Три дня бригады воинов работали впереди, пробивая проход через ущелье в скалах, расчищая но мере сил снег. На четвертый день великие армии юга упаковали свое снаряжение и последовали за ними. Я уже видела мельком то, к чему мы шли через ущелье, которое выходило в долину. Длинная впадина белизны, вдали замерзшее озеро, заплаты вечно-зеленых деревьев с покрытыми листвой вершинами и голыми ветвями, стоящих словно черные птицы на одной ножке. А вдали — безошибочный силуэт города, накрененные стены, защитное возвышение платформы, естественное или иное, окруженное лесами.

В ночь третьего дня Вазкор и его капитаны сидели в черном шатре и обсуждали путь через горы и поход к тем стенам. Город назывался Ораш — первая рыба улова. Я тоже просидела все это собрание. Никто не отрицал моего права занимать тут место. Вазкор вообще со мной не разговаривал, и я тоже не разговаривала с ним, только слушала. Похоже, тут почти напрочь отсутствовал какой-то план, только агрессивная настойчивость, решимость и жадность.

Хотя проезд через скалы оказался короче, чем предвидели, его нельзя было назвать легким. С вершин обрушивались снега, сорванные с мест эхом от тысяч марширующих ног, копыт, катящихся колес фургонов. Переход этот занял три дня, и в первый из них погибло десять человек. Ночью лагерные костры бросали кровавые кляксы на ледяные стены, высившиеся над станом. На третий день голова армии появилась на скальных карнизах внизу, а следом потащились и остальные. Последние крутые мили до низа долины мы преодолели по остаткам старой дороги. По долине проходило много дорог. Они, казалось, появлялись из ниоткуда и снова исчезали в земле после мили другой пути, словно следы огромных первозданных слизней.

В той части долины возникало странное ощущение. Безмолвие. Пустыня тоже безмолвствовала, но по-другому. Там свистел сухой ветер, а иной раз пролетали птицы. Было легко представить себе, что какая-то жизнь могла существовать, прячась теперь от снега. Но в долине, похоже, на дуло никаких ветров — горы, казалось, замуровали ее, словно чашу, а низкое белое небо служило крышкой. Даже деревья в долине выглядели нереальными: прямые твердые стволы, почерневшая листва. Воины рубили их, пополняя запасы дров, и скрежещущий визг каждого, когда оно падало, пронзал мне уши и доходил до самого живота. А впереди — окруженный лесной гирляндой город Ораш. Ораш казался спящим или же покинутым. Когда мы ехали к нему по долине, во мне начала расти странная убежденность, что он совершенно пуст, или же в нем все умерли. Это ведь Уасти, вспомнила я, рассказала мне среди фургонов каравана легенду о Сгинувших — как пришла болезнь, и они умирали там, где стояли или лежали, пока наконец не осталось никого, кто мог бы похоронить их. По ночам начал являться сон. Я еду на белом коне так же, как ехала днем, но во главе, одна, а за мной неподалеку движется великая армия с людьми Мазлека. Ворота стояли, распахнутые настежь, а за ними идут прямые, как линейка, улицы, тянущиеся к отдаленной горящей точке. В снах никогда не бывает никаких звуков; я не слышала громыхания следовавшего за мной воинства. Скачка все продолжается и продолжается, а с нею растет страх, страх явно беспричинный, и все же холодный и цепкий, и избавиться от него никак не удается. У этого сна не было никакой кульминационной точки, никакого внезапного ужаса, только движение, пустота и страх.

Мы разбили лагерь у замерзшего овального озера на пятый день похода по долине. По краю его торчали обледеневшие тростники, острые, как ножи. Пришел и ушел розовато-лиловый рассвет, и силуэт, бывший городом, исчез во тьме. Вот тогда-то мне в голову и пришло нечто, чего я раньше не замечала, во всяком случае, сознательно: в Ораше не горело никаких огней. Нам полагалось бы заметить их отблеск на много раньше, каким бы он ни был слабым, над накрененными стенами ночью. А теперь на расстоянии дневного перехода я различила очертания его валов и башен, но оконные провалы были пустыми и черными.

