Лицо покалывало и чесалось, как при вновь отрастающей бороде. Я подвигал челюстью и почувствовал, как треснула корка запекшейся крови, но не было ни боли, ни стягивающего ощущения.

И вспомнил, наконец, об укусе змеи, татуировальных иглах, о военных ранах, которые заживали на мне, не оставляя шрамов. Вокруг меня чувствовалось непрерывное неясное движение — обманчиво легкое и скользящее — затем грохот переворачиваемой жаровни, посыпались красные угли, и из укрытия трех серебряных командиров, пошатываясь, появился мужчина в серебряной маске, неся на плечах другого, как в пьяной или детской игре. Но серебрянолицый тяжело рухнул, а тот, что был наверху, поднял руку и резко опустил ее вниз с почти бесшумным звуком, который производит нож, входя в тело. Он вытащил нож, вытер его о труп и поднялся. И повсюду поднимались люди Принца Эррана, умертвив стражу, оставленную для меня Кортисом. Они прокрались тихо, как снег, и проделали свою работу, как поцелуй.

Я понял, что мне предстоит стать собственностью другого человека. Подобно ценному барану, меня поймали, купили, продали и, наконец, украли. Эрран пил вино, зеленое вино в золотой чаше. Он сказал:

— Видишь ли, я не притворяюсь, будто я не человек. Я ем, пью, испражняюсь, сплю и однажды умру. Если мои предки и были богами, линия прервалась, и я не бог. Кортис и Немарль и еще несколько десятков тысяч пусть притворяются, я к ним не принадлежу. Поэтому я и извлек тебя из-под их опеки. Зачем тратить тебя впустую на божественную месть, когда можно полезно использовать?

Чтобы пить, он снял свое лицо леопарда, потому что в масках горожан нет отверстия для рта. Это был молодой светловолосый человек, с умным лицом и маленькими смешливыми глазами.

— Ну, можешь отвечать, мой Вазкор. Скажи мне, не приятнее ли тебе будет жить, чем умереть? Не бойся, ты будешь привилегированным рабом. По меньшей мере наполовину твоя кровь благородна. Мои соперники-принцы отрубили бы тебе конечности; я же предпочитаю дать им работу. Вместо того, чтобы тебя кастрировать, я буду посылать тебе самых привлекательных женщин из ранга бронзовых и атласных масок, и ты наделаешь мне прекрасных, сильных сыновей-рабов с ними. У меня на службе твое существование будет приятным и не слишком изнурительным.

Я больше не был связан. Наблюдая за ним, я потрогал свое лицо и снова почувствовал под пальцами гладкую здоровую кожу.

— Да, — сказал он, — вот именно. Я надеюсь, что ты передашь этот дар по наследству со своим семенем, как Черный Волк Эзланна передал тебе, когда мастерил тебя. Я все думаю. Если бы пес Кортиса отрезал руку или выковырял глаз для своей забавы, что тогда? Выросли бы они снова, как наросла кожа без шрама? — Он подошел поближе и рассматривал меня. — Да, это замечательно. Только небольшая краснота осталась, как будто твоя дама в раздражении дала тебе пощечину. К восходу солнца она исчезнет, я полагаю. Раны на теле, конечно, исчезли полностью.

Он был достаточно близко. Я мог его задушить. Он, казалось, почувствовал это и отошел, усмехаясь. Он налил зеленое Вино во вторую чашу, не золотую, как первая, а в полированную деревянную, для раба, и это хорошо.

— Выпьешь?

— Не с тобой.

— Э-э, это уже было. Мои собаки никогда не кусают меня дважды. Я подумывал, что ты мог бы объезжать для меня лошадей, но я всегда могу послать тебя присматривать за горячими трубами в подвале.

Он перевернул деревянную чашу, и зеленое вино пролилось на плиточный дворцовый пол. Некоторых городских обычаев он придерживался; питье, налитое для подданного, уже не годилось для принца.

— Вместе со здоровьем к тебе вернулась глупость, — сказал он, не сердясь, а просто заскучав от моего нежелания служить ему.

