Белая ведьма (№1) - Восставшая из пепла

— Они не ошиблись, — очень мягко уведомила я его. — Твои воины убили меня, а хуторяне меня похоронили. Но вот я здесь, и я опять цела, и я жива. Эти люди, которых вы держите в цепях, — мои. Куда вы их ведете?

— В цитадель, — ответил капитан, — служить на войне солдатами под началом Джавховора Эзланна, великого Города, что находится перед тобой. Это не твое дело.

Оттого, что они употребляли древний язык и назвали древний титул, меня переполнила ярость. Я знала, что они не принадлежат к Старинной Расе, хотя и старались изо всех сил подражать ей.

— Кто этот человек, что дерзает носить титул Верховного Владыки? Вы его слуги?

С гневом пришло и невероятное ощущение Силы. Я почувствовала, как они трепещут перед ней.

— Мы солдаты военачальника Джавховора, — прохрипел капитан. — Ты видишь нашу силу. Поворачивай назад, и мы не причиним тебе зла.

— Зла? — переспросила я. — Вы что, опять меня убьете?

Снова воцарилось молчание. Лишь шипел сухой ветер пустыни.

— Отпустите захваченных вами людей, — потребовала я. — А не то я убью их, одного за другим, у вас на глазах. Они — мои. И достанутся либо мне, либо Смерти, а не вам или вашему господину.

— Если ты — их ведьма, то их судьба, похоже, достаточно мало тебя заботит. Лучше уж надежда остаться в живых на войне, чем смерть здесь и сейчас.

— Они для меня ничего не значат, — заявила я, — но они мои. И достанутся либо мне, либо Смерти, — и это было правдой. Я не ощущала никаких преград, только великий гнев и великую Силу.

Капитан прочистил горло:

— У нес нет никакого оружия. Пусть с ней разделается пустыня. Поворачивай! — крикнул он.

Воины развернули коней. И ждали, повернувшись спиной ко мне, очень обеспокоенные.

— Вперед! — призвал капитан.

Из живота у меня поднялся белый жар и наполнил мне мозг. Я почувствовала, что если я не смогу высвободить его, то у меня треснет череп. Из глаз брызнула ослепительная белая боль. Руки сжались в узлы муки и ярости. Я вытянула их над головой, поднялась на стременах, все мое тело ныло и напрягалось, когда я выкрикнула им вслед единственное слово.

На насыпной дороге вспыхнула рваная пелена. Лошади пронзительно заржали и взвились на дыбы. Земля громыхала и содрогалась. Гром и холодный жар затмили мир.

Только моя лошадь стояла подо мной неподвижно, как скала. Боль меня покинула, оставив слабой, дрожащей и бледной. Я с усилием выпрямилась и открыла глаза, мгновенно заслезившиеся. Черные солдаты и их кони пребывали в хаосе, люди вылетели из седел, тела животных шатались и брыкались. Караванщики повалились аккуратными рядами среди своих цепей. Их кожа, казалось, лишилась всякого цвета, и на них самих и на окружающей их земле лежал своеобразный серебряный осадок. Все они были мертвее мертвых.

Меня чуть не вытошнило, я ощущала головокружение, дурноту. И мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что черные люди пали вдоль насыпной дороги на колени, стискивая свои маски-черепа и открывая надменные сильные лица и серебристо-белые волосы. Ко мне очень медленно приблизился капитан, красивый мужчина с лицом, как и у всех остальных, жестоким и холодным, но теперь раздетым донага, как и у остальных.

