Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дьявол в Лиге избранных

ModernLib.Net / Современные любовные романы / Ли Линда Фрэнсис / Дьявол в Лиге избранных - Чтение (Весь текст)
Автор: Ли Линда Фрэнсис
Жанр: Современные любовные романы

 

 


Линда Френсис Ли

Дьявол в Лиге избранных

Глава первая

Лига избранных Уиллоу-Крика, штат Техас, является эксклюзивной, одной из старейших и самых-самых элитных в стране. И мы прилагаем все усилия, чтобы сохранить этот статус. Неудачникам просьба не беспокоить.

Без сомнения, мой рассказ вызовет шок. Но вам ни за что не понять, как я вдруг оказалась в такой ужасной ситуации и почему поползли все эти слухи о моей персоне, если я не расскажу все, как было, всю правду, ничего не скрывая.

Итак, действительно, все мы в Лиге избранных Уиллоу-Крика можем быть причислены к cr

Меня зовут Фредерика Мерседес Хилдебранд Уайер. Несмотря на старомодное звучание имени, мне всего двадцать восемь лет. Для друзей я Фреди, для мужа – Фред.

Мне нравится думать о членах ЛИУК (Лиги избранных Уиллоу-Крика) как о неких женщинах – Робин Гудах (хотя внешне мы, конечно, не похожи на лесных разбойников в трико). Мы выманиваем деньги у своих богатых мужей и, косвенным образом, у их богатых компаний. А делаем мы это ночью в постели, нежно поглаживая своих супругов ручками с безупречным маникюром.

Происходит это примерно так.

Закладка фундамента: «Дорогой, если Баско, Бранден и Бэттл выставят на рождественский аукцион Лиги недельный тур на лыжный курорт в Аспен, куда счастливчик отправится на реактивном самолете, я уверена, что это будет один из самых дорогих лотов».

Создание конкурентной ситуации: «Дорогой, ты же, правда, слышал, что Роберт Мелман предложил яхту своей компании для круиза на Карибы? Минди Мелман, благослови Господь ее душу, была сама не своя, когда объявила об этом на общем собрании».

Заключение сделки: «Знаешь, солнышко, это позволит снизить налоги. Помнишь, в прошлом месяце произошел этот дурацкий конфликт Баско с Государственным комитетом по защите нравственности? Уверена, что, когда Баско сделает пожертвование на благотворительные цели, большая золотая звезда за заслуги перед штатом ему обеспечена. Кстати, ты не забыл, что председатель Комитета нравственности – Джим Уиман, муж Сесилии?»

Иногда за этим следует секс, хотя деньги обычно дают и так.

Честно говоря, не все члены Лиги замужем, и, конечно, не все так уж богаты. Заметьте, никто из нас не заканчивает свои дни в богадельне – ну, разве что те немногие, кто не скопил достаточно спонсорских денег, жил не по средствам или приобрел дурные привычки, которые слишком дорого обходились. Действительно, кому такие нужны? Так что чем скорее их отправят в богадельню, тем лучше. Стоит ли продлевать их мучения?

Я знаю, мои слова звучат очень цинично, зато честно: это ведь акт милосердия – дать им легкий пинок под зад, чтобы они перестали тратить то, что им более не принадлежит, безуспешно пытаясь сохранить свой статус.

Как я уже говорила, ЛИУК состоит из сливок общества, однако внутри Лиги существуют различные классы.

Первый класс: состоятельные и известные особы.

Второй класс: известные особы, не имеющие значительного капитала.

Третий класс: те, у кого есть деньги, но нет имени.

Чтобы получить место на одной из ступеней ЛИУК, соискательница должна иметь безупречную репутацию, ее кандидатуру должны одобрить шесть уважаемых членов Лиги, которые знают ее как минимум пять лет, – будь то действительные члены или отошедшие от дел, так называемые «сочувствующие». К тому же претендентка должна пройти собеседование в Комитете Лиги. Это чем-то напоминает процедуру утверждения американским Конгрессом кандидата на высокий государственный пост, которого предложил президент Соединенных Штатов.

Вас, наверное, интересует мое место в этой иерархии? Так уж случилось, что я одна из тех немногих, кто имеет свое собственное состояние и положение в обществе. Только поэтому все закрывают глаза на то, что у меня есть работа.

Да-да, работа.

Видите ли, мне принадлежит изумительная картинная галерея, со штатом сотрудников, которые, к счастью, выполняют почти всю работу. Я же обеспечиваю высокое качество выставляемых в галерее работ и ее стабильное финансирование. Считаю также своим долгом материально поддерживать бедных изголодавшихся художников (тех, кто занимается искусством, а не ширпотребом). Вдобавок ко всему чеки выписывает мой муж, и бухгалтер просто вне себя от счастья.

То обстоятельство, что я замужем за Гордоном Уайером, сыном Милбруна Смита Уайера, о котором вы, возможно, слышали, значительно повышает мой статус.

Уайеры – известное в Техасе семейство, хотя у них почти ничего не осталось от богатства, которое свалилось на их предка, обнаружившего на исходе позапрошлого века нефтяную скважину у себя на заднем дворе. Иногда мне кажется, что Гордон так и не смог свыкнуться с тем, что он из небогатой семьи. Я могла бы решить, что он женился не на мне, а на моем банковском счете, если бы все вокруг не твердили, что я самая красивая женщина в Уиллоу-Крике. Однако это не совсем верно, потому что титул мисс Техас получила Энни Уилсон. Ей, кстати, сейчас ей уже за тридцать.

И хотя состояние принадлежит мне, Гордон им управляет, а это означает, что мне все еще приходится исполнять «танец живота», чтобы убедить его, что «наши деньги», как он их теперь называет, используются с умом.

Не то чтобы кто-то из тех, кого я знаю, обсуждал «танец живота». Это в принципе невозможно, так как мы в ЛИУК никогда не говорим о сексе. Вместо этого мы с подругами беседуем об обыденных вещах, о которых наши мужья не желают слышать: о детях, модных прическах, одежде и бытовой аппаратуре, а также о тех, кто вот-вот потеряет или уже потерял деньги.

Есть еще несколько постоянных тем для разговора, но тут нужны некоторые пояснения.

Во-первых, страдающая анорексией Анна. Она клянется, что ест все подряд, но, черт возьми, просто не может поправиться. А я уверена, что ей пошло бы на пользу, если б она перестала вызывать рвоту с целью сохранения своего четвертого размера.

Во-вторых, Особенный Голубой Цвет. Это название не имеет ничего общего с голубым лозунгом распродаж в супермаркетах «Кей-Март». В данном случае ОГЦ – это несчастные, которые отбелили свои зубы до такой степени, что они кажутся голубыми. Женщин такого типа можно увидеть с неизменной чашкой кофе в руке, они пьют только красное вино и обычно родом из Калифорнии.

В-третьих, ОС (расшифровывается как «огромные сиськи», а не «оральный секс». Нет, девушки Лиги не из таких. Слишком грязная работа).

В-четвертых, силиконовые губы а-ля Анджелина Джоли.

В-пятых, НС – некто Не Супер. Произносится так: Нэнси.

Если соединить это все в предложении, получится: «Вон Нэнси с Особенным Голубым Цветом, ужасно сделанными ОС и «джоли» размером с автомобильные шины».

Затем следует наша любимая тема – категории мужчин. Их три:

а) богатые и привлекательные, также известные как «Грязные Деньги», ведь почти каждый богатый человек в Техасе сколотил состояние на нефти, земле или коровах;

б) бедные и привлекательные, обычно называемые «Досадной Ошибкой» из-за потраченного на них времени;

в) бедные и уродливые – честно говоря, вряд ли имеет смысл придумывать им название.

Я прямо-таки слышу этих феминисток Синих штатов (либеральных, в отличие от консервативных Красных штатов), бьющихся в истерике из-за наших разговоров, не говоря уже о приемах, которые мы используем, чтобы выудить пожертвования у наших мужей. Как оказалось, некоторые из этих феминисток устраивали публичные скандалы, вынуждая национальный штаб Лиги избранных принять более демократичную процедуру вступления в наши ряды.

Техас не поддался на провокации и все еще сопротивляется попыткам лишить нас нашей эксклюзивности, точно так же как наши предки противостояли испанцам, французам и Армии северян. В штате Одной Звезды все еще проще получить приглашение на виллу губернатора, нежели быть принятым в ЛИУК.

Сейчас, взяв тайм-аут, члены Лиги в Техасе пошли на уступки букве нового закона, отказавшись от старого доброго голосования, и приняли «демократичную» процедуру вступления. Возможно, требования к кандидаткам немного завышены и только наиболее выдающиеся женщины в городе могут им соответствовать. Однако если кандидатка действительно подходит «по всем статьям», ее принимают. Клянусь.

Все это очень демократично. Разве мы виноваты, если женщина не была знакома в течение как минимум пяти лет с шестью членами ЛИУК, которые готовы за нее поручиться?

Знаю, может показаться, будто я хвастаюсь. Но в самом деле, мне нужно обрисовать вам всю картину, чтобы вы в полной мере оценили работу Лиги избранных Уиллоу-Крика и поняли, как я оказалась в нынешнем ужасном положении.

Как ни странно, в тот день, когда моя жизнь пошла наперекосяк, я проснулась в прекрасном расположении духа. Я встала с постели и вдруг почувствовала тошноту. Меня тошнит!!!

Взволнованная, я кинулась в ванную – роскошную комнату, которая, смею уверить, превышает по площади многие дома по ту сторону железнодорожных путей Уиллоу-Крика, наклонилась над унитазом, и меня вырвало. Ну, скажем, почти вырвало. Я ликовала. Утренняя тошнота!..

В качестве еще одного подтверждения моего деликатного положения мой обычно плоский живот выпирал – вследствие беременности, как я была уверена, а вовсе не из-за пяти кусочков торта с двойным слоем шоколада, которые я съела накануне вечером, пребывая в глубокой депрессии, оттого что мне так не хватает малютки Фредерика или Фредерики.

Других доказательств мне не требовалось. После шести долгих лет безуспешных попыток забеременеть, шести долгих лет секса, сначала спонтанного, а потом по графику, в сочетании со всеми известными методами лечения бесплодия, я оказалась в положении. Наконец-то «танец живота» дал более значимый результат, чем благотворительный денежный взнос.

Вот почему в тот день на заседании комитета по новым проектам в главном офисе ЛИУК я была рассеянна. На собрании присутствовали только члены Исполнительного совета, так как мы планировали бюджет на следующий финансовый год. Вряд ли я хорошо понимала, о чем говорили выступавшие, выдававшие сплетни за важные новости. Я ничего не имею против сплетен и часами длящихся собраний, но в тот день я торопилась.

– Фреди, сколько заявок на финансирование мы получили? – Это была Пилар Басс, председатель комитета.

Я знала Пилар почти всю жизнь. В первом классе мы с ней создали маленькое Общество лучших друзей. Мы поклялись навеки оставаться подругами. Но школьные обещания мало чего стоят – по крайней мере, так сказала Пилар, которая, как я теперь понимаю, была реалисткой уже тогда, в шесть лет.

Она оказалась права. Наши тесные дружеские отношения распались во втором классе старшей школы. Каждый раз, встречаясь теперь, мы делаем вид, что не проводили вместе каждый пятничный вечер и не ночевали друг у друга дома, делясь секретами и обмениваясь одеждой, и не кололи пальцы, чтобы стать кровными сестрами на всю жизнь. В старших классах Пилар выбрали лучшим участником дебатов. Меня избрали первой красавицей. К концу нашего обучения в Уиллоу-Крике она была президентом кружка дебатов, я – королевой школы. Окончив школу, Пилар совершила ошибку, поехав на север учиться в колледже, а потом устроилась на работу в Нью-Йорке. Когда она вернулась в Техас, в ней осталось мало техасского.

Пилар приехала в черном мешковатом костюме. Сменив контактные линзы на очки в толстой роговой оправе, она, по техасским понятиям о красоте, выглядела посмешищем. А волосы! Интересно, в Нью-Йорке действительно кому-то нравятся эти прилизанные прически?

Но я отвлеклась.

Повзрослев, Пилар стала амбициозным членом Лиги. К любому вопросу она подходит как суровый защитник корпоративных интересов, способный кого угодно довести до белого каления. Она забыла, что можно, и даже желательно, прятать свои истинные чувства за «Благослови вас Бог» и «Вы так милы». Она забыла, что разгадывать скрытый смысл слов, обильно сдобренных улыбками, было своего рода искусством, которому техасские барышни обучались точно так же, как вальсу перед первым балом. Она стала пренебрегать неписаными правилами поведения, которые передавались, как система тайных знаков, из поколения в поколение.

Только не поймите меня превратно: не то чтобы техасские женщины не высказывают своего мнения. Мы не немые. Просто мы сопровождаем свои слова сладкими улыбками и нежными объятиями, отчего резкая критика кажется комплиментом, а истинный смысл этих слов проявляется позже, поражая, как хук слева. Техасская женщина может послать вас к чертовой матери, но вы будете думать, что предстоящее путешествие доставит вам истинное удовольствие.

– Фреди, ты слушаешь? – раздраженно спросила Пилар. Ее абсолютно прямые, ровно остриженные черные волосы воинственно колыхались, задевая плечи.

«Нет» казалось неподходящим ответом. Но я в самом деле отвлеклась. Хотя я и была уверена в своей беременности, медицинского подтверждения у меня не было. Я хотела при первой возможности сбежать с собрания и пропустить почти обязательный после встречи ленч в «Брайтли», кафе Лиги избранных. Само собой, все думают, что я проведу с членами Лиги весь день. Я намеревалась уйти пораньше, чтобы избежать лишних вопросов и неинтересных теперь разговоров. По дороге на собрание я забежала в аптеку, и мне хотелось как можно быстрее очутиться дома и сделать тест на беременность.

Не желая рассказывать обо всем этом, я судорожно соображала, о чем идет речь.

Пилар вздохнула:

– Я спросила, сколько получено заявок на новые проекты.

– О, да, конечно. – Я одернула кремовый кашемировый свитер, достала именной блокнот с надписью «Фреди Уайер» и бегло пролистала его. – Мы получили двадцать заявок, но только шестнадцать из них содержат конкретные предложения. В итоге я остановилась на пяти.

На секунду повисла зловещая тишина.

– На пяти? – переспросила Пилар.

Члены Исполнительного комитета по новым проектам удивленно обернулись, привлеченные ее властным тоном. Собираясь с мыслями, я переводила взгляд с одного лица на другое. Вот Элизабет Мортимер, ей тридцать два, хотя она клянется каждому, кто готов слушать, что ей двадцать восемь. Но я-то точно знаю, что ей не может быть двадцать с чем-то, потому что она училась в старших классах школы Уиллоу-Крика, когда я только поступила туда. Вся штука в том, что она встречается с этим милашкой Рэмси, которому только двадцать шесть. В самом деле, какой женщине хочется быть старше своего бойфренда?

Еще одной из присутствующих, помимо Пилар и вашей покорной слуги, была Гвен Хэнсен. На самом деле ее звали Гвендолин Мур-Бентли-Бейкер-Хенсен. Она трижды побывала замужем, теперь приближалась к сорока и статусу «сочувствующего», когда члены ЛИУК вынуждены выполнять не активную роль, а, скорее, наблюдать и контролировать. Мы все знали, что она переспала со всем Уиллоу-Криком, сделав секс своим любимым видом спорта. Гвен никогда бы не попала в ЛИУК, если бы уже к тому времени не состояла в Лиге. Выгнать однажды принятую в члены Лиги женщину ужасно сложно, это все равно что лишить судейского статуса члена Верховного суда.

К несчастью для ЛИУК, у Гвен денег даже больше, чем у меня, так что в качестве последнего средства мы решили выдать ее замуж в четвертый раз, в надежде, что это ее успокоит.

Что касается Пилар, то ее гневный пронзительный взгляд меня не беспокоил. Что она может сделать? Выгнать меня? Меня, Фреди Уайер?

Несмотря на все амбиции Пилар, никто из нашего круга не сомневался, что я пойду по стопам своей матери и когда-нибудь стану президентом Лиги избранных.

Я нежно улыбнулась ей:

– Пилар, дорогуша, если ты хочешь взять заявки и просмотреть их сама, я не против.

Я извлекла папку от Луи Вюиттона, которую купила специально для этой встречи, пачку официальных бланков и толстые стопки подробно изложенных предложений. Когда я протянула ей бумаги, она презрительно фыркнула:

– Ладно, рассмотрим пять.

Клянусь, я не злорадствовала. Свою маленькую речь я начала с улыбкой:

– Жена Мориса Трудо просит, чтобы мы помогли открыть сад скульптур ее мужа.

Тяжелый вздох прошелестел в заскучавшей аудитории. Элизабет и Гвен снова уставились на меня остекленевшими глазами.

Морис Трудо, получивший образование в Европе, слыл одним из лучших скульпторов в Техасе, но он был невысок ростом и внешне непривлекателен. То, что его «Пьета»[1] была очень изящна и стояла перед входом в музей «Метрополитен», не имело значения. По крайней мере, для остальных членов комитета. Меня же, напротив, эта тема весьма заинтересовала. Как директор и владелица галереи Хилдебранд (не говоря уже о дипломе искусствоведа Университета Уиллоу-Крика), я считала себя обязанной высказывать свое мнение обо всем, что имеет отношение к искусству:

– Он потрясающий скульптор. Настоящее техасское дарование. Его жена говорит, что для закладки сада нужно всего сто тысяч долларов и десять-двенадцать волонтеров.

Пилар строчила в своем простом блокноте на пружинке.

– Следующий в списке, – продолжала я, – конно-спортивный лагерь для детей, страдающих аутизмом. Десять тысяч. Мне очень импонирует идея помощи аутичным детям, но я не думаю, что нам удастся найти двадцать волонтеров из наших членов для его обслуживания.

Женщины согласно закивали.

– Проект номер три: программа послешкольного образования для детей из неимущих семей в южном Уиллоу-Крике, на которую требуется тридцать тысяч и восемь волонтеров. Номер четыре: оздоровительная программа для пожилых людей стоимостью шестьдесят тысяч, требующая десять волонтеров. Наконец, к нам поступила заявка на два отличных современных комплекса интенсивной терапии для родильного отделения больницы Святой Бетани. Там нужно пять волонтеров. Каждая машина стоит сто тысяч долларов. Это максимально вписывается в общую концепцию нашей деятельности, кроме того, Маргарет Джеймс просто прохода мне не дает, так как она возглавляет этот проект. Если Лига примет предложение, они с мужем пополнят наш фонд.

Когда прозвучало имя Маргарет, не-такая-уж-молодая-но-миленькая Лизабет усмехнулась (открыто), Пилар неприязненно поджала губы, а наша вездесущая Гвен посмотрела на меня с сознанием собственного превосходства. Репутация у Маргарет была еще хуже, чем у Гвен, хотя дело тут вовсе не в секс-эскападах. В отличие от Гвен, Маргарет изо всех сил старалась восстановить свое доброе имя, после того как ее муж не поладил с законом. К счастью, все было улажено, и его лишь слегка пожурили. К несчастью же, он нанял для ведения своих дел Говарда Граута, адвокатишку, о котором шла дурная слава. Я никогда не имела с ним дела и надеюсь, что не придется; говорят, он самая настоящая ищейка, неотесанный мужлан, увешанный золотыми цепями, безвкусно одетый и с карманами, полными денег. Короче говоря, он был воплощением стереотипа в худшем его варианте.

А еще он был моим соседом.

Я жила в «Ивах» – элитарном закрытом жилом комплексе. Двумя годами ранее Говард и его толстуха жена купили землю старика Дюпона рядом с моей, что уже само по себе не радовало. Но затем они начали возводить это ужасающее, напоминающее дворец строение, которое шокировало всю округу.

– Довольно, леди, – распорядилась Пилар, прервав увлекательное обсуждение сплетен. – Я считаю, что все проекты заслуживают внимания, однако все они вторичны. Фреди, я все-таки хочу рассмотреть все поступившие заявки. Дело в том, – добавила она без тени самодовольства, – что у меня есть одна идея, которую, как мне кажется, стоит обсудить.

Лизабет и Гвен затаили дыхание. Я притихла под изучающим взглядом Пилар, но не собиралась сдаваться перебежчику в лагерь Синих штатов. Я просто улыбнулась и передала ей бумаги:

– Ты совершенно права, дорогая. На, посмотри документы. Уверена, у тебя предостаточно времени, чтобы выполнить и свою работу, и мою. И несомненно, твоя идея просто замечательная.

Или нет. Все знали, что Пилар не отличалась изобретательностью.

Я встала и послала всем воздушный поцелуй:

– Чао, девочки. Мне пора.

– А как же ленч? – спросила пораженная Лизабет.

– Прости, дорогая. У меня неотложные дела.

Наконец я сбежала. Сердце билось в такт шагам (туфли от Маноло на низком каблуке, шпильки – это очень вульгарно, на собрание комитета никто не приходит на каблуках), пока я быстро шла через автостоянку к своему белому «мерседесу» класса С. Скоро у меня будет лучший семейный автомобиль, последний «шевроле сабербан», и я смогу нестись по улицам со своими отпрысками, весело болтающими на заднем сиденье по пути из одного кружка в другой. Во всяком случае, в те дни, когда у няни будет выходной.

Погода в начале весны в Техасе великолепная, еще не жаркая и без дождей, небо высокое и безоблачное. Я повернула ключ зажигания и направилась к «Ивам», радостно представляя себе вежливых, чрезвычайно послушных маленьких ангелочков. Мое кольцо с розовым бриллиантом редкой огранки сияло в солнечных лучах, тест на беременность «Чисто голубой» лежал в своей пластиковой упаковке на соседнем сиденье, пока я неслась к дому. Не притормаживая на перекрестке, я помахала рукой полицейскому Блейку, часто патрулировавшему наш район, и улыбнулась, когда он укоризненно покачал головой, потому что я не остановилась перед знаком.

Я летела на полной скорости по извилистым узким улицам Уиллоу-Крика, мимо главной площади и антикварных магазинов, мимо помпезного здания суда с дорическими колоннами из песчаника, мимо университетского городка и студентов, которые, к счастью, не попадались мне на пути.

Минуту спустя я уже подъехала к охраняемому въезду в «Ивы».

Я терпеливо ждала, пока охранник открывал электрические ворота. Он почему-то уставился на меня, открывая и закрывая рот, как рыба в аквариуме.

Я опустила стекло.

– Хуан, душка, – я всегда мила с прислугой, – я тороплюсь. Пожалуйста, открой ворота.

– Но... но...

Когда «но» утихли, он произнес что-то вроде «Madre mia» и нажал кнопку.

Я не стала расспрашивать, что случилось, и не придала его словам особого значения, несясь по мощеной Блю-Уиллоу-лейн к своему огромному дому и ванной, чтобы наконец сделать тест.

Я въехала на подъездную дорожку, окаймленную аккуратно подстриженным кустарником, затем миновала выложенную кирпичом тропинку, ведущую к гаражу. Свернула направо, направляясь к парадной двери. Как только я достигла вершины холма – перед глазами предстал мой безупречный дом из красного кирпича с белеными стенами в георгианском стиле, – я увидела незнакомую светло-коричневую машину.

У горничной, которая жила в доме, был аккуратный, как пуговка, «форд фокус», который мы ей купили. Кроме того, в среду у нее выходной. Садовник ездил на грузовичке. Гордон по средам играл в теннис в загородном клубе Уиллоу-Крика. Все это означало, что у подъезда не должно быть никаких машин.

Мое сердце учащенно забилось, что бывало крайне редко, и, оттого что я так торопилась, казалось, что все вокруг происходит, как в замедленной съемке. Можете думать, что я драматизирую, но именно так я и чувствовала – медленно и быстро одновременно, что мне совсем не понравилось.

С невозмутимым спокойствием, доведенным на протяжении многих лет до совершенства, я припарковалась нос к носу со злополучным авто. Доставая ключи, я вдруг будто увидела себя со стороны: как открываю дверь и вхожу в двухэтажный холл, затем поднимаюсь по длинной, изгибающейся лестнице к нашей с Гордоном спальне. У меня было тягостное чувство, будто я знаю, что увижу. Но войдя в дом, я услышала шум ссоры.

Там были две женщины. Моя горничная, Кика, и еще какая-то, которую, как и машину, я никогда прежде не видела.

В следующую секунду они заметили меня. На несколько мгновений повисла тишина, а потом Кика затараторила по-испански. Я могла разобрать только обрывки фраз, но этого было достаточно, чтобы понять, что горничная забыла подарок внуку на день рождения, вернулась и обнаружила в доме эту... эту... женщину в дешевом готовом костюме и что мне следует вызвать полицию, потому что женщина не желает уходить.

Не могу описать, какой камень упал с моей души. Вы, видимо, уже догадались, что я вообразила, будто Гордон наверху забавляется с другой женщиной, в нашем доме, в нашей постели, на моих тончайших французских простынях. Но эта серенькая, неприметная женщина не могла быть тайной возлюбленной, по крайней мере, возлюбленной моего мужа.

– Кика, милая, успокойся.

Изящной походкой я подошла к незнакомке и протянула ей руку:

– Я Фредерика Уайер. Чем могу помочь?

Мышка поднялась с махагонового дивана с сиденьем из дамасского шелка, где она обосновалась, и не пожала руки. Я терялась в догадках, чего же она хочет. Женщина смотрела на меня вызывающе, хотя я и заметила, что она дрожит.

– Меня зовут Джанет Ламберт, – сказала она. – Я беременна от вашего мужа.

Глава вторая

Здесь следует сообщить несколько фактов, дающих представление о моем муже на тот момент, когда я обнаружила мисс Мышку у себя в доме.

Первое. Я его ненавижу. Ай-ай-ай, я забегаю вперед. Это началось позже.

Второе. Его полное имя Гордон Лидикотт Уайер, ему тридцать восемь лет. Он блондин с голубыми глазами, и в нем почти шесть футов роста.

Третье. Он младший из пятерых детей в семье Уайеров. Сначала родились четыре девочки, затем появился Гордон, словно миссис и мистер Уайер исполняли свой супружеский долг, пока не родился мальчик, и бросили это занятие, как только мистер Уайер доказал, что способен произвести на свет потомка мужского пола.

Четвертое. Гордон – самый привлекательный в семье Уайеров, намного симпатичнее, чем его сестры, не говоря уже о том, что он не похож ни на кого из них. Золотой блондин среди тусклых шатенов всего остального клана. Кое-кто в городе поговаривает, что его отец действительно оказался не способен произвести на свет сына, так что супругам пришлось воспользоваться посторонней помощью. Отец Гордона опасался, что жена может приносить ему только девочек, а он так отчаянно нуждался в наследнике для доказательства своей мужественности.

Пятое. Родители Гордона все еще живут в том самом доме, где он рос, к северу от города. Я так и не поняла, на что они живут, ибо папаша Уайер (бывший судья), сколько я его знаю, не работает. Мамаша Уайер в прошлом была суперволонтером ЛИУК. Она верит в святость дам, надевающих шляпки в церковь по воскресеньям, и такие нерушимые ценности, как оборки в складку на всех постелях и фарфоровые подставки для яиц в каждом приличном доме.

Шестое. Все сестры Гордона разъехались далеко, за исключением Эдит, бывшего волонтера ЛИУК, убежденной старой девы, которая по-прежнему живет с родителями.

Седьмое. Несмотря на то что мы выросли в одном городе, впервые я увидела Гордона, будучи студенткой последнего курса Университета Уиллоу-Крика. Когда мы познакомились, я готовилась к выпускным экзаменам в библиотеке юридического факультета. Он был практикующим адвокатом, проводившим семинары по правонарушениям. Будучи на десять лет старше меня, он, казалось, воплощал все, чего мне не хватало в зеленых юнцах, с которыми я привыкла встречаться. Когда он заявил, что безумно влюблен в меня, мне и в голову не пришло, что он отчаявшийся неудачник. Наоборот, я подумала, что это самый романтичный и честный человек, которого я когда-либо встречала. В самом деле, какой нормальный мужчина не влюбился бы в меня с первого взгляда?

Восьмое. У него блуждающий взгляд, он самый известный ловелас в городе и не стесняется отпускать комплименты хорошеньким женщинам, что делает его самым популярным человеком на общественных мероприятиях Лиги.

Девятое. Гордон знает, что мой отец – настоящий техасец, который убежден в необходимости защищать свою собственность, и пристрелил бы его из двустволки, если бы тот позволил блуждать не только взгляду. Гордон стал большим разочарованием для моей матушки, которая лелеяла надежду, что я выйду замуж за нефтяного магната или наследника поместья. На худой конец, она хотела, чтобы мой муж имел достаточно своих денег, чтобы ему не надо было тратить мои.

Десятое. Так как Гордон-младший единственный сын, к тому же самый симпатичный в семье, он был избалован матерью и сестрами, испорчен отцом, но сам себя всегда считал безупречным. Однако следует признать, что у него хватает ума опасаться моего отца и очень бояться моей матери.

Одиннадцатое. Мой муж хотел бы быть Самым Важным Человеком в городе, но ему это не удалось, так как наши деньги на самом деле принадлежат мне, и все об этом знают. В целом, единственной причиной, из-за которой мне иногда приходится бороться за внимание представителей лучшей половины Уиллоу-Крика, является мой муж.

Принимая во внимание все, что я знала о Гордоне Уайере и мире, в котором мы жили, я не особенно взволновалась, столкнувшись нос к носу с этой женщиной. Удивлена ее заявлением – да. Встревожена – нет, потому что я не верила ни одному ее слову. Мою уверенность подкрепляли строгая красота холла, мозаичный потолок и уходящие ввысь стены.

Если бы у нее была хорошая прическа, шикарная одежда или что-нибудь, указывающее на то, что она не из тех, кто всего лишь сводит концы с концами, я бы, возможно, почувствовала некоторую неуверенность. Меня очень бы задело чье-либо заявление о деликатном положении, в котором я оказалась предположительно по вине моего мужа, так как сама я в этот момент собиралась сделать тест на беременность. Но я знала, что все это не могло быть правдой, потому что богатые есть богатые, и мы знаем, кто нам ровня, знаем, какие люди в принципе могут быть допущены в наш элитарный круг. Эта женщина была не из нашего с Гордоном мира и даже никогда не могла бы стать его частью.

Откуда была эта уверенность?

Существует три варианта того, как может выглядеть обеспеченный человек.

Первый вариант: элегантная одежда, сшитая из дорогой ткани, одежда, которая всегда узнаваема. Например, трикотаж от «Сент-Джон» – консервативный, но весьма стильный, в нем любая техасская женщина будет выглядеть отлично. (Одобрено ЛИУК.)

Второй вариант: одежда высокого качества, заношенная настолько, что посторонний может принять ее за дешевую. К примеру, вещи из пендлтонской шерсти, купленные десять лет назад, или брюки из зеленой шотландки и яркие желтые рубашки, в которых играют в гольф богатые стариканы. (Одобрено ЛИУК.)

Третий вариант: дорогая кричащая безвкусная одежда. Такую любят европейцы и латиносы, нацепляющие на себя все, что в перьях, сборках, цвета вырви глаз (не одобряется ЛИУК, но вполне в духе женщины из восточного Техаса, которая делает покупки в «Сэк о'Садс», нацепив на себя усеянный фальшивыми бриллиантами костюм.)

Мисс Мышка в своем синтетическом костюме, сияющих туфлях из кожзама и с неописуемой прической не попадала ни в одну из этих одобренных и даже неодобренных категорий. Дешевая, ужасающе безвкусная одежда однозначно отправляла ее в категорию НС с пометкой «Нет денег». (Очень не одобряется ЛИУК.)

Посвященным достаточно одного взгляда, чтобы увидеть разницу. Мой муж знал это и был неисправимым снобом.

Не стоит говорить, как выглядела эта женщина, приросшая к моему белому мраморному полу. Ее силуэт вписывался в арку, которая вела из холла в гостиную, резко выбиваясь из окружения своей НС-ностью.

Пытаясь разобраться в ситуации, я перевела взгляд на зелень и деревья, виднеющиеся за окнами от пола до сводчатого потолка в моей Большой комнате. «Ивы» были окружены живой изгородью, которая огибала территорию, как ярко-зеленый крепостной вал, отделяя нас от прочих. По крайней мере, так было до тех пор, пока Говард Граут при помощи своих грязных денег не получил сюда доступ.

Но в данный момент меня интересовал не Говард Граут, а мисс Мышка. Стоя перед уставившейся на меня женщиной, я испытывала уверенность в том, что Гордон любит меня и ту жизнь, которую мы с ним построили, а не эту незнакомку.

– Кика, – сказала я со свойственным мне спокойствием, – вызови охрану.

Несомненно, она бы так и поступила, потому что ненавидела Гордона так же сильно, как он ее. Мой муж уволил бы ее давным-давно, при первой возможности. Но она была скорее няней, чем горничной, находилась при мне всю мою жизнь, с самого рождения – моя мать была слишком занята своими добрыми делами в Лиге избранных. Кика была как фамильное серебро, передающееся из поколения в поколение, и переехала в этот дом, когда я вышла замуж. Она знала обо мне и моей жизни больше, чем мой муж и мать.

С сумочкой, раскачивающейся на запястье, Кика направилась к телефону, но не дошла до него, потому что именно в этот момент в комнату через западный холл, ведущий в кухню, вошел Гордон; он явно проехал прямиком в гараж, чтобы поставить машину. Он что-то напевал, как человек, которому не о чем беспокоиться. Увидев меня, он замолчал.

– Фред! – выдавил он. Его улыбка исчезла. – Что ты здесь делаешь?

Прежде чем я успела ответить, он увидел нашу гостью.

Я слышала выражение «смертельно бледный», но не знала, как это выглядит. Он буквально посерел. Увидев эту тетку, он явно испытал шок.

Уверенность, которую я чувствовала минуту назад, куда-то исчезла.

– Джанет! – воскликнул он.

Полный крах. Они знакомы.

Ее имя эхом отскочило от наших мраморных стен и отдалось дрожью в моем позвоночнике.

– Что ты здесь делаешь? – На этот раз Гордон обратился к ней.

Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза:

– Ты не отвечал на мои звонки всю неделю. Нам надо поговорить.

Пот выступил на лбу Гордона (полагаю, он подумал о моем отце и его двустволке). Он провел рукой по волосам с таким остервенением, что его голова стала похожа на свежевспаханное поле, с бороздами, готовыми принять семена.

– Действительно, – добавила я. – Нам нужно поговорить. Мисс... – вопросительно взглянула на нее.

– Ламберт, – подсказала Кика и улыбнулась мне.

– Мисс Ламберт говорит, что она от тебя беременна, – сказала я без излишних прелюдий.

Похоже, Гордон испытал очередной, еще более глубокий шок.

Я уже упоминала о том, что мой муж юрист. Однако юриспруденцией он не занимается. Он предпочитает гольф, теннис и спорт пять раз в неделю, и когда его нет в загородном клубе, или на теннисном корте, или в бассейне, он находится в отдаленных уголках мира, подходящих для экстремального спорта. Прыгает с вертолета, чтобы съехать на лыжах с неприступной горной вершины. Карабкается по голым скалистым утесам. Покоряет Гималаи. Совершает глубоководные погружения. Если есть возможность сделать что-либо опасное, он делает это. Или уверяет, что делает, пропадая целыми неделями и находясь вне зоны досягаемости. Теперь моей уверенности в том, что он говорит правду, поубавилось.

Казалось, мой муж не мог сдвинуться с места. Джанет Ламберт сделала шаг вперед.

– Горди, – сказала она с мягкой интимной интонацией, как укол пронзившей меня. – У меня... у нас будет ребенок.

Это напоминало текст из мексиканского телесериала. У меня потемнело в глазах.

– Это ложь! —сказал мне Гордон, прежде чем повернуться к мисс Ламберт. – Ты не могла забеременеть. Клянусь. Это невозможно. Мне сделали вазэктомию десять лет назад.

Удары следовали один за другим.

Наступила тишина, а потом вдруг голоса грянули одновременно. Все перекрикивали друг друга, жестикулировали, визжали – все, кроме меня. Со мной такого не бывает.

Кика, наоборот, профессионал по части истерик. Мисс Мышка, несмотря на свой костюм, как у бухгалтерши, а они, как известно, люди спокойные, готова была заорать. Вероятно, она намеревалась вытянуть из нас деньги.

Был еще мой муж, весь такой блондинисто-голубоглазый симпатяга, до которого наконец дошло, что он только что сказал.

– Вазэктомию? – произнесла я. Щеки у меня горели, а желудок бунтовал, но к утренней тошноте это не имело отношения.

Мне хотелось завопить, но это развенчало бы образ Снежной Королевы, который я так усердно создавала. Казалось, в эти минуты исчезла женщина, которую я воспитывала в себе многие годы, – женщина, с которой приходится считаться. Этого нельзя было допустить. Больше я не теряю контроль под наплывом чувств.

– Фреди, – сказал Гордон, бросаясь ко мне. Как я уже говорила, он никогда не зовет меня Фреди – за исключением тех случаев, когда у него неприятности.

– Что это значит – вазэктомию? – спросила Джанет, хотя меня это тоже интересовало.

Кика как пулемет трещала по-испански, продолжая не слишком лестно отзываться о нашей неожиданной гостье и моем муже. Мисс Мышку это не смущало, а может, она не понимала, что ее клянут на чем свет стоит. Что касается моего мужа, то он никогда не слушал Кику.

– Ты говорил, что любишь меня! – сказала эта Минни[2]. – Ты говорил, что разведешься с женой и женишься на мне! Ты мне это обещал! – добавила она, жестом обводя мой дом.

Вновь вернулось ощущение замедленной съемки, и я уставилась в пространство между мужем и этой женщиной. Действительно ли он говорил все это всерьез?

По его лицу ничего нельзя было понять, но я знала, что он в панике. Боюсь повториться, но мы жили на мои деньги, и он подписал брачный контракт. Я упоминала, что у Гордона очень дорогие пристрастия? Сомневаюсь, что мисс Ламберт сможет предложить ему что-либо подобное. Ее денег явно было недостаточно, чтобы мой муж мог сохранить привычный образ жизни.

– Фреди, – сказал он, – выслушай меня. Я едва знаю эту женщину. Я не понимаю, о чем она говорит.

Минни издавала клокочущие звуки, пока они не сложились в слово.

– Лжец! —ее всю трясло. – Ты знаешь меня так же хорошо, как я тебя, как я знаю про твою шикарную жену и ее кучу денег. – Она перевела взгляд на меня. – Каждую среду после полудня в течение последних трех месяцев я занималась любовью с твоим мужем в твоей роскошной постели!

Этой женщине явно следовало брать уроки этикета. Она не в курсе, что обсуждать личные дела можно только с врачом, адвокатом и священником.

– Мисс Ламберт, я предлагаю вам покинуть дом, пока вас не арестовали за вторжение в частное владение.

Джанет прищурилась, улыбнулась и вдруг извлекла ключ. От моего дома! Ничто не могло бы изумить меня сильнее.

– Вряд ли кто-то арестует меня, если мне были даны ключ и разрешение входить. Охранник подтвердит.

Речь шла о списке, который хранился на пункте охраны, с именами всех гостей, кому можно войти без предварительного звонка. У каждого жителя «Ив» был собственный список.

Я вспомнила удивление Хуана (и ужас – ведь именно я выписываю ему премиальные в конце года), когда я неожиданно подъехала к воротам в среду до обеда, и это заставило меня поверить, что мисс Ламберт не лжет. На самом деле, достаточно было взглянуть на Гордона, чтобы убедиться в этом.

Знаю, звучит мелодраматично, но я почувствовала, что мой мир рушится. Я теребила нитку жемчуга на шее и чувствовала, как все летит в тартарары. Мой муж крутил или все еще продолжает крутить роман с женщиной, которая даже и близко не может со мной сравниться.

Что все это значит?

Я не знала разгадки и не хотела сейчас об этом думать. Всегда есть завтра.

– Вон! – сказала я сдержанно, но решительно, не роняя достоинства.

К счастью, все были скованы исходящим от меня холодом. Снежная Королева не совсем растаяла.

– Фреди, – попытался вмешаться Гордон, повернувшись ко мне.

– Я сказала – вон!

У этой Джанет был протестующий вид, будто она и не собиралась уходить. Но тут уж Кика позаботилась. Она направилась к гостье; испанские ругательства рикошетом отлетали от стен. Джанет отскочила в сторону, когда Кика с размаху ударила ее сумочкой.

Гордон не вступился за свою возлюбленную, и она драматично вздохнула:

– Я знаю, что ты любишь меня. Знаю, что мы это преодолеем.

С этими словами она удалилась. Мисс Мышка, оказывается, обладала гораздо большим драматическим талантом, чем можно было ожидать.

– Фред, – повторил Гордон, пытаясь взять себя в руки. – Мы должны поговорить. Все совсем не так, как ты думаешь.

Манеры настоящей леди были привиты мне с самого рождения, поэтому я не фыркнула, а спокойно направилась к лестнице.

– Не о чем говорить.

По крайней мере, пока я не осмыслю все, что только что произошло.

– Фред. – Больше он ничего не успел сказать, потому что на этот раз Кика ударила его.

– Эй!

