Я уже некоторое время слышал фырканье мотора за собой, равномерное и глубокое. Следуя моему ритму, джип взбирался в гору. Солдат за рулем, офицер один на заднем сиденье. Я понял, что причина их ненормальной скорости — я, но решил не реагировать. Заехав на десяток шагов вперед, джип остановился:
      — Эдвард Лимонов! You are under arrest! Сядьте в автомобиль! — Офицер распахнул дверь джипа.
      Вот так все и кончается… На пустынной дороге ни одного человека, пропал — и ваших нет. Исчез. Может быть, утонул в море. Любил купаться в скалах и докупался.
      Офицер, однако, улыбнулся:
      — Я слушал вас на конференции в Лос-Анджелесе. Майор Николас Кук. Вы в школу? Садитесь, подвезу…
      Я взобрался в джип.
      — Испугались, Лимонов? — Он снял кепи и пригладил короткий, седоватый на висках ежик. Круглая физиономия шатена лет сорока.
      — Нет.
      — Я хочу угадать, к кому вы идете… — Он перешел на русский. Русский, закутанный в тяжелый акцент, но быстрый и беспроблемный. — Джули Свэнсон?
      — В яблочко, — похвалил я. — К инструктору 1-й категории Джули Свэнсон. Верно, товарищ майор. Где вы научились?..
      — …так хорошо по-ррьюски? — закончил он за меня и улыбнулся улыбкой колхозника откуда-нибудь из Ставрополья. — Ну конечно здесь, в родной шпионской школе, в горах над родьным Монтерейским заливом. Где еще…
      Ультрозвуковые хоры комаров и ударные щелчки снайперов-цикад сопровождали слова майора. Сухой белый камень зиял в разломах холма вдоль дороги. Выгоревшая трава подбегала на вершине холма к нескольким корявым соснам.
      — Комплимент вашему второму отделу, или как он у вас называется… Я десять дней в Калифорнии, а вы так блестяще осведомлены…
      Майор Кук захохотал.
      — Это не второй отдел, Эдвард Лимонов, это сервис ОБС, по-русски говоря, «Одна Баба Сказала». Наши девушки промыли все ваши кости. Ваши и Джулии Свэнсон.
      — Это вы предательниц советского народа имеете в виду?
      — Exactly.
      Джип преодолел шлагбаум, закрывающий вход на территорию шпионской школы. Солдат в будке неэнергично приветствовал майора, приподняв задницу со стула, но тотчас приклеил ее к стулу опять. Джип остановился у здания учебной части, более солидного, чем бараки сооружения. Если бараки были изготовлены из бревен и глины, как украинские хаты, то учебная часть имела по меньшей мере каменный фундамент.
      — Спасибо, major Кук, — сказал я, — за доставку.
      — Я на вашей стороне, Лимонов. Русский литература старомоден. Такой, как вы, нужен русский литература.
      Пожав мне руку, он вбежал по ступеням на террасу учебной части. Я пошел через выгоревшие монтерейские травы к русским корпусам. Мимо нескольких арабских. Ясно было, с кем они собираются воевать. На четыре сотни профессоров и преподавателей две с лишним сотни русских. Из полсотни корпусов-бараков больше половины — Russian language. Монтерейская годичная военная школа готовила военных переводчиков самого низшего класса для трех родов войск: Army, Navy, Airforce. Мимо пыльных акаций и каких-то неизвестного мне происхождения деревьев (смесь сосны с березой?) я прошел к корпусу номер 23, поднялся на молочно-серые доски террасы и прошел по ней, заглядывая в открытые окна классов. Хорошо оболваненные машинкой головы студентов и студенток в униформах наклонены над столами. Ровное, скучное бормотание преподавателей. Моя подружка Джулия Свэнссн в очень приличной нейлоновой кофточке — большие груди прилично упакованы лифчиком — стояла у доски.