— Прости нас, — взмолился он, падая передо мной на колени в пыль. Мы давно тебя ждали. Так давно, что были неразумными, — а затем он произнес мое имя, имя целительницы, как сперва подумала я, а потом поняла разницу, ибо он повторял его вновь и вновь, свистящее, шипящее слово с «У», смягченным до звука «О»в Старинной речи. — Прости нас, Уастис, Богиня, Великая, прости нас, согрешивших, Уастис, Богиня…

Сейчас трудно объяснить, что я в то время не испытывала душевных мук или раскаяния из-за того, что совершила. И сейчас нельзя добиться никакого словесного искупления. И все же убийство само принесло кару за себя. Я шаталась в седле, словно мучимая какой-т болезнью, бледная, полуослепшая, полуоглохшая, неудержимо дрожа, с телом, промокшим от ледяного пота. Но с прежним ощущением Силы, а никак не поражения. Это было лишь временное расстройство. По бокам от меня ехали черные солдаты, снова в масках. Мертвых караванщиков оставили тем хищникам, какие могли существовать в этом бесплодном месте.

Свистел ветер.

Мы не поднялись по самому дальнему отрезку насыпной дороги, который вел к горящим черным воротам Эзланна Темного. И направились вместо этого по скальному карнизу, шедшему вокруг основной массы скалы и достаточно широкому, чтобы по нему могло проехать шестеро в ряд. Наконец зияющий арочный вход, тускло-зеленоватый свет факелов в стенах, скат, идущий по наклонной вниз, а затем вверх. Местами нам преграждали путь железные ворота с механизмом, реагирующим на нажимы браслета из переплетенных змей. Все это я увидела, но спросила намного позже. Последние ворота были не из железа, а из воды — нам преградила путь водяная завеса, но они, по-видимому, умели управлять и ею, ибо над головами у нас сомкнулись огромные плиты и перекрыли ее, пока мы не проехали.

Я поняла, что мы теперь в Городе, однако, все еще по прежнему под землей. Черные, полуосвещенные, высеченные людьми проходы. А затем новый свет, холодный и серый, под открытым небом. Мы выбрались на круглый двор, окруженный черной стеной и черными сверкающими колоннами. Единственная брешь в этой стене — извилистый проспект из белого камня с выстроившимися по обеим сторонам высокими темно-зелеными кедрами; за ними с обеих сторон — голубоватая панорама садов. Мы поехали между кедров, где стояли черные мраморные статуи мужчин и женщин, сплетенных со зверями и птицами: свет скользил и сочился по их застывшим телам. Вот и последний поворот, и впереди дворец военачальника Джавховора. Построенный наподобие одинокой башни высотой в десять этажей, он вытягивался ввысь, сужаясь в соответствии с планировкой и с перспективой. К нему вела лестница, белая с черно-алыми прожилками. На первом пролете высился ряд громадных округлых арок с изображением зверей, сделанных, казалось, из многоцветного хрусталя. Узор на дверях повторялся и в следующих секциях башни, но уже в длинных окнах. В этом пронизанном радугой стекле вспыхивали и гасли огни — фиолетовые и изумрудные, лиловые, розовые, лавандовые и золотые. На ступени лестницы и на наши тела лились сияющие разноцветные капли.

Все это я тогда увидела в беспорядке. Этот новый ландшафт казался ирреальным. Мои сопровождающие пребывали в растерянности, разрываясь между своим воинским долгом перед командиром и своим новым духовным долгом по отношению ко мне. Капитан и трое воинов препроводили меня в башню. Об этом я мало что помню. Со всех сторон меня окружала великая красота, но мне стоило невероятных усилий удержаться на ногах, и я не могла наслаждаться ее созерцанием. Думаю, я впала в тупой сон-транс и очнулась, только услышав раздраженный насмешливый голос, вонзившийся в их благоговейное и мое сонное молчание, словно нож.

— Так, значит, это богиня, да? Это пугало с поля какого то хуторянина? Ты что, Сронн, ума лишился?

Ко мне вернулась способность видеть, и мои глаза невольно сосредоточились на говорившем человеке. Из моего мозга в позвоночник стремительно разлился электрический страх. Казалось, я знала его, отлично знала.

— Вазкор, военачальник, Истинное слово гласило о пришествии богини, — осмелился сказать капитан, склонив голову перед человеком, который был его господином, уступающим в старшинстве только Владыке Эзланна.

