких шагах сзади, – мимо мужчин, развлекающихся с нимфами, мимо толпы гогочущих сатиров, направляясь туда, к деревьям.

Мать лежала на траве перед троном.

Пенелопа, почти ослепшая от слез, опустилась на колени рядом и, найдя на ощупь мертвую руку матери, начала гладить холодную мягкую кожу.

– Мы так и не попрощались, – начала она и всхлипнула. – Мы никогда… – Но закончить так и не смогла.

Кевин, не выдержав, заплакал сам. Он вспомнил о своих родителях. Скорее всего и они мертвы. И у него тоже не было шанса с ними попрощаться. О том, в каком состоянии он видел их в последний раз, лучше не вспоминать.

Видимо, это был действительно последний раз. Больше он их не увидит.

Он смотрел на Пенелопу, рыдающую над телом матери, и до его сознания впервые дошел весь ужас трагедии, разыгравшейся здесь. Ведь она состоит из тысячи отдельных личных трагедий всех этих людей. Ему все время было некогда. Чтобы уцелеть в этой мясорубке, нужно было убегать, прятаться, что-то придумывать, поэтому трупы, которые встречались по дороге, казались реквизитом, бутафорией какого-то шоу ужасов, отвратительным фоном и не больше. Но ведь за каждым мертвым телом стояли матери и отцы, дети, дяди, тети, племянники. Это были не просто трупы, это были невосполнимые утраты.

Он поднялся на ноги, вытер глаза и только сейчас увидел, что мать Диона тоже плачет.

Мать Диона.

Одна из них.

Он повернулся к ней и холодно произнес:

– А вы-то отчего страдаете? У вас что, тоже горе?

– Да. И большое.

– А вы знаете, что мы здесь, чтобы убить вашего сына?

Она поколебалась с секунду.

– Знаю. И буду вам помогать. Я отведу вас к нему.

Сколько Пенелопа стояла на коленях перед телом матери, она не знала – очень долго, вне всяких сомнений, – но заставить себя подняться все не могла. Скоро мать переправят через реку Стикс в страну мертвецов, и она уйдет навсегда. И ничто не в состоянии будет ее вернуть, никакие трансформации, никакие реинкарнации. Ничто.

Поэтому она не могла заставить себя уйти. Как будто, пока она тут сидит, ее мать еще не полностью мертва, не окончательно. Она держала ее за руку и рыдала до тех пор, пока не осталось слез.

Наконец Пенелопа встала. Спина болела, ноги дрожали. Она вытерла глаза и решительно бросила:

– Пошли. – А встретившись взглядом с Эйприл, добавила: – Этого мерзавца надо убить.

– Я отведу вас на Олимп, – отозвалась та.

Они поехали по направлению к Рутерфорду по боковой дороге, поскольку шоссе было заблокировано.

Винодельческие хозяйства, встречающиеся по пути, были разграблены, опустошены и разрушены до основания. Пьяные фанаты Диониса сидели, взгромоздившись на ящики и бочонки из-под вина, не обращая внимания на горящие позади них здания. Ингленук представлял жуткое зрелище. Вместо главного здания старейшего винного завода зиял кратер, как будто проделанный авиационной бомбой, вокруг обломков каменных стен из просевшей земли уже пророс плющ, и создавалось впечатление, что все это произошло много лет назад. Мондави вообще был сровнен с землей, видимо, с помощью бульдозеров, и над руинами еще поднимался легкий парок.

За рулем сидела Пенелопа. Кевин прошептал ей на ухо, что матери Диона полностью доверять пока нельзя, и, хотя она предлагала вести машину, поскольку знала дорогу, он настоял, чтобы за руль села Пенелопа. Отдавая это распоряжение, он крепко сжал правой рукой торчащую за поясом отвертку, но Эйприл возражать не стала и заняла заднее сиденье рядом с ним, оставив Пенелопу одну впереди.

– Так безопаснее, – пояснил Кевин.

Они доехали до Рутерфорда, и Эйприл сказала Пенелопе, чтобы та повернула на запад к шоссе № 128.

– Я ничего не имею против, – сказал Кевин, – но мы уже несколько раз пытались здесь проехать. Дорога заблокирована.

