Любимая, прости меня,
      Что я звоню тебе так поздно.
      Мне не хватило света дня
      И света глаз твоих бездонных.
      "Не отрекаются любя... "
      Я смел отречься. Каюсь, каюсь!
      Хотя... Наверно, это зря,
      Зря говорить с тобой пытаюсь.
      Тебя, наверно, ждет другой.
      Гадает, кто звонит подруге.
      Прости, нарушил ваш покой...
      Поверь... Ты... Ты у трубки?
      Я помню все: твое дыханье,
      Вкус губ и аромат духов,
      Твой бархат рук, твое лобзанье...
      Хотел забыть... Увы! Не смог.
      Еще жетон. Он был последним,
      Надул проклятый автомат...
      Последний луч из мира тени
      Твой голос... Как я виноват!
      Надеюсь, ты простишь меня,
      Что я звонил тебе так поздно.
      Мы не увидим никогда
      Друг друга... Да и слава богу!
      Прочитав все это, я просто обалдел. Вряд ли стакан сумел бы такое состряпать самостоятельно. Следовательно, это сделал я. Поразительно. Ведь я никогда даже не пробовал писать стихи! Я не силен в поэзии, но эти строчки казались рожденными неким дыханием души. Нет, все-таки удивительно, как это вообще могло произойти.
      Жутко болела голова. Верный знак необходимой экстренности опохмелки и грядущего решения на тему, как жить дальше. Быстро сбегав за парой бутылок крепкого пива, я жадно высосал одну и понял, что головная боль отступила, сменяя настроение на расслабленное и спокойное. Следующая бутылка была выпита прямо в горячей ванне, за сигаретой и размышлениями.
      А в общем... Плевать. На щедро политой пивом почве разочарования взошла свежая идея, которой я незамедлительно увлекся. Увлекся настолько, что тут же выскочил из ванной, побрился и прямо перед зеркалом поклялся отныне не прикасаться к бутылке.
      Я решил добиться невероятного успеха на каком-нибудь денежном поприще, желательно повалютнее. И тогда она поймет, какой шанс она упустила, я докажу, я всем докажу, черт их всех дери!
      В ошалевшей от алкоголя и фантазий голове возникали грезы, одна дурней другой. Все кончилось тем, что я опять сходил за вином и опять в "последний раз" напился в совершеннейший дрызг.
      Так длилось полгода. Технологию этого занятия стоит описать, настолько она занятна и проста. День следует начинать с крепких напитков, а к вечеру добавляться более слабыми, но (очень важно!) усиливающими эффект предыдущих, например - крепким пивом. Рекомендуемый сорт - "Балтика". Это не реклама, а признание фирме за отлично сваренное средство душевной анестезии, в результате употребления коего появляется совершенно реальное ощущение, что ты, как минимум, пришелец из космоса.
      Как правило, это ощущение обманчивое, но по приобретении его можно хотя бы просто заснуть, с тайной надеждой не проснуться никогда...
      Но пока наступало неизбежное утро. "Эври факин дэй...". Причем, как ни грустно, "форевер". Я просыпался. Для чего, зачем? Наверное, уже просто по привычке...
      А на самом пике своего вдохновенного пьянства я встретил ее, ту самую, ради которой я в свое время самоотверженно мок на крышах.
      Встретил очень нехорошо. Я не брился уже дней десять, а на повестке дня особенно остро стоял вопрос о крайней необходимости опохмелки. Судьбоносный вопрос весьма энергично решался при поддержке двух незнакомых корешей, в изобилии водящихся в любом магазине около витрин с винно-водочной благодатью.
      Сначала она меня не заметила, прошла мимо. Но мои вкрученные кореша не смогли пропустить такое зрелище без комментариев, в основном касаемых длины и стройности ее ног. Она гневно обернулась...
      На мгновение мне показалось, что пол магазина превратился в раскаленную сковородку, на которой меня собираются поджарить дикошарые поддатые черти.
      Она увидела и узнала меня... На ее лице отразилась сложная гамма чувств - от жалости и удивления до крайнего отвращения и разочарования.
