Я работал с 1995 года над тремя книгами. Над сверхоткровенной "Анатомией любви" о моей интимной жизни, над "Евангелием от войны" — размышления о феномене войны, перемешанные с моими военными воспоминаниями, и отбирал статьи для книги "Лимонка в…" Работа продвигалась, папки с рукописями толстели, однако меня не оставляло чувство неудовлетворенности. Моя интимная жизнь, изолированная от моей тоже чувственной политической и военной жизни, от партии и газеты, лишилась в "Анатомии любви" как бы многих измерений. А военная, без эротических снов и плоти реальных женщин, также мелела. Вначале робко, а позднее со все большей уверенностью я начал понимать, что для того, чтобы создать Полную книгу, мне нужно смешать все три воедино. Что я и сделал в конце концов. Позднее книга сама собой назвалась "Анатомия Героя".

      Весной 1974-го (за полгода до отбытия за границу) я написал текст "Мы — национальный герой". Помню, что неожиданно родившийся текст этот мне самому показался нашептанной мне свыше программой моей жизни на ближайшие годы. Идеализированной программой, конфетным вариантом Американской мечты, переделанной в Русскую мечту идиота Ваньки, но грандиозной поп-программой. Московские авангардисты (я впервые прочел произведение в мастерской Ильи Кабакова), впрочем, быстрее успокоили меня, заклеймив мой текст как «концептуальный» и тем самым лишив его мистического измерения.
      Жизнь жестоко и молниеносно сломала мою конфетно-кремовую конструкцию, в ней Елена и Лимонов уже за то только, что они Елена и Лимонов, становились персонажами и героями мира. (Однако там оказалось немало провидческих сцен: мансарда под крышей в Париже, фраза "несколько тысяч человек хотели бы избрать Лимонова своим представителем в Верховный Совет, но они крайне неорганизованные и робкие граждане", предвосхищающая 1993 и 1995 годы, когда мою кандидатуру эти граждане выставляли в Госдуму). На место шоколадной с мороженым, бело-розовой, политой кремом и засыпанной сахарной пудрой сказке-мечте пришла страшная реальность боли и отчаяния и разрыва связей. (Отчасти атмосфера этого ужаса уловлена в романе "Это я, Эдичка", на самом деле было страшнее).
      В 1977-м я написал еще более неожиданную книгу "Дневник Неудачника". Часть ее, выяснилось позднее, тоже написана в жанре предсказания-программы. Но это другая программа, программа высокого героизма, рожденного из боли и отчаяния и космической тоски.
      И вот через двадцать лет я обнаружил, что все эти годы мистически осуществлял, жил обе программы. И конфетно-розовую, и глубинно-мрачную.
      И я-таки выполнил их. Предсказанные мною в "Мы — национальный герой" состоялись публикации в "Роллинг Стоунз" и в «Плейбое», и не единожды. Если я не встретился именно с Папой Римским, то меня принимали и мне пожимали руку и дружили со мной министры и президенты. (Председатель Французского Национального Собрания Жак Шабан-Дельмас, премьер-министр Франции Лоран Фабюс, президенты Милошевич и Караджич, не говоря уже об элите русской оппозиции от Зюганова до Жириновского). Встретил я и познакомился с Сальвадором Дали, без натуги, случайно, как было предначертано в "Мы — национальный герой". Книги мои вышли на двадцати наверное языках народов мира (в одной только Франции опубликовано 17). И если я сейчас выйду на Арбат вместе с Папой Римским (вот он виден из окна, — Арбат), если выйду незамаскированный, то сотни людей узнают меня, а не Папу Римского, и появление мое может привести к общественным беспорядкам, как это случилось в декабре 1994-го в Минске. (Там Белорусский Народный Фронт разгромил клуб, где я должен был выступать). "С кем это там наш Эдька стоит?" — сказано в "Мы — национальный Герой".