– Только последняя миля, – возразила Эйприл.

И была права. Завал, который они видели здесь раньше, ликвидировали, и, хотя местами дорога была сильно испорчена и замусорена, ехать дальше оказалось возможно. Только в самом конце путь им преградила стена из поваленных деревьев, перевязанных лентами, украшенных гирляндами и елочными игрушками. Пенелопа остановила машину.

– Отсюда вам придется идти пешком. – Эйприл наклонилась с заднего сиденья и показала на гору, возвышающуюся перед ними. – Это вон там.

Взгляд Пенелопы проследовал за ее пальцем.

– Новый Олимп?

– Да. А рядом озеро. – Эйприл попыталась вспомнить название.

– Берриесса?

– Именно.

Кевин наклонился вперед, посмотрел через ветровое стекло и сухо произнес:

– А я представлял себе гору Олимп несколько выше. Ведь это дом великих греческих богов.

– Будь благодарен, что это не так, – сказала Пенелопа.

Они вышли из машины. Кевин стал закрывать двери.

– Мне нужны ключи, – натянуто произнесла Эйприл.

– Зачем? – поинтересовался Кевин. – Если вы уедете отсюда на машине, как же мы сможем возвратиться назад?

– Вам не надо будет возвращаться назад. Вы или проиграете, или победите. В любом случае все будет кончено.

Пенелопа взглянула на нее.

– А что собираетесь делать вы?

– Убить твоих матерей.

Пенелопа кивнула. Она ничего не чувствовала. Ни гнева, ни боли, ни сожаления.

– А потом я убью себя. Вот так. – Эйприл повернулась к горе и несколько секунд молчала. – Но я хочу, чтобы вы передали Диону… – Ее голос сорвался. – Передайте ему, что я очень жалею. И скажите, что я бы поступила иначе, если бы знала. Я же хотела, чтобы он… – Она наклонилась и вытерла глаза. Затем подняла голову, пытаясь улыбнуться Пенелопе. Щеки ее все еще были мокрыми от слез. – О чем это я говорю? Он же не Дион больше. Диона нет.

– Но если он не Дион, то что же вы хотите, чтобы я ему передала? – мягко спросила Пенелопа.

– Просто скажи ему… Черт возьми, просто скажи ему, что я люблю его. – Она глубоко вздохнула, вытерла нос и глаза и протянула ладонь. – Так получу я от вас наконец эти чертовы ключи?

Пенелопа кивнула и передала ей связку.

Эйприл сделала жест в сторону бутылки, которую Пенелопа держала в руке.

– Ты собираешься это выпить? Если не будешь, то дай мне.

– Мы ее разопьем на двоих.

Штопор они захватить с собой не догадались, но мама Диона опытной рукой быстро продавила пальцем пробку вниз и одним глотком ополовинила бутылку. Затем передала ее Пенелопе. А сама, закрыв глаза и смакуя аромат, хрипло проговорила:

– Это помогает.

Пенелопа подняла бутылку, поймала озабоченный взгляд Кевина и, решительно прижав к губам горлышко, начала пить. Вино оказалось сладким и легким. Оно мгновенно наполнило ее приятным теплом.

Тепло нарастало.

Она прикончила бутылку четырьмя большими глотками и швырнула ее в кучу бревен, где та с шумом раскололась. И сразу же Пенелопа почувствовала себя прекрасно. Ее всю переполняла энергия и незнакомая эйфория. Она вдруг возжелала и Кевина, и Эйприл одновременно. То есть…

Нет.

Сдерживая себя, она закрыла глаза.

– С тобой все в порядке? – спросил Кевин.

Пенелопа кивнула, но глаза все еще были закрыты. Она очень медленно разжимала веки. С большим трудом ей все-таки удалось добиться контроля над собой, сдержать себя.

«Приберегу все это до встречи с Дионисом.

Вот тогда и позволю себе расслабиться».

– Все отлично, – произнесла она. – Думаю, нам пора идти.

Эйприл рванулась вперед, схватила Пенелопу за плечи и посмотрела девушке в глаза. И только теперь в первый раз Пенелопа почувствовала, что они как-то связаны и были связаны всегда.