      — Слушай внимательно, Шэлдон, — сказала она в класс. — Опять будешь жаловаться, что не понял… — И по-русски продиктовала: «МЫ ПРИВЕЛИ ИЗ РАЗВЕДКИ ДВУХ ПЛЕННЫХ…» Увидев меня в окне, она кивнула и постучала по часам на руке. Дескать, Лимонов, ты явился раньше времени. И, пройдя к переднему столу, наклонилась над солдатом, заглядывая в его тетрадь: «МЫ… ПРИВЕЛИ… ИЗ…»
      Я отошел от окна и отвернулся, облокотясь о перила, задумался о фразе, продиктованной моей подружкой. В трепетании жары над территорией школы, в стрекоте тысяч кузнечиков в траве, фраза эта звучала еще одним элементом природы. Мирно. Но каких пленных собираются привести из разведки, толкая (я представил себе) прикладами, эти только что обритые американские юноши? Русских пленных. Людей моей крови. Фраза мне не понравилась даже как предположение… Хуй, однако, беззаботные бритые юноши, вы сможете так просто захватить в разведке двух русских пленных. Пожалуй, чтобы так вот заявить «мы привели», вам придется потерять одного во взводе. Или двух. А то и трех. Ишь ты, пленных они приведут… А хуя лысого не хотите?.. А двести с лишним предателей Родины — эмигрантов, преспокойно учащих американских солдат русскому языку? Можно ли назвать их предателями Родины в мирное время? Можно. Ведь если, окончив школу, перехватчик, матрос их Navy, сядет в подводной лодке или на крейсере и будет слушать, как русские переговариваются на своей подводной лодке… И предположим, что исходя из сведений, услышанных бывшим учеником монтерейской школы, они загонят русскую подводную лодку в тупик океана, и она вынуждена будет опуститься на дно, и нехватка кислорода погубит экипаж… Подобная история, говорят, случилась в шведских территориальных водах… Моя подружка Джули Свэнсон, она ОК, никого не предаст, она американка…
      — Господин Лимонов пожаловали… — Из соседнего с Джули Свэнсон класса на террасу выглянул очкастый и загорелый бывший друг мой, собутыльник и соучастник Александр Львовский, в руке тетрадь. — Парижанин… Слушайте, дождитесь меня, я додиктую. Мне нужно сказать вам пару слов…
      Явление Львовского не было для меня сюрпризом. Я знал, что он в Монтерее.
      Он появился на террасе еще до звонка. Затемненные очки, редкие усики, легкая рубашка с коротким рукавом, брюки цвета беж в несколько измятом состоянии. «Типичный ренегат», — подумал я, но не сказал. Подумал не злобно, но насмешливо. Мы прилегли — без эмоций, но добросовестно — друг другу на грудь.
      — Ну, как идет продажа Родины, мистер Львовский?
      — Хуево. — Он с удовольствием поддержал шутку. — За такую крупную могли бы платить больше. Я получаю 14 тысяч в год, а начал с 11 тысяч. Что такое 14 тысяч долларов в Америке, господин Лимонов, вы-то знаете?.. Это чуть выше уровня бедности. Как мне здесь остопиздело, если бы вы знали, дорогой!
      — Чего же вы тут сидите?
      — Нужда заставила. Вы, заделавшись писателем, уже не понимаете простых людей, пролетариев умственного труда. Что еще я могу делать, а? Руками работать я не умею и не хочу…
      — В любом случае, я не понимаю, почему вас взяли работать в шпионскую школу, вас, известного революционера и анархиста. На каком основании? Вы что, заложили им кого-то крупного? Чтобы дать вам возможность перековаться в теплом коллективе предателей?
      Пронзительно завопил звонок, и учащиеся в трех униформах через окна и двери выскочили из классов. Радостно, как во всех школах мира. Этим шпионская школа ничем не отличалась от рядовых, нормальных школ. Джули Свэнсон с пачкой тетрадей вышла на террасу.
      — Знаете, что написал Шэлдон? — Джули Свэнсон засмеялась.
      Когда она смеялась, она становилась совсем простой деревенской девушкой. В сущности, она ею и была. — Я продиктовала классу: «Мы привели из разведки двух пленных». А этот идиот Шэлдон написал: «Мы привели из-под реки двух пленных…»
      — Это он нарочно, чтобы повеселить вас, Джули… Клоун, кажется, в вас влюблен.
      — Не до такой степени, чтобы допустить ошибку в решающем диктанте. От этого диктанта зависит его балл за год и как следствие — его дальнейшая судьба. Попадет ли он в школу в Сан-Педро или вернется в армию. Он хочет продолжать занятия…
      — А что за школа в Сан-Педро? — полюбопытствовал я.
      — Следующая ступень в формировании военного переводчика. Двухгодичная школа, откуда выходят уже с офицерским званием. Вот туда уже меня не возьмут. У них строгий отбор. У нас, в сравнении с Сан-Педро, — бордель. Даже беременные солдатки расхаживают. Вы еще не встретили беременных, господин Лимонов? — Львовский был явно доволен феноменом беременных солдаток. Он улыбался. — А вы что, господин Лимонофф, Париж на Монтерей решили променять?