Он нажал железную кнопку в стене. Кнопка была в виде головы дракона, еще одно чудо. Это здание было не такое гнилое, как цитадель Кортиса: грабежи и пожары войны пощадили его. Людей у него тоже было больше; особняки, которые возвышались вдоль пологих улиц, имели обитаемый вид, горели огни, были слышны разговор и музыка, и в предутреннем воздухе разносился отдаленный грохот кузницы вместе с разнообразными дымками.

— Есть еще одна маленькая причина, по которой я привез тебя сюда, — сказал Эрран, — помимо твоей полезности и небольшого удовольствия перехитрить Кортиса и остальных, которые подчиняются древним кодам, как дураки. Я покажу тебе эту другую причину.

На этой ноте гобелены раздвинулись. Мужчина широко распахнул резную дверь, и в комнату вошла Демиздор.

Я не ожидал увидеть ее здесь. У меня не было причины.

У нее была возможность подготовиться к этой встрече. Она подошла к Эррану, поклонилась ему и встала, стройная, гордая и неподвижная, незабвенная поза Демиздор, в которой я так часто видел ее. Она не спрятала свое лицо в оленьей маске — этикет не позволял этого, должно быть, перед золотым господином, — но оно было холодным, как белая эмаль. На ней было платье с узкими рукавами и плотно прилегавшей талией цвета темной охры (цвет Эррана); на ней этот цвет был некрасивым и скучным.

Тут я неожиданно для себя обнаружил, что больше не чувствую ничего особенного или волнующего к этой женщине. Моя любовь прошла, как раны, не оставлявшие шрамов. Она доставила слишком много хлопот за слишком маленькое вознаграждение и переборщила, поливая ядом мое имя. Однако, это было не совсем так. Моя любовь-болезнь настолько умерла, что я мог даже испытывать жалость к ней, потому что, освободившись от любви, я видел и понимал ее до конца, понял, какой червь точит ее сердце.

Эрран с интересом наблюдал за мной.

— Эта дама, — сказал он, — нашла меня вчера. Ее красоте нет равной в Эшкореке, и она сейчас свободна. Она обещала, что останется со мной, если я пощажу твою жизнь.

Я уже достаточно разгадал его, чтобы знать, что не приобретение Демиздор соблазнило его освободить меня, а желание власти над своими соперниками. Неоперившийся птенец того же рода, что и мой отец, он, может быть, хотел, чтобы я был его заложником. И сейчас он не демонстрировал Демиздор, как свое приобретение, а просто хотел посмотреть, какую власть над ней он получит, имея меня в своей собственности, и какую власть надо мной, обладая ею.

— Это было очень великодушно со стороны дамы, — сказал я. — Несомненно, она упомянула о том, как я насиловал ее и унижал среди палаток шлевакинов. — Несомненно. Думаешь, она просила меня оставить тебя жить, чтобы облегчить твою участь? Она хочет, чтобы ты жил в рабстве. Она хочет, чтобы ты униженно ползал в недрах Эшкорека двадцать или больше лет. Когда твой дух будет сломлен, она вздохнет спокойно. Так она утверждает. — Его голос и его улыбка говорили, что он тоже оценил ее мотивы по-другому.

По тому, как он смотрел на нее, и по его интонации я понял, что он уже обладал ею. Эго меня даже не царапнуло. Я думал: ты купил холодную постель, эшкирский принц. Она не будет с тобой такой, какой она была со мной.

Ее эмалевое лицо было отчужденным, холодным, как утро.

Эрран сказал:

— Демиздор, моя сладость, я должен разочаровать тебя немножко. Я планирую развести могущественных мальчиков с его помощью. Сегодняшний день и ночь он будет мягко спать, потому что у него были две очень жесткие ночи. — При этих словах она ожила и резко повернулась к нему, но он хлопнул в ладоши, и вошел человек в бронзовой маске. — Отведите моего гостя в его апартаменты, — сказал Эрран. — Позаботьтесь, чтобы у него было все, чего он пожелает, за исключением, конечно, серебряной женщины и ключа от двери.