– Держи это в себе до тех пор, пока оно тебе не понадобится, – мягко проговорила Эйприл. – И используй это сама, не позволяй этой силе использовать себя.

Пенелопа кивнула.

Эйприл улыбнулась:

– Если бы я могла, то сделала бы это сама.

И Пенелопа вдруг осознала, какие титанические усилия потребовались сейчас матери Диона, чтобы так долго держать себя под контролем и заставлять разум управлять эмоциями.

– Удачи вам, – сказала Пенелопа.

Довольно странно желать удачи женщине, которая отправлялась убить ее матерей, а потом и себя, но ответ Эйприл был аналогичным:

– Удачи и вам.

Она пожелала им удачи в убийстве своего сына.

«Почему все это так? – подумала Пенелопа. – Почему всему этому суждено было случиться?»

– Ну, ты готова? – спросил Кевин.

Пенелопа кивнула.

Эйприл обошла машину и забралась на сиденье водителя, а Кевин с Пенелопой двинулись по небольшой тропинке, идущей параллельно дороге. Они услышали, как завелась машина, услышали, как она отъезжает, но не обернулись.

Вместо этого они посмотрели друг на друга.

И начали подниматься в гору.

Глава 19

Менады ожидали ее на лугу.

Эйприл двинулась к ним по захламленной земле, шатаясь, делая вид, что она пьянее, чем на самом деле. Но они знали правду. Каким-то образом им удалось проникнуть внутрь ее сознания и выведать план. Сейчас они ждали ее, чтобы убить. Эйприл пожалела, что у нее нет никакого оружия. Правда, есть сила, мощная пружина, свернутая, внутри, готовая распрямиться, но ведь и они отнюдь не беззащитны, и, кроме того, за ними численное превосходство.

Где же Марго? Дженин, Шейла и Маргарет – вот они, выстроились в ряд, но Марго нигде не видно. Эйприл украдкой посмотрела в одну сторону, в другую. Марго нигде нет. Наверное, прячется где-нибудь рядом, собирается напасть сзади.

Приблизившись, она медленно перевела взгляд с Дженин на Шейлу, потом на Маргарет.

Та улыбнулась.

– Ну что? Отвела ее на Олимп?

Эйприл на мгновение закрыла глаза.

Они не знают!

– Да, – ответила она, заставляя себя говорить медленно и спокойно.

– Ты единственная, кто мог это сделать, – сказала Шейла. – Она ведь никому больше не доверяет.

Потирая свои сочащиеся молоком груди, Дженин похотливо усмехнулась.

– За это ты заслуживаешь вознаграждения. – Она опустилась на колени, притянув ее к себе.

Эйприл сделала глубокий вдох и скользнула к ней вниз, чувствуя ласковые прикосновения ладоней менады к своим бедрам.

Сейчас или никогда.

Она посмотрела на Дженин, затем опустила глаза, прошлась руками по ее волосам.

А затем свернула ей голову.

Для двух других менад это было настолько неожиданно, что на несколько секунд они застыли в шоке и поэтому быстро среагировать не смогли. Это их и погубило. Прежде чем дергающееся тело Дженин упало на землю, Эйприл уже вцепилась в груди Шейлы, разрывая кожу, разрывая плоть, обрывая сухожилия и мускулы. Маргарет бросилась на нее сзади, но Эйприл уже повернулась, и все три сцепились в отчаянной схватке. Схватке, где главным оружием были зубы и ногти.

– Как ты можешь? – раздался над ухом вопль. – Ведь мы твои сестры!

– А он мой сын! Понимаете? Сын! – закричала она в ответ.

Она думала, что это Маргарет, но, оторвавшись от тела, распростершегося перед ней, и утерев кровь, увидела, что Маргарет мертва. Это свой собственный голос она слышала. Это она кричала сама себе.

Эйприл вдруг мгновенно ослабела, и, чтобы приподняться на локтях, потребовалось мобилизовать все усилия, какие есть. Какие остались.

Внизу живота у нее зияла большая дыра. Оттуда сочилась кровь.

Рядом валялась Шейла, еще живая, и кашляла кровью. Но эти всхлипы становились все слабее и слабее. Наконец один из них застрял в ее горле, и она затихла.

