«Дорогой Эдуард! Спасибо вам за письмо. Не успела ответить, так как Владимир Вольфович приехал в Германию, а потом я тут же — в Москву. Здесь телефон господина Дюпон, который связан с Сергеем Горшковым, он принимает Владимира Вольфовича в Париже 25-го, по-моему, на 4 дня. Владимир Вольфович просил вас очень связаться с ним и если возможно устроить встречи с Ле Пеном и т. д. Желаю вам всего лучшего. Буду, правда, рада увидеться. Счастливо.
      Надя, Москва, 17.09.92».
      Такую записку я получил от Нади Хоффманн. На обороте был телефон этого Дюпона. Впрочем, по телефону, когда я позвонил, никто не отозвался. Сам Жириновский прислал мне письмо, я его где-то затерял, и даже не помню, что там было написано. 19 сентября он позвонил мне из Москвы, сообщил, что они приезжают 23-го. Попросил устроить ему встречу в «Фронт Насьеналь» и с Шираком. Попросил меня также связаться с русским посольством. Сказал, что в Париже его будут принимать «наши русские бизнесмены, банкир один». Я никогда такой работы не выполнял, но мало ли что мне приходилось делать впервые. Обыкновенно это для меня устраивали пресс-конференции, встречи и выступления. Однако ложного самолюбия у меня нет, и я взялся за работу с полной ответственностью. Я позвонил в русское посольство, куда по своим нуждам не звонил ни единого раза. Шефу протокольного отдела Павлу Борисовичу Котову. «Жириновский хочет встретиться с работниками посольства, — сказал я, — «все-таки приезжает глава политической партии России, одной из партий». Котов сказал, что сам он ничего не может решить, что он должен по этому поводу поговорить с послом. Чтобы я позвонил через пару дней. Сам я абсолютно не понимал желания Жириновского связываться каким-либо образом с посольством. Я был уверен, что посольство ничего для него не сделает. Зачем ему посольские, я тоже не мог понять. Правительственные служащие, они служат всегда существующему правительству.
      Старый мой знакомый Владимир Мачьябелли, председатель общества «Франция — СССР» согласился было что даст зал общества для пресс-конференции, но когда я приехал к нему 21-го, чтобы обсудить детали, мужество покинуло бедного. «Мы должны стать «Домом России», у нас тяжелый переходный период, и начинать деятельность с Жириновского…» Спускаясь по лестнице, я размышлял о поразительной трусости человеческой. Позднее я простил Мачьябелли его осторожность, я не видел его долгие годы, может быть, за эти годы у него родилось десять детей и он стал особенно бояться за свое место… Сегодня, в 1994 году, когда французские издатели со страхом отворачиваются от моих рукописей, и владельцы книжных магазинов отказываются продавать мои книги, я все же считаю, что независимость не менее важна, чем храбрость под пулями…
      Ночью с 21-го на 22-е позвонил Андрей Архипов, вернее, было пять утра. Архипов стал объяснять мне, сонному, что в партии у них раскол. «Нас, молодых, не взяли в Париж, Эдуард… Владимир Вольфович приедет с Жебровским и Валентином Минаковым, этот тип вас терпеть не может, он предложил вас убрать из состава кабинета, но мы вас отстояли. Там приезжает молодой дипломат, родственник Андрея Громыко, не могли бы вы его там приветить, познакомить с Ле Пеном…»
      Валентин Николаевич Минаков позвонил мне 23 сентября вечером, чтобы сообщить, что они прибыли. Они в Париже, в отеле «Амина». В голосе его, естественно, не было враждебности, одна радость. И передал трубку Жириновскому. После обмена приветствиями Жириновский радушно сообщил, что они привезли мне пакет с гранками моей книги, осведомился, все ли в порядке с организацией его поездки, с деловой частью. Я сказал, что, прилетев на четыре дня и так неудачно, два из них приходились на субботу и воскресенье, многого они не успеют, но я сосредоточился на двух задачах: на пресс-конференции и на встрече с Ле Пеном, лидером «Национального Фронта». Что в штаб-квартире партии Ширака мне дали понять нежелательность подобной встречи, я тоже сказал. Оба мероприятия назначены на пятницу. Встреча с Ле Пеном состоится в 10:30 утра у него на вилле в Сент-Клу, а пресс-конференция в 14:30. Для пресс-конференции я выбрал небольшой зал в отеле «Трианон» в самом центре Парижа. «Сегодня уже нет смысла, поздно, а завтра я появлюсь у них в отеле. В посольство звонили, Эдуард?» — на забыл Жириновский. «Звонил, они не высказывают никакого энтузиазма».