      С 1991 года стали осуществляться и предсказания "Дневника Неудачника", та часть их, что направлена в прошлое и в будущее. Настолько близки мои попадания, выпущенные из 1977 года, что временами мне неприятно перечитывать эту книгу. "Мы расстреляли сестер… горные кусты… усатый Божимир… суровая горная страна… трое моих друзей хорватов". В действительности моими боевыми друзьями были в 1991-м, 1992-м, 1993-м и остались сербы, я воевал на их стороне, но это всего лишь ошибка коррекции, смещение божественной шкалы на волосок. В любом случае, чего ради я в 1977-м в Нью-Йорке о расстрелах в Хорватии писал? Почему писал о "штурме ботанического сада, когда пули сбивали ветки веерной пальмы… ветер пах гарью и цветами… наши раны гнили, как бананы"? Я увидел все это в 1992-м в Абхазии. В "Дневнике Неудачника" штурм ботанического сада помещен в 1933 год, в прошлое. Но это опять всего лишь смещение божественной шкалы на волосок, допустимая поправка. Предсказания, предвидения, озарения щедро рассыпаны в "Дневнике Неудачника". Многие осуществились, но не все. Я знаю, что вышел на последнюю финишную прямую жизни. Осталось выполнить несколько предсказаний программы: "…выстрелить в выпуклый, дряблый живот президента" или"…перед покушением на жизнь премьер-министра" посетить японский ресторан, где"…горячие салфетки, подогретое сакэ…"
      В том, что я ЗНАЮ свою судьбу, нет сомнений. Это уже чудо. А в том, что мне подставляют и другие судьбы, — страшное демонское искушение. Я должен СВОЮ судьбу продолжить и завершить. Потому я корчусь, как на сковородке, отказываясь от страстной, мрачной, не моей смерти.
      Мне уготовлена смерть героя, а не случайной жертвы или обманувшегося любовника…

* * *

      "Каждая мифология имеет свою версию темы "Герой и его дорога испытаний", в ней молодой человек получает «зов». Он путешествует в отдаленную страну, где некий Великан или Монстр угрожают уничтожить население. В сверхчеловеческой битве он побеждает Силу Тьмы, доказывает свою мужественность и получает награду: жену, сокровище, землю, славу.
      Всем этим он наслаждается до позднего среднего возраста, когда вновь сгущаются темные облака. Опять беспокойство овладевает им. Опять он снимается с места, чтобы как Беовулф (герой английского эпоса) умереть в битве, или как слепой Терезиас, пророчествовавший для Одиссея, отправиться с некой таинственной целью и исчезнуть.
      «Катарсис» — греческое для «чистить» или «очищать». Одна противоречивая этимология выводит происхождение этого слова от греческого же «катейро» — освободить землю от монстров.
      Миф предлагает, акция располагает. Цикл героя представляет неизменяющуюся парадигму «идеального» поведения для человеческого самца (можно, конечно, выработать свою парадигму для героини).
      Каждая секция мифа, как звено в поведенческой цепи, будет относиться к одному из классических возрастов мужчины. Каждый возраст открывается новым свежим барьером, дабы перебраться через, или тяжким испытанием, чтобы вынести. Статус Героя вырастает в пропорции к тому, как много из этого атакующего курса он совершит, или увиден совершающим.
      Большинство из нас, не будучи героями, слоняемся без дела через жизнь, не вовремя наносим наши удары и потому кончаем в различных эмоциональных бедах. Герой поступает по-иному. Герой, и потому мы приветствуем его как героя, принимает каждое испытание, как только оно приходит и расправляется с ними пункт за пунктом. Я однажды совершил эксперимент наложения карьеры современного героя Че Гевары на структуру эпоса о Беовулфе. Результат был таков: с очень небольшими натяжками здесь и там оба героя видимы исполняющими тот же самый набор подвигов в той же последовательности: отъезд, путешествие через море; уничтожение Монстра (Грендель-Батиста), уничтожение матери Монстра ("Водяной мешок", залив Свиней). Оба героя получают их награду: жену, славу, сокровища (в случае Гевары — кубинскую жену и директорство Национальным банком Кубы). Оба кончают жизнь, погибнув в отдаленной стране: Беовулф, убитый Чешуйчатым Червем, Гевара — диктатором Боливии.
