Задвинув штору, он уснул опять, когда уже рассвело. Был разбужен телефонным звонком. Смирнов должен был звонить ему. Встал, нашарил трубку: «Да, Саш…» «Это я», — сказала она не спеша. И замолчала.
      «Дальше…»
      «Что дальше… Вот решила позвонить…»
      «Что ты себе думаешь… баба…»
      «Ничего… мужик…» — сказала она без выражения. Глухим, словно в пустом зале, голосом.
      «Ты что, решила остаться здесь? Очень глупо, если так…»
      «Ничего я не решила… — раздраженно прозвучало в ее голосе, — сорвалась я… запила… вот так!»
      «Что ты рычишь на меня, я, что ли, виноват в том, что ты напилась?»
      Она молчала. Он тоже. Не потому, что не знал, что ей сказать, но потому, что предпочитал, чтобы она сказала сама. Она вздохнула там и как бы повернулась.
      «Ты в постели, что ли, лежишь?»
      Невозможно низким голосом она прошептала зло: «Курю я тут, никотин вдыхаю… В телефонной будке я…»
      «Ну?» — сказал он, поняв, что она решилась и сейчас скажет ему все, что собиралась.
      «С парнем я тут спуталась, вот что…»
      «С вором?»
      «С вором… ты уже выследил меня, конечно…»
      Он пожалел, что позволил себе этого вора. Молчал и ждал.
      «На хуя он мне нужен, я не знаю… И виза просрочена. Ты не знаешь, что мне за это может быть?»
      «Понятия не имею, как у них тут все функционирует… А ты собираешься возвращаться в Париж?»
      Она вздохнула: «Хотела бы…»
      «Ты хочешь, чтобы я воскликнул в этом именно месте: «Возвращайся, дорогая, ко мне, я жду тебя! Оскверненная, ты мне еще дороже и желаннее! Сейчас или через несколько вздохов?»
      «Какая же ты сука, Индиана! Ничем тебя не прошибешь…»
      «Что ты можешь знать обо мне?..» — он замолчал, подумав, что действительно обо многих… как это говорят?.. о многих движениях его души она и не подозревает.
      «Угадай, откуда я звоню?»
      «Ты же сказала, что из телефонной будки».
      «Да. И на Кутузовском проспекте эта красная будка стоит. У самой стены твоего отеля. Если выглянешь, увидишь меня внизу, а я тебе помашу…»
      «Шнур короткий, — сказал он. — Я буду вынужден, дабы посмотреть на тебя, прервать с тобой связь. Прерывать?»
      «Прерывай».
      Положив телефонную трубку на стол, он подошел к окну. Мощные тринадцать потоков автомобилей в двух направлениях. Тротуар, покрытый льдом и снегом. Никакой будки. Чтобы увеличить угол зрения, ему пришлось открыть первую раму и стать на подоконник. Далеко внизу, среди голых деревьев и сугробов, он увидел красную кляксу телефонной будки. Дверь была распахнута. Рослая женщина в пальто с серой лисой у горла стояла, прислонясь к двери. В темном платке. Подняла руку и помахала рукой. Он помахал ей, но был уверен, что она не может заметить его в одном из сотен окон крепости.
      Когда, соскочив с подоконника, он вновь прижал ухо к трубке, он услышал короткие гудки. Он вскарабкался опять на подоконник, но будка была пуста. Его женщина в платке исчезла.
      «Стерва!» — выругался Индиана. По всей вероятности, она собиралась подняться к нему в отель, но что-то ей помешало… Кто-то? Может быть, еще подымется?
      Индиана лег в постель и некоторое время лежал, воображая, что произошло бы, если бы она поднялась к нему. Однако блаженный сценарий этот находился в таком разительном расхождении с жалкой реальностью зеленой камеры его, что, повздыхав, он пошел в ванную чистить зубы и бриться.

 

      Со Смирновым они договорились встретиться в магазине «Мелодия» на Калининском проспекте. Пока он ждал Смирнова, он дотошно успел разглядеть магазин. Неизбежная зимняя грязная вода на полу. Кучки людей у прилавков. Музыкальные шумы. Потрясли его афиши. На одной из китчевого тумана выступали фигура полуобнаженной женщины, бородач с кривым ножом в руке, морды лошадей. Он было подумал, что иранско-египетская афиша эта объявляет о концерте русских народных песен (типа «Когда я на почте служил ямщиком»). Но нет, афиша отсылала советских покупателей к новой пластинке известной советской рок-группы. Интересно, замечают ли советские свою восточную иранско-египетскость? Он решил, что нет.