— Мой повелитель, — вскричала Демиздор. Она раскраснелась, и ее холодности как не бывало. — И я должна видеть эту мерзость каждый день в вашем дворце?

— Не приставай, — ответил он. — Возможно, он не пристрастится к роскоши, твой королевский варвар. Тогда у меня не останется ничего другого, как послать его вниз. Ты всегда можешь надеяться на это.

И он махнул мне в сторону бронзоволицего.

Не имея выбора, я повиновался и последовал за его солдатом-слугой в отделанный фресками коридор. Когда мы уходили, я слышал, как он сказал с улыбкой своим приятным голосом:

— Ну же, Демиздор, это пустяки. Представь, что твое платье было запачкано, а теперь снова вычищено. Видишь этот золотой кулон? Он принадлежал моей бабушке, теперь он будет твой. Посмотри на золото и забудь его, красавица Демиздор. Ты не обязательно совершила глупость, придя в дом леопарда.

За абрикосовым окном разгоралась заря, когда дверь моей новой тюрьмы закрылась за мной.

Это было лучшее жилище из тех, которые у меня в последнее время были. Янтарные стены и янтарные портьеры на двух больших окнах, каждое из которых было составлено из сотни кусочков хрусталя цвета густой патоки, вставленных в тяжелую свинцовую раму; восточное окно разбрасывало сейчас по мраморным плиткам пола фантастически дробящийся узор из пламени и тени. Бесцельно попробовав дверь, я обследовал эти окна под влиянием своего рода иронического рефлекса, но не удивился, увидев, что городские улицы лежали далеко внизу. Даже если бы я мог пробить стекло и раму, прыжок стоил бы мне позвоночника.

У южной стены было спальное ложе, которое при желании могло вместить троих. На нем лежало покрывало из густого меха. По комнате было расставлено несколько узких столов и скамей. Пол был теплым благодаря усилиям рабов у горячих труб, возможно, это было деликатное напоминание о наказании, если я нарушу волю моего хозяина. Из большой комнаты дверь вела в ванную. В ней был причудливый мраморный унитаз, который можно было смывать при помощи бронзового крана, и медные львиные головы выплевывали воду в ванну, наполняя ее.

Я недолго пробыл в комнате, когда через неподатливую дверь вошли двое мужчин в масках из коричневой материи.

Один из них был парикмахер с бритвами и душистой мазью. Он поклонился мне, что заставило меня с любопытством подумать, к какому рангу отнесли Тувека-раба, и приступил к бритью с ловкостью и проворством парикмахера Кортиса накануне. Другой разложил одежду и городское белье.

Когда они ушли, не имея более неотложных дел и приобретя вкус к эшкирской ванне, я вымылся и оделся. Я оставил черные одежды, которые получил от проказника Зренна, все за исключением туники, которую он изрезал на кусочки. Цвет нового платья был охровый, цвет Эррана, еще одно клеймо, без которого я мог обойтись. Однако он оставил мне золотую цепь и нефритовый браслет; только черное кольцо исчезло, вероятно было отослано Кортису в доказательство того, что я захвачен.

Когда я подпоясывал камзол, дверь снова отворилась, и вошла девушка в атласной маске с подносом. Она поставила его на стол и выпорхнула.

На подносе была бронзовая посуда. Мой хозяин для виду повысил меня в ранге, в этом не было никакого сомнения. На бронзовых блюдах была простая еда из хлеба, мяса и осенних фруктов, приличная, но не соответствовавшая обстановке. Но это не было знаком его снисходительного отношения, а свидетельствовало о бедности города, которая проявлялась подобно трещинам в потолке и лепнине и мышиным дырам под драпировкой. Только вино было царское, прозрачное, как хрусталь, в который оно было налито.

Все это время я пребывал в состоянии забавного возбуждения, раздражения, нетерпения и в полной растерянности. Я был домашним любимчиком Эррана, его яростным зверем с сомнительной родословной. Я не видел никакого средства к спасению, но поклялся, что буду начеку и всегда наготове, если подвернется случай. Мне не пришло в голову, что за мной тоже будут пристально наблюдать и готовить мгновенную ловушку.

