4

Косые лучи неяркого осеннего солнца золотили проселок.

– Это у них называется дорогой!.. – фыркнула Ки себе под нос, разглядывая две неглубокие колеи, тянувшиеся вдаль через лес. Между колеями успели вырасти кустики, царапавшие днище фургона. Вдоль так называемой дороги росли белоствольные березы, медленно ронявшие наземь желтые листья. Березы перемежались тополями и кучками ив. Попадавшиеся изредка деревья-арфы молча и неподвижно стояли в послеполуденном тепле безветренного осеннего дня. Расслабленно откинувшись к дверце кабинки, Ки вдыхала запахи леса. Пахло мхом и палой листвой. Ки чувствовала себя богатой и к тому же никуда не спешила.

И все же, когда она поглядывала на неспешно шагавших тяжеловозов, совесть чуть-чуть ее беспокоила. И доставка груза к сроку была здесь ни при чем. Даже если нынче она пораньше остановится на ночевку, завтра ей с запасом хватит времени на все дела.

Вандиен. Он ни на чем не настаивал, но она знала, как он обрадуется, если она поспеет к нему в Обманную Гавань. Что ж, она с радостью приехала бы его выручать, приехала бы со всей возможной быстротой… если бы предприятие, в которое его угораздило ввязаться, не было таким беспросветно дурацким. Ки прикусила губу, глядя, как размеренно перекатываются мышцы на двух необъятных серых спинах, двигавшихся перед ней. Ум ее между тем озабоченно подсчитывал дни: вот уже шесть суток, как Вандиен отбыл в Обманную Гавань. Наверное, он уже там, если только удача не изменила ему окончательно. Что до самой Ки, то даже черепашьим шагом она всяко поспевала в Горькухи к вечеру следующего дня, как раз четвертого в ее путешествии.

Была, впрочем, и другая возможность. Немножко пошевелить коней и прикатить в Горькухи еще до полуночи. Благо, Горькухи не какая-нибудь крепость со стеной и воротами, а разросшееся земледельческое поселение. Ни тебе ворот, ни стражи при них, останавливать некому. Да, она вполне могла именно так и сделать. А потом рвануть в Обманную Гавань. Полтора дня – и она там. Успеет к его сроку, да еще и время останется. Другое дело, на кой хрен все это ей нужно?.. Сам влип в историю, сам пускай и выпутывается. Чего это ради она сидит тут и взвешивает всякие возможности, словно кто ее обязал его выручать?.. На кого, интересно, он рассчитывал все эти годы, пока с нею не познакомился? Только на себя самого. Вот и пускай сам разбирается. Небось не будет в следующий раз так вольничать с ее упряжкой и фургоном. Попотеет немножко, только на пользу пойдет…

Озабоченное выражение на лице Ки сменила кривая усмешка. Да, пускай попыхтит. Она подъедет туда к нему денек этак на одиннадцатый, когда он ей на шею готов будет прыгнуть. Такому, как он, задиристому петушку не помешает разок вымочить перышки.

Ки потянула носом, принюхиваясь. Потом поднялась на сиденье во весь рост. Стройное, худенькое тело покачивалось в такт движениям фургона, переваливавшегося на ухабах: Ки потягивалась, разминая онемевшие от долгого сиденья мышцы. Зеленые глаза щурились, пытаясь рассмотреть сквозь чащу, что там, впереди. Дорога состояла из сплошных поворотов, не больно присмотришься. Река еще не показалась, но Ки чувствовала ее близость по влажному запаху в воздухе. И еще по тому, как оживились и насторожили уши серые кони. Ки привычно посмотрела на солнце, потом безразлично пожала плечами. Решено: она выедет к реке и там заночует. Горькухи никуда от нее не убегут. Она остановится пораньше и пустит лошадей попастись, а сама как следует вымоется. И Ки вновь устроилась на сиденье, подумав о том, как славно будет опять ощутить себя чистой.

