Дьявол в Лиге избранных

– О, что угодно, в самом деле. – Нет, спохватилась я, не то. – Что-нибудь женственное, изящное. Банты и жемчуг – беспроигрышный вариант.

Говард ухмыльнулся:

– Банты и жемчуг. Жуть.

– Как Джеки Кеннеди.

– Да ну ее к черту, она уже померла.

– Гови! – прикрикнула Никки на мужа, а затем обратилась ко мне: – Что-то типа платья с бантом и жемчужное ожерелье?

– Звучит чудесно.

– Хорошо. – Она переваривала услышанное. – Хорошо! – повторила она с большей убежденностью.

Я ненавидела, всей душой ненавидела это место. Будь проклят мой муж, где бы он ни находился!.. Но потом я представила себе его в униформе фастфуда, готового провалиться от стыда, когда его школьные и университетские друзья заходят перекусить. Можно сказать, что я в настоящее время была в чистилище, но очень скоро Говард Граут сделает так, что Гордон окажется в аду.

Горничная вернулась и грациозно наполнила мою чашку; мои дурные предчувствия немного ослабли. Мне пришло в голову, что, возможно, горничную было бы легче провести в Лигу, чем Никки. С другой стороны, если Никки Граут была способна организовать более или менее подобающий чай для меня, ей точно под силу устроить небольшой прием, от которого у моих подруг волосы не встанут дыбом.

– Ты принесла бумаги, которые мне нужны? – спросил Говард.

Я была рада сменить тему, причем как раз об этом и хотела поговорить больше всего – о моем муже и денежных вопросах.

Раз в месяц, по настоянию моего отца, мы с Гордоном вместе разбирали счета. Он составлял полный список всего, чем мы владели. Я принесла эти бумаги, а также отчеты, которые Гордон вел по галерее Хилдебранд.

Я передала все, что у меня было, грациозно вернулась на свой стул и взяла со стола чашку с блюдцем.

– Что за бумаги? – заинтересовалась Никки.

– Ничего такого, чем стоило бы забивать твою хорошенькую головку, – ответил ей муж. – Нам надо поговорить о делах. Пойди займись подготовкой приема.

– Я не могу просто так уйти.

– Это бизнес, пышечка.

– Всякие юридические дела, о которых я не должна знать, полагаю. – Она вздохнула и поднялась со стула. – Увидимся на чаепитии?

– Да, в следующий вторник. Я обзвоню гостей по списку и приду пораньше, на случай, если тебе понадобится какая-нибудь помощь. И не стесняйся звонить, если возникнут вопросы.

Она приободрилась и поспешно вышла из комнаты, громко призывая горничную.

У Говарда ушло тридцать минут и две чашки кофе на то, чтобы ознакомиться со всем, что я ему принесла.

– Кто еще знает обо всем этом?

– Никто. – Я очень на это надеялась.

– Ты никому не говорила?

– Нет. Кроме Кики, которая не скажет ни одной живой душе.

– Хорошо. Мы используем это как рычаг, когда я найду его. Если он тут же не упадет нам в ноги, пригрозим, что предадим огласке его интрижку.

– Нет! Только не это!

– Прости, но я должен напомнить, что у нас больше ничего на него нет. По крайней мере, пока. Нам нужно доказать, что он украл твои деньги. Технически на данный момент они просто пропали.

– Я не о том! Я имею в виду, что мы не можем ничего предавать огласке!

– Это еще почему?

– Мистер Граут, я полагаюсь на вашу осмотрительность. Я не могу позволить, чтобы весь Уиллоу-Крик узнал, что мой муж сделал что-то с моими деньгами и сбежал с другой женщиной.

– Не хочу тебя огорчать, дорогая, но это именно то, чего он от тебя ожидает. Скорее всего, он рассчитывает, что ты будешь стараться сохранить все в тайне и у него не возникнет никаких проблем. Для начала попробуем действовать по-твоему. Но если ты хочешь получить обратно свои деньги, должен сказать тебе, что я не собираюсь миндальничать.