Я прогуливалась вокруг железных стен лагеря с Мазлеком. Теперь я повернулась к нему и высказала свои соображения.

— Да, — сказал он, — я подумал о том же. Это очень странно.

Кожу у меня начало нервозно покалывать. Я уставилась через плоскую долину на густые заросли деревьев, которые опоясывали город, а потом текли к нам, редея по мере приближения. Вдоль нашего металлического частокола неподвижно стояли через постоянные промежутки часовые Эзланна, Со-Эсса и Аммата лицом наружу, сжимая в руках копья.

— Лагерь хорошо охраняется, богиня, — сказал Мазлек.

Я кивнула.

Это казалось мелочью, темнота в Ораше. Наверное, они на зиму впадали в спячку, как животные. Белая Пустыня слишком мало знала об их нравах.

Заснула, тот сон не пришел. Вместо него всю ночь завывали волки, целая стая их, все кружившая и кружившая вокруг лагеря. Я ворочалась с боку на бок, беспокойно и все же толком не проснувшись. Раньше я не слышала в долине волков, не могла различить их воя, подступающего все ближе и ближе. Мною овладела внезапная убежденность, что они перебрались через частокол. Я сделала усилие и проснулась. Не раздавалось никакого воя волков, только безмолвие давило, словно холодная рука.

А затем раздался страшный грохот, какофония пронзительного ржания лошадей и невозможный гром их копыт. За тканью стен моего шатра вспыхнул жгучий оранжевый свет. Я могла бы рассудить, что это какое-то происшествие — пролили в костер масло для светильников, забрел к лошадям пьяный — но по моему позвоночнику протянулся в мозг электрический серебряный шнур, и я уже знала. Спала я по большей части одетой для похода, так что требовалось всего лишь схватить железный меч, длинный нож, заткнуть за пояс кинжалы.

— Днарл! — позвала я, ибо сегодня ночью у моего входа караулил он. Но никто не ответил. Я откинула полог и вышла, и меня мгновенно отшибло в сторону стадо бешено несущихся мулов. Следующим рухнул шатер. Всю эту сцену отчетливо освещала пылающая масса трех горящих фургонов и нескольких палаток невдалеке от меня. Там с ржанием неслись сквозь огонь дикие лошади, перепуганные и разъяренные, и орущие толпы людей. Сквозь шум ломающегося дерева, крики и панику я услышала, как рычат капитаны, наводя порядок. Где-то справа от меня раздался отчаянный гулкий стук. На этот раз золотой огонь, извилистый столб дыма и струи искр: среди запасов дров взорвалось масло. Почти освободившись, я увидела бегущую ко мне темную фигуру и сперва подумала, что это, должно быть, Днарл.

— Эта веревка обмоталась мне вокруг голени, — беспомощно сказала я, но это был не Днарл, это был человек в белых одеждах, испачканных грязью, с лицом, скрытым маской, похожей на кошмар в аду. Он упал ко мне, рука его ожила, ощетинившись кривым клинком, и я откатилась вбок, с трудом поднялась на колоны и ударила его в грудь, когда он попытался подняться и прикончить меня. Я встала и споткнулась об еще одного мертвеца. На этот раз им был Днарл.

Еще два грохота — взорвались фургоны с маслом. Горящие щепки и искры освещали небо. Палатка рядом со мной занялась и вспыхнула, словно торт в свечах. Разъяренная, я побежала между шатрами. Двое в белых одеждах и масках демонов людей из Ораша резко повернулись ко мне, но мой меч и длинный нож взметнулись как один и поразили их обоих прежде, чем они смогли издать хоть какой-нибудь звук. Чьи-то руки схватили меня за волосы, но я дернулась назад, ударив его пяткой, и руки разжались. Свистнул клинок и рассек мне спину настолько чисто, что на секунду я даже не почувствовала этого. Я обернулась и обнаружила пятерых-шестерых, ждущих меня на фоне подожженной темноты. При свете пожара их белые одежды выглядели теперь мрачно-красными, а с масок капало пламя, словно кровь. Они надели морды зверей, не похожих на каких-либо виденных мной или известных понаслышке: гривастые и рогатые, с выпирающими длинными жестокими зубами.