Эйприл закрыла глаза, чувствуя, что жизненные силы ее покидают, и прошептала:

– Дион…

Глава 20

Идти пешком оказалось труднее, чем она ожидала, да и путь был не близкий, и, когда полуденное солнце начало как следует припекать, у Пенелопы разболелась голова. Она пожалела, что выпила слишком рано. Надо было сохранить вино до прибытия на место назначения.

Часом спустя, когда извилистая тропинка довольно круто пошла вверх, пейзаж начал меняться. Деревья стали более тонкими, кусты вообще попадались редко, и, самое главное, обычная флора исчезла, ее сменили цветы и растения странной формы и окраски. Например, кактусы (которые никогда не росли на горных склонах) красного анилинового цвета с круглыми, похожими на зонтики листьями; вместо травы здесь было какое-то стелющееся покрытие цвета… а вот цвет этого травяного покрытия определить было очень трудно, он был похож на тот, какой бывает у изделий Дэйгло,[39] покрытие вроде плюща или мирта, причем замысловатой формы, похожей на салфетки. Там был еще кустарник со стреловидными листьями.

– Судя по всему, мы на правильной дороге, – сказал Кевин.

Пенелопа кивнула. Разговаривать не хотелось. О матери Фелиции и о предстоящей нелегкой задаче думать тоже не хотелось. Вообще ни о чем не хотелось думать.

Они уже прошли полпути, наверное, даже больше, когда вдруг услышали крики. И не крики это были, а короткие взрывы невыносимой боли. Несколько минут спустя они поняли, откуда исходил шум: к скале, нависающей над обрывом, был прикован католический священник отец Ибарра. На булыжнике рядом сидел огромных размеров орел и клевал развороченный живот падре, а тот истошно кричал.

Кевин схватил камень и швырнул в птицу. Камень ударился о булыжник под когтями орла. Птица не шевельнулась. Кевин посмотрел на Пенелопу.

– Попытаемся ему помочь?

Пенелопа покачала головой.

– Помочь мы ему не сможем. Это наказание божье. Ему никто не поможет.

И они продолжили путь, не обращая внимания на крики.

Им казалось, что еще идти и идти, но через двадцать минут Пенелопа и Кевин достигли вершины.

Они вышли в проход между двумя розовыми пальмами, несомненно мутантами. Утирая с лица пот, Пенелопа медленно двинулась вперед. И это Олимп? Она ожидала увидеть здания в греческом стиле, зеленые луга, море цветов. Здесь же все было переполнено ужасом: в озере плавали мертвые тела, а метрах в пяти ниже притулилось несколько домишек, грубо сколоченных из клееной фанеры, с крышами из сухих веток.

Диониса нигде видно не было.

– Что будем делать? – спросил Кевин. – Обождем, пока покажется?

– Нет. Будем искать, – ответила Пенелопа.

Они пошли вдоль берега по направлению к домикам. Вода в озере была грязная, коричневая. Кроме трупов, там плавали также и обломки лодок. И все это невероятно смердило.

Кевин закашлялся и зажал пальцами нос.

Растения здесь были не такими яркими и пышными, как те, что встречались им при подъеме, но по-прежнему странными. Цвета, казалось, ушли, остались какие-то голые конструкции. Чуда не чувствовалось. Было такое ощущение, как будто чем ближе они приближались к центру этого чертова колеса, то есть чем ближе к богу, тем все понятнее и понятнее становились вещи.

Они молча пробирались вдоль илистого берега, пока не достигли нескольких домиков, составляющих некий импровизированный ансамбль. Тел в воде больше видно не было, они все валялись на берегу, в грязи, откуда торчали их одеревеневшие руки, которые, как сваи, поддерживали фанерные стены домиков. Застоялый воздух был необычно тяжелым. Атмосфера удушающей.

Что же случилось? Это совсем не похоже на обстановку, в которой она видела Диониса прежде. Там атмосфера была праздничной, располагающей к наслаждениям, веселью. Неужели он ослабел? Может быть, Дионис потерял свою мощь в результате какой-то внутренней борьбы? Или он просто слишком пьян и рассеян, чтобы адекватно реагировать на окружающее?