По мере приближения к реке деревья стали редеть, уступая место широкому заливному лугу, окаймленному кустарником. Сухие сучья и мусор, запутавшийся в траве, указывали границы весенних разливов реки. Осень раскрасила луговую траву во все оттенки желтых и бурых цветов. Ки свернула с проселка и поехала вдоль реки; Высокие колеса хрустели подсохшими стоячими стеблями. Тяжеловозы мотали огромными головами: тянуть стало труднее, и им это не нравилось. Ки, однако, не давала им поблажки, пока не обнаружила то, что искала: уютную, огражденную кустами полянку прямо на берегу. Здесь были и трава для коней, и обширная мелководная заводь, в которой можно выкупаться.

Послеполуденное солнце еще пригревало косыми лучами, когда она кончила распрягать серых и пустила пастись. Степенный, уравновешенный Сигмунд принялся щипать и пережевывать жесткую пищу, Сигурд же для начала опрокинулся на спину и начал валяться, блаженно почесываясь о колючие кочки. Ки невольно улыбнулась. Ей не приходилось бояться, что серые куда-нибудь денутся. Они не ведают другого дома, кроме своего фургона, и даже без привязи далеко не уйдут.

Устройство стоянки не отняло много времени. Для начала Ки проверила груз, подергав крепежные веревки: не ослабли ли они и не перетерлись ли после целого дня тряски? Нет, все было в порядке. Остаток дня и весь вечер принадлежали ей безраздельно.

Вновь забравшись на фургонное сиденье, Ки отодвинула в сторону дверцу кабинки. Глаза не сразу привыкли к относительным потемкам там, внутри. Маленькое окошко была забрано ставнями, так что внутрь проникали лишь слабенькие лучики света. Ки отвернула четыре задвижки, запиравшие ставню, и откинула деревянную створку. В открытый проем сейчас же ворвался речной ветерок. Зима была не за горами; Ки подумала о том, что надо будет купить кусочек промасленной кожи и затянуть им окно. Такая кожа худо-бедно пропускает свет, а от сквозняков все-таки защищает. Можно было бы вставить и стекло, но стекло стоило слишком дорого и к тому же могло не выдержать напряжения, ведь во время движения каждая доска и планка фургона ходила ходуном… Ладно, сказала себе Ки. Беспокоиться об этом будем потом.

Ки сняла с гвоздика чистую рубашку и кожаный поясок. Немного помедлила – и достала из ящичка флакон с душистым маслом. То, что она купила это масло, само по себе было глупостью, а уж раскупоривать его прямо здесь, где и нюхать-то было некому, кроме нее самой, – глупостью вдвойне. Ну и что. Мелкие глупости тоже надо было иногда совершать.

Выйдя на бережок, Ки сбросила с ног сапоги, стянула через голову блузу, потом расстегнула юбку, и широкая юбка свалилась к ногам. Ки перешагнула через ворох и положила сверху чистую рубашку и пузырек с маслом. Потом расплела две толстые косы – такова была ее дорожная прическа, иначе волосы мигом превратились бы в колтун, – и густая русая волна рассыпалась по спине и плечам. Пахли волосы пылью и потом.

С реки веяло прохладой, и тело покрылось гусиной кожей. Ки пробрала было дрожь, но она решительно укрепила свой дух и, разбежавшись по береговой гальке, плашмя бухнулась в воду. Холодная вода оглушила ее. Ки вынырнула, отплевываясь и отдуваясь. Хватая ртом воздух, она подцепила с близкого дна пригоршню черного песка и принялась драить им свою кожу. Очень скоро все ее тело порозовело и прямо-таки засветилось от холода и чистоты.

На всякий случай Ки нашла глазами пасшихся лошадей, потом зашла в реку поглубже. Тут она несколько раз погрузилась в воду с головой, так что с промокших волос побежали ручейки. Ки полоскала волосы, пока стекавшая с них вода не стала совсем чистой, без всякой там пыли и песка. Ки покончила с мытьем и принялась плескаться в воде просто для удовольствия, поднимая брызги, ныряя и наслаждаясь бесподобным ощущением воды, омывающей тело.

