Глава 35

Элли до боли зажмурила глаза, пытаясь удержать слезы. Кисть казалась чужим предметом, непонятно как оказавшимся у нее в руке. Николас спросил, не боится ли она писать его портрет. Может быть, так оно и есть?

От теснившихся перед глазами образов кружилась голова. Мысленно Элли вновь и вновь переживала его проникновенное, обжигающее прикосновение, которого давно перестала ждать. Но ярче всего запечатлелся он сам, стоящий у окна, отрешенно и печально смотрящий на улицу, потерянный и одинокий. Неизбывная тоска по безвозвратно ушедшему детству, Шарлотте… Элли отчего-то знала, что он тоскует и по прежней такой по-детски невинной любви, которая коснулась их в том бесконечно далеком теперь августе.

Рука ее вдруг задвигалась как бы по собственной воле. Кисть коснулась палитры, потом мазок, еще один… Рука двигалась быстрее и увереннее. Никакой подготовки. Никаких набросков. Кисть стала ее продолжением. Элли писала, воспарив на крыльях снизошедшего вдохновения. Она поняла, что действительно боялась писать портрет Николаса, но главная причина была не в нем. Она боялась не просто не оправдать ожиданий. Это был страх глубоко скрытой ущербности. Она боялась, что навсегда останется незаконнорожденной дочерью подлеца. Этот страх смел казавшиеся такими надежными преграды и вырвался на свободу. Элли поняла, что сдалась давным-давно, убедив себя в том, что она всего лишь дочь Гарри Дилларда.

Прошлое и настоящее слились в одну темную полосу.

Сдавленно вскрикнув, Элли отбросила кисть и уткнулась лицом в ладони, стараясь сосредоточиться и сдержать бушующие в душе чувства.

И ей это удалось. Она освободилась от всего. Все было забыто, кроме подрамника, красок и кисти. Элли еще никогда не писала так вдохновенно. Она творила ради растерянного маленького мальчика по имени Николас и ради собственной одинокой души.

Элли не заметила, что вымазала краской щеку. Растрепавшиеся волосы лезли в глаза. Она не обращала внимания. Были только кисть и холст.

Настоящий художник всегда пропускает все через себя.

Элли закончила, когда в комнате уже начало темнеть. Она устало опустила руку, отступила на несколько шагов и окинула взглядом портрет. Ей вдруг стало нечем дышать. То, что она увидела, не было портретом Николаса. Это была сама жизнь, непонятно как попавшая на холст да там и оставшаяся.

Глава 36

На следующий день Николас не пришел. И на третий день тоже. Как будто знал, что портрет готов и нет нужды возвращаться. А может быть, он тоже признал бесполезность их встреч. Если так, то она будет ему благодарна. Элли убеждала себя, что ей, как и любому художнику, хочется показать заказчику готовую работу и узнать его мнение. Но она не смела просить его прийти. Лучше всего отослать портрет с посыльным. Обещание выполнено. Деньги получены. Сказке конец.

Прошло еще несколько дней, а Николас так и не появился. Тогда Элли завернула портрет в грубую оберточную бумагу и попросила Джима отнести его Николасу домой. Она с нетерпением ждала его возвращения в надежде, что Николас коротко напишет ей, понравился ему портрет или нет. Она должна знать, что он хотя бы видел его. Она не получила ничего.

На следующее утро кто-то громко забарабанил в дверь ее спальни.

— Элли! Скорее вставай! Голос Барнарда. Она испуганно села на кровати.

Что-то случилось с Джонасом! Элли бросилась к двери и широко распахнула ее.

— Барнард! Что случилось?! — Читай! Утренняя газета! Ты только посмотри! От страха она забыла обо всем. Опять! — На третьей странице, — добавил Барнард. Элли схватилась рукой за косяк, чтобы не упасть.

— Да читай же, черт возьми! Трясущимися руками она развернула на третьей странице свежий номер «Таймс».

Вы можете думать что угодно о скандально известном М. М. Джее. Но оставьте в покое талант художника. Год назад я писал, что Джей сдерживает свое дарование. Теперь все могут видеть, как я был тогда прав.

Последняя картина художника, безусловно, главная из всех его работ. Художник сумел уловить и показать внутреннюю суть человека, изображенного на холсте. Под маской высокомерия и властолюбия таится завораживающая красота легкоранимой души. Это портрет человека, полного неизбывной тоски, разрывающегося между ненавистью и любовью.

Картина впечатляла бы, будь ее автор мужчиной. Потрясают точность мазка, невероятная уверенность линий, удивительно глубокое понимание перспективы и цвета. Но я спрашиваю: мог бы мужчина написать такую картину?