      - Ты?!
      Брезгливая гримаска.
      - Я, - отрицать бесполезно.
      Я невольно залюбовался ею. Повзрослела, похудела, стала еще женственней и грациозней... И как она картинно красива своей холено-ухоженной красотой, даже в этой брезгливой гримаске!
      - А я так и думала, что ты этим закончишь! - сказала она с интонацией некоего злорадного восторга.
      - Я тоже, - вздохнул я ароматами вчерашнего перегара.
      Она сморщила свой очаровательный носик, подарила мне еще один презрительный взгляд, фыркнула, круто развернулась и ушла.
      - Кто это? - спросили меня кореша. - Жена?
      - Нет, - ответил я. - Это, наверное, была любовь...
      - Вот стерва! - искренне посочувствовал один. - Нет чтобы мужику на бутылку дать...
      Я посмотрел на него так, как будто он был тем самым афганским духом, который когда-то душил меня в почти уже забытом кишлаке. Еще мгновение, и я бы сломал ему челюсть: один удар чуть сбоку, чуть снизу - и он бы долго ничего не мог говорить.
      Я крепко схватил его за отвороты драного плаща, затуманенным яростью взглядом раздирая зрачки его вдруг сразу обмочившихся глаз. Тварь! Какая-то поганая тварь смеет судить ее и мои чувства? Ах ты...
      - Ты это... - залепетал он быстро и умоляюще. - Братан! Я же не хотел, не знал!
      Я медленно остывал, а остывая, еще раз основательно тряхнул кореша за слабую грудку:
      - Нет, это ты гони бабки на бутылку! Слышишь?! Ты, двоечник!
      Кореш засуетился, вытаскивая из карманов смятые бумажки, зачем-то пытаясь их сортировать. Я вырвал эту смятую кучу у него из рук, ехидно поблагодарив:
      - Спасибо за гуманитарную помощь ветерану, "братан". Родина тебя не забудет!
      Ну вот. Проблема похмелья снята. По крайней мере, на текущие сутки. А придя домой, я сделал то, что проделывал каждый божий день: открыл вино, сел в кресло, слева пепельница, справа стакан, в руках Джек Лондон.
      Когда комната погрузилась в вечерний полумрак, я отложил книгу и просто сидел, уставясь взглядом в одну точку. Курил сигарету за сигаретой и вспоминал...
      Вот дерьмо-то... Я точно сошел с ума, и время отказалось меня лечить. Случилось то, чего я всегда ждал и боялся: я навечно остался там, с ними, моими друзьями, отдавшими свою кровь и молодые жизни всепоглощающей афганской пыли.
      Помнится, лейтенант Ефремов говаривал: "Жизнь, парни, штука занятная, но уж больно дешевая. Высший шик - самому назначать за нее цену. Главное - не продешевить, но упаси Бог зарваться..."
      Я где-то слышал, что один раз побывав там, за гранью дозволенного, двадцать из ста остаются жить там, в том мире и даже готовы платить любую цену за этот билет в один конец, ибо там все прямо, просто и понятно...
      Он был прав, этот сумасшедший лейтенант, узнавший все о превратностях жизни и смерти. "Прав, прав, прав..." - стучало в висках вино. К тому моменту, когда заканчивалось вино, мои воспоминания понемногу начинали переплетаться со своими собственными фантасмагорическими грезами. Это я расценивал как сигнал "пора спать" и нетвердой походкой начинал пробираться к смятой постели.
      И вот этак было каждый день. В аккурат до того момента, пока мне не стало скучно в своих страданиях. Я понял, что мне нужно срочно бросить пить и попробовать обзавестись свежими впечатлениями.
      Эта совсем юная, с иголочки, мысль, разумеется, была щедро обмыта. И естественно - не молоком. И как следует поддав, я уже, как обычно, клялся самому себе, что это и был тот самый последний и решительный раз, когда я держал в руке стакан... Словом, все как всегда.
      И тем более удивительно, что тогда я свои пьяные клятвы сдержал. И именно тогда принял решение познакомиться с Гошей Паритовым.