      Как человек Гевара, при всем его шарме, поражает как безжалостный и неприятный персонаж. Как Герой он никогда не сделал ложного шага, и мир выбрал видеть его Героем.
      Говорят, в минуты кризисов Герои слышат "ангельские голоса", сообщающие им, что делать дальше. Вся «Одиссея» есть великолепная война перетягивания между Афиной, шепчущей Одиссею в ухо: "Да, ты сделаешь это!", и Посейдоном, грохочущим: "Нет, ты не смеешь!" И если мы поставим слово «инстинкт» вместо "ангельский голос", мы подойдем близко ко взгляду психологически мыслящих мифографов: мифы есть фрагменты душевной жизни Раннего Человека.
      Цикл Героя, везде, где мы его находим, есть история «годности» в дарвинском смысле, калька для генетического «успеха». Беовулф уходит… Иван уходит. Джек уходит, молодой абориген в «Вокабаут» ("Странствия" — австралийский фильм) уходит… даже антикварный Дон-Кихот уходит. И эти Wanderjahre, и битвы со зверем есть рассказческая версия табу на инцест, вначале мужчина должен показать свою «годность» и только тогда должен "сочетаться браком".
      На практике едва ли важно, есть ли мифы закодированные мессиджи инстинкта в центральной нервной системе или наставления инструкций, протянутых нам из Года Первого.

* * *

      Выше приведенный отрывок из книги английского писателя Бруса Чатвина "Песенные линии" я обнаружил в 1986 году в американском журнале «Апертюр». Случайное столкновение с этим текстом вызвало во мне крайнее возбуждение, множество мыслей, и сегодня я так же неравнодушен к нему, как и тогда. Дело в том, что я считал себя героем с возраста, когда обрел сознание, а тут вот получил на руки теоретическое подтверждение, объяснение, почему я герой.
      Мой "атакующий курс" начался давным-давно, родные пенаты я покинул навсегда еще в 1964-м ("Иван-Эдуард уходит"), а первый «зов» был в Москву, куда я сбежал из Харькова в 1967 году, и взял это препятствие. "Статус Героя возрастает в пропорции к тому, чем большую часть этого атакующего курса он совершит". В 1974 году мною был совершен решающий «отъезд»: из России, в феврале 1975 года, я пересек Атлантический океан и вступил в единоборство с Монстром Америки. ("Отъезд, путешествие через море, уничтожение Монстра", если наложить мою судьбу на структуру эпоса о Беовулфе и судьбу Че Гевары). Монстра я не уничтожил, однако написал две книги, и по сей день продолжающие наносить ему раны: "Это я, Эдичка", "Дневник Неудачника". В 1980 году я опять пересек океан в обратном направлении, во Францию. Этот этап курса может называться "Уничтожение матери Монстра". Вспомним, что в Иране Америку называют "Большой Сатана", а Францию "Малый Сатана", плюс европейская Франция — одна из матерей Соединенных Штатов в прямом смысле. Во Франции я одержал множество побед: опубликовал десяток книг, журнал «Элль» назвал меня в 1986 году одним из лучших деятелей культуры года, в 1987 я победил французское правительство, вопреки их желанию, со скандалом и славой получил французское гражданство, в январе 1987 воссоединился с Наташей Медведевой после полутора лет раздельной жизни. Т. е. если наложить на классический эпос и судьбу Че, получил награду: французское гражданство, жену, славу.
      Так я прожил в "поздний средний возраст", однако в самом конце восьмидесятых беспокойство вновь овладевает мною. Беспокойные ветры с востока, с родной Итаки, обжигают мою душу и воображение и Афина или Дьявол шепчут мне в ухо: "Там великолепные возможности для героя. Ты же можешь!"