      Смирнов пришел замерзший, в большой шапке, и они, покинув «Мелодию», завернули всего лишь за угол и вошли в подъезд этого же дома. И оказались в клетке из раненного в нескольких местах и забинтованного кое-как стекла. Большой лифт стоял с обнаженными ребрами и в нем ползали двое работяг с ключами и отвертками. Они вошли в маленький. Там уже находилась старуха с собачкой. Старуха и собачка испуганно прижались к стене лифта.
      На двадцатом этаже небоскреба они позвонили в нужную дверь. В дверь ОРГАНИЗАЦИИ. Оказалось, что столь мощная организация помещается всего-навсего в квартире. «Магазин «Мелодия» знаете, Индиана Иваныч? — объяснял ему Яша-американец. — Сбоку в том же здании есть дверь. Подымитесь на двадцатый этаж. Там в бывшей квартире сына Щелокова мы и помещаемся. Временно. Я хотел бы вас кое-кому представить. И с вами поговорить». — Так он звучал по телефону утром.
      Почему новая конструкция ОРГАНИЗАЦИЙ помещается на старом фундаменте бывшей квартиры сына бывшего министра внутренних дел?
      Дверь открыл шофер Василий Иванович. Две старые дамы, одна с сигареткой, бродили по двухкомнатной квартире. Три хмурых типа сидели на кухне и чего-то ожидали. Еще с десяток мужчин, включая Якова Михайловича, собрались в самой большой комнате и разговаривали. Яков Михайлович, в костюме, затемненных очках и при галстуке, сидел, спиной к окну, лицом к присутствующим, за письменным столом и писал. У одной из стен стоял буфет. За стеклом большое количество бокалов, рюмок и чашек. Кому принадлежала вся эта посуда? Организации? Сыну Щелокова? В углу лысый дядька средних лет неуверенно работал на копировальной машине.
      «Познакомьтесь, кто не знаком, — сказал Яков Михайлович и улыбнулся Индиане от стола, — наш писатель Индиана из Парижа… Извините, Индиана Иванович, сейчас начнем. Ждем, когда все соберутся. Я хотел бы, чтобы вы поприсутствовали на заседании нашей редакции. Я подумал, что вам это будет интересно…»
      Индиана отвел Смирнова на кухню. На кухне шофер Василий Иванович, стоя, глядел цветной телевизор. Телевизор находился на холодильнике. Индиана сделал Смирнову и себе по чашке инстант-кофе. Стал пить, глядя в окно. Далеко внизу, белый с черным, безрадостно жил Калининский проспект. «Мои баре совсем охуели, — сказал Василий Иваныч, обращаясь к Индиане. — Охуели, иначе не назовешь… Звонила ЕГО ДОЧКА и просила, чтоб я купил и привез им рыбы с Центрального рынка. Они там на даче в Пахре жопы греют. И никто не хочет приехать купить эту блядскую рыбу. У них там три машины, Индиана Иваныч, три! Ленивцы хуевы… Теперь они все вроде бы больны гриппом. Я только ведь вчера отвозил им продукты. Дочка-таки шмыгала носом, но зять здоров как боров…»
      «Да, — сказал Индиана, не зная, что сказать. — Эксплуатация человека человеком».
      «Я старика обслуживать не отказываюсь, но официально я шофер организации, а не семьи. Я отказался за рыбой ехать, сказал, что занят, что должен везти макет номера в типографию. Так вы знаете, что произошло?»
      «Что?» — Из-за плеча шофера Смирнов изобразил для Индианы гримасу удовольствия.
      «Старый позвонил мне из Крыма и стал кричать, что я злостно не хочу помочь его больной семье. Чтоб я немедленно отправлялся. Чтоб меня за рыбой послать, они через всю страну переговариваются. А у них там во дворе стоят три машины, а! До чего изнежились баре…»
      «Василий Иванович!» — позвала старая женщина с сигаретой, показавшись в колене коридора.
      «Видите, Смирнов, выясняются феодальные нравы советской буржуазии».
      «Да, — сказал Смирнов, — выясняются. Но если так пойдет дело, мы не успеем в ваш журнал, или куда там мы должны были с вами отправиться… А я еще хотел отвести вас к Батману в его контору. Вам, я думаю, интересно будет увидеть полотна мертвых друзей».