      Знакомство состоялось. Я просто пришел к нему в офис, представился, сказал, что на войне убил шестерых и теперь пламенно желаю на него, Гошу, работать. Специальность? Произвольна.
      Я умел все. Спецназовец. Как-никак это всегда звучало гордо. Мне было глубоко плевать на то, что конкретно требовалось исполнять. Мне нужны были деньги и статус. Деньги - непременно твердой валютой, а статус - непременно крутого бандита.
      Все люди во все времена уважают деньги и силу. Настоящий бандит олицетворяет и первое, и второе. Он крут - и этим все сказано. Он выше серого большинства, морали и глупых законов, придуманных этим самым серым большинством. Он плюет на все. Вообще на все.
      Гоша был настоящим бандитом. Но при этом разительно отличался от своих собратьев по стволу. Он не носил тяжеленных золотых цепей и малиновых пиджаков, предпочитая замызганную потную футболку, не ездил на крутейших иномарищах, перемещаясь на драной "восьмерке", у него даже не было портачек. Единственное, что внешне выдавало принадлежность к его своеобразной профессии - это прическа. Вернее, полное отсутствие таковой.
      Но боже упаси того, кто посмел бы усомниться в его криминальных качествах и талантах! Исключительно интересно было наблюдать за теми идиотами или храбрецами, которые осмеливались попробовать на зуб Гошино долготерпение.
      Он молча выслушивал ерепенящегося оппонента, зевал, подчеркнуто равнодушно глядел на часы, вдруг неожиданно поднимался и уходил. Безо всяких комментариев, просто вставал и уходил.
      Оппоненты шизели от таких выпадов. Но мало кто осмеливался проверить обоснованность этакого невежливого и невнятного поведения. А кто если и осмеливался... Такие придурки, как правило, куда-то пропадали, причем отчего-то бесследно.
      Но меня это ничуть не расстраивало. Пока я не стал принимать некоторое участие в подготовке этаких таинственных исчезновений. Первое задание -доставить из Приднестровья кое-что из вооружения.
      Справился. И весьма успешно. Два аккуратно упакованных в скотч гранатомета "Муха", надежно укрепленные под предпоследним вагоном товарного состава удачно проследовали мимо всяких там осмотров. Таможенных и просто профилактических.
      Один из гранатометов пристреливали на одном из военных стрельбищ, второй уже по зданию областной мэрии. Без особой цели на то, так, для куражного понта, дескать вот мы какие крутые, нас голыми руками не тронь!
      И точно. Менты не трогали. Зато конкурирующая организация от зависти не придумала ничего лучше, как завалить двоих наших. Без хитростей, банально так из обрезов.
      Гоша тогда звереюще посуровел, и я вновь отправился в "командировку" для пополнения арсенала.
      Незаметно это стало моей специальностью. Оруженосец. Человек, который выступает в роли эксперта при закупках оружия, следит за его состоянием, пристреливает новые приобретения, своевременно сообщает о недостатках в боеприпасах....
      М-да... Оруженосец. Мать меня... Обалдеть. Какая ботва... И почему я до сих пор не могу забыть о ней? Ведь знаю: нельзя жить прошлым. Нельзя! Равно как и будущим. Прошлое - оно не более чем отпечаток того, что уже было, прошло и никогда не повторится, как бы этого ни хотелось. Да и хотелось ли... Вопрос, как говорится, изрядно философический. А будущее... Тоже не выход. Оно всегда изменчиво и туманно. И нельзя расслабиться. Только, бывало, сонно зевнешь, успокоишься, а те раз по лбу! Молотком... Или кувалдой, не дай Бог. Так что жить следует настоящим. А посему отвлекусь от воспоминаний для подведения текущего итога.
      А текущий итог неплох, очень даже неплох... Евгеньич? Побежден. Навсегда и безвозвратно. Катя? Со мной. Без далеко идущих планов, но со мной. Работа? Фигня! Найду. По-любому. Разве я мало умею или у меня мало знакомых и друзей? Всего порядком. Так что все нормально. Все нормально.
      Глава 6. "Стреляли..."