      В 1991-м я на фронте сербско-хорватской войны в Западной Славонии. Я в до корней разрушенном Вуковаре. Многие сотни трупов, вонь, мертвечина, человеческое мясо в различных стадиях разложения. Я мог быть застрелен на каждом из сотен блок-постов многонациональных деревень, смерть выпустил бы из дула автомата венгерский или румынский, хорватский, сербский парень со скрюченными от холода пальцами, но судьба оберегала меня для новых испытаний. Февраль 1992-го: Москва, многотысячные демонстрации. 17 марта впервые выступаю перед 500-тысячной массой патриотов на Манежной площади… Морозные, солнечные, чудовищные дни народной тревоги. Знакомство с вождями: с Жириновским, Анпиловым, Зюгановым, Алкснисом… рев толпы, битвы, репортажи из Боснии, Приднестровья, Абхазии — все это есть в моей книге "Убийство Часового".
      Потом весной 93-го была война в Книнской Крайине. Я вновь и вновь доказываю свою «Годность», потому что мне предстоит сочетаться браком с Россией?

      Я не профессиональный солдат и не выдаю себя за такового. Однако душа у меня несомненно солдатская. И запах казармы пьянит меня, как отвергнутого любовника духи любимой женщины. Может быть потому, что вырос я в семье офицера, и первые шесть лет моей жизни жили мы в сменяющихся гарнизонах, «при» штабах и военных городках. И вдыхал я ребенком запах сапог, портянок и оружия?

* * *

ПСЫ ВОЙНЫ

       "Война есть абсолютное зло, следовательно, мир есть абсолютное добро" — гласит общепринятая мораль. Средства информации и на Западе и в России охотно демонстрируют жертв войны: трупы, раненых, беженцев, женщин, стариков, детей. Перепуганные, несчастные, плачущие — жертвы действуют угнетающе на общественное мнение. Жертв киноснимают, фотографируют, интервьюируют в изобилии. Куда реже интервьюируют тех, кто делает войну: солдат, вооруженных мужчин, молодых и не очень молодых. И если интервьюируют, то также в ролях жертв. Никогда солдату не ставят неприличный прямой вопрос: "Делать войну — есть удовольствие для тебя?"
      Свидетель и участник пяти войн (в Славонии, в Приднестровье, в Боснии, в Абхазии и в Книнской Крайине), я хочу, меня жжет желание заявить: определенное количество солдат, возможно большинство, делают войну с удовольствием. И именно это неприличное удовольствие есть причина того, что войны длятся. Не единственная, но немаловажная причина. Ибо если бы война была исключительно ужасом, от которого ВСЕ страдают, то зачем жить в этом ужасе? Необходимо добавить, что современные войны, межэтнические или гражданские, есть вынужденно лимитированные войны (например, авиация не участвует, суперсовременное вооружение не применяется), и как таковые, они архаичны и более выносимы, чем Великие Бойни: 1-я и 2-я мировые.
      Общество плохо понимает солдата и в России и на Западе. Тому есть множество причин. Уже через несколько лет после 1945 г. солдат скатился с пьедестала, почти полвека до наших дней солдат просуществовал персонажем и неприятным обществу, и презираемым. Потому что Армия потеряла свои наиболее важные функции в обществе. Первая — функция давателя и удержателя власти. В демократии власть приобретается и поддерживается не вооруженной силой, но есть результат всеобщих выборов, в сущности результат взаимного шантажа между избирателями и избираемыми. (В советском обществе власть также не приобреталась вооруженным путем, но, однажды захваченная, наследовалась партией). Вторая функция, потерянная Армией, — защитника населения. С изобретением ядерного оружия небольшая группка профессионалов-техников ответственна за поддержание АТОМНОГО МИРА. Имея военные звания, эти люди фактически экс-терминаторы, не солдаты. Не имея для Армии ежедневного употребления (используя ее для небольших экспедиций во вне «цивилизации»: во Вьетнаме, в Афганистане…), и власть, и население равно опасались Армии, этой наиболее мужественной институции общества. И презирали ее. Солдаты не были популярны. Тому лучшее свидетельство то, что молодые люди призывного возраста и в Москве, и в Париже равно предпочитали и предпочитают избежать Армии.