Нырнув последний раз, она направилась к берегу. И тут с безоблачного послеполуденного неба послышался удивительный звук. Он был ясен и чист, словно крик птицы, но некоторым образом чувствовалось, что птичье горло не в состоянии издать ничего подобного. Источник звука определить было невозможно; казалось, он исходил непосредственно из небесной синевы. Ки застыла на месте, напряженно вслушиваясь; речные волны плескались вокруг ее бедер. Она не делала никчемных попыток прикрыть свою наготу. Но как бы ей хотелось, чтобы Вандиенова рапира оказалась здесь, рядом, на берегу… а не на своем обычном месте в фургоне. Неведомое лучше встречать во всеоружии…

Странный звук постепенно затих. Ки оставалось только надеяться, что это был-таки крик какой-нибудь особо голосистой речной птицы. Сколько она ни оглядывалась, ей так и не удалось разглядеть на берегу никакого движения. Замерли даже кони – головы подняты, ушки на макушке. Шевелилась только трава, которую ерошил неизвестно откуда взявшийся ветер. Ки опять взял озноб. Она поспешила к берегу…

Ветер между тем стремительно набирал силу, хлеща ее по лицу прядями мокрых волос. Ки выскочила наконец на сушу и обнаружила, что с трудом удерживает равновесие. Ветер обдавал мокрое тело ледяным холодом. Ки начала было вытираться пыльной юбкой, но ветер продолжал усиливаться. Она услышала испуганное ржание Сигурда и поспешно натянула чистую рубашку прямо на мокрые плечи.

Скрутив мокрые волосы, Ки попыталась их выжать, но ветер ударил ее с новой силой и к тому же осыпал с головы до ног листьями, сорванными с ветвей. Коченеющими пальцами Ки как раз застегивала пряжку ремня, когда налетел уже настоящий шквал и попросту сшиб ее с ног. Ки кое-как приподнялась, одной рукой убирая с глаз налипшие волосы. Второй рукой она сгребла сапоги и одежду, не забыв и скляночку с маслом. Прижав к себе вещи и низко пригибаясь под напором сумасшедшего ветра, она неуклюже побежала к фургону. Фургон покачивался, высокие желтые колеса ходили туда-сюда. Ки была уже совсем рядом, когда послышался хлопок оборванной веревки, и одна из коробок с грузом, сброшенная ветром, обрушилась вниз. От удара о землю грубо сколоченные планки лопнули, ящик рассыпался.

Волна неожиданной вони оглушила Ки, словно удар по голове. Она задохнулась и прижала ко рту и носу мокрую одежду, очумело озираясь в поисках источника смрада. Ничего! А запах, мерзкий запах протухшей, разложившейся крови, становился все гуще. Как и этот ветер, он шел ниоткуда. Предчувствие подняло дыбом все волоски на коже Ки, и без того пупырчатой от холода и испуга. Вонища забивала глотку, как кляп, Ки чувствовала, что вот-вот задохнется. Сигмунд заржал, Сигурд поднялся на дыбы, метя страшными передними копытами неизвестно во что. Клочья пены пятнали его серую шкуру. Вновь опустившись на все четыре ноги, он повернулся и кинулся наутек. Тяжеловесный скок сотрясал землю: Сигурд вломился в заросли и исчез в пригибаемом ветром лесу. Вместе с ним исчезла и вонь. Проклятье!..

Швырнув узел с одеждой внутрь фургона, Ки торопливо натянула на ноги сапоги и бросилась выручать груз. Свалившийся ящик оказался невелик. Ки подобрала его с земли. Сквозь трещины виднелась черная глазурь, усеянная мелкими самоцветами. Ки осторожно поставила коробку внутрь и закрыла деревянную дверцу.