Кика обрушила на него порцию испанских проклятий, и он бросился за мной вверх по лестнице.

– Estupido![3] – бросила ему вслед Кика.

Абсолютно верно. Себя я тоже чувствовала идиоткой. Мало того, что муж изменил мне при обстоятельствах, которые не укладываются в голове.

Дело не в другой женщине, хотя само по себе это ужасно. Но в том, что он скрыл от меня, что когда-то ему сделали вазэктомию.

«Вазэктомия!» – повторяла я про себя, будто это могло что-то изменить.

Я шесть лет из кожи вон лезла, чтобы забеременеть, с его благословления, между прочим, а на деле, если его признание было правдой, у меня не было ни единого шанса.

Пилюли, обследования, секс по графику – все было зря. Каждый месяц депрессия, попусту растраченные нервы, чувство, что впервые в жизни я в чем-то терплю неудачу, – а он, оказывается, сделал вазэктомию еще до того, как мы встретились, если верить тому, что он сказал.

Поднявшись на второй этаж, я не спеша пошла по ковровой дорожке, покрывавшей паркетный пол, к спальне. Гордон шел за мной.

– Фред, я не хотел этого, – сказал он.

Можете считать меня дурой, но во мне всколыхнулась надежда. Значит, он врал этой женщине?

Но надежда тут же погасла, потому что хоть я и не знала, что он сделал операцию и не мог иметь детей, в глубине души я чувствовала, что что-то не так.

У меня в сумке все еще лежал тест на беременность. Я прошла в спальню, а затем в ванную. Через каких-то две минуты от надежды на беременность не осталось и следа. Выбросив бумажку с одной голубой линией в мусор, я уставилась на свое отражение в зеркале, на светлые волосы с идеальным мелированием, чуть ниже плеч, на зеленые глаза, гладкую кожу. Мой отец всегда называл меня самой красивой девушкой на свете – говорил, что мир принадлежит мне.

Я закрыла глаза и попыталась сохранить хладнокровие, но это оказалось невозможным. Помимо того, происходило кое-что еще, едва уловимое. Я вспоминала все полученные в жизни уроки. Леди никогда не должна потеть, повышать голос, швырять предметы. И, главное, настоящая леди никогда не должна злиться.

А я как раз испытывала злость.

Когда я вышла из ванной, как звезда бродвейского мюзикла, распахнув двустворчатые двери, Гордон подскочил ко мне:

– Фред, то, что я сказал Джанет, неправда.

Я не стала отвечать. Пройдя в его гардеробную, я вытащила чемодан, обратив внимание, что для человека, который неделями мотается по свету, он в слишком хорошем состоянии. Да, я забыла: леди никогда не использует бранных слов.

Не говоря ни слова, я распахнула его шкаф и стала вытаскивать все, что попадалось под руку. Цветное шелковое белье, носки от известных дизайнеров, аккуратно сложенные сорочки. Как ненормальная, я стала запихивать вещи в сумку.

– Что ты делаешь?

– Собираю твои вещи.

– Фред, – его тон был жестким, будто он хотел запугать меня, – прекрати вести себя как ребенок.

Я веду себя как ребенок?! Возмутительно истерично да. Но как ребенок? Вряд ли.

Я еле сдержалась, чтобы не высказать все, что думала, и то лишь благодаря многолетней практике.

Он попытался отобрать у меня стопку рубашек, но я оттолкнула его.

– Не сходи с ума, – сказал он. – Давай поговорим, как взрослые люди.

Я почувствовала, что волосы у меня встают дыбом, и обернулась к нему:

– Тебе делали вазэктомию или нет?

– Я же сказал, что нет.

– Тогда докажи это. Давай пойдем к врачу прямо сейчас и сделаем тест. Докажи, что ты не лгал мне с первого дня знакомства.

– Я не обязан ничего доказывать. Кроме того, я уже несколько раз проходил обследование, потому что ты не могла забеременеть.

Его лоб прорезали глубокие складки, и он переминался с ноги на ногу.

– Это ты так говорил. Но при этом никогда не позволял мне пойти с тобой на обследование, и я никогда не видела результатов анализов. Каждый раз твой доктор – твой приятель по колледжу – звонил моему доктору и зачитывал данные.

Я задохнулась от своей ярости, такой неподходящей для настоящей леди. Я хрипела и судорожно ловила ртом воздух, пытаясь вернуть самообладание. Челюсть моя подрагивала, когда я, сжав зубы, пыталась сделать вдох через нос.

– Фред, успокойся.

В том-то и дело. Я не могла. Казалось, из меня выплескивалась ярость, скопившаяся во мне за все эти годы, и когда он отобрал у меня чемодан и стал запихивать его обратно в гардеробную, я сама себя удивила.

– Убирайся, Гордон, – произнесла я дрожащим голосом.

Он остановился и обернулся. Лицо его исказила гримаса.

– Что ты сказала?

– Ты слышал. Убирайся.

Он удивленно поднял бровь и рассмеялся:

– Отлично! Я ухожу. С превеликим удовольствием. Мне давно следовало сделать это.

Я запрокинула голову. Я была готова его убить. Схватила небольшие бронзовые часы, стоящие на тумбочке у кровати, и с воплем швырнула в него. И почувствовала, как пот выступил у меня на лбу, когда я послала вслед ругательства.

Это заставило Гордона остановиться. Ему пришлось отскочить в сторону. Но это его не спасло. Я еще не закончила.

Я подняла фарфоровое блюдо, но заметив, что это фамильная реликвия семьи Хилдебрандов, быстренько водворила его на место и схватила что-то другое, на этот раз подарок от его семьи. От удара о стену предмет разлетелся вдребезги. Я не могла остановиться. Я кричала и кидала все, что не имело для меня большой ценности.

– Ты сошла с ума! – кричал Гордон, уворачиваясь от ударов.

Так и было. Сумасшедшая и злая. Господи, мне было хорошо. И стало еще лучше, когда он наконец выбежал из комнаты, а затем и из дома. Это было замечательно. Я чувствовала себя прекрасно. Более того, я чувствовала себя свободной.

Гордон был мне не пара.

Я достала фотоархив: вырезки из местной газеты, из колонки светской хроники, на которых были изображены мы с Гордоном.

– Кика! – позвала я. – Неси ножницы.

Глава третья

Удалить Гордона из моей жизни оказалось труднее, чем я предполагала.

После короткого совещания с Кикой было решено, что ножницы не подойдут. Десять минут спустя я сидела за своим прекрасным антикварным столом эпохи королевы Анны, склонив в раздумье голову. Газетные фото, на которых Гордон был в центре внимания, испробовали на себе возможности моего новенького ножа «Икс-акто», но я была настроена решительно.

Я добралась уже до третьего года нашего брака, а именно до нашего третьего благотворительного бала, когда гнев, который завел меня так далеко, стал утихать. Хуже всего то, что я начала думать о других вещах – о том, что мой муж не любит меня. Улыбка на его губах, когда он сказал, что давно должен был уйти, говорила о многом.

Как он мог не желать moi – меня, Фреди Уайер, самую красивую женщину, благосклонности которой все добиваются и которой все завидуют? Чего ему не хватало?

Мне не удалось поразмышлять об этом, потому что по телефону стали звонить знакомые с предложениями провести вместе вечер или посетить различные светские мероприятия.

Сидя над кучами изрезанных газетных фотографий Гордона, я почувствовала прилив неутренней тошноты при мысли, что мне придется сказать друзьям, что мой идеальный брак был совсем не таким идеальным. До меня вдруг дошло: в моем мире репутация человека основывается на впечатлении, которое он производит, и редко когда на фактах. Мою жизнь воспринимали как сказку, и это делало ее сказкой, по крайней мере в глазах моих друзей. В тот миг, когда слабость покажет свое безобразное лицо, все пари будут проиграны. Тогда я поняла, что мне нужно осторожно выбирать курс в океане новой жизни, а значит, возможно, вклеить Гордона обратно в альбомы – во всяком случае, на время.

– Ричард, дорогой, – сказала я одному из друзей мужа, когда тот позвонил, – Гордон только что вышел. Он вернется через час или два, но на вечер у нас грандиозные планы, мы поздно вернемся. Я передам, чтобы он перезвонил тебе на днях, о'кей? Так я оказалась в довольно дурацком положении, притворяясь, что мой муж все еще живет в доме, из которого я его выгнала.

На протяжении долгих часов в ту среду я полагала, что он вернется. Кика оставалась со мной почти до вечера. Она кудахтала возле моего письменного стола, без конца приносила чай и не желала уходить. В результате мне пришлось настоять, чтобы она использовала остаток своего выходного.

– Кика, ну хватит. Со мной все в порядке. Пойди навести внука. У него же день рождения.

Она хорошо меня знала. Девяносто девять процентов времени она притворялась, что не говорит по-английски – несмотря на то, что каждое утро читала «Уиллоу-Крик таймс», сидя за кухонным столом.

Во взрывоопасных ситуациях нам обеим было выгодно делать вид, что мы не понимаем друг друга.

– Bueno, уо voy. – сказала она. – Perro, regresso manana[4].

Собирая сумочку и поправляя наряд, она продолжала бормотать, как мне должно быть не по себе, после того как муж так беспардонно предал меня.

Я была благодарна ей за заботу, но сгорала от нетерпения, желая остаться в одиночестве.

Всю свою жизнь я жила в волшебной сказке. Я верила, и все сбывалось. Мне даже в голову не приходило, что Гордон не образумится и не вернется. Как такое возможно?

Нетрудно было объяснить, почему я хотела, чтобы он вернулся. Было еще одно слово, которое в нашем кругу лучше не произносить. Развод. Вспышка ярости прошла, и я была не готова так просто сдаваться. Пусть он лгал и изменял мне, но я была консервативной порядочной женщиной и предпочитала сохранить брак, а не допустить, чтобы он развалился. А для этого было необходимо, чтобы никто не знал, что мы с Гордоном на какое-то время расстались.

Вот почему, когда на следующий день мой муж так и не появился, я решила сохранить его прискорбное, но несомненное предательство в тайне.

Я встала, когда еще не рассвело, быстро оделась и сбежала вниз. К счастью, Кика должна вернуться в половине восьмого. У меня был план, и я нуждалась в ее содействии.

Я поспешила в гараж. Было только пять тридцать, когда я выехала на своем «мерседесе» по галерее, которая протянулась от дома к гаражу, и заскользила вниз по подъездной дорожке. Так рано охранника еще не было на посту. Хуан придет в семь. В те часы, когда на пункте охраны никого не было, включалась сигнализация, проведенная в каждый дом в «Ивах». Однако тому, кто хотел выехать, было достаточно приблизиться к воротам, и они открывались, как по волшебству.

Я поравнялась с воротами, и электронный шлагбаум пропустил меня. Уиллоу-Крик – это респектабельный уголок, его извилистые улочки и проезды изящно вписаны в холмистый ландшафт, который составляют ивы, кедры, орешник и дубы, заросшие испанским мхом. Утонченность, свойственная Далласу, сочетается здесь с милым очарованием Остина – во всяком случае, так было до тех пор, пока столицу штата не захлестнул технобум девяностых и многие, опасаясь за свои кошельки, не перекрыли дороги.

Площадь Уиллоу-Крик находится в центре города, загородный клуб – к северу, университет – на востоке, «Ивы» – на западе, а южный район Уиллоу-Крика – за железнодорожными путями. Все остальное, от штаба ЛИУК до Концертного зала, здания муниципального суда и галереи Хилдебранд, расположено на улицах, проездах и проспектах, которые разбегаются во всех направлениях от главной площади.

Я устремилась за пределы «Ив» и направилась к ближайшему рынку за газетой. Несмотря на то что мой муж вел праздный образ жизни, он придерживался определенного распорядка. Каждое утро он вставал и совершал пробежку, затем останавливался на рынке и покупал два экземпляра местной газеты. Одну он оставлял для Хуана, чтобы тот читал на посту, а свою газету читал дома, сидя в кресле на веранде за чашечкой кофе.

Я спешно направилась в «Ивы», кинула одну газету перед дверью домика охраны, приложила карту-пропуск и понеслась к своему прелестному дому. Надо было еще многое успеть, прежде чем придет Кика и я смогу запустить свой план в действие.

По понедельникам и четвергам Гордон играл в теннис на нашем корте, как раз рядом с бассейном. Высокая зеленая изгородь скрывала его фигуру, но свист теннисных мячей был слышен через два дома. Моя соседка Кэрин Крамер, тоже член Лиги, говорила, что по Гордону с его теннисом можно часы сверять.

Я уже сказала, что был как раз четверг?

Как только наступило допустимое для звонка время, я набрала номер партнера Гордона по теннису и наговорила что-то про грипп, постельный режим, следующий четверг и все в таком духе. Он явно только проснулся и был счастлив перевернуться на другой бок и спать дальше.

В семь двадцать восемь Кика вошла через заднюю дверь. Я уже ждала ее, одетая в белую теннисную форму (свитер был элегантно завязан вокруг плеч), с волосами, забранными в хвост. Она остановилась:

– Мисси Уайер, что вы делаете?

В детстве она звала меня мисси, если была мною недовольна. С тех пор как я повзрослела, она звала меня мисси, когда была рассержена – то есть большую часть времени.

В ответ я протянула ей ярко-оранжевый велюровый спортивный костюм:

– Иди переоденься. Будем играть в теннис.

Я не удивилась, когда она разразилась испанской тирадой, но заставила ее сменить костюм и не уходила до тех пор, пока она не появилась на пороге своей комнаты, ворчащая, похожая на низенькую, толстую, круглую хеллоуинскую тыкву, в неожиданно приличных для горничной туфлях. Не фонтан, но сойдет итак.

Я взяла старые ракетки, которые нашла в кладовке, затем подтолкнула Кику к раздвижным стеклянным дверям веранды, и мы пошли вниз по мощенной плитками лестнице, вьющейся через безупречно ухоженный сад, потом мимо бассейна, сияющего чистотой, которую дважды в неделю наводил самый потрясающий чистильщик бассейнов из всех когда-либо виденных мною. (Это вовсе не значит, что у меня были какие-то желания на его счет. Я даже ни разу с ним не поздоровалась.)

Мы спустились еще на один уступ ниже, к кортам. Я уже установила машину для подачи мячей, которую Гордон использовал с рвением религиозного фаната.

– Что вы делаете? – повторила Кика, бросая на меня сердитый взгляд.

– Я думаю, нам с тобой давно пора поиграть в теннис.

Она несколько раз фыркнула, а потом заявила:

– Вы не хотите, чтобы соседи прознали, что мистера Гордона здесь нет.

Я говорила, что она умна, как министр?

– Кика, это смешно.

Она снова фыркнула:

– Дайте-ка мне эту штуковину.

Она взяла у меня одну из ракеток и заняла позицию на задней линии, как защитник в профессиональном футболе.

– Включайте машину.

Так я и сделала.

Кика взвыла, когда первый мяч угодил ей в плечо. Она выругалась по-испански, а затем начала с шумом отбивать желтые мячи, которые градом сыпались на нее. Возможно, она и отличалась смекалкой, но уж точно не проворством.

– Т-с-с! – сказала я. – Все должно звучать так, будто играют Гордон и Берни Браун.

Кика остановилась и приподняла бровь, как бы говоря: «А я про что?!» К счастью, еще один мяч ударил ее по другому плечу, и она снова принялась за дело.

После двух дюжин мячей (один из которых угодил ей в лицо, и теперь у Кики под глазом зрел фингал) она, в общем-то, наловчилась, и по окрестностям стал разноситься долгожданный стук теннисных мячей.

Когда мячи в машине кончились, мы взяли по ярко-зеленому чехлу и стали собирать их. Когда мы закончили и перезагрузили машину, Кика улыбнулась мне:

– Твоя очередь, Берни.

Она нажала на кнопку, и мячи полетели в меня, как из пушки.

Я взвизгнула, как раньше Кика. Она на меня зашипела, я ответила ей сердитым взглядом. Когда мячи посыпались чаще, я едва успевала отпрыгивать в сторону. К счастью, в отличие от моей горничной, я когда-то играла в теннис. Я носилась взад-вперед и смачно колотила по мячам.

Кика присвистнула:

– Здорово!

– Ты... ожидала... чего-то... похуже? – спросила я между ударами.

Кике всегда казалось, что мне не мешало бы быть скромнее, и она огласила утренний воздух еще одним безнадежным фырканьем. Она была воспитана в католическом духе и свято верила, что представительницам прекрасного пола следует быть скромными и всячески умалять собственные достоинства. (Она, в общем-то, со своим крепким, приземистым и широким телом и довольно заметными усиками тоже не была идеалом добродетели.)

Когда я закончила, мы попробовали перебрасываться мячом через сетку. Но это было уже чересчур для Кики, поэтому мы решили, что на сегодня хватит.

Я поднялась наверх и приняла душ, потом надела кашемировый свитер с короткими рукавами и заправила его в чудесные брючки цвета слоновой кости. Дополнила туалет ниткой жемчуга и туфлями на низком каблуке. Затем я спустилась вниз. Обычно после игры в теннис Гордон принимал душ, завтракал и шел в офис, который был здесь же, в доме. Очень удачно – мне не надо беспокоиться о том, как заморочить голову какой-нибудь секретарше или офисным служащим. Даже моего воображения на это вряд ли хватило бы.

В выходные предстоит игра в гольф, но Гордон к этому времени наверняка вернется. А если не вернется, то не будет ничего необычного в том, если он снова отправится на поиски приключений – возможно, любовных.

Меня снова обуял гнев, и я до боли сжала кулаки. Только не это.

Нам с Кикой относительно легко удавалось создавать видимость того, что мой муж либо находится дома, но занят, либо только что ушел и вернется только в пятницу вечером.

Раздался звонок в дверь, что само по себе неприятно. Хуан обычно сообщает о любых посетителях. Это мог быть сосед, но раньше соседи никогда не приходили ко мне без предупреждения. Я предположила, что это кто-то из списка, имеющегося у охраны, о котором упоминала мисс Мышка. Помимо нее в списке состояло несколько друзей и родственников.

«Господи, пожалуйста, только не мои родители».

Бог услышал меня, но тут же надо мной посмеялся.

– Эдит! – воскликнула я с воодушевлением, которого вовсе не испытывала, когда открыла дверь и увидела невестку.

Эдит Уайер была старше своего брата и почти такая же высокая. Одевалась она аккуратно и практично: брюки со стрелками, свитера и туфли на низком каблуке. В таком стиле одеваются многие члены Лиги, но на ней все это не смотрелось. Все ее вещи были пастельных тонов и отличались функциональностью, что, может быть, и хорошо для чего-то, но, на мой взгляд, не для одежды. Эдит выглядела тускло и безвкусно.

Она могла бы, тем не менее, быть привлекательной или даже красивой, если бы взяла на себя труд покрасить волосы. Она рано начала седеть, и седина очень портила ее. Эдит была бесцветной блондинкой, и ее волосы становились все более тусклыми, теряя со временем свой цвет. В следующем месяце ей исполнялось сорок два, я знала об этом, потому что моей обязанностью было помнить дни рождения всех друзей и родственников. Гордон лишь подписывал открытки, которые я клала перед ним. Хотя, когда дело касалось его семьи, он лично доставлял купленные мною подарки. Его мать все еще не подозревала, что каждый год он забывал про ее день рождения.

– Гордон дома? – спросила Эдит вместо приветствия.

– Здравствуй, дорогая. – Я улыбнулась со спокойствием, которого вовсе не ощущала. Эдит всегда искала повод, чтобы выставить меня в невыгодном свете. Она так до конца и не смирилась с тем, что я увела ее драгоценного братца. Но я и не знала, насколько он незавидная добыча.

– Прости, Фреди. Это так невежливо с моей стороны. Все в порядке? – спросила она. – Я волновалась. Слышала, ты рано ушла с собрания в среду.

Странно, но до меня раньше не доходили слухи, что у моего мужа роман, и это при том, что ничто значительное не проходило в Уиллоу-Крике незамеченным. Но Гордон был более чем осторожен, и его личная жизнь тщательно скрывалась от внимания посторонних, поэтому я была уверена, что никто ни о чем не догадывается. Пока. Мне нужно очень постараться, чтобы не стать Предметом Сплетен Номер Один.

– У меня были дела, вот и все.

Эдит окинула взглядом холл:

– Где Гордон? Я звонила, но Кика ведет себя странно и твердит, что он только что вышел. Я звонила ему на мобильный, обзвонила друзей, но никто ничего не знает. – Она пристально посмотрела на меня: – Ты уверена, что все в порядке?

– По-моему, ты слегка преувеличиваешь, сестрица Эдит.

Она терпеть не могла, когда я так ее называла. И это даже мягко сказано, потому что хоть она и вела монашеский образ жизни, милосердия в ней не было ни на грош.

– Эдит, – ответила я, делая акцент на этих словах, – ты же знаешь не хуже меня, что Гордон запланировал поездку. – Это было не так, но раньше он не раз неожиданно уезжал из города.

– Я ничего такого не слышала.

– Уверена, он говорил тебе. Кроме того, он ведь часто уезжает, не сказав никому ни слова.

Она вынуждена была согласиться с моими доводами:

– Когда он планирует вернуться?

– Он вернется... – я лихорадочно думала, – не раньше чем через три-четыре недели.

Она чуть не расплакалась:

– Неужели опять так надолго?

– А в чем, собственно, дело? – спросила я. Раньше с ней такого не было.

Она подумала и в конце концов сказала:

– Несколько счетов, которые обычно оплачивает он, просрочены.

Должно быть, я изменилась в лице.

– Он тратит свои деньги. – Она говорила так, будто оправдывалась.

После шести лет замужества я наконец поняла, почему папаше Уайеру не нужно было работать. Гордон его содержал. В этом не было ничего плохого. Но мне пришлось прикусить язык и молчать о том, что Гордон и ломаного гроша не зарабатывал. На самом деле счета оплачивала я.

Однако сейчас было не время и не место исследовать очередные неизвестные страницы жизни моего мужа. Все, что мне требовалось, – это чтобы мой мир продолжал вращаться, как всегда. Позже я поняла, что самым мудрым решением было позвонить моему банкиру и заблокировать Гордону доступ к моим счетам, до тех пор пока все не утрясется.

Но сейчас мне надо было избавиться от его сестры.

– Когда свяжусь с ним, передам, что ты заходила.

– Раньше Гордон никогда не задерживал выплаты. Это на него не похоже. – Она изучающе смотрела на меня. – В последнее время он был сам не свой.

Эти слова привлекли мое внимание.

– В каком смысле?

– Ну, во-первых, он стал... невнимательным. Даже немного злым. Ты огорчаешь его?

Не раз сестрица Эдит говорила своему брату, что он еще пожалеет, что женился на испорченной Папенькиной Дочке, как она любила меня называть. Возможно, с ее точки зрения, я не очень старалась исправиться. Если она возмущалась чьим-то душераздирающе розовым свитером, я говорила:

– Может, это была я? Я как раз купила на днях сногсшибательный розовый костюмчик с потрясающим меховым воротником.

Она поджимала губы и, в сущности, была права, так как мы обе знали, что ни одна из активисток ЛИУК, которая дорожит своей репутацией, не надела бы что-либо столь вызывающее. Это повторялось каждый раз, но я никогда не могла сдержаться.

– Эдит, дорогая, ты же знаешь, что Гордон любит меня так же сильно, как я его.

Это не могло служить ответом на поставленный вопрос, зато было истинной правдой.

Эдит ушла. Как только дверь за ней закрылась, я кинулась в кабинет, рывком сняла трубку и набрала номер Неда Рида из банка Уиллоу-Крика. Но, вместо того чтобы сразу соединить, его секретарша произнесла слова, которых я никогда не слышала от нее раньше.

Глава четвертая

– Что это значит – занят? – холодно спросила я.

– Ну, он не может ответить на ваш звонок прямо сейчас, миссис Уайер.

Я сказала, что подожду.

– Подождете?

– Да. Скажите Неду, что я не положу трубку, пока не поговорю с ним. А если он не подойдет, я приду в банк, чтобы увидеть его лично.

Вновь последовала пауза, потом наконец Нед взял трубку:

– Фреди! Как поживаешь?

– Прекрасно, Нед.

Мы обменялись любезностями, будто все и в самом деле было прекрасно. Когда наконец все новости иссякли, он спросил:

– Что я могу для тебя сделать?

– Нед, я хочу заблокировать Гордону доступ к моим счетам. На время, конечно, это просто мера предосторожности. Но думаю, что меры принять стоит. Он опять отправился на поиски приключений в дальние страны, и я ужасно беспокоюсь, что у него могут украсть документы, и бог знает что еще... – Я понятия не имела, есть ли в этом хоть какой-то смысл, но надеялась, что этого достаточно, чтобы заморочить банкиру голову.

Казалось, Нед на другом конце провода мучительно подбирает слова.

– Фреди, – наконец выдавил он, и голос его мне не понравился. – Я не знаю, как сказать, но у тебя больше нет счетов в нашем банке. Я думал, ты в курсе.

– Что ты имеешь в виду?

– Гордон перевел отсюда все ваши деньги почти месяц назад. Ты сама подписала бумаги.

– Я ничего подобного не подписывала!

Он прикрыл трубку рукой, но все равно было слышно, как он распорядился:

– Абигейл, принесите папку Уайеров.

– Нед, что происходит?

– Тебе надо спросить об этом Гордона. Ты дала ему полномочия...

К ужасу моего отца. И что еще более ужасно, перед моими глазами вдруг встала картина: Гордон подходит и кладет передо мной, на мой стол эпохи королевы Анны, стопку бумаг. Обычно он коротко пояснял, что представляет собой каждая из них, и я подписывала не читая. Так было проще. Мне было некогда – я занималась благотворительностью в Лиге.

– Фреди, все твои счета закрыты. Я не знаю, что еще сказать тебе.

У меня горело лицо, потому что в глубине души я понимала, что он говорит правду. Мои деньги можно считать без вести пропавшими.

Я положила трубку, понимая, что, пока я пребывала в блаженном неведении, муж мог украсть у меня все до последнего цента. Теперь о сохранении брака не могло быть и речи. Я могу смириться с ложью. Закрыть глаза на измену. Но я никому не позволю обокрасть меня и уйти безнаказанным.

Пока я набирала номер нашего юриста Джима Бутона, сердце выпрыгивало у меня из груди.

– О, миссис Уайер, здравствуйте, – приветствовала меня секретарша. – Сейчас я вас соединю.

Через минуту девушка произнесла:

– Простите. Оказывается, он только что вышел, а я не заметила.

Ладони у меня вспотели. Не желая сдаваться, я перезвонила.

– О, миссис Уайер, я же сказала, что мистера Бутона нет.

Я перезванивала и перезванивала, и наконец секретарша поняла, что я не оставлю ее в покое. Тон ее изменился – стал надменным.

– Пожалуйста, подождите, миссис Уайер. Я пойду посмотрю, на месте ли он.

Казалось, прошла целая вечность. Наконец раздался щелчок, и я услышала полный оптимизма голос Джима Бутона, как будто он не избегал разговора со мной в течение двух часов:

– Фреди! Как поживаешь?

– Я развожусь с Гордоном, и мне нужно, чтобы ты подготовил все необходимые документы, чтобы провернуть это побыстрее.

Я услышала, как заскрипел его стул, когда он со вздохом откинулся на спинку:

– Что ж. Черт, жаль, что до этого дошло.

Когда я поняла, что он нисколько не удивлен, как будто был в курсе наших дел, мне стало плохо.

– Фреди, мне бы хотелось помочь тебе, но... – Стул скрипнул еще раз.

– Что «но», Джим? – Снежная Королева была на высоте.

Он снова нервно вздохнул, затем сказал:

– Послушай, ты знаешь, что мы с Гордоном вместе учились в университете и потом в адвокатуре вместе проходили стажировку. При всем своем желании, Фреди, я не могу представлять твои интересы. Моя фирма уже является представителем Гордона во всех его делах. Возникнет конфликт интересов. Ну, ты понимаешь.

Если честно, я ничего не понимала, хотя это непонимание никак не касалось конфликта интересов. В эту самую секунду я осознала, что почти у каждого юриста в городе были те или иные дела с Гордоном (и, скорее всего, тогда, когда он вел мои дела) или с кем-нибудь из его семьи. Все это усугублялось тем обстоятельством, что папаша Уайер когда-то был судьей.

У меня потемнело в глазах.

– Фреди, найди себе хорошего юриста. – Джим колебался. – Мне очень жаль. Правда.

Едва я повесила трубку, телефон зазвонил, и я подскочила. Я схватила трубку:

– Гордон?

– Нет, Фредерика, это твоя мать.

Моя мама никогда не говорит вещей вроде «Привет, дорогая» или «Это я». Такой простой язык ниже ее достоинства.

– Здравствуй, мама.

– Я слышу по твоему голосу, что что-то случилось.

– Ничего не случилось.

– Тогда почему ты решила, что это Гордон? – спросила она, но не стала дожидаться ответа. – Что он натворил? Я всегда говорила, что он нехороший человек.

Говорила, и много раз.

– Турмонд, – позвала она. – У твоей дочери какие-то неприятности. Несомненно, это связано с Гордоном.

Блайт Хилдебранд была миниатюрной женщиной, всего пяти футов ростом, и даже если ее, как губку, пропитать водой, она вряд ли стала бы весить более ста фунтов, но она могла нагнать страху на человека в два раза крупнее ее. Гордон боялся ее, как чумы.

– Неприятности? – услышала я приглушенный ответ моего отца, затем он снял трубку параллельного телефона. – Что этот сукин сын сделал моей малышке?

Рядом с миниатюрной мамой отец казался огромным, как медведь, а от его голоса лопались барабанные перепонки.

Есть различные типы техасцев. Один из наиболее распространенных – это мужчина, который говорит как неграмотный, выживший из ума мужлан. Вспомните хотя бы Джорджа Буша или Росса Перота, разглагольствующих в духе: «Если ты лежишь в духовку ботинки, не стоит ждать, что получится грудинка». Однако пока у него есть деньги и общественное положение, невежество не является недостатком... с маленькой оговоркой: он должен происходить из старого уважаемого семейства или, по крайней мере, быть основателем такового.

Мой папочка был одним из самых замечательных представителей этой породы и источал безумие высшей пробы – помните, я говорила о двустволке и о том, что Гордон его очень боялся? Хотя теперь стало ясно, что он недостаточно глубоко прочувствовал опасность.

– Я пристрелю этого подонка, если он тронул хоть волосок на твоей голове.

Может, Гордон забыл, что я Папина Дочка?

– Турмонд, прекрати кричать. Пусть Фредерика расскажет, что он сделал на этот раз.

Думаю, не стоит добавлять, что я не Мамина Дочка.

Между мной и матерью всегда было некоторое соперничество за внимание отца, и чаще побеждала я. Уверена, что именно по этой причине мать снисходительно считала, что я не могу разобраться с собственной жизнью. Она твердила, что я получаю все на блюдечке с голубой каемочкой, и так оно и было. Тем не менее я упорно отказывалась верить, что мои способности именно такие, как о них говорит мама (несмотря на то, что по легкомыслию лишилась всех своих денег). Но если бы я произнесла хоть слово о своих проблемах, началось бы такое... Попрекам не было бы конца. Кроме того, папочка, всадив в Гордона добрый фунт дроби, рискует провести остаток жизни в тюрьме.

Я решила не вводить их в курс дела.

– Мама, правда, все хорошо. Просто прекрасно! – добавила я для убедительности. – Сегодня у меня чудесный день.

Я почти слышала, как в ее голове шевелятся мысли, одна страшнее другой.

– Ты уверена? – спросил отец.

– Да, папочка. Все замечательно.

Само собой, стоит мне сказать хоть слово, отец не только найдет Гордона, но и наймет лучшего юриста во всем Техасе и заставит моего пустившегося в бега мужа за все ответить. Ради этого можно было бы не обращать внимания на разочарование матери, на ярлык неудачницы, который будет висеть на мне до конца жизни. Но, надо сказать, то, что запасы нефти в скважинах моего отца скоро иссякнут, а цены на скот значительно снизились, было не самой страшной тайной из открывшихся мне недавно.

Конечно, мои родители ничего мне не рассказывали. Но я знала об этом, потому что Гордон следил за их делами и информировал меня. В то время я была благодарна ему за то, что он инвестировал средства в различные компании, чтобы укрепить мой трастовый капитал. Кто тогда мог подумать, что он перекачивал мои деньги неизвестно куда?

Не знаю уж, надолго ли удача отвернулась от моих родителей, но я не собиралась добавлять им проблем.

– Ладно, если ты так уверена, – сказала моя мать.

– Да.

– Значит, ты придешь на обед в воскресенье? С Гордоном?

Да, ну и дела.

– Конечно, приду, но без Гордона. Он опять путешествует. Обещал вернуться не ранее чем через три-четыре недели. – Я придерживалась этой версии.

Моя утонченная мать фыркнула, что было весьма странно. В последнее время я стала замечать, что все манеры и нормы поведения, которые она вдолбила в меня и которым сама неукоснительно следовала, были слегка подзабыты, – как будто ей стало казаться, что жизнь слишком коротка, чтобы терять время на подобные игры. Это было бы замечательно, но в минуты, когда я выходила за рамки, она моментально тыкала меня носом в мои ошибки.

– Что ж, хотя бы ты придешь, – сказала мама. – Я просто хотела уточнить. Будет любимое блюдо твоего отца – жареные ребрышки с картофелем и сливочным пюре из шпината.

– Ты уверена, что у тебя все в порядке? – продолжал настаивать отец.

– Папочка, все прекрасно. Правда. – Я твердо решила заставить родителей поверить в это.

Закончив разговор, я взяла телефонный справочник и стала искать адрес Джанет Ламберт. Единственно разумным в данной ситуации казалось встретиться с этой женщиной и выяснить, что к чему. Но ее имя в справочнике не значилось.

Наконец я нашла ее через торговлю по каталогам, в соседнем городе. Я боялась, что она бросит трубку, услышав мой голос, поэтому отправилась прямо в бедный район Твин-Риверса, штат Техас. Когда я приехала, свет в окнах не горел и машины у дома не было.

Едва я подошла к двери, из окна высунула голову соседка.

– Джанет здесь нет, дорогуша, – закричала она с сильным техасским акцентом. – Она уехала из города со своим бойфрендом.

– С бойфрендом? – Я с трудом выговаривала слова.

– Да, с каким-то Гордоном.

Я сразу задалась двумя вопросами: простил ли мой муж свою возлюбленную за то, что она беременна и, скорее всего, вовсе не от него, или же она, как и я, заблуждается насчет своей беременности?

Хотя все это не имело значения. Если он действительно уехал с этой женщиной, значит, они многое друг другу простили.

Мышкина соседка смерила меня неодобрительным взглядом:

– Вы не похожи ни на одну из подруг Джанет.

Должно быть, меня выдал недостаток синтетики в одежде. Но мне было наплевать. Я думала только о том, как скрыть эту новость от друзей.

Оставалось только поехать домой, забраться в постель и заставить себя думать, что все это – лишь дурной сон.

Следующие несколько дней я не позволяла Хуану пропускать кого-либо в дом и не подходила к телефону. Я велела Кике говорить всем, кто интересовался Гордоном, что он на три-четыре недели уехал в Новую Гвинею. У меня не было сомнений в том, что там найдется масса возможностей для экстремального спорта и, что еще важнее, там вполне могла не работать телефонная связь.

В воскресенье я обедала у родителей, и мне пришлось пустить в ход весь свой артистический талант.

В среду, через неделю после всех злополучных событий, позвонила Пилар. Я не подошла к телефону. Кика клялась, что та была взволнована. Конечно, она была взволнована – я же пропустила в то утро собрание Комитета по новым проектам, чем дала понять, что ей действительно придется выполнять и свою, и мою работу. Это научит ее больше не сомневаться в моих способностях, тем более публично.

Как это ни ужасно, но я не вылезала из старой пижамы, которая осталась еще со времен колледжа, едва прикасалась к воде и мылу и подумывала о том, не выброситься ли из окна. Это могло бы решить проблему, если бы я жила в многоэтажке. Но мой дом состоял всего из двух этажей, и вряд ли мне грозило что-нибудь серьезнее перелома руки. В общем, эффектного прыжка не получится.

С того дня как я обнаружила мисс Мышку у себя в холле, я пропустила не только собрание Комитета по новым проектам и ежемесячное общее собрание, но еще и свою еженедельную волонтерскую работу. Вместо этого я сидела в постели с «Желтыми страницами» в руках и подыскивала себе адвоката, ломая голову над тем, кто может успешно представлять меня, принимая во внимание то обстоятельство, что мой муж и его отец водят дружбу практически со всеми юристами в городе. Я дошла до буквы «Г» – и тут мои брови удивленно поползли вверх.

– Говард Граут, адвокат, – прочла я почти вслух.

Я повернулась к окну и попыталась разглядеть сквозь пышную листву деревьев роскошный, как дворец, дом соседа, потом встала и подошла ближе к окну, чтобы было лучше видно.

Говард Граут. Мой сосед.

Он был тем юристом, который не знал никого из семьи моего мужа, и я была готова поспорить, что его, одного из немногих в городе, не испугает имя Уайеров. После того как он поселился в «Ивах», несмотря на протесты всех соседей во главе с моим мужем, вряд ли его можно было чем-либо запугать. Возможно, он не прочь будет отыграться.

Я отвергала мысль о том, что он может отыграться и на мне, потому что не сомневалась, что смогу очаровать его. Надо, конечно, не увлекаться и не пускать в ход все мое очарование – от такого типа всего можно ожидать. Но, так или иначе, этот человек мог помочь мне отомстить, и он был нужен мне любой ценой.

Воодушевленная, я впервые после воскресного обеда у родителей приняла ванну. Прибежала Кика, вероятно, решившая, что я собираюсь утопиться. Обнаружив, что я всего лишь принимаю ванну с огромным количеством пены, она удовлетворенно кивнула:

– Наконец-то!

– Кика, дорогая, приготовь мне одежду. Существуют неписаные правила, как должна выглядеть приличная техасская женщина, выходя из дому, и эти правила необходимо соблюдать. Макияж всегда должен быть безупречен – неважно, идешь ты в спортзал, за продуктами или на званый ужин. Одежда должна быть неброской и элегантной. Не стоит выходить из дому в спортивной одежде, даже в дорогой, за исключением случаев, когда направляешься в загородный клуб играть в гольф или теннис. Никакого декольте, разве что идешь на прием в вечерних платьях, но и тут нужно знать меру. Никаких голых животов. Короткие брючки хороши только для старшеклассниц из бедных семей.

– Достань кремовые брюки со стрелкой, – командовала я из-под хлопьев пены. – К ним кремовую шелковую блузку и кашемировый кофейный свитер – накинуть на плечи. И лодочки от Феррагамо цвета слоновой кости с накладными бантами. – Впервые за долгое время я вновь почувствовала себя блистательной. – Мне нужно нанести визит, и я хочу выглядеть на все сто.

Глава пятая

Кика сварливо выражала свою радость по поводу того, что я наконец выхожу из дому. Она считала, что солнце и свежий воздух пойдут мне на пользу. Я прилагала массу усилий, чтобы уберечь кожу от жгучего техасского солнца. Сейчас, конечно, не время было об этом вспоминать – слишком много в последнее время я играла в теннис на открытом воздухе.

Когда я вылезла из ванны, причесалась и сделала маникюр, моя комната уже сияла чистотой, постель была заправлена, а одежда разложена на чудесном пуховом одеяле, которое я получила из Франции две недели назад после трехмесячного ожидания.

Я разглядывала лежащую на кровати одежду пастельных тонов, и вдруг меня посетила новая мысль. Нейтральные тона, вероятно, не произведут впечатления на человека, про которого говорят, что он носит больше золота, чем Анна Николь Смит,– пример НС, ОС и «Джоли».

Новый план действий созрел в секунду. Я прошла в гардеробную и сняла жемчуг. Горничная посмотрела на меня с недоверием, так как я всегда ношу днем жемчуг. Еще более уныло она восприняла светло-голубое шифоновое платье, которое, несмотря на скромный закрытый ворот, выгодно подчеркивало фигуру, что было абсолютно неуместно в одиннадцать часов утра.

– Что такое вы делаете, мисси Уайер? – сказала она по-испански.

– Собираюсь нанять себе юриста, милая.

– Что это еще за юрист, для которого нужно так разодеться?

Я улыбнулась:

– Такой, который заставит Гордона пожалеть, что он не играл в теннис по средам, как уверял меня.

Кика была недовольна, но она знала, как сладка месть.

Она убрала приготовленную ранее одежду и помогла мне облачиться в голубой шифон. Я добавила чулки телесного цвета, слегка блестящие (ай-ай-ай), туфли цвета слоновой кости, довольно эротичные, несмотря на то что каблук был высотой не более дюйма, и широкополую соломенную шляпу, украшенную ниспадавшим на спину шифоновым шарфом с голубовато-белым цветочным рисунком.

Я попросила Кику положить в корзинку свежую выпечку. Она вопросительно посмотрела на меня – кто носит кексы в офис юриста? – но от комментариев воздержалась. Ее стоическое терпение лопнуло лишь тогда, когда я проговорилась, что иду с визитом не просто к юристу, а к нашему соседу. Она набрала в легкие побольше воздуха и снова затараторила по-испански. Не буду повторять, чего я наслушалась. Достаточно сказать, что кто-нибудь менее стойкий сник бы под ее чудовищным напором. Я же пропустила все мимо ушей.

