Хоторны - Изумрудный дождь

Он направился к столу, и гулкое эхо шагов сопровождало его до тех пор, пока у него под ногами не оказался роскошный персидский ковер ручной работы. Завтрак был накрыт на две персоны. Так повелось со дня появления в его доме племянницы. Она как раз заглядывала в проем полуоткрытой двери. На ее бледном, полупрозрачном личике как-то особенно ярко сияли темно-фиалковые глаза. Увидев Николаса, Шарлотта робко улыбнулась ему.

Хотя стол накрывали на двоих каждое утро, девочка редко разделяла с ним завтрак. Так что за эти недели, что племянница жила в доме, Николас видел ее всего несколько раз, но тем не менее он заметил, что она переменилась. Шарлотта, похоже, начала чувствовать себя более непринужденно. Щеки слегка порозовели, а темные круги под глазами начали потихоньку бледнеть. Она стала чаще улыбаться, и пару раз он даже слышал ее смех со второго этажа. Там Николас выделил одну из комнат под детскую и попросил мисс Шеморти наполнить ее всякими игрушками. «Забавно, — подумал он, — неведомые игрушки для нежданной племянницы». И сегодня, как всякий раз, когда оказывался в одной компании с Шарлоттой, Николас странным образом растерялся. Все слова мигом выскочили у него из головы. О чем вообще говорят с ребенком, если ему не дарят подарки или не учат уму-разуму?

— Доброе утро. — Ничего лучшего за эти мучительные секунды он придумать не смог.

Шарлотта, явно ободренная, шагнула в столовую и с грациозной почтительностью подошла к столу:

— Доброе утро, мистер Дрейк.

По-прежнему мистер Дрейк. Ни дядя Николас, ни просто дядя, ни на худой конец Николас. Мистер Дрейк. Но у него не хватало духу попросить девочку называть его как-нибудь иначе.

Обменявшись учтивыми приветствиями, они снова замолчали.

Николас, приняв из рук горничной чашку кофе, слегка откашлялся и поинтересовался:

— Шарлотта, ты уже завтракала?

— Нет. Коротко и ясно.

— Может быть, хочешь чего-нибудь? Девочка приподнялась на цыпочки и взглянула, какими возможностями располагает накрытый стол. При виде яичницы-болтуньи, ветчины и овсяной каши она скривила губки:

— Только чашечку кофе, пожалуйста.

— Кофе?!

Шарлотта подошла к столу и уселась на стул.

— Да, пожалуйста. И если можно, немного сливок и ложечку сахара.

Как будто ей не шесть, а все шестьдесят шесть лет! Горничная начала наливать кофе.

— Ни в коем случае! — воскликнул Николас, со стуком ставя свою чашку на блюдце. — Тебе нельзя пить кофе.

— Почему нельзя? — захлопала от неожиданности глазами Шарлотта.

— Потому! — растерявшись, беспомощно ответил он.

— Почему потому?

Николас нахмурился и строго посмотрел на племянницу:

— Потому что ты слишком мала, чтобы пить кофе.

— А мама так не думает.

— Она вообще редко думает.

Николас поставил чашку с блюдцем на стол и распорядился, чтобы горничная принесла поднос с едой и стакан молока.

— Я не люблю молоко, — скривилась Шарлотта..

— Глупости! Молоко очень полезно, особенно если добавить к нему немного яичницы, пару кусочков ветчины и тарелку овсянки.

Николас сделал вид, что не услышал тоскливого вздоха.

— А я вчера получила от мамы письмо, — помолчав, сообщила Шарлотта и извлекла послание из неимоверных размеров кармана своего темно-голубого платья.

— В самом деле? — сухо откликнулся Николас. — И как поживает моя дражайшая сестрица?

— Полагаю, прекрасно, — ответила девочка, разглаживая ладошкой смятый листок на скатерти, — Кажется, очень занята.

— Насколько я знаю свою сестру, она бывает занята развлечениями и прочими пустопорожними делами.

— Блестящими развлечениями и грандиозными торжественными завтраками, — мечтательно уточнила Шарлотта. — И там все пьют кофе.

Николас во все глаза смотрел на племянницу и задавался вопросом, а не пытается ли она каким-то хитрым образом доказать ему свою правоту.

— Не сомневаюсь, что шампанское там пьют гораздо чаще, чем кофе. В следующий раз к обеду ты попросишь бутылочку холодного «Дом Периньон»?