Остальные веревки, похоже, не пострадали. Да и уцелевшие сундуки были потяжелее, не больно-то сбросишь. Ветер по-прежнему свистел в ушах и награждал Ки, лазившую по фургону, полновесными оплеухами. Небо, однако, оставалось таким же голубым и чистым, как прежде.

Ки некогда было предаваться размышлениям о странностях погоды. Она посвистела Сигмунду. Обычно кроткий и послушный, он так и плясал и дважды вывертывался из рук, прежде чем ей удалось твердо сгрести его за гриву и вскарабкаться на широченную спину. О, Луна, до чего же она не любила ездить на этих тварях верхом!.. Хоть как-то обхватить здоровенного тяжеловоза ногами было попросту невозможно. Никаких ног не хватало. Ки вцепилась обеими руками в густую гриву и заколотила пятками. Сигмунд тряхнул головой: носить на себе всадника ему нравилось не больше, чем Ки – этим всадником быть. Делать нечего, он смирился с судьбой и двинулся вперед. Ки сидела у него на хребте, вцепившись по-обезьяньи. Выследить Сигурда оказалось нетрудно. Его могучие копыта вывернули в стремительной скачке целые пласты лесной земли, а широкая грудь проложила в кустах настоящую дорогу. Дело стало за малым: надо было не только его выследить, но и поймать. Ки знай подгоняла Сигмунда, низко пригибаясь к его шее, чтобы нависшие ветки не разодрали лицо.

Стояла уже глубокая ночь, когда измученная и ощипанная Ки вернулась по следу Сигурда в свой собственный лагерь. Перед этим беглый конь от души попетлял по лесу и дважды пересек реку. Все сходилось на том, что его что-то гоняло туда и сюда. Однако нигде не было никаких следов, кроме принадлежавших ему. Ки не могла уразуметь, что же происходило. Ясно было одно: за всем этим крылась какая-то тайна. Какая-то откровенно сволочная тайна, порядком испортившая ей жизнь.

Впрочем, сейчас ей некогда было предаваться раздумьям о природе странного происшествия. Она была сплошь исцарапана цепкими ветками и с головы до ног облеплена грязью: в довершение всех бед ее угораздило свалиться со спины Сигмунда в какое-то болотце. Сигмунд выглядел не многим лучше ее самой – такой же ободранный и грязный. Никто не ждал их у фургона с ужином и костром. День, начавшийся как праздник, кончился невезением, здорово смахивавшим на издевательство. Ки устало сползла со спины Сигмунда наземь.

Сигурд, свесив голову, стоял у передка фургона, словно ища утешения в близости знакомых предметов. Вся его шкура была заляпана успевшей высохнуть пеной. Когда Ки подошла поближе, он медленно изогнул шею и почесал голову о колено. Он выглядел сконфуженным, если вообще можно представить себе сконфуженного коня. Ки провела ладонью по его жесткой, мокрой, взъерошенной шерсти. Да, сегодня обоим коням требовалась хорошая чистка. Ки запустила пальцы в собственную спутанную гриву и подумала: и мне тоже.

По счастью, ветер, наконец, прекратился. Настала тихая осенняя ночь, выплыл месяц, правда, он не столько светил, сколько сбивал с толку. Сундук, в котором хранилось все необходимое для стоянки, угловатой тенью маячил в потемках. Ки подобралась к нему, едва таща ноги и мысленно распределяя: сперва – костер; потом вымыться; потом привести в порядок коней; потом – поесть. И только тогда можно будет позволить себе задуматься о разбитой коробке и, соответственно, о нарушенной печати.

Знакомая защелка сундука привычно откинулась. Ки вытащила мешочек с кремнем и кресалом. Пучок сухой травы с готовностью разгорелся. Ки сунула его в кучку загодя собранных веток. Славный маленький огонек живо разогнал тьму, внушая надежду, что к завтрему все как-нибудь образуется. По крайней мере, можно было притвориться, будто веришь, что все наладится. Запалив костер, Ки встала, дотягиваясь – у нее болела каждая косточка, – и вернулась к фургону.