      Рядом с Джули Свэнсон я не сразу нашелся, что ему ответить.
      — Кажется, решил… Кто такой major Николас Кук.
      — Наш непосредственный босс. Должность его соответствует завучу в советской школе. Вы что, уже познакомились?
      — Подвез меня в джипе, испугав предварительно. Я себе с удовольствием карабкаюсь в гору, взмок от пота, но хорошо, вокруг все, как в Крыму или французском Провансе, цикады орут… И вдруг останавливается джип. «Эдвард Лимонов, вы арестованы!» Шутник ваш завуч…
      — Ладно, господин Лимонов, можно подумать, что вы испугались. Такой закаленный провокатор, как вы, должен был бы обрадоваться возможности…
      — Кого здесь у вас провоцировать? Пыльные акации? Кузнечиков?
      — Эди, мы собирались быстро поесть. У меня сегодня перерыв короткий. Я замеща-ю-ю-щая… — Справившись со «щающая», Джули Свэнсон извлекла из карманчика юбки ключи от машины и позвенела ими.
      — ОК, — сказал Львовский, — не смею задерживать дружную пару. — И помрачнел. — Может быть, возьмете меня с собой? Вы куда, на fishermen's пристань?
      — Возьмем? — спросил я.
      — Хорошо, — согласилась Джули Свэнсон. — Он у нас одинокий сейчас совсем, Алик. Солдатку его Джекки выгнали из школы за развратное поведение. — Джули Свэнсон очень хорошо говорила по-русски, за что и являлась одной из всего нескольких американских преподавателей русского языка в школе, но «развратное поведение» вышло у нее как перфокарта из компьютера, туго и с большим количеством «р», чем необходимо.
      Пока мы садились в синий автомобильчик Джули, Львовский с удовольствием объяснял, кто такая солдатка Джекки и почему ее отчислили из шпионской школы. Как обычно, Львовский выбрал самую паршивую овцу в стаде. У Джекки была репутация drug-addict и легкодоступной девушки. Как и во всех школах мира, связи студентов с преподавателями не поощрялись.
      Голубой автомобильчик выехал к луже Великого Океана, к обширному бараку из старого дерева. Это здесь в 1847 году с помощью канонерки американцы во главе с командором Перри присоединили Калифорнию к Соединенным Штатам. Пока янки возились с бумагами на палубе канонерки, бросившей якорь в заливе, протягивали испанскому генерал-губернатору перо, орудия канонерки были наведены на барак, в котором янки содержали семью испанского генерал-губернатора, его родственников и именитых испанцев Монтерея. В те же годы, приблизительно такими же методами, Россия присоединяла к себе среднеазиатские ханства.
      — Канонерка — очень убедительное средство в пользу присоединения, — сказал я Львовскому. — Однако отольются им однажды мексикано-испанские слезы. Народы долго не забывают унижения.
      — Вы знаете, почему испанцы выбрали этот вшивый городок для резиденции генерал-губернатора? Потому что холодное течение, пронзающее Монтерейский залив, делает монтерейское лето более выносимым…
      Старый хиппи в тельняшке с нахальной обезьянкой на плече (животное также в тельняшке) крутил ручку шарманки у въезда на пристань. Пахло подгоревшей рыбой. И порывами, с ветром, мокрой блевотиной. Чайки орали в небе, назойливой стаей опускаясь на только им видимые цели. Джули Свэнсон впереди, мы с Львовским на несколько шагов за нею затопали по старому настилу. Пристань была мощнейшим комплексным сооружением, десятки рыбных ресторанов и открытый рыбный рынок располагались на ней. Высоко вознесенная афиша с изображением водолазного шлема приглашала опуститься в специальной кабине под воду, поглядеть на мокрые пейзажи и жителей Великого Океана. Сотни людей слонялись по пристани, вытаскивая пальцами из картонных пенальчиков креветки, жареное филе тунца, моллюсков, жуя и попивая пиво из банок. Монтерей — малотуристское место, посему толпа на fishermen's-пристани состояла из местных — служащие, вышедшие на lunch.
      — Погано выглядят американцы после европейцев, господин Лимонов? — Львовский заглянул мне в глаза.
      — Ожиревшие… как бы… — Я задумался. — Человек, находящийся в глубокой депрессии, не бреется, махнул рукой на свой внешний вид, спит в одежде и в той же одежде ходит по улицам… Спасает их только загар.