Я согласилась с этим. У меня закружилась голова.

– Хорошо, – сказал он, – этого мне достаточно, чтобы начать. – Он встал, давая понять, что мне пора уходить, но в последнюю минуту снова посмотрел на меня и поднял одну из папок. – Пока я буду работать, мой тебе совет: постарайся заставить свою идиотскую художественную галерею приносить прибыль. Или хотя бы не приносить убытков.

Я выпрямилась:

– Что вы имеете в виду?

– Галерея – черная дыра, куда уходят деньги, а ты не можешь этого допустить. И никто, будучи в своем уме, ее у тебя сейчас не купит. К тому же любая продажа имущества еще сильнее запутает твои дела. Так что потрать немного времени, займись галереей, чтобы она начала приносить доход.

Я, должно быть, выглядела столь же сбитой с толку, как Никки, когда мы начали обсуждать подходящие напитки для чаепития.

– Найдите художника, миссис Уайер. Устройте выставку. Сделайте что-нибудь, что принесло бы какой-то доход. Вы больше не можете задерживать выплату налогов.

– У меня есть художники.

– Да, те, кто пишет не для всех и работы которых никто не покупает.

– Верно.

– Найдите кого-нибудь стоящего. – На секунду он задумался, а затем прокричал: – Никки! Кто сделал ту чертову статую, на которую я потратил столько денег? Имя у него, как у педика, да и выглядит он так же.

Она отозвалась:

– Сойер Джексон?

Я вспомнила скульптуру в холле.

– Он самый, – сказал Говард. – Где его студия?

Никки назвала адрес в южной части города:

– Но он не любит посетителей. Ценит уединение. Кроме того, не устраивает показов. На самом деле, думаю, он сейчас строит что-нибудь.

– Что строит? – не понял Говард.

– Не знаю. Когда я в последний раз его видела, он говорил больше о строительстве, чем об искусстве. И еще, перестань называть его педиком, Говард. Это нехорошо.

– Пышечка, дай Фреди его номер телефона и адрес. – Он взглянул на меня. – Если ты сможешь убедить кого-то, кто не выставляет свои работы, устроить показ у тебя, вокруг этого будет долго стоять шумиха, а это как раз то, что надо, чтобы галерея Хилдебранд перестала быть убыточной.

Никки уперла руки в боки.

– Но Говард...

– Никки, куколка, не бери в голову. Конечно же, Фреди Уайер будет просто сверхобходительной с твоим маленьким голубым другом. – Он ухмыльнулся мне. – Никаких дразнилок и кричалок.

И правда, хоть кричи. Он захихикал:

– Если уж кто-то и может уговорить другого сделать, что надо, то это ты, Фреди.

Что ж, могу только сказать, что он сообразительный малый. Сойер Джексон может отказывать кому угодно, но, как правильно понял Говард, я – не кто угодно. Я не сомневалась, что, услышав мой звонок, он тут же отменит все встречи. После того как я увидела его работу и во мне пробудился интерес, я была твердо намерена позвонить.

– Найди его телефон, Никки, – сказал Говард, сверля меня взглядом. – А ты, Фреди, позвони ему, назначь встречу, пойди и поговори с ним. Подумай, что бы такое тебе с ним состряпать. А я тем временем поработаю над твоим делом.

Когда я встала, Говард улыбнулся мне:

– Похоже, теперь у тебя есть чем заняться.

Я уничтожающее посмотрела на него, и постепенно его наигранная улыбка потухла. Но этим я и ограничилась, так как не собиралась опускаться до его уровня.

– Благодарю вас за помощь, мистер Граут, – сказала я просто. – Буду ждать следующей встречи, как только вам удастся продвинуться.

После этого я вышла из его местами прекрасного дома, села в машину и обхватила руль руками с идеальным маникюром, недоумевая, в какую – чертову, добавил бы Говард Граут – историю я впуталась.