      «Дайте мне их телефон, я им устрою, этим бездельникам!» — в голосе Жириновского прозвучало удовольствие от предстоящего телефонного полива в адрес посольства. Я дал ему номер телефона, предупредив, что, конечно, сегодня там никого уже нет. «Я им завтра покажу с раннего утра!» — взъярился Жириновский. Он передал трубку Минакову, и тот продиктовал мне адрес отеля на довольно связном французском.
      Уже в восемь утра разбудил меня на следующий день Жириновский: «Достаньте мне, Эдуард, телефоны Ширака и Паскуа. Я сам с ними буду говорить». Я пообещал, что достану ему телефоны названных важных личностей, но не раньше десяти часов, и к тому же пусть на домашние телефоны не рассчитывают, это не Россия, здесь все церемониально. Если достану телефоны личных секретарей, уже будет великолепно. К десяти Минаков получил от меня телефоны председателя РПР мэра Парижа Ширака и бывшего министра внутренних дел Паскуа. Если бы люди ЛДП знали, каких усилий мне это стоило! И каких связей! Жириновский явно преувеличивал свою известность. О нем писали, но немного, во французских газетах со времен президентских выборов в России 1991 года, но для этой страны он оставался к сентябрю 1992 года вполне «темной лошадкой». Шефы международных отделов крупных газет переспрашивали меня «кто?», когда я звонил им и приглашал явиться на пресс-конференцию. (Это в дополнение к факсам, которые я разослал.)
      Отель «Амина» оказался небольшим отелем средней руки, расположенном на рю д'Артуа, дом 4, недалеко от ее пересечения с рю Ла Боети, в квартале Елисейских Полей, шумном и туристическом. Интригующий (согласно Архипову) против меня Минаков предстал передо мной невысоким крепышом с круглой физиономией, улыбающимся, с фотоаппаратом, с повадками туриста. Спонсор поездки, мсье и господин Сергей Горшков, был молодым господином, высоким, с бородой, и в ярко-зеленом модном пиджаке, излишне ярком и излишне модном. Вечером того же дня господин Горшков повел нас в китайский ресторан, называющийся «Империя Дракона» на соседней с отелем улице Берри. Помимо меня, Владимира Вольфовича, Минакова, Жебровского и молодого молчаливого родственника Громыко были и люди со стороны нашего «бизнесмена». Крупная его жена, как две капли воды похожая на мою первую подругу жизни Анну Моисеевну и той же национальности, и еще несколько человек, очень напоминающих как раз Яшек и Мишек, о которых с негодованием «Дерьмо!» отзывался Владимир Вольфович в статье «Русские идут!», но одновременно являющихся «новыми русскими». Я сидел рядом с Владимиром Вольфовичем и отвечал на бесконечные вопросы лидеров ЛДП, посему пообщаться со спонсорами мне не удалось в тот вечер. Позднее мальчик-банкирчик в зеленом пиджаке Горшков проявил себя человеком-невидимкой, он старался как можно меньше показываться мне на глаза, но с его помощником, а вернее, с одним из помощников, неким Сашей Пинкиным мы виделись тогда едва не три дня подряд. Пинкин — худенький юноша а галстуке и костюме, показался мне исполнительным и дисциплинированным.