      «Извиняюсь. Я предполагал, что мы здесь не задержимся…»
      Наконец они его позвали в большую комнату. Он втиснулся между Артемом Боровиком и неизвестным ему седовласым типом. Заметил среди потрепанных костюмов поповскую рясу. Подумав, Индиана вычислил, что это должен быть отец Александр Мень, единственный поп в редколлегии. Яков Михайлович, поправив галстук, произнес речь. Он говорил о том, что ремонт здания, в котором будет помещаться редакция, заканчивается, и постепенно они начнут перебираться. «А теперь о наших планах. Зиновий Александрович, вы читали статью Никанорова?»
      «Да, статья интересная, но несколько устарела уже. И слишком длинна».
      «Так будем мы ее давать или нет?»
      Индиана заскучал. Вышел к Смирнову. Тот сидел у окна, задрав голову на экран телевизора. Показывали заседание съезда народных депутатов. «До меня еще очередь не дошла».
      «О'кэй, Индиана Иваныч. Я тут слежу за трагедией российского государства».
      Индиана возвратился к заседавшим.
      «Я не сказал, что мы не должны печатать материалы о забастовке шахтеров, я только считаю, что в настоящей политической ситуации публикация таких материалов может быть расценена как удар в спину рабочего класса». — Яков Михайлович, очевидно, защищался от чьего-то упрека.
      «Но одновременно, — сказал Боровик, — мы обязаны объявить нашим читателям, информировать их, что среди наших рабочих лидеров есть Гитлеры. Да-да, не Лехи Валенсы, но, к сожалению, просто-таки Гитлеры…»
      «Наша журналистская совесть толкает нас на это. Нужно печатать, пусть и в ущерб нам, но публика должна быть информирована», — поддержал Боровика журналист Щеголев, тот самый молодой парень, любимец публики, его Индиана увидел в первый свой вечер на Родине, в клубе «Измайлово».
      «Соленов против публикации этих материалов сейчас. И я против. Но мы не против того, чтобы опубликовать их чуть позже. Давайте повременим. Мне самому эти материалы по сердцу. Они мне кажутся важными и интересными…»
      Дым постепенно затянул комнату. «Товарищи, поменьше бы курили…» — Яков Михайлович поморщился. Щеголев встал и вышел. Следуя его шагам, прозвенела в шкафу посуда сына министра. «Индиана Иванович, многие из вас с ним уже познакомились, предлагает нам сотрудничество с французской сатирической газетой, в редколлегии которой он состоит». Присутствующие посмотрели на Индиану. Благосклонно, ибо знали, что его пригласил в Москву Соленов, Босс, Пахан, даватель работы. «Я считаю, что мы должны это сделать», — продолжал Яков Михайлович. — «Нам нужно выходить на международную арену. Что мы уже и начали делать. Как вы знаете, весной к нам приедут несколько журналистов из французского журнала ВСД…»
      Индиане задали несколько вопросов.
      «А я только что побывал в вашем родном городе, Индиана Иванович», — сказал Боровик.
      «В Харькове?»
      «Нет, там где вы родились, в Дзержинске… Ну и городок, доложу вам. Драки на каждом углу. Мрачно, аж жуть…»
      «Вы первый человек, встреченный мною в жизни, который побывал в городе, где я родился. Обыкновенно все путают его с Днепро-Дзержинском».
      «Москва, и та кажется мрачной, в вашем же родном городке просто-таки безысходная обстановка. И люди очень злобные. — Боровик выглядел довольным. Может быть, он заранее верил, что город-колыбель Индианы обязан быть драчливым и злобным, составил себе заранее образ и теперь, угадав, был рад. — Но они вас там знают, Индиана Иванович. Я ездил туда по приглашению местного университета… Так студенты сказали мне: «Наш город молодой, послевоенный. Он только тем и знаменит, что назван в честь железного рыцаря революции Феликса Дзержинского, да еще у нас родился Индиана…»
      «Га-га-га», — весело поддержали присутствующие информацию Боровика. Хотя чему же было веселиться? Обнаружился еще один жестокий пункт на территории страны.
      Индиана пробрался к столу Яков Михайловича. «Мне нужно, к сожалению, уходить. Я не предполагал, что заседание так затянется. Приятель мой совсем завял на кухне. Так что вы мне скажите то, что собирались сказать, хорошо?»