Или решил, что его новый Олимп должен выглядеть именно так?

Пенелопа медленно двинулась вперед. Домики все были довольно маленькие, не выше двух метров – размер небольшого сарая. Фасад одного из них выглядел, как плохая пародия на Пантеон – фанера и ветки имитировали белый мрамор, – но подражание было каким-то несолидным, и, кроме того, другие строения ничего общего с этим не имели.

Пенелопа с трудом вытащила из нечистот босую ногу и заглянула в открытую дверь первого домика.

На грязном полу темной лачуги лежала голая мать Марго.

Пенелопа в испуге отступила, но не отвернулась. Помедлив несколько секунд, она снова двинулась вперед и вошла внутрь.

Мать Марго лежала, свернувшись в эмбриональной позе, ее лицо искажала гримаса боли. Раздутое тело чуть ли не лопалось, грязная кожа на жирном лице, чрезмерно толстых руках, огромных слоновьих ногах, невероятно вздутом животе была туго натянута. Она вскрикивала, дергалась, конвульсивно выгибала окровавленные бедра, затем опадала назад и вскрикивала снова, причем крик этот временами переходил в маниакальный хохот.

– Мать Марго, – прошептала Пенелопа.

Мать Марго замолчала, вскинула глаза, слабо, понимающе улыбнулась, а потом произнесла через силу:

– Это Зевс. Он зреет внутри меня.

Пенелопа окаменела, ее всю обдало холодом. Она мгновенно поняла, что произошло. Значит, раз она не захотела соединиться с Дионисом, чтобы произвести на свет остальных богов Олимпа, поэтому вместо нее мать Марго предложила Дионису себя.

Но сейчас, глядя на нее, Пенелопа не могла сказать, что все получилось. Мать Марго была беременна, но родить бога не могла. Не была способна.

Более того, эта беременность ее убивает.

Она опять дико захохотала, потянулась за чем-то, что лежало позади нее в тени, и вытащила мех с вином. Подняв его над лицом, мать Марго влила красную жидкость в рот.

– Если бы ты знала, какой он большой!

Пенелопа прошла дальше в комнату. В голове у нее звенело, только не понятно, от вина или от стресса. Когда дверной проход освободился, в комнату проник солнечный луч, и только сейчас она разглядела, почему бедра матери Марго окровавлены.

Между ее раскинутыми ногами зияла огромная дыра.

Мать Марго была разорвана пополам.

Внутри дыры двигалось что-то маленькое и белое. И пищало.

Кевин рванулся вперед, поднял отвертку, но Пенелопа его удержала.

– Не надо, – сказала она.

– Но ведь она…

– Она умирает.

– Но она рожает!

В голове у Пенелопы стучало. Она чувствовала запах крови, вкус вина, и ей захотелось убивать. Она представила, как прыгает на мать Марго, впивается ногтями в ее кожу, рвет ее плоть, вырывает сердце.

Она закрыла глаза. Нет. Она не сдастся. Это все нужно сохранить для Диониса.

– Я поимела его раньше тебя! – захихикала мать Марго. – Даже если ты трахнешься с ним, я все равно была первой! И я ношу его ребенка! Я ношу его отца! Я ношу Зевса!

Пенелопа взяла Кевина за руку и потащила к выходу из домика.

– Оставим ее.

– Я убью ее, если ты не можешь.

– Она все равно умрет.

– А может быть, и нет.

«А ведь он прав. Рисковать ни в коем случае нельзя», – подумала она и молча выпустила руку Кевина.

Он пошел обратно в хижину, а она опустила глаза в землю и стала ждать. Несмотря на то что мать Марго в агонии, у нее еще достаточно сил, чтобы разорвать его на части, – ведь она менада, а он всего лишь выпускник средней школы. Но Пенелопа не пошла за ним, не стала ему помогать. Пусть случится то, что должно случиться. Это от нее не зависит. Она должна сохранить себя для Диониса.

Через пару минут она услышала, как мать Марго вскрикнула. А затем раздался еще один звук, более низкий, глубокий, какое-то захлебывающееся бульканье.

Зевс?