К его удивлению, Шарлотта в ответ весело захихикала. Потом посерьезнела и вновь впала в мечтательное настроение:

— А еще мама и папа будут там танцевать. Мама так замечательно танцует. Вальсы, менуэты… — Она без улыбки посмотрела на Николаса: — А вы видели когда-нибудь, как танцует мой папа?

— Пожалуй, что ни разу. А если он и танцует, то уж точно не с твоей матерью, — рассеянно заметил он, шурша свежей утренней газетой.

— Это как?

Николас не заметил ни озабоченных морщинок на ее чистом лобике, ни полных душевной боли обвиняющих глаз.

— Да никак, Шарлотта. Чепуха все это, — ответил он и принялся внимательно читать передовую статью.

Час спустя Николас уже входил в свою контору. Всю дорогу его не оставляло чувство вины. Шарлотта слишком уж вежливо и спокойно покинула столовую после его опрометчивого замечания о ее родителях. Но ему надо вести дела. Подписывать документы. Продумывать наперед планы. Строить дома. Вот в этом он знал толк. А о том, как держать себя с детьми, он и ведать не ведал. И взятки с него гладки. С этой утешительной мыслью Николас уселся за свой письменный стол в привычное мягкое кожаное кресло. Честно говоря, желания расширить свой кругозор в вопросе воспитания детей у него не было. Тем более что мисс Шеморти прекрасно справлялась с обязанностями няни его племянницы. У Николаса просто не было времени заниматься девочкой. Сведение счетов с Гарри Диллардом все еще не было закончено. Надо было покончить с ним раз и навсегда, чтобы окончательно выбросить из своей жизни всякую память об этом человеке.

Николас и раньше прекрасно понимал, что подчинил свою жизнь одной цели — добить Гарри Дилларда, и на долгие годы загнал ее в тупик. За двадцать три года целеустремленной одержимости он почти полностью утратил чувство необходимости что-то изменить в своей жизни. Подобные мысли редко посещали его, а если и приходили, то весьма ненадолго. Он быстро научился справляться с ними. Заставлял себя забыть. Однако снова и снова ему приходило в голову, что память — такой товар, за утрату которого не жалко отдать любые деньги.

Вздохнув, Николас в очередной раз решительно отмахнулся от разъедающих душу мыслей и вернулся к более серьезной проблеме — к Элиот Синклер и ее недвижимости.

С того самого дня, когда Николас в первый раз подошел к дому, который хотел приобрести, с того самого знаменитого чаепития он нанес уже не один визит госпоже Синклер.

Всякий раз, когда он приходил, естественно, без приглашения, с трудом сдерживая бешенство, все обитатели дома выходили его встречать. Барнард, воинственный и требовательный. Ханна, трещавшая без умолку. Джим, жаждавший увидеться с Шарлоттой. И конечно, там всегда была Элиот. Элли. Так ее все называли.

Берт потратил массу времени, копаясь в прошлом Элиот Синклер, но выяснил лишь, что она, кроме дома на Шестнадцатой улице, владеет еще и магазинчиком модной одежды на Бродвее.

По его сведениям, Ханна расплачивалась за пансион работой в магазине у Элли, Джим развозил заказы, а Барнард занимался готовкой и следил за домом. Николас покачал головой. Сегодня после обеда он собирался снова навестить упрямицу. Он поклялся, что на этот раз вернется не с пустыми руками.

— Одари меня любовью, старушка. Ханна подняла глаза от книги, которую читала, сидя в своем любимом кресле-качалке.

— Никогда в жизни, старый козел. Если, конечно, ты не готов опуститься на одно колено и огорошить меня известным вопросом.

— Ладно, вопросом я тебя огорошу, — пробормотал Барнард, поглубже засовывая руки в карманы своих мешковатых серых брюк. — Сколько раз я должен тебе говорить, что не собираюсь жениться?

— В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.

— Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! — воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: — Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.

Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:

— Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра — он никогда не приедет!

— Да ты соображаешь, что городишь, а? — сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.

— Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.

— Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!

— Барнард, ты же уходил в плавание, — безжалостно уточнила Ханна. — Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?

— Это неправда! Он так не думает!

— Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?

Барнард побагровел.

— Так сколько, Барнард? — требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.

— Зеро, нуль! — беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. — Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.

— Врешь ты все! — взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. — Я его отец! И он любит меня!