      Подавленный и не поощряемый, инстинкт воина тем не менее всегда существует (и будет существовать, ибо агрессивность — фундаментальный инстинкт человека) и проявляет себя тотчас же, если образуется благоприятный климат. Этот инстинкт сегодня проявляет себя в бывшей Югославии и на территории бывшего СССР. На всех «моих» войнах я убедился, что, поставленные перед личным выбором — мир или война, — значительное количество мужчин предпочитают жизнь солдата существованию беженца, безработного, рабочего или пенсионера. Именно поэтому добровольческие армии возникают мгновенно, там, где политическая власть падает: на Кавказе, в Таджикистане, в Молдавии, повсюду в Югославии. Мужчины берут в руки оружие и вооружаются какой-нибудь несложной идеологией, чтобы оправдать факт взятия в руки оружия. Сегодня идеология — различные национализмы, точнее, этноцентризмы. Инстинкт воина предшествует идеологии или идеология предшествует взятию оружия? Я цинично придерживаюсь мнения, что инстинкт воина, солдата предшествует идеологии.
      ВОЙНА — ГРЯЗНАЯ РАБОТА. Солдат — вынужденно крестьянин, так как должен, дабы обезопасить себя, вгрызаться в землю, работать с землей. В Вуковаре, в ноябре 1991-го, под постоянный глухой бит взрываемых мин, ревели мощные панцирные военные бульдозеры и группы солдат атаковали руины или грелись у костров. Руки сбитые и опухшие, в мозолях и ссадинах, темная кайма под ногтями… Война приятнее весной. Март 1993 г. в Далмации: добровольцы Республики Сербская Крайина копают землю, устанавливая в ямы белые пластиковые дома, брошенные войсками ООН. Тонкий запах первых цветков орешника и земли, согретой солнцем. Вижу нескольких розовых червей, изгибающихся в земле. Руки солдат тронуты землей. В разгар лета война даже красива. В июле 1992-го казаки в Приднестровье копают траншеи на кромке фруктового сада. Гудят пчелы.
      ВОЙНА — ВОНЯЕТ. Воняют казармы, носки солдат, их обувь и их униформы. Так как солдат не может принимать душ дважды в день, как это делают непахнущие, стерильные жители европейских столиц. Ингредиенты духов войны: запах остывших сожженных домов, запах трупов, запах мочи… Ноябрь 1991 г. возле Вуковара. От оцепленного проволокой "Центра опознания трупов", едва я открываю дверцу нашей БГ-167-170, мои ноздри заполняет сладкий, сальный запах трупов. Несмотря на крепкую минусовую температуру и намеренно сжигаемую в кострах солярку, запах трупов побеждает.
      ВОЙНА — НЕРВНАЯ РАБОТА. Доктор Зоран Станкович и его ассистент, на руках обоих медицинские белые перчатки, переворачивают гнилой труп старухи, дабы я мог его лучше рассмотреть. Труп ужасен: гнилой и одновременно обожженный, пальцы руки сожжены до кости. Труп имеет номер: 1-431… Трупы, все ярко окрашенные и неприличные, всегда неприличные. Сексуальные органы мужчин, как жалкие разорвавшиеся оболочки воздушных шаров, прилипли в паху.