      — Но, — сказала Джули Свэнсон, — вы несправедливы, вы оба пристрастны. Монтерей — обыкновенный маленький город, но в LA, например, можно наблюдать другую крайность, одержимость внешним видом: Body builders, даже женщины — Body builders.
      — Очень может быть, — сказал я. — Однако Лос-Анджелес или Сан-Франциско — города с мощным homosexual-населением и у них там свои местные моды. В основном же население Соединенных Штатов и состоит из жителей таких вот, как Монтерей, и даже меньших, чем он, городков. Здесь еще публика вполне цивилизованная, все же океан — выход во внешний мир, а вот во внутренних, континентальных штатах сто и двести килограммовые monstres по улицам разгуливают… — Закончив с monstres, я обнаружил причину запаха мокрой блевотины, до сих пор налетавшего на нас с порывами ветра. Тип в резиновых сапогах и синем комбинезоне вывалил в океан из большой тачки мерзкие рыбьи внутренности.
      — Почему они сваливают рыбьи внутренности в океан?
      — Кормят see-lions, «морских львов», — пояснила Джули Свэнсон.
      — Посмотри, они там внизу, ждут уже.
      Мы приблизились к перилам и заглянули вниз. Далеко между скользкими сваями настила скользили темные тюленьи тела. Усатые головы, всплывая, пикировали на кровавую требуху, хватая ее едва ли не в воздухе.
      — Похожи на american men, — сказал я, желая позлить Джули Свзнсон, — такие же жирные и бесполые. Как можно отличить male от female?
      Джули Свэнсон не услышала моей колкости, потому что уже подымалась по лестнице в ресторан «Yellow Submarin». (Никаких сюрпризов. Банальное название. Очевидно, ресторан принадлежит экс-хиппи, поклоннику «Битлз».) Однако даже если бы Джули Свэнсон услышала мою колкость, она не должна была бы обидеть ее, ибо она предпочитала мужчин-неамериканцев, я был второй русский мужчина Джули Свэнсон. До этого она около двух лет прожила с коллегой — преподавателем. Здоровенный блондин-алкоголик в конце концов стал бить инструктора 1-й категории, и инструктор ушла от него.
      — Сядем на террасе или в аквариуме? У них подают отличные акульи стэйки. Вы уже пробовали мясо хищников-каннибалов, господин Лимонов? Или, выражаясь по-научному, антропофагов?
      — На террасе ветер, — сказала Джули Свэнсон. — Алик любит жевать всякую гадость.
      — Я хочу акулий стэйк, — заявил я, — из экзотизма. Но я не уверен, что хищников можно называть «антропофагами». По-моему, так называют лишь человеков, практикующих поедание человеков же.
      — Я не буду с тобой целоваться, Эди, — пригрозила Джули Свэнсон.
      — У вас, Джули, как у дамы, охотничий инстинкт менее развит, нежели у мужчин. Сожрать кусок тела хищника, каковой с удовольствием жрет человека, — в этом есть что-то мистически-специальное. Во всяком случае, жуешь с другим чувством, нежели макрель, или тунца, или salmon. — Львовский опустился за первый же от входа стол. Сели и мы с инструктором 1-й категории.
      — Hello, красивые люди! — официантка с лицом маленькой стервы подошла — в руке блокнот. Есть такие блядские женские лица, потасканные, но притягательные. Крашеная blond, крошечная ярко-красная t-shirt прикрывает крупные груди, живот и пупок наружу, крошечная юбчонка прикрывает зад. Голые загорелые ноги кончаются Adidas и белыми носками. Я нравлюсь такому типу женщин. Обычно они трудятся в официантках, парикмахершах, продавщицах liqueur-stores, на почтах, медсестрами… Во что бы я ни был одет, в какой бы части белого света ни высадился, они меня тотчас узнают и высказывают мне симпатию.
      — Выбрали? Начнем с тебя, beautiful? — Она ловко отерла меня бедром. Всего лишь одним точным движением.
      Если бы я оказался в Монтерее один, без Джули Свэнсон, я бы завел роман с официанткой «Yellow Submarin». Мне нравятся простые блядовитые женщины не меньше, чем я им. Между прочим, они вовсе не легкая добыча. Заслужить их доверие и уважение тяжело. Они ищут в этой жизни «мужчину», а мужчина в их понятии — это и умение дать по морде другому мужчине, когда ситуация этого требует, и определенная авторитарность, потому что наглые и сильные девки и бабы эти всё же знают, что они — слабый пол, и желают, чтобы их твердой рукой удерживали от искушений. Я поднял глаза и посмотрел в ее светлые глаза. Произошел контакт без уклонения.