Глава восьмая

Добравшись до дому, я решила сразу же позвонить скульптору и договориться о встрече – надо взглянуть на его работы. Увидев статую у Граутов в холле, я не сомневалась, что и другие его произведения окажутся впечатляющими. Но, как известно, одного таланта для успеха недостаточно. Мне нужно с ним встретиться, посмотреть, как он выглядит, что собой представляет и что вообще о себе думает.

Красавцем ему быть необязательно. Если окажется, что творения этого Сойера Джексона смогут привлечь внимание состоятельных жителей Уиллоу-Крика и вызвать желание что-нибудь приобрести, я вполне смогу работать с геем. Разумеется, слишком голубое поведение мне ни к чему, принимая во внимание, что галерея Хилдебранд должна начать приносить прибыль, но легкий налет голубизны будет уместен – ведь Сойер Джексон неуловим, а это так возбуждает воображение дам.

Я взяла телефон и набрала номер, который дала мне Никки. Раздались долгие гудки. Несколько секунд спустя я поняла, что жду напрасно – даже автоответчика не было. Я не большой любитель этих устройств, но у кого в наш век нет горничной, секретаря или хотя бы автоответчика, чтобы отвечать на телефонные звонки?

Я подумала, что ошиблась, и снова набрала номер. На этот раз быстро сработал автоответчик. У меня возникло четкое ощущение, что кто-то включил его, пока я повторно набирала номер. Записанный на пленку голос произнес: «Я работаю. Оставьте сообщение. Если смогу, я вам перезвоню».

Маловероятно, что он окажется приятным человеком. Если он сам так же груб, как его автоответчик, вряд ли мне удастся продать хоть одну его работу – по крайней мере на показе, на котором он будет присутствовать. Я не понимала, как Говарду Грауту могло прийти в голову, что этот человек вытащит из долгов галерею Хилдебранд. Конечно, Говард не обращал внимания на такие мелочи, как хорошие манеры или, наоборот, их отсутствие.

И все же я не могла забыть чувственные изгибы мраморной статуи, высеченной Сойером Джексоном.

Прозвучал сигнал автоответчика. «Это Фредерика Хилдебранд Уайер, галерея Хилдебранд. Мне сказали, что вы могли бы согласиться принять участие в показе, который я устраиваю в своей галерее. Я бы хотела поговорить с вами в любое удобное для вас время. Пожалуйста, перезвоните».

Я едва успела продиктовать свой номер, как автоответчик отключился.

Но это все были мелочи. Гораздо больше меня волновало приближающееся чаепитие. Членов Лиги, которые пожелают прийти к Никки, еще надо было поискать.

В первую очередь я позвонила матери, так как уже начала планировать дебют Никки – камерный ленч с несколькими моими близкими подругами. Честно говоря, действительно близких друзей я приглашать не собиралась – так, несколько дам, не самых важных, которым достанется роль подопытных кроликов. Мне предстоит совершить чудо, и для начала надо провести разведку и посмотреть, как наши дамы отреагируют на мою затею.

Мою мать совсем не просто уговорить, но она все же моя мать и, смею надеться, не откажется помочь мне. Кроме нее вряд ли кто сможет придать хотя бы видимость респектабельности всей этой истории.

Я набрала номер:

– Мама?

– Это ты, Фредерика?

– А кто еще называет тебя мамой?

– Сарказм не только не идет леди, но и абсолютно неуместен. Мирна укладывает мне волосы, и в тот момент, когда я подняла трубку, она как раз делала мне моментальный спрей, так что я тебя почти не слышала.

Это все вранье. В «моментальном спрее» не было ничего моментального – так моя мать называла процедуру, когда парикмахер заливал ее волосы лаком. Блайт Хилдебранд была одной из немногих женщин в Техасе, кто все еще делал прическу раз в неделю. Лак позволял сохранить укладку в порядке все семь дней. Лак, и еще «не вертеть головой во время сна». Я убеждена, что с тех пор как моя мать стала взрослой, она ни разу как следует не выспалась.