      «Прошу прощения, — Яков Михайлович снял свои затемненные очки и протер ладонью глаза и лоб. — Наши люди еще плохо организованы. Мы еще живем в героическом периоде нашей истории. Идемте присядем». Они ушли в комнату, служившую, без сомнения, сыну Щелокова спальней. Чего-то ожидавшие, сидя на тахте, покрытой желтым, цвета цыплячьего пуха покрывалом, двое мужчин, прежде сидевшие на кухне, вскочили и вышли в коридор. «Я хотел вам повторить, помните, обещание Соленова, что мы введем вас, Токарева и Викторию в редколлегию и положим вам всем жалованье. Скажем, двести рублей ежемесячно, это помимо того, что мы будем платить вам, Индиана Иванович, за публикации. Чтобы у вас тут всегда были деньги… Если вдруг вы захотите приехать…»
      «Когда-то мне стоило геркулесовых трудов заработать в Москве 60 рублей, а теперь вот за отсутствие предлагаете платить двести рублей в месяц, — Индиана заулыбался. — Но я не против, принимаю предложение».
      «А второе, мы решили с Соленовым напечатать вашу книгу. Вначале одну, а там поглядим. Мы пока еще не решили, с какой начать. Может, с рассказов, может, даже «Автопортрет» ваш тиснем».
      «Было бы здорово», — осторожно заметил Индиана.
      «Напечатаем, напечатаем, — сказал Яков Михайлович. — Может быть, в следующем же году… И последний пункт, неофициальный. Я хотел бы, чтобы вы посетили мое семейство. Ведь вы уже совсем скоро уезжаете, а мы так и не собрались. Что вы завтра вечером делаете?»

 

      По одному Господу Богу известной причине снег таял. С крыш лила вода, и в самых опасных местах на крышах возились люди, сбивали лед. Громадные сталактиты падали, сотрясая тротуар. «Если вы соберетесь к нам до двух часов дня, то сможете пообедать с нами. Нас всякий день, всю редакцию, возят обедать на автобусе, — сказала ему по телефону утром заведующая отделом прозы. — И ваш друг тоже может, почему нет».
      К двум часам они не успели. Они попали на площадь Маяковского, где находился журнал, в половине четвертого, и, так как захотели есть, зашли на улице Горького в простое заведение, называемое «Котлетная». Там было мокро, плавал кисловатый парок. Было не очень чисто, но и не грязно. Была очередь смирных и хмурых людей, но Смирнов заверил его, что очередь движется быстро, если же идти в ресторан, то скорее чем за два-три часа не пообедаешь. (Индиана и не думал идти в ресторан, у него уже был опыт.) Котлетная была самообслуживающаяся: они взяли подносы и стали водружать на них тарелки, двигаясь с народом. Индиана взял себе порцию сала, два крутых яйца, две котлеты, молоко и творожный пирог. Смирнов-то же самое. Они сели рядом с двумя монголами (монголы обсуждали сложные архитектурные проблемы на чистейшем русском языке) и проглотили еду. Котлеты мало чем отличались от хлеба, но сало, молоко и яйца вполне насытили Индиану. Стоило все это удовольствие мизерные два шестьдесят на двоих. «С голоду умереть в этой стране невозможно, — сказал Индиана, — однако верно и то, что еда грубая и тяжелая… В любом случае, «Бог напитал — никто не видал», как говорила моя бабушка».
      «Я видал, — сказал Смирнов, — и монголы». Они оставили монголов решать архитектурные проблемы и удалились. Длинный Смирнов с сумкой и Индиана покороче.