Повесив на руку корзинку, как какая-нибудь техасская красотка, отправляющаяся на воскресный пикник, под невообразимо голубым небом я дошла до гаража, села в машину, пристегнула ремень, поправила зеркала и поехала вниз по длинной подъездной дороге. Свернула налево, миновала одно поместье, а затем снова направилась вверх, к воротам соседа.

Впервые я увидела его дом вблизи. Господи, какая же это была безвкусица. Пальмы, привезенные невесть откуда. Позолоченный купол, такой большой, что, когда на него падал солнечный свет, он, должно быть, сбивал с курса спутники. Если вы живете в центральном Техасе и регулярно получаете неверные прогнозы погоды, вините в этом недвижимость Говарда Граута.

Я вышла из машины и направилась к парадной двери. Насколько я поняла, Говард Граут работал в своем домашнем офисе. Большинство юристов в городе требовали, чтобы клиент предварительно звонил и договаривался о встрече, но Говард Граут, по-видимому, был не из их числа. Говорили, что у него своя манера вести дела, и, судя по всему, так оно и есть. Ходили слухи, что у него столько денег, что он может позволить себе выбирать клиентов из целого списка людей, мечтающих, чтобы он уделил им хоть час своего времени.

Не то чтобы это беспокоило меня. В конце концов, я ведь Фреди Уайер. Было бы хорошо, если бы они с женой оказались дома. Я собиралась произнести приветственную речь, ничуть не сомневаясь, что он будет очень польщен и не заметит, что я опоздала года на два. Далее я как-нибудь высижу с ними необходимое для светского визита время, какими бы жлобами они ни оказались. Я ослеплю их своим шармом и хорошими манерами, а потом скажу как бы невзначай: «Кстати, мистер Граут, мне очень нужна консультация юриста. Вы можете мне кого-нибудь порекомендовать?»

Конечно, он будет из кожи вон лезть, желая заполучить такую клиентку, и я снисходительно возложу эту почетную обязанность на него. Вы же понимаете, что я окажу ему любезность.

Очень довольная своим планом, я позвонила в дверь. Мне пришлось немного подождать, прежде чем из дома послышался голос:

– Куда, черт возьми, все подевались?

Жуткий техасский акцент, без намека на светскость.

Акценты в Техасе можно услышать самые разнообразные, от едва различимого до сладко-певучего. Между ними располагаются режущие слух вариации. Тот, что доносился из-за двери, был родом из Аппалачей.

Я уже подумала, не поискать ли еще кого-нибудь в «Желтых страницах», и в эту секунду дверь распахнулась. Я разинула рот да так и застыла на месте, не в силах произнести ни звука.

Человек, открывший дверь, выглядел помятым. Всклокоченные жесткие рыжевато-каштановые волосы, искаженное нетерпением лицо. Выцветшие джинсы, заправленные в жуткие ковбойские сапоги, как будто он только что слез с мустанга, которого объезжал у себя в коррале. Однако я знала наверняка, что у него нет ни корраля, ни лошадей по крайней мере позади дома, – в «Ивах» подобные вещи запрещены.

Но это еще не самое отвратительное. Он оказался коротышкой с заросшей волосами обнаженной – да, обнаженной! – грудью. Не могу припомнить, когда я последний раз видела по пояс голого мужчину при свете дня. Показываться на людях в таком виде могут лишь самые отбросы НС, юнцы в бассейне загородного клуба Уиллоу-Крика да еще... чистильщик моего бассейна.

Если бы я не знала наверняка, что этот человек выиграл в суде огромное количество абсолютно безнадежных дел, я бы никогда не поверила, что он на это способен.

Тем временем его нетерпение испарилось. Рассматривая меня, он провел своей огромной лапой по груди и смачно шлепнул себя по круглому пузу:

– Не может быть! К нам пожаловала Фреди Уайер?!

Мои фотографии и в самом деле часто появлялись в местной газете – гораздо чаще, чем хотелось бы моей матери. Неизменно прекрасно одетая, светская, в окружении облагодетельствованных мною нуждающихся. Многие женщины в городе мечтали быть похожими на меня.

Я не обратила внимания на его фамильярное обращение – Фреди я была только для друзей – и улыбнулась:

– Здравствуйте, мистер Граут. Я пришла, чтобы поприветствовать вас и вашу жену в наших «Ивах», – и протянула корзинку.

Он не шевельнулся.

– Ты не опоздала на пару лет, дорогуша? – Он прищурился.

Определенно, Говард Граут был не из моего мира. В нашем кругу не принято говорить все, что думаешь.

Прежде чем я успела придумать подобающий ответ, он рассмеялся. Его громогласный смех эхом раскатился по холлу, который показался мне самым большим из всех, какие я когда-либо видела. Огромное помещение было заполнено безвкусными дорогими безделушками и сияло золотом, как пиратская сокровищница.

Он протянул руку и взял корзинку:

– Вот ведь как, Фреди. Рад, что ты заглянула. Лучше поздно, чем никогда, верно?

Он взял корзинку под мышку, и знаменитый Кикин кекс с черникой и сливками оказался раздавленным его мощным телом. Очень сомневаюсь, что мне захочется еще когда-нибудь в жизни отведать это лакомство.

– Проходи, дорогуша.

Мне совсем не хотелось.

Я вспомнила Гордона, умоляющего простить его, а также о том, что этот НС – юрист, который может помочь мне отомстить.

– О, благодарю вас, мистер Граут.

– Зови меня Говард.

– Спасибо, Говард.

Он опять засмеялся и вошел в дом, не пропустив меня в дверь и даже не пригласив жестом последовать за ним. Хотя, если честно, уж лучше плохие манеры, чем прикосновения этого мужлана, пусть даже галантное предложение руки даме, чтобы помочь ей войти в дом.

Не зная, как себя вести, я вошла в дом и, не увидев никакой прислуги, прикрыла дверь сама. Я сняла шляпу и поправила прическу перед огромным нелепым зеркалом в холле, после чего решила, что мне не остается ничего другого, как идти туда, откуда раздавался голос хозяина.

Я прошла через длинный холл, весь загроможденный предметами искусства. Меня поразила странная смесь. Изысканные акварели и яркие фактурные полотна недавно вошедшего в моду художника соседствовали с двумя черно-белыми глянцевыми портретами Элвиса Пресли, как будто Говард Граут хотел сказать: «У меня есть вкус, я разбираюсь в искусстве, но я буду вешать все, что мне взбредет в голову». Имей он другое происхождение, можно было бы смириться с такой позицией. Атак все это выглядело дешевым эпатажем.

В самом конце холла я увидела скульптуру – обнаженную мужскую фигуру, высеченную из мрамора. Несмотря на то что в целом меня не привлекает обнаженная натура в искусстве (подобные произведения очень сложно вписать в интерьер), это был действительно впечатляющий экземпляр. Скульптура одновременно и шокировала, и заставляла сердце биться сильнее. Если бы она не была столь искусно выполнена, ее можно было бы счесть порнографией.

Я присмотрелась и увидела имя, вырезанное у основания: «Сойер Джексон». Я слышала о нем раньше – не было галериста, который бы не слышал об этом скульпторе и живописце. Все художественные салоны в Техасе и даже в Нью-Йорке пытались уговорить его выставить на продажу свои работы. Но он был неуловим, как дым, и никто не мог уговорить его выставить свои шедевры для всеобщего обозрения. Я даже никогда и не пыталась – не хотелось носиться с капризным художником. Хотя, должна признаться, я и не видела его работ.

Обнаружив наконец Говарда, я собиралась спросить его о скульпторе, но была сбита с толку – он оказался на кухне. Да-да, на кухне. Думаю, не стоит объяснять, что на кухне можно принимать только самых близких друзей, которых знаешь уже лет сто.

Когда я вошла, Говард копался в корзинке с Кикиными сластями.

– М-м-м, м-м-м, – произнес он. – Выглядит чертовски аппетитно. – Он откусил кусочек. – Да ты отлично готовишь!

– Это не я, а моя горничная. – Я огляделась. – Миссис Граут дома?

– ?

– А что, есть другие?

Он поморгал, после чего разразился смехом, от которого едва не лопались барабанные перепонки:

– Хороший вопрос. Нет, только одна. Я сперва не понял от удивления. Не слышал, чтобы кто-нибудь до этого называл мою Никки миссис Граут. А звучит неплохо, правда?

Я была очень зла на Гордона – ведь именно из-за него мне приходится иметь дело с этим человеком.

– Никки нет дома. Она пошла по магазинам тратить мои деньги. Здесь только мы с тобой, дорогуша. У нас с Никки есть пара горничных, как и у тебя. Только вот не знаю, куда они подевались.

Я не могла понять, к чему он клонит. Дом действительно казался совершенно пустым. Не было слышно ни работающей стиральной машины, ни включенного пылесоса, ни газонокосилки – ни малейшего намека на то, что кто-то занят работами по хозяйству. А это означало, что я нахожусь одна в доме с полуголым хамом.

Думала ли я, что он может напасть на меня? Нет. Думала ли, что станет настойчиво проявлять ко мне повышенный интерес? Безусловно, нет. Но по выражению его лица можно было легко догадаться, что он попытается выведать истинную причину моего прихода. И если я не выложу все начистоту, он вряд ли согласится помогать мне.

– Очень жаль, что миссис Граут нет дома. С нетерпением ожидаю встречи с ней. Хорошо бы, она заглянула ко мне на чашечку чая.

Говард ухмыльнулся:

– Она будет в восторге.

Он сунул недоеденный кекс обратно в корзинку и сделал шаг в мою сторону. Я чуть не застонала. Я вдруг поняла, что, как бы ни жаждала отомстить, дружба с Говардом Граутом невозможна. Я проклинала блестящие чулки и шифоновое платье, делавшие меня еще более соблазнительной, чем обычно. Придется очень постараться, чтобы отвлечь его внимание от моей внешности, и, возможно, вид женщины, попавшей в тяжелое положение, укротит полет его фантазии, пока она не зашла слишком далеко.

– Честно говоря, – решилась я, – я здесь потому, что мне нужна ваша помощь.

Он остановился:

– В самом деле?

– Да. – Я сложила руки на груди. – Мне нужен юрист.

Он лениво зевнул:

– Ты знаешь каждого юриста в городе. Почему тебе вдруг понадобился я?

И тут я поведала ему обо всем, что произошло, выливая на него целые потоки слов. Несмотря на то что сохранение тайны личной жизни любой ценой было непреложным правилом поведения, я выложила все до последней детали. Я не могла остановиться, пока он не прервал меня:

– Я помогу тебе.

Неужели все может быть так просто?

– Правда?

– Да. И даю тебе слово, что Гордон Уайер проклянет тот день, когда заварил эту кашу.

– О, благодарю вас!

– Не спеши с благодарностями, дорогуша. Всему своя цена.

– Я думала, вы поняли, что у меня сейчас некоторые трудности... ну, в общем, с деньгами.

– Да не нужны мне ваши деньги, миссис Уайер.

Плохой знак. Что это он вдруг перешел на официальный тон?

Он смерил меня взглядом, и я поняла, что мне не удалось остановить полет его фантазии. Он потребует секса. Секса с красавицей Фредерикой Мерседес Хилдебранд Уайер, женой Гордона Уайера.

Можете считать меня высокомерной гордячкой, но я знаю то, что знаю.

При мысли о сексе с этой визгливой свиньей мне самой захотелось завизжать. И уж точно не от радости. Честно говоря, сама по себе мысль о сексе не была мне противна. После скуки, которую навевал секс с моим бывшим мужем, меня обуревали совершенно не подобающие леди желания, требующие удовлетворения. (Выдам страшную тайну: при всех моих манерах, я выросла на ранчо и знаю, что такое дикий животный секс, хотя и притворяюсь, что это не так. Правда, увы, у меня самой никогда не было шанса заняться чем-нибудь подобным.)

Но человек, пожиравший меня глазами, был готов представлять мои интересы, найти моего мужа и так прижать ему хвост, что он взвоет.

Мне пришлось задуматься, готова ли я заплатить ту цену, которую он собирается потребовать.

– И какова же эта цена, мистер Граут?

Он скривил губы, и взгляд его развратных глаз стал вызывающим.

– Я буду представлять твои интересы, – сказал он, – если ты поможешь моей Никки вступить в Лигу избранных.

Глава шестая

Еще не легче. Сюрприз за сюрпризом.

Помочь Никки Граут вступить в Лигу избранных?

Ни в одну Лигу избранных на юге так просто не попасть, а Говард Граут дал ясно понять, что хочет видеть ее в Лиге Уиллоу-Крика. Безумная затея!

Тут в кухню ворвалась сама Никки, и мое удивление взлетело до небес.

– Пупсик, я пришла!

Увидев вместо своего «пупсика», который, как можно предположить, был ее мужем, меня, она остановилась как вкопанная. Если бы я в этот момент двигалась, то тоже замерла бы на месте. Одета она была так, что ее появления было бы достаточно, чтобы образовалась пробка на любой улице в лучших районах Техаса. Никки Граут была невысокой женщиной, еще четыре дюйма роста ей добавляли шпильки – а я говорила, как в Лиге относятся к шпилькам (недопустимо), не говоря уж о шпильках в дневное время (абсолютно недопустимо). Я взглянула на часы, хотя мне и не нужно было знать время. Одиннадцать тридцать утра.

На случай, если шпилек оказалось бы недостаточно, чтобы отправить консервативный Уиллоу-Крик в нокаут, на ней были ярко-розовые лосины с леопардовым рисунком и ярко-розовая кофточка, по горловине и манжетам отороченная розовыми страусовыми перьями, которые парили вокруг ее плеч и запястий, как облака сахарной ваты. Она выглядела, как девушка из стриптиз-клуба. Ее одежда, казалось, кричала: «Я беру плату за час, потому что я отчаянно нуждаюсь», а вовсе не «Давайте выманивать деньги у богатых мужей и отдавать их нуждающимся».

К счастью, у меня неплохое чувство юмора.

Но на этом сюрпризы еще не кончились.

– Фреди! – радостно воскликнула .Никки. Она бросилась ко мне – на удивление быстро, принимая во внимание ее обувь, – через выложенную терракотовой плиткой кухню и окутала меня облаком перьев, которые прилипли к моей со вкусом подобранной светло-розовой губной помаде, при этом едва не расплющив шляпу, которую я держала в руках.

– Я так и знала, что ты придешь!

Пытаясь вытащить пушинку изо рта, я краем глаза посмотрела на Говарда. Похоже, он тоже был в шоке.

– Вы знакомы? – спросил он с недоверием.

В том-то и дело. Я действительно знала Никки, с первого класса школы. Помните маленькое общество друзей, которое мы организовали с Пилар? Никки была его членом.

– Фреди была моей лучшей подругой, – объяснила Никки.

Она отступила и восторженно уставилась на меня, ее пышные (куда ни шло) всклокоченные (никуда не годится) волосы и увешанные побрякушками уши, шея и пальцы делали ее похожей на неоновую вывеску стриптиз-бара в Лас-Вегасе.

– Почему ты мне не рассказывала? – спросил ее муж, глотая слова и брызжа слюной.

Она засмеялась, сверкая глазами, совершенно не испугавшись вспышки мужниного гнева:

– Я хотела, чтобы ты удивился, когда она наконец зайдет нас поприветствовать. Я знала, что она это сделает.

Стоило ожидать, что Говард будет в ужасе. Вместо этого он кинул на меня негодующий взгляд. Как будто это я была виновата. Говард Грауд, НС, был недоволен мною, Фреди Уайер! Меня обуревали странные чувства, в основном неприятные.

– О Боже! – воскликнула Никки, обратив вдруг внимание на то, как одет ее муж. – Где твоя рубашка, солнышко?! – Она вновь посмотрела на меня. – И чай! Давайте попьем чаю.

Это было правильно: во-первых, она поняла, что ее муж одет неподобающим образом, во-вторых, предложила единственно подходящий для неофициального визита напиток – чай. Лучше всего сладкий и со льдом, но горячий тоже подошел бы.

К сожалению, все ее усилия были сведены на нет следующими обстоятельствами: ее муж был из тех, кто так и не наденет рубашку, и, что еще хуже, он был с обнаженным торсом в присутствии двух женщин, а в ее предложении выпить чаю прозвучало слишком много энтузиазма. Леди из Лиги избранных никогда не должна так сильно пытаться угодить гостю.

– Спасибо, но мне правда пора...

– Миссис Уайер, – прервал меня Говард Граут. Его шок прошел, и самоуверенность адвоката, выигрывающего безнадежные дела, вернулась, как по волшебству. – Выпейте чаю.

Я снова ощутила, что мне не место в этом вульгарном доме, и еще сильнее захотела уйти. Но нельзя было забывать об одном досадном обстоятельстве: мне нужен юрист.

– Гови. – Думаю, понятно, что это произнесла не я. – Будь хорошим мальчиком.

Он с негодованием взглянул на меня. В ответ я улыбнулась и сказала:

– Да, Гови, будь хорошим мальчиком.

Это было глупо с моей стороны – ведь я нуждалась в его услугах, – хотя и ненамного глупее мысли, что смогу протащить это чудо в перьях в ЛИУК. Я решила не спешить и остаться у них на некоторое время, по крайней мере чтобы успеть обдумать сложившееся положение.

Я чувствовала себя ужасно неловко. Никки порхала по кухне, треща без умолку и суетясь так, словно готовила чай для королевского приема, а я тем временем стала просматривать список юристов, обнаруженных в «Желтых страницах». Разумеется, я уже ознакомилась с ним – еще дома, собираясь к Говарду Грауту. Я знала, что никто больше мне не подходит. А после того как я узнала, что он хочет взамен, можно было сделать вывод, что и его кандидатура отпадает. Другая женщина на моем месте впала бы в отчаяние и потеряла способность ясно мыслить.

Я улыбнулась и сказала:

– О, Господи, мне пора.

Никки резко остановилась, ее перья поникли, накрашенное лицо погрустнело. В каждой руке она держала по чашке с чаем и напоминала богиню Правосудия с весами, попавшую в бордель.

– О, – разочарованно произнесла она.

– Мне очень жаль. Но я опаздываю на встречу.

– Миссис Уайер... – многозначительно повторил Говард.

– Я в самом деле не могу остаться. С удовольствием бы, но мне надо бежать.

– Следует ли понимать это так, что вы больше не нуждаетесь в моей помощи?

Все вернулось к сути моего визита.

– Помощь? Какая помощь? – заволновалась Никки.

– Мы с твоей подругой обсуждали кое-какие дела до твоего прихода. Незачем забивать лишней чепухой твою прелестную головку, пышечка, – ответил адвокат, даже не взглянув на жену.

Я уже упоминала список вещей, которые нельзя делать? Как раз после «Нельзя проявлять ни к кому симпатию при посторонних» и «Только девицы легкого поведения бреют ноги выше колена» говорится: «Не называй никого „пышечка“ или, что в принципе тоже самое, – „пупсик“».

Несмотря на все их деньги, Грауты решительно не подходили для Лиги избранных.

Но что же делать?

Я хотела немедленно отказаться от его услуг. Но слова, казалось, застряли у меня в горле. В то же время я не в силах была продолжать просить о помощи.

– Разрешите мне вернуться к этому разговору позже, мистер Граут. – Я смущенно переминала шляпу руками. – Я действительно опаздываю.

Надеюсь, мой уход был не очень похож на бегство. Выругавшись недопустимо для леди, я облегченно вздохнула и наконец-то опустилась на мягкое кожаное сиденье машины. Мое намерение заставить мужа заплатить за все еще более окрепло.

«Друзья навек».

Черт побери Гордона Уайера и его лживую душонку.

Мысли путались у меня в голове, пока я неслась прочь от дворца Граутов по узким извилистым улицам «Ив» мимо роскошных домов, разбросанных среди покрытых зеленью холмов.

Действительно, мы с Никки встретились в начальной школе Уиллоу-Крика в классе мисс Лайт. В маленькой компании, образовавшейся тогда, нас было трое: Пилар, Никки и я.

В тот день я пришла на занятия к мисс Лайт первая, так как отец завез меня в школу по пути на ранчо. Помимо разведения скота, управления несколькими нефтяными скважинами и инвестиционных проектов, у него была своя работа на ранчо. Не тот он был человек, чтобы доверять ведение незначительных дел кому-нибудь еще.

В дальнейшем в школу и обратно меня отвозил Радо, работник с ранчо, – папа ему полностью доверял. Но в тот первый день папочка сам проводил меня.

Я готова была разрыдаться, но мой огромный, как медведь, папа посмотрел мне в глаза и сказал: «Ты же моя дочь, а значит, не должна плакать».

Как же я могла после этого проронить хоть одну слезинку? Для папы, единственного человека, которого любила, я готова была сделать все что угодно, даже не заплакать в тот момент, когда он собирался оставить меня в этом чужом и враждебном мире на неопределенно долгий срок, несмотря на то что неприятности уже начинались – какой-то мальчишка отпустил шуточку по поводу моего платья.

Так что я сделала единственное, что могла: лучезарно улыбнулась отцу на прощанье, затем нашла обидчика и стукнула его по носу. Рыжеволосый конопатый придурок обходил меня стороной все последующие двенадцать лет учебы в школе.

Я была в классе в окружении других детей, когда появилась Пилар. Ее держала за руку мать, которая подошла прямо к учительнице и что-то ей сказала. Я не знаю, что именно, но с тех пор мисс Лайт слегка побаивалась миссис Басс.

Пилар велели быть хорошей девочкой и получать хорошие оценки. Я была в курсе того, что значит быть хорошей девочкой, но ничего не знала об оценках. Узнав, что это такое, я обрадовалась: появилась еще одна возможность быть лучше других. Мгновенно школа обрела для меня привлекательность.

Как только миссис Басс удалилась, Пилар, решительная и непреклонная, подошла прямо ко мне и заявила, что я – ее лучшая подруга, после чего села со мной рядом. Я не была уверена, что хочу дружить с ней, но сообразила, что она разбирается во всех этих Хороших Оценках, и решила не прогонять ее пока.

Пилар достала из сумки целую кучу карандашей, толстых, плохо заточенных, и, как солдатиков, выстроила на парте в строгом порядке. Вслед за ними появились грифельная доска и линейка. Я представить себе не могла, что она собирается со всем этим делать, но была очарована. Еще больше меня заворожили ее слова: «Ты выглядишь богатой». Еще одно новое понятие.

– Что значит богатый?

– Это человек, у которого много денег.

Я ничего не знала о деньгах.

– Денег?..

Пилар нетерпеливо вздохнула – уже тогда она опережала в развитии сверстников:

– У тебя много игрушек?

– Да.

– Много одежды?

– Не так много, как у мамы.

– А у нее много?

– О да. Целые шкафы.

– Значит, ты богатая.

После занятий мама спросила меня, что нового я узнала, и я с гордостью ответила:

– Узнала, что я богатая.

Меня отшлепали, отправили спать без ужина и велели никогда впредь не говорить ничего подобного. Но мать не опровергла слов Пилар. Моя новая подруга явно знала, что говорила, а меня эта информация очень заинтересовала.

Прямо перед началом урока в тот первый школьный день в класс вбежала Никки, одна, без мамы и без папы. Ее золотисто-каштановые волосы были растрепаны, будто их никогда в жизни не расчесывали. Для нас с Пилар Никки была экзотическим существом – ее не смущали ни растрепанные волосы, ни мятая одежда. Кроме того, она была уверена в себе и первая заговорила с нами на перемене, тогда как остальные дети смотрели на нас, но не приближались, – вероятно, уже распространились слухи о том, как я обошлась с рыжим обидчиком.

– Мы – лучшие подруги, – представила Пилар меня и себя. – А ты кто?

Глаза Никки широко раскрылись, и она умоляюще сложила руки:

– Я тоже хочу быть лучшей подругой.

Пилар оценивающе посмотрела на нее:

– Ты умная?

– Я не знаю.

– Ты богатая?

– Не знаю.

– А что ты знаешь?

– Не знаю.

Пилар была не в восторге, но, по ее мнению, нам нужно было как минимум три человека, чтобы получилось общество.

– Ясно одно: ты не такая красивая, как Фреди. И уж точно не такая умная, как я. Ладно, можешь быть нашей подругой.

Вот так и образовалось наше общество.

Никки – мечтатель.

Пилар – реалист.

А я – принцесса.

Теперь, по прошествии многих лет, я понимала, что Пилар с первого класса, если не с рождения, шла к тому, чтобы стать такой, какой она была теперь, – прямолинейной, реалистически мыслящей либералкой. Наверняка ей казалось, что она родилась не в той семье и не в том штате. Но факт остается фактом: уехав однажды на север, она все-таки вернулась назад. Вот вам и доказательство того, что если уж ты здесь родился, то Техас у тебя в крови, несмотря на все твои левые настроения, прилизанные волосы и уродливые очки. Как она могла не вернуться домой?

Теперь Никки. Если бы я удовлетворила требование Говарда и помогла ей вступить в ЛИУК, можно было бы считать, что ее мечты сбылись.

Что касается меня, я всегда чувствовала себя принцессой, пока не оказалась на грани нищеты. Это абсолютно недопустимо, ситуацию необходимо срочно менять.

Я выехала из «Ив», помахала рукой Хуану, маячившему в окне кирпичного домика охранника. Мне нужно было время, чтобы перебрать все возможные варианты. Я не хотела, чтобы меня спасал мужчина. Баловали, обожали, воздвигали на пьедестал? Да. Но спасали? Non[5].

Итак. Если у меня есть хоть один шанс сохранить положение в обществе, мне потребуется помощь Говарда Граута. Эта мысль не давала покоя, так как за свои услуги он запросил слишком дорогую плату.

Как говорят, нашла коса на камень.

Но, объезжая парк Уиллоу-Крика с восточной стороны главной площади, мимо толстых дубовых стволов и диких колокольчиков, рассыпанных повсюду, как цветной ковер, я вдруг поняла, что если кому-то и под силу протащить Никки Граут в ЛИУК, то только мне. Я была просто гений, когда речь шла о выполнении невозможного. Кроме того, если я не прибегну к помощи Говарда, чтобы вернуть деньги, меня в любом случае вышвырнут из Лиги. Мне нечего терять, зато смогу вернуть свое.

Решение было принято.

Я отыскала в бардачке мобильник и набрала номер справочной. То, что Грауты были в списке, показалось удивительным, но я обрадовалась, что мне не придется возвращаться в их дом, по крайней мере пока.

– Миссис Уайер? – сказал Говард. Определитель номера – это в духе НС.

– Да, это я.

– Итак, вы согласны.

Слова, которые я собиралась сказать, застряли у меня в горле, и я почувствовала, как мое напряжение пошло по телефонным проводам. Я не могла заставить себя сказать хоть что-нибудь. Но в тот момент, когда он выругался и собирался повесить трубку, я сдалась:

– Да, я согласна.

Он помедлил:

– ...Отлично.

– Вы заставите моего мужа заплатить за все его художества?

– Миссис Уайер, если вы протащите мою Никки в эту вашу навороченную Лигу избранных Уиллоу-Крика, я лично прослежу за тем, чтобы он не нашел себе занятия лучше, чем подавать бургеры в придорожной закусочной.

Эти слова пробудили во мне какое-то холодное, сладкое, совсем не подобающее леди чувство мести, и я произнесла:

– Что ж, хорошо. Договорились.

– Я обрадую Никки, что ее принимают в Лигу?

– Не спешите. Для начала можете сказать жене, что я представлю ее нескольким членам ЛИУК. Вступление в Лигу – долгий процесс.

– Ладно. Хотя, возможно, тебе стоит зайти и самой поговорить с Никки. – Он вернулся к фамильярному тону. – Объяснишь ей, что она должна делать. Кроме того, нам тоже не мешает поговорить. Мне нужна вся информация, которой ты располагаешь, о делишках своего муженька.

– Я знаю только об одном.

– Я о работе, миссис Уайер.

– А, конечно. Вам нужна информация из банка и все такое.

– Да, и как можно скорее.

– Когда вы хотите встретиться?

– Давай завтра.

– Так скоро?

– Если он действительно украл твои деньги, нельзя терять ни секунды. Если бы я не захотел проверить кое-что сам, то велел бы тебе ехать ко мне немедленно.

Чем дольше я с ним общалась, тем более убеждалась, что все в городе правы: он просто бандит. Но что мне оставалось? Только смириться с этим. Поэтому на следующий день я снова подъехала к его дому, нагруженная папками, принадлежавшими моему мужу, и планами относительно жены моего нового юриста.

Глава седьмая

Чтобы протащить Никки Граут в ЛИУК, потребуется потрясающая организованность, а с этим у меня все в порядке. А еще должно случиться чудо. Мне предстоит разрабатывать планы, встречаться с людьми, бывать в разных местах. Божья помощь очень бы не помешала.

План действий я уже продумала. В весьма боевом настроении я подъехала к дверям соседа, и горничная в форме (хорошее начало!) открыла мне дверь.

– Миссис Граут...

– Фреди!

Я услышала голос Никки и цокот ее шпилек по плиточному полу. (Хорошее начало было безнадежно испорчено.)

Горничная отступила, чтобы дать мне войти. Никки широко раскинула руки и заключила меня в объятия вместе с папкой от Луи Вюиттона.

– Я так рада, что ты пришла! – прощебетала она.

Присутствие горничной было хорошим знаком, а вот наряд Никки не изменился к лучшему. Казалось, она примерила костюм для шоу двойников Долли Партон. Ее прическа была слишком пышной, а одета она была в еще более обтягивающую одежду и туфли на таких высоких и тонких каблуках, что было непонятно, как не перевешивает ее впечатляющий бюст, который сегодня был особенно заметен, так как на ней была облегающая кофточка с глубоким вырезом.

Я же для своего визита к соседям выбрала белую суперэлегантную блузку с длинными рукавами, заправленную в шелковую кремовую юбку. На шее и в ушах у меня был жемчуг, а на плечи я накинула светлый хлопчатобумажный джемпер.

– Проходи, проходи. – Никки за руку тащила меня через холл (горничной пришлось ловить спадающий джемпер). Мы вихрем пролетели через анфиладу французских дверей и вошли в гостиную, ошеломившую меня своими нейтральными тонами и со вкусом подобранной обстановкой. Я была столь же удивлена, сколь и обрадована. Если остальные комнаты дома выдержаны в таком же изысканном стиле, со сверкающим позолотой холлом можно смириться.

Однако в мгновение ока мы покинули островок хорошего вкуса и оказались в комнате в стиле сафари. Кругом была кожа, раскрашенная под леопарда, а по стенам развешаны изображения экзотических животных.

Подозреваю, что дизайнер, который выполнял заказ для Граутов, настоял, чтобы хотя бы гостиная была оформлена на его собственное усмотрение, а не согласно пожеланиям заказчиков. Интересно, какие волшебные слова надо было произнести, чтобы добиться этого.

– Это кабинет Говарда.

– Ах... – Я не нашлась, что сказать.

– А вон там – бассейн.

До меня тут же донесся запах хлорки. Неудивительно – бассейны не полагается устраивать так близко к дому, за исключением разве что Лос-Анджелеса, где они сооружаются бесконечными каскадами и являются украшением дома. Но мы не в Лос-Анджелесе.

Более того, бассейн находился даже не снаружи. Мы прошли еще через несколько двустворчатых дверей в огромный атриум, где располагался отнюдь не маленький бассейн, окруженный дорическими колоннами, греческими статуями и, совсем уж не к месту, пальмами, которые уходили ввысь сквозь отверстия в стеклянном потолке. Мы, очевидно, оказались в тематической части дома.

– Это – комната-«джунгли», а это наш греко-римский гарем в тропическом стиле.

Может быть, хороший декоратор и должен смешивать различные элементы дизайна, цвета и стили. Но эта адская смесь повергла меня в шок.

Наконец мы добрались до того, что, видимо, и было целью путешествия по дому, – вышли на веранду. Как раз за ней, сквозь витражное окно, я смогла разглядеть очертания домика для гостей. Само собой, он выглядел как мини-дворец, но, как ни странно, был при этом вполне гармоничным. И снова меня успокоило и обрадовало присутствие адекватного стиля. Веранда в бледно-желтых и зеленых тонах была наполнена прозрачными воздушными тканями, которые создавали ощущение уюта и классического стиля одновременно. Мне подумалось, что, быть может, этот дом стал полем битвы двух дизайнеров, где каждый что-то отвоевал, а что-то уступил.

Когда мы вышли на веранду, Говард сидел там, читая газету и попивая кофе. Он не потрудился встать при нашем появлении.

– Мария! – громко позвала Никки. Прибежала горничная.

– Принеси чай для моей подруги.

Я поджала губы. Говард это увидел. Да-с.

Никки ничего не заметила. Она подвела меня к стулу, а затем поспешно схватила другой и уселась рядом со мной.

– Не передать, как я взволнована тем, что меня примут в Лигу избранных Уиллоу-Крика! Меня! Представляешь?!

Я не могла себе этого представить.

– Теперь расскажи мне все-все, что я должна сделать.

– Вероятно, муж тебе уже говорил, что в начале процесса вступления в Лигу – а это будет именно процесс – я хочу представить тебя нескольким дамам из Лиги.

– Не могу дождаться!

– Ну вот, нам нельзя терять времени, так как новые члены принимаются в конце мая. Придется работать в темпе. Думаю, первым делом я устрою небольшое чаепитие у себя на следующей неделе. Конечно, уже поздно рассылать приглашения, но я обзвоню всех.

– Всегда мечтала устроить вечеринку для леди. – Никки посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и, подавшись вперед, взяла меня за руки. – О, Фреди, позволь мне устроить чаепитие у себя.

– ?!

– Пожалуйста! Все будет замечательно, обещаю. Настоящее чаепитие для настоящих леди. С китайским фарфором и серебром. Клянусь. – Она перекрестилась.

– Никки, ну, я не знаю...

Говард с шумом поставил чашку:

– Чего тут не знать? Устраивайте свое чертово чаепитие здесь. Будто я не знаю, что половина Уиллоу-Крика мечтает посмотреть мой дом. – Он фыркнул. – Кроме того, они наконец убедятся, что у меня куча денег.

Что правда, то правда. Половина города действительно мечтает побывать во дворце Граутов, как я называла дом своего соседа. И хотя разговоры о чьем-либо достатке и были абсолютно НС, не могу отрицать, что людям интересно узнать, насколько Говард Граут богат в действительности.

Мое мнение вдруг изменилось, я начала видеть смысл в том, чтобы провести чаепитие именно здесь. Без сомнения, будет достаточно просто держать гостей подальше от бассейна и кабинета. Ни одна из наших дам, будучи в здравом рассудке, не попросит показать ей дом. Все знают, что, согласно этикету, если хозяйка захочет показать дом, она предложит это сама. А я уж позабочусь о том, чтобы Никки этого не предлагала.

Горничная принесла мне чай.

– Так мы устроим маленький прием здесь? – настойчиво спросила Никки.

– Хорошо. Рассчитывай на следующий вторник в одиннадцать тридцать.

– Боже мой! Так скоро?

– Нужно, чтобы твою кандидатуру поддержали шесть женщин. Конечно, я буду одной из них. Но нам все равно нужны еще пятеро.

– О Господи... – выдохнула Никки.

– Вот именно. – Я отхлебнула чай. Не мой любимый сорт.

– Хорошо, вторник отлично подойдет! Будет так весело!

Конечно же, женщины в Техасе в основном жизнерадостные и веселые. Но члены Лиги Уиллоу-Крика отличаются рафинированной веселостью. Никки, как и ее одежда, была слишком эмоциональной.

– Что подать к столу? – спросила она. Я слегка оторопела:

– Это будет чаепитие.

Никки рассмеялась:

– Какая я глупая! Но разве это не будет скучно? Как насчет шампанского?

Секунду я неподвижно смотрела на нее:

– Я, кажется, сказала, что чаепитие будет в одиннадцать утра.

Она была в замешательстве.

– Слишком рано для шампанского, – терпеливо добавила я.

– Ты права! И о чем я только думаю? Надо подать утренние напитки, «Мимозу» и «Кровавую Мэри».

– Нет! Просто чай – сладкий и со льдом – плюс что-нибудь горячее. Может быть, кофе. Свежевыжатый апельсиновый сок. Возможно, несколько сэндвичей. С огурцом и капелькой майонеза отлично подойдет. Корочки нужно обрезать.

Никки наморщила нос:

– Ты хочешь, чтобы я сделала сэндвичи с огурцом и «Чудо-соусом»?

Если вы следите за списком того, что нельзя делать, добавьте: «Никогда не использовать „Чудо-соус“». Майонез, предпочтительно домашнего изготовления, должен быть настоящим. Если под рукой нет домашнего, то это может быть только «Хеллманн».

Я объяснила это как могла вежливее.

– Она проследит за этим, – вмешался Говард. – Что еще?

– Маленькие пирожные были бы очень кстати. Самые вкусные продаются в кондитерской «Мэгги» на площади. Подай их на вашем лучшем китайском фарфоре, а чай со льдом – в лучшем хрустале. Обязательно положи полотняные салфетки, соответствующие дневному времени, в отличие от ужина. Я начну обзванивать дам, как только вернусь домой. Рассчитывай прием на семь-восемь человек, включая себя.

– Ладно! – Ее голубые глаза горели от возбуждения. – Я все сделаю как надо. Подам все на столики вокруг бассейна.

– Нет! – Я опять теряла терпение. – В этом нет необходимости. Думаю, будет очень мило устроить чаепитие в вашей чудесной гостиной. По-моему, рядом с ней я видела прелестную приемную?

– Но это так скучно.

– Что ж, возможно, скука – это то, что подходит для подобных мероприятий.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Я остановилась еще на нескольких мелочах. И ведь я еще не добралась до самой трудной части плана. Но делать было нечего, и я бросилась в бой.

– Да, Никки. Было бы неплохо, если бы ты надела что-нибудь... не такое... – Я пыталась подобрать слово. Кричащее. Вульгарное. НС. – Не такое грандиозное.

– Что ты имеешь в виду?

– Что-нибудь, что более бы подходило к утреннему чаепитию членов Лиги.

– Тебе не нравится, как я одеваюсь?

– Почему не нравится? Просто девушки в Лиге не... не наряжаются с самого утра.

– Что ты хочешь, чтобы она надела? – спросил Говард.

В его голосе звучало подозрение, и мне захотелось сказать, что если ему не нравится, как члены Лиги одеваются к утреннему чаю, возможно, ему стоит еще раз подумать, надо ли его жене вступать в ее ряды. Но, конечно, я этого не сказала. Я уже знала, что прямолинейность может повлечь за собой такую правду, которую не каждый может переварить. Кроме того, мне все еще нужен был юрист.

– О, что угодно, в самом деле. – Нет, спохватилась я, не то. – Что-нибудь женственное, изящное. Банты и жемчуг – беспроигрышный вариант.

Говард ухмыльнулся:

– Банты и жемчуг. Жуть.

– Как Джеки Кеннеди.

– Да ну ее к черту, она уже померла.

– Гови! – прикрикнула Никки на мужа, а затем обратилась ко мне: – Что-то типа платья с бантом и жемчужное ожерелье?

– Звучит чудесно.

– Хорошо. – Она переваривала услышанное. – Хорошо! – повторила она с большей убежденностью.

Я ненавидела, всей душой ненавидела это место. Будь проклят мой муж, где бы он ни находился!.. Но потом я представила себе его в униформе фастфуда, готового провалиться от стыда, когда его школьные и университетские друзья заходят перекусить. Можно сказать, что я в настоящее время была в чистилище, но очень скоро Говард Граут сделает так, что Гордон окажется в аду.

Горничная вернулась и грациозно наполнила мою чашку; мои дурные предчувствия немного ослабли. Мне пришло в голову, что, возможно, горничную было бы легче провести в Лигу, чем Никки. С другой стороны, если Никки Граут была способна организовать более или менее подобающий чай для меня, ей точно под силу устроить небольшой прием, от которого у моих подруг волосы не встанут дыбом.

– Ты принесла бумаги, которые мне нужны? – спросил Говард.

Я была рада сменить тему, причем как раз об этом и хотела поговорить больше всего – о моем муже и денежных вопросах.

Раз в месяц, по настоянию моего отца, мы с Гордоном вместе разбирали счета. Он составлял полный список всего, чем мы владели. Я принесла эти бумаги, а также отчеты, которые Гордон вел по галерее Хилдебранд.

Я передала все, что у меня было, грациозно вернулась на свой стул и взяла со стола чашку с блюдцем.

– Что за бумаги? – заинтересовалась Никки.

– Ничего такого, чем стоило бы забивать твою хорошенькую головку, – ответил ей муж. – Нам надо поговорить о делах. Пойди займись подготовкой приема.

– Я не могу просто так уйти.

– Это бизнес, пышечка.

– Всякие юридические дела, о которых я не должна знать, полагаю. – Она вздохнула и поднялась со стула. – Увидимся на чаепитии?

– Да, в следующий вторник. Я обзвоню гостей по списку и приду пораньше, на случай, если тебе понадобится какая-нибудь помощь. И не стесняйся звонить, если возникнут вопросы.