Я прыгнула вперед, и мои клинки зазвенели по их клинкам. Металл встретил сопротивление, и один из рогатых выругался. По ребрам мне чиркнула острая боль, а затем напавший сзади толкнул меня вперед и сшиб с ног, ударив о бело-красно-черную землю. Мною не владело никакого истинного боевого неистовства. С миг я в панике извивалась и дергалась, избегая верного удара ножом.

А затем услышала, как он говорит с легким смешком на городской речи: «Женщина».

Давление ослабло, и меня перевернули на спину, лежать, глядя на его страшную маску.

— Нет времени, — бросил один из них. — Убей ее и пошли дальше.

Но он, этот житель Ораша, жаждал насладиться своим открытием. По-прежнему прижимая к земле обе мои руки, он нагнулся надо мной, и в мозгу у меня разбилась маленькая тонкая скорлупа, и глаза мои наполнились ненавистью. Раньше это вызывало мучительную боль, но теперь казалась остро-сладким. Между нами замерцал бледный свет. Он завопил и скатился с меня. Я быстро вскочила на ноги, обернулась и увидела, что они глядят на него во все глаза. Один поднял нож, готовый метнуть его, но сам выгнулся дугой и упал на бок. Сладкая боль пронзила мне глаза. Я бегала среди других и убивала их мечом, не замечая того, что делали они.

После этого было много шума, красный свет и вонь гари. Казалось, снова взорвался алый вулкан, на этот раз на южном снежном ландшафте — и тишина. Постепенно свет стал тусклым, почти укрощенным.

Сквозь стенающие тени я разобрала крик: «Богиня! Богиня!»

Я ждала, опираясь на малиновый меч, по-настоящему не зная еще, кто же придет.

А пришел Мазлек, в маске, но узнаваемый, и разные другие солдаты моя стража, воины Эзланна и Со-Эсса. Найдя меня, они встали как вкопанные. — Ты ранена? — спросил Мазлек.

— Не сильно.

Полагаю, я была покрыта кровью. Позже я узнала, что многие видели, как я убивала орашцев среди палаток.

— Теперь положение улучшилось, — доложил Мазлек. — Большинство пожаров погашены, все нападавшие перебиты.

Они явно подошли в полночь к восточному участку, убили часовых на стене, забрались и выпустили на волю нескольких лошадей, сумели поджечь фургон-другой, прежде чем проснулся сбитый с толку лагерь. Внезапность — отличный союзник, но их было слишком мало. Вреда они причинили не так много, как казалось. Наиболее существенным моментом было то, что Ораш тоже теперь, надо полагать, отбросил «этикет» войны, предпочитая драться голыми руками и ненавистью.

После того, как я вытерлась насухо у себя в шатре, я спросила, где был Вазкор и что он делал в бою. Я не знала, почему спросила. Ведь мне было известно, что чего б я ему ни желала, оставаться целым или наоборот, — пострадать он не мог. Он не прислал мне никакого известия, но, впрочем, я этого от него и не ожидала.

Итак, огромная армия Белой Пустыни выступила против Ораша, Города Пурпурной долины, и я думала, что после той стычки у озера будет немало сражений. Но этого не случилось. Какой бы там дух ни воодушевлял их явиться к нам с мечами, он умер вместе с трупами среди тлеющих палаток.

Мы добрались до него в полдень и ответили на огонь огнем. Среди лесов насчитывалось десять деревень, охранявших городские поля. Их наряду со всеми урожаями, садами, запасами строевого леса, масла и тканей подожгли и полностью уничтожили, за исключением необходимых вещей, взятых армией для себя. Селян, думаю, по большей части перебили, хотя некоторых я видела после в лагере в роли бесплатных слуг или шлюх.