      В подъезде журнала было темно и воняло мочой. «Что, все советские журналы помещаются в домах, подъезды которых воняют мочой, Саша?» Смирнов сказал, что у него нет журнального опыта. У Индианы был уже небольшой. Старая лестница привела их на второй этаж. Рядом с дверью прославленного журнала с тиражом в четыре миллиона экземпляров, на обшарпанной стене, находилась потемневшая от времени эмблема журнала: лицо девушки с упавшей ей на лоб прядью волос. Эмблема была настолько старой, что невозможно было определить, из какого материала она сделана — из дерева или металла… Так как там не было звонка, а на стук никто не отозвался, они толкнули дверь и вошли. И оказались в просторном мокром подвале. То есть было ясно, что это второй этаж, а не подвал, но пахло плесенью, давно неремонтированные полы колыхались всеми половицами, как это бывает именно в подвалах, на которые хозяевам наплевать. Свет был неуместно голый, в центре — яркий, по углам — тусклый. В большой коридор выходило множество дверей и почти все они были распахнуты настежь. В камерах шевелились силуэты женщин. Наугад прильнув к первому попавшемуся проему, Индиана спросил толстую унылую блондинку в желтом платье и пуховом сером платке на плечах: «Я ищу заведующую отделом прозы?» «Дальше!» — равнодушно сказала блондинка и ткнула пальцем куда-то в стену. Индиана и Смирнов за ним устремились в это дальше и через несколько десятков шагов наткнулись на искомую ими даму. В следующую минуту, пока заведующая произносила «Добро пожаловать, в наш коллектив!» и присовокупляла его имя-отчество, мать Индианы успела прошептать ему на ухо: «Она двуличная лиса, сын… Двуличная женщина. И обманщица. Врунья». Две бледные девушки в углах отдела прозы (они вошли в широко открытую камеру отдела) улыбнулись Индиане тускло и невесело. То ли иностранный писатель Индиана вызывал в них невеселость, то ли за нее была ответственна эмоциональная температура в стране, так сказать, невеселость была групповой ментальностью Империи, а не просто выражением лиц этих двух девушек, Индиане узнать не удалось. Стесняющегося Смирнова усадили на стул против ближайшей бледной девушки, Индиана уселся на стул против заведующей. «Как я вам уже говорила, помнится, по телефону, наш главный редактор очень занят и не читал еще ваших рассказов…»
      Индиана вздохнул. Собственно, уже тут-то можно было встать и уйти. Заведующая предпочла начать со лжи. Его рассказы лежали у них уже десять месяцев и были даже объявлены на задней обложке нескольких номеров «Молодежи». Они не могли быть объявлены без разрешения главного редактора. Индиана вгляделся в заведующую «Миниными» глазами. За пленкою улыбающихся глаз заведующей ему увиделась враждебность к иностранцу. К бродяге. К подонку. К чужому. К удачнику, живущему в Париже, где есть Шампс Элизэ и триста сортов сыра… Ездят тут всякие печататься в наших журналах… Индиана встал, решив в их редакции не задерживаться. Ясно было, что почему-то они его не хотят, или не очень хотят, потому что «химичат». — Арготическое словечко «химичить» пришло к нему из его подростковых лет и ловко означало: заниматься махинациями, хитрить и обманывать за спиной. Эта тетка и главный редактор «химичат». В свое время, будучи ответственным секретарем журнала, он отказался от стихов юного Индианы. Знаменитая ПЕРЕСТРОЙКА свелась в «Молодежи» к тому, что ответственный секретарь стал главным редактором. И «химичит».
      На лестнице его задержал сотрудник редакции, отец мальчика, пишущего стихи. Кумиром этого мальчика оказался Индиана. Мальчик буквально молится на Индиану и собирает все о нем: газетные статьи, ну все… Мог бы Индиана посмотреть стихи мальчика? Чтобы мог сказать отцу, стоит ли мальчику продолжать писать. Есть ли у него талант… Индиана взял телефон и пообещал позвонить. Своего телефона Индиана не дал, опасаясь, что позвонит десяток чеченов.
 
      Они пошли по Садовому кольцу. Смирнов хотел ехать на Сретенку на троллейбусе. Там, на Сретенке, как выяснила бабушка Смирнова, спасибо ей, Индиана сможет купить себе самый что ни на есть рабочий советский ватник в магазине «Рабочая одежда». Индиана предложил пойти пешком. Он хотел по пути бросить взгляд на несколько памятных мест столицы. «Мне уезжать, а когда я еще попаду сюда, Саша?» Про себя он решил, что никогда больше не приедет сюда. Зачем? Сравнивать нежное прошлое с грубым и жестоким настоящим?
      Ледяная грязь под ногами, ледяная высь вверху, они пошли. Садовое кольцо в этом месте, во всяком случае так показалось Индиане, расширилось еще больше. Неуместно расширилось. Слишком много неиспользованного пространства. Очереди перегораживали тротуар здесь и там. Выгружались из неопрятных старых фургонов ящики и бочки. Пешеходные тропинки у края тротуара взбирались на нерастаявшие, несмотря на оттепель, черные сугробы и по ним, как альпинисты по горам, карабкались цепочкой советские граждане, ибо тротуар был залит океаном грязной воды. Процесс передвижения давался прохожим с большим трудом. «В Париже, Саша, после каждого километра меньше устаешь, чем здесь после сотни метров. Ну и климат, ну и тротуары…»
      «Может быть, разнежились вы там, Индиана Иваныч?» — предположил Смирнов.