— Знаю. Уастис. Неужели эта женщина — я называю ее женщиной только за неимением достаточно мерзкого определения, которое могло бы подойти к ее внешности, — кажется тебе воплотившимся духом Древних?

— Она убивала, Вазкор, военачальник. Я докладывал.

— Да, ты в самом деле докладывал.

Мой взгляд прояснился, и я разглядела его. Высокая, крупнокостная, элегантная фигура, энергично, по-звериному и уверенно носившая его темную мужественность. Его лицо тоже скрывала маска, золотая маска в виде головы волка с красными стеклами в узких глазницах. Серебристые волосы волчьей гривы скудно висели поверх его собственных, доходивших почти до талии, жгучих иссиня-черных волос — шевелюры темнокожего народа. И кожа у него на кистях тоже казалась оливково-серой бронзой, однако форма их была совершенно иной. На тонких, крепких, как железо, пальцах пылали три черных кольца. Он носил длинную черную бархатную тунику, доходящую до середины лодыжек, но с разрезом на бедрах с боков, напоминающую мне юбки разбойников. Черные штаны из прекрасной переливающейся ткани и сапоги из пурпурной кожи с бессчетными мигающими золотыми пряжками. На шее у него висела цепь — одиннадцать гладких колец выдолбленного зеленого нефрита, соединенных золотыми звеньями.

Сначала волкоголовый стоял совершенно неподвижно. Затем он положил руку на плечо капитана, легко и смертоносно.

— Сронн, тебе известно, как нам необходимо организовать принудительный набор рекрутов для самой последней кампании Джавховора. Может, ты подвел меня и используешь эту жалкую телку в качестве оправдания?

Дурнота от применения Силы быстро таяла.

— Все обстоит именно так, как он тебе говорит, — сказала я.

Золотая волчья голова дернулась в мою сторону. В этом жесте было столько неприкрытого возмущения, что я чуть не посмеялась над ним.

— Помолчи, сука пустыни. Ты здесь никто.

Я узнала его презрение — презрение Высшего к всего лишь человеку. Но уязвимым-то был как раз он. В глаза мне вонзились два копья боли. Нефритовая цепь сорвалась с его шеи, потрескалась и упала мелкими кусками на мраморный пол. Солдаты тут же рухнули на колени. Но он оказался не столь быстрым. Он очень медленно направился ко мне, и голос его был тихим и сухим.

— Ты, видно, не знаешь меня, иначе не пыталась бы пробовать на мне свои колдовские фокусы.

Я не боялась. Я чувствовала, что состязание с ним будет нетрудным, надежно защищенная броней своей новоприобретенной гордыни.

В футе от меня он остановился. Его сильные руки быстро поднялись к волчьей маске. Значит, они тоже верили в силу неприкрытых глаз. А затем маска исчезла, и я увидела его лицо.

— Дарак, — прошептала я.

Ноги у меня тут же подкосились, словно мое тело перерубили пополам.

Как это ни нелепо, я, перед которой пали на колени солдаты, теперь сама невольно опустилась на колени перед этим человеком, которого намеревалась заставить умолкнуть навеки. Но я не могла его тронуть; он, как и я, уже умер и тоже возродился. Я видела, как стража градоначальника выносила его из пиршественного зала, видела его тело, вздернутым на виселицу, раскачивающимся и безжизненным. И все же здесь стоял Дарак, оспаривая веру других в мою божественность, но Дарак чуть старше, нарисованный поизящней, принц, вылупившийся из куколки разбойника. Однако теперь, стоя перед ним на коленях, я увидела, что это не совсем Дарак. И на лице у него не отражалось никаких признаков узнавания, завороженности, страха, презрения, любви или ненависти.

И внезапно мое чувство Силы покинуло меня. Я заплакала. Пораженные, ужаснувшиеся солдаты подняли головы. Тот, кого называли Вазкором и который был Дараком, в отвращении отвернулся от меня.