Она приободрилась и поспешно вышла из комнаты, громко призывая горничную.

У Говарда ушло тридцать минут и две чашки кофе на то, чтобы ознакомиться со всем, что я ему принесла.

– Кто еще знает обо всем этом?

– Никто. – Я очень на это надеялась.

– Ты никому не говорила?

– Нет. Кроме Кики, которая не скажет ни одной живой душе.

– Хорошо. Мы используем это как рычаг, когда я найду его. Если он тут же не упадет нам в ноги, пригрозим, что предадим огласке его интрижку.

– Нет! Только не это!

– Прости, но я должен напомнить, что у нас больше ничего на него нет. По крайней мере, пока. Нам нужно доказать, что он украл твои деньги. Технически на данный момент они просто пропали.

– Я не о том! Я имею в виду, что мы не можем ничего предавать огласке!

– Это еще почему?

– Мистер Граут, я полагаюсь на вашу осмотрительность. Я не могу позволить, чтобы весь Уиллоу-Крик узнал, что мой муж сделал что-то с моими деньгами и сбежал с другой женщиной.

– Не хочу тебя огорчать, дорогая, но это именно то, чего он от тебя ожидает. Скорее всего, он рассчитывает, что ты будешь стараться сохранить все в тайне и у него не возникнет никаких проблем. Для начала попробуем действовать по-твоему. Но если ты хочешь получить обратно свои деньги, должен сказать тебе, что я не собираюсь миндальничать.

Я согласилась с этим. У меня закружилась голова.

– Хорошо, – сказал он, – этого мне достаточно, чтобы начать. – Он встал, давая понять, что мне пора уходить, но в последнюю минуту снова посмотрел на меня и поднял одну из папок. – Пока я буду работать, мой тебе совет: постарайся заставить свою идиотскую художественную галерею приносить прибыль. Или хотя бы не приносить убытков.

Я выпрямилась:

– Что вы имеете в виду?

– Галерея – черная дыра, куда уходят деньги, а ты не можешь этого допустить. И никто, будучи в своем уме, ее у тебя сейчас не купит. К тому же любая продажа имущества еще сильнее запутает твои дела. Так что потрать немного времени, займись галереей, чтобы она начала приносить доход.

Я, должно быть, выглядела столь же сбитой с толку, как Никки, когда мы начали обсуждать подходящие напитки для чаепития.

– Найдите художника, миссис Уайер. Устройте выставку. Сделайте что-нибудь, что принесло бы какой-то доход. Вы больше не можете задерживать выплату налогов.

– У меня есть художники.

– Да, те, кто пишет не для всех и работы которых никто не покупает.

– Верно.

– Найдите кого-нибудь стоящего. – На секунду он задумался, а затем прокричал: – Никки! Кто сделал ту чертову статую, на которую я потратил столько денег? Имя у него, как у педика, да и выглядит он так же.

Она отозвалась:

– Сойер Джексон?

Я вспомнила скульптуру в холле.

– Он самый, – сказал Говард. – Где его студия?

Никки назвала адрес в южной части города:

– Но он не любит посетителей. Ценит уединение. Кроме того, не устраивает показов. На самом деле, думаю, он сейчас строит что-нибудь.

– Что строит? – не понял Говард.

– Не знаю. Когда я в последний раз его видела, он говорил больше о строительстве, чем об искусстве. И еще, перестань называть его педиком, Говард. Это нехорошо.

– Пышечка, дай Фреди его номер телефона и адрес. – Он взглянул на меня. – Если ты сможешь убедить кого-то, кто не выставляет свои работы, устроить показ у тебя, вокруг этого будет долго стоять шумиха, а это как раз то, что надо, чтобы галерея Хилдебранд перестала быть убыточной.

Никки уперла руки в боки.

– Но Говард...

– Никки, куколка, не бери в голову. Конечно же, Фреди Уайер будет просто сверхобходительной с твоим маленьким голубым другом. – Он ухмыльнулся мне. – Никаких дразнилок и кричалок.

И правда, хоть кричи. Он захихикал:

– Если уж кто-то и может уговорить другого сделать, что надо, то это ты, Фреди.

Что ж, могу только сказать, что он сообразительный малый. Сойер Джексон может отказывать кому угодно, но, как правильно понял Говард, я – не кто угодно. Я не сомневалась, что, услышав мой звонок, он тут же отменит все встречи. После того как я увидела его работу и во мне пробудился интерес, я была твердо намерена позвонить.

– Найди его телефон, Никки, – сказал Говард, сверля меня взглядом. – А ты, Фреди, позвони ему, назначь встречу, пойди и поговори с ним. Подумай, что бы такое тебе с ним состряпать. А я тем временем поработаю над твоим делом.

Когда я встала, Говард улыбнулся мне:

– Похоже, теперь у тебя есть чем заняться.

Я уничтожающее посмотрела на него, и постепенно его наигранная улыбка потухла. Но этим я и ограничилась, так как не собиралась опускаться до его уровня.

– Благодарю вас за помощь, мистер Граут, – сказала я просто. – Буду ждать следующей встречи, как только вам удастся продвинуться.

После этого я вышла из его местами прекрасного дома, села в машину и обхватила руль руками с идеальным маникюром, недоумевая, в какую – чертову, добавил бы Говард Граут – историю я впуталась.

Глава восьмая

Добравшись до дому, я решила сразу же позвонить скульптору и договориться о встрече – надо взглянуть на его работы. Увидев статую у Граутов в холле, я не сомневалась, что и другие его произведения окажутся впечатляющими. Но, как известно, одного таланта для успеха недостаточно. Мне нужно с ним встретиться, посмотреть, как он выглядит, что собой представляет и что вообще о себе думает.

Красавцем ему быть необязательно. Если окажется, что творения этого Сойера Джексона смогут привлечь внимание состоятельных жителей Уиллоу-Крика и вызвать желание что-нибудь приобрести, я вполне смогу работать с геем. Разумеется, слишком голубое поведение мне ни к чему, принимая во внимание, что галерея Хилдебранд должна начать приносить прибыль, но легкий налет голубизны будет уместен – ведь Сойер Джексон неуловим, а это так возбуждает воображение дам.

Я взяла телефон и набрала номер, который дала мне Никки. Раздались долгие гудки. Несколько секунд спустя я поняла, что жду напрасно – даже автоответчика не было. Я не большой любитель этих устройств, но у кого в наш век нет горничной, секретаря или хотя бы автоответчика, чтобы отвечать на телефонные звонки?

Я подумала, что ошиблась, и снова набрала номер. На этот раз быстро сработал автоответчик. У меня возникло четкое ощущение, что кто-то включил его, пока я повторно набирала номер. Записанный на пленку голос произнес: «Я работаю. Оставьте сообщение. Если смогу, я вам перезвоню».

Маловероятно, что он окажется приятным человеком. Если он сам так же груб, как его автоответчик, вряд ли мне удастся продать хоть одну его работу – по крайней мере на показе, на котором он будет присутствовать. Я не понимала, как Говарду Грауту могло прийти в голову, что этот человек вытащит из долгов галерею Хилдебранд. Конечно, Говард не обращал внимания на такие мелочи, как хорошие манеры или, наоборот, их отсутствие.

И все же я не могла забыть чувственные изгибы мраморной статуи, высеченной Сойером Джексоном.

Прозвучал сигнал автоответчика. «Это Фредерика Хилдебранд Уайер, галерея Хилдебранд. Мне сказали, что вы могли бы согласиться принять участие в показе, который я устраиваю в своей галерее. Я бы хотела поговорить с вами в любое удобное для вас время. Пожалуйста, перезвоните».

Я едва успела продиктовать свой номер, как автоответчик отключился.

Но это все были мелочи. Гораздо больше меня волновало приближающееся чаепитие. Членов Лиги, которые пожелают прийти к Никки, еще надо было поискать.

В первую очередь я позвонила матери, так как уже начала планировать дебют Никки – камерный ленч с несколькими моими близкими подругами. Честно говоря, действительно близких друзей я приглашать не собиралась – так, несколько дам, не самых важных, которым достанется роль подопытных кроликов. Мне предстоит совершить чудо, и для начала надо провести разведку и посмотреть, как наши дамы отреагируют на мою затею.

Мою мать совсем не просто уговорить, но она все же моя мать и, смею надеться, не откажется помочь мне. Кроме нее вряд ли кто сможет придать хотя бы видимость респектабельности всей этой истории.

Я набрала номер:

– Мама?

– Это ты, Фредерика?

– А кто еще называет тебя мамой?

– Сарказм не только не идет леди, но и абсолютно неуместен. Мирна укладывает мне волосы, и в тот момент, когда я подняла трубку, она как раз делала мне моментальный спрей, так что я тебя почти не слышала.

Это все вранье. В «моментальном спрее» не было ничего моментального – так моя мать называла процедуру, когда парикмахер заливал ее волосы лаком. Блайт Хилдебранд была одной из немногих женщин в Техасе, кто все еще делал прическу раз в неделю. Лак позволял сохранить укладку в порядке все семь дней. Лак, и еще «не вертеть головой во время сна». Я убеждена, что с тех пор как моя мать стала взрослой, она ни разу как следует не выспалась.

Услышав про планируемое чаепитие у Никки, моя мать заявила:

– Она не нашего круга, дорогая. Естественно, мы не можем ее принять. – Видимо, моя мать не верит во всеобщее равенство.

– Мама, ну перестань. Никки всегда была очень мила.

– В ЛИУК не нужны милашки. Нам нужно хорошее происхождение, которое может поспособствовать общему делу. Хорошие семьи, хорошие связи дают возможность изыскивать хорошие пожертвования, с помощью которых мы можем совершать добрые дела.

Я и сама это прекрасно знала, но это было не то, что мне хотелось услышать в данный момент.

– Ну сделай это ради меня, мама.

Ее удивило, что я обратилась к ее чувствам.

– Пожалуйста, приди на ее прием, – уговаривала я. – Я не жду, что ты это одобришь, но было бы мило, если б ты оказала мне поддержку – ведь я же твоя дочь.

– Поддержать дочь в ее безумствах? – Мама тяжело вздохнула. – Зачем тебе все это?

Меня не так-то легко сбить с толку, и я не собиралась выкладывать матери всю правду.

– Я думаю, Лиге не помешает немного свежей крови.

Мать рассмеялась.

– В этом я как раз сомневаюсь, – сказала она. – Ну ладно, приду.

Насколько я знала свою мать, она никогда не стремилась узнать правду любой ценой, если чувствовала, что эта правда ей не понравится. Она руководствовалась в жизни девизом «Меньше знаешь – крепче спишь», что позволяло ей не чувствовать себя обязанной что-либо предпринимать в неприятной ситуации. У нее это получалось гораздо лучше, чем у военных.

– Во всяком случае, – продолжала она, – это хороший повод посмотреть на кошмар, который они зовут своим домом.

Моя мать была снобом, а точнее – снобом в превосходной степени. Почти все в городе полагали, что она происходила из почтенного старинного богатого семейства. Как бы не так. Это у моего отца были деньги старого доброго семейства. Вот вам яркий пример того, что в новоиспеченных аристократах снобизма гораздо больше, чем в потомственных.

Вот какой версии о встрече с моим отцом придерживается мама.

«Как только твой отец увидел меня, он понял, что жить без меня не может. Это произошло в университетском кафетерии (мама умалчивает о том, что работала там официанткой, а не была студенткой). Он сказал „Привет!“, и мы поняли, что это любовь с первого взгляда».

Когда ее спрашивают о знакомстве с семьей отца, она уверяет, что ужасно им понравилась. Его родители уже умерли, так что ее слова трудно опровергнуть. К несчастью для моей матери, сестра отца все еще жива и рассказывает совсем другую историю.

По словам тети Корделии, семья Хилдебрандов невзлюбила мою мать с первого взгляда. Они испробовали тысячи способов, давая ей понять, что не одобряют выбор сына. Как говорила тетя, это в одинаковой степени забавляло моего отца и выводило из себя мою мать.

В день знакомства с родителями отец привел свою будущую жену в их городской дом, который находился на площади к востоку от главной дороги на Уиллоу-Крик. Дом был выстроен в викторианском стиле и стоял посреди зеленой лужайки, окруженной ивами.

В тот день мама затратила немало усилий на свой туалет. Специально для такого случая она купила платье в «Джей си пеннейз». Это было облако яркой вздымающейся материи, перехваченное поясом по талии, с лихо закручивающейся юбкой-клеш, и все это было усеяно роскошными красными розами. Она купила красные перчатки (такие любят женщины из самых низов), красную сумочку и белую шляпу с искусственными красными розами на тулье.

Ее кричаще-безвкусный туалет был полной противоположностью простым элегантным платьям женщин семьи Хилдебранд, сшитым из хорошей материи. Платья дополняли скромный жемчуг, изысканные броши или камеи из слоновой кости. Цветастый наряд моей матери распространял вокруг себя волны яркой безвкусицы, как запах горелой яичницы, висящий в воздухе, когда сковороду уже унесли.

Тетушка понимала, что ей не следовало рассказывать мне эту историю, тем не менее она рассказывала и много других. Однако тетя не могла не признать способностей моей матери: она быстро усвоила все правила и никогда больше не носила безумно ярких платьев с цветами. С течением времени моя мать прославилась своими чопорными костюмами, туфлями на низком каблуке и дорогими, но при этом изящными украшениями – как и подобает представительнице старого богатого семейства.

Но я отвлеклась.

Моя бабушка Хилдебранд была крупной женщиной с железным характером. Она держала все семейство в ежовых рукавицах – за исключением моего папочки, единственного из Хилдебрандов, кто ее не боялся.

Когда мать пришла знакомиться со своими будущими родственниками – бабушка, конечно, считала ее всего лишь очередным увлечением своего сына, – она была немало удивлена их образом жизни. Тетя Корделия, дядя Робби и его жена присоединились к ним за чаем. Все собрались в элегантной комнате с высокими потолками, изящными драпировками и таким количеством мебели, которого было слишком много для любой комнаты. Вышколенная горничная принесла поднос. К удивлению моей мамы, Фелиция Хилдебранд сама разливала чай.

– Скажи нам, дорогая, – подав маленькую чашечку, которая, как клялась тетя Корделия, задрожала в руках матери, спросила бабушка, – где именно в Техасе ты жила?

– В Далласе.

– На Хайлэнд-парк?

Увы! Хайлэнд-парк был старым престижным районом в большом городе и одним из немногих мест, которые Фелиция Хилдебранд рассматривала как подходящие для проживания.

– Нет, мэм. Я из Берсевилля – это маленький городок недалеко от Далласа.

По комнате прошелестел неодобрительный шепоток. Моя мать всегда была чувствительной, и могу себе представить, как сильно она смутилась. Уверена, что щеки ее стали красными, как розы на платье.

– Что ж, а кто твои родители, дорогая?

Я удивляюсь, что в этот момент моя мать не начала врать напропалую. Возможно, она бы так и сделала, если бы перед этой встречей мой отец не взял ее лицо в свои сильные руки и не поклялся, что его семья полюбит ее так же сильно, как любит он. И по сей день она твердо придерживается версии, что так и случилось.

Итак, моя мама рассказала Хилдебрандам о своей семье, о Дейзи Джейн и Вилмоте Прутте и их восьмерых детях. Рассказ напоминал плохой фильм о временах Великой депрессии, но был совершенно правдив.

Атмосфера за столом с каждой секундой становилась все более напряженной. Наконец чаепитие закончилось, и моя мать могла удалиться, думая, что знакомство прошло не так уж плохо, однако все было не так просто.

Я думаю, отец женился на моей матери только для того, чтобы досадить своей. Бабушка пыталась сопротивляться, но это было никому не под силу – Турмонда Хилдебранда понесло.

Казалось, Фелиция Хилдебранд ничуть не была встревожена новостью о том, что подруга ее сына работает официанткой. Она поднялась из-за стола и поблагодарила девушку за визит. Все стали расходиться. Тетя же случайно вернулась в гостиную и услышала, как ее мать сказала: «Ты ошибаешься, если думаешь, что сможешь окрутить моего сына». На этом месте тетя Корделия вспоминала, кому она все это рассказывает, и, спохватившись, сжимала мою руку и говорила: «Но Господь был благосклонен к нам в тот день, иначе у нас не было бы нашей прелестной малышки Фредерики».

Уверив меня в любви со стороны Хилдебрандов, которую моя строгая бабушка всегда питала ко мне, вне зависимости от ее чувств к моей матери, тетя подходила к самой драматической части истории – к рассказу о том, как Фелиция Хилдебранд вышла в холл, где ее ждал мой отец, и сказала, что на обеде, который она дает в эту субботу, он будет сидеть рядом с Розалин Линдси. Это прозвучало как само собой разумеющееся – бабушка не сомневалась, что сын в точности выполнит ее указание.

Тогда-то он и преподнес им важную новость:

– Мама, я не буду сидеть на обеде рядом с Розалин.

– Турмонд, вопрос решен, это не обсуждается.

Очевидно, вся ситуация вызвала у моей бабушки такой всплеск негодования, что все, кроме отца, отступили на шаг.

– Ты будешь сидеть рядом с Розалин.

– Мама, мама, – сказал отец с улыбкой, – видимо, он был очень доволен собой. – Я думал, ты из тех, кто любой ценой избегает конфликтов.

– Как это понимать?

– Мама, дорогуша, – бабушка ненавидела, когда сын так ее называл, – что скажут все твои правильные подружки в Лиге, если я буду сопровождать на твоем обеде одну женщину, будучи женатым на другой?

Тетя Корделия клялась, что ее мать чуть не хватил удар. Но слабость не была свойственна Фелиции Хилдебранд Она даже не придвинула себе стул. Она так и стояла, во всем своем величии, а потом перевела ледяной оценивающий взгляд на мать. Наконец она снова обернулась к отцу:

– Ты не католик и не бедняк. Или ты найдешь способ расторгнуть этот брак, унизительный не только для тебя, но и для всей нашей семьи, или ты больше не переступишь порог этого дома. Выбирай.

Тетя всегда заканчивала рассказ горестными всхлипами и добавляла, что мой отец сделал свой выбор, и его мать – святая, просто святая! – смирилась. По крайней мере, внешне. До конца жизни бабушка не ладила с матерью, несмотря на то что дочь Дейзи Джейн и Вилмота Прутта стала респектабельной дамой и заняла высокое положение в Лиге избранных.

Блайт Прутт Хилдебранд постепенно приобретала те же манеры и высокомерие, какими обладали бабушка и тетя, пока не стала изгоем в своей собственной семье в Берсевилле. На самом деле, моя мать стала настолько респектабельной, что порой я задавалась вопросом, не придумала ли она себе новую историю, в которую в итоге сама поверила.

Как бы то ни было, я надеялась, что мама окажет мне поддержку в операции по проведению Никки Граут в Лигу избранных Уиллоу-Крика и не станет моим главным противником.

Глава девятая

В течение следующих нескольких дней я еще несколько раз звонила скульптору, но безрезультатно. И вот наконец в то утро, когда мы с Кикой вместе работали в саду, я вошла в дом и услышала краткое сообщение на автоответчике: «Это Сойер Джексон. Меня не интересует ваш показ, так что перестаньте звонить».

Этот грубиян отказал мне. Я не могла в это поверить.

Я привыкла к интересу со стороны как мужчин, так и женщин, вызванному моими деньгами. Если девочка растет в достатке, она привыкает к подобному вниманию. Не стоит забывать также о моей красоте и неоспоримом шарме – я настоящий магнит для мужчин. А благодаря обворожительным личным качествам и способности внушать людям, что они мне небезразличны, мой магнетизм распространяется и на женщин. Конечно, большого опыта общения с голубыми у меня не было, но в самом деле, кто может не любить меня? Во всяком случае, кто-то, кроме моего мужа – лжеца и изменника.

Только эта мысль может служить оправданием тому, что на следующий день я встала, оделась в розовато-кремовых тонах, выгодно оттенявших мою персиковую кожу, нашла адрес, который дала Никки, и направилась в гараж.

– Куда это вы? – осведомилась Кика.

Я призвала на помощь весь свой неотразимый шарм а-ля Скарлетт О'Хара и с чуть большим акцентом, чем обычно, сказала:

– Добывать себе скульптора, дорогуша.

Я знала, что он живет в бедной части Уиллоу-Крика, но не думала, что уж на таких задворках. После того как я пересекла железнодорожные пути, которые знаменовали въезд в южную часть Уиллоу-Крика, я едва не въехала в группу митингующих, размахивающих лозунгами «Толстосумы, убирайтесь вон!». На какую-то долю секунды я подумала, что они выгоняют меня, но потом поняла, что причиной их протестов стала новая стройка: бульдозеры сносили несколько домов, которые, должна сказать, этого заслуживали.

Я миновала толпу и продолжала двигаться по узким улицам с облезлыми домами, привлекая больше взглядов, чем мисс Техас в бикини. Южная часть Уиллоу-Крика походила на бедные кварталы любого другого города – сплошные развалюхи, облупившаяся краска, нестриженая трава во дворах и заколоченные окна. Наконец я нашла нужный дом. С натяжкой можно назвать его мини-виллой. Высокая стена отгораживала дом от всего остального мира. По счастью, ворота были открыты, и я въехала во двор.

Внутренний двор с фонтаном в центре был усыпан гравием. Здание было вполне неплохим, если учесть, что оно возводилось в 1800 году. Дух старины нарушали лишь несколько больших скульптур, расставленных тут и там. Чем больше произведений этого человека я видела, тем более была заинтригована.

Я вышла из машины и подошла к парадной двери. Обычного дверного звонка не было, только старый колокольчик на веревке. Я дернула, звон эхом отразился от стен. Никто не появился, я подождала и позвонила снова.

Было начало марта, и жаркие солнечные лучи уже обрушивались всей мощью на землю, наполняя воздух терпкими запахами ноготков, жимолости и далекого костра. Центральный Техас славится мескитовыми деревьями, древесину которых используют в качестве дров для барбекю. Если вас угостят омаром, поджаренным на таких дровах, вы испытаете райское наслаждение. Можно сказать, что именно мысль о барбекю направила меня на задний двор, но, боюсь, я пошла туда из духа противоречия. Признаю, это та черта, от которой я пытаюсь избавиться.

Я обошла дом с торца и вышла на задний двор. Картина, открывшаяся мне, была поразительна: безупречно голубое небо, зеленый газон, аккуратные цветочные клумбы, каменные стены и статуи. Просто музей под открытым небом! Впечатление было потрясающее.

В глубине сада был еще один домик. Из-за открытой двери не доносилось никаких звуков. Я на цыпочках прошла по траве (не из подражания Нэнси Дрю[6], а потому, что пыталась уберечь от утренней росы шелковые отвороты брюк) и заглянула внутрь. Секунду мои глаза привыкали к полутьме, а потом я увидела его.

Он стоял над деревянным чертежным столом, упершись руками о грубую поверхность, голова его склонилась, как если бы он молился, или смертельно устал, или глубоко задумался. Поблизости не было ничего, что бы говорило о работе.

– Здравствуйте, мистер Джексон!

Он выпрямился и повернулся ко мне. Сразу скажу: этот мужчина, несомненно, был из категории «Досадная Ошибка» – природа слишком щедро и напрасно потратила на него красоту. У него была идеальная внешность – высокий, темноволосый, мужественный. Он ничуть не был похож на гея. С виду ему можно было дать лет тридцать, и слова вроде «маленький», «педик» и «противный» с ним никак не ассоциировались. Хотя откуда мне знать. В жизни не встречала голубых, а если и встречала, то не была в курсе их сексуальной ориентации.

«Досадная Ошибка» – еще полбеды. Как это ни ужасно, но при взгляде на него я почувствовала страстное желание. Лучше бы он оказался геем, подумала я, так как я была все-еще-замужем. Как только я вспомнила об этом, мой страстный порыв тут же стал совсем-не-таким-опасным. Любопытно.

– Сойер Джексон? – повторила я, не дождавшись ответа. По-прежнему тишина.

Он окинул меня взглядом с головы до ног (уроки этикета пошли бы ему на пользу) и прислонился широким плечом к опоре, как будто пришел на пробы на роль ковбоя Мальборо. Его джинсы сидели низко на бедрах, расстегнутая рубашка обнажала точеный торс, и мне пришлось напомнить себе, что он предпочитает мужчин.

Конечно, он был со мной довольно груб в своих сообщениях на автоответчике, но я тем не менее с нетерпением ждала момента, когда он наконец поймет, кто я такая, и примет меня, как полагается. Я знала, что его считают замкнутым и нелюдимым, но кто устоит против моих чар? Я чуть не улыбнулась, представив себе, как этот грубиян вдруг начнет лезть из кожи вон, чтобы угодить мне.

– Кто вы такая, черт побери?

Ладно, пока он не особенно любезен, но я не сомневалась в своей способности завоевать кого угодно.

Я открыла рот, чтобы ответить, но он опередил меня:

– Можете не говорить. Вы Фредерика Хилдебранд Уайер.

Он произнес это без подобающего придыхания, как я ожидала. Скорее, в его тоне звучало презрение. Ко мне, Фредерике Хилдебранд Уайер!

– Да, это я. Я звонила...

– Ага, десять раз. Вы разве не получили мое сообщение?

– М-м-м, да, получила.

– И что же я вам сказал?

Обычно я сохраняю олимпийское спокойствие, но тут начала нервно преступать с ноги на ногу:

– Что вас мое предложение не интересует.

Он агрессивно двинулся вперед, и сердце зашлось у меня в груди, но я не двинулась с места.

– Я что, непонятно выразился?

Еще до того как я пришла в его дом, мне нравилось его искусство. Я была почти на сто процентов уверена, что если мне удастся убедить его устроить у меня показ, моя галерея будет спасена. Теперь, видя, как он себя держит, зная, что его высокомерие в сочетании с привлекательной внешностью заинтригует покупателей еще больше, я еще больше уверилась, что должна заполучить его во что бы то ни стало.

– Я не понимаю, в чем дело. Почему вы не хотите устроить выставку?

– Не хочу, и все. Ни в вашей галерее, ни где-либо еще. Понятно?

– Если честно, я поняла только слова «ни где-либо еще». Может быть, вы могли бы немного пояснить слова «не в вашей галерее»?

Густые темные брови сомкнулись на переносице.

Я лихорадочно искала в голове нужные слова, чтобы убедить его позволить мне устроить выставку его работ. Это прославит его и принесет мне много денег, в которых я так нуждаюсь.

– Думаю, вы не понимаете, что я могу сделать для вашей карьеры, мистер Джексон. Объясните мне, какой смысл создавать шедевры и не показывать их людям? – Он хотел что-то сказать, но я его прервала. – Я могу превратить вас из человека, чья скульптура стоит рядом с портретом Элвиса Пресли в холле Говарда Граута, в скульптора, чьими работами восхищается весь мир. – Он снова попытался прервать меня, но я продолжала: – Я устрою показ такого масштаба, что вас заметят самые важные люди в мире искусства. Я приглашу искусствоведов, критиков, журналистов, даже сенаторов, конгрессменов и бизнесменов.

Мне в голову пришла одна мысль. С секунду я колебалась, но потом отбросила сомнения, так как хотела показать, что, по крайней мере, я человек широких взглядов:

– Вы можете пригласить, кого захотите. Друга, девушку... или молодого человека, неважно.

Конечно, если главный герой вечера придет с мужчиной, это может оказаться слишком для моих друзей (просто гей – это куда ни шло, а парочка гомосексуалистов – это перебор), но я бы что-нибудь придумала. Например, что они братья. Двоюродные. Или, лучше, что это его агент. Да, именно!

«Господи, пожалуйста, пусть они не будут держаться за руки».

Стоя на пороге маленького домика, я так размечталась о том, какой будет триумф, если я заманю таинственного Сойера Джексона, что не сразу поняла, что он направляется ко мне. В несколько шагов он достиг входа и остановился. Его выражение лица вряд ли можно было назвать дружелюбным, но я все равно широко улыбнулась ему:

– Будет замечательно, мистер Джексон. Итак, что скажете? Договорились?

Он захлопнул дверь у меня перед носом. Я уставилась на старые доски, с трудом пытаясь осмыслить случившееся.

– Насколько я поняла, вы хотите обдумать это! – прокричала я через дверь.

Его ответ был невнятным, но я расслышала:

– Уходите.

Я моргнула. Даже после того как я приехала к нему домой (в бедный квартал города, следует уточнить) и представилась, и даже после того как я объяснила, что я могу для него сделать, он все еще выпендривался... передо мной, Фреди Уайер!

Что на всех нашло в последнее время?

Глава десятая

Каковы бы ни были мои ожидания относительно petite soiree[7] у Никки, скажу лишь, что меня ждал сюрприз.

Неожиданности начались, когда я приехала во дворец Граутов и застала Никки одетой именно так, как я предлагала.

Должно быть, мое замешательство было заметно.

– Ты сказала, банты и жемчуг, – напомнила она.

Мне следовало быть более конкретной, добавив такие эпитеты, как «неброский», «изысканный» или даже «маленький». На Никки было:

• белое платье в крупный красный цветок (вполне в духе цветочного позора моей матери несколькими десятилетиями ранее), с самым большим красным бантом, который мне когда-либо приходилось видеть на крыше новенького автомобиля, припаркованного у дома в Рождество, причем бант был прикреплен на ее левом бедре, как у героинь сериала «Династия» в далекие восьмидесятые;

• несколько нитей жемчуга размером с градину, которые, казалось, вот-вот задушат ее;

• склеившиеся накладные ресницы;

• яркие, как у клоуна, пятна румян, что само по себе вульгарно; кроме того, румяна были с блеском, что, по негласным правилам, уместно только для вечерних приемов;

• чулки отсутствовали (комментарии излишни);

• босоножки на ремешках. В Техасе, конечно, в начале марта теплее, чем где бы то ни было, но босоножки носят летом и в конце весны. Единственное исключение из этого правила – сатиновые, с закрытым носком вечерние босоножки, которые надеваются под самое классическое вечернее платье. Мало того, босоножки были белые. Неужели есть еще на свете простофили, которые не знают, что белое носят только между Пасхой и первым мая? Для этого правила нет и не может быть никаких исключений. Это один из неписаных законов в Техасе, одобренный и принятый в Лиге, за нарушение которого вам грозит отказ с первого взгляда.

– Э-э-э... ты выглядишь, как... как всегда, – я с воодушевлением, которого совсем не чувствовала.

Никки лучезарно улыбнулась и покружилась передо мной:

– Знаешь, нелегко было придумать ослепительный наряд с бантами и жемчугом, но мне это удалось, представляешь?

Непросто переводить прямую речь в косвенную, когда кто-то задает вам прямые вопросы, даже если это всего лишь «представляешь?» – вопрос, который вполне можно проигнорировать как риторический. У меня появилось очень сильное желание сказать, что я в действительности думаю о ее платье, – что она похожа на торт на столе девочки из южного Уиллоу-Крика в день ее пятнадцатилетия. Но возобладала годами выработанная манера светского поведения, и я, подавив первоначальный импульс (моя мать могла бы мной гордиться), сказала:

– С трудом.

– То-то! – Никки провела руками по банту. – Я прошла долгий путь с тех пор, как мама одевала меня в обноски из секонд-хэнда.

Я начала было расспрашивать о ее матери, но остановилась, так как на самом деле не хотела ничего знать. Я видела Марлен Бишоп всего пару раз. Однажды, когда мне было десять лет, я заехала к Бишопам домой, наш водитель провез меня по грязным дорогам на парковку с обшарпанными трейлерами в бедном районе Уиллоу-Крика. Увидев место, где жила Никки, я была ошеломлена. Наш скот жил в лучших условиях, чем Никки.

Уже тогда я была очень осторожна и попросила Радо высадить меня за квартал от дома и подождать в придорожном магазинчике, а не перед домом Никки, как настаивала моя мать. Когда он отказался, клянясь, что хозяйка сдерет с него шкуру еще до захода солнца, если он поступит так, как я просила, я лишь улыбнулась своей фирменной улыбкой и невинно упомянула пинту виски, которую он хранил в бардачке и о которой вряд ли будет рад узнать мой отец.

Он высадил меня у магазина, и это оказалось очень кстати.

Меня встретили не слишком любезно. Марлен Бишоп не было до меня никакого дела (она явно была воспитана в иных традициях, нежели моя мама, которая считала, что это мать решает, чем занять ребенка, а не наоборот), и она отправила меня восвояси вниз по шаткой деревянной лестнице.

Никки догнала меня и стала извиняться, объясняя, что у нее нет отца, который бы помогал маме, отчего она вечно уставшая и раздраженная, и... Но я продолжала идти. Я была в таком смятении от всего увиденного, что забыла о том, что Радо ждал меня в большом черном «кадиллаке». Когда мы подошли к парковке, где стоял Радо, картинно прислонившись к авто, Никки лишь взглянула на машину и человека в водительской фуражке, а потом повернулась и побежала прочь так быстро, как только могла, и ее колени подбрасывали вверх подол мятого грязного платья.

На следующей неделе в школе мы ни словом об этом не обмолвились. Но легкость, с которой она общалась со мной и даже с Пилар, исчезла.

Войдя во дворец Граутов, даже несмотря на немыслимый туалет Ники, я почувствовала облегчение, увидев дворецкого во фраке и белых перчатках, и испытала почти экстаз при виде двух горничных, одетых в черные форменные платья и белые фартуки, с аккуратно собранными в узел волосами. Место действия выглядело идеально, даже при том, что Никки никак сюда не вписывалась.

Выйдя из гостиной, мы прошли в выложенную белой плиткой приемную, где на сервизе в стиле Людовика XIV были красиво разложены сандвичи с огурцом, печенье (я предпочла не заметить букву «Г», кичливо выведенную на каждом) и стоял серебряный кофейник. Кофейные чашечки и блюдца из китайского костяного фарфора были расставлены с идеальной тщательностью.

Ложкой дегтя оказалась прекрасная серебряная чаша для пунша, наполненная обязательным для Техаса сладким чаем со льдом; на поверхности плавали листики мяты. Серебряный половник и хрустальные с гравировкой (а не фарфоровые) чашки и блюдца стояли рядом.

Я хорошо помню свое серебро и с первого взгляда поняла, что Никки Граут подала чай в большой барочной чаше от Уолласа.

Подготовка будущих леди в Техасе начиналась с малых лет. Они учились правильно ходить, говорить, сидеть, затем переходили к танцам и этикету. Им рассказывали все о письменных принадлежностях, постельном белье, а главное – о фарфоре и серебре. В настоящих хороших семьях было серебро, которое передавалось по наследству. Но если никто еще не умер и фамильное серебро все еще находится в пользовании старшего поколения, можно купить сервиз, такой, который хорошо сочетался бы с тем, что однажды перейдет по наследству.

«Франциск Первый» от Рида и Бартона был одним из самых популярных сервизов, его витиеватый орнамент из фруктов и листьев, выдавал леди с высокими амбициями. В Техасе каждой девочке объясняли, что «Франциска Первого» никогда не следует ставить вместе с «Шантийи» от Горхэма, миленький узор которого рядом будет смотреться простоватым. И каждая из нас четко усвоила, что «Страсбург» Горхэма ни в коем случае не должен оказаться рядом с его же «Лютиком». Даже названия не сочетались между собой.

Были и другие сервизы, и я все их знала, но в тот момент меня волновало лишь то, что Никки подавала чай на одном из лучших серебряных сервизов. Более того, он был из чистого серебра, а не посеребренный. Будь он посеребренный, условия игры были бы нарушены.

Рядом с чашей стояли фарфоровые чашечки. Это был чудесный, цвета белой кости набор с мелким цветочным рисунком, и мне не нужно было переворачивать ни одно блюдце, чтобы сказать, что это Тиффани.

Хрусталь был украшен филигранной резьбой. Салфетки из белого полотна. Спустя секунду мне казалось, что это чаепитие ждет успех.

– Никки, это чудесно.

– Да, я сделала, как ты сказала. Никаких коктейлей или шампанского, – разочарованно сказала она.

Тут в дверь позвонили.

– Пора! – Никки теребила в руках свой жемчуг и была похожа на плохую актрису, которая пытается вжиться в роль.

– Ладно, я не стану все портить. Я готова.

Однако никто в ЛИУК не был готов к вторжению Никки Граут в наш тесный круг, не исключая и меня.

Пять женщин, которых я пригласила, прибыли одна за другой; все были одеты вроде меня – какой-нибудь кремовый наряд с одной ниткой жемчуга. Каждая пережила шок при виде одеяния Никки, но все они были слишком хорошо воспитаны, чтобы выказать это.

Пришли близняшки, как их ласково называли, Дина и Диндра Дусетт.

– Ну разве они не прелесть! – восторгам Никки не было предела. – Просто как две капли!

Если говорить точнее, они не были абсолютно одинаковыми, но их одежда была явно согласована (это очень хорошо, если речь идет об обстановке комнат в доме, но сестрам-близнецам пора перестать выглядеть одинаково или даже согласованно по окончании ими первого класса).

Я пригласила близняшек, потому что знала – стоит пригласить одну, другая тут же будет в курсе событий, так что почему бы не использовать их обеих в моем рискованном предприятии. Кроме того, они были самыми милыми (и наивными) в Лиге; им все нравились.

Следующей пришла Мара Бурке. Она была на год младше меня, красива (но без изюминки), умна (но умело это скрывала) и никогда не прилагала особых усилий, чтобы соответствовать стандартам. Я смогу многое почерпнуть из того, как она поведет себя с Никки.

Оливия Мортимер пришла в сопровождении Легации Годвин. Обе уже были в статусе «сочувствующих» и проводили большую часть года, путешествуя в компании своих отошедших от дел мужей. Если все пойдет совсем плохо, от них большого вреда не будет, так как они будут появляться на собраниях не так уж часто.

Оставалось дождаться мою мать.

На долю секунды у меня возникла мысль пригласить Пилар, но я не знала, как она теперь относится к Никки. Кроме того, как мы знаем, я у нее не в фаворе. Мне бы хотелось сказать, что это началось с нашего маленького спора о новом проекте, но корни уходили глубже, в прошлое, в толщу лет. Все началось в старших классах, когда меня взяли в группу поддержки, а ее – нет. Я стала еще более популярной, всегда была в окружении друзей, а она начала оставаться на ленч в дискуссионном зале. Даже на нашем первом балу, который не предполагал никаких побед или поражений, мне удалось превзойти ее. Правда, лишь потому, что она как раз начала учебу в колледже в одном из северных штатов и, вернувшись к зимнему балу, выглядела, в общем, не так, как подобает дебютантке в Техасе. Ее отец вздохнул (в конце концов, именно ему полагалось ее представить) и сказал: «Почему бы тебе не попробовать брать пример с Фреди Хилдебранд? »

Короче говоря, мне не хотелось просить Пилар ни о каком одолжении.

За чаем я делала все, что было в моих силах, чтобы между Никки и гостями завязался разговор. Поначалу основным звуком, исходящим от Никки, было шуршание ее шелкового банта. Казалось, она боится произнести хоть слово.

– Тебе не о чем волноваться, – сказала я ей тихо. – Просто расслабься.

Я бы посоветовала ей быть самой собой, но я не знала наверняка, в чем еще это выражалось, помимо чрезмерной жизнерадостности и диких нарядов. Может, пусть она лучше нервничает?

Приглашенных, казалось, больше интересовал дом, чем его хозяйка, но они были слишком хорошо воспитаны, чтобы попросить показать его. Я уже сказала Никки, что она не должна предлагать этого ни при каких обстоятельствах, и она неохотно согласилась. Я не могла пойти на риск устроить экскурсию, в ходе которой мы можем наткнуться на «тропический греческий остров» или комнату а-ля африканское сафари и на того, кто вел там свои дела.

К полудню дела обстояли не лучше. Обычно подобное чаепитие длится не больше часа. Мы едва добрались до середины, а разговор становился все более напряженным. Еще хуже было то, что моя мать так и не появилась, и я опасалась, что таким образом она выказала свое пренебрежение ко всей затее.

– Фреди, – яростно прошептала Никки. – Это ужасно. Все явно хотят уйти. Сделай же что-нибудь!

Что мне оставалось делать? За последние тридцать минут я говорила и улыбалась больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Но я не собиралась отступать... особенно в свете того, что мне по-прежнему нужны были еще пять человек, согласных дать Никки рекомендацию.

– Ладно, посмотрим, что мне удастся.

– Спасибо! Я выйду и попрошу Марию принести еще чаю и сандвичей.

– Отличная идея.

Я подошла к Уиннифред и спросила о розах, которые она выставила на ежегодный конкурс Клуба садоводов. Ответ разочаровал меня. Я попыталась обсудить новый фарфоровый сервиз, который, как я слышала, Тиффани и К° запускают совместно с Оливией и Летицией. Я услышала лишь недовольное ворчание. Я даже сделала несколько сомнительных комплиментов нарядам близняшек. Но никто не поддержал разговор.

Разговорила их наконец Никки, вернувшись в сопровождении горничных, которые следовали за ней, как фрейлины. Она спросила Мару про ребенка. Один простой вопрос: «У вас есть дети?»