      Владимир Вольфович несмотря на свое «космическое и планетарное мышление», увы, не понимал и, я думаю, не понимает сейчас, что другие страны устроены по-иному. Он не удосужился подготовить свой визит заранее, возможно, ему удалось бы достичь большего, впрочем, я в этом сомневаюсь. Те политические деятели, которые не слышали о нем никогда, не испытывали желания с ним увидеться, а те, чьи секретари понимали, кто такой Жириновский, активно не желали с ним встречаться. Большинство же, полностью равнодушное к его имени, просто было занято и встречи с лидерами партий не организуются во Франции, с ходу — «Можно мы к вам зайдем? Мы тут за углом, в десяти минутах ходьбы». К моему остолбенению Жириновский с командой все же совершили несколько налетов на штаб-квартиры партий, никем не званные, лишь справившись с адресами по телефонам, полученным от меня. Результат этих налетов, на мой взгляд, был нулевой: их принимал чиновник партии, находящийся в этот момент случайно в штаб-квартире. В большинстве случае, эти люди даже отказывались дать свои фамилии. Если Жириновский всегда путешествует за границу таким образом, — помню, подумал я тогда, — это обман». Вернувшись в Россию, ЛДП запустит в средства массовой информации через Факс Архипова сообщения о встречах с лидерами французских партий. И русские массы найдя среди них имя Ле Пена известного им в той или иной степени, будут думать простодушно что Владимир Вольфович был радушно встречен политическим миром Франции, в то время как в других партиях с ним может быть разговаривали дежурные секретари или швейцары. В китайском ресторане под полом был аквариум и под толстым стеклом под нашими ногами плавали освещенные рыбы, глазея снизу на Жириновского и «новых русских». Пища в этом китайском ресторане отличалась от пищи в простых китайских ресторанах количеством официантов, которые ее приносили, и количеством тарелок, в которых ее приносили.
      В пятницу 25 сентября я прибыл в отель «Амина» раньше 9:45, так как желал убедиться, что все идет как нужно.
      Французская сторона: элегантный Жеральд Пенселлели в сером автомобиле, был уже на месте. Жириновский стал уговаривать меня взять к «Ле Пену» еще и Жебровского. «Владимир Вольфович, пригласили вас, меня, так как я устраивал встречу, мсье Жеральда Пенселлели, владельца журнала «Шок дю Муа», так как он устраивал встречу со стороны Ле Пена, и любого члена ЛДП на ваш выбор. Мы едем к господину Ле Пену домой, не в штаб-квартиру партии. Поэтому неприлично, неудобно являться в большем количестве, чем было договорено». «Почему нельзя?! — горячился Жириновский. — Скажите, что у нас переменились планы». Я неохотно передал просьбу Жириновского Пенселлели. Вместе мы решили настоять на своем. Действительно, было неудобно заявляться в большем количестве. Наконец расселись по машинам, оставив недовольного Жебровского и скучающего родственника Громыко в отеле. Выехали на Елисейские поля. Повсюду висели французские и казахские флаги: в эти дни президент Казахстана Назарбаев находился в Париже. То, что это флаги Казахстана, знал по-моему, один француз: Миттеран. День был ветреный и солнечный. Несмотря на утро, Елисейские поля оказались уже запружены народом. Сидя в автомобиле Пенселлели, я увидел, что их взятый напрокат лимузин остановился. Из лимузина вышел Минаков и похромал куда-то не спеша. Я пошел за ним узнать, в чем дело. Оказалось, Минаков отправился покупать пленку для фотоаппарата. «Мы опаздываем», — сказал я. «Я мигом», — ответил Минаков и побежал. «Где тут Кодак?» — крикнул он мне, отбежав на десяток метров. Я пожал плечами.