— Ханна, что случилось?

На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.

— Ханна, так что же случилось? — повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. — Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.

Но они не обратили на него никакого внимания и продолжили запальчиво браниться, не замечая, что этот легкоранимый юноша испытывает мучительное страдание из-за непонимания происходящего. Джим, вообразив себе самое худшее, начал медленно оседать на нижнюю ступеньку лестницы, что вела на второй этаж.

Цокот копыт по булыжной мостовой буквально оглушил Николаса, подошедшего к дубовой входной двери с окошком знакомого дома на Шестнадцатой улице. Он повернул медную ручку, но даже не смог расслышать звонка внутри. Ему никто не открыл. Наконец повозки проехали, и грохот начал потихоньку стихать. И тогда он услышал, что из-за двери доносятся громкие сердитые голоса.

На этот раз Николас постучал, и достаточно громко. Результат был тем же. Тогда он повернул дверную ручку и вполголоса выругался, потому что дверь оказалась незапертой. Николас решительно шагнул через порог.

— Прошу прощения, — негромко произнес он, и тут же повторил извинения, но уже во весь голос, потому что бранившиеся никак не отреагировали на его появление.

— Привет, — решительно произнес Дрейк, выделяясь черным силуэтом в дверном проеме, через который лился свет полуденного солнца.

Барнард, оборвав себя на полуслове, с перекошенным от ярости лицом стремительно обернулся к двери. И замер с широко разинутым ртом, уставившись на вошедшего. Только что бывшее багровым, его лицо стало мертвенно-бледным, глаза внезапно наполнились слезами.

— Мартин, — пролепетал он. Николас почувствовал себя неловко. Барнард шагнул вперед, остановился и выдохнул дрожащим голосом:

— Ты все-таки приехал…

Дрейк смущенно кашлянул, шагнул в комнату и аккуратно прикрыл за собой входную дверь

— Мистер Дрейк, вы! — громко воскликнула Ханна.

У Барнарда лицо вдруг сморщилось, задрожало, и по его морщинистым щекам потекли слезы.

— Что-нибудь случилось? — спросил Николас.

— Нет, нет, ничего. Так, пустяки. — И Ханна торопливо направилась к Барнарду, который отошел в дальний угол комнаты.

Замешательство Николасв усилилось. Барнард явно был чем-то сильно расстроен, ругался с Ханной, и та сейчас изо всех сил старалась его утешить. Смысл происходящего был Николасу совершенно непонятен. А тут еще здоровяк Джим сидел на нижней ступеньке лестницы и рыдал, как маленький ребенок. Николас не знал, как и поступить. Выскользнуть незаметно на улицу и отложить все до следующего раза? Потребовать объяснений?

Утром инцидент с Шарлоттой, сейчас эта совершенно непонятная домашняя свара. Что за день! В этот момент с улицы вошла Элли и невольно избавила его от необходимости на что-то решиться. На какой-то миг непонятный скандал и рыдающие взрослые мужчины были забыты. Николас мог только смотреть. Это началось с того дня, когда он в первый раз увидел ее. Опять это странное стеснение в груди. И дрожь, прошедшая по его телу.

Она стояла на пороге, стройная, гордая и бесстрашная. Как всегда, вызывающе упрямая. И умопомрачительно красивая. На ней опять было зеленое платье, которое большинство женщин сочли бы простоватым. Но Элиот Синклер оно на удивление шло, элегантно и мягко подчеркивая линии ее стройной фигуры. «И опять в одной из своих шляпок!» — с веселым удивлением подумал Николас.

— Элли, — неожиданно для себя ласково произнес он, сощурившись от нахлынувшего чувства.

Но если она и обратила внимание на его тон, то не подала виду. Элли оглядела немую сцену — Барнарда, Ханну, Джима — и медленно повернулась к Николасу.

— Что вы натворили на этот раз? — требовательно спросила она, вызывающе уперев руки в бока. Николас подобрался и еще больше помрачнел:

— Боюсь, мисс Синклер, вы пришли к поспешному выводу. Я не сделал ничего.

— Конечно, вы ничего не сделали, — язвительно воскликнула она. — Не сомневаюсь, что вы вторглись сюда с вашими очередными предложениями и тут же перешли к угрозам.

— Я никогда никому здесь не угрожал, — сжал губы Николас.

— В таком случае я королева английская.