Мара тут же пустилась в рассказы о своем сыне, который только что поступил в престижную подготовительную школу для одаренных детей. Близняшки все обратились в слух, так как они надеялись, что и их дети скоро смогут попасть в эту элитную школу. И надо же такому случиться, что дети Оливии и Летиции тоже когда-то учились в тех же стенах.

Один-единственный вопрос о драгоценном чаде одной из дам – и все разговорились так, будто были давними подругами.

А потом произошло невероятное. Оливия спросила, можно ли им посмотреть дом. Просто спросила. Прямо в яблочко. Как будто так и надо.

– Да, да! – подхватила Летиция, поднимая свою хрустальную чашку с чаем. – Покажите нам дом!

Я была настолько ошеломлена, что у меня закружилась голова. Никки нашла способ заставить их раскрыться, и они превратились чуть ли не в ее лучших подруг. И все это – лишь заговорив о детях.

– Если вы в самом деле хотите... – сказала Никки.

Я попыталась жестами остановить ее, но все уже двинулись вперед. Я не знала, что еще предпринять, кроме как пойти следом, на ходу лихорадочно соображая, как можно объяснить безвкусицу, которую гости вот-вот увидят.

Однако пройдя всего лишь пару комнат, я признала свое поражение. Я перестала беспокоиться о том, что дамы, видят, или о том, что этот прием запросто может стать самым большим скандалом в году. Меня, привыкшую всегда быть в центре внимания, придумавшую весь план идеального приема, больше не заботило, что дамы Лиги обнаружат во дворце Граутов. Я шла за всеми, как если бы это был Музей искусств в Далласе, а Никки была гидом.

Они увидели все это: «африканскую» комнату, наполненную сигарным дымом, Говарда, орущего в телефон, в костюме западного покроя и при галстуке, несомненно, повязанном специально, чтобы произвести впечатление. Он быстрым жестом пригласил нас войти и прокричал в трубку что-то еще.

Горничные шли за нами, предлагая еще сандвичей и чаю в каждой комнате, где мы останавливались. Дамы смеялись, болтали и просто приятно проводили время. Предполагаемая катастрофа обернулась победой. И как ни странно, чем дальше мы шли, тем легче становилось у меня на душе. Гуляя по дому Никки, я не могла вспомнить ни одного приема, который прошел бы столь же удачно. Я вдруг порадовалась, что моя мать не пришла.

Покончив с первым этажом, мы поднялись наверх, в спальню Никки, и она распахнула двери в свою гардеробную.

От такого размаха у нас перехватило дыхание.

У меня много одежды, но гардероба Никки Граут хватило бы на средних размеров бутик. С потолка свисала хрустальная люстра, а стены и ковер на полу были розовыми. У меня промелькнула было мысль, что мы попали внутрь автомата, накручивающего сахарную вату.

Изумленные дамы прошли в комнату, будто вступая в другой мир, наполненный одеждой, которая была куплена в местах вроде «Дикие штучки», «Шик и блеск» или даже «Эксцентричный базар». Ни у одной леди в Лиге Уиллоу-Крика не было подобной одежды. Все было оторочено перьями, позументами или щедро расшито блестками. Вешалка за вешалкой – боа, леопардовые и тигровые расцветки, и все это усыпано сверху донизу стразами, стеклярусом и монетками.

Казалось, Никки больше не могла сдерживать себя и обернула черно-коричневое боа вокруг шеи. Она скинула простые белые босоножки и надела леопардовые домашние туфли. Даже я рассмеялась. И даже я присоединилась ко всем, когда они стали набрасывать боа из перьев и восточные шали с монетками поверх своих скромных и элегантных одеяний.

Я не могу объяснить перемену, которая произошла во мне. Безумно радовало ощущение того, как эти ярко-розовые перья обволакивают мою шею, щекочут лицо. Все, что я могу сказать, – это было восхитительно. У меня очень большой словарный запас, и эпитет «восхитительно» я, как правило, не использую. Но именно это я и чувствовала. Моя мать и Гордон перестали занимать все мои мысли. Я скинула свои стильные туфли и нашла пару на четырехдюймовых шпильках.

Я нахлобучила гигантскую шляпу с мягкими полями и блестящей лентой и с трудом узнала свое отражение в одном из больших зеркал, стоявших между рядами сверкающей одежды. Пожалуй, провести Никки в Лигу – самая изобретательная из всех моих затей.

Изобретательная. Смелая. Дерзкая.

И очень, очень глупая, подумала я через пару минут, когда произошли две вещи. Первая и, на удивление, не самая страшная из разразившихся катастроф случилась, когда одна из близняшек вытащила маленький лоскут ткани.

– Боже милосердный, Никки, что это? Шарфик или... – Диндра осеклась, так как лоскуток был слишком мал, чтобы его можно было обернуть вокруг шеи, не говоря уже о странных завязках, благодаря которым он больше всего напоминал разбойничью маску.

Никки рассмеялась, игриво выхватив лоскуток из рук Диндры:

– Это не шарфик, глупышка! Это низ от купальника.

Можно было подумать, что она достала безукоризненный бриллиант в пятьдесят пять каратов – такой бурный интерес он вызвал. Все сгрудились вокруг, чтобы посмотреть.

– Но в нем же все... – Диндра умолкла.

Никки не была столь закомплексована:

– Не видно ли в нем волос, там, внизу?

По испуганному выражению лица Диндры можно было смело заключить, что она совсем не это хотела сказать.

Но Никки не обратила внимания:

– Все просто! Можно сделать бразильскую эпиляцию.

Смело можно утверждать, что ее слова произвели бы больший эффект, если бы кто-нибудь из присутствующих, кроме меня, знал, что это такое.

– А что это? – спросила Диндра, ошибочно полагая, что самое страшное позади.

– Воск. Конечно, больно. Там намазывают воском, а потом дергают, вместе с волосами. Кожа – как персик!

На этот раз дамы были шокированы, смущены и унижены тем, что участвовали в подобном разговоре. Хорошее настроение испарилось. А потом на наш маленький карнавал с торжественностью королевы пожаловала моя мать. Блайт Хилдебранд разглядывала представшую перед ней картину. Все замерли.

– Бог мой, Фредерика. Я чувствую запах алкоголя. Вы что, пили?

Глава одиннадцатая

«Если ты упала лицом в грязь, единственно правильным будет встать, поправить прическу и сделать вид, что ничего не случилось».

«Погрязнуть в жалости к себе, а еще того хуже – в извинениях, недопустимо. Даже признание своей ошибки будет крайне неуместным. Это обнаруживает слабость, а быть слабым гораздо хуже, чем совершить ошибку. Более того, если ты будешь высоко держать голову и умело поведешь себя, большинство людей забудут о ней».

Всю свою жизнь я руководствовалась этими принципами. Именно поэтому, когда моя мать вошла в экстравагантную гардеробную, – ее не потерявшие еще красивого золотистого оттенка волосы были зачесаны назад и заканчивались идеальным завитком чуть ниже скул, а сероватый комплект, состоящий из свитера и юбки, отливал стальным блеском, – я начала моргать, шокированная ее словами, и вдруг осознала, что она права: внезапная веселость присутствующих леди была вызвана алкоголем, подмешанным в чай, а не личным магнетизмом Никки.

– Бог с тобой, мама, что за драматизм?

Еще совет: если есть возможность, отрицай, отрицай, отрицай.

– Вовсе мы не пили, – добавила я.

Само собой, остальные дамы тоже вдруг стали озираться, словно впервые заметили, что находятся в чьей-то гардеробной, обвешанные немыслимыми для членов ЛИУК аксессуарами. Но и они взяли себя в руки.

– Да что вы, Блайт! – удивилась Оливия. – Что за нелепость.

– В высшей степени нелепо, – поддержала ее Летиция.

Я еще плотнее обернула ярко-розовое боа вокруг плеч.

– Никки, бал-маскарад – прекрасная идея для наступающей осени. Как здорово, что это пришло тебе в голову.

Способность придумывать на ходу часто выручает, когда надо выпутаться из неприятной ситуации. К счастью, у остальных гостей хватило ума поддержать меня.

– Да, маскарад!

То, что мы, взрослые женщины, превратились в компанию виноватых школьниц, выглядело жалко. Но с моей матерью необходимо было считаться – слишком большим влиянием в Лиге избранных она пользовалась.

В тот миг, когда тень сомнения появилась на ее идеально накрашенном лице, дамы побросали одежду и выскользнули из комнаты. Это было похоже на бегство – пять воспитанных леди исчезли, едва бросив «спасибо» через плечо.

Остались только я, моя мать и Никки Граут. Сомнение на лице матери вновь сменилось подозрением, и я напомнила ей о случае, когда она была уверена, что папа выпил, а оказалось, что он был в сарае и принимал сложные роды у коровы. «Твое обоняние тебя подводит».

Она хмыкнула, развернулась с видом разгневанного тирана и покинула дворец.

Полного провала избежать удалось. Нельзя сказать, что я совсем не сердилась на Никки. Чего стоит чай с алкоголем, а уж о бразильской эпиляции нечего и говорить.

Принцип «Не брить ноги выше колена» занимает высокую позицию в списке того, чего делать нельзя. Можете себе представить, на каком месте оказалось бы «Не делать эпиляцию на интимных местах»? Это настолько не вписывается ни в какие рамки, что воспитанной леди даже в голову не придет внести эту экзекуцию в список.

– Так ничего не выйдет, – просто сказала я и направилась к лестнице.

– Фреди! Прости! – Никки побежала за мной. – Я нервничала и поэтому сглупила. Мне не следовало добавлять алкоголь в чай.

Я продолжала идти. Она даже не догадывалась, что чай был только частью проблемы.

– Просто я хотела им понравиться!

Это остановило меня, и я обернулась:

– Никки, когда ты поймешь, что чем сильнее ты стараешься, тем меньше ты нравишься людям? Ты всегда слишком старалась.

Я не ожидала от себя такой прямоты. Это можно было объяснить только воздействием чая.

– Я не такая идеальная, как ты, Фреди. Я просто хочу, чтоб меня приняли.

К счастью, я уже овладела собой и не сказала того, что ее никогда не примут в наш круг и что я больше не буду пытаться помочь ей.

Внизу в холле с грозным видом разгуливал хозяин дома:

– Куда все ушли, черт побери?

Потом он увидел лицо своей жены со следами слез:

– Что, черт возьми, ты сделала моей Никки?

И снова я почувствовало тоскливую пустоту внутри от желания защитить себя:

– Я ничего ей не сделала, мистер Граут. Спросите у нее, что она сделала.

После чего я покинула этот сумасшедший дом – надо было поправить прическу.

– Que paso?[8] – поинтересовалась Кика, когда обнаружила меня в спальне несколько часов спустя.

– У меня голова раскалывается с похмелья.

Кика разразилась потоком испанских фраз, но мой мозг был не в состоянии переводить, как обычно, быстро. Я только уловила: «В середине дня?»

– Ты читаешь мои мысли.

Еще мне пришла мысль о том, что я совершенно не знаю, что делать в сложившейся ситуации. Не знаю, как найти сбежавшего с деньгами мужа без помощи Говарда Граута и сохранить все это в тайне от общественного мнения. Но это не имело значения. Попытки провести Никки в Лигу окончены.

Я подумала о том, чтобы пойти в полицию, но от этого у меня еще больше разболелась голова.

– Мне нужно выпить кофе.

– Как это случилось?

Как раз когда я описывала ход событий (Кика бурно выражала смесь сочувствия и негодования), в дверь позвонили.

– Меня нет, – быстро сказала я.

Придя домой, я переоделась в изящный белый пеньюар с высоким плиссированным воротником и милым бантом из розового сатина (нормального размера). Теперь, услышав звонок, я затаилась и ждала, что Кика отправит визитера прочь, кем бы он ни оказался.

К сожалению, это был Говард, и ответ «нет дома» его не устраивал. Даже Кика не могла ему противостоять, хотя не исключено, что он не понимал по-испански и не догадывался, что она просит его уйти.

– Я знаю, что ты наверху! – проревел он так, что его слова эхом прокатились вверх по лестнице. Если бы он добавил «Стелла!», это был бы классический эпизод из «Трамвая „Желание“»[9], разумеется, без оттенка неистового желания.

Кика обрушила на него очередной водопад испанских возражений, на что Говард только рассмеялся:

– Да ты смелая малышка.

Запахнув халат, я вышла на лестницу и увидела, что Кика покраснела. Правда.

Заметив меня, Говард двинулся вверх по лестнице. Он все еще был в костюме, но узел галстука был ослаблен, и я заметила его выпендрежные ковбойские ботинки из кожи аллигатора.

– Стойте там, – приказала я.

Ясно было, что ему это не нравится, но он поднял руки вверх:

– Ладно, будь по-твоему. Ты нашла мое слабое место, и мы оба это знаем.

Слабое место? Я поморщилась.

– Мистер Граут, как я уже сказала вашей жене, так дело не пойдет.

– Знаю, она рассказала мне. Поэтому я здесь. Я хочу, чтобы вы еще раз подумали. Она не хотела сделать ничего плохого.

– Да, я знаю, но дело в том, что она... просто не подходит для ЛИУК.

Я явно еще не совсем протрезвела.

Я ожидала, что он снова рассвирепеет, но он удивил меня.

– Может быть, внешне и не подходит, – признал он. – Но под всеми этими перьями у моей Никки золотое сердце. А разве Лига избранных существует не для того, чтобы помогать людям и делать добро?

– В общем-то, да, но...

– Черт, Фреди. Не бросай ее сейчас. Дай ей еще один шанс. – Он пристально посмотрел на меня так, что стало понятно, как этому коренастому техасцу с грубым лицом и жесткими волосами удалось выиграть так много провальных дел. – Ради старой дружбы, – добавил он.

Обращение к чувствам. Это подействовало на мою мать, и я ощущала, что действует и на меня. Должно быть, он это понял, потому что улыбнулся и нанес еще один удар:

– Возможно, Никки и совершила какие-то ошибки, но она исправится. И если кто-то может помочь ей попасть в Лигу, то это ты. Мы оба это знаем.

Обращение к тщеславию. Он подбирается ближе.

– Ты можешь провести мою Никки в этот клуб. Тогда в вашем распоряжении будут ее время, деньги и все, что там может понадобиться вашим девицам.

Говард был умнее, чем казалось: он почувствовал, что времени, денег и «всего, что там может понадобиться вашим девицам» было не достаточно, и добавил:

– Кстати, я напал на след твоего замечательного муженька. Что же, теперь все бросать?

Шах и мат.

– Что ж, ей придется усвоить несколько правил. Например... не подмешивать алкоголь в чай со льдом.

Он усмехнулся, но взял себя в руки:

– Ты скажи, что от нее требуется, она все сделает.

– Мне придется научить ее, как вести себя.

– Прекрасно!

Легко сказать – научить. Предстоит вырвать все с корнями, уходящими в детство в трейлере, содрать с нее все эти безумные наряды и воспитать как леди.

– Да, имей в виду, – добавил он. – Я очень ценю все, что ты делаешь, поэтому оплачиваю частного детектива и прочие издержки из своего кармана. – Я вздрогнула. Опять мои материальные проблемы. Он помедлил, потом добавил: – И если тебе понадобится какая-нибудь наличность, до того как мы все уладим, я буду счастлив оказать тебе небольшую финансовую поддержку. Просто скажи.

Вот так. Деньги. Никаких телячьих нежностей, один холодный расчет. Что может быть хуже? Этот грубиян предлагает мне деньги.

Я посмотрела ему в глаза и улыбнулась:

– Ах, мистер Граут, как это любезно с вашей стороны. Но у меня все в порядке. Правда. Скоро я устрою большой показ у себя в галерее. Уверена, меня ждет огромный успех.

– Ты что, договорилась с этим голубым парнишей?

Откровенно говоря, нет.

– Я была у него на днях, мы поговорили. – Тут я не солгала. – Я прослежу за тем, чтобы девушки из галереи прислали вам с Никки подробную информацию, когда все станет окончательно известно. – Мне очень хотелось, чтобы он убрался из моего дома. – Я позвоню Никки, и мы договоримся, когда нам встретиться в следующий раз.

– Думаю, ты должна зайти прямо сейчас.

– Что?

Мой сосед вдруг абсолютно переменился. Он неловко переступил с ноги на ногу, а затем буквально захлебнулся в потоке слов. Он говорил о том, что она так расстроена, что даже ничего не хочет есть. У меня начало складываться впечатление, что он винит меня в том, что я отбила у нее аппетит.

– Говард, я не понимаю, о чем ты. – Я перешла на фамильярный тон.

– Никки, черт возьми, впала в депрессию, а я ненавижу, когда она такая! – Он успокоился и заговорил на удивление мягко. Это казалось почти невероятным. – Если ты просто зайдешь и поговоришь с ней, скажешь, что все будет в порядке, уверен, она сразу воспрянет духом.

– Я? При чем здесь я?

От его нетерпеливого вздоха задрожали ступени.

– Ты же ее подруга.

Только этого не хватало. Я не была ее подругой, но все мои прозрачные намеки, которые на самом деле означали отказ, не доходили до этого непробиваемого упрямца. А я уже истратила весь свой запас прямолинейности.

– Ладно. Дай мне привести себя в порядок. Я зайду.

Было видно, что он хотел, чтобы я побежала прямо сейчас, но у него, должно быть, хватило сообразительности понять, что я не из тех женщин, которые выйдут из дому в чем попало.

– Сколько тебе надо времени?

Я удивленно приподняла бровь:

– Около часа.

– Черт, мадам, вы же не на бал к губернатору собираетесь. – Как будто мне хватит часа, чтобы собраться на бал.

– Если тебе кажется, что это слишком долго, поищи в няньки кого-нибудь другого.

– Проклятье. Просто постарайся поскорее.

Он протопал вниз по лестнице и вышел, хлопнув дверью. Кика все еще стояла внизу; могу поклясться, что на ее лице была написана искренняя озабоченность.

– Вы же пойдете, да? – сказала она.

Это означало, что мне стоит пойти. Я слышала этот ее тон на протяжении всей жизни, правда, обращала на него внимание только тогда, когда мне это было нужно. Сейчас как раз был такой случай – если я пойду, мой юрист продолжит охоту за моим мужем.

– Конечно, пойду. Я всегда была хорошей соседкой.

Кика скрылась в коридоре, ведущем в кухню, и думаю, что она фыркнула.

Я надела светло-розовую блузку в мелкую елочку и розовые габардиновые брюки, а на плечи накинула зеленоватый шелковый кардиган. К этому прилагались три нитки жемчуга (всегда носят нечетное количество), которые касались моих ключиц, и пара кожаных туфель цвета слоновой кости от Феррагамо. Такова была моя версия жизнерадостного костюма, и я выглядела чудесно.

Мы с Кикой собрали еще одну корзинку с выпечкой, и я ушла. Того, что ожидало меня во дворце Граутов, было достаточно, чтобы отбить аппетит на неделю вперед.

– Слава Богу, ты пришла, – облегченно сказал Говард, беря корзинку в одну руку, без всякого уважения к тщательно уложенной выпечке, а мою руку в другую. – Она наверху.

Он поставил корзинку на пол, протащил меня вверх по лестнице до дверей спальни и втолкнул в комнату.

С тех пор как я была здесь во время неудавшегося чаепития, прошло не больше четырех-пяти часов, но теперь в комнате царил беспорядок. Гигантская кровать была не заправлена, и Никки в усеянном фальшивыми бриллиантами спортивном костюме зарылась лицом в простыни и плакала.

Думаю, я достаточно ясно дала понять, что не признаю выплески эмоций, особенно слезы.

Ее волосы были всклокочены, выглядела она жалко. Я была готова развернуться и уйти, но, как бы мне ни хотелось скрыть это, она напомнила мне меня саму, после того как я узнала, что Гордон сбежал с мисс Мышкой.

Я подошла к кровати и после секундного колебания села на краешек:

– Никки, дорогая, принести тебе чаю?

Я не спросила ее, в чем дело, потому что не хотела этого знать. Моей единственной целью было ободрить ее.

– Как тебе мой новый туалет? – Я произнесла это с французским акцентом, и Никки обернулась.

– Что? – спросила она, как будто я говорила на непонятном языке.

Я жестом показала на себя:

– Я о своей одежде. Я только что купила это все и нахожусь в полном восторге. Как тебе?

Она снова расплакалась:

– Я не умею правильно одеваться. Они считают, что я им не ровня. Они не хотят принимать меня в Лигу.

Верно. Верно. Абсолютно верно.

– Это не так, дорогая.

– Чаепитие было просто катастрофой. Все, в общем-то, игнорировали меня, когда уходили, а особенно Оливия и Летиция. Они прямо задыхались от гнева и ненависти.

Так оно и было. Вылетая за дверь, Оливия поставила меня в известность, что мы не получим ее поддержку. Летиция была с ней солидарна.

Я чувствовала себя очень неловко, зная об этом, и сама себе удивилась, когда вдруг взяла ее за руку:

– У Оливии и Летиции куриные мозги. И после того как мы наведем на тебя немного лоска, мы найдем более чем достаточно леди в Лиге, которые с удовольствием поддержат тебя.

Затем произошло кое-что похуже. Она посмотрела на меня своими большими глазами олененка Бэмби, блестящими от недавних слез:

– Правда? Гови сказал, что ты меня всему научишь. Думаешь, это сработает?

Прежде чем я успела ответить, на меня хлынул поток, как будто прорвало плотину. Слава Богу, не в буквальном смысле – моя новая одежда не пострадала. Она начала говорить и говорить, так, будто мы все еще были школьницами:

– О, Фреди, как хорошо, что ты здесь. Мне не с кем поговорить, совершенно. Я люблю Говарда, но он мужчина и не понимает, когда я говорю ему, что боюсь, что вокруг меня все ненастоящее, что однажды утром я проснусь и все это окажется сном, а я снова окажусь в южном Уиллоу-Крике, в том трейлере, без гроша в кармане. Но я с Говардом вовсе не из-за денег. Клянусь, нет. Он самый милый и добрый мужчина в Техасе. И я люблю его. – Она вдруг засмущалась и добавила: – И он меня тоже любит. Ты можешь себе представить? Такой великий человек, как Говард Граут, любит меня!

Мне показалось, что это похоже на беседу с психоаналитиком. Я не желала ничего знать о Никки и ее чувствах. Но Никки невозможно было остановить, а я, хотите верьте, хотите нет, не так эгоистична, чтобы не понимать, что, если я сейчас уйду, как собиралась, это будет для нее ударом.

– Знаешь, – сказала я как можно вежливее, – разговоры – это, конечно, хорошо, но думаю, что тебе стоит принять ванну. Тебе сразу станет лучше.

– Фреди! – Она вцепилась в мою руку. – Я должна попасть в Лигу. Просто должна.

– Никки...

– Так странно, у меня есть деньги, но я не могу дружить с другими состоятельными людьми. – Она резко села на кровати, скрестив по-турецки ноги, вытерла глаза тыльной стороной ладони, и взгляд ее стал решительным. – В начале апреля у нас будет званый обед с кучей важных гостей. Я знаю, что они придут только из-за денег Говарда, а это значит, что держать себя они будут очень чопорно. Но если бы я состояла в Лиге, знаю, они бы лучше отнеслись ко мне.

Я не хотела слышать ни слова больше. Но потом она сказала еще одну вещь, при этом ее решительность вырывалась наружу, как свистящий воздух из воздушного шара:

– Я будто застряла между двумя мирами и не вписываюсь ни в один из них. Людям, которых я знала в южном Уиллоу-Крике, я больше не нравлюсь, потому что теперь я богатая. Они говорят, что я задираю нос. – Никки вздохнула, и мне снова захотелось уйти, потому что я откуда-то знала, что она скажет дальше. – А люди с хорошими манерами, вроде тебя, не снизойдут до меня, потому что все еще считают меня отбросами общества.

Произнести такое вслух было более чем непозволительно. Нельзя сказать, что это было неправдой, просто подобной жестокой правды следовало избегать или, по меньшей мере, смягчать ее.

Но было и еще кое-что. Это случилось, когда мы заканчивали среднюю школу. Пилар, Никки и я еще были лучшими подругами. Мы пошли к Джимбо – в любимое место тусовок всех школьников. Это был наш прощальный выход, так как мы были уверены, что ни один уважающий себя старшеклассник не пойдет в кафе-мороженое. Это просто было не принято.

Мы втроем вошли и, как обычно, направились к Нашему Столику – одному из лучших. Но вместо Бетти, которая обычно обслуживала нас, появился не кто иной, как мать Никки Марлен, в фартуке, бумажной наколке и с блокнотом для заказов в руке.

– Что вам принести, девочки?

Это было таким потрясением, что весь мир вздрогнул, по крайней мере весь наш столик, который тогда и был для нас всем нашим миром.

– Мама, что ты здесь делаешь? – Никки с трудом выговаривала слова.

– Я сегодня здесь работаю первый день. Джимбо сам предложил мне. – Она склонилась ближе. – Он платит мне на целых двадцать пять центов в час больше, чем обычно платит официанткам. – И она кокетливо поправила свои короткие вьющиеся волосы.

То, что Марлен вела себя гораздо более легкомысленно, чем Никки, само по себе было тяжело, но Марлен, работающая у Джимбо и сообщающая всем вокруг, что она в восторге от лишних двадцати пяти центов в час (не говоря уже о кое-какой сверхурочной работе для Джимбо, которую она выполняла после рабочего дня, раз он сделал ей такое выгодное предложение), было больше, чем Никки могла вынести.

– Я тебя ненавижу, – прошептала Никки, выбралась из-за стола и выбежала из кафе.

Мы с Пилар переглянулись. С трудом преодолев неловкость, что-то заказали. За Никки мы не пошли, потому что обе знали, что нам нечего сказать в этой ужасной ситуации. Мать, которая ведет себя как Марлен, меняет кавалеров чаще, чем моя мать горничных (Кика не в счет), а теперь работает у Джимбо и все друзья это увидели? Это было ужасно.

Когда погрустневшая Марлен вернулась с нашим мороженым, я понятия не имела, что сказать. У Пилар же не было подобной проблемы.

– Здрасьте, – сказала она, пренебрежительно фыркнув. – А где моя карамельная крошка?

Пилар, мисс Сочувствие.

Напряжение в наших отношениях появилось, когда Никки увидела папин лимузин, но теперь я понимаю, что в тот день у Джимбо разрыв между нами стал неизбежен. Я начала понимать, что мы с ней из разных миров.

Теперь, сидя рядом с Никки, я очнулась от воспоминаний и, к собственному удивлению, предложила ей единственное, что могла.

– С завтрашнего дня, когда ты придешь ко мне на ленч, мы начнем делать из тебя самую утонченную леди в Уиллоу-Крике. – Нельзя было терять ни минуты. – Во время своего приема ты будешь сама элегантность. Никки Граут поразит весь Уиллоу-Крик. На следующий день будут выстраиваться целые очереди из желающих оказать тебе протекцию в Лиге.

– Правда? – Никки всхлипнула и высморкалась.

– Да, правда.

– Думаешь, у меня получится?

– Конечно, получится. – Еще бы. Ведь ее учителем буду я.

Никки обвила мою шею руками:

– О Фреди, какая ты хорошая.

– М-м, ну да.

Я высвободилась из объятий и уже задумалась над тем, как превратить эту расфуфыренную утку в прекрасного лебедя.

Глава двенадцатая

Я сразу поняла, что прокляну тот день, когда согласилась выступить в роли Генри Хиггинса[10] и сделать из Никки леди. Но что еще можно было предпринять, чтобы ее приняли в Лигу?

Одного-единственного чаепития хватило, чтобы доказать, что она не знает элементарных правил поведения, подобающего леди, – во всяком случае, леди в Техасе. В Бостоне куда ни шло. Или даже в Нью-Арке, Нью-Джерси. Не представляю себе, кто может оказать Никки протекцию – такой Никки, какая она есть.

В колонке плюсов, к счастью, тоже кое-что нашлось. Найти пять женщин, которые бы знали Никки требуемые пять лет, будет нетрудно – она училась вместе со многими из нас в школе и прожила в Уиллоу-Крике всю свою жизнь. Однако найти еще пять женщин, готовых подвергнуть риску свою репутацию ради нее, – вот это задача.

Для достижения поставленной цели мне придется взяться за разработку детальной стратегии, чтобы выиграть войну. А это, уверяю вас, будет война.

Я хотела взвалить на себя столь нелегкое дело по трем причинам.

Во-первых, у меня не было большого выбора. Какой еще юрист, по крайней мере юрист, у которого есть талант и мужество пойти против семьи Гордона, согласится делать это бесплатно? (Я вернулась к своей обычной манере и восприняла это как знак того, что прихожу в себя.) Даже если такие бы и нашлись, они наверняка взялись бы за мое дело исключительно в рекламных целях, чтобы привлечь внимание к себе, в результате чего я стану объектом газетных сплетен и разные недобросовестные журналисты будут чернить мое доброе имя. Уж лучше я перевоспитаю Никки Граут и добьюсь ее приема в Лигу избранных.

Во-вторых, мне было скучно. Красивая одежда, куча (теперь, правда, пропавших) денег, выходы в свет каждый вечер потеряли свою прелесть. Все это кажется очень привлекательным со стороны, но в действительности это нелегкий труд. На тебе должна быть безукоризненная одежда, украшения (красивые, но неброские, за исключением обручального кольца с бриллиантами), и нужно держать ухо востро, чтобы случайно не принять приглашение персоны нон-грата. Это изматывающая работа, не для слабонервных.

В-третьих, я не могу устоять перед вызовом. Моя мать говорит, что это от упрямства, от всегдашнего желания добиться своего. А что здесь такого? Не добиваться же мне чужого.

С учетом всей ситуации я разработала план из трех частей:

1) научить Никки вести себя, как подобает леди;

2) найти еще пять дам, которые согласились бы оказать ей поддержку;

3) подготовить большой прием Никки, после которого она сможет войти в светское общество Уиллоу-Крика.

Испугавшись вдруг, что мне этот план не удастся (хотя это так на меня не похоже), я сделала единственное, что могла, – пошла по магазинам. Кто так не делает? Это известный способ поднять настроение, один из наиболее доступных для женщин из нашей Лиги и, в отличие от йоги и медитации, совершенно естественный.

По пути в лучшие магазины Уиллоу-Крика на Хилдебранд-авеню у меня было твердое намерение накупить кучу всего. Я пыталась сконцентрироваться на новых летних фасонах, но сердце у меня было не на месте, и меньше чем через час я уже катила обратно в «Ивы».

По дороге домой я решила узнать, продвинулся ли Говард по найденному следу. Прошло две недели с тех пор, как мой муж ушел из дома и не вернулся. Если бы мне было свойственно впадать в отчаяние, я бы проглатывала подступающее беспокойство, как ковбой текилу. Но, будучи женщиной рассудительной, я просто позвонила своему юристу, чтобы узнать о состоянии дел. Говард сразу же взял трубку:

– Что я могу для тебя сделать, куколка?

– Ты говорил, что что-то обнаружил?

Он заворчал и выругался.

– Он изворотлив и осторожен, но его ищет целая армия лучших детективов. Пока мы проследили его передвижения до Карибских островов. Слушай, мне звонят по другой линии. Я перезвоню, когда станет известно что-то более конкретное. – И он повесил трубку, оставив меня, Фреди... Ну, дальше вы знаете.

Не успела я отложить телефон, как он зазвонил.

– Алло?

– Фредерика, это мама.

– Bonjour, maman[11].

– Опять по-французски! – и в самом деле тяжелое испытание для матери, даже когда не делаю ничего специально.

– Доброе утро, мама, – уступила я.

– Ты уже протрезвела?

Значит, мне не удалось ее провести.

– Мама!

– Что – мама? Я сразу вижу, когда дело нечисто. И я надеюсь, что ты наконец одумалась и не будешь иметь дела с Никки Граут. Мне тут сообщили, что в высших сферах (то есть между моей матерью и ее подругами) ходят разговоры о том, чтобы избрать тебя президентом Лиги на следующий год.

Меня пронзила радостная дрожь. Я чуть ли не с детства мечтала стать президентом Лиги. Мать ожидала этого. Я надеялась на это. А если меня изберут в следующем году, то стану самым молодым президентом за всю историю ЛИУК.

– Постарайся ничего не испортить.

Мое радостное возбуждение мгновенно прошло, но я тут же уверила себя, что мое положение в Лиге настолько прочно, что в данный момент никто не может оспорить моих притязаний. Но ничего из этого я не сказала, потому что считала, что сейчас не время сообщать матери, что я собираюсь как никогда часто видеться с Никки.

– Но я звоню не поэтому, – сказала мама. Слава Богу!

– Что происходит с Гордоном?

– Ничего не происходит. – Свободной рукой я крепко сжала руль. – Он путешествует – я же говорила.

– Да, конечно. И разве ты не упоминала в разговоре со Сьюзан Дэвис, что он в Нью-Мексико или еще в какой-то глуши?

Иногда разговоры с моей матерью напоминают игру в шахматы. Нужно предвидеть ее ходы. Мне не нравилось то, к чему она клонила.

– Он в Новой Гвинее.

Мать хмыкнула:

– Еще не легче. А Марг Чадвик клянется, что видела его в отеле «Ритц» на Больших Каймановых островах.

Где там Говарду Грауту и его лучшим сыщикам тягаться с моей матерью и ее разветвленной шпионской сетью!

– На Больших Каймановых островах? Конечно, он на Кайманах. – Меня не так-то легко сбить с толку. – Не думаешь же ты, что наш Гордон может оставаться на одном месте целый месяц.

– Во-первых, он не наш, ко мне он не имеет никакого отношения, разве что он – мое самое большое разочарование в жизни. И разве ты не говорила, что он уехал на три недели?

– На три-четыре недели. А в чем, собственно, дело, мама? Почему ты так беспокоишься о Гордоне? Ты явно переволновалась.

Девушка из Лиги в Техасе может позволить себе слегка драматизировать события, если за ее плечами хорошая родословная, но уважающая себя дама никогда не ведет себя так, будто она переволновалась. Сказать такое матери было нечестным приемом, но я была в отчаянии.

– Что? Я никогда...

Блайт Хилдебранд вложила в эти слова всю свою обиду и повесила трубку. Я тут же набрала другой номер.

– Фреди, крошка, знаю, я неотразим, но...

– Говард, у меня есть сведения о моем муже. Провентилируй отель «Ритц» на Больших Каймановых островах. – И я отключилась. Приятно иногда бросить трубку первой.

Остаток пути домой я проехала, рисуя в воображении картины мести. Я поняла, что подавать бургеры в закусочной – недостаточное наказание. Манеры манерами, но после того как мне открылось, что Гордон лгал, изменял мне у меня за спиной и украл мои деньги, я попрошу кое-кого об услуге. Знакомый журналист окажет мне ее – ведь я устроила ему эксклюзивное интервью с Барбарой Буш, когда она в последний раз была в городе и подписывала книги на рождественской ярмарке Лиги. Бо Бракен напишет статью на первую полосу «Уиллоу-Крик таймс», и весь город узнает, что мой муж лжец, подлец и вор. Раз уж мое будущее обеспечено, я могу себе позволить быть немного эксцентричной.

Повеселев от мысли, что скоро моего мужа постигнут адские муки, я подъехала к парадной двери и опять обнаружила незнакомую машину, припаркованную на выложенной красным кирпичом площадке. Правда, это был «лексус», а Гордон, судя по всему, предпочитал женщин с машинами похуже, так что я не очень испугалась, что это еще одна amor моего мужа изволила меня посетить.

Толкнув дверь, я вошла в холл.

– Фреди! Наконец-то!

Трудно поверить, что вся эта радость исходила от прямой как палка, одетой в черное, неулыбающейся Пилар Басс. Я недовольно поморщилась – не потому что она была рада меня видеть, а потому, что ее приход напомнил мне о том, какой сегодня день. Среда. День собраний Комитета по новым проектам. Я снова забыла.

– Кика впустила меня. Надеюсь, ты не против? Мне надо было тебя увидеть.

Нетрудно было догадаться, что она пришла просить прощения за то, что поставила под сомнение мое решение по списку заявок на новый проект Лиги. Может, Пилар и недолюбливала меня, но сейчас она широко улыбалась и сияла от радости.

Пилар, так же как и я, знала, что ничто в Лиге не происходит без моего согласия. Ее бесило то, что деньги и красивая внешность значат больше, чем ум. Поэтому-то ей и нравилось жить на северо-востоке. Насколько мне известно, там внешность имеет значение только в том случае, если ты фотомодель. Главный козырь – мозги. Мозги или любое состояние (быстро нажитое или фамильное), так как в Нью-Йорке человек мог прекрасно обойтись без почтенного имени... и/или манер. (Вспомните Дональда Трампа или эту телеведущую шоу «Взгляд» – теперь она ничего, после того как ее всю накачали ботоксом, но ее гримасы!.. Моя мать в ужасе.) В Уиллоу-Крике все обстоит иначе. И теперь, когда мои деньги пропали, я впервые задумалась, что в таком городе, как Нью-Йорк, могут быть свои плюсы. Например, анонимность. Это не значит, что мне она будет нужна. Я верну свои деньги – в этом нет сомнений. Это необходимо, потому что достаточно просочиться хоть слову о том, что мое состояние потеряно, – и люди вроде Пилар никогда не станут передо мной унижаться. Я не уверена, что смогу к этому привыкнуть.

– Как ты шикарно выглядишь во всем черном, – сказала я, лучезарно улыбаясь. Она не знала, как это воспринимать, и нахмурилась. – Что же привело тебя ко мне?

– Да, конечно, – улыбка вернулась, – я просто хотела сказать, что зря усомнилась в твоем решении. Кроме того, прочитав твои записи, я поняла, что мое предложение, о котором я тогда упомянула, на самом деле по твоей части – ведь ты же искусствовед!

Восклицательные интонации и лесть со стороны Пилар? Должно быть, она на все готова, лишь бы вернуть мою благосклонность.

– Видишь ли, я назвала свой проект «Маленькие звезды». Мы попросим техасских художников давать уроки рисования детям из бедных семей. Звезды мира искусства сделают из детей маленьких звезд! – Она немного умерила свой пыл. – Это всего лишь предложение, и мы не можем ничего начинать без тебя. Надеюсь, что на каком бы новом проекте мы ни остановили свой выбор, ты вернешься в комитет. Сегодня были все, вся группа, но без тебя ничего не получается. Ты не обиделась?

Я жестом остановила ее – розовый бриллиант на обручальном кольце красиво преломлял солнечные лучи, льющиеся в окно.

– Пилар, дорогая, я и думать об этом забыла.

Мы обе знали, что это неправда.

И тут в дверь позвонили. Моя высокомерная улыбка замерла на губах. Я взглянула на часы. Без пяти минут полдень. Я совсем забыла про Никки.

Обычно Кика совсем не так быстро реагирует на звонки, но сегодня она с молниеносной скоростью распахнула двери, будто ожидала старого друга, с которым давно не виделась.

– Кика! – воскликнула Никки с порога. Жизнерадостное звучание ее голоса позволяло надеяться, что продолжения вчерашнего слезливого спектакля не будет. – Как тебе идет эта брошь!

– Ах, спасибо, мисси Граут. Она мне очень нравится.

Снова Кика вела себя, как школьница. Кстати, что там за брошь?

При ближайшем рассмотрении я заметила, что к черно-белой униформе моей горничной в самом деле прикреплена щедро усыпанная камушками маргаритка. Кика ею явно гордилась.

– Было так мило с твоей стороны, – добавила Никки, – принести еще одну корзинку с выпечкой. Ты печешь лучше всех в Уиллоу-Крике.

Кика оглянулась на меня, и я вопросительно приподняла бровь. Она смотрела дерзко и в то же время со страхом, что я заберу у нее брошь или упрекну за то, что она без моего ведома отнесла выпечку. Потом она поспешно ушла, бормоча что-то про то, что кто-нибудь должен же пожалеть бедняжку. Как будто я не жалела. Как будто это не я рисковала своей репутацией. А Кика лишь пекла кексы.

Никки вошла и тут же увидела мою вторую гостью:

– О Боже! Это ты, Пилар?

Они стояли друг напротив друга: Пилар в своем суровом черном одеянии и Никки, разряженная, как обычно, во все цвета радуги. На ней были разноцветные брюки-дудочки, которые, казалось, разрисовали красками. Ярко-желтый обтягивающий топ с бантом посередине выреза. Ряды жемчуга на шее. Ярко-розовые босоножки на шпильках и такой же лак на ногтях. На плече висела зеленая сумка размером с небольшой чемодан.

Пилар была в таком же шоке, как и Никки, но быстро пришла в себя:

– Да, это я. А вы?..

Ну надо же, Пилар, оказывается, сноб!

– О небо! Это я, Никки Бишоп! Теперь Никки Граут!

Пилар была в таком же шоке от новостей, в том числе и от новой фамилии Никки, как и я, когда об этом узнала. Приятно было видеть, что Нью-Йорк уничтожил в Пилар не все техасское.

– Это такая неожиданность, – добавила Никки и зацокала каблуками по мраморному полу, чтобы заключить Пилар в такие же объятия, как меня в первую нашу встречу. К счастью, в этот раз она не была вооружена страусиным боа.

Пилар перевела взгляд с Никки на меня, а потом обратно. Вся ее фальшивая радость исчезла, и на смену пришло недоумение.