Еще через пару минут ее плеча коснулась рука, и она увидела Кевина. Его лицо было белым. Свою отвертку он оставил там.

Она не проронила ни слова, и они пошли дальше, заглядывая в каждую хижину и не находя там ничего, кроме грязи, засохшей крови и костей. Все хижины были пустые.

Пенелопа закрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь остановить болезненные толчки в черепе.

Это не помогло.

Вот ведь что интересно: существовало целое общество, призванное остановить эту катастрофу. Существовало в течение многих веков. Они специально готовили себя к этому, но оказывается, и понятия не имели, как с этим справиться.

Но может, так и должно быть? Похоже, так называемые эксперты по разного рода авариям и чрезвычайным ситуациям, убеждающие себя и всех остальных, что готовы к любым катаклизмам, тоже, когда придет время, спрячутся за спины других? Нет, вряд ли. Просто эту чрезвычайную ситуацию никто и вообразить не мог, даже последователи Овидия.

«И вот теперь я осталась одна, и от меня одной зависит, закончится весь этот кошмар или нет.

Конечно, я в этом деле не совсем посторонняя и имею к нему некоторое отношение. Правда, роль я сыграла второстепенную, но тем не менее сыграла».

Пенелопа открыла глаза и оглянулась. Где же Дионис? Здесь его нет. Неужели он вернулся обратно в долину? Ее глаза рыскали по берегу озера.

Никого.

Они поспешили вперед, миновали последнюю хижину…

И он был там.

Он лежал на земле, как будто в беспамятстве, почти незаметный среди деревьев, окружающих береговую линию. Его ноги были вытянуты между двумя кустами, которые почти не претерпели трансформации.

Она посмотрела на Кевина.

«Повезет ли нам на этот раз? А ведь пока везло. Нам пришлось пройти через очень многое, даже не верится, что человек может это выдержать, но мы выдержали. И вот после всего этого сможем ли мы справиться со своей последней задачей, самой трудной? Ведь на карту поставлено все. Не только наша жизнь, но и жизни всех людей, возможно, всего человечества. От нас сейчас зависит, будет ли продолжать существование наша цивилизация, или землю населят зомбированные фанаты Диониса».

Дионис лежал. Казалось, он был расслаблен полностью.

Затем начал дергаться.

Пенелопа с Кевином остановились как вкопанные.

Раздался рев – бог зевнул, – затем огромная нога согнулась в колене.

Бог встал и увидел их.

Пенелопа глядела на него во все глаза.

На Диониса было больно смотреть. Он начал разлагаться, плоть на его огромном скелете начала сжиматься, под кожей лопнули капилляры, оставив на ней цветные разводы в виде цветов, похожих на татуировку. Его лицо теперь все время менялось. В какую-то секунду он был больше похож на Диона, а уже в следующую на бога.

– Время кончается, – сказал он, и хотя его голос был громким, но прежний повелительный тон исчез. В нем появилась какая-то загадочность, уязвимость. – Все… случилось… слишком быстро. Быстрее, чем должно было.

Пенелопа кивнула.

– У меня должен был быть в распоряжении по крайней мере год.

Она откашлялась.

– Я знаю.

– Сезон уже кончился.

Он умирал. Хотя бы в этом последователи Овидия оказались правы. Процесс распада начался, и теперь он не остановится. Дионис был одновременно и палачом, и жертвой.

– Я знаю, почему вы здесь, – сказал он, обращаясь к ней. Затем посмотрел на Кевина. – Вы оба.

– Дион, – тихо произнес Кевин.

– Его больше нет. – Он протянул руку за дерево и извлек огромный мех с вином. – Чертовски хочется пить. – Поднеся мех к лицу, Дионис рывком открыл его. Вино хлынуло в рот, проливаясь на подбородок и грудь. Он тяжело вздохнул, видимо, удовлетворенный, и сделал несколько шагов вперед. Затем скорчил гримасу, сконцентрировался, и в воздухе сразу что-то задрожало и замерцало. Его кожа стала глаже, мускулы рельефнее, татуированные разводы побледнели.