— Неужели ты не способен устроить ничего лучшего, Сронн?

Я нагнулась лицом к коленям, равнодушная ко всему, в бесконечном и глубочайшем горе. Я больше не знала, что должна делать. Моя рука нашла кусок разбитого нефрита, и я прижала его к себе.

Я слышала выкрикнутый приказ и смутно сознавала, как вбежали другие люди и схватили солдат, с которыми приехала я. Потом тишина.

Я почувствовала наконец, что он садится в одно из больших кресел из черного дерева. Я не могла понять, почему он еще не распорядился увести меня; ведь он же не верил в мое бессмертие. Наверное, он припас для меня какое-то более жестокое и более изысканное развлечение.

Наконец он произнес:

— Их придется убить, приведших тебя солдат. Жалко. Нам нужен для войны каждый, кого мы сумеем заполучить. Однако кто же может сказать, что произойдет в стычке с нецивилизованными шлевакинами из-за Алутмиса. Лачуги хуторян, естественно, будут сожжены. Не останется никаких следов твоего приезда. А теперь, Уастис, встань. Этот зал спроектирован, чтобы радовать глаз, а твоя теперешняя поза, на мой взгляд, портит его.

Казалось, у меня не было выбора. Я медленно поднялась и стояла, но не могла посмотреть на него.

— Я напоминаю тебе какого-то человека, не так ли? — спросил он меня.

— Ты должна забыть об этом, Уастис Перевоплотившаяся. Мы с тобой не той породы. Нам расти под землей, а потом от сна к жизни. Чтобы властвовать. Таково наследие детей Сгинувших. Подойди сюда.

Снова, казалось, у меня не было выбора. Я подошла к нему. Он извлек из-под полы длинной туники кинжал с прекрасным лезвием. И провел им по тыльной стороне правой руки. Потекла струйка крови, а потом застыла, словно красный самоцвет на мгновенно затянувшейся коже. Еще секунда, и слабый шрам исчез, растворился.

— Совсем не трудно, Уастис, — сказал он мне, — узнать сестру.

Жизнь, бесконечно кружа, замыкаясь на себя, словно темная птица, беспощадно несла меня обратно к моей сущности.

Казалось бы, мне следовало испытывать радость, отыскав в мире людей этого «брата». Но я не испытывала радости. Я не испытывала вообще никаких чувств, кроме невыносимой печали и растерянности. То, что я вновь нашла Дарака, казалось наименее странным из всего. Я не могла определить, пугало это меня или радовало. Каждый раз, когда я вспоминала, как он, Вазкор, военачальник Эзланна, Темного Города, стянул с лица золотую волчью маску, я могла только плакать, как не плакала при смерти Дарака.

Я была больна, когда приехала в Эзланн, и полубезумна. Сопровождавшие меня слишком благоговели передо мной, чтобы заметить это. Но он увидел и отослал меня в покои, которые в то время для меня ничего не значили, всего лишь черное спокойное место, где можно поплакать. Наверное, дней десять. Помню, появлялась женщина, похожая на черную моль. Она носила черную одежду и черную шелковую маску, не похожую на шайрин. У рта не было никакого отверстия. Помнится, я никак не могла взять в толк, как же она ест, а поскольку она была человеком, я думала, что она умрет с голоду. Это стало помешательством. Мне снилось ее истощенное тело, руки, хватающие еду, с плачем подносящие ее к закрытому рту, слабо и без надежды. Позже я узнала обычаи Великих Городов юга.

Началась сумеречная эра. Я вставала и гуляла по нескольким овальным комнатам. Я не знала наверняка, сколько именно там комнат, иногда три, иногда — семь. А иногда они казались бесконечными и бесчисленными. Я мылась каждый день помногу раз в бассейне из черного мрамора, похожем на сонную гробницу, и это доставляло мне странное удовольствие. Я часто выглядывала из двух длинных окон, которыми была снабжена каждая комната. И не могла понять, что вижу, — бледное свечение, мягкие белые туманы, тусклые позолоченные колонны, очень тонкие и высокие, из зеленой листвы в комнаты лился постоянный и неизменный голубовато-зеленый свет. Никаких закатов и рассветов. Не было вообще никакого времени.