      Конечно, Жеральду Пенселлели пришлось звонить из автомобиля на виллу и объяснять, что мы опаздываем. Проехав в Парк Монтрэту, мы подъехали к нужным чугунным воротам. Пенселлели позвонил и за воротами выросли в прорезях решеток хорошо видные два блондина Шварценнеггера и маленький, щуплый малаец или пакистанец, в белом кителе, по всей вероятности мажордом. Нас провели вверх по ступеням в большую гостиную с желто-охровыми обоями. Желтые розы стояли на столе между двумя обтянутыми желтой кожей диванами. Пара мраморных бюстов в углах. Терраса слева от входа дает великолепный вид на Париж с холма Сент-Клу, справа терраса же обнажает сад. Появилась одна из дочерей Ле Пена, и Жеральд Пенселлели удалился с нею куда-то в глубины дома. Мы остались одни. Заглянув на террасы, Жириновский сказал Минакову: « Вот как у них, Валентин Николаевич, живут политики. Вот как должен жить глава партии! А я ючусь в двухкомнатной квартирке…»
      «Далеко не все политические деятели Франции имеют виллы, Владимир Вольфович, — вмешался я. — Жан-Мари Ле Пен получил виллу в наследство от умершего члена «Фронт Насьеналь», завещавшего ему виллу». Жириновский продолжил тему и очень серьезно стал говорить о том, что это хорошая идея — завещать партии имущество и квартиры… и хорошо бы включить такой пункт в устав ЛДП. Я подумал тогда, что у него комплекс мелкого буржуа по отношению к уровню жизни крупного. Если Жириновский когда-нибудь дорвется до власти, он будет «прожигать» жизнь и жадно грабастать имущество.
      Накануне, в ресторане я отдал ему лист бумаги, где я набросал в общих чертах биографическое досье на Ле Пена Привожу его здесь:

      «Жан-Мари Ле Пен родился в Тринитэ-сюр-мэр (Бретань). Отец рыбак, владелец рыболовецкого судна. Подорвался на подводной мине в 1942 году. Университет, факультет права Член КОРПО — правой студенческой организации. Уходит добровольцем (1-го иностранного батальона парашютистов) в Индокитай в 1954 году. Прибывает на место после поражения Франции под Диен-Биен-Фу и не принимает участия в войне. Возвращается в Париж, примыкает к Пьеру Пужад, защитнику мелких коммерсантов, правому политику. В качестве сторонника Пужада выбран в депутаты, самый молодой депутат Франции. В 1958 году, во время предвыборной кампании в 18 аррондисманте Парижа, ранен в глаз. Глаз удален в 1959 году. Следуют шесть месяцев (1960—61 г.) службы добровольцем в Алжире (лейтенант парашютистов). В 1962 г. теряет статус депутата.
      Основывает компанию грампластинок СЕРП. Практически исчезает с большой политической сцены до 1972 года В 1972 году по инициативе движения «Ордр нуво» (Новый порядок) происходит сплочение всех крайне правых сил с целью иметь общую избирательную политику. Ле Пен (до этого никогда не примыкал к движению) принимает предложение стать Президентом «Фронт Насьеналь». ФН — как бы зонт над разными тенденциями и правыми партиями.»

      Я же, по просьбе Пенселлели, составил досье на Жириновского на французском. Таким образом, они знали друг о друге то, что я им захотел сообщить.
      Появился фотограф. Чуть позже нас пригласила к Ле Пену Мари-Жозе, его секретарша «Извините, его задержали журналисты». Поднялись гуськом по лестнице. Пошли по коридору в кабинет Ле Пена. Он встретил нас в дверях, большой, радушный (бедные мои французские читатели, да-да, радушный) хозяин дома, в клубном темно-синем большом двубортном пиджаке с золочеными пуговицами и в светлых брюках. Жириновского усадили в кресло спиной к камину, меня на диван через журнальный столик от Жириновского, рядом со мной Минаков с глупым своим фотоаппаратом, а дальше Жеральд Пенселлели, который, впрочем, скоро встал и поместился в дальнем от нас углу. Там в простенке я заметил четыре русские иконы.