      Да, действительно, случился неприятный факт: я стал врать самому себе, изобретая всевозможные предлоги для откладывания финансового разговора с Владимиром Евгеньевичем. Впрочем, кое-какие предпосылки были. Жизнь действительно стала понемногу устаканиваться, я вновь поступил на очередную непыльную и денежную работу, встречал Катю из института, иногда по вечерам мы ездили в кафе, где очень даже премило проводили время.
      Но если мне приставить нож к горлу и спросить: "О чем ты говорил с ней?" - я не отвечу ничего. Ей-богу, просто не помню. Три, четыре часа сливались в одно легкое и неощутимое мгновение. Мы разговаривали обо всем и одновременно ни о чем, но темы разговоров оказывались действительно общими и интересными нам обоим.
      Что любопытно, я не чувствовал разницы в возрасте. То ли она взросла не по годам, то ли я до сих пор ребенок... Не знаю. Опять не знаю.
      Я трогательно привыкал к ней, а она ко мне. Я выдумывал всякие маленькие и смешные сюрпризы, устраивая неожиданный поход в какой-нибудь потрясающий своей экстравагантностью клуб или даря смешную безделушку типа игрушечного котенка. Она восторженно смеялась. Я тоже восторгался... Ею. Мне кажется, если бы она вдруг попросила достать луну с неба, я бы вывернулся наизнанку, лишь бы только сделать это.
      Но... Тише едешь - дольше будешь. Я не форсировал события в своем стремлении захватить ее сердце. А поэтому вы, надеюсь, поймете мое изумление и мгновенное троекратное учащение пульса, когда Катя, прощаясь со мной у двери своей квартиры, неожиданно поцеловала меня прямо в губы.
      Обалдевшим и ослабевшим от такого счастья придурком я вывалился из подъезда, когда нечто злое и быстрое разрезало воздух надо мной, хлопнув сухим треском о подъездную дверь. Я мигом упал на землю и перекатился под скамейку, по ходу пьесы пытаясь вычислить траекторию выстрела.
      Стрелок промахнулся. В тот момент, когда он нажимал на спусковой крючок, у меня выпала зажигалка, и я наклонился за ней. Повезло. Сам удивляюсь, насколько хладнокровно говорю: "Повезло". Вместо того чтобы продырявить мне шкуру под левым соском, девятиграммовый кусочек раскаленного металла сумел лишь только испакостить дверь.
      Траектория не вычислялась. Я осторожно переполз под кусты акации, потом под заросший неизвестным, но крайне колючим дерьмом заборчик и потихонечку слинял с линии огня. Кто, что, зачем, откуда - невелика загадка. Я сразу догадался, с какой стороны дует ветер. А поэтому немедленно поймал тачку и направился в один из самых обыкновенных спальных районов, к одной из самых обыкновенных серых девятиэтажек.
      В моем кармане уже не первый год грелся ключ от подвала этого серого дома. Расплатившись с водилой, я извлек на свет божий тот самый, заветный, ключ.
      Слава богу, замок тот же и на месте. Я спускаюсь в подвал, источающий водопроводную гниль и вонь линялых кошек. За почти забытым углом нахожу лопату и начинаю копаться в песке.
      Спустя минут десять интенсивного физического труда лопата стучит о нечто деревянное. Я осторожно разгребаю слежавшийся сырой песок и обнаруживаю то, что сам сюда и запрятал.
      Длинный деревянный ящик армейского образца, когда-то в нем хранился гранатомет. Я отдираю лезвием лопаты наглухо приколоченную крышку и вижу своих старых промасленных друзей.
      Короткий "Калашников", пара гранат наступательного назначения, "Макаров", "ТТ", глушители к ним и вполне приличное количество боеприпасов ко всему арсеналу. На самом дне ящика хранилась еще одна крайне полезная фишка бронежилет.
      Я немедленно надел бронежилет под куртку и проверил сохранность вооружения. Время не властно над вечными ценностями, особенно когда они хранятся в оружейной смазке. Да и вообще железо гораздо чаще оказывается крепче людей.