      ВОЙНА — ЗАНЯТИЕ СТРАШНОЕ, ПОХАБНОЕ, СТЫДНОЕ. За два часа в "Центре опознания трупов" можно больше понять о человеке, чем за десятилетия мирной жизни… Солдаты в парамедицинских зеленых халатах поверх форменных хаки-бушлатов сгружают с прицепа трактора мешки с останками. Рослый лысый доктор в ярко-оранжевом комбинезоне словно космонавт, содрав с рук перчатки, моет руки под ледяной струёй из грузовика-цистерны. Группа солдат, покончив с трупами, движется к бараку-офису согреться у железной печки… и хохочут вдруг чему-то солдаты! И это нормально. Война — безумна. На войне человек немедленно становится безумным. Огромная масса нормально безумных мужчин в холоде, в грязи, среди трупов, залпов, развалин в огне, сталкивается с враждебной массой мужчин. Одна толпа безумцев противостоит другой толпе…
      ВОЙНА — ПРАЗДНИЧНА. Празднична, как атмосфера гигантского спортивного мероприятия на открытом воздухе, на случайном, часто не подходящем пейзаже. Мужики-солдаты улыбаются друг другу, шутят, хохочут, крепко ругаются матом, если ситуация трудная. Но нет этой молчаливой грусти, которая заполнила большие города Европы, России, Америки. Общая для всех смерть делает солдат братьями. На всех «моих» войнах без исключения общество солдат принимало меня как брата, близко и сразу, что невозможно в мирной жизни. Так как одетый в их форму я делил с ними смерть. Пули, а тем более мины врага, не могут, да и не хотят отличить писателя Лимонова от солдат. Солдаты хохочут, ругаются, чтобы спугнуть страх? Чтобы спрятать страх? Не так важно. ВОЙНА ДАЖЕ СМЕШНА порой. Июльское воскресенье 1992 г. в Приднестровье, недалеко от Дубоссар, по дороге на Кошницу. Покой и тишина. Несколько казаков даже спят полуодетые на одеялах под вишнями. В то время как на соседней позиции — стреляют с обеих сторон. Спрашиваю у командира, есаула Колонтаева: "Почему?" — "Два румына (так называют солдат кишиневской Республики Молдова в Приднестровье) приходили к нам через фронт прошлой ночью. Принесли четыре канистры вина. Просили не стрелять сегодня. Они там празднуют свадьбу. Потому и тихо".
      В Крайине, на передовом посту вблизи Лишанэ-Тинськэ (март 1993 г.), где только 150–200 метров разделяют враждующие армии хорватов и сербов. В течение десятка минут я слышал, как невидимый солдат хорват страшным матом ругал сербов ("Эй, четник, я е… твою мать!), пока старый солдат серб вдруг не сказал, очень серьезно и спокойно: "Это нехорошо, ругать матом родителей". Внезапная тишина.
      ВОЙНА КУДА БОЛЕЕ СВОБОДНА, ЧЕМ МИР. Свободный воздух войны есть мощная притягательная сила для мужиков. У солдата множество свободного времени. Будучи человеком "свободной профессии", легко могу себе представить, что эта свобода должна чувствоваться еще более глубоко солдатами: бывшими крестьянами, рабочими, служащими. Могу выразиться еще яснее: всегда есть люди, предпочитающие делать войну, нежели монотонно и скучно работать. И война дает возможность каждому чувствовать себя могущественным. Вооруженный пистолетом и «Калашниковым», окруженный вооруженными друзьями, я лично чувствую себя на фронтах в тысячу раз более сильным и, как следствие, более свободным, чем в Париже или в Москве. Моя могущественность меня освобождает. Смерть возможна, она всегда где-то у плеча как тень, но на фронте я куда лучше защищен от смерти, чем в Париже или в Москве. На войне я хозяин моей собственной жизни, и это я ответственен за мою безопасность, а не какая-то полиция или милиция. Признаюсь, что я твердо решил обратить мой пистолет против себя, если окажусь в ситуации, когда пленение неминуемо. (Не желаю подвергаться пыткам и унижениям). Я принял это решение хладнокровно, практично и без страха. Мой пистолет небольшого калибра 7.65 типа браунинг (полученный в подарок от командования сербских добровольцев округа Вогощча, осаждавших Сараево), бесполезный на линии фронта, сообщает мне стабильность. Страхует меня. Я рассуждаю нелогично, вопреки здравому смыслу? Но война нелогична по своей сути. Вопиюще ясно (мне — ясно), что люди желают не только комфорта, безопасности, ищут не только спокойных удовольствий в жизни, но многие хотят также (по меньшей мере на короткие периоды времени) неспокойных удовольствий — борьбы и жертвенности. Желают знамен, коллективных шествий, военных маршей и песен… и веса оружия на плече. Когда я сдаю, уезжая с фронта, свой автомат, я как бы сдаю часть мужественности.
      ОРУЖИЕ ОБОЖЕСТВЛЯЕМО НА ВОЙНЕ. Солдаты хвалятся своими «кобрами», "кольтами", «скорпионами», как в мирной жизни богачи хвалятся «роллс-ройсами» или «феррари», или «мустангами». "Хеклер" — автомат (с глушителем) Желко Разнатовича Аркана — такая же знаменитость, как и его владелец, и известен во всей Югославии, включая Хорватию.