Услышав про планируемое чаепитие у Никки, моя мать заявила:

– Она не нашего круга, дорогая. Естественно, мы не можем ее принять. – Видимо, моя мать не верит во всеобщее равенство.

– Мама, ну перестань. Никки всегда была очень мила.

– В ЛИУК не нужны милашки. Нам нужно хорошее происхождение, которое может поспособствовать общему делу. Хорошие семьи, хорошие связи дают возможность изыскивать хорошие пожертвования, с помощью которых мы можем совершать добрые дела.

Я и сама это прекрасно знала, но это было не то, что мне хотелось услышать в данный момент.

– Ну сделай это ради меня, мама.

Ее удивило, что я обратилась к ее чувствам.

– Пожалуйста, приди на ее прием, – уговаривала я. – Я не жду, что ты это одобришь, но было бы мило, если б ты оказала мне поддержку – ведь я же твоя дочь.

– Поддержать дочь в ее безумствах? – Мама тяжело вздохнула. – Зачем тебе все это?

Меня не так-то легко сбить с толку, и я не собиралась выкладывать матери всю правду.

– Я думаю, Лиге не помешает немного свежей крови.

Мать рассмеялась.

– В этом я как раз сомневаюсь, – сказала она. – Ну ладно, приду.

Насколько я знала свою мать, она никогда не стремилась узнать правду любой ценой, если чувствовала, что эта правда ей не понравится. Она руководствовалась в жизни девизом «Меньше знаешь – крепче спишь», что позволяло ей не чувствовать себя обязанной что-либо предпринимать в неприятной ситуации. У нее это получалось гораздо лучше, чем у военных.

– Во всяком случае, – продолжала она, – это хороший повод посмотреть на кошмар, который они зовут своим домом.

Моя мать была снобом, а точнее – снобом в превосходной степени. Почти все в городе полагали, что она происходила из почтенного старинного богатого семейства. Как бы не так. Это у моего отца были деньги старого доброго семейства. Вот вам яркий пример того, что в новоиспеченных аристократах снобизма гораздо больше, чем в потомственных.

Вот какой версии о встрече с моим отцом придерживается мама.

«Как только твой отец увидел меня, он понял, что жить без меня не может. Это произошло в университетском кафетерии (мама умалчивает о том, что работала там официанткой, а не была студенткой). Он сказал „Привет!“, и мы поняли, что это любовь с первого взгляда».

Когда ее спрашивают о знакомстве с семьей отца, она уверяет, что ужасно им понравилась. Его родители уже умерли, так что ее слова трудно опровергнуть. К несчастью для моей матери, сестра отца все еще жива и рассказывает совсем другую историю.

По словам тети Корделии, семья Хилдебрандов невзлюбила мою мать с первого взгляда. Они испробовали тысячи способов, давая ей понять, что не одобряют выбор сына. Как говорила тетя, это в одинаковой степени забавляло моего отца и выводило из себя мою мать.

В день знакомства с родителями отец привел свою будущую жену в их городской дом, который находился на площади к востоку от главной дороги на Уиллоу-Крик. Дом был выстроен в викторианском стиле и стоял посреди зеленой лужайки, окруженной ивами.

В тот день мама затратила немало усилий на свой туалет. Специально для такого случая она купила платье в «Джей си пеннейз». Это было облако яркой вздымающейся материи, перехваченное поясом по талии, с лихо закручивающейся юбкой-клеш, и все это было усеяно роскошными красными розами. Она купила красные перчатки (такие любят женщины из самых низов), красную сумочку и белую шляпу с искусственными красными розами на тулье.

Ее кричаще-безвкусный туалет был полной противоположностью простым элегантным платьям женщин семьи Хилдебранд, сшитым из хорошей материи. Платья дополняли скромный жемчуг, изысканные броши или камеи из слоновой кости. Цветастый наряд моей матери распространял вокруг себя волны яркой безвкусицы, как запах горелой яичницы, висящий в воздухе, когда сковороду уже унесли.