– Я и не знала, что вы все еще дружите.

– Да!

Думаю, излишне указывать, кто это сказал. Пилар удивленно приподняла одну (невыщипанную – жуткое зрелище!) бровь.

– Мы устраиваем бал! – щебетала Никки, всем своим видом излучая энтузиазм. – Прямо как в старые времена. На самом деле, Фреди собирается кое-чему научить меня, чтобы помочь попасть в Лигу избранных!

Под мозаичным потолком повисла тишина. Пилар скривила свои ненакрашенные губы.

– Это шутка? – обратилась Пилар ко мне.

– Нет, это правда! – это были не мои слова. Пилар сверлила меня глазами:

– Я слышала, ты собираешь группу для вступления какого-то нового кандидата?

– Ну, да, – произнесла я невнятно. Голубые глаза Никки округлились.

– О, Пилар, прошу тебя, окажи мне протекцию! Скажи, что согласна!

Теперь мы с Пилар обе были шокированы. Но мой шок оказался сильнее, ибо Пилар через пару секунд уверенно кивнула.

– Фреди, если ты продвигаешь кандидатуру Никки, я с радостью составлю вам компанию. И ты, наверное, знаешь Элоизу Флеминг? Уверена, что могу убедить и ее присоединиться к нашей группе.

Пилар и Элоиза? Это было бы слишком просто.

Я бы не удивилась, если бы оказалось, что поползли слухи о том, что меня собираются выдвинуть на пост президента в следующем году. Конечно, это объясняло, почему Пилар изо всех сил старается завоевать мою благосклонность. Фреди Уайер обладает могуществом, но президент Фреди Уайер будет просто несокрушима. Несомненно, Пилар мучилась вопросом, искупит ли ее участие в моей затее обиду, которую она нанесла мне на заседании Комитета по новым проектам.

На самом деле, нет, не искупит. Я никогда так легко не забываю оскорблений. Знаю, знаю, я очень злопамятна.

– Дорогая, как все замечательно, – улыбнулась я. Мы обменялись парой дежурных фраз, прежде чем Пилар ушла, заручившись моим обещанием позвонить, чтобы обсудить детали.

– Как здорово! – завизжала Никки, как только захлопнулась дверь.

– Просто великолепно.

– Все будет, как в старые добрые времена. Мы трое снова вместе. – Ее глаза наполнились слезами.

– Да, замечательно. Ну что, начнем?

Мой план действий по «обновлению» Никки был готов. Я составила список всего, что нам предстояло пройти, – краткое содержание курса Мисс Маленькая Дебютантка.

Мы начнем с азов:

а) этикет;

б) голос;

в) осанка;

г) поведение.

А после нам придется заняться стилем – боюсь, это окажется самым сложным для Никки, учитывая ее манеру одеваться.

Выборы новых членов должны были состояться всего через два месяца – время поджимало. Не следует также забывать, что до званого обеда у Граутов оставалось менее трех недель. Мне предстояло стать не только Генри Хиггинсом, но и чудотворцем. Но если мне удастся это провернуть, то очень вероятно, что прием поможет найти еще нескольких сторонников. Теперь, когда с нами были Пилар и Элоиза, мне нужны были всего лишь три человека, и я была уверена, что после провала Алкогольного чаепития никакие мольбы и уговоры не заставят присутствовавших на нем дам поддержать мою протеже. Понимая, что от этого никуда не денешься, я решила сначала разобраться с самым сложным. Стиль.

– Никки, давай для начала обсудим, как ты одеваешься.

Она улыбнулась, как будто знала наперед.

– Я запомнила, что ты сказала, – она указала на себя. – Видишь, банты и жемчуг.

Эти слова будут преследовать меня до конца моих дней. Думаю, на моей могиле вместо «Она была великолепна» будут красоваться слова «Она любила банты и жемчуг».

– Ты же сама советовала мне так одеться.

– Не пойми меня превратно, дорогая, ты потрясающе выглядишь, – вдохновенно врала я. – Быть может, даже слишком потрясающе. Весь этот жемчуг – девушки просто позеленеют от зависти.

Никки удивленно моргнула.

– Зависть, – настойчиво продолжала я, – когда мы пытаемся заручиться их поддержкой для твоего избрания в Лигу, не самое подходящее чувство.

– Что ты имеешь в виду?

– Возможно, твой бант слишком экстравагантен для нашей маленькой группы. А жемчуг слишком броский. Ты же хочешь им понравиться – хотя, конечно, важно не это, а то, чтобы они не стали ревновать.

– Ревновать? – спросила она, глядя так, будто я только что наградила ее короной Царицы Полей. – Мне никогда это не приходило в голову! Не могу поверить. Ну надо же!

– Но помни, ревность – плохое чувство. Что не совсем правда.

Конечно, поведение ревнивой женщины абсолютно непредсказуемо. Но покуда у тебя есть власть, чужая ревность может быть тебе очень даже полезной. Тот, кто испытывает зависть или ревность, всегда оказывается в более слабой позиции. И хотя меня в повседневной жизни окружали завистницы, мне было вовсе ни к чему, чтобы они завидовали Слишком Броской Жене Говарда Граута. Мне нужна их помощь, чтобы провести ее в Лигу. Хотя, честно говоря, ни одна из известных мне женщин не позавидовала бы банту или жемчугу Никки.

– Пойдем наверх, в гардеробную. Я покажу тебе одежду, которую, на мой взгляд, ты должна носить.

– Правда? Ты сделаешь это для меня?

– Конечно.

По пути наверх Никки останавливалась через каждые два шага, чтобы рассмотреть то одно, то другое. Вазу. Картину. Семейные ценности семьи Хилдебранд.

Я привела ее в мою спальню.

– Ух ты, здесь все такое...

Я ожидала слов «прелестное», «великолепное», «красивое» – они могут верно описать мое жилище.

– Такое бежевое, – закончила она. Ну что тут скажешь?

Я провела ее в гардеробную, и на этот раз вместо «бежевого» прозвучало:

– Тут так скучно.

Скучно, просто, неярко. И это она говорила обо мне.

Никки подошла к встроенным полкам и шкафам с окошками на дверцах, чтобы можно было заглянуть внутрь. Открыв один, она провела рукой по вешалкам с кашемировыми свитерами (в Центральном Техасе их можно носить лишь несколько месяцев в году, и они уже были убраны до осени).

– Они такие мягкие, – промурлыкала Никки, прижавшись к одному джемперу щекой.

Потом она засунула его обратно (не сложив) и обернулась ко мне:

– Ну, я готова. Я сказала Гови, что буду делать все, что ты скажешь. Итак, расскажи, какую одежду мне следует носить.

– Общее правило, которое нужно всегда помнить, таково: внешний вид леди должен быть неброским, скромным и сдержанным. Возьмем, к примеру, украшения.

Никки явно начала нервничать.

– Ты когда-нибудь слышала выражение «До обеда никаких бриллиантов»?

Она скосила глаза, задумавшись, что бы это могло значить.

Я не хотела, чтобы она переутомилась в самом начале.

– Это значит, что бриллианты – за исключением бриллиантовых обручальных колец – нельзя надевать днем, а точнее, до шести вечера.

Она подняла руки и ощупала свои гигантские серьги с бриллиантами.

– Я не могу носить свои бриллианты? Можно было подумать, что я не разрешила ей носить никакой одежды, хотя это, возможно, не очень бы ее расстроило.

Я продолжила наступление:

– И еще, леди никогда не носит часы после шести вечера – люди определенного класса, скажем так, по вечерам не следят за временем.

Ее рука потянулась к запястью.

– Если нельзя носить бриллианты до шести, а часы после шести, когда мне носить вот это? – И она показала свои часы, инкрустированные бриллиантами.

Я постаралась утешить ее и пожала плечами.

– Никогда? О Боже! Я не могу носить мои часики! Но я люблю их! Это моя самая любимая вещь.

– К сожалению, часы с бриллиантами нельзя надевать вообще.

Никки часто заморгала. Я поспешно продолжила:

– Браслеты на щиколотку.

Она перевела взгляд на свои ноги и наморщила нос. Было понятно, что она догадывается, что что-то не так, просто не знает, что именно.

– Ты хочешь, чтобы я надевала его поверх чулок?

Я сдержала дрожь.

– Нет, не поверх чулок. Единственное подобающее место для браслета – это запястье.

Она нахмурилась:

– Но ведь это же браслет на щиколотку?!

– Никаких щиколоток!

Она снова захлопала глазами.

Прежде чем она успела ответить, я сказала:

– Давай перейдем к одежде.

Было не похоже, что ее вдохновило мое предложение, но потом она глубоко вздохнула, собираясь с силами.

– Может быть, я примерю что-нибудь из твоей одежды, посмотрю, как она смотрится и все такое?

– М-м, ну... хорошо.

Я перебрала несколько платьев, ища такое, которое бы наилучшим образом выражало понятие «сдержанность». Я нашла идеальный вариант, бежевое английское платье с плетеным кожаным поясом. Я никогда не носила его, потому что выяснилось, что оно плохо сидит на груди. Хотя у меня и великолепная грудь, она не слишком большая, а фасон платья ничуть не подчеркивает мои формы. Но на Никки оно будет сидеть просто запредельно.

– Voila[12]. То, что надо.

Лицо Никки вытянулось.

– Ты хочешь, чтобы я надела это старье?

Глава тринадцатая

– Только примерь его, – уговаривала я.

– Но оно бежевое.

– Что ты имеешь против бежевого?

– Того, что он скучный, достаточно?

– Сарказм леди не к лицу. – Неужели это произнесла я? Точь-в-точь моя мать. – Бежевый вовсе не скучный, Никки. Он может великолепно смотреться.

При хорошем крое и ткани, на определенном типе женщин.

Вряд ли мне удалось ее убедить, поэтому я продолжила наступать:

– Пойми, женщина носит одежду, а не наоборот. После встречи с Никки Граут люди должны помнить ее, а не ее платье.

Невозможно было втолковать ей, что для некоторых женщин одежда становится доспехами, будь то дикие обтягивающие леггинсы или черные строгие костюмы и уродливые очки. Я считаю, что шарм, исходящий от женщины, должен поведать миру о ней, а не о ее одежде. Однако если у женщины нет шарма, сделать что-нибудь очень трудно.

– Теперь обувь. Я всегда держу под рукой лишнюю пару лодочек от Феррагамо на всякий экстренный случай. Какой у тебя размер?

– Семь с половиной.

– Отлично.

Я вытащила коробку и вручила ей. Она с подозрением взяла ее и заглянула внутрь. Лицо ее изменилось, как будто ей вонзили в сердце одну из ее шпилек.

– Без каблука?

Она посмотрела мне на ноги. Мои туфельки казались почему-то скорее безжизненными, чем классическими, рядом с туфлями Никки. Это было просто нелепо.

– Они не без каблука. У них миленький каблучок в один дюйм. Ты должна доверять мне в этом, Никки. – Я протянула ей бежевое платье с поясом. – Платье я тоже не носила. Примерь.

Казалось, она вот-вот начнет протестовать. Но потом смирилась и очень быстро разделась до трусиков и лифчика. Обычная женщина за эти секунды успела бы лишь снять пальто.

Сказать, что я была в шоке, значит ничего не сказать. Я-то думала, что она возьмет платье домой и померит позже, к тому же я не видела раздетую женщину с тех пор, как в средней школе меня заставляли посещать уроки физкультуры. Однако у школьниц не было форм Памелы Андерсон и белья, которое продают в магазинах, куда покупатели до восемнадцати лет не допускаются.

Я отвернулась.

– Одевайся, – и поспешно вышла.

Через пару минут появилась несчастная Никки, одетая в бежевое платье и лодочки – без чулок, с чем я разберусь чуть позже. Странным образом, нейтральная палитра цветов приглушила все в ней – накладные ресницы, яркие пятна румян, даже большой бюст.

– Никки, ты выглядишь прелестно. – Я в самом деле так думала.

Когда мы спустились вниз, у нее был очень мрачный вид. Свою собственную яркую одежду она положила в ярко-зеленую сумку.

– Я бы не хотела, чтобы мне пришлось одеваться, как какая-нибудь старуха.

– Как старуха? Ну, знаешь. Я ношу бежевое, и разве я похожа на старуху?

– Раз уж ты спросила...

Я оборвала ее:

– Ленч готов. – Учитывая ее вкус, я сомневалась, что хочу услышать ее мнение.

Я провела Никки на веранду – там мы займемся основами этикета. На столе был белый фарфор с тонким цветочным узором, подходящий для неформальной дневной трапезы.

– Ух ты! – воскликнула Никки, подняла тарелку и перевернула ее, чтобы посмотреть клеймо. – Должно быть, эта посуда стоит целое состояние!

Я взяла тарелку у нее из рук и поставила на место.

– Нельзя поднимать и рассматривать посуду, сидя за столом. И никогда не говори о цене, о чем бы речь ни шла.

– А если я хочу купить себе такой же?

– Всю жизнь подражая кому-нибудь, ты не сможешь стать оригинальной.

– Не понимаю. Я думала, весь смысл в том, чтобы сделать меня менее оригинальной.

Не хочу признаваться в этом, но мне пришла внезапная (и тревожная) мысль, что она права. Потом я прогнала ее, напомнив себе, что секрет прекрасной внешности – во все тех же бежевых и кремовых тонах, идеально уложенных волосах и известной доле индивидуальности, которая позволяет выделиться. Но эта индивидуальность не должна сиять, как неоновая вывеска. Она должна быть неуловимой, но запоминающейся. Как у меня.

– Скоро ты все поймешь. – Я очень на это надеялась.

Кика подала уложенный в половинки авокадо салат из цыпленка с миндалем и виноградом, а также фрукты на листьях салата, сбрызнутых салатной заправкой собственного приготовления. И, конечно, холодный чай – без добавления алкоголя.

Я молилась о том, чтобы мой ленч, лишь отдаленно напоминающий настоящий званый обед, оказался Никки по силам.

Первым сигналом, что это, вероятно, для нее слишком сложно, был восторженный вопль, когда Кика принесла мою фамильную тарелочку для яиц. Уверена, что Никки перевернула бы ее, несмотря на мои наставления, если бы на ней не лежала дюжина яиц.

Как только мы закончили есть, я приступила к выполнению плана атаки.

– Я понаблюдала за тобой, пока ты ела, и у меня есть пара (я была снисходительна) замечаний.

– Слушаю тебя. – Сначала она была полна решимости.

– Так как ты правша, твоя левая рука должна оставаться во время еды у тебя на коленях. В правой руке ты держишь ложку или вилку.

– А как резать что-нибудь?

– Ты поднимаешь левую руку, вот так, – я показала. – Вилка переходит в левую руку, а правой рукой ты режешь – вот почему нож лежит с правой стороны. После того как ты отрезала кусочек, нож бесшумно кладется на край тарелки, а не на скатерть, вилка снова берется в правую руку, левая возвращается на колени, и ты кладешь в рот кусочек.

– Матерь Божья!

– Кстати, выражения вроде « Матерь Божья» не употребляются в вежливом разговоре, и уж точно не за столом.

Она была сбита с толку. Я продолжала:

– Жуй с закрытым ртом. Никогда не говори с полным ртом. И всегда промокай губы салфеткой между порциями еды. Сидящему напротив неприятно видеть крошки у тебя на губах.

Она закатила глаза, но, к счастью, ничего не сказала.

Дальше по списку шел «Разговор», и я дала ей список запрещенных тем:

а) здоровье;

б) политика;

в) религия;

г) вопросы о другом человеке;

д) личное мнение.

Она хмыкнула:

– С ума сойти! Прием, на котором все говорят о погоде и еде.

– Вот! Ты уже начинаешь кое-что понимать.

– Но...

Хоть перебивать и невежливо, я не смогла удержаться.

– Следующее: поведение. – Я не собиралась тратить весь день на ее обучение. Мне казалось абсолютно справедливым, что я не считаюсь с тем, что хотят сказать ее ярко накрашенные губы.

Поведение – тонкий вопрос. Вот от чего я хотела ее предостеречь, но из вежливости воздержалась:

а) нельзя на Рождество украшать дом гирляндами;

б) нельзя расставлять во дворе пластиковых гномов или фламинго;

в) нельзя употреблять имена вроде Сью и Джо наряду с приличными именами типа Бетти и Карла;

г) нельзя оставлять подмышки небритыми на французский манер – пусть так делают француженки. (Если вы используете восковую эпиляцию – пожалуйста, только не упоминайте об этом. Как женщина может считаться леди, если она, подняв руку, выглядит, как мужчина?)

Не желая обсуждать с ней эти вещи, я начала с того, что моя мать и очаровательная дама на курсах «Мисс Маленькая Дебютантка» прочно вбили мне в голову, – с так называемых «четырех Никогда»:

а) никогда не доминируй в разговоре;

б) никогда не говори так, чтобы тебя можно было услышать на расстоянии более трех футов;

в) никогда не делай ничего такого, что было бы заметно с расстояния более трех футов;

г) никогда не хвастайся своими достижениями.

– На самом деле, – продолжила я, – если ты сделаешь что-либо достойное внимания, это будет замечено. Как говорится, не хвали свое болото.

– Говард говорит совсем другое.

– Правда? – Я изобразила удивление.

– Он говорит: если ты хочешь чего-то от жизни, тебе нужно за это драться. Никто для тебя ничего не сделает. И все должны знать, как ты крут. – В глазах Никки светилось искреннее обожание. – Он всегда говорит: хвали себя, и тогда люди предпочтут не связываться с тобой лишний раз и будут уступать.

Понятное дело. В его плебейском кругу принято жить по законам джунглей.

– Я не сомневаюсь, что Говард знает, что говорит, – солгала я. – Это подходит для его мира. Но если тебе нужны рекомендации для вступления в Лигу, лучше послушай меня.

Она была в нерешительности, потом вздохнула:

– Ладно, хорошо. Я же говорю, Гови велел исполнять все, что ты скажешь.

Я едва удержалась от «Боже праведный, благослови Гови».

– Еще один совет на заметку: никогда не показывай свои чувства.

– Что ты имеешь в виду?

– Например, нельзя плакать в присутствии посторонних.

Она фыркнула. Я подумала о том, чтобы составить список Вещей, Подлежащих Исправлению. Вместо этого я вздохнула и хотела сделать ей замечание, но она опередила меня:

– Не фыркать. – Я была удивлена. Возможно, даже улыбнулась.

– Вот именно.

– Ладно, что еще?

Постепенно я добралась до «трех Не»:

а) не смотрись в зеркало на публике;

б) не касайся никаких частей своего тела на людях (и вообще никогда, согласно убеждениям моей матери);

в) ничего не ешь, если не сидишь за столом.

– А жевательная резинка – это еда?

– Неважно. Леди никогда не жует жвачку.

– Вообще никогда? – выдохнула она.

– Вообще.

– О, ма... – Она сконфуженно улыбнулась. – Ладно, давай посмотрим, правильно ли я все поняла. Есть четыре Никогда и три Не. Немного похоже на «Мотаун учит этикет».

На этот раз я моргнула.

Она вскочила и громко исполнила припев из «Я слышал это в виноградных лозах», пританцовывая и прищелкивая пальцами. Представив себе ее на следующем благотворительном балу, я готова была признать свое поражение.

– Прости, – произнесла Никки сквозь смех. – Я буду хорошо себя вести. Но прежде чем мы вернемся к делам, мне нужно в туалет. Сладкий чай очень, знаешь ли...

Я застонала.

– Что теперь не так?

Вообще говоря, все.

– Когда ты выходишь из-за стола, неважно по какой причине, просто скажи «прошу прощения». Не нужно объяснять, куда ты идешь.

Она снова рассмеялась:

– Да, думаю, окружающим необязательно знать, что я иду пи-пи.

Она удалилась, и я вздохнула с облегчением.

Мне не хочется в этом признаваться, но как только она вернулась, я галопом пронеслась через все остальное. Я пробубнила то, что касалось манер и осанки, и наконец добралась до «входить в комнату надо с самообладанием и сдержанным достоинством» и «при ходьбе осанка должна быть такой, будто несешь на голове книгу: спина прямая, живот втянут, ягодицы подобраны, плечи назад, голова высоко поднята».

Дело в том, что Никки Граут не удавалось ничего делать со сдержанным достоинством, и у нее была ужасная походка. Во всяком случае, для леди. Для девушки по вызову, быть может, и ничего. Но не для члена Лиги избранных Уиллоу-Крика.

Мы бегло прошлись по тому, как:

а) садиться и выходить из автомобиля (сначала сесть, колени вместе, затем перенести ноги внутрь; сначала высунуть ноги из автомобиля, колени вместе, потом встать);

б) жестикулировать (не делать резких движений);

в) спускаться по лестнице (рука мягко скользит по перилам, голова высоко поднята).

Упражняясь в последнем, Никки чуть не полетела кувырком. К счастью, все обошлось.

– Потренируйся дома, – предложила я. – А завтра, я думаю, можно будет сходить в «Сакс» на Пятой авеню в Сан-Антонио и купить тебе кое-какую новую одежду. Мы выберем тебе превосходное платье для предстоящего приема.

Она уставилась на меня:

– Но у меня уже есть кое-что для этого случая. Это просто сказка, все золотое и сверкающее... – Она осеклась, скривилась, а затем кивнула: – Хорошо, пойдем. Да, у меня же есть сюрприз!

Она залезла в свою зеленую сумку и достала книгу. Voila!

– Что это?

– Наш выпускной альбом! – Она подошла ко мне и раскрыла его. – Смотри! Вот тут ты расписалась!

Даже спустя столько лет я узнала свой почерк. Ровные, округлые буквы с завитушками. Моя подпись с тех пор не изменилась, разве что стала немного скромнее.

Я промолчала, и Никки начала цитировать надпись наизусть.

– Никки, не надо.

Но ее невозможно было остановить.

– Моей доброй подруге Никки. Фреди.

Даже тогда я не была склонна к восторженным преувеличениям.

Она мечтательно улыбнулась:

– Ой, а помнишь тот день в седьмом классе, когда мы...

– Посмотри на часы. – Я захлопнула альбом и вернула его. – Мы посмотрим завтра, после похода по магазинам.

Мне не пришлось повторять дважды. Может, она и была разочарована, что ей не дали предаться воспоминаниям, но явно была рада, что ее отпустили с «занятий». Правда, в итоге она прокричала «до свиданья!» Кике и со смехом вывалилась за дверь, помахав рукой на прощанье, как будто большую часть дня я не учила ее вести себя по-другому.

Услышав шум отъезжающей машины, я напомнила себе о будущей статье в «Уиллоу-Крик таймс».

Чувствуя себя опустошенной, я пошла было наверх, чтобы полежать в горячей ванне, но неожиданно для себя направилась в кабинет. Казалось, что мое тело не подчиняется рассудку. Я подошла к полке и сняла с нее выпускной альбом. Вот я, Самая Красивая. Я переворачивала страницы, пока не нашла фотографию Пилар, затем Никки, которая улыбалась так широко, что, казалось, состояла из одних зубов, смеха и кудряшек. Пилар ничего не написала мне на память, а Никки неразборчиво нацарапала: «Ты всегда будешь в моем сердце». Уже тогда она была склонна к мелодраме.

Это путешествие в прошлое было мне абсолютно ни к чему. Я сунула альбом на место, говоря себе, что Никки Граут и все ее мещанские штучки меня не проймут.

Глава четырнадцатая

Чтобы быть великолепной, надо прилагать усилия. Быть Великолепной Фреди Уайер – своего рода искусство. Вот почему на следующее утро я чувствовала себя немного виноватой, после того как разом вывалила на Никки все сведения. Ерунда, женщина в состоянии воспринять очень многое.

По пути во дворец Граутов перед нашим грандиозным походом по магазинам я пообещала себе проявить ангельское терпение. Единственной сегодняшней задачей было убедить моего маленького гадкого утенка избегать ультрамодной, цветастой и отделанной побрякушками одежды.

Интересно, мне это удастся?

Горничная провела меня сквозь лабиринт изысканности и безвкусицы на веранду. Войдя, я резко остановилась. Горничная же, казалось, была абсолютно спокойна, хоть мы и увидели просто дикую картину – Никки и Говард занимались чем-то ужасно НС-ным.

Я попыталась тут же выйти за дверь, но от удивления, должно быть, произвела шум, и Грауты обернулись и увидели меня.

– Фреди! – воскликнула Никки.

Говард ухмыльнулся. Обернувшись, он уронил с головы книгу:

– Черт, это куда сложнее, чем кажется.

– Я же говорила, – воскликнула Никки. – Я тренировалась, но это так трудно!

Следовало ожидать, что ни Никки, ни ее муж не смутятся от того, что его застукали расхаживающим по комнате с книгой на голове. Он при этом был очень похож на толстую приземистую будущую дебютантку.

Поднимая с пола книгу, Говард услышал телефонный звонок. Он взглянул на высветившийся номер, пробормотал что-то и отправил звонок на голосовую почту, как будто у него были дела поважнее, чем отвечать на звонки.

– Объясни мне, как это делается? – спросил он меня и снова пристроил книгу на голове и начал ходить по комнате.

– Ты идешь слишком быстро.

Он замедлил шаг.

– А теперь слишком медленно.

– Ты уж определись как-нибудь. – Книга снова упала, Говард вспыхнул, поймал ее и водворил назад. – Давай попробуем еще раз. – Он двинулся в умеренном темпе.

Какое-то безумие – я учу Говарда Граута ходить походкой леди. Но должна признаться, что при всей своей комплекции он оказался лучшим учеником, чем его жена.

– Не размахивай руками.

Он вытянул руки по швам.

– Это слишком. Ты чересчур зажат. Ты должен двигаться плавно и грациозно.

Это снова затормозило весь процесс.

– У меня масса достоинств, дорогуша, но грациозность никогда не была одним из них. – Чтобы доказать это, он пошел обратно, пытаясь двигаться плавно. – Ну как?

– Уже лучше.

Говард хмыкнул:

– Лгунья.

Вульгарно, зато правда.

Он наклонил голову, и книга упала ему в руки. Он протянул ее мне:

– Твоя очередь, куколка.

Я сначала не поняла, чего он от меня хочет, и с удивлением посмотрела на него.

– Ты хочешь, чтобы я тоже прошлась с книгой на голове?

– Ну да. – Он потряс передо мной бестселлером внушительных размеров. – Ты, должно быть, спец в этом деле – еще бы, столько лет тренировки.

Не могу объяснить, почему я это сделала. Не знаю, что на меня нашло, могу только сказать, что это было je ne sais quoi[13] во всей своей НС-ности. А может быть, я сделала это, решив, что раз уж такой мужлан признал мою утонченность, он должен быть вознагражден.

Никки захлопала в ладоши:

– Да, покажи нам!

Даже горничная наблюдала с интересом. Честно говоря, я никогда не могла устоять перед публикой. Знаю, знаю, это так НС – привлекать к себе внимание. Я ведь только вчера говорила Никки, что леди не подобает так себя вести. Ладно, с волками жить – по-волчьи выть.

С книгой на голове я двинулась по комнате – плечи развернуты, руки свободно вдоль корпуса, подбородок параллельно полу. Где-то дома у моих родителей хранились награды, полученные мною на курсах «Мисс Маленькая Дебютантка». Я могла обойти вокруг всех остальных девочек, о чем свидетельствовала грамота. Я как раз делала поворот (между прочим, самый сложный маневр при ходьбе с книгой), когда кто-то неожиданно вошел в комнату.

– Сойер! – воскликнула Никки.

На этот раз книга упала с моей головы.

Войдя, художник, казалось, занял все пространство веранды. Меня он не заметил. Он оказался выше ростом, чем я запомнила, и выглядел счастливым – на манер Джон-Уэйн-только-что-с-ранчо[14]. Памятуя о его сообщениях на автоответчике и о моем визите в его мастерскую, я удивилась – оказывается, он умеет улыбаться.

– Как я рада тебя видеть, – щебетала Никки. Он криво усмехнулся.

– Период застоя окончен. Я снова работаю. Один визит чопорной вертозадой пигалицы...

Глаза Никки расширились.

– Сойер! – выдавила она, оборвав его. – У нас гостья!

Художник обвел взглядом всю комнату, сначала заметив Говарда, и начал было что-то говорить. Но тут он увидел меня и откинул назад голову:

– Вы только посмотрите, кто нас посетил!

Все в комнате уставились на меня, и так как я была столь же умна, сколь красива, никому не пришлось объяснять, кем была «чопорная вертозадая пигалица». Это была я.

Никки чувствовала себя неловко, а Говард от души веселился. Художник же криво усмехнулся:

– Да это же Ее Высочество Фредерика Хилдебранд Уайер собственной персоной.

Его улыбка, обращенная ко мне, была не особенно дружелюбной – скорее, походила на презрительную усмешку, которой он меня уже однажды наградил. Может быть, он гениальный художник и неплохо смотрится у себя в студии, но сегодня на нем была абсолютно идиотская одежда: брюки с кучей карманов (такие носят подростки из неблагополучных семей), армейская футболка (подходит только для кукольных солдат Джо с отлитыми из пластмассы мускулами и игрушечными ружьями) и сандалии (обувь, неподходящая для любого мужчины настоящего или нет).

– Это Никки дала вам мой адрес? – спросил он. – Черт возьми, что же вы не сказали. Возможно, я был бы более любезен.

Сначала моё имя вызвало у него презрение, потом смех, а вот имя Граутов могло открыть для меня все двери. Уму непостижимо.

Никки подошла и игриво хлопнула его по плечу:

– Я не знала, что ты зайдешь сегодня, Сойер. Мы с Фреди собираемся пройтись по магазинам. Не то что бы мне нечего носить. Посмотри на меня! – Она сделала пируэт. – Фреди учит меня выглядеть, как настоящая леди из Лиги избранных, и у меня уже начинает получаться.

Мне пришлось посмотреть повнимательнее, чтобы понять, о чем это она.

– Бежевый! – подсказала Никки.

Ах, бежевый, как же я не догадалась. Никки явно было нелегко уловить разницу между собой и мной. На ней были бежевые обтягивающие брюки с рисунком.

– А как тебе мой новый свитер?

Она вытянула руки, как модель на подиуме, давая рассмотреть своим гостям свитер, который по качеству действительно мог бы быть из моего гардероба, но только если Кика случайно положила бы его в центрифугу. Это был облегающий кашемир (не знала, что такое возможно). Свитер был отделан жемчугом, как будто она для себя решила: «Раз я не могу расставить акценты блестками, я украшу его жемчугом, и чем больше, тем лучше». Плюс ко всему был март, и сезон кашемира в Техасе уже закончился.

– Да ты только посмотри на себя! – нашлась я. Никки оправила перышки и позвала горничную:

– Мария, принеси, пожалуйста, чаю! – Она посмотрела на меня. – Мы ведь не торопимся, правда?

Сойер Джексон не дал мне ответить, прокричав вслед:

– Мария, сделай мне горячего чаю.

Не успела я опомниться, как все уже сидели вокруг маленького столика. Никки хохотала и забыла все мои уроки. Хотя, вернее было бы сказать, она еще ничего не запомнила. Художник сел, откинувшись на стуле и заложив ногу на ногу. Я знаю, так делают мужчины, живущие в Нью-Йорке или Латинской Америке. Но, если я ничего не путаю, мы были в Техасе, где настоящие мужчины, как правило, сидят, широко расставив ноги.

Говард присоединился к нам, что показалось мне любопытным, так как большинство техасских работяг избегают мужчин гомосексуальной ориентации.

– Так ты говоришь, Сойер, – начала Никки, – что снова стал писать?

Он отмахнулся.

– Я зашел сказать, что еще одна из этих дам хочет устроить мою выставку у себя в галерее. – Он взглянул на меня. – И вот, поглядите-ка, она здесь.

– На этот раз ты должен согласиться, Сойер, – сказала Никки.

– Он уже отказался.

– Что? – Говард пристально посмотрел на меня. – Я думал, ты сказала, что дело в шляпе.

Я улыбнулась с наивностью церковной хористки:

– Разве я так сказала?

Художник посмотрел на меня, просто посмотрел. Я не могла понять, что именно он подумал, но что-то мне подсказывало, что он испытывает отвращение. Ко мне! Но я не могла сказать точно, так как никогда раньше не сталкивалась с подобным отношением к себе.

– Кто знает, – сказал художник, и на его лице появилась улыбка, – может быть, показ в галерее Фредерики Хилдебранд Уайер будет... интересным.

– Значит ли это, что теперь вы говорите «да»? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Если я соглашусь, вы перестанете мне названивать?

Говард бросил на меня взгляд, Никки нетерпеливо заерзала. Я едва не открыла рот от удивления, и хоть никогда никому в этом не признаюсь, я почувствовала, что у меня горят щеки.

Художник не стал дожидаться ответа (к счастью, эти ужасные риторические вопросы его и не требуют) и рассмеялся:

– Я подумаю над этим. Когда вы хотите устроить показ?

Я с удовольствием ответила бы: «Никогда!» Было бы так приятно. Но я подумала, каким триумфом будет раздобыть неуловимого художника, несмотря на то что он был неприятным типом и предпочитал, казалось, общаться с кем угодно, только не со мной.

– Через месяц.

Никки захлопала в ладоши:

– Это чудесно! Ты просто обязан, Сойер. Тогда летом, когда все уже будет сделано, можно будет устроить большой праздник, чтобы отметить твой самый первый показ и мое вступление в Лигу избранных!

При всех недостатках и промахах Никки, одно в ней очень правильно: у нее есть здоровая вера в себя. Уверенность в себе – неотъемлемая черта настоящей леди.

Сойер лишь улыбнулся и хлебнул чаю.

– Посмотрите на часы, – сказала я. – Пора по магазинам.

Слова сработали, как заклинание.

Двадцать минут спустя мы с Никки уже были на пути в Сан-Антонио, но до того Говард взял меня под локоть и отвел в сторонку.

– У меня есть кое-какие новости.

Я остановилась и попыталась не подать виду, что затаила дыхание. «Господи, пожалуйста, пусть это будут хорошие новости».

– Этот подлец, твой муж, был на Кайманах, как ты и говорила.

Моей матери следовало бы стать детективом.

– Был?

Говард сверлил меня своими акульими глазами:

– Да, но когда мой человек прибыл туда, его уже не было. Выяснилось, что он путешествует с женщиной по имени Джанет Ламберт.

Ничего нового я не услышала, но все равно почувствовала что-то вроде укола. И это разозлило меня еще больше. Я не поддамся слабости.

– Я подергал кое за какие ниточки, – это было сказано так, что я представила себе дюжего мордоворота, выкручивающего руки и ломающего коленные чашечки, – чтобы получить сведения о том, что именно он сделал с твоими деньгами, после того как снял их со счета в банке Уиллоу-Крика. Выяснилось, что он перевел деньги в маленький безымянный банк в Остине. Возможно, он не хотел, чтобы за его действиями кто-нибудь наблюдал, так как я выяснил, что он вложил деньги в какую-то пирамиду. Не хотелось бы расстраивать тебя, дорогуша, но этот сукин сын потерял значительную часть твоих денег еще до того, как покинул город.

Сердце у меня ушло в пятки.

– Они что, все сгорели? – еле выговорила я.

– Нет.

Если бы мне было свойственно устраивать сцены, я упала бы на колени и возблагодарила Бога. Но я просто кивнула:

– Отлично. Мы заморозим счет в Остине.

– Не особенно отлично. Он уже перевел деньги из Остина.

Я сопоставила факты, и все стало ясно.

– На Кайманы.

– Именно. Он закрыл счет в Остине в тот день, когда ушел из дому. Должно быть, сразу поехал в банк и сделал это.

– И деньги все еще там? На Каймановых островах? – еле выговорила я.

– Нет. Там ужасно сложно проследить движение денег. Все эти хитрые офшорные банки и все такое. – Видимо, было заметно, что я с трудом держу себя в руках, потому что он добавил: – Не беспокойся. Я его поймаю. У меня свои методы.

Я не спросила, что это за методы. Меня не волновало, имеются ли в виду переломанные кости или давно вышедшие из моды «цементные ботинки». Мне нужно было только вернуть деньги.

Чувствуя себя загнанной в угол, я села в машину Никки, и мы поехали в Сан-Антонио. Я бы предпочла поехать на своей машине, потому что люблю все держать под контролем. К сожалению, у меня не было выбора, так как, прежде чем сообщить мне плохие новости, Говард преподнес своей жене хорошую. В тот момент, когда мы вставали из-за стола, он притянул ее к себе, поцеловал и сказал:

– У меня сюрприз для моей малышки!

Разумеется, все это было в высшей степени вульгарно. Еще большая пошлость ожидала нас у дома – новенький пожарно-красный «ягуар» с большим красным бантом на крыше (почти таким же большим, как тот, что был на Никки во время чаепития).

Пока мы ходили с книгой на голове, кто-то доставил автомобиль. Я заметила, что художник и адвокат заговорщицки переглянулись, и поняла, что, должно быть, машину пригнал Сойер Джексон.

– О, мой Бог! – выдохнула Никки. – Это мне?

Говард просиял, рассмеялся и едва не потерял равновесие, когда его жена повисла у него на шее.

– Я люблю тебя, – повторяла она, покрывая поцелуями его лицо.

Я решила обсудить с Никки тему проявления чувств на людях.

Мы с художником переглянулись. Он с улыбкой покачал головой, как если бы речь шла о снисхождении к маленькому ребенку. Я же постаралась сдержать гримасу отвращения. Должно быть, у меня не очень получилось, так как он цыкнул на меня. Я испуганно мотнула головой и резко отвернулась.

После такого подарка не могло быть и речи о том, чтобы взять мою машину – ту, на которой можно было ехать с приемлемой скоростью. Вместо этого мы оставили позади гордо улыбающегося Гордона и, помчавшись под громкую музыку по шоссе, достигли Аламо[15] за рекордное время, к счастью, целыми и невредимыми. Надо сказать, что, когда я вышла из машины, меня можно было принять за уличную проститутку: волосы растрепались, а щеки горели от сильного ветра.

Потратив изрядное время в дамской комнате на приведение в порядок макияжа и прически, я наконец оказалась в дизайнерском отделе магазина «Сакс».

Да, я забыла упомянуть об одном обстоятельстве: Сойер Джексон поехал с нами.

Спрашивается: какой мужчина захочет провести полдня, шатаясь по магазинам с двумя женщинами, одну из которых он не знает?

На самом деле, Никки почти умоляла Сойера присоединиться к нам, и я согласилась после того, как он сказал, что его потенциальное участие в выставке у меня в галерее будет отличной возможностью надеть сатиновый фиолетовый костюм, который он купил на прошлой неделе. Я надеялась, что он пошутил, но не могла так рисковать. С каждым днем я была все ближе к краху. Сперва Гордон, потом Никки. Теперь это. Несомненно, со мной будет покончено, если я выставлю работы голубого художника, который ничего не смыслит в одежде, пусть даже он неуловим. В неуловимости есть один скользкий момент: когда люди тебя наконец увидят, ты не должен их разочаровать.

И вот теперь наше трио, являя собой живой пример дисгармонии, стремительно неслось через ряды одежды. Могу лишь сказать, что я, должно быть, проводила слишком много времени со своей соседкой, и когда мы просматривали вешалку за вешалкой, мне в голову не приходило ни одной моей обычной колкой, хотя и сладкой как мед ремарки. Еще не успев понять это, я высказывалась о каждом извлеченном Никки предмете одежды с прямотой, за которую меня бы исключили из высшего света Техаса.

Жакет с леопардовым рисунком и черные брюки с фальшивыми бриллиантами: «Сомнительно».

Бирюзовый топ-«труба» (неужели кто-то это еще носит?), который заканчивался на добрые пять дюймов выше ярко-розовых брюк с заниженной талией: «Развратно».

Кукольное мини-платьице: «Отшлепай меня, мой мачо».

Сойер громко смеялся. Восторги Никки по поводу очередного туалета заметно уменьшались.

Еще после нескольких примерок я поймала на себе изучающий взгляд Сойера, будто ему не удавалось составить мнения обо мне. Было ли ошибкой с моей стороны вести себя так прямолинейно, раз Никки была невосприимчива к намекам?

Я решила, что самым правильным будет спрятаться за прежним фасадом благопристойности и добродетели. И очень вовремя это сделала, иначе я могла бы сказать что-нибудь очень непристойное, когда Никки переключилась на выбор одежды для меня – она извлекала абсолютно безвкусные наряды, ахала над ними, но я бы это ни за что на себя не надела.

– Вот! – просияла она. – Ты должна это купить!

Это была белая шелковая туника с красивым, надо признать, узором из мелких фиолетовых и бледно-зеленых цветочков вокруг выреза и по нижней кромке, которая могла бы быть ничего, если бы не просвечивала. Это более чем непристойно.

– Я такое не ношу. Она слишком...

– Прозрачная?

– Для начала.

– Но ее не носят просто так, Фреди.

Она перебирала вещи, пока не нашла белый топ. Затем подобрала джинсы. Расклешенные (плохо), с заниженной талией (еще хуже).

– Никки, – сказала я, – спасибо большое, что ты так стараешься, но, право, это... не мое.

– Да нет же! – возразила Никки. – в этом будешь просто неотразима.