И тут же выругалась. Да так, что исторгаемые ею проклятия заставили Сигурда опасливо прижать уши. Когда же запас ругательств иссяк, Ки сжала губы в одну прямую черту и, обойдя фургон, приблизилась к грузу, полностью сброшенному с платформы, переломанному и раскиданному по земле. Схватив из костра горящую головню, она нагнулась рассмотреть поподробнее. Так и есть. Из семи сундуков осталось четыре, да и те были раскрошены в щепы. Содержимое было вывернуто наружу. Земля и камни. Ничего себе фамильные древности. Еще два ящика были разбиты уже так, что сложить их вместе не представлялось возможным. Как и установить, что же в них находилось. И при этом чувствовалось, что потрошил сундуки отнюдь не ветер: расщепленное дерево сохранило следы какого-то острого орудия. Ки смотрела на раскуроченный груз, задыхаясь от бессильной ярости и отчаяния. Здесь ничего уже невозможно было спасти. Совсем ничего.

Семейные реликвии!.. Ки только фыркнула: для того чтобы ощутить удивление, тоже требовались силы, а их у нее не было совершенно. Четыре сундука земли и камней. Странно, с какой стороны ни погляди. Вдвойне странно, что кто-то не поленился наворожить ветер, чтобы раскидать подобную поклажу. Заклинание ветра считалось трудным и дорогостоящим делом. Кто-то не поскупился на затраты – почему?.. Ки осторожно попятилась прочь от развалившихся ящиков, стараясь как можно меньше топтать по земле. Чего доброго, утром, при солнечном свете, удастся разглядеть какие-нибудь следы. Смирившись с неизбежным, Ки взялась чистить коней. А потом – к их изрядному неудовольствию – обоих привязала, использовав уцелевшие веревки от груза. На тот случай, если опять налетит ветер и принесет с собой еще какой-нибудь смрад…

Скоро выяснилось, что с запахами было отнюдь не покончено. Когда она вскарабкалась наверх по колесу и отворила дверцу кабинки, в лицо ей хлынула удушающая волна аромата. Душистое масло!.. Ну конечно же, стеклянный пузырек, брошенный внутрь вместе с одеждой, неизбежно разбился. Вот это и называется – пришла беда, отворяй ворота. Ки набрала в грудь побольше воздуха и, стараясь не дышать, полезла в кабинку, чтобы снять с крючка последнюю оставшуюся рубашку.

Потом она, во второй раз за один вечер, отмывалась в реке и полоскала грязные волосы. Вода была темна и холодна до судорог. Колотясь всем телом и ругаясь сквозь зубы, Ки встала на колени на мелком месте и принялась отстирывать перепачканную одежду. Следовало свыкнуться с мыслью, что запах благовоний не выветрится из синей блузы и юбки до конца дней. Оттирая и полоща, Ки пыталась прикидывать варианты дальнейших действий. Вариантов не было. Ей оставалось только ехать в Горькухи. Ко всему прочему, выплачивать оговоренные шесть дрю из задатка ей было попросту нечем. То есть забавная сцена с владельцами груза ей была обеспечена. И откладывать эту сцену было бессмысленно.

Ступни у нее были сбиты и к тому же замерзли до потери чувствительности. Она вернулась к костру, ощущая, как жалуется каждая косточка, каждая жилка. Внутри фургона было по-прежнему не продохнуть. Ки вновь задержала дыхание и нырнула внутрь, чтобы добыть себе ужин: жесткий дорожный хлебец, колбаску и сухую заварку для чая. Собрав необходимое, она поспешно выскочила наружу. Выбравшись на сиденье, она откусила конец колбаски и задумчиво его прожевала. Она постояла так некоторое время, жуя и раздумывая. Потом вновь потянулась внутрь кабинки и – чего уж там! – выволокла последнюю коробку с грузом наружу.