Тетушка понимала, что ей не следовало рассказывать мне эту историю, тем не менее она рассказывала и много других. Однако тетя не могла не признать способностей моей матери: она быстро усвоила все правила и никогда больше не носила безумно ярких платьев с цветами. С течением времени моя мать прославилась своими чопорными костюмами, туфлями на низком каблуке и дорогими, но при этом изящными украшениями – как и подобает представительнице старого богатого семейства.

Но я отвлеклась.

Моя бабушка Хилдебранд была крупной женщиной с железным характером. Она держала все семейство в ежовых рукавицах – за исключением моего папочки, единственного из Хилдебрандов, кто ее не боялся.

Когда мать пришла знакомиться со своими будущими родственниками – бабушка, конечно, считала ее всего лишь очередным увлечением своего сына, – она была немало удивлена их образом жизни. Тетя Корделия, дядя Робби и его жена присоединились к ним за чаем. Все собрались в элегантной комнате с высокими потолками, изящными драпировками и таким количеством мебели, которого было слишком много для любой комнаты. Вышколенная горничная принесла поднос. К удивлению моей мамы, Фелиция Хилдебранд сама разливала чай.

– Скажи нам, дорогая, – подав маленькую чашечку, которая, как клялась тетя Корделия, задрожала в руках матери, спросила бабушка, – где именно в Техасе ты жила?

– В Далласе.

– На Хайлэнд-парк?

Увы! Хайлэнд-парк был старым престижным районом в большом городе и одним из немногих мест, которые Фелиция Хилдебранд рассматривала как подходящие для проживания.

– Нет, мэм. Я из Берсевилля – это маленький городок недалеко от Далласа.

По комнате прошелестел неодобрительный шепоток. Моя мать всегда была чувствительной, и могу себе представить, как сильно она смутилась. Уверена, что щеки ее стали красными, как розы на платье.

– Что ж, а кто твои родители, дорогая?

Я удивляюсь, что в этот момент моя мать не начала врать напропалую. Возможно, она бы так и сделала, если бы перед этой встречей мой отец не взял ее лицо в свои сильные руки и не поклялся, что его семья полюбит ее так же сильно, как любит он. И по сей день она твердо придерживается версии, что так и случилось.

Итак, моя мама рассказала Хилдебрандам о своей семье, о Дейзи Джейн и Вилмоте Прутте и их восьмерых детях. Рассказ напоминал плохой фильм о временах Великой депрессии, но был совершенно правдив.

Атмосфера за столом с каждой секундой становилась все более напряженной. Наконец чаепитие закончилось, и моя мать могла удалиться, думая, что знакомство прошло не так уж плохо, однако все было не так просто.

Я думаю, отец женился на моей матери только для того, чтобы досадить своей. Бабушка пыталась сопротивляться, но это было никому не под силу – Турмонда Хилдебранда понесло.

Казалось, Фелиция Хилдебранд ничуть не была встревожена новостью о том, что подруга ее сына работает официанткой. Она поднялась из-за стола и поблагодарила девушку за визит. Все стали расходиться. Тетя же случайно вернулась в гостиную и услышала, как ее мать сказала: «Ты ошибаешься, если думаешь, что сможешь окрутить моего сына». На этом месте тетя Корделия вспоминала, кому она все это рассказывает, и, спохватившись, сжимала мою руку и говорила: «Но Господь был благосклонен к нам в тот день, иначе у нас не было бы нашей прелестной малышки Фредерики».

Уверив меня в любви со стороны Хилдебрандов, которую моя строгая бабушка всегда питала ко мне, вне зависимости от ее чувств к моей матери, тетя подходила к самой драматической части истории – к рассказу о том, как Фелиция Хилдебранд вышла в холл, где ее ждал мой отец, и сказала, что на обеде, который она дает в эту субботу, он будет сидеть рядом с Розалин Линдси. Это прозвучало как само собой разумеющееся – бабушка не сомневалась, что сын в точности выполнит ее указание.