Художник посмотрел на меня. Снова.

– И еще вот это, – сказал он и протянул браслет – вульгарную вещицу с позвякивающими стекляшками и кричащими фальшивыми (а как иначе) перламутровыми каплями.

Прежде чем я успела дважды подумать, в моей памяти всплыл эпизод, когда я школьницей купила очень похожий браслет. Я пришла домой и щеголяла им за обедом. На следующий день он исчез из моей комнаты. На мой вопрос мама ответила, что понятия не имеет, о чем я говорю. Позже я увидела его на одной из новых горничных, когда она уходила на выходной. Я начала допрашивать ее, но Кика не дала мне поднять шум:

– Ваша мама дала это ей, мисси.

Я не знала, что меня больше огорошило – неприкрытое вранье матери или то, что браслет, который мне нравился, достался горничной.

Я прогнала эти воспоминания.

– Спасибо, – сказала я твердо Никки и художнику, – но мы здесь не для того, чтобы покупать одежду мне. Мы пришли ради вас.

Я оглянулась и тут же увидела симпатичную бледно-желтую (даже не бежевую!) шелковую блузку и бледно-желтые брюки с отворотами.

– На тебе это будет смотреться замечательно, Никки.

– Это? – В вопросе не прозвучало открытого презрения, но и радости тоже.

– Да, это. – Возможно, я сказала это слишком жестко, и, пожалуй, в голосе прозвучало раздражение от того, что она никак не начнет меня понимать.

– Фреди, это не подойдет мне. Эта рубашка такая свободная, что я буду выглядеть, как дебильный... – она осеклась. – Я буду похожа на раздутый попкорн с пылу-жару.

– Ты не будешь казаться раздутой, – настаивала я. – Ты будешь выглядеть адекватно – для разнообразия.

Она поникла:

– Ты считаешь, что я неадекватна?

– А ты считаешь, что золотая парча или розовые перья – это адекватно?

Она ошеломленно открыла рот. Я торжествовала.

– Гонг, гонг. – Сойер поднял руки. – Здесь будет драка или это лишь словесный поединок?

Мы с Никки повернулись к нему и хором выпалили:

– Мы вовсе не ссоримся!

Он приподнял бровь.

О Боже мой, я еще ни на дюйм не продвинулась с Никки, но сама уже начала превращаться в выскочку из трущоб.

Никки застонала, потом виновато улыбнулась. Но я не ответила на ее улыбку. С непроницаемым лицом я направилась к отделу Сент-Джон Нитс, оставив Сойера стоять с изумленной улыбкой на лице, а Никки вздыхать, демонстрируя разочарование.

К счастью, Сент-Джон не скупился на позолоченные пуговицы, и Никки была вполне довольна. А может быть, она поняла, что я уже выдохлась. Она исчезла в примерочной в сопровождении взбудораженной продавщицы, оставив нас с художником одних.

Вскоре я заметила, что он снова уставился на меня.

– Что на этот раз? – осведомилась я.

– Просто пытаюсь вас разгадать.

– Здесь нечего разгадывать, мистер Джексон. У меня нет тайн. – Простота в списке на том же месте, что и заповедь «Никаких декольте до шести вечера». – Я именно то, что вы видите.

Сварливая мегера, как он мог убедиться. Он скептически усмехнулся:

– Я в этом сомневаюсь.

По тому, как он это произнес, я поняла, что это не комплимент.

– Скажите, только честно, – попросил он, – почему вы помогаете Никки?

Что я могла ответить на это?

– Потому что она будет полезна Лиге избранных. – То же самое я сказала матери. – Кроме того, мы с мужем всегда делаем все, что в наших силах, чтобы помочь соседям. – Мой ответ понравился мне самой.

– Ваш муж, говорите? Пока вы целую вечность поправляли прическу, я спрашивал о нем. Никки сказала, что никогда его не видела. Говорит, что он, судя по всему, не часто появляется.

Кажется, я попалась. Снова почувствовала себя запертой в клетке. Слишком много вопросов, на которые не могу ответить. Я начинаю вести себя вульгарнее, чем четвертая жена миллиардера на яхте. Мои деньги теперь тратят на другую женщину.

Внезапно статья на первой полосе «Уиллоу-Крик таймс» и даже переломанные коленные чашечки показались мне слишком мягким наказанием для моего мужа. Я вдруг представила себе Гордона Уайера, сломленного и умирающего в муках в каком-нибудь Таиланде.

Я ужаснулась, но не потому, что думала это о Гордоне. Неужели я стала такой банальной, что меня вообще посещают подобные мысли?

Скорее всего, именно поэтому я начала взахлеб распространяться о моем муже и нашем удачном браке.

– У нас замечательные отношения. Правда! Просто он много путешествует. Но я его обожаю, и он меня тоже. – Какое значение в моей ситуации имела еще одна маленькая ложь? Кроме того, художник, казалось не поверил ни единому слову.

Наконец появилась Никки, представ перед нами в самом блестящем наряде от Сент-Джона.

– Неплохо, – сказал художник с холодным одобрением.

После этого разговор обо мне и моих семейных делах больше не заходил. Зато к концу нашего похода у моей протеже было восемь новых элегантных туалетов, а художник обзавелся черным костюмом от Хьюго Босса и темно-синей рубашкой.

Мы втроем еле дотащили «барахло», как выражалась Никки, до машины. К моменту возвращения в Уиллоу-Крик я знала, что день прошел почти удачно. Никки будет подобающим образом одета на любом мероприятии, где могут оказаться члены Лиги, включая большой прием, который, кстати говоря, стремительно приближался. Но важнее всего были три слова, произнесенные художником, когда я уже закрывала дверцу своего автомобиля:

– Я сделаю это.

– Что «это»?

– Приму участие в вашей выставке.

Глава пятнадцатая

Каждый действительный член ЛИУК должен в течение года отработать сто часов добровольно; обычно это происходит в период с сентября по май. Работа состоит в выполнении некоторых обязанностей помимо работы в комитетах. В день после похода по магазинам, когда слова художника все еще звучали в моей голове (подтверждение тому, что ни один мужчина – гомосексуалист он или нет – не может долго противостоять моим чарам), я отправилась в главный офис ЛИУК в «Брайтли», чтобы начать отрабатывать волонтерские часы, которые я пропустила. Сразу после ленча я возьмусь за подготовку выставки. Предстоит вытянуть из Никки все, что она знает о Сойере Джексоне. Я начну во время визита к парикмахеру, к самой Эжени Франсуазы из «Салона Франсуазы», куда я ее записала.

Но сначала мне нужно было отработать положенные часы.

Приехав в «Брайтли», я проскользнула мимо хмурой Маргарет Пендервелт (в прошлом Самого Активного Волонтера, а в настоящем возглавляющей штат добровольцев в кафе), выразив надежду, что они без меня не очень скучали. Она знала, что вопросов мне лучше не задавать.

«Брайтли» был назван в честь Юнис Хустон Брайтли, основавшей ЛИУК в 1917 году. Кафе представляло собой симпатичное местечко с верандами, паркетными полами и антикварной мебелью, куда приходили показаться за ленчем или утренним чаем важные персоны или те, кто хотел ими стать.

Облачившись в длинную юбку, синий фартук и белую блузку, я приступила к работе. Я накрыла столы и расставила кувшины для воды. К счастью, у нас были настоящие оплачиваемые работники, которые делали лучшие сандвичи без корочек в городе.

Можно было получить назначение как в замечательное, так и в ужасное место. При том что вам приходилось по меньшей мере раз в неделю проводить время с одной и той же группой волонтеров в течение всего года, было просто необходимо попасть на работу, где бы вас окружали достойные леди. Почти все, с кем я работала, были именно такими – в основном потому, что группу подбирала я сама. Но одна дама, змеей просочившаяся к нам, была точно не в моем вкусе.

Ее звали Уиннифред Опал, и как раз перед открытием кафе в одиннадцать тридцать она подошла ко мне, когда я клала булочки с маслом и сладкие плюшки с апельсиновой глазурью, которые принесли с кухни, в духовку для подогревания хлеба.

– Как ужасно, – сказала она, доставая пару алюминиевых щипцов, – когда некоторые настолько невежливы, что не сообщают ни одной живой душе, что не придут работать в кафе.

Это что, камень в мой огород?

Уинни была крупная женщина, высокая, но не толстая, футов шести росту. Она заплетала свои густые волосы в длинную простую косу и имела страсть к собакам. Она оглушительно смеялась, а ее манера одеваться не дотягивала до идеального ЛИУК. Единственная причина, по которой ее приняли в Лигу, – это то, что она была прямым потомком самой Юнис Хустон Брайтли.

Мягко говоря, Уинни была со странностями, что встречается не так уж редко в Техасе, но очень необычно для Лиги. Она постоянно пыталась привлечь внимание средств массовой информации к своему движению в защиту животных. Вы себе представить не можете, какой шум она подняла несколько лет назад, когда с неистовой яростью ополчилась против тех, кто носит меха. Если вы не видели Уиннифред Опал, разбрызгивающую из тюбика желтую французскую горчицу, которая въедается намертво, считайте, что вы ничего не видели. Гринписовцам с их баллончиками с краской есть чему поучиться у нашей Уинни. С тех пор как она скупила весь запас горчицы во французском магазине, в нашем городе не увидишь и кроличьего хвостика.

– Чего не хватает Лиге, так это свежей крови, – добавила она тоном, который должен был прозвучать оскорбительно.

Сначала я замерла, но потом медленно повернулась к ней лицом, так как меня осенила одна мысль. Свежая кровь?

– Ну конечно, Уиннифред! Ты абсолютно права! Нам, безусловно, не хватает свежей крови. Я как раз говорила об этом матери. Ты просто гениальна!

Уиннифред в изумлении разинула рот. Но будь хоть трижды странная, она могла оказать поддержку Никки Граут.

– Знаешь, Уинни, мы недостаточно с тобой общаемся.

Она так и застыла, держа в воздухе булочку длинными серебристыми щипцами:

– Мы с тобой?

– Конечно, Уинни. У нас никогда не было возможности встретиться и поговорить с глазу на глаз. Пора нам узнать друг друга получше. Давай созвонимся. Договоримся о времени и вволю поболтаем.

Мы закончили раскладывать булочки. Клянусь, Уинни улыбалась на протяжении всей смены. Она даже ни разу не наорала ни на кого из клиентов, что, согласно летописям ЛИУК, произошло впервые. В кафе в тот день было много посетителей, и я выбралась из «Брайтли» почти в три. Десять минут спустя я была дома, но все равно нужно было поторопиться, если я собираюсь все выяснить до того, как Никки пойдет делать прическу. Приехав в салон, я не теряла ни минуты.

– Итак, расскажи мне, дорогая, что ты знаешь о Сойере Джексоне.

Я едва успела в «Салон Франсуазы» вовремя, чтобы встретить Никки. Но все-таки мне это удалось, и теперь в ожидании Эжени, хозяйки салона, мы пили розовый лимонад из якобы хрустальных стаканов. Настоящее имя Эжени было Юлесс Фрэнкс, но она так божественно управлялась с волосами, что я не говорила никому ни слова о ее метаморфозе. Где-то в глубине души мне были крайне любопытны люди, у которых хватило смелости на то, чтобы полностью изменить себя.

– То есть как – что я знаю?

На лице Никки, разглядывающей свое отражение в зеркале, было написано нетерпеливое ожидание преображения. Все в «Салоне Франсуазы» было кружевное и пышное, розовое, из сатина или бархата. Я знала, что Никки здесь понравится, и, сказать по правде, она не могла дождаться начала. Проблемы начались, когда из задней комнаты вышла Эжени с краской для волос в руках. Увидев ее, Никки сникла, выдохлась, как долго стоявшее открытым шампанское.

– Фреди, ты уверена, что мне стоит это делать? – спросила она.

– Конечно, уверена. Одно дело блондинка, и совсем другое – крашеная блондинка.

– Не похоже, чтобы это сделало из меня блондинку, – сказала она, рассматривая цвет.

Эжени взяла стакан с лимонадом из рук Никки.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Я знаю, что делаю.

Никки смотрела на свое отражение глазами загнанного оленя. Как мне показалось, единственное, что я могла для нее сделать, это отвлечь от происходящего. Кроме того, мне действительно хотелось кое-что разузнать.

– Итак, ты рассказывала мне про художника.

– Что?

– Про Сойера Джексона.

– Ах, да. – Мы встретились глазами в зеркале. – Так он тебе понравился?

Опытная рука Эжени дрогнула. В любом салоне красоты сплетни – те же деньги, и новость о том, что Фреди Уайер интересуется посторонним мужчиной, принесла бы Эжени неплохие дивиденды.

Я внесла ясность.

– Он очень талантлив. И несмотря на то, что он предпочитает мужчин... – Эжени вздохнула и вернулась к работе. – Я уверена, что выставка его работ будет пользоваться огромным успехом. Но я фактически ничего о нем не знаю.

– Ну, он просто душка, – сказала Никки, не сводя глаз со своего отражения в зеркале. – А его искусство прямо божественно. В его мизинце больше таланта, чем у любого известного мне художника. Но он очень разборчив в том, кому показывать свои работы. Меня не удивило, что он тебе отказал.

– Разве я тебе не говорила, что он в конце концов согласился?

Никки подняла глаза, чтобы увидеть меня в зеркале:

– Да ты что!

– Да, вот так.

Никки покачала головой, что, должно быть, выражало изумление, и парикмахерша выразила неудовольствие.

– Это же здорово! – воскликнула Никки.

– Так что еще ты о нем знаешь? Меня это интересует в рекламных целях, конечно.

– Ну, его семья переехала в Уиллоу-Крик, когда я ходила в пятый класс. Он учился на первом курсе.

– Он так давно тут живет? – Как получилось, что я ничего не слышала о нем раньше? – Где он жил?

– Там же, где и сейчас.

А, старше меня, жил в южном Уиллоу-Крике. Все понятно.

Никки восхищенно улыбнулась:

– Уже тогда все знали, что он не такой, как все. Он был большой и мускулистый, и не боялся лезть в драку.

Я была сбита с толку:

– Разве этого нельзя сказать почти о каждом парне из южного Уиллоу-Крика?

– Может быть, но Сойер жил искусством. Никто из парней в нашем районе не интересовался ничем таким – по крайней мере, никто бы в этом не признался. А Сойер все время рисовал, говорил о разных художниках. Я помню, моя мать и все остальные сплетничали о нем и о его претензиях на понимание искусства. Кроме того, его родители были старыми, как бабушка и дедушка. Думаю, они что-то преподавали в университете. Они были очень умные, прямо как Сойер. Он рано закончил школу и уехал из города, а вернулся только в прошлом году. Ты должна была видеть его дом. Просто развалина. Он сделал ремонт, и все время пытается что-то улучшить.

– И кто теперь его друзья?

– Я не знаю.

– А как насчет бойфренда?

– Понятия не имею, Фреди. Спроси у него самого.

Как будто я буду совать нос в чужие дела. Во всяком случае, не в открытую.

Я ничуть не продвинулась в своем расследовании, но тут все попытки пришлось приостановить, потому что Эжени повела Никки смывать краску. Ужас моей протеже рос прямо пропорционально тому, как менялась ее прическа. Вернувшись и посмотрев на себя в зеркало, Никки чуть не упала в обморок.

– Господи Боже мой! – Это прозвучало довольно мрачно. – Мои волосы – и каштановые!

– Да нет же, глупенькая, это не так.

Это действительно было не так. Высохнув, волосы будут соответствовать эталону Лиги избранных. Темный блонд, который смягчит ее внешность.

– Теперь пусть Эжени тебя подстрижет.

Больше я не услышала ни слова ни о Сойере, ни о чем-либо еще. Никки вжималась в кресло все глубже и глубже, пока Эжени подстригала нижние слои ее прически «лесенкой». Наконец Эжени взялась за фен для укладки.

Это была вторая причина, по которой я хранила молчание об Эжени, также известной как Юлесс. «Салон Франсуазы» был единственным местом в Уиллоу-Крике, где для укладки использовали фен. Во всех остальных салонах красоты волосы сначала заливали лаком, а потом сушили. Пока не открылся «Салон Франсуазы», мне приходилось ездить в Сан-Антонио, чтобы мне нормально уложили волосы.

Наконец прическа Никки была готова, и когда она встала со стула, я увидела, что мои надежды оправдались. За каких-то два с половиной часа из вульгарной и неопрятной она приобрела изысканный и утонченный вид.

– Никки! Ты выглядишь потрясающе!

Она посмотрела на меня так, будто я была не в своем уме, и я отчаялась когда-либо достучаться до ее понимания.

Мы отправились обратно во дворец Граутов, и могу сказать, что вся поездка прошла на редкость тихо. Полагаю, Никки была в шоке от всей этой сдержанной изысканности и не знала, что сказать.

Говард распахнул парадную дверь, когда мы подъехали к дому, ему явно не терпелось увидеть результат. Кинув: «Я перезвоню», он отключил мобильник.

Никки чуть не залезла под сиденье.

– Давай. Покажи Говарду, какая ты теперь красавица!

Нижняя губа Никки подрагивала, но она, как храбрый маленький утенок, вылезла из машины. Я успела обойти машину со своей стороны как раз тогда, когда Говард хорошенько рассмотрел жену.

Надо отдать ему должное: он не произнес вслух того, что было написано у него на лице. Он внимательно посмотрел на нее, переварил увиденное, затем кивнул головой:

– Что ж, пышечка, если так надо, значит, так надо.

Мужчины бывают такими невеждами.

Никки разрыдалась и кинулась в дом, чуть не спотыкаясь на своих чудесных каблучках в один дюйм.

– Да уж, – сказала я сотый раз за день. – Пойду-ка я домой.

Говард наконец отвел взгляд от дверного проема, в котором уже не было Ники:

– Подожди, Фреди. Я получил новую информацию.

Я встрепенулась.

– Твой муж сейчас на Багамах, – его брови нахмурились. – Но он расправляется с твоими деньгами быстрее, чем священник с вином, оставшимся после воскресного причастия.

– Что ты имеешь в виду?

– Начнем с того, что он останавливается в дорогих отелях. Он выкладывал по двадцать пять штук в день за люкс в Атлантисе. И он устраивает неприлично щедрые приемы, явно желая поразить гостей. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я обращался в городскую полицию, но...

Я, должно быть, побледнела.

– Черт побери, Фреди, твои деньги пропали, и выясняется, что твой муж – который, насколько я могу судить, не работает, – тратит деньги, не заботясь о завтрашнем дне.

Меня кидало то в жар, то в холод. Мое пока еще приличное состояние таяло с каждым часом.

– Нам нужно обратиться за помощью в полицию. Я пообщался с парой иностранных агентств, с которыми работал раньше, в надежде схватить его. – Выражение лица Говарда стало еще жестче, чем обычно. – Но этот красавчик арендует частные самолеты и катера для перемещений – его ужасно трудно выследить. Тот еще ловкач. И я по-прежнему не могу проследить, куда этот ублюдок вложил твои деньги.

– Как же тогда ты узнал, что он их тратит?

– Он живет под своим настоящим именем. Как я уже говорил, он делает все, чтобы поразить публику, закатывая эти приемы. Мне кажется, что он пытается создать себе имя.

– Но зачем?

– Это мне и предстоит выяснить.

По дороге домой меня трясло, и я чувствовала себя абсолютно разбитой, когда вдруг увидела машину моей свояченицы Эдит, припаркованную позади дома у входа на кухню. Эдит заходила, только когда возникала проблема или когда Гордон специально приглашал ее. Так как мне было известно, что мой муж был (и, надеюсь, еще какое-то время будет) на Багамах, я пришла к единственному выводу, что у нее возникли какие-то проблемы.

Задняя дверь была не заперта, но даже замок не помешал бы Эдит проникнуть внутрь, так как Гордон дал ей ключ. Когда я вошла, на кухне была только Кика.

– Где она? – спросила я шепотом.

Кика любила Эдит не больше моего. Она перевела взгляд на дверь в коридор, потом посмотрела на меня:

– Она в кабинете мистера Гордона.

Не в моих правилах оттягивать неизбежное, так что я направилась прямо туда и зашла как раз вовремя, чтобы увидеть, как она роется в вещах моего мужа.

– Эдит, какой сюрприз!

Услышав мои слова, Эдит чуть не прищемила руку, поспешно закрывая ящик стола. Она взвыла, но потом взяла себя в руки, как и полагалось рафинированной, не-показывающей-эмоции даме. Она ничуть не смутилась.

– Я требую, чтобы ты рассказала мне, что случилось с моим братом.

Когда счета не оплачены, любовь сестры может свернуть горы. Хотя, возможно, я несправедлива. Эдит казалась искренне взволнованной. Одета она была еще более убого, чем обычно, а под глазами залегли темные круги.

– Я вся извелась, – добавила она на всякий случай.

– Я же говорила, он уехал искать приключения. Ты что, забыла?

– Нет, я помню, что ты мне сказала. Но я не поверила ни одному твоему слову. Гордон Уайер – ответственный человек, а... это исчезновение – просто верх безответственности.

Все верно. Но что я могла сказать?

– Если ты не скажешь мне, где он и как я могу с ним связаться, я буду вынуждена пойти в полицию.

Да уж, этого только не хватало.

– Эдит, не смеши меня.

– Фреди, я серьезно. Каждый раз, как я возвращаюсь домой, передо мной появляется еще один неоплаченный счет.

Слишком большой удар для сестринской любви.

– Еще один счет? Сколько же их он оплачивает? – спросила я. Думаю, мой тон при этом не был сладким, как мед, и в нем сквозила резкость, которая заставила бы Пилар почувствовать гордость за меня.

– Как я говорила, – сказала она, и грудь ее при этом вздымалась от праведного негодования, – Гордон чувствует себя обязанным содержать свою семью.

Тут-то все и случилось. Я списываю это на часы, проведенные с Никки. Я стала непростительно прямолинейной.

– Послушай, Эдит, а ты когда-нибудь задавалась вопросом, где твой великодушный братец берет деньги, чтобы оплачивать ваши счета? – не могла поверить, что говорю это, но мне было никак не сдержаться. Слова слетали с моих губ, будто я выросла в сарае в Южном Техасе.

– Гордон – успешный юрист, – с достоинством заявила Эдит. – И неплохо управляет финансами к тому же.

– И откуда тебе это известно?

Казалось, Эдит была немного обеспокоена, но она не из тех, кто легко сдается:

– Он сам мне сказал.

– Ах, вот как! А он упоминал о каких-нибудь делах из своей юридической практики? Или чьими финансами он управляет?

– Вроде бы нет.

– Моими. Моими деньгами. Которые, как выяснилось, пропали.

– Что?

– Да, дорогая свояченица. Мои деньги, деньги, на которые ты жила, исчезли – вместе с твоим братом.

Она опустилась на стул так тяжело, что мягкое сиденье стула чуть не лопнуло.

– Пропали?..

Я не могла понять, беспокоит ее судьба брата или деньги, на которые он ее содержал.

– Да, пропали.

Тут я сделала единственное, что мне оставалось. Я рассказала ей всю печальную историю – почти так же, как Говарду Грауту, – о том, как я обнаружила мисс Мышку, о вазэктомии, о пропавших деньгах, а затем добавила новости о невыгодных инвестициях, Больших Каймановых островах и Багамах.

Эдит в шоке уставилась на меня, открывая и закрывая рот и издавая какие-то нечленораздельные звуки. Затем ее лицо стало суровым.

– Я не могу поверить, что он мог так поступить с мамой и папой.

С мамой и папой? А как насчет меня? Она горько усмехнулась:

– Хотя чему удивляться, он всегда был испорченным.

Ничто не выявляет истинные чувства лучше, чем маленький финансовый кризис.

– Единственное, до чего ему всегда было дело, – это он сам.

– Ему следовало бы жениться на Пилар. – В трудные времена я действительно могу быть резкой.

Эдит странно на меня посмотрела и произнесла:

– Мы должны обратиться в полицию.

– Ладно, я не возражаю. Пусть весь Уиллоу-Крик узнает, что Гордон низкий лгун и мошенник, а у остальных Уайеров теперь ни гроша за душой. Ну что ж, давай попробуем. Мы сразу превратимся в «этих бедных Уайеров». Думаю, тебе следует все это уладить с помощью папаши Уайера, пока еще не поздно.

Уловка сработала, как я и ожидала. Как мы уже знаем, меньше всего человеку из высшего общества нужен скандал... или репутация человека без денег.

Я оттягивала момент как могла, но знала, что часы тикают. Я не могла вечно хранить это в секрете.

Наконец Эдит ушла, и я не хотела больше ни о чем думать. Ни о Никки и ее волосах. Ни о муже и пропавших деньгах. Ни об Эдит и ее не туда направленном гневе. Вместо этого я с головой погрузилась в планирование выставки моего художника.

На самом деле я мысленно строила планы еще с тех пор, как решила, что заполучу его. Я чувствовала, что стала им одержима. Господи Боже мой, как сказала бы Никки, и в самом деле жаль, что он предпочитает мужчин.

Проблема была не в том, что мне не нравились голубые, а в том, что я страстно желала еще одного недоступного мужчину. Придется признать, что Гордон никогда не был мне доступен. Вазэктомия была тому доказательством.

У меня из головы никак не шло то, что мой художник все время изучал меня. Казалось, что он ощупывал меня взглядом.

Конечно, это мог быть взгляд художника, решившего написать великолепную Фреди Уайер. Кто станет его в этом винить? Или же он хотел посмеяться надо мной, унизить меня, разгадать, почему я помогаю женщине, которая явно испытывает мое терпение?

Смущало же меня то, что я не могла понять, почему мне не все равно, что он думает.

Я провела остаток дня, договариваясь о выставке. Поговорила с директором галереи и дала ей список имен друзей, которые должны быть приглашены на открытие. Там были также мои знакомые, мои важные связи и представители СМИ, присутствие которых было обязательным для любого успешного события.

Моя выставка будет самым большим событием с тех пор, как мужья Лиги избранных Уиллоу-Крика поставили представление «Лучший бордель в Техасе», чтобы собрать деньги для детского хирургического центра Уиллоу-Крика. Вы не знаете, что такое настоящий музыкальный театр, если не видели труппу из самых выдающихся джентльменов Уиллоу-Крика, одетых, как уличные проститутки.

Все было в порядке, я старалась изо всех сил делать вид, что все хорошо. Но на следующее утро я проснулась в панике, иначе не скажешь.

Я запаниковала.

Это просто неслыханное происшествие для меня. Когда телефон зазвонил в восемь тридцать, то есть раньше, чем наступает приличное для звонков время, моя паника усилилась. Ни один мало-мальски воспитанный человек не будет звонить между девятью вечера и девятью утра. Звонок в ночные часы и рано утром означает, что кто-то попал в больницу, умер или же звонивший был из разряда НС.

Таким образом, либо кто-то звонил, чтобы сообщить дурные вести, либо это была семейка Граутов.

Я решила было не отвечать, но мелькнула мысль, что это новости о моем пропавшем муже.

Сняв трубку, я услышала голос директора моей галереи – женщины, всегда соблюдавшей приличия. Значит, что-то случилось.

– В чем дело, Пегги?

– Простите, что звоню так рано, но, похоже, у нас проблема.

Глава шестнадцатая

– Что случилось, Пегги?

Она помедлила, будто собиралась с мыслями (или пыталась побороть эмоции), чтобы сообщить какие-то ужасные новости.

– Счета галереи превысили кредит. – Пегги, так же как и я, не любила говорить о деньгах. – Я несколько раз звонила мистеру Уайеру на работу и оставляла сообщения, но ответа не последовало, а чеки не принимали к оплате. Включая заработную плату.

Мне стало плохо. Можете думать обо мне что угодно, но я ни разу в жизни не задумывалась о том, каким образом оплачиваются счета. Этим многие годы занимался Гордон (а до него мой отец), поэтому я редко, если вообще когда-нибудь, думала о таких вещах. Во всех местных магазинчиках у меня был расходный счет, что было очень удобно. Когда я делала покупки, то просто говорила: «Я возьму это, запишите на мой счет». Даже в больших магазинах в Остине, Сан-Антонио и Далласе у меня были свои счета. Было что-то вульгарное в том, чтобы расплачиваться платиновой картой Американ Экспресс.

– Мне ужасно не хочется вас беспокоить, миссис Уайер. Если мистер Уайер дома, мы могли бы обсудить это с ним.

Три недели назад я не придала бы никакого значения, если бы кто-то предпочел поговорить о моих деньгах с моим мужем, а не со мной. Однако теперь я почувствовала себя оскорбленной. Но лишь частично, потому что другая часть меня была взволнована. При том что мои деньги все еще числятся без вести пропавшими, как я буду оплачивать счета?

Просто как в бульварном романе. Прямо неудобно.

Я сказала Пегги, что свяжусь с ней позже, и уже хотела повесить трубку, когда она напомнила мне про рекламную фотосессию, которую я назначила на сегодня во второй половине дня.

Когда я договаривалась о рекламной фотосессии для выставки, мне пришла в голову отличная мысль – провести съемку у меня дома. Мой художник у бассейна, или мой художник, сидящий на живописной каменной стене, которая окружает сад. Кроме того, это даст мне возможность держать ситуацию под контролем. Если бы мы фотографировали у него дома или в студии, такой возможности у меня не было бы. А фотосессия в галерее – слишком банально.

Теперь меня волновало только одно: чем я буду платить фотографу?

Художник настоял, чтобы фото делал кто-то, кого он знает, и я, в общем, была не против. Но не зная, кто это будет, я понятия не имела, какую форму оплаты он предпочтет. Нельзя было допустить, чтобы мой художник увидел, как я начну суетиться из-за чего-то столь НС-ного, как деньги.

Наконец я повесила трубку и на полусогнутых ногах направилась в кабинет мужа. Кика всегда получала почту и приносила ее туда, а Гордон затем просматривал ее и делал все, что полагается. На столе в кабинете громоздилась стопка писем. У меня ушло целых тридцать минут, чтобы всю ее разобрать.

Каков ущерб?

Со времени последних выплат общий долг составлял семьдесят пять тысяч долларов. Кроме того, была еще огромная кипа оставшихся без ответа приглашений.

На половину из них отвечать было слишком поздно. Большинство приглашений были на лучшие приемы в городе. Раскладывая их по датам, я думала, что сказать каждой хозяйке. Некоторые приглашения были для супружеских пар, и на них придется ответить отказом. Другие были для женщин, и на некоторые приемы я пойду, чтобы поддержать видимость того, что все в порядке. А остальные будут отклонены, потому что я никогда бы их не приняла, независимо от моего положения.

Потом я задумалась о такой немаловажной вещи, как туалеты для всех этих приемов. Как только я разберусь с ответами на приглашения, надо идти по магазинам. При этой мысли я похолодела. Покупки!.. На покупки нужны деньги. У меня не было денег на оплату счетов, а на новую одежду и подавно.

Я застонала и вернулась к счетам.

Среди них были повседневные вещи вроде продуктов и химчистки, но новое (и очень изящное, надо сказать) канапе, которое я купила для своей гардеробной за неделю до злополучного происшествия, стоило десять тысяч долларов. Я не могла в это поверить. Но я не поинтересовалась ценой, когда сказала продавцу, что покупаю его.

Долю секунды я размышляла о том, не вернуть ли канапе. Но если я сделаю это, особенно после того как сказала владельцу магазина, что канапе идеально вписалось в интерьер, могут поползти слухи. Кроме того, у меня ушло два года на поиски идеально подходящего для гардеробной предмета мебели. Придется раздобыть где-нибудь денег для решения временных трудностей, пока Говард не разберется с Гордоном.

Я снова подумала, не рассказать ли все отцу, и снова отвергла эту идею. Рано или поздно мне придется поставить родителей в известность о случившемся, но меня смущала заведомо известная реакция матери, к тому же нельзя было позволить отцу выручить меня из беды и, возможно, пойти ко дну вместе со мной.

Я даже подумала, не взять ли в долг у Говарда, но мысль об этом была невыносима, так что остался лишь один выход, к которому могла прибегнуть респектабельная дама с моим положением в обществе в условиях финансового краха. Я прошла в гардеробную и открыла сейф в углу. И вспомнила, что лучшие мои украшения, доставшиеся мне по наследству, хранились в банке...

Эта мысль ужаснула меня, и я без сил опустилась на канапе за десять тысяч долларов. Неужели Гордон забрал и самые дорогие мои драгоценности?

Перед глазами все поплыло, и я опустила голову на колени, стараясь глубже дышать.

От всего произошедшего за последнее время кто-нибудь другой впал бы в отчаяние, я же только еще сильнее разозлилась на Гордона. Это помогло мне восстановить дыхание.

Из своей минутной слабости я извлекла новый урок: паника вызывает затрудненное дыхание, а гнев, наоборот, приток кислорода. Гнев куда лучше паники.

И почему бы не злиться? Почему я должна сдерживать гнев, как мне вдалбливали с самого рождения? Почему мне должно быть плохо оттого, что мой муж, которому я когда-то доверяла, предал меня? Предал Фреди Уайер!

Я вернулась к сейфу и взяла в руки вещицу, которой дорожила меньше всего, потому что ее, по просьбе Гордона, выбрала для меня его сестра Эдит. Украшение было не более изысканное, чем сама Эдит: три нити искусственно выращенного жемчуга с бриллиантовым кулоном в четыре карата. Я также выбрала одно немодное украшение, которое Гордон как-то подарил мне на годовщину свадьбы и которое я собиралась переделать, – сапфиры и бриллианты в золотой оправе. Я не знала точно, сколько стоит канапе, но уж цену ювелирным изделиям я знаю. Я получу за них достаточно, чтобы выплатить долг, зарплату сотрудникам галереи и, может быть, купить тот чудный бледно-зеленый костюм от Шанель, который висит в «Саксе» на Пятой авеню.

Обычно, чтобы собраться, мне нужно минимум два часа, но в то утро я управилась менее чем за пятьдесят минут, и тем не менее мой наряд был безупречен. Я отправилась к ювелиру-оценщику в Сан-Антонио, чьими услугами моя семья пользовалась на протяжении десятилетий.

Несясь по шоссе И-35, я позвонила в банк и услышала, что моя ячейка закрыта. Это означало, что фамильные драгоценности исчезли.

Я на грани краха.

Несмотря на это, я добралась до Сан-Антонио в рекордно короткое время и оказалась в офисе Конрада Караволаса, ювелира самых богатых людей в штате Одной Звезды. Это был невысокий лысеющий человечек, который всегда заискивал передо мной, несмотря на мою обычную манеру вести себя любезно, но с прохладцей.

В тот день я лишь слегка оттаяла. Я улыбалась шире обычного, сделала комплимент его галстуку и назвала его «любезный». К сожалению, все это не принесло желаемых плодов, так как мистер Караволас посмотрел в лупу и сказал:

– Это подделка.

В тот момент я была не в состоянии удивиться, я просто почувствовала холодок. Механически, зная ответ еще до того как был задан вопрос, я протянула ювелиру обручальное кольцо с розовым бриллиантом, предположительно стоящее целое состояние.

– Подделка, – сказал он смущенно, видя мое немое оцепенение.

Это было настоящее испытание для моей невозмутимости. За прошедшие три недели я пережила целую гамму ощущений: гнев, стресс, панику. А сейчас я почувствовала кое-что еще. Ненависть. Я ненавидела Гордона Уайера.

В таком состоянии я поехала домой. У меня был лишь один выход.

Кика помогла мне снять со стен несколько картин. Владея картинной галереей, на протяжении многих лет я вкладывала деньги в предметы искусства. Продать картины было единственным разумным решением. Я купила их сама, поэтому они не могут быть подделкой.

Отправить картины оптовому дилеру, с которым моя галерея регулярно вела дела, оказалось делом нескольких минут. Когда все было закончено, у меня оказалось достаточно денег, чтобы удержаться на плаву еще пару недель.

Взглянув на часы, я поняла, что очень скоро придут художник и его фотограф.

Я кружила по НС-ной части города, пока не нашла банк, куда моим друзьям никогда бы не пришло в голову вложить деньги. В шестидесятые годы здесь был большой торговый центр со стеклянным фасадом (возможно, в свое время это был «Вул-ворт» или «Дайм»[16]).

Надев пару темных очков в стиле Джекки Онассис и широкополую соломенную шляпу, я вошла и заявила, что хочу открыть счет. Разместить вклад в банке в респектабельной части Уиллоу-Крика было невозможно. Хоть я и знала, что Нед Рид будет обо всем молчать, так как он в последнюю очередь заинтересован в том, чтобы в городе узнали, что Гордон умудрился забрать мои деньги из его банка так, что я об этом ничего не узнала, но я не могла вдруг начать вести мои финансовые дела в том же банке, где мужья всех моих подруг ведут свои дела. Этим всегда занимался Гордон.

Менеджер Первого национального банка суетился вокруг меня, стараясь услужить, и, спотыкаясь на каждом шагу, проводил меня в малюсенький офис.

– Пожалуйста, миз[17] Уайер, присаживайтесь. – Было заметно, что на него произвели большое впечатление моя красота и видимый достаток. – Могу я предложить вам кофе или содовую, мэм?

– Нет, спасибо.

После этого он молча воззрился на меня.

Я подождала секунду, ожидая, что он что-нибудь скажет, но потом я поняла, что он просто онемел от восхищения. Это, конечно, очень лестно, но у меня были дела, которые нужно делать, и люди, с которыми надо встретиться.

Я красноречиво вздохнула:

– Я немного спешу.

Он покраснел до кончиков ушей:

– Простите! Позвольте рассказать вам о разных типах счетов, которые у нас есть...

– Не стоит. Просто откройте какой-нибудь на мое имя.

– О, конечно. – Он порылся на столе в поисках бланка. – Скажите, пожалуйста, сколько денег вы собираетесь положить... кстати, не забудьте: если ваш вклад превышает тысячу долларов, вы получаете в подарок тостер и бесплатное...

Я протянула ему чек. Казалось, банкира чуть не хватил удар.

– Пожалуйста, мистер... – я взглянула на бейдж, – ...Олстон, я ужасно тороплюсь. Просто откройте любой счет, который сочтете подходящим.

Еще полчаса ушло на то, чтобы открыть счет, получить временную чековую книжку и тостер (неужели остались еще банки в Соединенных Штатах, раздающие электроприборы?), который было проще взять, чем отказаться от него. После этого я понеслась домой, опоздав на тридцать минут на rendez-vous или, скорее, деловую встречу.

То, что, по-видимому, являлось автомобилем моего художника, стояло у подъезда – древний «МГ». Как у Брайана О'Нила в старом фильме «История любви». Или это был «триумф спитфайр»[18]? Ладно, неважно. Я бы в такую машину ни за что не села.

В холле никого. Я еще успею привести себя в порядок.

Взбежав вверх по лестнице, я направилась в ванную.

Одно дело – хорошо выглядеть в глазах ювелира, художественного дилера и заштатного банкира, и совсем другое – в глазах голубого художника и его фотографа.

Принимать ванну не было времени, так что пришлось воспользоваться пудрой. Я причесалась, подкрасилась, надела белую блузку, шелковую юбку в кремово-коричневых тонах и три нитки жемчуга. Я выглядела достаточно мило, чтобы забыть, что все утро провела, стараясь избежать финансового краха. Ко мне почти вернулось забытое ощущение безоблачной жизни, но я боюсь, что Гордон лишил меня этого невинного взгляда на мир раз и навсегда.

Скользя рукой по лестничным перилам, я ожидала увидеть Сойера Джексона, но в холле по-прежнему никого не было. В приемной, гостиной и в маленькой комнате тоже.

Потом я услышала голоса, которые привели меня в кухню, где мой художник сидел за кухонным столом с Кикой и болтал с ней по-испански так, будто они были старыми друзьями.

Это было немыслимо. Мало того что существует целый свод правил о том, как следует принимать гостей в кухне, и они, судя по всему были нарушены, – гостя в кухне принимала моя горничная!

И даже не это было самым большим сюрпризом. Как известно, Кика ненавидит всех, кроме меня (хотя она проявляла дружеское участие к Никки). Сидя за кухонным столом, Кика, подавшись вперед, рассказывала Сойеру Джексону о своем любимом реалити-шоу, которое показывают по единственному мексиканскому каналу, который ловится в Уиллоу-Крике, – «Bailar Mexicano»[19]. В этом шоу раз в неделю дон Хуан де Танго танцует по очереди с дюжиной женщин, чтобы найти свою идеальную партнершу. Не раз я заходила на кухню и заставала Кику танцующей вместе с участниками шоу.

– Не хочу мешать вашей компании, но нам надо работать.

Я говорила своим самым надменным тоном, который должен был привести в трепет их обоих. Художник обернулся ко мне и рассмеялся (да, рассмеялся!), а Кика усмехнулась.

– Да ладно вам, – сказала она. – Он принес вам подарок.

Это меня заинтриговало.

– Подарок? Мне?

Мой художник снова засмеялся, протянул руку и взял что-то с соседнего стула, затем встал и подал мне блестящий серый пакет из «Сакса» на Пятой авеню.

В нелепом волнении я вытащила маленькую коробочку и на редкость быстро справилась с упаковкой. То, что находилось в коробочке, не должно было бы меня удивить.

– Тот браслет!