      В банду Паритова я был взят не за красивые глаза. Красоту оных, конечно, не отнять, но имелась одна причина, вернее предмет, в котором я разбирался досконально. Оружие. Еще в армии я влюбился в него сразу и навсегда. Ощутив эту холодную серьезную тяжесть в своих руках, я понял, что это мое. Мое! Волнение, которое я испытал, впервые взяв в руки автомат, быть может, сравнимо лишь с трепетом безнадежно влюбленного юноши перед первым свиданием с предметом своего обожания. Идеальная законченность форм, линий, пружинистое движение затвора, маслянистая дружность патронов в магазине - все это вкупе производило поистине невероятное впечатление.
      А сам факт свершения выстрела! Когда автомат непокорно-упруго бьется в твоих руках, выбрасывая опасные граммы свинца в сочетании с облаком сгорающих пороховых газов... Фантастика!
      Уже сама опасность оружия внушала мне как владельцу смертоносного чуда уважение и трепет. "Черт возьми, - взволнованно думал я. - Я держу в своих руках не просто автомат, а чью-то жизнь, которую могу забрать в любой момент".
      Я чувствовал оружие, как опытный муж чувствует настроение жены, всегда зная, когда именно нажать на спусковой крючок, безошибочно улавливая момент, когда цель оказывалась в зоне поражения.
      Мое самозабвенное увлечение не могло пройти незамеченным мимо офицерского состава, а точнее, мимо ротного, старшего лейтенанта Ефремова.
      Лейтенант Ефремов был странный тип и живая легенда. Ходили слухи, что он пошел в армию добровольно уже будучи подающим немалые надежды аспирантом какого-то крутющего вуза.
      Как-то на стрельбище ротный неслышно подошел сзади и долго стоял, наблюдая за результатами. Меня всегда бесило, когда за спиной кто-то находился, а поэтому тут же прекратил стрельбу и обернулся.
      Понимающе улыбнувшись одними уголками губ, Ефремов спросил:
      - Стрелять любишь?
      - Угу, - согласился я.
      - А ведь ты должен не просто стрелять, сынок! Ты должен стрелять, чтобы убить. Убить врага или того, кого считаешь своим врагом. Вбей себе в башку, что он чужой, он просто мишень, цель, а иначе ты не сможешь сделать это. Если ты это не сделаешь, то он такого шанса не упустит. Если ты подаришь ему этот шанс, он отплатит тебе поездкой домой. Только вот поедешь ты к маме в цинке, грузом "двести". А она будет писать в бригаду письма с глупыми вопросами, почему дескать, ротный Ефремов не сберег ее сына.
      - Но мы-то не на войне, - посмел я напомнить лейтенанту. И зря, потому что лицо Ефремова сразу исказилось психованной судорогой:
      - Ты уверен? Тогда какого хрена ты здесь?
      Я молчал.
      - Мы всегда на войне, сынок. Всегда. Даже если ты сейчас чудесным образом окажешься в Кисловодске, в горячей ванне с грудастой красоткой. Я знаю вас лучше, чем вы сами себя. Мы псы войны и не можем жить как-то иначе. Кому-то это дано, кому-то нет... А ты такой. Такой, как я, как те, кто непонятно за что и зачем гибнет где-то...
      - Как за что? - неуверенно вякнул я. - За Родину...
      - Ты дурак! - лейтенант быстро оглянулся по сторонам и понизил голос до полной конспиративности. - Какую еще Родину, придурок? Ты должен воевать за себя, чтобы уцелеть и выжить - вот и все дела!
      Ефремов выпрямился и сказал уже громко и непререкаемо уверенно:
      - А стреляешь ты пока неважно... Хотя любишь, не спорю, не спорю.
      Я был несколько обескуражен. К этому моменту у меня сложилось достаточно высокое мнение о собственных стрелковых способностях, а тут услышать такое...
      Он словно проглотил язык.
      - Представь, что перед тобой твоя цель, и от одного удачного попадания зависит все твое будущее. Если ты этого не поймешь, тебя легче будет убить сейчас, чем брать с собой, а потом вытаскивать тебя на себе под огнем, врубаешься?