      СОЛДАТЫ — ТЩЕСЛАВНЫ. Большие солдаты — звезды, известные всему миру. Еще в ноябре 1991 г. судьба войны познакомила меня с легендарным и красочным солдатом, владельцем «хеклера», с Арканом. Бизнесмен с темным прошлым, связанный с футбольным клубом "Червена Звезда", Аркан, по всей вероятности, до войны имел проблемы с законом. (Мне он говорил, что "вырос на асфальте". Сербские «демократы», враждебные Аркану, утверждают, что он разыскивался Интерполом, так как якобы убил одного или двух человек за границами Югославии). Сегодня — он самый уважаемый командир в Сербии, лидер наиболее дисциплинированных и профессиональных отрядов "Сербской Добровольческой Гвардии", или «Тигров» (так как маскот гвардии — тигр). Аркан избран был депутатом парламента Сербии от региона Косово. Мистер Иглбергер назвал Аркана "военным преступником". Сербский народ — другого мнения, и потому множество мальчиков, родившихся в сербских семьях за последние пару лет, названы именем АРКАН.
      Прибыв в Белград в конце февраля, я позвонил ему в штаб гвардии, в Ердут. Он пригласил меня пообедать с ним и его офицерами в кантине. Встречаемся как старые друзья, обнимаемся. (Те, кого встретил на войне, становятся друзьями. В ноябре 1991 г. в Славонии шли жестокие бои, и Аркан был ранен). Две красивые девушки-солдатки обслуживают нас за обедом.
      Аркан заботится о своих солдатах. Его гвардия — профессионалы. Солдат получает 100 немецких марок в месяц, офицер — 1000. Недавно Аркан купил дюжину квартир для своих инвалидов. "Где ты берешь деньги?" — спрашиваю я его. Он владелец бензоколонки и двух банков… Даже с нами, друзьями (я и два министра правительства Крайины), Аркан при оружии. Его «кобра-магнум» ("кобру-магнум" я видел позднее на президенте Крайины Хаджиче) при нем и «хеклер» на подоконнике, на расстоянии вытянутой руки. Я знаю, что конфликт борьбы за власть противопоставил Аркана и министра внутренних дел Крайины Милана Мартича. Экс-полицейский Мартич испытывает классовую ненависть к экс-криминалу Желко Разнатовичу? Аркан всем обязан войне. Война дала ему возможность стать профессиональным военным и национальным героем. Национальный герой, он, однако, сохранил некоторые привычки своей прошлой жизни гангстера, что придает ему необходимый нац. герою шарм. Бывая в Белграде, Аркан останавливается в отеле «Мажестик». Шикарный (изумрудный кафель ванных комнат), отель этот может служить для съемок любого экзотического фильма с Хемфри Богартом, Лорен Бокал или Одри Хепберн. В ресторане плачет фонтан, пьяно играет начиная с полудня, гигантские букеты цветов повсюду, и четыре официанта в смокингах обслуживают каждый стол. Владелец «Мажестика» — двухметрового роста веселый животастый человек в ярких пиджаках, друг Аркана.