      — Акулий стэйк, please…
      — Очень кровавый, я догадываюсь… — Засмеялась коротко и моргнула мне.
      Львовский обстоятельно выяснил, включен ли салат в блюдо «акулий стэйк», и, узнав, что включен, почему-то заказал себе вареные моллюски. Ренегат, что с него возьмешь! Разумная Джули Свэнсон попросила salmon-стэйк, хорошо прожаренный, и резко оборвала энтузиазм официантки, взявшейся предложить нам какой-то особый десерт.
      — Это все, for the moment!
      «For the moment» получилось у злой Джули Свэнсон великолепно, как у Хрущева его знаменитое стучание ботинком о трибуну ООН. Мы взяли литр калифорнийского белого шабли.
      Уходя, официантка опять сумела отереть меня бедром.
      — Господин Лимонов пользуется успехом у обслуживающего персонала. Вы заметили, коллега Свэнсон?
      Джули Свэнсон фыркнула.
      — Эта bitch… — начала она.
      — Эй-эй! — вмешался я. — Только не впутывайте меня. Если девушке срочно нужен мужик, то скромный путешественник не ответственен.
      — Эдвард любит стерв. Его последняя жена — яркая тому иллюстрация, — заявила Джули Свэнсон хмуро.
      Я вздохнул. По мере продвижения в глубь лета (в сентябре я намеревался лететь в Нью-Йорк, а оттуда в Париж) Джули Свэнсон сделалась подвержена припадкам ревности. Однажды, напившись виски, она зло сказала мне: «Я знаю, Эдвард, я не в твоем вкусе, ты любишь красивых блядей, как твоя бывшая жена». Джули Свэнсон была несправедлива к себе самой. Красивая, высокая девушка если и выглядела проще, чем могла бы, то только по причине неукрашенности, оттого что отказывалась употреблять make-up. Постоянное чтение трех библий (я обнаружил в ее apartment именно три!), очевидно, ежедневно укрепляло ее в преимуществах простоты и монашески-кротких учительских одежд. К употреблению невинного, по разговорным стандартам ее поколения, словечка «bitch», то есть «сука», Джули Свэнсон прибегала лишь в исключительнейших ситуациях. Ниже «bitch» она никогда не опускалась. Два года Джули Свэнсон спасала алкоголика. В то лето мне порой казалось, что Джули Свэнсон спасает меня. В сущности, она принадлежала к той категории простых женщин, что и официантка с обнаженным пупком, они лишь развили, каждая, различные стороны своих натур, и только. Джули Свэнсон не понимала этого, но я понимал…
      Акулий стэйк оказался «рыбнее» обычной рыбы. Клейче, вязче и солонее. Поедая акулий стэйк, я вспомнил прочитанную несколько дней назад в местной газете «Монтерей Таймз» историю об акуле в 15 футов длиной, съевшей двоих членов экипажа (из троих) потерпевшей кораблекрушение небольшой яхты. Акула выбрала молодого матроса и, переварив его, сожрала через десяток часов повара — двадцатилетнюю девушку…
      — Представляете, вы плывете, а акула отгрызает вам ногу… — начал я.
      — Почему мне? Представьте, что она отгрызает ногу вам, господин Лимонов… — Львовский выковыривал своих моллюсков умело-профессионально. От его блюда, однако, обильно вздымался пар, и нам всем сделалось жарко.
      — Мне не за что, — сказал я, вытирая лицо желтой, как submarin, салфеткой, — вам же она отгрызает ногу за предательство Родины.
      Джули Свэнсон заулыбалась. Она съела свой саймон аккуратно и быстро и, оставив вилку, подобрала хлебом волокна с тарелки. Оправила нейлоновую кофточку.
      — Я должна идти, мальчики. У меня еще два урока сегодня. Я сегодня заме-ща-ю-щая. Я замещаю Эмму Карлинскую. Сколько я должна? — Джули Свэнсон раскрыла кошелек.
      — Я плачу, коллега Свенсон, идите себе… — Львовский, перегнувшись, силой защелкнул кошелек Джули Свэнсон.
      — Спасибо, Алик. До вечера, Эдвард… — Поколыхивая длинной юбкой, инструктор 1-й категории ушла.