Присев у костра и ожидая, пока закипит котелок, Ки откусывала попеременно то от хлеба, то от колбаски, рассматривая ящичек, стоявший в ногах. Камешки, вделанные в черную глазурь, заговорщицки подмигивали ей сквозь трещину в доске. Ки бросила в кипяток пригоршню заварки и отодвинула котелок от огня. Вытаскивая из сундука глиняную кружку, Ки чувствовала, что голова у нее идет кругом. Она уселась на сундук, налила себе чаю и осторожно отпила из кружки. Потом пожала плечами и вытащила нож. И весьма по-деловому принялась отдирать уцелевшие планки, высвобождая внутреннюю, покрытую черным лаком коробку. Завтра ей предстояло расплачиваться за несчастье, в котором она не была виновата. Терять ей было нечего, так почему бы, в самом деле, и не доставить себе маленькое удовольствие, удовлетворив свое любопытство и узнав хотя бы, из-за чего городился огород?..

И вот на землю упала последняя расщепленная планка желтого дерева, и на коленях у Ки осталась черная лакированная коробка. Повертев ее, Ки обнаружила одну грань, на которой отсутствовали украшения, и решила, что это, по всей вероятности, дно. Она поставила коробку дном вниз и задумалась, как же она открывается. Не было видно ни петель, ни чего-либо хоть отдаленно напоминающего замок. Может быть, ящичек отпирался потайной пружиной, спрятанной под одним из вделанных камешков? Ки осторожно ощупала их, выискивая, не пошевелится ли какой. Все было напрасно.

Ки поставила коробку рядом с собой на сундук и задумалась, неторопливо прихлебывая обжигающий чай. Разумно ли было вообще стараться заглянуть внутрь?.. Может, и нет, но тут уж на Ки накатил приступ упрямства. Она решила выяснить, что там, внутри, и она это выяснит. И наплевать. Ки снова взяла ящичек на колени и вынула нож…

Но тут в пальцах правой руки началось какое-то странное покалывание, и пальцы безвольно разжались, выпустив нож. Покалывание распространилось по всей руке до плеча, и рука плетью повисла вдоль тела. Ки обдало холодом, сердце екнуло. Яд, подумала она и сама удивилась бесстрастной логике собственных рассуждений. Яд на одном из камней. Сейчас онемение охватит все тело и…

Против ее ожидания, пальцы вдруг ожили и задвигались, но задвигались сами, по своей собственной воле. Рука поднялась, ладонь легла на боковую стенку коробки. Один из пальцев коснулся красного камешка, но Ки не ощутила не то что нажатия – даже и прикосновения. Рядом с красным самоцветом неожиданно замерцал белый, и другой палец сейчас же накрыл его. За белым камешком последовал синий, и к нему потянулся большой палец. Со стороны казалось, будто камни притянули к себе кончики пальцев и накрепко к ним пристали. Потом рука сдвинулась в сторону, и вместе с ней отошла пятигранная крышка коробки. По-прежнему подчиняясь чужой воле, рука Ки аккуратно положила крышку на сундук и вернулась, чтобы освободить от льняного покрывала то, что покоилось на небольшом постаменте, который Ки первоначально и приняла за дно коробки. Сняв покрывало, рука Ки засунула его в опустевшую крышку. Потом снова легла ей на колени. На какое-то время вернулось покалывание, но вскорости прекратилось, и Ки обнаружила, что ее рука вновь полностью ей принадлежит. Ки ошарашенно уставилась на свои пальцы, сомкнула кулак и вновь разомкнула. Все в порядке.

Ки судорожно вздохнула, ей было жутко. Ночная тьма зловеще нависала над крохотным, слабеньким пламенем ее костерка. Она облизала пересохшие губы и только тогда решилась рассмотреть то, что хранилось в лакированной коробке. Это была голова статуи. Мужская голова. Ки осторожно опустила ее на крышку сундука и слегка наклонила, чтобы как следует рассмотреть при свете огня.