      - Врубаюсь.
      - Молодец. Кто и что твой бог? Отвечу сразу: твоя винтовка и твой второй выстрел.
      - Почему второй?
      - Потому что для первого удачного выстрела нужно родиться с затвором в зубах. Так что если после первого выстрела цель присядет, это уже неплохо. В зависимости от его опыта и психики то оцепенение, в которое ты его вводишь своим первым неудачным выстрелом, длится около пяти-шести секунд. Но второй раз нужно обязательно попасть. Это не так уж трудно: на его грудь легко ложится круг радиусом в десять сантиметров -это гораздо больше разброса твоей винтовки на пусть даже приличной дистанции. На этом рубеже тебя может достать только такой же стрелок, как ты. Твоя пуля при удачном попадании обычно разворачивается и летит задницей вперед, разрывая ткани. Но в глубине организма она теряет свою силу, передавая ее телу уже мертвого от страха духа. Разрыв тканей - сильнейший. Причем при прохождении через сплошные органы - легкие или печень она разрушает их полностью. Так что твоя задача - просто попасть. Представь, что с интервалом в две секунды в духа попадают две-три такие пули, они так раскачают его дерьмо, что оно само разорвет тело изнутри! Поэтому запомни, сынок: первое - прицельная планка обычно мечется на цели - это нормально, но колебания должны снижаться за несколько мгновений до выстрела. Второе: устойчивое положение винтовки, возможность ее перемещения при наводке и удобство самой наводки обеспечат принятое тобой положение для стрельбы. Есть еще одна проблема - отдача. Удерживай ее. За счет правильного положения и снижения колебаний ты сможешь увеличить точность прицеливания в шесть раз при стрельбе из положения лежа или сидя. Так что у тебя есть вариант уехать домой героем, сынок! А для этого тебе потребуется умение воевать и желание выжить. Все!
      Я недоуменно смотрел на него. Что он несет? Ша! Никто никуда не ехал! Лейтенант понял мой взгляд и ответно усмехнулся:
      - Да, забыл сказать еще об одном. Никогда не жалей себя. Других - можно, себя - никогда... Смотри.
      Он достал тяжелый армейский нож и мгновенно, без доли волнения и раздумий воткнул кончик лезвия себе в бедро. Неглубоко, но тем не менее все же воткнул, воткнул да еще и повернул...
      Меня чуть не вывернуло наизнанку от зрелища развороченного человеческого мяса и крови. А Ефремов лишь снисходительно улыбался:
      - Привыкай, сынок. Пойми, если ты не всадишь пули в противника в течение первых десяти секунд, ты вообще не сможешь в него выстрелить. А я хочу в тебя верить. Нас обоих ждут дома, - лейтенант ободряюще похлопал меня по плечу.
      "Во псих!" - подумал тогда я. Лишь спустя годы выяснится, что старший лейтенант Ефремов окажется гораздо менее сдвинутым, чем я сам, в ином случае я бы не стал работать на Гошу.
      Бизнес Гоши Паритова был прост и многообещающе вековечен: рэкет, проститутки, алкоголь и наркотики. Но Гоша был еще дьявольски умен. Срубленную криминалом капусту он крайне удачно запускал в легальный оборот торговых и производственных предприятий, праведным путем приумножая неправедно добытое... Проще говоря, бабки делали еще большие бабки. И все абсолютно законно.
      Баксы, бабки, тугрики, юани... Сколько их надо человеку для полного счастья? Изберите любого отдельно взятого индивидуума, задайте ему этот вопрос и сами убедитесь, как будут расти его аппетиты, по мере продолжительности размышления.
      Человеческая натура отличается сверхъестественной жадностью и неуемной страстью к пресыщению. Мера? Что такое мера? Человечество всегда жрет все подряд, до отказа, пока запредельно набитый желудок не откажется переваривать сожранное.
      Эту фишку я просек быстро. А поэтому не стал светиться в учредительных документах подзащитных контор, а наоборот, старался под всевозможными предлогами увиливать от участия в наиболее кровавых операциях. Гоша это заметил:
      - Слышь, оружейник... Халявишь!