      Жириновский молчал всю первую половину встречи. И мне пришлось говорить больше всех. «Не говоря уже о знании языка, эрудиция его в местной политике невелика», записал я у себя в дневнике на следующий день. В конце концов он все же разговорился. Язык его французский, бедный, запинающийся, университетский, неживой, малопонятен собеседнику, потому что в нем не хватает как раз сотни наиболее употребляемых современных слов. Их-то как раз и не бывает в словарях, ибо все словари запаздывают. «Откуда у вас иконы?» — спросил я Ле Пена. Оказалось, он знаком, и очень давно, с художником Ильей Глазуновым, оттуда и иконы. Правда, не видел Глазунова десяток лет. «Что с ним сталось? Он был националистом и монархистом еще пару десятков лет назад». Я объяснил, что сталось с Глазуновым. Заговорили об американском проникновении в Россию и во Францию. Культурном и политическом. «Я предпочитаю есть борщ в подвале, чем американский хамбургер в «Макдональдс» на площади Пушкина», — сказал Ле Пен весело. При этом он смотрел на меня, так как, очевидно, решил, что я лучше всех других понимаю его.
      Он, как умелый актер (я тоже так делаю, общаясь с публикой), выбрал себе самого отзывчивого слушателя и ориентировался на него. Активный, внимательный к чужой речи, Ле Пен произвел на меня впечатление. Я даже называю его в дневнике «ле пенчиком», что, конечно, не преминет шокировать моих французских читателей.
      Жириновский похвалился своей тогда единственной победой: 6,2 миллиона голосов на президентских выборах. И заявил, что его партия ЛДП самая крупная в Европе правая партия. С вежливостью хозяина Ле Пен не настаивал. Он в свою очередь спросил Жириновского, почему у его партии такое неподходящее название, «у нас мсье Жириновский, либерало-демократы ненавидят «Фронт Насьональ», это наши враги». Жириновский, запинаясь, стал объяснять, что для русского народа «национализм» вызывает ассоциации с нацизмом (неправда, русские чаще пользуются словообразованием «фашизм». «Немецкий фашизм», «итальянский фашизм»), что русские еще не созрели для такого названия партии, чтобы в него входила частица «национал». При этом он искоса посматривал на меня. Уже существовал Русский национальный Собор, Национально-Республиканская Партия, в октябре того же года создан был Фронт Национального спасения. Жириновский сочинял. Истинную причину его неприязни к «национал» я изложил в предыдущих главах.
      Нам принесли кофе. Жириновский заговорил о Германии, быть может, желая похвалиться или придать себе политической стати. Стал говорить о своей дружбе с доктором Фреем, лидером партии «Немецкий Народный Союз», который принимал его в Берлине. Я был уверен, что в данном случае слово «дружба» следует принимать в его относительном значении. Вот радушный Жан-Мари Ле Пен принимает нас дружески, но можем ли мы утверждать, что нас, меня и Жириновского, связывает с ним дружба? Ле Пен поморщился при упоминании имени Герхарда Фрея и стал убеждать Жириновского сойтись поближе с партией Шонгрубера. Я, не зная, программы Шонгрубера, однако понял, что Ле Пен считает Фрея и его партию экстремистами, так как сразу же после упоминания его фамилии Ле Пен вдруг предостерег Жириновского от «молодых людей в коже, которые потянут его движение к национал-социализму. Избавьтесь от них чем раньше, тем лучше». При этом Ле Пен смотрел на меня. Я подумал с Жарикове и Архипове, каковые пусть и не одеты в кожу, но, несомненно, оба язычники и крайние националисты. Вслух же и сказал: «Это вы меня имеете в виду, мсье Ле Пен?» (Будучи на поколение младше Ле Пела, я все же имел право сказать так, хотя целью было лишь сострить. На мне был кожанный пиджак.) «Нет-нет, разумеется, я вас, мсье Лимоноф…» Все мы расхохотались. Вернувшись в Москву, Жириновский, однако, последовал совету Ле Пена. Он выжил из партии Архипова и Жарикова. Отчасти «молодежное крыло» и само желало уйти, Жириновский использовал их, не желая разделить власть, но инициатива безусловно принадлежала ему.