После того, как дым рассеялся, оставив на всем вонючий черный осадок, армия расположилась вокруг склона на платформе и на насыпных дорогах, ведущих в Ораш с юга и с севера. Несмотря на копоть, это был белый Город, родственный по планировке любому собрату в пустыне. Из него не раздавалось ни звука, ни сигнала. Наступили сумерки, и не зажглось никаких огней.

— По всей вероятности, берегут топливо, — предположил Мазлек.

Это было логичным, и в то же время темнота вызывала беспокойство. Вокруг стен загорелись бивачные костры, двигались светильники; в небе появилась ледяная луна, и между двумя этими сияниями белый Город стоял безжизненным и слепым.

Утро после ночи, тревожимой множеством расхаживающих часовых. На этот раз не шли ни на какой риск.

С первыми же лучами рассвета каждый час боевые трубы сил Вазкора гремели свой вызов на бой, немножко напоминая мне часы в За. Из Ораша не доносилось никакого ответа. Любопытно, что мы по природе своей боимся и очень подозрительно относимся к затишью. Казалось, что в Ораше ждет какая-то западня, и это помешало огромным таранам двинуться к его воротам, а осадным башням подступить к его стенам.

Наступил вечер, наползая на восточную линию гор.

— Что решили делать? — спросила я Мазлека.

— У Вазкора сейчас трое человек из орашских деревень.

— Он допрашивает их о Городе? — меня это слегка позабавило. — Они что-то знают?

— Похоже, он думает именно так, но они не скажут. Время от времени слышны их вопли.

Я не испытывала никаких чувств к шлевакинам из деревень, равно как и Мазлек, и все же мы оба выразили невысказанное взаимное отвращение к бессмысленной жестокости Вазкора, потому что мы оба ненавидели его, но по разным причинам.

— Я подумал насчет Ораша, — сказал Мазлек. — По-моему, он пуст.

— Да, — согласилась я. — Я тоже так думаю.

Той ночью не светила луна, и во тьме прокатился слух, что нашу атаку следует начать сейчас.

Как не должны они были ожидать нас в снежные месяцы, так не должны бы и ожидать, что мы станем проламывать им стены в темноте.

Проведена она была отлично, эта приглушенная подготовка, лошади стояли неподвижно, воины безмолвствовали, смазанные машины плавно шли на колесах. Первым стал звук, произведенный могучим остроконечным тараном, устремившимся к северным воротам. После этого грома возникла самая короткая пауза, полубессознательное ожидание ответа из Города. Однако никакого ответа не было, никакого набатного колокола, никакого крика, никакого града снарядов, потока огня. После паузы снова раздались звуки боя и уже не прекращались. Я сидела на своем белом коне в некотором отдалении. Он беспокоился и волновался из-за надетых на него доспехов. До этого он ходил, стянутый очень легко, только мягкое седло да узда. А теперь он нес на себе, как и его собратья — боевые скакуны, большой железный нагрудник, набрюшник, а на спине — жесткую кожаную попону со встроенным седлом. Наголовник с торчащим изо лба коротким рогом единорога служил для защиты глаз и головы. Большинство боевых коней обучали лягаться, кусаться и колоть этим металлическим рогом врага своего всадника, но белый был этому не обучен и считал всю эту обузу совершенно бесполезной. Он зло глядел на других скакунов и фыркал, говоря им, какие они дураки, коль терпят человеческую наглость.

Ворота вдруг со страшным шумом разлетелись. В дымном свете факелов воины хлынули толпой через брешь. Армейская кавалерия отряд за отрядом подымалась галопом по насыпной дороге и устремлялась в разбитую пасть Ораша. Я тронула коленями белого коня, подняла руку, делая знак Мазлеку и его бойцам, и быстро поскакала за ними.

Через те ворота, значит, как в моем сне, хотя и не во главе и не в безмолвии.

От широкой приворотной улицы тянулись к небу башни, крыши и террасы.

Было шумно и слишком светло.

