Я лежал в палатке на острове. Мне снилось вот что.

Я летел. Как в тоннеле, я воображал себя чернокрылым. Взмахи крыльев перенесли меня с одного берега на другой. Я вернулся на материк, пролетев высоко над океаном, видя, как его чернота подо мной превращается и белое золото мысов и отыскав белый скелет города в заливе.

Странность сна заключалась в следующем.

Обладая крыльями власти, я в то же время знал себя тем, каким родился. Дикарь из племени, натасканный на летние войны, и на моем теле — шрамы этих войн, шрамы, которые я никогда не хранил. Как будто я снова был брошен в прах, который должен был сформировать меня вместо той глины, из которой я был сделан. И во сне я думал: она, сука, которая родила меня, хотела, чтобы я вырос таким. Смертный воин крарлов с единственным по рождению правом — боя и смерти в бою. Или еще хуже, волчьей смерти от рук городских людей, которые охотятся за мной.

Мрачная светящаяся руина протянулась вверх и, казалось, пыталась затянуть меня в себя, но я забил крыльями и поднялся выше, усмехаясь, потому что даже во сне я был достаточно силен, чтобы не поддаться ее гнилому притягиванию.

А потом я увидел ее. Она висела в небе, как кристаллик луны. Женщина.

Ее лицо было закрыто черным шайрином, тело — черным платьем крарлов, но ее белые руки были раскинуты, а ее белые-белые, как кость, волосы развевались вокруг нее, подобно языкам дыма. Узнавание было мгновенным. Это была моя любящая мать.

Я закричал ей.

— Твой сын, воин Эттука! Тебе нравится, что ты сделала из меня? Я убил сорок человек, и у меня четыре жены и тринадцать сыновей, и через три дня я умру с копьем между ребрами. Я мог быть принцем в Эшкореке Арноре или в Эзланне. Я мог быть королем с большой армией за моей спиной, с женщинами, которые ублажали бы меня, и с Силой, которая заставила бы людей делать по-моему. Тебе нравится то, что ты сделала?

Я отчетливо понимал, чего хотел для меня мой отец, Вазкор, что она у меня украла. Я вытащил из пояса охотничий нож и метнул в ее сердце.

Она висела в воздухе и сказала мне, холодная, как серебристый лед:

— Это не может убить меня.

Но она ошибалась. Хоть она и была колдунья, нож воткнулся ей в грудь, и она с криком упала в ночь и растворилась в черноте.

Я очнулся от этого сна, и моя цель была прозрачно ясна. Я был холоден, владел своими пробуждающимися чувствами и исполнен горького спокойствия.

Квеф спал неподалеку от меня спокойным юношеским сном, раскинувшись, как поджарая черная собака. Хвенит устроила себе постель глубже в палатке за вычурной занавеской, которой она отгородилась от нас.

Я тихо встал и крадучись вышел на ночной остров. Луна зашла, ветер стих.

Мы поставили палатку под прикрытием голых деревьев неподалеку от маленького источника с пресной водой. Несколькими шагами дальше скалистый горб острова начинал выгибаться вверх, как панцирь черепахи, лысый щиток отполированного дождем и ветром сланца. Остров был маленький, меньше мили из конца в конец.

Я остановился у подножия ската; это место казалось уединенным.

Я мог опереться только на обычаи племени, в Эшкореке я не видел религии или почитания, за исключением того, что люди плевали на имя Уастис. Я расчистил место в жестких травах и сложил горку из камней с углублением посредине. В углубление я запихнул пучок стеблей и, чиркнув кремнем, поджег их. Пламя вспыхнуло, быстрое и голодное, эфемерным голубым светом. Я взял свой нож — он пил ее кровь в моем сне — и проткнул руку, оросив огонь своей кровью. Я отрезал локон волос и накормил им пламя.

Я думал, что знаю, чего хотел мой отец. Я вспомнил, как я проснулся однажды, когда мне приснилась его смерть, и сказал: «Я убью ее». Теперь все неясности, способности к заживлению и убийству лучом и все остальное соединялось вместе в одном нестерпимом стремлении, которое я узнал, как желание другого существа. Все эти способности были его, желание было его, дело было его. Вазкор, беспокойный в своей смерти; моя неспокойная жизнь показала мне это.

Я сказал вслух, обращаясь к хрупкому, уже догорающему огню:

— Я клянусь, Вазкор, на огне и крови. Вазкор, мой отец, она обманула и тебя, и меня, и она заплатит за это свою цену. Я все устремления направлю на то, чтобы найти ее. Когда найду, я убью ее. Ты открыл это мне. Теперь я знаю. Будь покоен, мой отец Вазкор, Волк-Король, Джавховор, оставь это мне.

В этот момент мне показалось, что короткая вспышка мелькнула в камнях, из огня выскользнула тень и мимолетно прислонилась к стене сланца. Тень огня, нечто вроде силуэта огня, напоминающая темное отражение света и силы, разожгла во мне то, что едва теплилось до этого слабым неярким светом.

— Верь этому, — сказал я тени.

При этих словах пламя свернулось и пропало. Я остался один в укачиваемой морем ночи со своим железным будущим.

Перед зарей Хвенит прокралась сквозь заросли трав и обнаружила меня там сидящим, прижавшись к сланцу.

— Почему ты здесь, Мардрак? Ты болен?

— Как может демон быть больным? Я непривычен к твоей нежной заботе.

Иди назад, девушка. Солнце еще не встало.

Она скользнула ближе и приложила пальцы к моей шее. Это прикосновение заставило меня вздрогнуть.

— Ты не понимаешь свои силы, — сказала она.

— Это достаточно верно. Однако я думаю, что теперь начинаю понимать семя, которое взрастило их.

— Я имею в виду, — сказала она, — что ты не умеешь владеть своими силами. Они владеют тобой. Ты лечишь, не сознавая этого. Возможно, ты убиваешь так же безрассудно.

Я посмотрел на нее. Небо достаточно просветлело, чтобы я мог видеть ее лицо, лицо как будто другой девушки, спокойное, умное и сочувственное. Тогда я увидел то, что увидел ее жрец-учитель в тот день, когда выбрал ее в целительницы и колдуньи.

— Если я безрассуден, кто направит меня на правильный путь?

— Я, — сказала она, — если ты позволишь.

— Я позволяю, — сказал я. — Как я отплачу тебе?

— Ляг со мной, — сказала она.

— Чтобы ты заставила своего брата гореть? Чтобы ты могла представить, будто я — это он? О, нет, синеглазая ведьма. В такую игру я не играю. — Верь мне, — прошептала она, склоняясь ближе. — Это тебя я страстно желаю. Хоть ты и белый, ты красивый и сильный мужчина.

— Мне пели эти песни раньше, и женщины, которые в это верили. Что до тебя, маленькая колдунья, то ты сама наполовину белая под твоей шелковой черной кожей.

— Ляг со мной, — простонала она, играя языком с моим ухом.

Но я оттолкнул ее, хотя мне было безумно трудно сделать это.

Она топнула ногой и убежала в глубь леса, и скоро я заметил, что рыжеватый кошачий хвост петляет за ней среди трав. Когда я вернулся в черную палатку на восходе солнца, Квеф уже ушел.

Моя учительница-соблазнительница и я остались одни.

Последовали два или три удивительных дня, в течение которых я совершенно точно узнал, что Хвенит-Уасти соединяла в себе две личности, как и подразумевали ее два имени.

Уасти, колдунья и целительница, женщина бесспорно почитаемая и уважаемая среди ее народа, мудрая, несмотря на юность, терпеливая и бесконечно сочувствующая, материализовалась в часы между восходом и заходом солнца. Это существо наставляло меня на туманных дорожках моста собственного мозга. Ее сказочно богатые знания, накопленные и передаваемые из поколения в поколение жрецами — этими поэтами-лекарями и колдунами-философами черных племен, — преподносились мне просто и прямо. С тех пор я мало встречал наставников, которые могли сравниться или были бы лучше этой молоденькой девочки, тонкой, как молодое деревце и чрезвычайно сообразительной. Я думаю также, что она была превосходным учителем еще и потому, что сама не обладала этими магическими «дарами», но была прекрасно осведомлена и разбиралась в них. Она дала мне, по меньшей мере, ключ к дверям и для того, чтобы открывать, и для того, чтобы закрывать их. Парадоксальный ключ, простой, но капризный. Нужно было правильно вставлять его перед тем, как повернуть, иначе дом мог рухнуть. Что до метода и логики, то чтобы объяснить это, пришлось бы просидеть в банке, болтая впустую семь лет, как говорят моуи. Невозможны дать истинное определение энергии или почему энергия появится. Ребенок сам научится ходить, но его надо убедить не совать руки в огонь.

Такова была моя духовная наставница, Уасти, выдержанная и человечная. Другая Уасти обычно узурпировала ее, когда школа кончалась, сначала вспыхивая в океанических глазах, когда разводился костер для приготовления вечерней еды. Эго была на самом деле не Уасти, а Хвенит-колдунья, та, которую я встретил с самого начала.

Она была всем, чем не была другая, кокетливая, дурманящая, острая, как кошачьи когти; исполненная намерения соблазнить. Тяжким испытанием была для меня Хвенит. Я чувствовал себя как мужчина, которого соблазняют украсть богатство его брата, в то время, как брат находится на войне, — однако Квеф был ее, а не моим родственником. Я решил, что не стану поддаваться ее уловкам и не попаду в ее сети.

Мы провели на острове уже дна дня. Солнце второго дня озарило бледным розовым светом море, и леса были припорошены сумерками. Хвенит зажгла костер и приготовила еду, и стала ругать рыжего кота, который не хотел есть свою порцию орехов, потому что днем убил птицу в высокой траве и был полностью удовлетворен этой кровавой пищей. Закончив выговор, Хвенит обратилась ко мне.

— Сегодня я буду собирать водоросли на пляже. Ты пойдешь со мной, Мардрак?

На мгновение перепутав одну Хвенит с другой — Уасти, — я согласился. После еды я пошел за ней по камням и отполированному приливом песку. Она подбирала пурпурную траву и срезала ее моим ножом, потом зеленоватую, потом черную. Свет померк. Она различала сорта при свете звезд и раскладывала их в тростниковой корзине.

— Когда-то все водоросли были черные, — сказала Хвенит. — Потом один мужчина убил другого, и его кровь упала в море, после чего некоторые водоросли стали красными. Но зелеными водоросли стали после того, как Зеленые Девушки, живущие на дне моря, всплыли на поверхность и лежали с мужчинами. Это не водоросли, а зеленые волосы, оставленные как символ любви между водой и землей.

Поняв теперь, к чему она клонит, я сказал, что рассказ прелестный, и начал подниматься, чтобы идти назад. Но Хвенит, маленькая лиса, расстегнула платье и вбежала в море, и вернулась сама, как Зеленая Девушка, только черная, а не зеленая, пахнущая океаном. Капельки воды блестели на груди, как бриллианты, и опоясывали серебряными цепями бедра. Значит, так вот.

После она молчала, как камень, как будто должна была искупить свое удовольствие печалью, как делают некоторые. Это никоим образом не был ее первый раз. У черного народа не было жестких моральных законов, потому что они были слишком моральны и высоконравственны, чтобы создать их.

Мы пошли в палатку, и она спряталась за своей занавеской, а потом я услышал, что она плачет.

Я все это мог предсказать. Ее мысли были о Квефе. Скоро она крикнула мне, как ребенок:

— Что мне делать? Что мне делать?

Бесполезно убеждать девушку в таком настроении. Я встал, опустил глупую занавеску и обнял Хвенит, удивившись своей нежности по отношению к ней. Демиздор приучила меня к другим манерам, так я подумал. Нужна была женщина, которая не считала себя молочной коровой, чтобы я увидел, что женщины — не скот.

Потом Хвенит прошипела:

— Мардрак, ты волшебник. Сделай так, чтобы он принадлежал мне. Ты будешь добрым, потому что я помогла тебе овладеть твоими силами волшебства. Используй их и помоги теперь мне.

— В этом я тебе не помогу. Кроме того, мой дар еще только зародился, как ты хорошо знаешь.

— Для этого он достаточно силен. О, Мардрак, я ничто без него. Я умру от этого.

Я рассмеялся и уверил ее, что она не умрет.

Она плакала и уверяла, что умрет.

Когда она немного успокоилась, она сказала:

— Это началось между нами, Квефом и мной, как первая ниточка на станке. Каждый день ткал немного больше. Теперь платье закончено.

Я сказал:

— Ты его сестра, Хвенит. Поэтому он не хочет.

— Ох, дурак, — сказала она, — это только сблизит нас больше. Именно поэтому мы так связаны. Плоть говорит с плотью, потому что плоть одна. — Будь благодарна, девушка, что ты не из племени дагкта. Они выпороли бы тебя за одни только мысли об этом.

— Красные люди жестоки и слепы. Почему за это надо пороть?

— Помимо любой другой причины, хотя бы потому, что дети таких близких по крови будут больными.

— Разве звери больные? Животные на холмах, и рыба в море, и птицы в небе? А они часто спариваются, родители с молодыми, и дети одного чрева друг с другом.

— Да, — сказал я, — но мы люди.

— И тем беднее из-за этого. Я еще никогда не видела, чтобы человек победил животное в беге или рыбу в плавании, или птицу в полете. Если они заболевают, что случается редко, им не нужен лекарь, чтобы сказать, какую траву они должны есть, чтобы поправиться. Они не берут рабов и не развязывают войн.