      Жириновский стал излагать на корявом французском проект постройки Центра Правых партий в Москве. Мирового центра, ни больше ни меньше. И пригласил Ле Пена в Москву. Я думаю, этот проект был его козырным тузом. Может быть, он ожидал, что Ле Пен в той или иной степени захочет участвовать в проекте? Даст денег на его реализацию? Президент «Фронт Насьеналь» ограничился тем, что похвалил проект, назвав его «хорошей идеей». Позднее Жириновский забросил свой проект, как и многие другие идеи, которые не выгорели.
      Затем мы все фотографировались. Их фотограф и наш Минаков запечатлел нас на террасе на фоне Парижа. Снимки, к сожалению, получились слишком контрастные, так как было слишком солнечно в тот день. Я подарил Ле Пену свою книгу «Речь большого рта в пролетарской кепочке», и Ле Пен, смеясь, позировал с моей книгой, как бы рекламируя ее. Теперь я понял, почему Жириновский не злился, когда Минаков бегал покупать пленку. Им нужны были вещественные доказательства встречи с прославленным Ле Пеном. Автоматически и Жириновский становился прославленным. Тот же метод употреблял в свое время художник Михаил Шемякин. У Шемякина был личный фотограф, француз, Шемякин платил ему зарплату и возил за собою повсюду. Каждый эпизод жизни Шемякина был отснят. Позднее его фотографии рядом с известными людьми (пусть Шемякин и находился с ними рядом пару минут) хорошо взвинтили карьеру изобретательного художника. В особенности фотография с Генри Муром хорошо поработала.
      Уходили мы в час дня. Ле Пен подарил нам всем по книге «Альбом Ле Пена», изданной к президентским выборам 1988 года, с дарственной надписью. Он проводил нас к воротам. «Ну вас-то, поскольку вы живете в Париже, мы будем видеть чаще, ведь да?» — сказал Ле Пен, пожимая мне руку последнему. Жириновский в это время уже садился в машину. Мне показалось, что он был подавлен.
      Так как до пресс-конференции у нас оставалось время, я предложил проехаться по Парижу. На пляс дю Тертр, рядом с собором Сакре-Кер на Монмартре, пробираясь с Жириновским сквозь вязкую толпу туристов, я неожиданно встретил выгуливающего грязного королевского пуделя Митю Шостаковича. «Эй, Шостакович, — сказал я, — вот познакомься с Владимиром Вольфовичем Жириновским!» «Владимир Вольфович, это внук Шостаковича, познакомьтесь!» Жириновский смотрел на Шостаковича серьезно и с уважением. Митя, отпрыск знаменитого композитора и сын менее знаменитого дирижера, испугался. Они застыли оба на мгновение: один в испуге, другой в респектабельном уважении. От немой этой сцены хулиганское удовольствие получил я. Впервые я увидел робкого Жириновского. Очевидно, алма-атинский провинциал пробился через всю его наглость и не мог устоять перед силой «великого» имени. Митя же, наслышанный ужасных вещей о «фашисте», и впрямь боялся. «Ну я побежал, — смутился он, — заходите с Натальей». И крутанув собаку, исчез в толпе.
      «Похож-таки внешне, — сказал Жириновский через десяток шагов. И он вздохнул… — Вот такие люди поддерживали бы партию, а Эдуард..?» Я сказал, что хорошо бы, если бы поддерживали, но большинство «таких людей» просто обыватели и поддерживают режим у власти. Владимир Вольфович взглянул через оптическую трубу на Париж с Сакре-Кер, и мы пошли к машине.