— Вы что, обвиняете меня во лжи, мисс Синклер? — бросил на нее угрожающий взгляд Николас.

— Почему же тогда Барнард в таком состоянии? — не по-женски резко бросила в ответ Элли.

Николас скользнул взглядом по лицу Барнарда, чувствуя непривычное желание оправдаться:

— На секунду он, кажется, принял меня за какого-то Мартина.

Элли охнула, сдернула с головы шляпку, резко развернулась на каблуках и устремилась в дальний угол.

Николас наблюдал, как она утешала Барнарда, успокаивала Ханну, убеждая, что в такую чудную погоду самое время выйти на улицу и немного прогуляться. Потом подошла к Джиму, который все еще сидел на ступеньке и продолжал всхлипывать. Она присела рядом с ним, нимало не заботясь, что ее платье может помяться, и обняла юношу за плечи:

— Джим, успокойся, все в порядке.

— Нет! Все такие сердитые!

— Да никто здесь не сердится, что ты!

— Вон Барнард так кричал…

— Но ты же знаешь Барнарда, правда? Он известный пустозвон, лишь бы пошуметь.

Николас все смотрел и смотрел как загипнотизированный. И все больше и больше смягчался. Как если бы она говорила именно с ним , а не с другими , улыбалась именно ему.

— Если бы он не орал, то перестал бы быть нашим Барнардом! — весело воскликнула Элли. — Ты можешь себе представить тихого Барнарда?

Джим посмотрел на Элли полными слез глазами:

— Нет. Наверное, нет. — Он вытер глаза рукавом рубашки. — Но, Элли, все равно он был такой злой!

Неожиданно Николас заметил, как плечи ее чуть поникли, словно вдруг приняли на себя все тяготы этого мира. Не задумываясь, он вмешался в разговор:

— Послушай, Джим… — Дрейк кашлянул, судорожно подбирая слова. — Совсем забыл тебе сказать… — И тут его озарило. — Шарлотта спрашивала про тебя.

— Шарлотта… Спрашивала про меня?

— Да. И просила передать тебе привет.

— Правда? — просиял Джим.

— Правда, — подтвердил Николас, тайно радуясь результату.

— Вот здорово! А она сможет прийти сюда поиграть? — Джим повернулся к Элли: — Шарлотте можно прийти к нам поиграть?

— Посмотрим. А сейчас почему бы тебе не пойти на улицу вместе с Ханной и Барнардом? — помолчав, спокойно сказала Элли.

— Ты обещаешь, что подумаешь об этом?

— Обещаю, Джим, — ласково ответила она, Джим неуклюже поднялся на ноги.

— Мистер Дрейк, передайте Шарлотте от меня привет, — обернулся он на пороге, и в следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Как только они остались одни, Элли резко повернулась к Николасу:

— Теперь вы видите, что наделали!

Николас ожидал выражения облегчения, благодарности, может быть, даже и ласковой улыбки — но только не этого.

— Я, конечно, достоин всяческого порицания за свару между вашими пансионерами, к которой не имел ни малейшего отношения, и за то, что всего лишь вернул улыбку на лицо Джима.

— Заставив его поверить в то, чего никогда не будет!

— А кто это сказал, что этого не будет? — саркастически приподнял темную бровь Николас.

— Я сказала, — ответила Элли, поджимая губы и находя спасение в гневе. У нее не было настроения соблюдать светские условности. Она злилась на то, что всякий раз, когда видела этого человека, чувствовала пробегающий вдоль спины непонятный холодок. Кроме того, она действительно расстроилась из-за Барнарда, из-за Ханны и даже из-за Джима. Вдобавок ее ждал большой заказ на шляпки. Надо было оплатить новые счета. Так что вести пустопорожние разговоры с лицами, подобными Николасу Дрейку, у нее просто-напросто не было времени.

— Зачем вы пришли?

— Что? — переспросил он, и в его глазах зажглись насмешливые огоньки. — А как же чай с пирожными? Или хотя бы с печеньем?

— Ваш юмор, мистер Дрейк, как-то до меня не доходит.

— Очень и очень жаль. Но если вы хотите перейти к делам, давайте ими и займемся. Я пришел, чтобы обсудить условия продажи вашего дома.

— Вам одного раза недостаточно? — саркастически поинтересовалась девушка.

— Как видите, недостаточно. Вам давно уже пора немного прийти в себя.