Он направился к ним, не отрывая глаз от груди Пенелопы. Она ощутила, как в ней поднимается желание. Несмотря ни на что. Она знала, что его нужно убить, но одновременно ей хотелось быть беременной его семенем.

Как будто прочитав ее мысли, он улыбнулся и тихо, насколько мог, произнес:

– Да.

Она слабо покачала головой.

– Нет.

Он повернулся к Кевину.

– Как хорошо, что вы оба здесь. Я люблю вас. Обоих.

– Мне всегда казалось, что с тобой что-то не так, Дион, – проронил Кевин.

Печаль пробежала по лицу бога. И что-то еще. Появилось какое-то чисто человеческое выражение, совершенно неуместное для такой огромной махины. Его губы дрогнули, он собирался что-то ответить, наверное, возразить, но затем его лицо сморщилось, и он замолчал.

Пенелопа почувствовала, что ей плохо. Дион не умер, он все еще присутствовал в нем.

– Но может быть, удастся как-то разорвать цикл, – проговорил бог. – Это ведь новый мир. Я имею в виду для меня. Старые законы здесь не действуют. – Он снова улыбнулся. – Ты можешь меня возродить, тогда я никогда не умру.

Она покачала головой.

– Я возьму тебя…

– Это не поможет.

Он подошел к ним и поднял ее, приблизив к своему лицу. Пенелопа не сопротивлялась. Дионис держал ее долго и все смотрел в глаза, а затем коснулся ее груди своим огромным языком. Он был одновременно и шершавым, и слизистым, и клейким.

У нее вдруг появилась сила вырваться из его ручищ.

Его очень удивило, что она осмелилась попытаться это сделать и что ей это удалось. Пенелопа упала в грязь у его ног, но быстро вскочила на ноги.

– Я могу возродить остальных богов, Зевса, Гермеса и… любого. Но тебе я ничем помочь не могу.

– Нет, можешь, – выдохнул он горячо.

– Я не хочу делать этого.

– Ты должна. – В его лице поровну смешались гнев, решимость и похоть. – Я заставлю тебя сделать это.

Холбрук был прав. Эти существа не боги. Скорее всего монстры, но уж никак не боги.

«Но достаточно ли он ослабел, чтобы я могла с ним справиться?»

Она жалела, что выпила только половину бутылки. Надо бы полную. Диониса должны растерзать менады, поэтому шансы у нее, конечно, есть. Но…

А может быть, надо было дождаться, когда это сделают матери? В любом случае это их обязанность. А потом с ними справиться было бы, наверное, проще?

Но в данный момент рассуждать об этом слишком поздно. Задним умом каждый крепок. Конечно, все могло сложиться иначе, знай она прежде то, что знает сейчас. Назад хода нет – только вперед.

Она закрыла глаза и заставила себя сделать шаг навстречу ему, приказав себе стать разгневанной. Теперь она ощущала только гнев. В ней проснулась менада, и пришло время действовать. Действовать как менаде.

Пенелопа устремила руки к низу его живота.

Действовала она инстинктивно, ее рациональное мышление ушло куда-то вглубь, потонуло в тумане свирепости. Ее ногти коснулись его плоти, она вцепилась в нее и начала безумно рвать, чувствуя ободряющее тепло крови, слыша сладостные звуки боли. Обеими руками она сжала его гигантские гениталии и… была немедленно отброшена далеко назад, к одной из хижин. Пенелопа упала во взбаламученное грязное месиво и долго оставалась лежать, пока оно не стало снова гладким, как черное зеркало.

Ее отбросил Дионис. И Кевина тоже. Что с ним случилось, Пенелопа не знала.

Глаза бога вспыхнули настоящим гневом. А затем… это все ушло.

Он коснулся ее, поднял, и его касание было на удивление нежным.

– Ты не поранилась? Я вовсе не хотел причинить тебе боль.

Это был голос Диона.

Это было уже слишком, и она заплакала, не зная, что делать, как реагировать, не зная… ничего.

Этот монстр не имел ничего общего с Дионисом. Это был Дион.

Он нежно поцеловал ее в макушку.

– Я люблю тебя.

Она моргнула, чтобы смахнуть с ресниц слезы.

– Я тоже люблю тебя.

Он повернул голову и крикнул Кевину:

– Извини, друг.