      Именно тогда мы заехали на совсем не парижскую улицу Гут д'Ор. По предложению шофера, которое я одобрил и подхватил. Шофер лимузина, нанятого мальчиком-банкирчиком Горшковым, оказался симпатизирующим «Фронт Насьональ» и после визита к самому Ле Пену (он не ожидал, и никто его не предупредил!) готов был везти гостей самого Ле Пена куда угодно. Лимузин медленно проехал по запруженной арабами улице. Арабы себе играли в карты или болтали, собравшись в кружок. Так они привыкли вести себя в Алжире. Жириновский позднее в книге «Последний бросок на юг» сделал из своего пятиминутного опыта проезда по уникальной непарижской улице универсальный вывод, что Франция будет захвачена арабами к 2000 году, и Россия должна спасти Францию. Все его политические выводы имеют именно такой вот скоропалительный одноразовый характер, они не есть политика в полном смысле этого слова, но обывательские непрофессиональные сплетни и слухи о политике. Семьдесят лет советской власти уничтожили политику в России, а Владимир Вольфович — законнорожденное дитя этой ситуации, обыватель, принимающий себя за политического деятеля.
 
      Приезд Жириновского, следует сказать, застал меня между двумя войнами. Вернувшись из Приднестровья, я собирался на воину в Боснию. Я вынужден был задержать свой отъезд из-за их приезда. Я быстро, до поздней ночи корректировал гранки «Иностранца в Смутное время», привезенного мне из Москвы Жириновским. И торопился скорее прочесть текст, дабы уезжая Жириновский и K° могли захватить гранки с собой. Едва ли не единственный, кстати говоря случай, когда Жириновский что-то сделал для меня, пусть и косвенно: привез гранки моей книги.
      У меня даже не было времени осмотреть зал пресс-конференции. Почему я выбрал «Трианон»? «Трианон Палас Отель» по адресу: дом 3, рю Вожирар, расположен удобно в центре Парижа, от него виден невдалеке купол Сорбонны, а бульвар Сант-Мишель в полсотне метров.
      Я провел там в баре десяток вечеров в компании Франсуаз Верни, (в 1988 г.) литературной дамы большого калибра, редактрисы в издательстве «Фламмарион», купившей в 1988 году мой роман «У нас была великая эпоха». Бар находился в су-соль и долгие десятилетия не употреблялся, и был открыт только по настоянию Франсуаз Верни, сменившей место работы. Из «Грассет» она перешла во «Фламмарион», а поблизости с «Фламмарионом» не было бара. Потому она себе бар сделала. Зал, снятый мною заочно по телефону, оказался странным помещением, выходящим окнами на улицу Вожирар. Метров сорока, не более. В центре зала была круглая единственная колонна. Я переставил аппарат диапозитивов, передвинул несколько столов, сдвинул шторы с окон и открыл окна. Приехавшие чуть позже меня Пинкин и затем Горшков нашли зал слишком скромным, а цену (заплатил Горшков, наличными) за него смехотворной, всего 600 франков. Еще они нашли зал слишком маленьким. Я парировал их недовольство тем, что заверил их в том, что лучше пусть небольшой зал будет переполнен до отказа, нежели чем огромный зал едва заполнен. Я понимал, что трудно ожидать большого внимания от французских журналистов. Жириновский был еще плохо известен, известен как негативный персонаж русской политики, и Назарбаев, все еще находившийся в Париже президент Казахстана, конкурировал успешно с Жириновским. Увы, я оказался прав: русские журналисты, разумеется, явились все, или почти все, ожидая скандала. Кирилл Привалов из «Литературной газеты», Юрий Коваленко из «Известий», Владимир Большаков из «Правды», человек с радио «Свобода», останкинское телевидение представлял Лукьянов. Французы же вначале были представлены лишь редакторшей журнала «Шок дю Муа» Катрин Барней и телевидением из сервиса Ле