      «И такое может быть, — согласился Индиана. — Возможно, меня избаловали парижские тротуары».
      В Лиховом переулке жил в шестидесятые годы его ближайший друг Дмитрий. Дом был на месте, но выкрашен в скучный серый цвет. Масляной краской. Все шесть этажей. Когда-то он был кирпичным старым красно-серым домом. На первом этаже зашторенные плотно глядели на Индиану окна «морячки» Иды Григорьевны. Рыжая высокая тетка была в свое время капитаншей не то геодезического, не то рыболовного судна. Морячка разгуливала в тельняшке, курила крепкие папиросы, могла запросто выпить бутылку водки и предпочитала водить дружбу с молодыми людьми. Когда-то, находясь за рулем служебной машины, она сбила насмерть алкоголика и отсидела за это пять лет в тюрьме. И позднее долгие годы выплачивала компенсацию семье пострадавшего. Дмитрий и Индиана подчас спускались к морячке. Выпить и поговорить.
      Индиана, стоя перед окнами морячки, поведал Смирнову ее историю. «Эта тетка, Саша, к тому же была сестрой известного литературного критика Феликса Ветрова, впоследствии этот тип сделался почему-то чрезвычайно религиозным. От жизни, может быть, осатанел. Сделавшись православным, Ветров обругал мой первый роман, изданный на Западе. Я видел фото, Саша, тип превратился прямо-таки в пророка со всклокоченной бородой. Исходящего желчью, клеймящего всех и вся. Мою книгу он обвинил в порнографии и духовной пустоте… Вот я не помню, сажали ли его в семидесятые годы или только выслали, а может быть даже, лишь перестали печатать в советских журналах, но, в любом случае, превратился высокий и симпатичный молодой человек во всклокоченного старика, религиозного мракобеса…»
      «Хотите зайти?» — предложил Смирнов саркастически.
      «Ох, нет. И времени нет, — Индиана поглядел на часы, — и боязно. Окажется, что у морячки сидит банда горных людей с автоматами «Узи», завезенными в Союз добрыми иностранными душами во время армянского землетрясения. Среди прочей «помощи».
      «А что, таки завезли, да?»
      «Услышал сегодня на заседании Организации, пока вы на кухне скучали. Информация исходит от полковника Карташова, начальника Шестого отдела ГУВД Мосгорисполкома. Иностранные самолеты, прибывшие для оказания помощи, практически не подвергались таможенному осмотру. Результат: можно запросто приобрести «Узи» в Москве. Помните, бородатый друг чечена хвастался. Не соврал».
      В окнах морячки зажегся свет. «Может быть, она здесь давно уже и не живет, — сказал, вздохнув, Индиана. — Окно комнаты моего приятеля Дмитрия выходило на глухую стену соседнего дома. Я некоторое время жил у Дмитрия, не мог найти себе квартиру. И сюда тоже, Саша, приходила ко мне юная чужая жена… Пойдемте отсюда».
      И они пошли дальше по Садовому кольцу.
 
      Сретенка мало изменилась. На месте находился магазин «Лесная быль», в витринах его стояли банки. Индиана поинтересовался, продают ли зайцев или оленей. Смирнов сказал, что дичь есть, почему бы ей не быть, что стоит она, конечно, очень дорого, но любое мясо в любом случае дорого. А в основном магазин торгует, разумеется, консервированными клюквами всякими. Поведав о клюквах, Смирнов остановился. «Может, выпьем, Индиана Иваныч, а то скучно что-то и сыро?»
