Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Шмелиный мед

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Линдгрен Торгни / Шмелиный мед - Чтение (стр. 7)
Автор: Линдгрен Торгни
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


      — Я совсем не удовлетворена, — сказала она Хадару. — Я никогда не бываю довольной.
      Ты ведь сама говоришь, что твои книги никто не читает, — отозвался Хадар. — В таком случае это, наверное, не имеет значения.
      Может, все-таки кто-то, — сказала она.
      — Мне сегодня приснился этот твой Кристофер. Я видел его со спины. Видел, как он бежал вверх по косогору. И видел, как ты неслась за ним, волосы у тебя стояли дыбом. Я видел, как ты поскальзывалась и спотыкалась и как он убежал от тебя.
      — Да, — ответила она, — вот так-то.
      — Ты был прав, — сказала она Хадару. Насчет Минны. Она ушла, бросила Улофа, сложила свои нехитрые пожитки в чемодан и уехала
      — Да, так я и думал, всегда был в этом уверен. Какая ей была радость от Улофа, он бы замучил ее до смерти.
      — Да. А Улоф ничего не знал, — продолжала она. — Как-то утром кровать оказалась пустой, и Минна исчезла. Она ему ни слова не сказала, много лет он не знал, где она и что с ней случилось.
      — Да, — отозвался Хадар, — она была умнее нас всех. У нее не было выбора. Что еще оставалось ей делать?
      — Она могла бы прийти сюда, К тебе.
      — С чего бы это? Со мной ведь будущего не было.
      — Но пару лет назад, — сказала она, — он узнал, что с ней, куда она отправилась.
      — Чего же мне-то никто ничего не рассказал? — пожаловался Хадар.
      Она живет в одном городке на побережье, у нее все хорошо, все устроилось наилучшим образом.
      — Я так всегда думал, — сказал Хадар. У Минны наверняка все будет хорошо, думал я.
      — Она устроилась экономкой, — продолжала Катарина. — У торговца древесиной. Его фамилия Лундберг.
      — Про него, — отметил Хадар, — я слыхал.
      — И она родила ему двух сыновей. Они уже взрослые. Один — адвокат и живет в Стокгольме.
      — И все это тебе рассказал Улоф?
      — Да, так сказал Улоф.
      — Адвокат, — проговорил Хадар. — В Стокгольме. Да, время бежит так быстро, что нам этого не понять.
      — А Улоф ничего не знал, — продолжала она.
      — Как-то утром кровать оказалась пустой, и Минна исчезла. Она ему ни слова не сказала, много лет он не знал, где она и что с ней случилось.
      — Да.
      — И врачи вылечили Минну, продолжила она, — нашли лекарство, вернувшее ей все краски, какие только может пожелать человек, теперь волосы и брови у нее каштановые, а летом она загорелая и в веснушках. Выглядит как обычная женщина.
      — Как кто угодно?
      — Да, как кто угодно.
      — В таком случае, — сказал Хадар, — в таком случае она мне все равно была бы не нужна.
      Гладкая кожа на шее и подбородках Улофа начала сморщиваться, наверное, он похудел. Поднимать его и вытирать пот на спине было уже не так тяжело. Он сам сказал:
      — Либо я чахну, либо скоро побегу на луг Старрмюрэнгет выкапывать шмелиные медки.
      Это случилось в тот день, когда плотные, свинцовые тучи накрыли дальние гряды гор, заслонив солнце, по-настоящему в тот день так и не развиднелось.
      Поставив перед ним все, что могло ему потребоваться ночью, она присела на стул возле двери.
      — Вот Хадар и умер, — сказала она.
      Тогда он развел руки, сложенные на груди, и поднес их к лицу, закрыл щеки и глаза, но оставил свободным рот.
      — Что ты сказала?
      — Хадар умер, — сказала она.
      И повторила:
      — Вот Хадар и умер.
      Он переспросил еще раз, но она не ответила. Он несколько раз глубоко вздохнул, при этих долгих и глубоких выдохах из груди и глотки вырывался свистящий, писклявый звук.
      — Тяжко ему было? — спросил он.
      — Да, — ответила она, — очень. Никогда еще не видела, чтобы человек так мучился. Он двое суток стонал и плакал и метался из стороны в сторону. Под конец я его просто не узнала.
      Через какое-то время Улоф заговорил о том, что наконец-то произошло: он теперь победитель, пусть и лежачий, Господь в конце концов все же вмешался и расставил все по своим местам.
      Никто не будет жалеть, что Хадар умер, это прямо-таки справедливо и заслуженно, что он мертв, никто по нему скучать не станет. Да, даже при жизни по нему никто не скучал, напротив, там, куда он попадал, он всегда оказывался лишним, да, и не только лишним, но и приносящим погибель.
      В глубине души он, Улоф, всегда был уверен, что дело кончится таким образом.
      Правда, иногда его одолевали сомнения, но вера дала ему силы выстоять. Отныне никто не посмеет сказать, что он не был стойким, что он не был сильнее и лучше. Это просто-напросто благословение. Больше ничего. И кара. Кара и благословение.