Смог бы он раскрыть собственную душу? Я более чем уверен, что нет. Большинство мужчин слепы и не видят своих душевных переживаний. Только М. М. Джей, женщине, удалось заглянуть под эту годами не снимаемую маску внешней уверенности и ложного благополучия.

В данном случае не важно, кто такая М. М. Джей и что о ней думает свет. Мы должны признать, что появился талант, своей глубиной и уникальностью заслуживающий самого глубокого уважения. Весьма скоро за ее картины будут платить поистине фантастические суммы. Эйбл Смайт»

У Элли не было сил пошевелиться. Слезы радости все бежали и бежали из глаз.

— Я тебе когда еще говорил! Ты мне не верила! — кричал Барнард. — Я говорил, что ты сможешь! Смогла! Ведь смогла!! Ты доказала им, что ты настоящий мастер!

Слава Богу, она не обманула ожиданий. «Нет, честное слово, я справилась», — подумала Элли, смеясь и плача одновременно.

— Немного терпения, девочка, — успокоившись, добавил Барнард. — Ты увидишь, как в мгновение ока все переменится.

В этот же день началось настоящее паломничество. Казалось, что каждый житель Нью-Йорка воспылал желанием заполучить свой портрет кисти М. М. Джея. К вечеру Элли наконец поняла, что она идет нарасхват. О недавнем прошлом все вдруг забыли. Барнард расхаживал по дому с гордым видом победителя. Ханна сияла от счастья, Мириам приветливо ее поздравила, а Джим тихо и просто радовался вместе со всеми. Только сама Элли не разделяла общей радости. Она прижимала к себе Джонаса с пугающим ее саму отчаянием.

Когда первые восторги улеглись, до нее дошло, что все это счастье свалилось ей на голову только потому, что Николас показал картину Смайту. В этом она не сомневалась. Холодок страха пробежал у нее вдоль спины. Зачем он это сделал? Не было ли это очередной попыткой обидеть ее, но попыткой провалившейся? Она слишком хорошо помнила, как он ненавидел ее отца, какие невероятные усилия положил, чтобы расправиться с ним. Не пытается ли Николас снова проучить ее? А если это так, то когда же он остановится? Боже мой, чем все это кончится?

— Элли, что с тобой?

Она подняла глаза и встретила озабоченный взгляд Мириам.

— Ничего, Мириам, просто задумалась. Джонас слез с колен матери и, звонко хохоча, затопал через комнату. Все вокруг были так откровенно счастливы, что малыш, безусловно, это почувствовал. Если бы только она тоже могла быть беззаботно счастлива. Если бы она могла безоглядно доверять невероятной удаче. Но жизнь так часто обманывала ее ожидания, что она не могла заставить себя поверить в чудо.

Невнятно извинившись, Элли торопливо выскользнула из дома, чтобы побыть одной и подумать. Она шла куда глаза глядят по раскаленным, душным улицам Нью-Йорка. Безотчетно она вышла к гранитной башне, на которую ее затащил Николас в тот вечер, когда она помешала ему купить дома на Шестнадцатой улице. С трудом преодолевая высокие гранитные ступеньки, Элли взобралась на верхнюю площадку.

Вот когда она оказалась в долгожданном уединении. Элли всегда вела замкнутый образ жизни, большей частью общаясь с такими же, как она. Но когда в ее жизни появился Николас, ей открылось очень много такого, о чем она просто не знала.

Правда ли это, задумалась она, глядя в тусклое от жары августовское небо. Она жила своими картинами, потому что это был понятный ей мир. А можно ли жить без картин, просто жить, а не искупать своей жизнью чужую вину? Жить и не быть рабой собственных страхов? Можно ли получать от жизни такую же радость, какую ей дарит творчество?

Да, Николас дал ей пример такой любви, которой у нее никогда не будет. Но Элли была убеждена, что без него она бы никогда не узнала, что такое материнская любовь. Сейчас сама мысль о том, что Джонаса могло не быть в ее жизни, казалась ей невыносимой. Но у нее есть ребенок — вопреки всему.

Холодок восторга пробежал у нее по спине; «'Мириам тоже справилась», — подумала Элли. Мириам, брошенная и униженная, не сломалась, а выстояла. Они стали подругами, настоящими, и могут доверять друг другу.

И вдруг Элли поняла, что она больше не дочь своего отца. Она художник, мать, подруга — короче говоря, преуспевающая женщина, имеющая право на счастье. Она стала больше, чем просто Элиот Синклер, незаконнорожденная дочь Гарри Дилларда. Эта мысль поразила Элли в самое сердце, и ее охватило забытое ощущение счастья. Как странно, что к этой мысли ее подтолкнул Николас, когда раскрыл ее псевдоним. Не скажи он правду, она так бы и жила с Чарлзом, скрывая свою любовь к живописи. Никто бы не узнал, что М. М. Джей — это она. И конечно, она никогда не решилась бы написать его портрет. И разве сумела бы она доказать миру, что заслуживает в этой жизни большего?