      «Смотрите, Саша, сопьетесь здесь, — заметил Индиана, но выпить согласился. — Немного». Однако они попали в «Рабочую одежду» безалкогольные. Не нашли алкоголя. Внутренности «Рабочей одежды» были безлюдны. Висели разные, очень даже, по мнению Индианы, оригинальные и крепкие, удивительные в своих конструкциях одежды: рубашки, куртки, брюки, ватники и головные уборы, а советский народ их игнорировал. Индиана нашел себе черный ватник. Назывался он «Куртка на ватине», стоил 17 рублей 10 копеек и был выпущен, свеженький, в декабре Псковским управлением местной промышленности, Великолукским ГПК, в городе Новосокольники. Индиана, повесив бушлат на рога из дерева, одел куртку «на ватине». И сразу стал выглядеть как монгол, бродящий возле китайской стены. Смирнов сказал, что куртка великолепна. Но что он советует Индиане взять ватник размером побольше. Старик с повязкой на рукаве, подозрительно косившийся на них, строго проследил, чтобы они повесили ватник к другим ватникам и только после этого позволил им взять ватник большего размера. Индиана заплатил деньги в кассу, и русская девушка с недовольным лицом завернула покупку Индианы в скрежещую как железо бумагу, стянула ее бечевкой. Недовольное лицо, решил Индиана, у девушки оттого, что она работает в таком, по ее мнению, неинтересном, непередовом магазине. Может быть, ей даже стыдно. Смирнов в это время мял нечто похожее на брезентовую хаки-куртку геолога. «Купить, что ли, Индиана Иваныч? Клевая куртка…» Смирнов надел куртку и прошелся перед Индианой. Тот одобрил выбор. Смирнов куртку купил.
      «Я, Саша, не понимаю снобистского презрения советского человека к отечественным изделиям. Ему хочется нацепить на себя западный полиэстер, тогда как в СССР отличные хлопок и шерсть. В Париже народ будет завистливо облизываться на мое экзотическое одеяние. Пару лет назад Пьер Карден, если не ошибаюсь, выпустил партию таких, наверняка содранных с советских, стеганых ватников. Их моментально размели. Очень оригинально…»
      Смирнов недоверчиво внимал Индиане. Они шагали по Сретенке.
 
      В массивном доме культуры в темных холодных залах с лепными потолками и темными картинами на стенах сидели в каждом по нескольку типов в пальто и шептались. Может быть, так же сидели типы в пальто в византийских церквях перед падением Константинополя. Кто они? Не то участники самодеятельности, не то бродяги, укрывающиеся от сырости. В циклопического размера туалете была грубо выломана глубокая яма, и в яме стояла грязная вода.
      Преодолев особенно темный и высокий зал, Смирнов открыл невидную дверку, совсем хлипкую, и они попали во вполне человеческого размера комнаты, увешанные картинами. Они еще были в дверях, а рассерженная девушка-блондинка, пальто наброшено на плечи, со стола хрипит транзистор, оповестила их: «Андрей Димитриевич Сахаров, ребята, умер. Замучили они его. Сердце».
      Смирнов бесстрастно сказал: «Надо же. Во время самого съезда». Индиана, у него были свои взгляды на Сахарова, промолчал. О покойном ничего кроме. Однако он почувствовал, что целая эпоха кончилась. Остановилась. Перешла в другую эпоху. Началась вовсе иная глава Истории. Он не удивился, знал, что так должно было случиться.
      На столе у девушки, перекрывая хрип транзистора, закипел на электроплитке чайник. «Чаю хотите?»
      «Нет уж, мы чего покрепче, — сказал, выходя из картин, Батман, опять хулиганом, в шапке и свитере. — Приветствую вас, Индиана Иваныч, спасибо, что соизволили».
      «Это… конечно, Зверев, — Индиана прошелся у картин. — А это кто же?.. Это же Игорь Ворошилов! И я эту вещь знаю. Он при мне эту вещь писал, при мне, в моем присутствии! Ворошилова как жалко, не дожил парень. Сколько такая картина тянет?» Батман пробормотал цифру тысяч, извинившись, что личный мертвый друг художник Индианы тянет меньше мертвого просто знакомого Индианы, Зверева. «А он трояки, бывало, сшибал. За три рубля такого размера картину маслом отдавал». Индиана вспомнил, как однажды отправлял Ворошилова к родителям в Алапаевск. Как Индиана сшил ему брюки из вельвета, и вдвоем они купили в ЦУМе куртку, туфли и носки, дабы блудный сын приехал к родителям приличным. Индиана заставил Ворошилова вымыться в тазу горячей водой. Жил тогда Индиана в Казарменном переулке, снимал комнату в деревянном доме, беден был очень. Индиана прошелся вдоль стен, густо увешанных картинами. Вернулся к Батману и Смирнову. «Страшно! Я с ними жил, пил, скандалил… И вот они умерли».