      ШТАБ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ (района Бенковац). Полковник Танга, несколько офицеров и я пьем кофе. Апрель 1993 г. Полковник Танга был профессором Военной академии в Белграде. Среди его учеников — ангольский генерал Шейте Нето. Среди его сегодняшних врагов — целая толпа вчерашних друзей. Командир 113-й хорватской бригады Иван Бачич, например. "Видите ли, я принадлежу к единственному поколению сербских военных, которое дожило до пенсионного возраста, так и не поучаствовав в войне, — говорит улыбаясь полковник Танга. — Это так я думал совсем недавно. Война состоялась в первый же месяц после моего ухода на пенсию… Судьба сербов — воевать и умирать". Все это говорится без грусти, с улыбочкой самурая…
      Как будто для подтверждения его слов в штабе внезапно появляется капитан Драган. Каска, лицо раскрашено, физиономия настоящего Рэмбо — капитан прибыл прямо из боя (кровавого, как мы потом узнали) за высоту Ражовльева Глава. Он все еще очень возбужден боем. Он разговаривает возбужденно, жадно курит, отбивает как бы ритм боя зажигалкой по столу. Снимает каску. Под каской его голова обвязана хаки-платком. Его руки выпачканы землей и машинным маслом, ногти сломаны, словно руки тракториста какого-нибудь или механика. Руки солдата и есть руки крестьянина-механика… Капитан говорит о проблемах армии Крайины. Наиболее серьезная, по его мнению, есть проблема нехватки младших офицеров на уровне командиров взводов и отделений. Профессиональный солдат, капитан Драган прибыл ниоткуда (якобы из Австралии) в самом начале "первой войны", как здесь называют сербское восстание против хорватов в 1991 г., для того чтобы научить сербов Крайины воевать. С тех пор он сделался живой легендой. Спрашиваю его по-английски, австралиец ли он? "У меня множество паспортов", — говорит он и таинственно улыбается. Много раз интервьюированный медиями мира (даже американское шоу "60 минут" интервьюировало его недавно), капитан остается тем не менее загадкой. Я слышал даже, что он серб еврейского происхождения. В одном нет сомнения: он высокопрофессиональный солдат… Через несколько дней я посетил его центр «Альфа». В центре желающие солдаты могут повысить свою профессиональную квалификацию в любых областях военного искусства. Преподается: камуфляж, борьба с танками и самолетами, конструкция убежищ и дзотов, закладка минных полей, правила атаки и боя в различных условиях… Центр «Альфа» наполнен сотнями юношей и десятками девушек. Сталлоне играл Рэмбо, в то время как Драган живет Рэмбо. Американцы воображают судьбы, которые другие живут?
      СУДЬБА СОЛДАТА. Я познакомился со многими солдатами за последние пару лет. Некоторые из них уже мертвы. Подполковник Костенко был арестован и убит своими, в Приднестровье. О нем говорят плохое, но он был храбрый солдат, настоящий пес войны. Служил командиром десантной части в Афганистане. Брал Паншир. Был там два раза ранен, много раз награжден. В отставку его отправили в сорок лет. Однако его гражданская жизнь в Приднестровье продлилась всего два года. Мне привелось узнать его близко, я спал на столе в его крошечном кабинете в разрушенных войной Бендерах, разорванных надвое линией фронта Бендерах…
      Мир твоему обгорелому телу, солдат… национальные революции, рождение государств и войны, этим рождениям сопутствующие, делаются пассионарными героями, трагическими фигурами. Анархист, индивидуалист, часто даже преступник, такой герой-солдат вскоре начинает мешать обществу, которому он же и помог родиться. Тогда героев-солдат убирают, дабы освободить место для министров и бюрократов. Вот почему подполковник Костенко был убит, и министр внутренних дел Мартич ищет убрать Аркана…
      Когда военные действия затухают, солдату становится скучно, и он переключает свое внимание на банальные вещи, но важные в контексте его жизни. Прежде всего солдат ищет возможно лучшей пищи. В казарме суп обыкновенно куда хуже, чем на позициях. По причине того, что в казарме кормятся сотни людей. На позициях бывают отличные повара. Так в Смильчиче (в Крайине) работает повар, получивший второе место на Всеюгославском конкурсе поваров до войны. Он накормил нас отличным супом с ветчиной и фасолью… Сытый, солдат ищет, если есть возможность, стакан вина. Девушки стоят в солдатском списке после еды и алкоголя.
      Для того чтобы убедиться в том, что наши солдаты не очень отличаются от их солдат, я посетил как-то в свободное время оставленный французским батальоном ООН лагерь в Карин, в устье реки Каришница. До войны на этом месте был автокемпинг. Я обнаружил на красивой земле слаборазвитой страны мусорную свалку сверхразвитой страны. Пустые бутылки из-под «Бордо» и других французских вин, банки из под «Кока-колы» и «Фанты»… и неожиданно огромное количество разбухших от дождей дешевых книжонок карманного формата.