Лишь очень и очень не скоро я начала видеть свои апартаменты такими, какими они были.

Всего четыре комнаты, все овальные, и каждая схожа с предыдущей и последующей. Их выстроили цепочкой вокруг внутреннего пространства, куда и выходили высокие окна, и можно было выходить из первой комнаты во вторую, из второй — в третью, из третьей — в четвертую, а из четвертой — обратно в первую. Каждую комнату украшали занавеси и поделки из дорогостоящих черных материалов. Предметы из гладкого черного оникса как будто ждали, чтобы их погладили, — резные звери и лебеди. Черная и темно-серебряная мозаика на полу, черные газовые драпировки. На столах из черного дерева неожиданно белое свечение огромных алебастровых светильников, которые женщина каждый вечер зажигала от золотых вощеных фитилей. А за окнами у меня — окаменевший сад из резного зеленого нефрита, светящийся и затуманивающийся из таинственных источников. Как эти комнаты вентилировались, не знаю. Никакого доступа к открытому воздуху не было, кроме единственной двери, через которую входила женщина. Я изучила дверь и обнаружила, что она заперта. По ее поверхности шли две маленькие бороздки; я коснулась их, но не добилась никакого эффекта. Я была заперта, словно редкое насекомое, в прекрасной тюрьме и оставлена там для наблюдения, а впоследствии, наверное, и бесстрастного препарирования по воле моего хранителя.

Во мне росло новое помешательство — что есть какие то скрытые средства для слежки за мной. Я спросила у женщины, но она не отвечала. В досаде и гневе я ударила ее по лицу. Могла бы с таким же успехом ударить куклу.

Спустя день после этого — я говорю день, подразумевая одну из тех неизвестных единиц времени, что следовали за сном, — она принесла мне нижнее белье, длинное платье из черного шелка с талией в обтяжку и рукавами, поясок из золотых звеньев, сплошь в виде трилистников, и золотую маску с мордой кошки. Она положила их на постель и сразу же покинула меня. Когда она ушла, я изучила эти вещи и больше всего маску. Она была прекрасной. Оправу больших глазниц составляли полупрозрачные зеленые камни, и никакие стекла по прятали за ними человеческие глаза. На заостренных ушках висели покачивающиеся серьги из золотых капель и дисков, с кусочком изумруда, горящим в центре. С макушки маски свисали длинные хвостики жестких золотых нитей, заплетенных наподобие волос.

В апартаментах не было зеркал, что порадовало меня, меня, которая не смела посмотреться даже в гладь озера. Теперь, почти Загипнотизированная этими странными одеждами, я тосковала по возможности увидеть себя одетой подобным образом. И все же я не оделась. Я стояла нагая, какой была с тех пор, как очнулась здесь, боясь обуревающей меня одержимости.

Подойдя к двери, я в тысячный раз попыталась открыть ее. Она не поддалась.

И пошла в бассейн.

Я долго лежала в надушенной воде, потом, наконец, поднялась и обнаружила, что женщина вернулась. Она вытерла меня, а потом подала черное шелковое платье. Мне казалось вполне естественным, что следует надеть его, а также и золотой пояс. Потом она протянула мне маску. Я взяла ее, и женщина сразу же закрыла ладонями глаза и отвернулась.

Я сорвала с лица ненавистный шайрин и надела маску кошки.

Невероятно! Она была такой тонкой и изящной ковки, что покоилась у меня на лице легче, чем тень. Золотые косички упали мне на волосы. В меня влилась новая Сила Я сразу почувствовала себя так же, как на насыпной дороге, когда осведомилась у воинов Вазкора: «Вы что, опять меня убьете?»Я схватила женщину за плечо с такой силой, что та вскрикнула от боли.