Она подняла голову и увидела, что Кевин отброшен в озеро и отчаянно плывет, лавируя между мертвыми телами, пытаясь достичь берега.

«Мы просто получили временную передышку. Гнев, страх, любовь позволили Диону на какое-то недолгое время подмять под себя бога. Но это ничего не значит». Не мешкая, она быстро схватила ладонями его огромное лицо и крикнула:

– Я должна тебя убить.

– Знаю, знаю, – отозвался он и посмотрел ей в глаза. И вновь разглядев в них Диона, Пенелопа заплакала. – Я сам прошу тебя это сделать. – Аккуратно, как мог, он попытался утереть ей слезы. – И не бойся, я сопротивляться не буду.

Ей так много всего хотелось ему сказать, о многом спросить. Но времени не было. Это осторожное прикосновение его руки в любую секунду могло стать последним объятием, и тогда они с Кевином в один момент будут мертвы.

– Твоя мама просила передать, что любит тебя, – проговорила она.

И начала его убивать.

Дионис не сопротивлялся, как и обещал. Пенелопа сконцентрировалась, ощутив в себе туго свернутую мощную пружину. Это все чрезвычайно поразило ее, но рассуждать было некогда. Как персонаж фильма ужасов, как смерч, она ввинтилась в него, вгрызлась и начала рвать плоть, ломать кости, калечить органы. Она била, хватала, царапала, кричала и плакала одновременно. Соленый привкус его крови смешивался со слезами, но она продолжала, не в силах сдержаться, приканчивать существо, навсегда укравшее у нее Диона.

Остановилась она, лишь когда совсем выбилась из сил. Голосовые связки болели от крика, слезы струились по залитому кровью лицу. От Диониса ничего не осталось – ни головы, ни рук, ни ног, ни пальцев, ничего, даже отдаленно узнаваемого. Остались только обломки костей и куски плоти, разбросанные вдоль берега. И еще кровь. Много крови.

Кевин все еще был в воде. Он стоял и смотрел на нее. На лице его был написан страх. Страх не за себя, за нее. Ей очень хотелось крикнуть ему, что все в порядке, что все прекрасно, но она не смогла произнести ни звука.

«Я убила Диона.

Свою любовь.

Я его убила».

Все мигом пропало – ее возбуждение, гнев, свирепость. Куда-то исчезла сила, ощущалась одна усталость, огромная усталость. Очень хотелось знать, что там происходит сейчас в долине. Продолжают ли люди все еще пить и безумствовать? Или, как только сигналы от бога перестали поступать, они встряхнули головами, очнулись от этого кошмарного сна, с удивлением огляделись по сторонам, не понимая, что произошло?

Пенелопа огляделась. По крайней мере деревья и кусты, что росли поблизости, не изменились. Те, что были трансформированы, так и остались в прежнем состоянии.

А что стало с сатирами, кентаврами и нимфами?

«Господи, как же я устала!»

Она опустила голову на землю и застыла, не в силах пошевелиться.

Подошел Кевин и остановился рядом с ней.

– А что мешает ему возродиться снова? – спросил он после долгого молчания.

– Менады, от которых это зависит, больше не существуют. Осталась одна только я.

– Но его жизнь связана с временами года. Он каждый год умирает осенью и возрождается весной.

– Ему не удалось главное – возродить остальных богов, а теперь никто не может возродить его. Он бог, для существования которого нужна человеческая плоть. А плоти этой больше нет и, надо надеяться, никогда не будет.

– Значит, все? Конец?

Она утомленно кивнула.

– Да. Думаю, что так.

Пенелопа закрыла глаза, всего на несколько секунд, как ей показалось, но когда открыла их вновь, было уже совсем темно. Была ночь. А Кевин все так же стоял над ней и смотрел.

Пенелопа села. В голове гудело.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Нормально. – Произнеся это слово, она с удивлением поняла, что действительно в полном порядке. – Мне никогда не было так хорошо, как сейчас.

Она встала и медленно двинулась вдоль берега. Затем сбросила брюки, посмотрела на Кевина, улыбнулась и прыгнула в холодную, освежающую воду, чтобы смыть кровь.