И тут на нее снизошло просветление, такое же пронзительное, как боль от утраты Шарлотты. Николас никогда не пытался обидеть ее. В тот день, когда они виделись в последний раз и были близки, она увидела в его глазах окончательное, убийственное признание того, что им никогда не быть вместе, потому что им не дано отказаться от прошлого. И глубоко в душе Элли знала, что Николас показал портрет Смайту как ее прощальный подарок. Какой-то частью своей души он мог глубоко ее ненавидеть, но не менее глубоко продолжал любить. Вот настоящая причина его поступка.

В сердце вошла щемящая грусть. Но самое главное — Элли поняла, что их история закончилась. Все возможности исчерпаны. Счастливого конца не будет. Как она все это переживет?

Но Элли сумела справиться с острой болью потери. Она подавила страх от мысли, что без Николаса никогда не сможет жить полной жизнью. И на вершине этого гранитного монолита Элли торжественно поклялась, что никогда больше не позволит страху управлять ее жизнью.

В душе Элли затеплился слабый огонек надежды. Она будет писать. И много. Она выстоит. Пусть не будет Николаса, она все равно выстоит. Она Элиот Синклер, самостоятельная, независимая женщина, и у нее еще все впереди.

Неожиданно Элли вспомнила слова, сказанные ей когда-то Николасом: «Желай, и это сбудется. Трудись изо всех сил и будь настойчива». Она никогда не боялась тяжелого труда. Всю жизнь она боялась только себя.

Перед Элли приоткрылись такие горизонты, о которых она не смела и мечтать. С бьющимся от радости сердцем она повернулась, чтобы пойти домой, разделить радость с близкими ей людьми и начать жить заново. Захваченная своими мыслями, Элли только сейчас заместила, что не одна.

Внизу, ступеней на двадцать ниже, стояли трое. От их ухмылок у Элли кровь застыла в жилах. — Да, парни, — проговорил самый здоровый, — ждали-ждали и наконец дождались. Кажись, удача нам улыбнулась. Элли содрогнулась. Тип осклабился:

— Парни, да вы невежи — даже не представились дамочке! Меня зовут Руди. — Толстой, как свиной окорок, ручищей он ласково обнял за плечи стоящего рядом детину: — А это вот Билли и наш дружок Бо.

Элли незаметно передвинулась в сторону, поближе к лестнице. Что это за компания, ясно было без слов — от таких следует держаться подальше.

Руди в притворном удивлении приподнял брови:

— Кажись, дамочка очень торопится нас покинуть. Увы, — он с сожалением пожал плечами, — придется ей маленько обождать.

Элли сделала еще один шаг, но типы дружно шагнули ей навстречу.

— Ну нет, красавица, придется тебе остаться. Мы не затем столько дней тебя караулили, чтоб вот так отпустить. Нам должок один надо отдать, понимаешь? Отчего бы это сейчас и не сделать?

— О чем вы говорите? Я первый раз вас вижу!

— Тебе очень не повезло, милашка, что мы знаем одного твоего дружка. Николас Дрейк его кличут. Все найти его не могли, решили, что смотался куда-то. А тут, с неделю назад, Бо увидал, как он из твоего дома вышел. — Руди слегка повел широченными плечами. — Ну, мы решили поначалу, что он наведался к этому придурку Джиму, а он…

— Так это вы! — возмущенно выпалила Элли, па минуту забыв о своем положении. — Это вы приставали к Джиму!

— Нам не нравится слово «приставали». Верно, парни?

— Точно, босс.

— Верно, вы не приставали. — От возмущения кровь бросилась Элли в лицо. — Вы делали еще хуже. Ты и твои дружки трусливые слабаки, которые только и способны на то, чтобы обирать слабых. Вы самые настоящие подонки! Паразиты, о которых такие люди, как Николас Дрейк, не захотят марать руки. Да вы сами это знаете. Вот и решили отыграться на женщине. Мерзавцы!

Взбешенный Руди бросился к молодой женщине, но она сумела увернуться и помчалась вниз по ступеням. Ей почти удалось уйти от негодяев, когда она наступила на подол своей длинной юбки и потеряла равновесие. Элли закричала и отчаянно замахала руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Ухватиться было не за что, и Элли головой вперед полетела в разверзшуюся перед ней пустоту.

Часть IV

ЗАМОК У МОРЯ