      Для него, Улофа, это непостижимый успех, его величайший успех в жизни. Единственное, что ему хотелось бы, чтоб было с кем разделить удовлетворение и радость — с родителями ли, с Минной или мальчиком, да с кем угодно.
      Сегодня он не заснет до утра, будет наслаждаться сладостью победы.
      Когда она поднялась и вышла, он продолжал говорить — сам с собой, с ней, Хадаром и со всем миром. Черная завеса туч подошла ближе, повисла над озером, опять повалил снег.
      Все, что требовалось Хадару на ночь; два стакана воды и болеутоляющие таблетки; она поставила воду и положила лекарство на стуле в изголовье.
      — Больше ничего? — спросила она.
      — А чего же еще? — удивился он.
      После чего она сказала:
      — Сегодня, когда я пришла к Улофу, я обнаружила его мертвым.
      — Ты врешь, — сказал Хадар. — Ты врешь.
      — А зачем бы мне врать? Ты бы сразу заметил, что я вру.
      — По-моему, — сказал Хадар, — он уже давно умер, но ты не хотела мне этого говорить. Думала, что я не вынесу этого. Думала, что ежели Хадар узнает о смерти Улофа, он и сам умрет.
      — Он был мертв, когда я пришла. Я закрыла ему глаза. И рот.
      — Я вынесу, — сказал Хадар. — Я что угодно вынесу. А вот Улоф, ежели бы был жив, не вынес бы известия о моей смерти.
      Между ним и Улофом всегда имелось важное различие: он был выносливым, а Улоф — слабаком, неженкой, обидчивым. Улофу надо было непременно заполучить все, во что он тыкал пальцем, он же, Хадар, научился отказывать себе.
      Вообще-то, это его, Хадара, мать хотела, его любила, но появился Улоф и отпихнул его от груди, всю жизнь у Улофа был на языке сладкий вкус материнского молока. Он только и знал, что сосать да чмокать; когда мать умерла, он расстегнул ей рубаху, чтобы последний раз взять в рот сосок. И с Минной только это и делал, сосал ее там и сям.
      Он же, Хадар, никогда не требовал ничего для себя, он нес все тяготы и стоял на ногах благодаря собственным силам, он никогда не стремился к сладострастию или утешению, он всегда делился — вот и все. Да, ему по силам услышать даже о том, как Улоф мучался на смертном одре в своем одиночестве.
      — Меня с ним не было, — напомнила она. Я его просто обнаружила.
      — Ну да, — согласился Хадар. — И все-таки.
      — Язык у него вывалился и посинел, — сказала она. — А щеки кроваво-красные, и кожа — в сетке черных полосок.
      — Да, — заметил Хадар, — могу представить Прямо вижу его перед собой.
      Ежели то, что она сообщила, правда — а почему бы ему и не поверить, — ежели Улоф и вправду умер, то его собственная жизнь сразу же круто меняется. И теперь, когда она так подробно и натурально описала мертвого Улофа, он вынужден ей верить.
      Поскольку Улоф скончался, значит, он, Хадар, сегодня стал наследником.
      И так как Улоф уже не может лишить его, Хадара, всего, ему пора всерьез начать жить, брать, смотреть вперед и предпринимать меры и шаги с учетом будущих дней, заняться устройством разных дел. Это существование не вечно, жизнь — это не запертая комната или загон без выхода, нет, она полна выходов и непредвиденных возможностей, нет ни пределов, ни правил для того, что теперь может произойти.
      Конечно, кое-кто, вот, к примеру, она, Катарина, небось, считает, что он прожил чересчур долго для подобных мыслей. Но изо всех земных веществ время — самое гибкое и растяжимое. Человек всегда имеет то время, которое ему нужно, в каждый отдельный момент человек имеет нужное ему время.
      — У меня есть время, — сказал он. — Вот что у меня есть. Время.
      Он давно решил, что снесет дом Улофа и построит баню. Но сейчас не исключает того, что не станет трогать дом. Он, Хадар, может обустроить его, починить крышу, установить плиту и повесить лампочку над крыльцом, дом ведь жилой, он раздобудет себе соседей. Будущими зимами, когда наступит темнота и будет один, он бы стоял у окна и смотрел свет из окон и искры из трубы.
      — Мне надо написать несколько строчек, — сказала она.
      — Конечно, — ответил он, — иди. Я справлюсь. Теперь я справлюсь.
      Когда она спустилась утром на кухню, диван оказался пустым, Хадара не было. Ведро стояло на своем месте, вода в стаканах выпита, но болеутоляющие таблетки нетронутые лежали на столе, а деревянная кукла — на подоконнике. Было такое впечатление, что он внезапно все бросил, как будто покинул дом в большой спешке или словно кто-то неожиданно пришел и забрал его.
      — Хадар! — крикнула она. — Хадар?
      Она подошла к окну и выглянула, дом Улофа был едва виден, а лес и озеро целиком скрылись за завесой снега.
      Потом она обернулась и увидела Хадара.
      Он был там.
      Наконец-то он показал ей, как используется специальное устройство на стене. Его можно было использовать.