      — Не говорите мне, что вы собираетесь прожить с инструктором 1-й категории Джули Свэнсон всю жизнь… — Львовский проглотил последнего моллюска и бросил скорлупу в чашу с моллюсками.
      — Почему нет? Хорошая девушка…
      — Хорошая… Однако к осени вы сбежите, держу пари. Вам с ней уже скучно… Разве нет? — Львовский почистил салфеткой усики, то есть промокнул их старательно. И погладил себя по животу. Я подумал, что с течением времени в нем все более проявляются восточные черты: лень, сладострастие, что еще?..
      — Скучно, — согласился я. — Вы правы. Но я отлично знаю по опыту, что и с другой девушкой мне стало бы скучно. За последние годы я усвоил мудрую истину: все девушки одинаково годятся, чтобы с ними жить. Берите любую, не ошибетесь.
      — Правильно… — одобрил Львовский и потянулся. — Если бы вы знали, господин Лимонов, как мне опротивел этот городишко, солнце, идиоты-солдаты, кретины-преподаватели. Тупая работа…
      — Я так понимаю, что вы сами нашли себе эту работу. Выслали документы на конкурс…
      — Слушайте, — мечтательно-сварливая до сих пор интонация превратилась в хмуро-серьезную, — мне нечего было жрать. Я возвратился в Штаты из Италии, где потерял работу на радио «Ватикан»… Что мне оставалось делать? Вы быстро забыли времена, когда вы сами были безработным…
      — Я не опускался до продажи Родины. Я предпочитал грузить мебель…
      — Достойная похвалы принципиальность! У вас хорошее здоровье, господин Лимонов. Вы счастливчик! А я вот не могу грузить мебель… У меня слабый живот. Насчет продался Родины — одно замечание: вы забыли свою службу в газете «Русское Дело»…
      — Мы с вами работали в «Русском Деле» корректорами, мой дорогой друг. И меня выгнали, если вы помните, тотчас после положительной реакции советских газет на мои критикующие Америку статьи…
      — Ладно, господин Лимонов, вы что, всерьез верите, что у журналиста или писателя может быть Родина? Кончайте вашу демагогию, лучше поговорим, как старые друзья.
      — Давайте… как старые друзья. Только перестаньте называть меня господином, как в дореволюционной пьесе, а? Родина или нет, назовем ее потише: страной, где мы родились. Лишь для себя, не для нее, этой страны, или абстрактного общественного мнения, лишь для себя, я считаю унизительным и поганым занятием добывать себе хлеб насущный, диктуя местным солдатам: «Мы привели из разведки двух пленных…»
      — В наших диктантах, насколько я знаю, никогда не упоминается конкретно, советские или русские это пленные. Пленный — и точка. Однако я лично не собираюсь защищаться. — Львовский взял солонку и стал почему-то высыпать соль себе на ладонь. — Вы правы. Я согласен с вами: обучать американских солдат русскому языку — грязное дело. Bo-время Великой Отечественной войны переводчиков вешали на площадях вместе с полицаями. Но себя, извините меня, я выделяю из двух сотен беспринципных мужчин и женщин по нескольким причинам. Во-первых, я написал о нашем гадюшнике книгу, где я их разоблачаю. Во-вторых, я стою над схваткой двух пауков — СССР и Соединенных Штатов. Ни один из пауков мне не близок. Я даже хотел бы, чтобы они друг друга высосали. Легче бы на планете дышалось… А почему вы такой старомодно-принципиальный стали, господин, пардон, мсье Лимонов? Куда девался ваш буйный анархизм… Помните наш лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!» Вот это был лозунг… А вы…
      Выражение лица Львовского вдруг сменилось на почтительное. Он встал.
      — Hello, полковник! — Львовский пожал руку появившемуся из-за моей спины грузному загорелому старику в белых брюках и синей рубашке polo.
      — How are you, Алекс? — старик потряс руку Львовского.
      — Познакомьтесь, полковник, это мой друг, писатель из Парижа.
      — Полковник Брэкфорд. Париж, Франция или Париж, Нью-Джерси? — Старик сдавил мою ладонь с такой яростью, что я захотел спросить его, что он этим себе или мне хочет доказать.
      — Франция, — сказал я.
      — Полковник Брэкфорд — наш самый верховный шеф, начальник школы. Полковник командовал парашютистами в Корее. — Все это Львовский сообщил стоя. — Садитесь с нами, полковник. Мы, правда, уже покончили с lunch.