      - Кто? Я? - как мог преданнее возмутился я. - Да я, блин, за всю нашу бригаду один всех порву!
      - Ну, ну... - недоверчиво хмыкнул Гоша.
      Да уж. У Гоши Паритова работа была такая - никому не верить. Абсолютно никому. И я учился этой необычной специальности исправно и прилежно, пока не выучился... Глава 7. "Стреляли..." (часть вторая)
      Я направился прямиком к месье Соколову. Один, без сопровождения и посредников. Сейчас я нахмурен и суров: предстояла решающая раздача карт в партии.
      По донесениям уличной разведки, в настоящий момент Владимир Евгеньевич весьма плодотворно справлял поминки по моей несостоявшейся гибели в отдельном кабинете одного из третьеразрядных кабаков.
      Бык на входе меня узнал сразу. А узнав, не стал портить себе день внеплановым фонарем под глаз. Сиживали мы тут когда-то с Гошей, сиживали... Эх, все-таки веселые были времена!
      Я уже поднимался по лестнице, ведущей к кабинетам на втором этаже, когда бычок окликнул меня:
      - Извините...
      Я не остановился, но значительно сдержал шаг:
      - Чего тебе?
      - Вы уж, пожалуйста, поаккуратней там, с мебелями...
      Я понимающе усмехнулся:
      - Не боись, Коля! Мебель будет в полном порядке.
      Коля-бык вздыхает и улыбается. Хороший парень. Нормальный такой, хороший парень. Помнит меня. И я его - тоже.
      Я вхожу на этаж. Тут полумрачно темно, но из-под проема одной из дверей пробивается слабая, как надежда, полоска света. На всякий случай достав "Макаров", я сильным пинком открываю дверь. А открыв дверь, незамедлительно открываю и рот.
      Удивительное дело! Он ждал меня. Ей-богу, ждал! Стол сервирован на двоих, но он не прикоснулся ни к рюмке, ни к блюдам, ожидая кого-то. И теперь совершенно очевидно: меня.
      Он смотрит на меня, мой пистолет, вздыхает и грустно улыбается:
      - Присаживайся... Посидим, выпьем, поговорим...
      Я сажусь за стол и демонстративно осторожничаю, укладываю оружие справа и как бы невзначай распахиваю куртку. Владимир Евгеньевич с интересом разглядывает мою амуницию.
      - А я знал, что ты придешь, - самоуверенно заявляет он.
      - Откуда? - спрашиваю я, передвигая поближе всевозможные ассорти из салатов.
      Владимир Евгеньевич задумчиво улыбается и крайне беспардонно обходит мой вопрос стороной:
      - Ты знаешь, я сегодня встречался с Катей, говорил с ней...
      - О чем? - зло обрываю его. - Как ты меня не ухлопал?
      - Не злись. Ну не ухлопал же? А мне только на днях гипс сняли. Так что мы квиты.
      Я дернул подряд две дозы "Мартини Бьянко", приправил итальянскую кислятину салатной катавасией и продолжил столь необычно начатую тему:
      - Так о чем ты с ней говорил?
      Он опять улыбается:
      - Да знаешь... Ни о чем. О погоде, о природе... Но я кое-что понял. А когда понял, сразу успокоился.
      - И что ты понял?
      Владимир Евгеньевич с трудом прикуривает сигарету. Пальцы его дрожат.
      - Да не нужны мы ей. Ни ты, ни я. Она ищет что-то другое, но... Самое обидное, знаешь что?
      Он бесит этими томительными паузами, и я начинаю заводиться:
      - Да что, в конце концов!
      Его губы кривятся, обнажая ровные, холеные зубы, но все же нервно и зло выплясывают безумный танец не менее безумных слов:
      - Она найдет. Обязательно найдет...
      Он плачет. Плачет беззвучно и скупо, окурок догорает в его руке, обжигая кожу, но он даже не обращает на него внимания...
      Молчу. Я понимаю, насколько я глуп и нелеп в этой ситуации, обряженный в бронежилет, с оружием наготове... Клоун. От кого обороняться? От него? От себя?