Пена, они просили нас о возможности снять пресс-конференцию Жириновского, дабы затем использовать ее для нужд «Фронт Насьеналь». Пока не появился Мишель Татю, я считал, что пресс-конференция не удалась. Когда он появился, опоздав на пять минут, я сказал себе, что пресс-конференция удалась. Открыл пресс-конференцию я (в черном кожаном пиджаке и черной рубашке, я просто не имел возможности переодеться после визита к Ле Пену). Я сказал всего лишь несколько фраз. «Я имею честь открыть первую пресс-конференцию на французской земле господина Владимира Жириновского, лидера Либерально-демократической партии России, одной из самых оппозиционных к Ельцину партий. Он выскажется по поводу самых тяжелых и горьких проблем современной России, а затем вы зададите ему вопросы. Надеюсь, что следующая наша встреча состоится в Кремле». Я начал по-французски, но по общему требованию перешел на русский. Рядом с Катрин Барней уселась переводчица (ее наняли мальчик-банкирчик и его люди). Мишель Татю понимает русский. Жириновский говорил свои обычные вещи, раздражившие в конце концов Татю. Они вступили в перепалку. Наблюдая за редактором русского отдела в «Ле Монд», я отметил (хотя я видел его далеко не первый раз), что мсье как две капли воды походит на инспектора Коломбо, персонажа американской полицейской телевизионной серии. Неряшливый, вечно с окурком в зубах, странноватый, русские о таких говорят: «пришибленный из-за угла пыльным мешком», Татю, между тем, хороший журналист и знает русские проблемы лучше других французских журналистов. Если бы еще он не был, как все они, жертвой их общих недостатков, как то: автоматический перенос на Россию французских политических категорий, устарелый архаический политический словарь, наивная вера в четкое деление мира на «демократов» и противоборствующих им «фашистов» (в эту категорию попадают все те, кого демократы назначают в свои враги); Ах, если бы! так просто.
      Статья Татю в «Ле Монд» появилась 28 сентября и называлась «Странная Программа мсье Жириновского». В статье он более или менее верно передал сказанное Жириновским на пресс-конференции. Мишель Татю цитирует Жириновского, сказавшего

      «Так же как февральская революция (против царя) привела к Октябрьской (большевистской), точно так же революция августа 1991 года приведет ко второй революции, и она будет иметь место в ноябре 1992 года. /…/ Путч нежелателен, но он будет предпочтительнее настоящей ситуации, так как он единственное средство для того, чтобы вылечиться. Помимо всего прочего, Россия нуждается в авторитарном режиме, и армия имеет право вмешаться в политику».

      Мишель Татю процитировал также громы и молнии Жириновского в адрес Прибалтийских стран, кавказских республик и прочих обычных мишеней. Татю правильно поймал Жириновского на противоречии.

      «Эта концепция Империи, где каждый имеет свою «культурную автономию» должна была бы логически привести мсье Жириновского к удовольствию видеть нерусских, достигших важных постов. Но ничего подобного, поскольку он критикует присутствие рядом с Ельциным «прибалтов», таких как Чубайс и Бурбулис, кавказца Хасбулатова во главе Парламента, не говоря уже о евреях, которые составляют 80 % журналистского корпуса в России».

      Далее Жириновский объясняет, что «мы не антисемиты». Татю заканчивает свою статью так:

      «Он получил умеренный прием от французских правых: мсье Ширак дал ему знать, что «традиция» требует договариваться о встрече за шесть месяцев вперед…»

      Я посчитал размеры статьи: (50 не 140 миллиметров, в три колонки. Неплохо. «Известия» ограничились небольшой заметкой Юрия Коваленко, написанной еще до пресс-конференции. Привожу ее здесь полностью.