Тогда-то он и преподнес им важную новость:

– Мама, я не буду сидеть на обеде рядом с Розалин.

– Турмонд, вопрос решен, это не обсуждается.

Очевидно, вся ситуация вызвала у моей бабушки такой всплеск негодования, что все, кроме отца, отступили на шаг.

– Ты будешь сидеть рядом с Розалин.

– Мама, мама, – сказал отец с улыбкой, – видимо, он был очень доволен собой. – Я думал, ты из тех, кто любой ценой избегает конфликтов.

– Как это понимать?

– Мама, дорогуша, – бабушка ненавидела, когда сын так ее называл, – что скажут все твои правильные подружки в Лиге, если я буду сопровождать на твоем обеде одну женщину, будучи женатым на другой?

Тетя Корделия клялась, что ее мать чуть не хватил удар. Но слабость не была свойственна Фелиции Хилдебранд Она даже не придвинула себе стул. Она так и стояла, во всем своем величии, а потом перевела ледяной оценивающий взгляд на мать. Наконец она снова обернулась к отцу:

– Ты не католик и не бедняк. Или ты найдешь способ расторгнуть этот брак, унизительный не только для тебя, но и для всей нашей семьи, или ты больше не переступишь порог этого дома. Выбирай.

Тетя всегда заканчивала рассказ горестными всхлипами и добавляла, что мой отец сделал свой выбор, и его мать – святая, просто святая! – смирилась. По крайней мере, внешне. До конца жизни бабушка не ладила с матерью, несмотря на то что дочь Дейзи Джейн и Вилмота Прутта стала респектабельной дамой и заняла высокое положение в Лиге избранных.

Блайт Прутт Хилдебранд постепенно приобретала те же манеры и высокомерие, какими обладали бабушка и тетя, пока не стала изгоем в своей собственной семье в Берсевилле. На самом деле, моя мать стала настолько респектабельной, что порой я задавалась вопросом, не придумала ли она себе новую историю, в которую в итоге сама поверила.

Как бы то ни было, я надеялась, что мама окажет мне поддержку в операции по проведению Никки Граут в Лигу избранных Уиллоу-Крика и не станет моим главным противником.

Глава девятая

В течение следующих нескольких дней я еще несколько раз звонила скульптору, но безрезультатно. И вот наконец в то утро, когда мы с Кикой вместе работали в саду, я вошла в дом и услышала краткое сообщение на автоответчике: «Это Сойер Джексон. Меня не интересует ваш показ, так что перестаньте звонить».

Этот грубиян отказал мне. Я не могла в это поверить.

Я привыкла к интересу со стороны как мужчин, так и женщин, вызванному моими деньгами. Если девочка растет в достатке, она привыкает к подобному вниманию. Не стоит забывать также о моей красоте и неоспоримом шарме – я настоящий магнит для мужчин. А благодаря обворожительным личным качествам и способности внушать людям, что они мне небезразличны, мой магнетизм распространяется и на женщин. Конечно, большого опыта общения с голубыми у меня не было, но в самом деле, кто может не любить меня? Во всяком случае, кто-то, кроме моего мужа – лжеца и изменника.

Только эта мысль может служить оправданием тому, что на следующий день я встала, оделась в розовато-кремовых тонах, выгодно оттенявших мою персиковую кожу, нашла адрес, который дала Никки, и направилась в гараж.

– Куда это вы? – осведомилась Кика.

Я призвала на помощь весь свой неотразимый шарм а-ля Скарлетт О'Хара и с чуть большим акцентом, чем обычно, сказала:

– Добывать себе скульптора, дорогуша.