Однако в вине было снадобье, и вскоре после того, как я выпил его, пол накренился, и свет в окне погас.

Я пришел в чувство, когда пятеро докторов еще были в моей комнате. Комната была заполнена их странными причудливыми инструментами. Они были бронзового ранга и одеты в темную охру Эррана. Они бормотали свои философские бредни, как престарелые курицы, одна из которых снесла квадратное яйцо.

Абрикосовое окно все еще ослепляло желтым светом. Сначала это озадачило меня. Потом я понял, что это противоположное окно, и что заря давно прошла, и день склонился к закату, пока я лежал, одурманенный на своем ложе, голый, как младенец, а пятеро желтых куриц производили свой аналитический осмотр.

Сейчас я не чувствовал ни апатии, ни слабости, а нарастающую бешеную ярость.

Я сорвался с постели одним прыжком, и пять желтых куриц отступили передо мной, кудахча.

— Успокойтесь, успокойтесь, — вскричал один. — Мы советники повелителя Эррана. Мы не причинили вам никакого вреда. Просто осмотрели ваше тело, чтобы определить источник его чудесного исцеления.

Они, увы, не оставили под рукой никакого хирургического ножа, который бы я мог схватить.

Я заорал:

— Ну так как, что вы обнаружили? Я колдун? Или, может быть, бог? — Я думал, что если вызову у них панику, они вылетят из двери, широко распахнув ее, и я смогу последовать за ними. Потом, вероятно, одетый только в свою кожу, я рванусь на свободу, без препятствий со стороны стражи или часового. Наконец я частично образумился, отказался от этого плана и сел на ложе, после чего врачи собрали свои причиндалы и начали пробираться к двери. После того как они постучали, дверь открылась, и лекари удалились.

Потом наступила летаргия, тягучая, как речной ил. Я лег на спину, и великолепный закат погас в окне. Я был дурак. Собака, которую держат в богатой будке. И эта реальность сочеталась с навсегда утраченной наследственностью и ненормальностью, которая заставила меня съежиться, когда я вспомнил о ней. Сейчас я трезвел, как, должно быть, трезвеют все пьяницы, припоминая свои способности со страхом и изумлением. В течение всей жизни я принимал неприемлемое. Но охотники настигли меня. В тот момент мне казалось, что ничего стоящего я не сделал и не сделаю в своей жизни, так что лучше мне служить Эррану.

Наконец раздался новый, более нежный шепот занавеса на двери. Я не поднял головы, чтобы посмотреть, кто прибавился на этот раз к веренице входящих и выходящих.

— Кто бы вы ни были, — сказал я, — раб-любимчик в убийственном настроении, и вам лучше уйти.

Раздалась пара тихих вздохов, как будто голубей потревожили на крыше.

Тут я взглянул.

Это были две девушки в последних янтарных отблесках заката, их лица были открыты, хорошенькие как цветочки, тела их были почти обнаженными под тонкими платьями, которые казались собранными в складку паутинками. Они на самом деле не испугались меня, потому что они знали мужчин или думали, что знают, и их послали услаждать одного из них. Но найдя меня обнаженным и злым, они повели себя как любая вышколенная шлюха.

Мне хотелось бы выставить их, потому что я пресытился подарками и тонкостями Эррана, а также подумал уже о его плане воспитать из меня быка. Однако я сразу почувствовал какое-то мрачное безудержное желание, какое иногда сопровождает лихорадку.

Видя, что я возбужден — у меня не было средств скрыть его, — они сразу заскользили к ложу. Одна поцеловала меня в губы, а вторая ласкала мое тело; потом вторая впилась в мои губы, а первая лежала в моих объятиях. Это было похоже на то, когда пьешь из двух чашек, и вкус и аромат меняются с каждым глотком, когда глотки сливаются друг с другом.

Я утолял свой голод и гнев с четверорукой, четвероногой, двуротой богиней туманного желания, пока окно наливалось краснотой и растворялось в ночи.