Голова покоилась на низенькой подставке из пористого черного камня с кроваво-красными прожилками, и Ки смутно подивилась тому, какой грубый булыжник пошел на подножие для шедевра. Ибо голова была настоящим шедевром, из тех, что хранят в золотых ларцах и водружают на хрустальные постаменты. Она казалась совершенно живой: неведомый мастер с удивительным искусством передал не только скульптурные формы, но даже и цвет.

Из какого камня, обладавшего фактурой живой человеческой кожи, была изваяна эта плоть? Какой художник покрыл его сероватым налетом, изображавшим, должно быть, смертную бледность?.. Прямые черные волосы были изображены прилизанными, но лишь для того, чтобы подчеркнуть аристократическую лепку черепа. Бледно-серые глаза под тонкими дугами черных бровей были слегка приоткрыты, словно бы в полусне. Нос был тонкий и прямой, а губы – полные, чувственные. Губы вдруг шевельнулись, раздвигаясь в улыбке, и Ки увидела мелкие ровные зубы.

– Что за бардак ты устроила, Ки, из самого простого дела! – заявила голова и повернулась туда-сюда на своей подставке, ни дать ни взять разминая сведенные от долгой неподвижности мышцы. – Я, в общем, ждал, что возникнут кое-какие трудности, но такое!.. Подобной катастрофы мне и в страшном сне… Э, погоди, куда ты?..

Когда прозвучали первые слова, Ки застыла в столбняке. Когда же выяснилось, что ей не примерещилось, – сползла с сундука и стала пятиться прочь, за пределы освещенного круга.

– Ты куда, Ки? – продолжала голова. – Неужели ты бросишь меня, своих коней и фургон и убежишь в лес? Ну убежишь, только отчет перед теми, кто снарядил тебя в эту поездку, держать все равно придется. Что же касается меня… Даже и в этом состоянии у меня еще есть кое-какие способности, но я все же чувствовал бы себя гораздо уютнее, будь при мне мое собственное тело. Руки и ноги, понимаешь? Заметим, те самые руки и ноги, которые ты столь безответственно потеряла…

Ки стояла у самого края освещенного круга, и волосы у нее слегка шевелились. И в то же время незатронутая ужасом часть сознания понимала: ей знакомо это лицо и этот голос, вот бы еще вспомнить, кому они принадлежали. И, ко всему прочему, голова говорила здравые и разумные вещи, от которых даже в столь удивительных и жутких обстоятельствах отмахнуться было невозможно. А может, не «даже», а «в особенности»… Ки молча смотрела на незнакомца, не решаясь ни удрать, ни вернуться.

– Да ладно тебе бояться! – продолжала голова снисходительным тоном. – Имей, в конце концов, вежливость. Я был бы весьма благодарен тебе, если бы ты дала мне хлебнуть своего чаю. В моем нынешнем состоянии телесные потребности не столь велики, но горло пересохло – сил нет. Неужели я по твоей милости еще и просижу тут всю ночь один?..

Ки расправила плечи и вернулась к нему, всем своим видом изображая храбрую решимость, которой на самом деле не было и в помине. Взяла свою кружку… Когда она поднесла ее к губам головы, ее руки дрожали, но лишь чуть-чуть. Незнакомец отпил. Ки поставила кружку и ретировалась на другую сторону костра.

– Вот так-то лучше, – вздохнула голова, и Ки показалось, что серый оттенок начал покидать ее кожу. – Но я, кажется, тоже начинаю забывать, как надо себя вести. Я – Дреш, до недавнего времени – одно из влиятельных лиц Дайяла, а в будущем, надеюсь, – одно из влиятельных лиц Горькух. Это, впрочем, зависит от того, сколь успешно ты выполнишь обязательства, оговоренные подписанным тобою контрактом. Покамест ты, хм-хм… Надеюсь, это-то ты понимаешь?

– Покамест я понимаю, что мне всучили груз, который я нипочем не повезла бы, если бы знала заранее, что он в действительности собой представляет!