Я знала, что он живет в бедной части Уиллоу-Крика, но не думала, что уж на таких задворках. После того как я пересекла железнодорожные пути, которые знаменовали въезд в южную часть Уиллоу-Крика, я едва не въехала в группу митингующих, размахивающих лозунгами «Толстосумы, убирайтесь вон!». На какую-то долю секунды я подумала, что они выгоняют меня, но потом поняла, что причиной их протестов стала новая стройка: бульдозеры сносили несколько домов, которые, должна сказать, этого заслуживали.

Я миновала толпу и продолжала двигаться по узким улицам с облезлыми домами, привлекая больше взглядов, чем мисс Техас в бикини. Южная часть Уиллоу-Крика походила на бедные кварталы любого другого города – сплошные развалюхи, облупившаяся краска, нестриженая трава во дворах и заколоченные окна. Наконец я нашла нужный дом. С натяжкой можно назвать его мини-виллой. Высокая стена отгораживала дом от всего остального мира. По счастью, ворота были открыты, и я въехала во двор.

Внутренний двор с фонтаном в центре был усыпан гравием. Здание было вполне неплохим, если учесть, что оно возводилось в 1800 году. Дух старины нарушали лишь несколько больших скульптур, расставленных тут и там. Чем больше произведений этого человека я видела, тем более была заинтригована.

Я вышла из машины и подошла к парадной двери. Обычного дверного звонка не было, только старый колокольчик на веревке. Я дернула, звон эхом отразился от стен. Никто не появился, я подождала и позвонила снова.

Было начало марта, и жаркие солнечные лучи уже обрушивались всей мощью на землю, наполняя воздух терпкими запахами ноготков, жимолости и далекого костра. Центральный Техас славится мескитовыми деревьями, древесину которых используют в качестве дров для барбекю. Если вас угостят омаром, поджаренным на таких дровах, вы испытаете райское наслаждение. Можно сказать, что именно мысль о барбекю направила меня на задний двор, но, боюсь, я пошла туда из духа противоречия. Признаю, это та черта, от которой я пытаюсь избавиться.

Я обошла дом с торца и вышла на задний двор. Картина, открывшаяся мне, была поразительна: безупречно голубое небо, зеленый газон, аккуратные цветочные клумбы, каменные стены и статуи. Просто музей под открытым небом! Впечатление было потрясающее.

В глубине сада был еще один домик. Из-за открытой двери не доносилось никаких звуков. Я на цыпочках прошла по траве (не из подражания Нэнси Дрю[6], а потому, что пыталась уберечь от утренней росы шелковые отвороты брюк) и заглянула внутрь. Секунду мои глаза привыкали к полутьме, а потом я увидела его.

Он стоял над деревянным чертежным столом, упершись руками о грубую поверхность, голова его склонилась, как если бы он молился, или смертельно устал, или глубоко задумался. Поблизости не было ничего, что бы говорило о работе.

– Здравствуйте, мистер Джексон!

Он выпрямился и повернулся ко мне. Сразу скажу: этот мужчина, несомненно, был из категории «Досадная Ошибка» – природа слишком щедро и напрасно потратила на него красоту. У него была идеальная внешность – высокий, темноволосый, мужественный. Он ничуть не был похож на гея. С виду ему можно было дать лет тридцать, и слова вроде «маленький», «педик» и «противный» с ним никак не ассоциировались. Хотя откуда мне знать. В жизни не встречала голубых, а если и встречала, то не была в курсе их сексуальной ориентации.

«Досадная Ошибка» – еще полбеды. Как это ни ужасно, но при взгляде на него я почувствовала страстное желание. Лучше бы он оказался геем, подумала я, так как я была все-еще-замужем. Как только я вспомнила об этом, мой страстный порыв тут же стал совсем-не-таким-опасным. Любопытно.

– Сойер Джексон? – повторила я, не дождавшись ответа. По-прежнему тишина.

Он окинул меня взглядом с головы до ног (уроки этикета пошли бы ему на пользу) и прислонился широким плечом к опоре, как будто пришел на пробы на роль ковбоя Мальборо. Его джинсы сидели низко на бедрах, расстегнутая рубашка обнажала точеный торс, и мне пришлось напомнить себе, что он предпочитает мужчин.