Мой дуэт любовниц оставил меня с восходом солнца. Позже снова пришел парикмахер со своими баночками и лезвиями. Я посмотрел на бритвы, аккуратно разложенные и блестящие, и понял, что мне не следует грабить его. Битва окончилась без единого удара. Пантера снова была благополучно заперта в своей изящной клетке — если она вообще когда-либо оттуда выходила.

Эрран посетил меня за час до полудня.

Он осмотрелся; маски на нем не было, он, как всегда улыбался. Указал на мой нетронутый завтрак.

— Нет аппетита, Вазкор? Мне жаль.

Я сказал:

— Последняя еда, которую я ел здесь, произвела странное действие на мое пищеварение. Я заснул, и мне приснилось, будто пятеро дряхлых стариков ощупывают мое тело своими немытыми пальцами. И когда я спросил, что они задумали, эти самые вероломные старики заявили, что ты, мой повелитель, прислал их.

Улыбка Эррана стала шире.

— Ты учишься быть изысканным, — сказал он. — Как интересно. Чтобы построить отточенное предложение, надо сдержать гнев. Я вижу, тебе это удалось. Однако, заверяю тебя, с этого момента пища будет чистой.

— Я могу обойтись без еды без всякого труда, — сказал я. — Мне всегда нужно очень мало. Наследие моего волшебника-отца, возможно.

— Возможно. Конечно, ты не совсем человек, мой Вазкор. Хотя человек настолько, я подозреваю, чтобы наслаждаться другой пищей. Девочки развлекли тебя?

— Спроси их. У них, несомненно, тоже было твое разрешение мучить меня.

— Это испытание было скорее для тебя, чтобы ты определился. Видишь ли, я жду от тебя ответа. Ты хочешь жить со мной по-хорошему или по-плохому? Соглашайся на мои условия, и ты можешь гулять по моим владениям, как свободный человек, хотя и с двумя бронзовыми, чтобы охранять тебя от других принцев Эшкорека, а также чтобы разубедить тебя, должен признать, в случае, если ты неблагоразумно поддашься порыву оставить мой двор. Будет пища и прекрасное вино, множество женщин и мальчики, если у тебя есть к ним склонность, ты будешь укрощать для меня лошадей, горячих жеребцов долин Эшкорека. Не какая-то заурядная работа для крепкого солдата племени. У тебя будет бронзовый ранг, но ты будешь есть в моем зале. Если будешь послушным, можешь подняться до серебряного ранга.

— Тебе не нужен укротитель лошадей, — сказал я.

Он посмотрел на меня.

— Что же мне тогда нужно?

— Заложник в игре за получение власти. — Я дал ему переварить это, а потом сказал:

— Итак, мой повелитель, я твой заложник.

Он оглядел меня своими светлыми проницательными куньими глазами.

— Ты сдался быстрее, чем я надеялся. Я думал, что тебя все-таки придется поучить.

— Лучшего существования, чем то, что предлагаешь ты, я не вижу. Когда найду, ты об этом узнаешь.

— О да, мой воин. Я узнаю, и никогда не сомневайся в этом. — Он пошел к двери, повернулся и кивнул, чтобы я следовал за ним. — Теперь, когда ты у меня на службе, ты волен передвигаться свободно.

Когда я подошел к нему, он показал мне серебряное кольцо и щель в двери, к которой оно подходило (это было нечто вроде ключа, которыми они чаще всего пользовались в городах), а потом вложил кольцо в мою руку. Таким образом, сын Вазкора и женщины-богини Уастис стал укротителем коней Эррана, принца-леопарда из желтого города.

Как я сказал ему, я догадался, что в конечном итоге я буду больше, нежели просто укротитель. Я должен стать его заложником в его игре Замков. Может быть, у меня была еще не оформленная четко мысль, что когда он начнет использовать меня, то, будучи использованным, я сам использую его, и когда цель будет достаточно близка, сброшу своего наставника и поступлю по своему усмотрению. Может быть.

Но на самом деле, я думаю, я был просто похож на воина из старой сказки, которую рассказывали моуи. Когда тот воин заблудился в пещере дракона и понял, что дракон слишком большой и ему его не убить, он лег перед ним на кучу золота и присягнул на верность еще до восхода луны.