— Мне? Прийти в себя? — проговорила она, повысив голос.

— Да, вам. Все, что я про вас узнал, навело меня на мысль, что вы весьма чувствительная особа…

— Вы рылись в моей жизни? — У Элли от возмущения перехватило дыхание.

— Всего лишь кое-что выяснял, мисс Синклер. Она посмотрела на него долгим и как-то сразу потяжелевшим взглядом:

— И что же еще вы разузнали? Николас, чуть наклонив голову, задумчиво разглядывал девушку.

— Например, то, что вы открыли свой магазин модной одежды семь лет назад, что ни на дом, ни на магазин у вас нет закладной. — В его глазах вдруг заплясали веселые чертики. — И что зеленый — ваш любимый цвет.

— О чем это вы? — с недоумением спросила Элли.

— О зеленой траве в солнечный летний день, о зеленых елях в рождественскую ночь… или о ваших глазах…

— Избавьте меня от душещипательных излияний, мистер Дрейк! — покраснев, раздраженно сказала она. — С чего это вы решили, что мне нравится зеленый цвет?

— Просто огляделся вокруг — зеленое платье, зеленые обои…

— Обои не зеленые! — огрызнулась она.

— Приношу свои извинения, — отвесив насмешливый поклон, ответил он. — Белые с зелеными прожилками.

Элли уставилась на обои с таким видом, будто впервые их увидела:

— Зеленый не мой любимый цвет. Несколько минут прошло в молчании. Элли рассматривала обои, а Николас не сводил с нее глаз.

— Тогда какой? — спокойно спросил он.

— Красный, — мечтательно ответила она. Николас громко засмеялся:

— Ну нет! Увольте! Какой угодно, только не красный!

Элли резко обернулась.

— Да кто вы такой, чтобы решать за меня, какой цвет мне любить?

— Я ничего за вас не решаю. Я всего лишь поделился своими наблюдениями. Я не настолько хорошо вас знаю , чтобы уверенным , что вы лишаете себя удовольствия любить красный цвет. — И он мягко заметил:

— И по-моему, вы устали.

Она снова покраснела. Устала ли она, задалась вопросом Элли, отворачиваясь к окну. Если честно, то до смерти. Устала так, что о сне и думать не хочется.

— Я прекрасно себя чувствую.

Его голубые глаза потемнели, а лоб прорезали озабоченные морщинки. Он протянул руку и коснулся ее щеки, заставив повернуться к себе.

— Это неправда.

Всего лишь мимолетное прикосновение его руки. Внимательный взгляд его глаз. Элли снова почувствовала, как что-то напряглось внутри. Такое чувство, будто она знает этого человека всю жизнь. Родство душ? Или давнее-предавнее знакомство?

Казалось, все вокруг затихло. Ни грохота повозок за окнами, ни неистового собачьего лая. И Николас — сильный, крупный, вызывающий на редкость глубокое чувство надежности.

Здравый смысл нашептывал ей, что в мире нет более несхожих людей, чем они. Дрейк самоуверен и временами слишком холоден. Уж он-то, можно не сомневаться, никогда не полезет в распрю между извозчиками.

— Вы слишком много сил отдаете всем этим шляпкам с оборочками, — тихо заметил Николас, — и вашим своеобразным постояльцам. У вас глаза усталые.

Слова его были исполнены такой теплоты и заботы, что Элли от неожиданности даже губу закусила.

— Мистер Дрейк, я не собираюсь продавать дом — совладав с собой, сказала она.

— Ну и хорошо, не продавайте.

— Вы же не за этим пришли, — насторожившись, заметила Элли.

— Верно, — пожав плечами, согласился Николас и с легкой улыбкой продолжил: — Ничего страшного, мы можем обсудить это в другой раз. — Не спрашивая, он взял ее за руку и решительно поднял со ступеньки, где она так и продолжала сидеть. — Пойдемте, я намерен приготовить вам суп.

— Вы собираетесь сварить мне суп? — ошеломленно переспросила она.

— Да, суп, — торжественным тоном ответил он. — Ведь вы неважно себя чувствуете.

— Я почти уверена, что вы подумали о горячем какао. Суп варят для больных, мистер Дрейк. И не суп, а куриный бульон.

Николас перестал улыбаться и нахмурился:

— Ну конечно, мне не следует удивляться. Понимаете, я не очень силен во всех этих делах.