Конечно, он был со мной довольно груб в своих сообщениях на автоответчике, но я тем не менее с нетерпением ждала момента, когда он наконец поймет, кто я такая, и примет меня, как полагается. Я знала, что его считают замкнутым и нелюдимым, но кто устоит против моих чар? Я чуть не улыбнулась, представив себе, как этот грубиян вдруг начнет лезть из кожи вон, чтобы угодить мне.

– Кто вы такая, черт побери?

Ладно, пока он не особенно любезен, но я не сомневалась в своей способности завоевать кого угодно.

Я открыла рот, чтобы ответить, но он опередил меня:

– Можете не говорить. Вы Фредерика Хилдебранд Уайер.

Он произнес это без подобающего придыхания, как я ожидала. Скорее, в его тоне звучало презрение. Ко мне, Фредерике Хилдебранд Уайер!

– Да, это я. Я звонила...

– Ага, десять раз. Вы разве не получили мое сообщение?

– М-м-м, да, получила.

– И что же я вам сказал?

Обычно я сохраняю олимпийское спокойствие, но тут начала нервно преступать с ноги на ногу:

– Что вас мое предложение не интересует.

Он агрессивно двинулся вперед, и сердце зашлось у меня в груди, но я не двинулась с места.

– Я что, непонятно выразился?

Еще до того как я пришла в его дом, мне нравилось его искусство. Я была почти на сто процентов уверена, что если мне удастся убедить его устроить у меня показ, моя галерея будет спасена. Теперь, видя, как он себя держит, зная, что его высокомерие в сочетании с привлекательной внешностью заинтригует покупателей еще больше, я еще больше уверилась, что должна заполучить его во что бы то ни стало.

– Я не понимаю, в чем дело. Почему вы не хотите устроить выставку?

– Не хочу, и все. Ни в вашей галерее, ни где-либо еще. Понятно?

– Если честно, я поняла только слова «ни где-либо еще». Может быть, вы могли бы немного пояснить слова «не в вашей галерее»?

Густые темные брови сомкнулись на переносице.

Я лихорадочно искала в голове нужные слова, чтобы убедить его позволить мне устроить выставку его работ. Это прославит его и принесет мне много денег, в которых я так нуждаюсь.

– Думаю, вы не понимаете, что я могу сделать для вашей карьеры, мистер Джексон. Объясните мне, какой смысл создавать шедевры и не показывать их людям? – Он хотел что-то сказать, но я его прервала. – Я могу превратить вас из человека, чья скульптура стоит рядом с портретом Элвиса Пресли в холле Говарда Граута, в скульптора, чьими работами восхищается весь мир. – Он снова попытался прервать меня, но я продолжала: – Я устрою показ такого масштаба, что вас заметят самые важные люди в мире искусства. Я приглашу искусствоведов, критиков, журналистов, даже сенаторов, конгрессменов и бизнесменов.

Мне в голову пришла одна мысль. С секунду я колебалась, но потом отбросила сомнения, так как хотела показать, что, по крайней мере, я человек широких взглядов:

– Вы можете пригласить, кого захотите. Друга, девушку... или молодого человека, неважно.

Конечно, если главный герой вечера придет с мужчиной, это может оказаться слишком для моих друзей (просто гей – это куда ни шло, а парочка гомосексуалистов – это перебор), но я бы что-нибудь придумала. Например, что они братья. Двоюродные. Или, лучше, что это его агент. Да, именно!

«Господи, пожалуйста, пусть они не будут держаться за руки».

Стоя на пороге маленького домика, я так размечталась о том, какой будет триумф, если я заманю таинственного Сойера Джексона, что не сразу поняла, что он направляется ко мне. В несколько шагов он достиг входа и остановился. Его выражение лица вряд ли можно было назвать дружелюбным, но я все равно широко улыбнулась ему: