Белая ведьма (№2) - Вазкор, сын Вазкора

— В чем дело? — сказал он глухо, обливаясь потом, отлично все понимая.

Я намеревался заколоть его, сразиться с ним и заколоть его ножом, если он поднимется на бой. Потом я перерезал бы всех остальных, кто приблизился бы ко мне. Я не сомневался, что смогу сделать это.

Но глядя, как он съежился, показывая свои грязные зубы, глядя на его грязный рот, еще сладкий от похвалы в адрес Тафры, я понял, что есть другой, лучший способ убить его.

Я почувствовал это, оно медленной волной прокатилось в моей голове.

Это был его дар, моего отца Вазкора. Он направлял меня, как тогда на крепостной горе.

Я мог убить человек желая ему смерти.

В черепе возникла боль, раскалывающая золотая ниточка боли. Затем свет померк над раскрашенной палаткой.

Желтые узоры заплясали и слились, лампы оплавились и задымили.

Эттук рванулся со своих подушек, пронзенный мечом тонкой молнии, крича даже громче, чем кричала Тафра, умирая от трудов его петушка. Я дал ему испробовать это сполна.

Затем без всякого предупреждения роковая сила во мне стала непомерной. Я не мог совладать с ней. Мозг жгло и распирало, артерии плавились от жары. Я был пожирателем огня, которого теперь этот огонь пожирал изнутри. Все кипело и исчезало в огне.

И свет обернулся чернотой. В этой черноте не было снов, не было поводыря.

Я всплыл из черной реки и обнаружил, что лежу на спине, а надо мной кружится широкое знойное небо.

Не узнавая окружающего, только частично помня последовательность предшествовавших событий, я попытался подняться. И сразу же меня охватила слабость и тошнота. С трудом перевернувшись на бок, я вывернул все, что могло находиться в моем животе и, кажется, половину кишок в придачу. Проделав это, я откинулся назад, желая умереть.

Во мне все так ныло и болело, как будто я скатился вниз со скалы и умудрился остаться в живых. Пока я был без сознания, очевидно, кто-то любезничал со мной ногами; меня перетащили по земле на это открытое место и оставили на всю ночь привязанным ногами и широкой петлей на шее к какой-то непонятной деревянной штуке. Кроме того, в веревки, которыми я был связан, были вплетены бесчисленные амулеты, мелкие четки и кусочки металла. Одежда на груди была вспорота, и на коже углем был намалеван одноглазый змей.

Тут я понял их намерения. И я также вспомнил о Демиздор.

Теперь я зашевелился по-настоящему, и внезапно вокруг меня оказались воины и встали так, что я мог видеть их. Их было около пятнадцати. Они казались испуганными и пытались скрыть это, отпуская шуточки и тыкая в меня тупыми концами своих копий. Один плюнул на меня. У меня не было никакой возможности и сил ответить ему; он это понял и плюнул снова, в мои глаза.

То, из-за чего я оказался здесь, было похоже на мою прежнюю лихорадку. В голове у меня все перепуталось — рассказ Котты, имя Вазкор, выброс энергии. И все-таки я осознал, что я убил вождя крарла. И, судя по амулетам, они считали меня волшебником и пытались защитить себя. Без сомнения решив, что эти символы укрощали мои силы, они начали изобретать новые игры. Я страдал от беспомощности на земле, пытаясь время от времени вырваться из пут и веревок и кинуться на них — хотя это было бесполезно — когда неожиданно воины прекратили свои забавы.

Я откатился в сторону и посмотрел. Я лежал на склоне холма над крарлом. Внизу я различал дым от центрального костра, и длина теней говорила о том, что день клонился к вечеру. Вверх по гребню холма шел Сил-провидец в своей одежде из звериных хвостов и зубов. Ветер играл хвостами и звенел бронзовыми ромбиками. Я не мог видеть его лица в уксусном свете, но я мог догадаться.

Он подошел ближе и встал надо мной, тихо бормоча и ощупывая свою раскрашенную черным челюсть.

Конечно, он бы поклялся, что заклинания свалили меня в палатке, те заклинания, что усмиряли меня сейчас, но, подобно воинам, он хотел быть уверен. Он наклонился, произвел какой-то ритуальный выпад над моим лбом и отпрянул назад проворно, как ящерица.

Я ничего не мог сделать. Я был слабее больного щенка, и он это заметил.

Он схватил символ змея на своей груди и заклацал зубами на воинов, приказывая им поднять меня и нести обратно в крарл. Я полагаю, они привязали меня на ночь на холме, чтобы удерживать страшную магию на безопасном для них расстоянии.

Они поволокли меня вниз таким же способом, как и доставили наверх.

Это было нелегкое путешествие: облака крутились колесом, а твердая земля колола, подбрасывала и выбивала из меня дыхание. Кто-то сломал мне ребра, и вскоре мне удался девичий трюк, и я потерял сознание. Я пришел в себя уже среди палаток и высоких стогов незажженных костров Ночи Сиххарна.

Они судили меня по закону племени.

Вместо Эттука председательствовал Сил, и было очень много тех, кто говорил против меня. Фактически для каждого врага, который был у меня в крарле, нашелся оратор, стоявший в его одеждах.

Как я и сознавал всегда, они только ждали случая схватить меня. Я сам воздвиг свой погребальный костер и в значительной мере сам взобрался на него.

Я лежал на спине, стиснув зубы, глотая собственную рвоту, слушая и иногда мельком видя лица мужчин и языки пламени, и вонь, исходившая от Сила, терзала мои ноздри.

Даже Чула прокралась и шептала Сил-На, а та, в свою очередь шептала своему отцу. Оказывается, я занимался колдовством уже некоторое время и поэтому выгнал дочь Финнука из своей палатки, предпочитая одну из взращенных колдовством городских женщин… Как еще в самом деле я мог преодолеть масколицых в их форте, если не таинственными заклинаниями? Племена хорошо знали, что людям не побить городских налетчиков, потому что те сами колдуны. Так даже мой героический подвиг был обращен против меня. Я подозревал, что они скоро казнят меня и уже выбрали способ, судя по шесту, к которому я был привязан. Мерой моего плачевного состояния служило то, что во мне не осталось духа борьбы и мне было безразлично, что они делают. Но судьба Демиздор наполняла настоящим ужасом мои путавшиеся мысли, и их обвинения заставляли меня неистово биться, что их очень забавляло. Они, конечно, убьют ее тоже, но убьют с незапамятных времен практикуемым мужчинами способом, насилуя ее до смерти, и они повесят меня на шесте вниз головой, чтобы я это видел, пока не лопнут мои мозги.

Были уже сумерки, солнце зашло — я пропустил момент заката, жаль, так как это был последний закат солнца в моей жизни. Сейчас была уже Ночь Сиххарна, когда духи мертвых выходили на охоту. Мужская половина должна нести дозор против духов, должны быть зажжены сторожевые костры и факелы, но ничего этого не было сделано. Меня удивило, что они не увидели зловещего предзнаменования в том, что пришлось оставить это дело из-за меня, но, подобно всем их обычаям, даже более темные были пустыми формальностями.

У меня не было богов, которым я мог помолиться. В тот час я чувствовал, что мне их не хватает.

Я начал думать также о Тафре, моей матери — я не мог называть ее иначе — чье тело они бросили в яму, вырытую в земле, потому что для женщин не существовало яркого погребения в пламени, и это было сделано, в то время как я лежал на холме.

Постепенно все это превратилось для меня в хаос огней и звуков, труп моей матери и воображаемое распростертое тело Демиздор, действительный треск огня и черное небо, вопли и завывания крарла. И в этот бред въехали на конях призраки Ночи Сиххарна, потому что никто не сторожил их.

Они были самыми четкими из всех моих видений. Черные, как Черное Место, из которого они вышли, верхом на черных, как они сами, или белых как кость, конях, с серебряными черепами, из которых все еще росли светлые волосы. Я был уверен, что сплю и вижу сон, потому что я никогда не верил в эту легенду о мертвых призраках Сиххарна, и я стряхнул с себя сон. И все равно я их видел.

Крарл тоже видел их.

Гвалт замер на ветру, раздавалось только потрескивание затухавшего костра, стук подкованных копыт по земле, когда всадники появились между палатками, и слабый звон колокольчиков на их упряжи.

Воины и их женщины замерли, как фигуры на гобелене. Только те, кто ближе всех стоял к месту прохода черноголовых, посторонились, пятясь, как в полусне. Где-то в миле от холма залаяли собаки в соседнем крарле. Этот шум был из другого мира.

Рядом со мной Сил бурно дышал через рот, и к его обычной вони добавилась новая, его мочи, вылившейся из него от ужаса. Я бы рассмеялся, если бы у меня были на это силы. Я уже догадался, кто были эти всадники и откуда они родом. Не из ямы, а из Эшкира. Их чернота была черными одеяниями, а черепа — масками.

Передний всадник поднял руку в черной перчатке и остановил колонну. Затем он заговорил на языке племен, но презрительно, как будто этот язык осквернял его рот.

— У вас здесь закованный на земле. Вы отдадите ею нам.

Это была не просьба, даже не требование. Это было утверждение. Крарл только прошелестел и вздрогнул. А тело Сила заклацало, его собственные зубы и зубы на его одежде стучали от страха.

— Среди ваших палаток есть также знатная дама из Эшкорека. Вы приведете ее. Если ей причинен ущерб, ваш крарл будет сожжен. Если она мертва, мы убьем ваших женщин и детей.

Голос всадника звенел, как сухое серебро. Я хотел ответить ему.

Прежде чем я смог составить предложение или произнести его, деревянный шест был внезапно вздернут ввысь.

Небо побежало вместе с землей. Я соскользнул вниз по дереву, прежде чем ремни впились и удержали меня. Похоже было, что башня рухнула на мою голову.

Небо мчалось, а потом остановилось. Я был метком, прошитым болью. Когда я дышал, нож впивался между моими ребрами.

— Несмотря на добрые заботы его братьев по копью, он доживет до Эшкорека, — сказал один.

— Это его беда, — ответил другой и тихо засмеялся. — Видишь, Демиздор?

И на фоне остановившегося неба я увидел лицо серебряного оленя с глазами из зеленого стекла, а позади — водопад волос, подобный золотистому инею.

— Да, — сказала она, — я вижу его. — Ее голос был не таким, каким я его помнил.

— Он запоет новую песню в Эшкореке, — сказал мужчина.

— Он умрет там, — сказала она.

Кровь была у меня во рту, и я не мог говорить, даже если бы у меня были слова. Но у меня не было слов, потому что они говорили на городском языке, и каким-то образом я мог понимать, но не мог говорить на Нем. Потом она низко наклонилась, женщина с лицом оленя, которая была уже не Демиздор, и пробороздила мое лицо своими ногтями.

— Будь счастлив, о король, — прошептала она. — Тебя ждет теплый прием в Эшкореке Арноре.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЖЕЛТЫЙ ГОРОД

У Демиздор были родственники среди воинов-эшкирян; она никогда не рассказывала мне о них, а я не думал об этом. Казалось, ее прежняя жизнь умерла для нее, когда она вошла в мою. В этом была моя слепота и ее тоже, за которого нам обоим предстояло заплатить тяжелую плату.

У ее матери, любовницы золотой маски, была сестра, а у сестры — два сына, двоюродные братья Демиздор, тоже серебряного ранга. Гордые и ревниво относящиеся к тому многому или малому, чем владели.

Налет на весеннее собрание дагкта за рабами был безрассудной выходкой — пари между принцами, так они развлекались в городах, играя на жизнь и свободу людей. Отряд в восемьдесят масколицых отправился в приключение, и, имея с собой пушку, они не ожидали встретить никаких препятствий, как оно и было для начала. Захватив рабов, они остановились лагерем в разрушенной крепости, но восемнадцать человек поскакали домой в Эшкорек налегке, чтобы сообщить об успехе. Когда же основные силы вскоре не появились, несколько человек вернулись назад искать отсутствующих принцев и их солдат. Войдя в руины, они быстро нашли все, что я и воины дагкта — а после нас вороны и лисицы — оставили от их отряда. Поднялся шум. Это было неслыханно, чтобы отбросы мира, недостойный прах племен, совладали с золотыми и серебряными лордами и скормили их пожирателям падали.

Наконец, они сформировали отряд мстителей, и в этом отряде были двоюродные братья Демиздор. То, что высокородная дама из их семьи должна стать шлюхой крарла, привело их в состояние бешеной ярости.

На достижение цели у них ушло почти все лето. Они пошли на большие для себя унижения, чтобы выполнить свою задачу, путешествуя иногда как простые смертные среди торговцев моуи, которые были такие же светловолосые и всегда держались близко к ним, как ножны к мечу. Передвигаясь таким образом с места на место, они в конце концов узнали миф, который, как и все басни, вырос из маленького зернышка истины. Согласно этому мифу один воин в одиночку взял форт-лагерь с поработителями из Эшкира. Он убил их всех, оставив без захоронения, и увез городскую женщину в качестве своей девки. Воин, конечно, был черноволосый, без татуировки, единственный среди красных племен. Когда я узнал об этом мифе, я вспомнил, как Мока болтала торговцам моуи о своем красивом муже и его новой льноволосой рабыне-жене. В группе моуи не было эшкирян, но постепенно слух прошел по желтым крарлам и достиг нужных ушей.

В довершение всего, еще одна характеристика добавилась к моему образу, и я вполне подошел для их мести. Какой-то краснокожий где-то рассказал о бое в руинах, упомянув странное имя, которое горожане выкрикивали, подставляя себя под мой нож. Моуи подхватили эту болтовню, а скорее эшкиряне слышали ее сами. Они, конечно, знали это имя, и оно не было странным для них. При свете дня, да к тому же разочарованные в своих богах, они никогда не считали меня восставшим из мертвых богом-волшебником, как решили убитые в крепости.

Еще прежде, чем я узнал о своем происхождении, они по-своему вычислили его. Они решили, что черноволосый мужчина был бастардом Вазкора, незаконным ребенком от какой-нибудь племенной козы, сделанным им в последние месяцы его жизни.

Они ненавидели Вазкора. Мне предстояло узнать, как сильно они ненавидели его.

Эшкорек первым из всех городов развалился с его падением. Он потянул его за собой, тень его честолюбивых замыслов придавила город. Он был до сих пор битком набит его символами, чтобы эшкиряне не забывали. Даже серебряные маски-черепа были когда-то знаком собственной гвардии Вазкора. Они не могли добраться до мертвеца; он обманул их, умирая. Но у них был я, заместитель моего отца, заключенный в шкуру человекообразного варвара.

Я могу воспроизвести ту часть истории, что касается Демиздор так, как она рассказала мне позже, в последний час, который мы провели вместе.

Пока я присутствовал на совете дагкта, Демиздор была одна в крарле. В таких случаях скука была ее врагом; презирая женскую работу, не имея под рукой книг, музыки или игр людей ее круга, она целыми днями спала, чтобы они поскорее пролетели, или брала черного коня и отправлялась кататься верхом. Занятый своим делом, я не задумывался о том, что ей может быть страшно одной в муравейнике, который плохо к ней относился. Конечно, она никогда не подавала виду ни передо мной, ни перед ними, я полагаю. Воины насмехались над ее ездой на коне, но она была лучшей наездницей, чем они. Женщины ворчали и глазели, но ни одна не осмеливалась навредить ей теперь, когда она была женой сына вождя. Другие мои две жены, Мока и Асуа, не любили Чулу. Они прислуживали ее преемнице как служанки, так же, как они ухаживали за моей одеждой и военной добычей. Вышивание моих рубашек и расчесывание волос Демиздор одинаково были их заботами. Однако они хихикали под вуалью над ее манерами или смотрели, разинув рты. Она была редкостная и изысканная, как разноцветная поющая птичка, которую я привез из похода.

Два дня Демиздор поневоле терпела это. На третий день она ждала меня домой. Может быть, до нее дошел слух о родах Тафры; конечно, она потом слышала, что я предпочел пойти к Тафре, а не к ней. День прошел, солнце село. Она, разумеется, услышала траурные причитания женщин. Без сомнения, она спросила у Моки, и Мока объяснила ей, что это: Тафра умерла. Наверняка Демиздор ждала меня после этого, боясь, возможно, за меня. Но я все не возвращался в свою палатку.

Последним известием обо мне была невнятная болтовня об убийстве Эттука и моем колдовстве, и о том, как Сил померился силой со мной и победил меня, так что теперь я лежу связанный и полумертвый на холме. Тогда она поняла, что действительно осталась одна.

И как уже однажды было, ей показалось, что мир сошел с ума. Она, должно быть, засомневалась в том, что правильно понимает речь крарла. Готовая бежать искать меня, она была также готова скрыться. У нее была лошадь; она могла рискнуть на опасное долгое путешествие на запад. Однако, подобно многим женщинам, она была озабочена судьбой своего мужчины. Поэтому медлила.

Асуа кричала от страха, спрашивая богов, что станется с домом Тувека.

Мока пыталась уговорить ее успокоиться, зная, что шум скорее навлечет беду, чем молчание. Но младенцы громко плакали, и собаки, подхватив страх, как заразную болезнь, подняли свой собственный гвалт.

В полночь пришли мужчины. Они поместили Моку и Асуа вместе, и началась перебранка относительно того, надо ли убивать крошечных сыновей и дочерей, поскольку в них зло семени их папочки. Однако воины скоро потеряли интерес к этим мерам предосторожности, гораздо больше заинтересовавшись военными трофеями, которые я накопил. Сундуки были опрокинуты и перерыты, пиво выкачано, огрызающиеся собаки оттащены и пара из них зарезана, лошади выпущены из стойла, оседланы, и началась их безумная обкатка, как на рынке. Когда колдун надежно утихомирен, любая его собственность — разрешенная добыча.

Вскоре четверо из них ворвались в мою семейную палатку и нашли Демиздор.

Четверо ухмыльнулись и произнесли слова, которые мужчины говорят в такой момент. Один из ник был Урм Кривая Нога, испытывавший ненавистную зависть ко мне. Он не задумываясь двинулся к ней, потому что она ждала там в ледяном оцепенении. Я мог бы предупредить его о ее трюках, если бы был там и был его другом. Она ударила Урма ножом в горло, умным, быстрым ударом, но она никогда раньше не убивала человека. Она захватила его врасплох, но и себя тоже. Пока она стояла, выпустив оружие, парализованная тем, что сделала, остальные трое кинулись на нее, и им не трудно было справиться с ней.

Они изнасиловали ее и принялись бы снова, потому что были сильны в ту ночь, но Сил созвал воинов на совет крарла. Узнав об этом, они привязали ее к стояку палатки и приколотили веревку вокруг лодыжек колышками к земляному полу. Они много смеялись, потому что им понравилось ее общество, и они планировали получить еще больше. Они вытащили Урма наружу и наспех зарыли в землю, как поступают с женщинами, потому что он был хромой и к тому же был заколот женщиной.

Эттук лежал в раскрашенной палатке, холодный, как протухшее мясо. Когда они складывали для него погребальный костер, они убили его собак и лошадей, которые должны были сопровождать его в Черное Место, и говорили, что Демиздор надо задушить и послать для услаждений вождя в Черном Месте. Так прошла первая ночь.

На следующий день провидец был занят телом Эттука, раскрашивая его для погребения, выродки Эттука одевали его, полные надежд, с блестящими глазами, поскольку я сошел с дистанции, а дочь Сила заплетала его бороду. Воины тем временем стояли вокруг палатки в траурном карауле, хотя время от времени кто-нибудь из них отправлялся проведать меня на холме или Демиздор в моей палатке. Неизбежные перерывы между этими визитами очевидно спасли мою и ее жизнь.

Совершенно ясно, что происходило в ее голове, пока она лежала там в моей палатке. Каждый из мужчин, использовавших ее, представлялся ей какой-то гранью меня, и она винила меня — что я оставил ее на них и что я вырос из их среды. Она хотела умереть и ждала смерти. Она намеревалась обхитрить их, если сможет. Постепенно все ее мысли сосредоточились именно на этом, как освободить руки и украсть нож какого-нибудь воина, пока он трудится над ней, или как вырвать кинжал, когда они придут, чтобы вывести ее.

В час едкого заката Сиххарна она услышала крики, когда они тащили меня с холма на деревянном шесте. Она радовалась моим страданиям, неистово радовалась, но в то же время холодела, как будто смерть уже пришла. Поднялся какой-то шум, и ни один вояка больше не пришел ухаживать за ней. Шум продолжался около часа.

Потом наступила тишина.

Она лежала в этой полной тишине, темнота так залепила глаза, что она не могла различить даже свои истерзанные ноги или тусклое мерцание колышков, которые держали связывавшие ее веревки. Внезапно полог палатки резко поднялся.

Сердце моей жены дрогнуло, и на мгновение она была ослеплена безумной, слабой, ошибочной надеждой. Когда она снова смогла видеть ясно, она увидела невероятное: своих людей во входном проеме палатки, один из которых снял серебряную маску-череп, открыв ей лицо ее родственника, Орека.

Масколицые, несмотря на угрозу, не сожгли крарл и не убили женщин или хотя бы нескольких воинов, которые насиловали Демиздор.

По правде говоря, их карательный отряд растерял свои силы за месяцы поисков и сейчас насчитывал только тридцать человек, у них не было пушки, и они отдавали себе отчет в том, что другие дагкта стояли лагерем на соседних склонах к востоку и северу. Кроме того, у них был я, единственный воин, которому они действительно жаждали отомстить, и они получили назад свою даму. А для нее, совершенно очевидно, все лица вояк, побывавших в ней, слились в одно лицо, и это было мое лицо. Я, человек, который силой забрал ее из ее жизни в свою и тем самым навлек на нее все остальное.

Она не утратила чести в глазах своих соплеменников. Больше того, они вернули ей честь и гордость в считанные минуты. Они одели ее в желтое платье, которое ее младший кузен, Орек, возил с собой на протяжении всего пути из старого города. Оно было роскошное, шелковое, вышитое хрусталиками. Позже я отметил, что, несмотря на мужские качества, присущие многим городским женщинам, мужчины обращались с ними, как с чем-то хрупким и драгоценным. Затем нашли ее серебряную маску оленя, потому что она ей принадлежала. (Я представляю Чулу, едва живую от ужаса, лишившуюся последнего сокровища, которое у нее вырвал черепоголовый демон Сиххарна). Так они снова превратили Демиздор в девушку-богиню, которую я встретил в разрушенном форте. Она моментально поняла, интуитивно, что здание ее самоуважения зависело от ненависти и отвращения ко мне. Женщины мудрее в этих вопросах или пытаются быть таковыми. Мужчина не смог бы отказаться от своей мечты так быстро. Правда, закрыв такую дверь с огромным и мучительным усилием, он забыл бы совсем, а Демиздор не могла. Вскоре принесли меня, вернее, то, что от меня осталось.

Они привязали меня к лошади (я был в бесчувственном состоянии и не возражал), и через некоторое время они уже скакали на запад по спускающимся вниз склонам, ради нее они двигались медленно, но все-таки достаточно быстро, так что к восходу луны крарл был далеко позади.

В полночь они сделали привал, чтобы дать Демиздор отдохнуть. Она была бледна и больна, но лихорадочно весела. Орек держал ее за руку. Он был совсем юный, на год или два моложе ее, и больше, чем наполовину влюблен в нее. Он был очень похож на нее к тому же, светловолосый и зеленоглазый, такой же стройный, и очень мало похож на мужчину. Старший брат, Зренн, был из другого металла. У него были жесткие крысиные волосы, темные, что было редкостью в городах. По контрасту, глаза его были подобны беловато-голубому фарфору, и, казалось, зрачки выжжены бледным пламенем. Я пришел в себя, когда остановились на привал, и увидел их обоих, хотя не очень отчетливо. Они склонились около меня, серебряная маска оленя стояла позади. Только одна из троих, стоявших предо мной, была в маске, потому что она была единственной из них, кому было что прятать.

Именно Зренн смеялся и заявил, что мне не повезло, что я не умер. Рот его улыбался, а глаза пожирали, наслаждаясь болью, и предсказывали новую боль.

Они говорили на городском наречии и не догадывались, что я понимаю. Только она говорила на языке крарла, желая, чтобы я понял, как изменились наши жизни и что нашей любви пришел конец. Когда она расцарапала мне лицо, Зренн снова рассмеялся. Мне предстояло хорошо узнать его смех.

Крарлы совершают переход с гор на восточные пастбища и обратно, с пастбищ в горы, за сорок, а то и больше, дней. Они останавливаются лагерем каждого ночь, много дней проводят у воды, задерживаются, когда ведут свои войны, их передвижение замедляется также из-за пеших женщин, их скота, а также постоянных перебранок. На быстрых лошадях Эшкира, крепких, несмотря на их тощие животы, с короткими остановками и без больших отклонений от маршрута, мы уже через тринадцать дней увидели горные перевалы, через пятнадцать дней взбирались по ним, а через двадцать подошли к городским аванпостам.

Демиздор, казалось, оправилась полностью, хотя это было не так и скакала наравне с мужчинами. Для меня путешествие было менее гладким. Сломанное ребро впилось в мое правое легкое. Я захлебывался кровью, и они начали с сожалением думать, что их приз испустит последний вздох прежде, чем они успеют доставить его домой. Так что они потратили время, чтобы перевязать мне ребра, и кормили меня, хотя с таким видом, будто я больное животное вызывающее в них отвращение. Я удивил их, быстро поправившись, и вскоре скакал верхом, но был привязан к седлу.

— Никакого сомнения, это Вазкорово отродье, — сказал Зренн. — Я слышал рассказы о том, как однажды тот выздоровел, хотя ему перерезали горло.

Пара мужчин отказались поверить в эту басню. Они все принадлежали к серебряному рангу, были товарищами, а не хозяевами и наемниками. Зренн только взглянул в мою сторону и, чтобы мне было понятно, сказал на плохом языке крарла:

— Если это животное так хорошо оправляется от ран, оно сможет выдержать хорошенькое количество ранений прежде, чем умрет. Бедный щенок. Ему бы хотелось кусаться, но он не может найти свои зубы.

Действительно часть моих жизненных сил возвращалась ко мне. Я почти погиб и не жаловался, но когда ребра зажили, а боль и отупение прошли, жизнь снова вспыхнула, и я мог бы всерьез взвыть по-собачьи, чтобы вырваться из веревок, которыми они опутали меня, и приласкать глотку Зренна своим сапогом. Потом я мельком взглядывал на Демиздор и снова наливался свинцом.

Она ждет случая помочь мне, думал я сначала, как ребенок. В конце концов этот детский обман перестал действовать. Я увидел, как ее гордость переплетается с презрением. Тогда я стал думать: дай мне только приблизиться к тебе, и я снова завоюю тебя. Но это тоже не срабатывало. Когда последние красно-коричневые осенние дни соскользнули с земли и из моей жизни, я понял, что она возненавидела меня холодной ненавистью, и никакая любовная ласка не растопит этот лед.

Я еще был настолько слаб, что это выбило меня из сил. Но мы, наконец, добрались до гор, и меня стали занимать другие мысли. Одна из них — мое будущее в городе в качестве козла отпущения.

Город. Я увидел его в его горной клетке, черный на фоне желтого закатного неба. А два часа спустя, когда мы вошли в его стены, я увидел его в свете факелов, желтый на фоне черного ночного неба.

Я никогда раньше не встречал городов. Редкие особо крупные собрания племен, когда в одном месте разбивалось до тысячи черных и синих палаток, казались мне громадинами. Восточные города поразили меня своей сложностью. Но эта штука подавила меня, не только своей громадностью и великолепием, вековой стародавностью, но и своими руинами и развалинами. Эшкорек, изрытый пушечными снарядами и опаленный пожарами, приходящий в упадок, был похож на древний желтый череп.

Однако в этом черепе ярко горели огни и звучала жизнь. С высоты дороги, которая вела вниз в город — дороги, отмеченной рухнувшими колоннами, с до такой степени разрушенным покрытием, что на ней спотыкался бы любой конь, кроме эшкирских — он казался городом-призраком. Целые районы темноты, и из темных ран поднимались ряды сияющих окон. Я вспомнил, как разрушенная крепость вызвала во мне представление о Дворце Смерти. Этот город был такой же.

В стенах города было несколько широких магистралей, освещенных факелами, но пустых. Отблески света вспыхивали на разбитых оконных стеклах и дверных проемах. Крысы, возможно, обитали за осыпающимися фасадами, но их не было слышно. Ночной ветер доносил лишь обрывки призрачно тихой музыки, чистой, как звон колокольчика в тишине. В одном месте магистраль разветвлялась, и эшкиряне свернули на дорогу, которая вела налево. В конце ее в полумиле от дороги на прямой улице возвышалась дворцовая башня, ее овальные окна светились ярким светом ламп, единственный признак жизни на проспекте мертвых особняков. Мой эскорт двигался тихо, почти крадучись, на протяжении всего пути от неохраняемых ворот. Я удивлялся, чего они боялись здесь, в своем собственном городе. Внезапно, когда уже миновало около двух третей проспекта, из теней выступила группа людей. Они были одеты в такие же залатанные черные одежды, как и мои пленители, но бронзовые маски имели форму птичьих голов. Что более важно, они были вооружены для боя.

— Стойте, господа, — сказал один. — Кто ваш повелитель?

— Мы служим Кортису, Фениксу, Джавховору.

При этих словах бронзовые маски подняли свои мечи и забормотали. Говоривший спросил:

— Это вы, капитан Зренн?

— Это я. И мой брат Орек. Вся поисковая группа за исключением тех, кто испугался до окончания охоты и уже находится дома.

На улицу выходили новые силы. Я видел, что это была серьезная засада на случай, если наша группа окажется не той, которую они ждали.

Часть этих бронзовых масок окружила нас, и лошадей повели по дороге через высокие ворота перед освещенным дворцом.

Это была гигантская башня в семь или восемь этажей. В некоторых ее окнах сохранились цветные стекла, янтарные, бирюзовые, рубиновые, и факелы дымили в ее стенах цвета львиной шкуры. Здесь же был источник музыки, в какой-то дальней скрытой комнате.

Мы пересекли наружный двор, подъехали по пологим ступеням к портику, огромные железные двери которого были распахнуты настежь, но вскоре с шумом захлопнулись за нами.

Здесь эшкиряне спешились, и бронзовые солдаты стянули меня с лошади по приказу Зренна.