— Понимаю, — протянула Элли, удивляясь, как это она сразу не сообразила, в чем дело. — У вас проблемы с Шарлоттой?

Он задумался, потом, пожав плечами, увлек Элли на кухню.

— Странно, но сейчас она явно веселее, чем в первый день. По крайней мере она весела, когда поблизости нет меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я просто не знаю, как вести себя с ней. Например, сегодня утром она, черт возьми, потребовала кофе!

— Кофе? — переспросила Элли с веселым недоверием, не обратив внимания на сорвавшуюся с его языка грубость.

— Ну да, кофе, — смущенно подтвердил Николас. — Можете себе представить?

Элли вспомнилась эта милая девчушка с не по возрасту взрослыми, серьезными глазами.

— Пожалуй, могу. Так пусть и пьет по утрам кофе. Что в этом плохого?

— Чтобы шестилетняя девочка по утрам пила кофе? Ей нужно не кофе, а молоко и овсянка! Овсянка.

Словечко это о многом напомнило Элли. «Когда это я последний раз ела утром овсянку», — подумала она с вдруг забившимся сердцем.

— Вы знаете, я ненавижу овсянку. — Она отвернулась и невидящим взглядом уставилась на обои в зеленых прожилках. — Я возненавидела ее из-за того, что потом всегда приходилось отмывать кастрюлю. Так что дело не во вкусе или запахе, а в мытье посуды, — задумчиво проговорила она, ни к кому не обращаясь. И отчего эта каша всегда намертво пригорала ко дну? Эта загадка так и оставалась неразрешенной с тех далеких дней в приюте, когда наступала ее очередь отправляться на кухню. Монахини заставляли нас драить все до блеска.

— Монахини? Какие монахини?

Вздрогнув, она бросила на него нервный взгляд, поняв, что на мгновение непростительно забылась. И хотя прошло много лет, она порой все не могла поверить, что толстые промозглые стены монастырского приюта остались в прошлом. Ей все не верилось, что вот этот дом, каждый кусочек которого она так лелеяла и любила, ее и больше ничей. Он весь принадлежит только ей да тем дорогим ее сердцу людям, с которыми она делит кров.

Наконец она с видимым усилием рассмеялась:

— А… Монахини, которые кормили нас овсянкой, когда я училась в школе, — слукавила она, потому что приют был в некотором смысле хорошей школой. Научилась она там очень многому.

Элли с чрезмерной поспешностью направилась в кухню.

— Вам, наверное, пора, мистер Дрейк, — рассеянно сказала она. — Я полагаю, мы обо всем переговорили. Дом свой я не продам… И уж тем более я не нуждаюсь ни в каком супе.

Николас ленивой походкой последовал за ней. Она чувствовала, как голубые глаза буравят ей спину, словно Дрейк из всех сил старается проникнуть в ее душу. Напрягшись, она ждала его расспросов. Этот человек был слишком умен, чтобы останавливаться на полпути. Ей не отделаться бойкой небылицей, если он всерьез вознамерится добраться до правды. Но все ее опасения оказались напрасными, когда спустя почти вечность он задумчиво проговорил:

— А вы чувствительная женщина, мисс Синклер.

— О да! — с облегчением рассмеялась Элли и принялась разбирать корзинку с продуктами, оставленную на столе. — Достаточно чувствующая для того, чтобы направить вас на путь истинный.

— А по мне, вы даже слишком чувствительная. Элли застыла. Слишком чувствительная. Он что, заглянул ей в душу?

— Разве может кто-нибудь быть слишком чувствительным, мистер Дрейк? — поворачиваясь к нему, спокойно спросила Элли.

Николас посмотрел ей прямо в лицо, и в его голубых глазах на мгновение вспыхнула неожиданная страсть.

— До встречи с вами я бы скорее ответил нет. И как в тот день, когда он впервые появился на пороге этого дома, Элли снова заметила, что он удивился собственным словам. Николас, оборвав себя, отвел глаза.

— Ладно, на чем это мы остановились? — Он грубовато перевел разговор. — Если не ошибаюсь, на супе.

— Нет, — бросив выразительный взгляд на дверь, возразила Элли. — На том, что вы собрались уходить.

— А знаете, сварю-ка я кофе, — как будто не слыша ее слов, с улыбкой продолжил Николас. — Это то немногое, что я умею делать.