      Тот, кому удалось бы, или тот, у кого были силы умереть, стоя в специальном устройстве, долго, наверное вечно, имел бы превосходство над тем, кто вяло, без сопротивления позволил себе умереть лежа. Возможно, не в строго телесном смысле, а в духовном, с точки зрения человеческого поведения.
      Раскинутые руки, лоб, грудная клетка и колени упирались в грубые ветви, прикрепленные к стене гвоздями, шурупами и болтами. Прикоснувшись к нему, она почувствовала, что он уже почти остыл. Он был мертв, но стоял на ногах — смешной и внушающий почтение.
      Его глаза были закрыты, ей не пришлось делать этого. Она отрезала полоску от его наволочки и подвязала ему подбородок, а вместо узла соорудила пышный бант на макушке.
      Принеся газету и разведя огонь в плите, она уселась на диван возле боковой спинки, на которую он обычно клал ноги, и принялась разглядывать Хадара. Жуя при этом хрустящий хлебец, взятый ею в кладовке.
      Потом она поднялась наверх, к cвоему столу, и закончила предложение, недописанное накануне вечером.
      Она высвободила его из устройства, это оказалось нелегко, он уже начал коченеть. После чего, схватив его в охапку, вытащила сквозь дверь, а на крыльце закинула тело за спину — оно казалось почти невесомым.
      То и дело ее ноги разъезжались в пушистом снегу, она шла враскорячку и слегка наклонившись вперед, чтобы не уронить его, пару раз чуть не упала.
      И вскоре Хадар сделался тяжелее, намного тяжелее, его ступни били ее по правому колену, его шея и голова терлись о локтевой сгиб левой руки. Ее шаги стали мельче и неровнее, она тяжело и прерывисто дышала, время от времени ей приходилось останавливаться, чтобы передохнуть.
 
      Господи, Хадар! — сказала она. — Господи!
      Там, где намело сугробы, она с трудом переставляла ноги. Его бедро давило на ее шейные позвонки, судорога сводила ее длинные, тонкие пальцы, заставляя то и дело менять хватку, она попыталась вытянуть затекшую левую руку. Ноша, которая так быстро и неожиданно стала ей почти не под силу, сдавливала ей тазобедренные кости, поэтому она все больше и больше клонилась вперед.
      — Хадар, — проговорила она, — я не выдюжу.
      Но в конце концов она все же достигла цели, поднялась по ступенькам, дернула входную дверь и вошла в сени.
      Она ногой стукнула в кухонную дверь, но никто не отозвался. С помощью Хадаровой головы ей удалось нажать на ручку и открыть дверь, в которую она сумела протиснуться боком.
      — Улоф, — позвала она, — я пришла с Хадаром.
      Но он не ответил.
      Держа по-прежнему Хадара на плече, она подошла к дивану, на котором лежал Улоф со сцепленными под подбородком руками, наклонилась еще ниже и прижалась ухом к его груди, она послушала чуть выше подмышки, потом пониже, возле грудной кости, но там, внутри, все было тихо. Он был мертв в той же степени, что и Хадар, не больше не меньше.
      Нос чуток заострился, и щеки ввалились, Улоф улыбался. В уголке рта прилепился белый, похожий на пену комок, может, он что-то пытался съесть, а может, это вышло изнутри. Из Хадара текла какая-то жидкость, намочившая ей спину.
      Она выпрямилась, повернулась и сбросила Хадара на диван, свалила его на Улофа, вернее, рядом.
      Потом постояла и, массируя спину и растирая плечи и затылок, не торопясь рассматривала братьев. У нее дрожали ноги.
      Хадар лежал лицом вверх, щекой прижавщись к щеке Улофа. Вытянутая, чуть согнутая левая рука накрыла сцепленные ладони Улофа, кончики пальцев касались Улофова уха. Тело привалилось к вздутому животу Улофа, раскинутые ноги покоились на его ляжках и коленях. Голова Улофа на подушке немножко сдвинулась в сторону, тем самым Хадару стало удобнее отдыхать.
      В этих братских объятьях они, несмотря на окоченелость, производили впечатление людей, естественно расслабленных и довольных.
      Вечером или ближе к ночи должен прийти снегоочиститель. Тогда она и уедет, как и собиралась, — выйдет на дорогу, взмахнет рукой и заставит его остановиться, а потом в водительской кабине доедет до поселка.
      Вчерашнее предложение, которое она дописала утром, получилось, наверное, не совсем таким, каким нужно. Хотя жизнь Кристофера,написала она, и может показаться величественной и трогательной, даже прекрасной и благородной, в ней была доля нелепой безыскусности и бессмысленности, своеобразная, но отнюдь не редкая суетность, которая является конечным результатом болезненно растущих притязаний, до одержимости преувеличенных требований именно искусственности и смысла; отсутствие личностного смысла и содержания сильнее всего выражается в роковом отсечении радости жизни, своевольном равнодушии к бытию, к простой будничной жизни во всей ее многоцветной и роскошной целостности, многозначность суживается и возвращается к самой что ни на есть неоспоримой и разительной однозначности.
      Надо бы разбить это предложение на два. Одно — о бессмысленности, а другое — о равнодушии, так будет лучше. А потом можно двигаться дальше.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7