— Проведи меня через дверь.

Она каким-то образом вывернулась и убежала от меня, но я настигла ее у двери, когда она открыла ее сильным прикосновением мизинцев к двум замеченным мной ранее бороздкам. Дверь распахнулась. Я схватила ее за руку и прошла через боковой проем, волоча ее за собой как пленницу.

За дверью — темный коридор, переливающийся, словно стекло, освещенный настенными шарами-светильниками.

Я подталкивала ее, держа за край рукава. В конце коридора — единственная арка, закрытая занавесом ювелирной работы. Мы прошли через нее в еще одну черно комнату, на этот раз очень и очень большую, гулкую и вызывающую своими размерами странный холодок. К потолку устремлялись огромные базальтовые колонны. Тут было предельно темно, только одна крошечная пылающая точка скрывалась где-то впереди среди колонн.

Внезапно меня схватили за руку и оторвали от женщины. Тень скользнула ко мне и повернула меня к себе, покуда женщина стремительно улетала от меня, быстрая, как моль, на которую она походила.

— Итак, ты теперь готова, — констатировал Вазкор.

Его голос, голос Дарака, стал для меня чужим за то время, что я не общалась с ним. Я не видела его лица, однако чувствовала на своей руке давление его пальцев. — Идем со мной, — предложил он.

Я не могла вынести прикосновения его знакомой-незнакомой руки. И высвободила свою.

— Где находится это место? И что это такое?

— Идем со мной и увидишь.

Он пошел прочь, ожидая, что я последую за ним, но это было трудно сделать во тьме. До встречи с ним я чувствовала себя довольно уверенно. Теперь я не была столь уверена. Во мне пробудился неистовый страх, что его сущность поглотит мою; я знала этот ужас, я уже испытала с Дараком, но не столь сильно осознанный.

Мы стояли в проходе, полого поднимающемся вверх. Тусклый свет просачивался на наши маски волка и кошки с конца прохода. Там стояла высокая занавешенная фигура — золотая статуя, слабо сверкающая из-под покрова. Перед ней плита алтаря, на котором высилась большая базальтовая чаша а в чаше — мерцающий, постоянно меняющийся свет.

Свет, так хорошо мне знакомый.

Здесь был Карраказ. Так близко. Однако я не слышала голоса и не испытывала никаких чувств. — Значит, здесь, — прошептала я.

— Древний алтарь, — закончил он. — Благодаря мне пламя у них продолжает гореть, как горит оно во всех великих храмах Городов. Он приблизился к алтарю. Я последовала за ним. И уставилась на скручивающееся фосфоресцирующее пламя. Неужели он не ощущал Зла рядом с собой?

— Посмотри, — сказал он.

Я оторвала глаза от пламени, посмотрела на статую и увидела металлическую женщину в черном платье и в золотой маске кошки.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он. Мне подумалось, что я услышала в его голосе легкое презрительное удовольствие. — Я должен обучить тебя и объяснить тебе все насчет тебя самой, богиня.

И он посвятил меня — в их обычаи, верования, темные мечтания и свои собственные амбиции, которые должны были стать и моими. Он объяснил мне, что использует меня в качестве орудия своей власти — как топор для очистки дороги. Однако он заметил также, что страшился меня и моего неожиданного появления, сам того не желая; страшился, что я в конечном итоге буду больше, чем он. И еще научил меня бояться его.