Прошел, наверное, час, и тогда все стало еще громче и ярче. Ораш наводнили солдаты, вбегающие в его передние и задние ворота. Многие откололись от основного потока, чтобы разграбить и поджечь иной покинутый дом или особняк. Поджоги вызывали бешеное веселье: большие теплые костры горящих домов, расцвечивающие мир, подобно празднику. А затем мы достигли площади, наша конная колонна с Вазкором во главе. Большое открытое место, и наверху многоступенчатой лестницы — огромное величественное здание; его ледянисто-белые колонны, казалось, плясали в отраженном пламени. На лестнице стояла женщина, высокая, в белой мантии, с головой, заключенной в дьявольскую маску, похожую на встреченные нами раньше. Было потрясением увидеть ее там, внезапно, эту единственную жизнь — нереальную в пустом городе.

Она пронзительно закричала на нас, и колонна остановилась. По ее голосу я определила, что она очень стара, немного безумна, но не боится. Среди всадников я увидела Вазкора, темного и высокого, на вороном коне, глядящего на нее из-под черного железного шлема с колышущимися перьями.

— Ты, — обратилась она к нему. — Война-Смерть. Это Храм Города. Они бежали перед тобой в Белханнор, но я не бежала, и за мною богиня. Ты нарушил этикет прежней войны, шакал пустыни. Убирайся теперь назад, а не то погибнешь.

Так значит, они эвакуировались — ответ — и разумный. Кампания Вазкора была делом новым и опасным, сметающим и пожирающим все на своем пути. Но эта старуха осталась. Она подняла руки, и в воздухе перед ней вспыхнул огонь, а затем погас.

— Смотри, — визгливо прокричала она Вазкору. — У меня есть Сила. Я уничтожу тебя. Убирайся назад, а не то ты умрешь.

Вазкор сделал легкое движение рукой; сперва я не увидела, но затем заговорила тетива, и стрела вонзилась жрице-ведьме под левую грудь. Та зашаталась и упала на лестницу, но все еще была жива. Она направила руку на Вазкора и проскрежетала невнятную тираду, которую я не разобрала — какое-то проклятие — а затем уронила голову на руку и лежала не двигаясь, словно древняя свалившаяся птица на лестнице.

Ступеньки были очень широкими, и Вазкор пришпорил коня и въехал по ним наверх, через ее пронзенное стрелой тело, и колонна последовала за ним, а рядом с нами бежали случайно прибившиеся пехотинцы. В Храме должно было храниться много ценных вещей, и, надо полагать, они не страшились гнева этой богини, поскольку с ними была их собственная пробудившаяся богиня.

Между колонн царил мрак. В узком темном коридоре внезапно раздался разъяренный крик, а потом — натиск тел и кровь. Я выхватила меч и зарубила воина в дьявольской маске сбоку от меня. Значит, они-таки остались здесь и рвались защищать святилище, хотя их было немного. Я рубила и колола в полумраке, а белый конь, никогда этому не обучавшийся, лягал и сек своим смертельным лбом. Вскоре все закончилось, и пол усеяли мертвецы, павшие среди догорающих факелов. Я спрыгнула с коня и с минуту постояла в замешательстве похмелья после боя. Бой-то закончился, однако в этот миг ко мне наконец пришел страх. Не могу объяснить пугающего ощущения, что я должна идти дальше. Я нагнулась и подняла ближайший факел, и стала пробираться через толпу солдат, мертвецов и испуганных лошадей. Передо мной вырос дверной проем, а за ним — пространство без окон, с мягким светом из каменной чаши на подставке. А дальше почти в тени — огромная мраморная фигура богини Ораша. Я подняла факел и увидела ее белое тело с облегающей белой юбкой, водопад серебряных волос и, наконец, лицо. Но она была первой, увиденной мной на юге, которая не носила маски. Это была не кошкоголовая Уастис. Божественность этой была особой. Из моего горла вырвался звук, слабое дурнотное кряканье. Факел выпал из моей руки, но в чаше пламя взметнулось, и я не могла отвести глаз.