      Я почти стыдливо убрал пистолет в кобуру. Пора уходить. Владимир Евгеньевич сидит, обхватив голову руками, и что-то пристально разглядывает в кальмарах.
      Я уже было открыл дверь, но обернулся:
      - Слушай, Володя...
      Он поднимает покрасневшие от слез глаза.
      - Ты заказал стрелка, чтобы меня убить или просто попугать?
      Ответ следует мгновенно:
      - Убить.
      Я закрыл дверь. Вот сейчас он мне нравился. Молодец! Мужик! Хотя бы уже в том, что прямо и честно сумел показать себя в этакой хитрой ситуации, найдя в себе мужество подарить мне самый натуральный карт-бланш.
      Вроде бы и победа, но радости я отчего-то не испытывал. Отчего? Наверное, оттого, что датые речи Владимира Евгеньевича оказались немного созвучны моим собственным мыслям... На тему любви и ощущения пребывания в таковой. Есть ли она... Нет ли... Кто знает, кто докажет?
      Лично я не собирался никому ничего доказывать. Доказал уж разок, хватит. Еще сопливым, хотя и мордатым пацаном. Что двигало тогда мной, я и сам толком не понимал. Возможно, лавры Александра Матросова не давали покоя, а может, издержки воспитания на искренней вере в высокие идеалы и светлые цели причудливо переплелись с подленьким чувством честолюбия, подсказывавшего, что и как будет нужнее в дальнейшей жизни и будущей карьере... Наверное, все это вместе и подвигло меня на решительный поступок, никак не укладывавшийся в голове моей бедной родительницы.
      Когда я впервые публично обнародовал свое решение, маму чуть было не хватил инфаркт, а папу - инсульт.
      - Сынок, - жалостливо спрашивали они. - Ты хочешь нашей смерти?
      - Нет, не хочу, - честно отвечал я, завершая свое сотое отжимание на отбитых костяшках кулаков.
      За три месяца до призыва я стал методично осаждать кабинет военкома. Осада велась по всем правилам военной науки. Под всевозможными предлогами я отпрашивался из школы, с восьми утра занимая пост у двери кабинета.
      Военком понемногу начинал меня ненавидеть:
      - Чего тебе еще от меня надо?
      -Хочу в десант! - до безобразия однотипно отвечал я, а военком мгновенно свирепел:
      - Да сколько можно повторять одно и то же! Ты медкомиссию прошел?
      - Прошел.
      - Ну и как?
      - Все нормально.
      -Так какого... - он едва сдерживался, - тебе еще надо?!
      - Дайте письмо, направление или еще что-нибудь в этом роде - словом, похлопочите!
      На этом месте он обычно разъяренно хрипел, круто разворачивался и удалялся в свое военкомовское логово. Я тоже уходил, но в отличие от военкома, полный сознания выполненного долга.
      Я рассуждал так: вода точит камень, а военкома - его собственная армейская дурость, а когда я отвечу на эту дурость еще более твердолобой, я выиграю.
      Прошло чуть больше месяца, и мой нехитрый план, действительно, сработал. Внеплановой повесткой я был вызван в военкомат, где в торжественной обстановке бог знает из какой норы выкопанный военкомовский ветеран по бумажке зачитал радостную весть. Весть заключалась в том, что юноша, то есть я, вернет всевозможные долги Родине не на каких-нибудь стройках генеральских дач, а именно в спецназе внутренних войск. Крепко пожав вялую доисторическую руку ветерана, я хриплым от волнения голосом искренне поблагодарил его.
      Уже сидя в плацкартном вагоне среди себе подобных, угловатых, но крепко сбитых природой товарищей по будущей службе, я все еще тупо улыбался, не веря до конца своему счастью.
      Краповые береты! Легендарный спецназ, я буду там служить и получу тот самый, знаменитый, берет!
      Задремывая под монотонный стук колес, я предавался мечтам и иллюзиям, где был суровым спецназовцем, с разрисованной маскировочной краской физиономией, весь увешанный гранатами, с автоматом наперевес...