Город Эзланн был древним, как и все Города за Водой, — они называли ее луисом в честь алутмиса, голубого камня, добываемого за тысячи лет до их рождения. Добыча камня, строительство Городов велись во времена Великих. А теперь люди, которые не признались бы в своей принадлежности к роду человеческому, жили тут, словно вторгшиеся в заброшенные дома крысы. Я не знала, как они завладели этими жилищами, и ни в каких анналах этого не сообщалось — только их легенда. Легенда гласила, что они носили в себе семя Великих — смешанная порода: полубог-получеловек. Они отстроили города точно такими, какими те были в прежние времена. Они научились пользоваться механизмами Городов (хотя так толком и не поняв принцип их действия, догадалась я). И ныне они говорили на искаженной Старинной речи, театрально воспроизводили придворный этикет вымерших, опасно баловались ментальными упражнениями и искусством магии, которыми в совершенстве владели Сгинувшие, и прилагали до смешного огромные усилия для того, чтобы скрыть друг от друга свою человеческую природу.

Древние часто носили маски, поэтому теперь маски носили все; однако прижилась иерархия, низменная по происхождению, ибо в Городах Сгинувших все были равны в своем великолепии. Здесь же нижестоящие носили маски из шелка или атласа, чиновники и военные носили маски из кованой бронзы. Более высокопоставленным доставались серебряные маски, и наконец шли золотые маски элиты — командиров, князей и принцесс. В Этих масках были глазницы, обычно скрытые цветным стеклом, отверстия в ноздрях, но не было отверстий для рта. Все знали, что у Великих было немного телесных потребностей, и еда теперь превратилась в тайный процесс, никогда не производившийся и не упоминающийся прилюдно. Ведь нужда в пище предполагала позорный ряд последующего мочеиспускания и испражнения. А Сгинувшие обходились без подобных ритуалов для поддержания жизни. Однако доведенное Сгинувшими до совершенства искусство секса усердно культивировалось. Силой обладали немногие; обыкновенные люди, они вынуждены были всю жизнь трудиться, чтобы хотя бы подступиться к истокам понимания. Их маги были старыми, иссохшими и по большей части дураками. Вазкор, обладавший Силой, как ему полагалось по праву происхождения, скрывал ее, дабы не вызывать зависти. Он не желал объяснять мне, как он оказался среди них, но зная странные и все же неизбежные пути, которыми пришлось идти мне самой для достижения превосходства в человеческом обществе, я испытывала не удивление перед тем, что он делал, а только любопытство.

За пределами городов юга прозябали хутора и деревни темнокожего народа. Положение этих людей осталось таким же, каким было раньше. Рабы, люди-рабочие, которым дозволялось жить своей отвратительной, безнадежной жизнью по милости военщины Городов. Они обрабатывали скудную землю и отсылали на городские склады подать в семь восьмых своего урожая; их без всякого предупреждения отправляли в солдаты или строители. По законам, введенным их хозяевами, им не разрешалось иметь никаких украшений, даже цветного лоскутка в одежде, за исключением вождей, которые должны были носить в знак своего звания ожерелье из камней. Равным образом им не дозволялось устраивать религиозные или светские церемонии, кроме тех, что связаны со смертью. Эти последние разрешили, вероятно, потому, что запрет вызвал бы страшное негодование, ибо разгневанные духи представлялись им значительно более грозной силой, чем солдаты. Казалось странным, что народ согласился терпеть такое порабощение — вечное, без всякого вознаграждения или послаблений. Однако городская легенда утверждала, что темнокожие были детьми древней расы рабов, тех, кто страдал еще под ярмом Сгинувших. Они рождены для страдания, утверждали Города, и, наверное, заставили их поверить в это.

Книги Городов поведали мне также о войне. Раньше я знала мало, и все же слухи о ней доходили до противоположной стороны Гор. «Караван» Дарака отправился в Анкурум, потому что Города через посредников покупали там военное снаряжение, равно как и в других городках вдоль Кольца — и теперь я поняла, почему. Дело не только в том, что немногие соглашались опозорить себя кузнечным ремеслом, но и в том, что ныне эта мертвая земля мало что могла дать. Интенсивная обработка истощила запасы ее недр. Древняя раса безжалостно требовала от нее полной отдачи, и земля отдала практически все.