Над белым телом женщины было лицо Проклятой — лицо всего ужаса, безобразия и отчаяния, мета ненависти. А я-то думала, что не видела прежде зверя, похожего на дьявольские маски Ораша, существа, послужившего образцом для этих масок; однако ж, я видела это существо, могла бы увидеть в любой момент жизни своей, стоило мне только пожелать, — это было лицо, которое Карраказ показал мне под Горой. Мое собственное лицо.

Шаги у меня за спиной. Я не могла обернуться, так как стояла на коленях в святилище. Некоторое время никакого другого движения больше не возникало, а затем рука хладнокровно и точно опустилась на мое плечо.

— Богиня, поклоняющаяся богине. Как удачно.

— Вазкор, — произнесла я, и даже имя его в этом месте и в этот миг казалось каким-то своеобразным амулетом.

Он поднял меня и поставил на ноги, но я не могла стоять на них. Меня, казалось, снедали стыд и отвращение.

— Держи себя в руках, — предупредил он меня.

Я чуть подняла голову, глядя на него. Железная фигура, закованные в латы руки и ноги, кольчужные пластины на груди и на спине, шлем, маска, металлические кисти.

— Каждый Город, — тихо произнесла я, — здесь и в пустыне, и на Краю Моря — каждый поклоняется женщине. Нет никаких богов, именем которых Вазкор мог бы назваться, только богини. — Не уверена, почему это открытие явилось мне именно тогда. Я отвела взгляд от него и сказала:

— Ораш, Ораш, а не Эзланн — мой город.

Я повернулась и каким-то образом вышла оттуда. В коридоре, где все еще умирали воины, ко мне поспешили Мазлек и Слор.

— Я ранена, — сказала я, — но не тяжело.

И когда я лежала в своем шатре за пределами города, я прошептала стоявшему около меня на коленях Мазлеку:

— Есть ли предел тому, что ты сделаешь ради меня?

— Нет, — с силой сказал он. — Нет, богиня.

— Тогда сожги Ораш, — попросила я. — Сотри его с лица земли, уничтожь его. Не оставь от него ничего.

Он на мгновение притих, а затем встал, прошептал мое имя и покинул меня.

Я заснула, но во сне я услышала трубный зов, означающий тревогу. Снаружи возникла большая суета, но я знала, что никакой враг на нас не напал. А затем заснула еще более глубоким сном.

На рассвете я проснулась и вышла из шатра.

Ораш превратился в конце концов в черный Город. Выпотрошенный, зияющий, проклятый. В лагере все еще царила суматоха — безумная и неистовая из-за потерянных в огне богатств. Один из мелких пожаров, рассудили они, распространился, и сжег город дотла. Грабителей погибло немного, для этого слишком быстро подняли тревогу.

Мазлек не рассказывал мне о том, что сделал, и я с ним тоже об этом не заговаривала. Вазкор, если он что-то и заподозрил, никак своих подозрений не проявил. Призом этот город был небольшим. Его жестокое уничтожение могло быть для Вазкора ценнее, чем стоящая у него в тылу брошенная пустая скорлупа, которую мог захватить враг. То, что я сделала, было глупым. Это не могло принести никакого утешения, ибо я сожгла не собственное безобразие, а только его символ. И все же…

От черного остова Ораша мы поехали на юг к Белханнору. Сюда скрылись беглецы из Ораша, так сказала нам та жрица, оставив отражать нас только храмовую стражу. Мы наткнулись на затвердевшие на морозе колом оставленные в снегу их фургоны, но бегство их было быстрым. Единственные настигнутые нами отставшие были трупами, брошенными там, где они рухнули.

Мы ехали поблизости от западной цепи гор и миновали тонкие вытянувшиеся деревья. Снег в этом году лежал долго.

Я мало что помню в том утомительном походе. Казалось, я все время мерзла, и меня постоянно слегка лихорадило, что приводило к коротким, но странным галлюцинациям, так что я несколько раз видела Белханнор прежде, чем мы действительно добрались до него. Кровотечения у меня не было сорок два дня, и я не желала думать о том, что это означает.