— Мистер Дрейк, вы действительно…

— Точно! Я действительно умею варить кофе, — расплылся в широкой плутоватой ухмылке Николас.

Элли знала, что ей следует возмутиться и потребовать, чтобы он ушел, но нужные слова все никак не шли на язык. Она уже начала забывать, что это такое, когда о тебе заботятся. Она понимала, что с его стороны это напускное. Просто ему любой ценой нужен ее дом. Но это сейчас не имело никакого значения. Ей захотелось хоть на время послать действительность куда подальше. Почувствовать тепло непритязательной заботы. Пожить выдуманной жизнью, в которой нет невзгод.

Николас с хозяйской уверенностью принялся рыться в ящиках кухонного шкафа. Держался он почти бесцеремонно.

— А где вы держите кофе? — громко спросил Дрейк.

— Нет, в самом деле, мистер Дрейк…

— Нашел! — Он с торжествующей улыбкой повернулся к ней, держа в руке круглую жестяную банку. — Какой вы предпочитаете? Погуще, пожиже?..

Элли не сумела удержаться от ответной улыбки:

— Я и не знала, что кофе при желании можно сделать погуще или пожиже.

— Так вы не знали моей бабушки! Она любила погуще, хотя, могу поклясться, только из-за того, что от крепкого кофе волосы сами собой завивались в кольца! — Он рассмеялся. — Куда там раскаленным щипцам для завивки, которые вы, женщины, так обожаете!

Элли задержала дыхание, чтобы не расхохотаться.

— Да-да, кофе был густым, как черная патока, которую она тоже обожала. — Николас сморщил нос, оглядываясь вокруг в поисках ложки.

— Я переехал к ней, когда мне исполнилось двенадцать, и в течение семи лет, до того дня, когда уехал из ее дома, я каждое утро варил ей кофе.

— Так в детстве вы жили со своей бабушкой?

— Да, — односложно ответил он и принялся накладывать уже смолотый кофе в кофейник. Беззаботность его почти исчезла, и это напомнило Элли о том, что за его раскованностью скрывается удерживаемая в узде сила, которая в любой момент может вырваться на свободу. Сегодня он смеялся и улыбался, но Элли знала, что Николас Дрейк — безжалостный человек. Она не думала, что в Нью-Йорке есть хоть один человек, ни разу не слышавший захватывающей истории о том, как одержимо он преследовал ее отца. Многие уже давным-давно плюнули бы на это дело. Но только не Дрейк. Все знали, что он ненавидит Гарри Дилларда и все с ним связанное. Элли не сомневалась, обнаружь этот сильный, самоуверенный человек, кто она такая, он расправится с ней с такой же улыбкой, какой сейчас улыбается.

— Так, а где чашки? — прервал ее размышления Николас.

Она уже открыла рот, чтобы ответить, но не успела, потому что в этот момент дверь неожиданно широко распахнулась.

— Элли!

Она обернулась на возглас и, в свою очередь, удивленно воскликнула:

— Чарлз!

Девушка почувствовала и неотрывный жаркий взгляд Николаса, и тот момент, когда он повернулся к вошедшему. Чарлз Монро замер на пороге — светлые волосы причесаны волосок к волоску, карие глаза светятся улыбкой. При виде Николаса улыбка поблекла и исчезла. Однако он быстро пришел в себя, расправил плечи, снова заулыбался и направился к Николасу.

— Чарлз Монро, — вежливо представился он, протягивая руку.

— Николас Дрейк, — сдержанно ответил Николас, мгновенно превратившись из подшучивающего весельчака в холодного и чопорного господина.

— Правда? Тот самый подрядчик-строитель? — опешил Чарлз.

Николас нетерпеливо кивнул. Улыбка Чарлза стала искренней.

— Глазам не верю! Все вокруг только и говорят о новом здании, что вы собираетесь строить.

Элли бросила быстрый взгляд на обоих мужчин:

— О чем это ты, Чарлз?

— Да о строительстве дома. Он, как мне говорили, будет в восемнадцать этажей. Со дня на день начнут расчищать строительную площадку. По слухам, все давно уже готово. — Он снова обратился к Николасу: — А где будете строить?

Дрейк даже не повернул головы. Он не сводил глаз с Элли. Ее взгляд вдруг изменился, и он не мог понять в чем именно. Пожалуй, появилась паника, но было там и еще что-то, до этого глубоко запрятанное. Затаенная боль, которую он не мог видеть.