Прочла я о войне немало, но поняла далеко не все. Существовало, по-видимому, три коалиции, три группы Городов. Эзланн и еще пять здешних городов входили в коалицию, называемую Белой пустыней; шесть других, расположенных дальше к югу — в коалицию Пурпурной долины, а еще десять городов — далеких, таинственных — в коалицию Края моря. Каждая группа теоретически находилась в состоянии войны с другими двумя; Эзланн и его союзники — с Пурпурной долиной и Краем моря, Край моря и Пурпурная долина — друг с другом и так далее. Внешне война велась с целью захвата дополнительных территорий, и все же… Она казалась игрой, игрой, похожей на ту, которой меня научил Вазкор. Та игра представляла собой сложное и изощренно-злобное противоборство воль, которое проводилось на доске в красно-черную клетку фигурами из слоновой кости и прозрачного кварца. Называлась она «Замки», и играть в нее можно было только вооружившись хладнокровной ненавистью. Битвы в войне Городов случались редко и устраивались на ничейной земле, на территории, которую они называли Театром военных действий. Сражения велись и впрямь как в театре — соблюдение военного этикета было более важным, чем победа. Кроме того, уже пять с лишним лет вообще не бывало никаких сражений. Я и не понимала этого и все же, кажется, понимала. Воевали ли между собой представители Древней расы по-настоящему или притворно, чтобы сдобрить перцем скуку на вершине достигнутого ими полного могущества? При этой мысли во мне не шевельнулось никаких воспоминаний. Фактически все мои воспоминания, проснувшиеся под горой вместе со мной, таяли с каждым днем. Я теперь едва могла вспомнить огненные залы, статуи, озеро с лебедями и бесконечные мраморные лестницы, помнила только, что я вспомнила их…

Узнала я все с большими подробностями, ибо, подобно всем неуверенным в себе людям, горожане очень скрупулезно записывали каждый нюанс и мелкое правило их бытия.

Я поняла, какое презрение испытывал к ним Вазкор. Когда он говорил о них, на лице его возникало особенное выражение — сдерживаемое и все же едкое отвращение, омерзение, ничуть не менее жгучее от того, что он никак по-настоящему не выражал его.

И последняя легенда — вера, которая поддерживала их и все же одновременно, должно быть, служила также источником постоянного страха — что некоторые Сгинувшие лежат где-то, спящие и все же живые, и в один прекрасный день проснутся. Они называли это «перевоплощением», хотя на самом деле оно не было таковым, так как они должны были вернуться в собственные тела. Тем не менее, пробудятся они новыми, собственные тела будут для них чуждыми — особого рода перевоплощение. Именно для этих богов и поддерживали огонь в каменных чашах, пламя Зла, бывшее для Городов лишь сигнальным костром. У каждого Города имелось собственное божество. Здесь, в Эзланне, оно носило имя Уастис.

Закончив, наконец, читать изукрашенные книги, я молча сидела у большого окна башенного дворца. Я ничего не видела сквозь радужный хрусталь с мерцающим на его цветах пламенем светильника; лунный свет снаружи превращал оконные стекла в тюрьму.

Три дня я почти ничего не делала, кроме как читала и впитывала ощущения этого места. Даже мой отдых — прогулки по необыкновенным садам, игра в «Замки» — был частью моего обучения. И вот внезапно и в первый раз я осознала, что эти невероятные вещи реальны и истинны. Даже ожидаемая богиня, и та явилась.

Вазкор стоял по другую сторону длинной комнаты, темный и неподвижный на фоне пустого овала очага, где все еще подергивало языками слабое бледное пламя.

— Итак, ты теперь немного понимаешь, — сказал он мне.

— Немного. Но чего хочешь ты, Вазкор?

Он пожал плечами.

— Нельзя ограничивать мыслящий мозг, богиня. Откуда я знаю? Мне известно лишь то, чего я хочу в настоящее время, и ты поможешь мне добиться этого. Когда у меня будет то, чего я хочу сейчас я захочу другие вещи, о которых в данную минуту не имею ни малейшего представления.