– Мне показалось, что он тебе понравился. – Глупо, но верно. – Кроме того, – добавил он, – я решил, что должен принести свои извинения за грубость при нашей первой встрече.

Я смутилась. Подарок и извинения за грубость. Но еще больше меня смутила его одежда. На нем был белый джинсовый пиджак, какая-то черная лоснящаяся рубашка и белые джинсы. Быть может, это и сошло бы для какого-нибудь пляжа на юге Европы, но не для моего мира. Правило не носить белое до Пасхи относится к женщинам, мужчина же никогда не должен надевать белый джинсовый костюм. Кем бы он ни был.

Я вздохнула:

– Как ни мило это с твоей стороны, но я не могу принять этот подарок.

– Почему же? Потому что я мужчина?

Кика посмотрела на меня разочарованно, но с пониманием. Тогда же, когда и я, она твердо усвоила от моей матери, что подарки от мужчин, кроме мужа, не должны приниматься. Кика была не в силах это видеть и поспешно покинула комнату – как будто это я придумала правила!

Я задумалась. Отношения с гомосексуалистами – для меня дело новое. И в самом деле, что такого в том, чтобы принять подарок от голубого? Кроме того, прошла целая вечность с тех пор, как Гордон делал мне сюрприз – за исключением любовницы и дальнейших событий, – и я ужасно хотела получить подарок.

– Хотя, если честно, браслет просто прелесть! Спасибо, – сказала я, принимая подарок. – Можешь считать меня чересчур любопытной, но все-таки мне бы хотелось знать, почему у тебя возникло желание извиниться. Ты его явно не испытывал, когда захлопнул дверь у меня перед носом.

Сойер пожал плечами; он выглядел слегка озадаченным.

– Не спорю, я был груб, когда ты пришла. Но что тут скажешь? Я легко впадаю в дурное настроение. – Он взял браслет. – Дай, я его надену тебе на руку, – сказал он. – И попробуй для разнообразия назвать меня по имени.

– Ты о чем?

– Я не слышал, чтобы ты хоть раз назвала меня по имени с тех пор, как приходила в студию, да и тогда это был лишь вопрос. Может, ты не помнишь, как меня зовут?

– Прекрасно помню.

Он снова засмеялся:

– Я знаю людей вроде тебя. Вероятно, в твоих мыслях я просто «Художник».

Он попал почти в точку, и я почувствовала себя неуютно, тем более что правильный ответ был «Мой художник».

Я закрыла коробку и сказала:

– Я надену его как-нибудь в другой раз. Слышишь, звонят в дверь. – Слава Богу. – Должно быть, это твой фотограф.

Через несколько минут вошел фотограф.

– Сойер! – воскликнул он.

– Питер.

Они обнялись и расцеловались. (В списке недопустимых вещей это стоит рядом с неумением пользоваться ножом и вилкой. Конечно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, может быть, в Европе это и принято, но мы-то не в Европе.)

Нас представили, и Питер поцеловал мне руку. (Эй, люди, мы в Америке!)

– Вы просто видение! – воскликнул он.

Ну что ж, некоторым мужчинам можно простить чрезмерные проявления европейского шарма.

На этом, правда, его очарование закончилось, во всяком случае по отношению ко мне. Мой художник – пусть лучше будет Сойер – и фотограф без промедления приступили к работе, ведя себя так, будто меня рядом не было. Меня попросту игнорировали.

Мы вышли на улицу, и они стали обсуждать наиболее подходящие ракурсы для съемки, направление солнечного света, компоновку кадра, все это время смеясь, как старые друзья. Мне подумалось, что Питер мог быть бойфрендом Сойера или, по крайней мере, кем-то, с кем он встречался.

Признаюсь, я чувствовала себя неуютно. Да, именно. И не потому, что пыталась представить себе рядом двух мужчин. Мне была странным образом неприятна мысль в принципе о ком-либо рядом с моим художником. И пока стрелки медленно отсчитывали минуты, мне становилось все хуже.

Когда они наконец приступили непосредственно к съемке, мне пришлось созерцать полуобнаженного Сойера (вернее, обнажившегося настолько, насколько его удалось уговорить) у моего бассейна. На нем были джинсы и расстегнутая рубашка. Не могу точно сказать, кого из нас это взволновало больше – меня или Питера.

Сойер так хорошо смотрелся у бассейна, что даже Кика вполне пришла в себя и стала наблюдать за происходящим вместе со мной.

– Он красивый, – начала она. – Почти такой же красавец, как дон Хуан де Танго.

Это так, но я не собиралась соглашаться с Кикой.

– Несомненно, его бойфренд тоже так считает.

– Бойфренд? – Кика окинула меня сердитым взглядом. – Ты что, ревнуешь к Питеру?

Я мастерски разыграла возмущение:

– Что за вздор! Я вовсе не ревную к Питеру. – Я и не ревновала. Правда.

Кика фыркнула:

– Как нехорошо, мисси Уайер.

В этот момент мы заметили, что Сойер смотрит на нас. Сверкнув глазами, он сделал несколько шагов в нашу сторону, но, вместо того, чтобы подойти ко мне, взял вдруг Кику за руку и закружил ее в танце.

– О, мистер Сойер!

Она произнесла это, как школьница, потерявшая голову от самого красивого мальчика на выпускном балу. Мне стало за нее стыдно.

Затем Кика снова оказалась рядом со мной, правда, ненадолго, так как теперь наступила моя очередь. Мой художник увлек меня на площадку, вальсируя со мной так же, как с Кикой.

– Мистер Джексон! – По крайней мере, у меня получилось не так плохо, как у Кики. – Что вы делаете?

Он притянул меня ближе; Кика чуть ли не молилась. Не похоже было, чтобы Сойер обратил на это внимание. Он кружил меня вокруг бассейна, как будто мы участвовали в конкурсе бальных танцев. При этом он напевал мелодию, под которую мы танцевали. Это было странно и весело.

После нескольких поворотов он исполнил финал в стиле дона Хуана. Я была в смятении, что и говорить, потому что когда кто-то держит тебя вот так крепко, можно почувствовать... силу. Я не знаю, как еще назвать это. Удерживавшие меня руки были напряжены. Если бы он не имел склонности к мужчинам, весь этот танец мог бы показаться просто непристойным – я замужем, да и вообще... К счастью, об этом можно не беспокоиться. Я решила, что иметь голубого приятеля гораздо лучше, чем мужа, так как он был сильным, привлекательным, и к тому же можно было не бояться, что он разочарует меня.

Это было на удивление приятно, и я полностью доверилась его ничем не угрожающей силе. Это было именно то, в чем я неосознанно нуждалась всю свою жизнь. Друг-мужчина, который, глядя на меня, не желал бы меня или не ревновал.

– Я просто без ума от тебя, – сказала я.

Когда он поднял меня и притянул к себе, я снова ощутила волнение. Это было начало большой, прекрасной платонической дружбы с мужчиной, который не поставит под удар мою репутацию. Я чувствовала себя счастливее, чем когда-либо, и жалела, что мысль найти такого друга, как он, не приходила мне в голову раньше.

Он посмотрел на меня и улыбнулся, как будто точно знал, о чем я сейчас думаю, и тоже подумал об этом. Или это мне передалась его мысль.

– Имей в виду, – прошептал он мне на ухо, – я не гей.

Глава семнадцатая

Всю свою жизнь я ездила по одному и тому же шоссе среди прекрасных ландшафтов, никогда не сворачивая и не пользуясь объездной дорогой. На психологии, моем самом ненавистном предмете в колледже, нам говорили, что на отношение девочек к окружающему миру очень сильно влияет то, как обращался с ними отец.

В конце восьмого класса в школе устроили бал выпускников. Мы все пришли в неописуемое волнение, так как это был наш первый бал. Даже Пилар, при всем ее хладнокровии, была взволнована. Наша маленькая компания, как три маленьких генерала, тщательно планировала каждый шаг предстоящего события – мы даже репетировали, как ответить, когда нас пригласят на танец. Мы часами придумывали, какие сделаем прически, как обойдем запрет на пользование косметикой и как оденемся. Нам с Пилар покупали новые платья, а Никки пришлось обойтись чем-то из такого источника, о котором нам не хотелось спрашивать.

По мере приближения бала энтузиазм Никки угасал, а наше с Пилар нетерпение усиливалось. Не раз Никки стояла перед магазином «Одежда для детей и подростков», с вожделением разглядывая в витрине платье из розовой тафты, стоившее больше, чем ее мать зарабатывала за месяц.

– Я буду выглядеть как деревенщина, если у меня не будет чего-нибудь красивого! – восклицала она.

В ответ мы не могли ничего возразить, потому что, честно говоря, так оно и было.

За неделю до бала папа сказал мне перед сном то, что всегда говорил:

– Я собираюсь подарить тебе весь мир, принцесса, потому что очень люблю тебя.

Понятно, что он высказывался чересчур эмоционально, но это стало его традиционным способом пожелать мне спокойной ночи.

Но в тот вечер я не ответила своим обычным «Я тоже тебя люблю, папочка». Нет, вместо этого я попросила его купить Никки платье.

Он этого явно не ожидал:

– Ну, я не знаю, солнышко...

– Но платье – ведь гораздо меньше, чем весь мир, папа.

Он посмотрел мне в глаза, широко улыбнулся и засмеялся так громко, что в комнату вошла мама.

– Что тут у вас происходит?

– Ничего, любимая, – сказал отец. – Иди почитай. – Он поцеловал меня в лоб. – Посмотрим, что я смогу сделать.

Вечером перед большим балом мы с Пилар и Никки собрались у меня дома и обнаружили три коробки из «Одежды для детей и подростков», перевязанные большими красивыми бантами. По одной для каждой из нас.

Пилар открыла свою и уставилась на то, что было внутри. В моей коробке было платье, которое я выбрала раньше. Но больше, чем платье, меня интересовала реакция подруг. Затаив дыхание, не смея надеяться, Никки развязала бант на коробке. Увидев лиф платья, она задохнулась от восторга.

– О, Боже, – Никки прижалась лицом к воздушным оборкам. – О, Фреди, ты такая чудесная.

На лице Пилар не было той радости, которую я ожидала увидеть. Она затолкала платье обратно в коробку:

– Мне не нужно твое платье.

В этот момент я начала понимать, что, будучи дочерью своего отца, Мисс Совершенство Фредерика Хилдебранд сильная личность, хотя не всем это будет нравиться. И сейчас, в объятиях Сойера Джексона, внезапно переставшего быть геем, я чувствовала, что оказалась на распутье, да что там, признаем это, – у съезда с магистрали моей жизни. Если я изменю направление, на моем пути под рукой не будет правильного ножа, ложки или полотняной салфетки. И, да простит меня Бог, могущества. Этот мужчина, при всей его силе, не имел ничего общего с той жизнью, которую я знала.

Подумав об этом, я так резко качнулась, что он едва не уронил меня в бассейн.

– То есть как это не гей? – К счастью, как я уже сказала, он весь состоял из одних мускулов, так что ему удалось удержать меня. – Как это может быть, что ты не голубой? – продолжала я. – Ты должен быть голубым.

Я знаю, что вела себя хуже, чем обычно. Но в самом деле, как он мог не быть геем? Я провела последние несколько часов, флиртуя с ним. Это было почти нормально, коль скоро он предпочитал мужчин, – забавно и безопасно, не как подобает, но, по крайней мере, это не было ужасным грехом с точки зрения морали. Но если он не гей...

– Ты расстроена из-за того, что я не голубой? – В его темных глазах появился озорной огонек. – Ты уверена, что ты родом из Техаса?

– Смешно. Конечно, я расстроена. Тебе следовало сказать раньше.

– Например, до того, как ты заявила, что без ума от меня? – На его губах появилась ироническая ухмылка.

– Я сказала, что могла бы запросто быть от тебя без ума.

Высвободившись из его рук, я поправила платье и попыталась стряхнуть с себя чары этого мужчины, в котором не было ничего гомосексуального. Я чувствовала себя разбитой. Полной отчаяния. И еще я чувствовала пламя абсолютно аморального желания, полыхавшего во мне. Я, Фреди Уайер, сгорающая от страсти!

Можно было просто взять список всех неподобающих эмоций, которые я на протяжении всей жизни училась не испытывать, и увидеть, что теперь я испытываю каждую из них.

Сойер был сбит с толку:

– Если тебе от этого станет легче, можешь продолжать притворяться, что я гей.

Если бы. Но я слишком долго была дочерью своей мамы, чтобы притворяться. Игнорировать? Безусловно. Но теперь, когда я узнала, что у него все нормально с ориентацией, было невозможно делать вид, что странный трепет, вызванный им во мне, не мог быть поводом для беспокойства. Пока я думала, что он предпочитает мужчин, мне удавалось не придавать значения этому ощущению, списывая его исключительно на нехватку мужского внимания за последние несколько недель. И хоть я и образец благопристойности, но я женщина, и мне всего двадцать восемь лет. Я не каменная. Привлекательного, доступного, нормального мужчину, который так взволновал мои чувства, будет трудно продолжать игнорировать. К счастью, подошел фотограф.

– Здесь все, – сказал он.

Я улыбнулась ему с нарочитой любезностью:

– Замечательно, спасибо. Уверена, фотографии получатся чудесные. Я очень благодарна вам за то, что вы пришли.

Но тот и не собирался уходить. Он постоял немного, затем взглянул сначала на художника, потом на меня. Наконец Сойер сказал:

– Сейчас, я принесу.

Он подошел к своей туристической сумке и что-то достал. Чековую книжку. Он собирался заплатить!

От смущения я едва могла дышать.

– Ни в коем случае, – выговорила я наконец. – Сейчас я принесу чек.

Я прошла через площадку, окружавшую бассейн, и стук каблуков моих великолепных туфель по вымощенной камнем дорожке отмечал каждый шаг на пути к дому. Через несколько минут я вернулась с «временной» чековой книжкой и начала выписывать чек.

– Сколько я вам должна, Питер?

– Я беру пятьсот долларов за снимок.

Обычная фотография стоит пятьсот долларов?

– Это без печати. Когда у меня будут негативы, вы можете прийти ко мне в студию и решить, какие снимки вам понадобятся.

Тысяча долларов?

Голубая ручка от Тиффани дрожала, когда я выписывала чек.

«Мой художник» посмотрел на меня с любопытством, затем собрал сумку, одарил меня неприкрыто чувственной улыбкой, которая привела меня в еще большее смятение, и направился к выходу, через гостиную, как раз мимо стены, на которой еще несколько часов назад висели картины, а теперь зияющей пустотой.

Прием у Никки был все ближе, так же как и крайний срок вступления новых членов в Лигу, а Никки, благослови ее Господь, казалось, была просто не в состоянии постичь скромное поведение леди. Я с таким же успехом могла учить ее латыни или еще чему-нибудь столь же отвлеченному.

Было такое ощущение, что с каждым днем, прошедшим с момента ее визита в «Салон Франсуазы», выкрашенные и подстриженные волосы Никки становились все более непослушными. К счастью, они хотя бы остались того же благородного оттенка. И ко всей изысканной одежде нежных тонов, которую мы купили в Сан-Антонио, она каждый раз, как я ее видела, добавляла какой-нибудь браслет или побрякушку... как будто я не замечу ее дискотечные серьги, наполовину скрытые новой прической.

Но так как время неумолимо шло, я стала договариваться об индивидуальных встречах Никки с дамами, которые могли проголосовать за ее вступление в Лигу. Не осмелившись попросить о поддержке никого из тех, кто участвовал в печально известном Алкогольном чаепитии, я приступила к поиску новых членов Лиги, которые могли бы с большим уважением отнестись к Никки.

Первая, кому я позвонила, была Уиннифред Опал. Когда она пришла в себя от шока, вызванного моим звонком, мы назначили время встречи – десять утра в понедельник. Затем следовал визит к Мисти Блейдвелл, назначенный на одиннадцать пятнадцать, а в двенадцать тридцать – к Кэнди Хафф. Я предупредила их всех, что приду с подругой, хотя и не назвала ее имени, так как не хотела, чтобы они отказали, прежде чем я получу шанс очаровать их при личной встрече.

Уиннифред я выбрала, конечно же, из-за нашего последнего разговора, Мисти и Кэнди – потому что одни их имена внушали мне мысль, что они могут проникнуться симпатией к Никки. Плюс к тому, все три женщины учились в школе Уиллоу-Крика в то же время, что и Никки, и хоть я и не думаю, что они были большими подругами, никто не станет отрицать, что там все друг друга знали, пусть и мельком. С формальной точки зрения, они были знакомы с Никки положенные пять лет.

Заехав за Никки перед встречами, я была приятно удивлена: на ней был элегантный трикотажный костюм от Сент-Джона песочного цвета и идеально подходящие туфли-лодочки на низком каблуке. Туалет дополняла изящная сумка в тон. Никки выглядела, как настоящая леди, и я приободрилась.

Уиннифред жила в «Ивах», на соседней улице, в одном из первых домов, построенных здесь почти восемьдесят лет назад. Дубы простерли свои увешанные испанским мхом ветви над дорогой, по которой мы ехали, образовав зеленый решетчатый свод, сквозь который проглядывало голубое небо. Старый викторианский дом опоясывала веранда с белеными деревянными стенами и множеством вычурных деталей. Белая металлическая ограда окружала пространство перед домом, а по периметру в беспорядке росло множество роз – белые, желтые, розовые, красные.

Я еще более воодушевилась.

Когда мы подошли к парадной двери, Никки практически пританцовывала от волнения.

– Запомни, – сказала я ей, – колени вместе, руки аккуратно сложены на коленях. Все будет отлично.

– Это будет так здорово!

Как только я нажала на кнопку звонка, дом взорвался от собачьего лая. Казалось, что за порогом сумасшедший дом, однако как только сияющая Уинни открыла дверь и приказала «Сидеть!», воцарилась тишина.

Никки едва не села тут же, на крыльце.

Наша хозяйка распахнула двери.

– Фреди! – Она посмотрела на Никки, но я не могла догадаться, что она подумала.

– Уиннифред, это Никки Граут. Когда-то мы с ней учились в школе. Никки, я уверена, что ты не знаешь: Уиннифред – весьма важный член Лиги избранных Уиллоу-Крика. – Это было преувеличением, но все-таки Уинни имела отношения к основателю Лиги, и пара комплиментов не повредит.

– Приятно познакомиться, то есть видеть вас, – сказала Никки и сделала что-то вроде книксена.

Клянусь.

Уинни жестом пригласила нас войти. При всем шуме, произведенном собаками, их оказалось только две – два карликовых пуделя. И они были одеты.

Хозяйка дома должным образом представила нас – собакам. На белом пуделе по имени Рената было белое вечернее сатиновое платье, а черный пудель, которого звали Бенджамин, был одет в черный смокинг и галстук-бабочку.

Можно было без всякого риска держать пари, что, когда она сама вступала в Лигу, потенциальные покровители к ней домой не приходили. Вряд ли даже тот факт, что она является прямым потомком основательницы, смог бы перевесить наряженных собак, принимавших участие в чаепитии.

Я отказалась от печенья, предложенного Уиннифред, после того как она сначала подала его собакам на чудесном тонком фарфоре. Моя мать и Кика пришли бы в ужас, хотя Блайт Хилдебранд, без сомнения, сказала бы в оправдание соратницы по Лиге (которая не является ее дочерью), что она большая оригиналка. Так благопристойные дамы в Техасе называли тех людей из своего круга, по которым дурдом плачет.

Мы разговаривали, и Никки превзошла себя, заставив Уиннифред даже разразиться приступом хохота. Лучшей новостью дня было то, что Никки понравилась собакам. Рената даже залезла к ней на колени и свернулась клубочком. К тому времени, как мы уходили, я была уверена, что на поддержку Уиннифред рассчитывать можно.

Никки спустилась с крыльца и ждала у машины, а я задержалась, чтобы довести дело до конца.

– Я подумала, может, ты согласишься поддержать Никки, чтобы ее приняли в Лигу, – сказала я.

Уиннифред, казалось, была удивлена:

– О, Господи. Не знаю, могу ли я.

Я смотрела на нее в упор, должно быть, секунд пять:

– Почему нет? Вы отлично поладили, и ты же сама сказала, что Лиге нужна свежая кровь.

– Да, все так. Но я не говорила ничего про новую кровь в лице Никки Граут. Кроме того, ты видела рисунок на ее чулках?

Я не заметила рисунка и почувствовала укол беспокойства, не только из-за тона, которым Уинни это произнесла, но еще и потому, что на чулках вообще никогда не должно быть рисунка.

– На них был леопардовый рисунок, – пояснила она.

Это были очень плохие новости, но я все же не потеряла способности мыслить:

– Уиннифред, как ты можешь отказаться, когда маленькая Рената была просто без ума от Никки?

Она склонила голову.

– Что верно, то верно, – сказала она в задумчивости. – Ладно, я не буду отказываться, но пока еще и не соглашаюсь. Кто уже подписался?

– Я, Пилар Басс и Элоиза Флемминг.

– Пилар? Странно, что вы вместе за кого-то хлопочете, особенно за Никки Граут.

– Почему же?

– Потому что мы обе знаем, что Никки Граут – не лучшая кандидатура для оказания поддержки. Я слышала, что сильные мира сего хотят видеть тебя нашим следующим президентом. А также мне случайно стало известно, что Пилар метит на тот же пост.

– Пилар?

Я знала, что она амбициозна, но желание стать президентом?..

Ходили слухи (и вы не слышали этого от меня), что причиной, по которой она вернулась в Техас, явилось увольнение с работы на севере, после того как ее взяли сразу после окончания колледжа как очень перспективного сотрудника. Очевидно, жизнь либеральной женщины-специалиста в Нью-Йорке оказалась не для нее (несмотря на ее склонность к прямым волосам и черной одежде), и предположительно, она сама себе вырыла могилу, когда ее кондовые коллеги из Синего штата узнали, что она тайком голосовала за Джорджа Буша. Дважды. И трижды, если считать тот раз, когда он баллотировался на пост губернатора.

Какова бы ни была причина, увольнение во многом объясняет, почему вся жизнь Пилар теперь была сосредоточена на успешной карьере в Лиге, поэтому ее желание стать следующим президентом – не такой уж сюрприз. У нее явно было твердое намерение доказать, что она может этого достичь. Я вовсе не была обеспокоена, заметьте. Если дело дойдет до соперничества между Пилар Басс и мной, кто, как вы думаете, выйдет победителем?

– Дай мне все обдумать, – сказала Уиннифред. – Одна из вас скоро станет президентом, а я всегда мечтала председательствовать в Комитете по защите прав животных.

Она улыбнулась мне, и я поняла, что даже сумасшедшая Уиннифред имеет свои политические интересы.

Когда я села в машину, моя соседка находилась в бодром расположении духа. В отличие от меня.

– Она мне поможет? – спросила Никки со смесью радостного возбуждения и легкого трепета. – Она согласна, да?

– М-м-м, нет.

Вся жизнерадостность мигом слетела с Никки.

– Нет?

– На самом деле, она не ответила «нет» на предложение поддержать твою кандидатуру. Она просто не сказала «да». Она собирается все обдумать.

– He понимаю.

Я не хотела говорить, что Уиннифред была не в восторге от Никки в целом, поэтому выдвинула другую причину, причем так вежливо, как только могла:

– Ей не понравились твои чулки с леопардовым рисунком.

Никки, согнувшись почти вдвое, взглянула на ноги:

– Но это же почти незаметно. Кроме того, кому какое дело до моих чулок?

Ну как объяснить, что одежда человека говорит очень многое о том, кто он, каково его происхождение и чего от него следует ожидать? Леопардовая раскраска – признак того, что Никки потенциально способна на отнюдь не идеальное поведение. Поэтому она наверняка не будет одобрена ЛИУК.

Я подумала, не отвезти ли Никки домой переодеться. У нас оставалось только пять минут на то, чтобы добраться до дома Мисти Блейдвелл, а опоздание более чем на десять минут считалось абсолютно недопустимым. Так что в нашем распоряжении было всего пятнадцать минут. Кроме того, однажды я видела Мисти и Кэнди в Сан-Антонио, и обе были в туфлях на шпильках. Думаю, они были скрытыми НС и время от времени выбирались за пределы города, чтобы немного пощеголять в кричащих нарядах. Чулки Никки могут оказаться как раз тем, что их подкупит. С другой стороны, стоит ли рисковать?

Мы заехали во дворец Граутов, и Никки беспрекословно переоделась в чулки телесного цвета. Затем мы стрелой понеслись прочь из «Ив», мимо Хуана, на нашу следующую встречу.

Дом Мисти производил двоякое впечатление. Он был построен из красивого светлого ракушечника, и при этом его венчала жутко дорогая и ужасная с виду жестяная крыша. Кто, будучи в своем уме, станет осквернять совершенство ракушечника зеленой крышей? Но можно будет закрыть глаза на эту омерзительную крышу, если Мисти поддержит Никки.

Нас впустила молодая няня-шведка, которой вряд ли было больше восемнадцати лет, но растрепанные волосы и глубокая складка между бровей ужасно старили ее. Все в Лиге знают, что у Мисти Блейдвелл пятеро мальчиков, сущие дьяволята, и старшему еще не исполнилось семи лет.

Мисти, казалось, не было до этого никакого дела. Это могло означать, что она либо витала в облаках, либо принимала не одобряемые Лигой препараты. Я придерживаюсь версии о транквилизаторах, так как Мисти – несмотря на свое дурацкое имя – была когда-то довольно известным детским психологом и должна была хоть немного соображать. Что бы там ни было с Мисти, няня ее детей выглядела так, будто приняла пару таблеток.

Мисти встретила нас не на шпильках, но и не в туфлях на плоской подошве. Ее одеяние можно описать разве что как неописуемое. На ее лице играла широкая мечтательная улыбка. Никки тут же расслабилась. Из детской доносились шумные крики, и хорошее настроение было сохранять довольно трудно. (Уиннифред могла бы дать Мисти пару уроков, как поддерживать дисциплину. Я никогда не видела таких воспитанных собак.)

– Ох уж эти мальчики, – радостно сказала Мисти и взмахнула рукой, как будто пыталась отогнать шум.

Это казалось странным, но Никки еще больше воспряла духом. Ничто так не способствует появлению чувства непринужденности (или даже превосходства) , как замеченные чужие проблемы и неприятности. Это напомнило мне о моем собственном стремлении никогда не рассказывать ничего личного и не позволять никому заметить, что что-то не в порядке. Посмотрите на Никки: минуту назад она была угрюма и напугана, а теперь уже улыбалась.

Но разговор не клеился. Визг. Мальчишки, носящиеся друг за другом по гостиной. Няня, бегающая за ними. Казалось, Мисти всего это не замечает, но мы с Никки так не могли. Десять минут спустя после нашего прихода даже Мисти не могла соблюдать спокойствие.

Не успела я понять, что случилось, как раздался плач, у кого-то из детей потекла кровь, и няня повезла Мисти и пострадавших в травмпункт.

Мы с Никки вышли из дома.

– Надеюсь, все будет в порядке, – сказала она.

– Няня говорит, врачи в травмпункте знают их всех по именам – так часто детям Мисти требуется медицинская помощь. Думаю, все обойдется, – уверила я ее.

– Как ты думаешь, Мисти меня поддержит? – Было видно, что ей ужасно не хотелось спрашивать, но она должна была знать.

– Трудно сказать. Не уверена, что она вспомнит, что мы здесь были.

– Да, она была в каком-то оцепенении.

Тут-то мы и заметили кровь.

– О, Боже, посмотри на меня! – вскричала Никки, показывая на свою песочную кофточку. – Я не могу пойти на следующую встречу в таком виде!

Надо же, она пришла в ужас от пятнышка крови. Я достала из сумочки носовой платок, и Никки стала оттирать им пятно.

– Почти ничего не заметно, – сказала я.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

К этому времени весь оптимизм Никки сошел на нет. Когда она в третий раз садилась в машину, настроение у нее было еще хуже, чем раньше.

– Никки, в самом деле, возьми себя в руки.

Помните ящик Пандоры?

Никки развернулась на сиденье ко мне лицом:

– Взять себя в руки? Не говори ерунды, Фреди! Как я могу взять себя в руки, если все, что я делаю, – неправильно?

Я улыбнулась, стиснув зубы:

– Не сочти это критикой, но использование бранных слов недопустимо для кандидата в члены Лиги.

– Я не выругалась!

– Но смысл тот же. Никто из Лиги Уиллоу-Крика не станет поддерживать женщину, которая сыплет ругательствами.

Или носит леопардовые чулки.

Или дискотечные серьги.

Или является женой Говарда Граута.

Ничего этого я не произнесла вслух, даже не позволила этим мыслям поселиться у меня в голове, так как я отказывалась признавать, что мой план слишком рискован. Это нужно сделать, и я – та женщина, которая на это способна. И точка.

– Это так трудно, – видно было, что она действительно раскаивается. – Я ношу не то, говорю не то, и это после всех уроков и тренировок!

Я чуть не улыбнулась, подумав, что она начинает понимать. Я очень надеялась на то, что, вернувшись домой, Никки выбросит весь свой безумный гардероб и начнет наконец серьезно относиться к вступлению в Лигу, куда она так хотела попасть. Хотя, по правде говоря, у Никки никогда не получалось быть членом команды.

Это было в начале первого года в старших классах, когда состав нашей маленькой группы изменился. Мать Никки поменяла массу работ, одну за другой, и каждая следующая была хуже предыдущей. Никки одевалась все хуже, а остальные все лучше – не дороже, а моднее.

Нам всем вскоре должно было исполниться по четырнадцать лет, все у нас было по последней моде, и мы имели деньги на развлечения. Если Пилар и нельзя было назвать ультрамодной, то, во всяком случае, «упакованной» она была на все сто. За исключением одного розового вечернего платья, которое я для нее раздобыла, Никки не была ни модной, ни «упакованной». Я знала, что все из-за того, что у нее не было денег, хотя, похоже, кроме меня никто об этом не догадывался.

Все произошло за ленчем. Мы сидели в школьном кафетерии. Ожидание в очереди с подносом было в далеком прошлом, завтраки из дому и подавно. Круто считалось покупать конфеты и содовую в киоске.

Наша группа теперь расширилась, в нее входили не только мы втроем. Никки всегда появлялась на несколько минут позже, чем остальные. Она всегда приходила со своим подносом из очереди за бесплатным горячим обедом. Сейчас я задаюсь вопросом: не потому ли она сносила презрительные насмешки, что это был ее единственный шанс полноценно поесть за весь день? Как бы то ни было, она приходила и садилась напротив Пилар и рядом со мной – другие девочки никогда не занимали ее место.

Помню, была пятница. Ребекка Милбэнкс, перед тем как к нам подошла Никки, наклонилась вперед и сообщила новость:

– Ни за что не догадаетесь, кто пытался получить у меня в доме место... горничной!

Никого из нас не заинтересовала бы эта тема, если бы не то, каким тоном она это сообщила.

– Кто? – встрепенулись все.

– Мать Никки!

Не знаю, как описать испытанный нами шок. Ни одна из наших мам не работала, тем более горничной. Это не укладывалось в голове.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Пилар, и ее резкие черты лица стали еще жестче.

Девочки сдвинулись поплотнее, чтобы послушать историю, заняв место Никки.

Карие глаза Бекки горели, предвещая скандал.

– Мать Никки пришла к нам домой, чтобы устроиться на место горничной! Представляете? Ее мать – сущий стыд.

Только тут мы заметили, что Никки стоит позади нас со своим бесплатным ленчем на подносе. На ее лице застыла маска ужаса. Девочки замолчали со свойственной подросткам смесью вины и удовольствия. И вместо того чтобы попросить других девочек пересесть на свои обычные места, Пилар секунду молчала, а потом указала на край стола и сказала:

– Сядь там, Никки.

Мы все сдвинулись. Казалось, Никки не может пошевелиться. Она посмотрела на меня. Как будто я могла что-то сделать. Конечно, могла.

Я не знала, что сказать и что подумать. Я уставилась на диетическую колу, в которую выдавливала сок из лимона. Подумала о розовом платье, в котором Никки была на балу. Могла ли я и дальше выручать Никки? Хотела ли?

Я не знаю точно, что бы я сказала, но, как всегда, когда случалось что-нибудь подобное, Никки убежала.

Сейчас, сидя в машине у дома Мисти Блейдвелл, я могла лишь гадать, почему Никки снова готова пуститься еще в одну опасную авантюру.

– Готова? – спросила я.

– Готова.

Я включила зажигание.

Кэнди Хафф жила неподалеку от Мисти в фешенебельном районе, преимущественно населенном семьями, в которых работали оба супруга. У нее был симпатичный двухэтажный оштукатуренный дом в средиземноморском стиле с терракотовой черепичной крышей и миленьким садиком. На подъездной дорожке, окаймленной зеленым кустарником, стоял припаркованный «сабербан».

Кэнди сама открыла нам дверь. Внешне она напоминала старинную куклу. (А я-то так надеялась, что на ней будет хоть немного лайкры леопардовой расцветки.) Ее каштановые волосы, волной ниспадавшие на плечи, были убраны назад бархатной лентой, а челка, модная в восьмидесятых годах, делала ее похожей на двенадцатилетнюю девочку.

– Фреди, как приятно тебя видеть! – Ее улыбка представляла собой идеальный баланс доброты и приветливости, но, несмотря на хорошие манеры, она бросила взгляд на мою соседку, приподняла бровь, и затем добавила: – Да ведь это Никки Граут.

М-да.

– Пожалуйста, входите.

Кэнди провела нас в гостиную. На столе стояли стаканы с холодным чаем, тарелка печенья. Я подозреваю, что у нее не было горничной, чтобы нас обслужить.

Она без умолку болтала – о последнем благотворительном бале, о последнем общем собрании, о прибавлении в семействе Ванды Мейсон. Ни в одной из этих тем Никки не могла поучаствовать. Хорошая хозяйка всегда должна следить, чтобы никто из гостей не выпадал из беседы.

Интересно.

Я перевела разговор на погоду и общие темы. Никки, всегда шумная и разговорчивая, не могла связать двух слов. Она сидела абсолютно неподвижно, с застывшей улыбкой на лице, поставив ноги вместе и придвинув их к дивану настолько близко, насколько это было возможно. Руками она так сжала стакан, что я лишь едва различала слабый дребезжащий стук льда о стенки.

Так прошло еще несколько минут. Вдруг Кэнди обернулась к ней и сказала:

– Полагаю, Фреди привела тебя сюда потому, что ты хочешь вступить в Лигу.

Никки была так удивлена (не говоря о том, что встревожена), что вздрогнула, пролив чай на белоснежную обивку дивана Кэнди. А диван «Сент Джон», хоть и очень элегантен, не слишком хорошо впитывает влагу.

– Черт!

Кэнди замерла и уставилась на Никки, которая закрыла рот рукой.

– О, я извиняюсь! – прошептала Никки. Но извинений было недостаточно.

Менее чем через минуту дверь накрепко захлопнулась за Никки и мною.

Никки была просто не в себе:

– Прости! Мне так жаль! Ты велела не браниться и даже не говорить ничего похожего, и я так старалась! И тут вдруг это. – Она практически увяла под голубым небом, с которого сияло уже начинающее припекать солнце.

– Нам надо идти, – твердо сказала я.

– О, Боже, мне в самом деле жаль.

По дороге в «Ивы» мы молчали. Я едва махнула рукой Хуану, прежде чем проехать в ворота. Как только я припарковала машину у дома Никки, она выскочила и побежала домой.

Пойти за ней, но зачем? Я даже не могла придумать какую-нибудь обнадеживающую ложь. Невозможно было загладить неприятное впечатление, произведенное Никки на Кэнди.

Я предоставила ее самой себе и вернулась домой, задаваясь вопросом, что делать дальше. Все это напоминало несущийся поезд, который уже нельзя остановить.

Глава восемнадцатая

Вернувшись домой, я испытывала странное чувство – мне хотелось позаимствовать у Уиннифред Опал немного безумия. Да, я, мисс Мелодрама. Это кажется невероятным, но дела обстоят именно так. Похоже, все вокруг меня меняется с бешеной скоростью, и я ничего не могу с этим сделать. Как такое возможно? В моей жизни все пошло вкривь и вкось. До недавнего времени я и не подозревала, что так бывает, и уж тем более никогда с подобным не сталкивалась. Такое ощущение, будто меня выкинули из лодки на середине озера, не научив предварительно плавать.

Разумеется, Фреди Уайер ни в коем случае не собирается тонуть, можете быть уверены. Если кто-то и может выплыть на берег после такого кораблекрушения, так это я. Но пока что все это барахтанье очень утомляет.

Мне было и без того тошно, а тут еще позвонила мама. Я слишком устала, чтобы говорить по-французски:

– Здравствуй мама.

– Что случилось?

– Почему каждый раз, как ты звонишь, тебе кажется, что что-то случилось?

– Слышу это по твоему голосу. Хотя зачем я спрашиваю, я и так уже все знаю.

Ну и ладно. Конечно, нельзя было рассчитывать, что никто так и не узнает о моем пропавшем муже. Я даже почувствовала некоторое облегчение. Наконец-то мне больше не надо будет бороться с потоком в одиночку. Однако на самом деле я представить себе не могла, каким образом моя тайна раскрылась – ведь я такие усилия прилагала, чтобы сохранить ее.

– Сегодня утром мне звонила Люсиль Сэнджер. Она сказала, что, несмотря на мои предостережения, ты все еще пытаешься провести Никки Бишоп в Лигу.

Исполнение приговора откладывалось.

– Теперь ее зовут Никки Граут.

– Как будто я этого не знаю! Вышла замуж за этого отвратительного Говарда Граута. Это просто недопустимо, что он и ему подобные живут теперь в «Ивах».

– Послушай, мама...

– Не вздумай его защищать! Ты что, забыла, как твой собственный муж боролся, чтобы не допустить его в «Ивы»? Что с тобой происходит, Фредерика? Умоляю тебя, скажи, что Люсиль ошибается и ты на самом деле не пытаешься протащить Никки в наши ряды. Ты прекрасно знаешь, что она человек не того сорта.

– Мама, прекрати, хватит. – Я грубо оборвала ее, и это удивило нас обеих.

На другом конце провода установилось молчание, и несмотря на пять миль, разделявшие нас с матерью, ее напряжение чувствовалось так, будто она стояла рядом.

– Мама, прости. Но ты в самом деле относишься к Никки предвзято.

– Так, значит, это правда, что ты идешь на обед к Граутам во вторник вечером?

– Откуда ты знаешь о приеме?

– Альберта Бентли сказала.

– Она пойдет?

Моя мать пренебрежительно хмыкнула.

– Если Альберта идет, почему мне нельзя?

– Мы обе знаем, что муж Альберты – политик, и у него нет другого выбора, кроме как посещать подобные мероприятия ради получения новых взносов.

Взносов. Не денег.

– Что ж, я тоже иду. – Вот так просто. – Я пообещала, что буду там, мама.

Она повесила трубку.

Сколько себя помню, моей жизнью управляло стремление моей матери соответствовать стандартам Лиги избранных. Я никогда не придавала большого значения тому, что до тринадцати лет я виделась с семьей отца за обедом каждое воскресенье, а бабушку и дедушку со стороны матери видела только однажды.

Это случилось, когда мне было восемь лет. Я спустилась в холл и обнаружила там бедно одетую пару.

Женщина осталась стоять, гордо выпрямившись, а у мужчины при моем появлении на глаза набежали слезы.

– А ты, должно быть, маленькая Фредерика? – сказал он.

– Да. А вы кто?

Я не могла даже предположить, кто они, так как прислуга всегда приходила с черного хода, а гости – через парадную дверь, но эти двое были одеты не как гости.

– Я твой дедушка.

– Дедушка? – Так в семье Хилдебранд никто никого не называл.

– Это твой дед, – сказала женщина.

Я знала, что это не могло быть правдой.

– Вы не мой дед. – Дед Хилдебранд жил в городе, и каждое воскресенье перед обедом я сидела у него в кабинете, и он рассказывал мне обо всех поколениях великих Хилдебрандов, которые жили до меня.

– Я папа твоей мамы.

Вот это новость. У моей мамы был отец?

Нелепо, я знаю. Но моя мама не была похожа на человека, у которого есть родственники. Мне казалось, что она вполне могла появиться на свет без помощи двух родителей из плоти и крови. Как Афина, вышедшая из головы Зевса, уже взрослая, одетая в свои доспехи из жемчуга и элегантного шелка. Этот мужчина ничем не напоминал Зевса. Дед Хилдебранд и мой собственный папочка были похожи на Зевса.

Пару минут спустя вслед за мной появилась Кика, уже тогда такая же дородная и казавшаяся мне очень старой, хотя ей вряд ли было больше лет, чем мне сейчас.

– Сеньоры Уайер нет дома, – сказала она.

– То есть как это? – удивилась я.

Кика строго посмотрела на меня (одна из немногих вещей, которые могли меня успокоить – по крайней мере тогда), а потом настойчиво повторила, что моей матери нет дома.

Казалось, женщина не была удивлена, но у мужчины, претендующего на роль моего дедушки, в глазах прибавилось слез. Он был плакса, и я чуть было не сказала, что ему повезло, что мамы нет дома, так как слез она не любит. Но даже тогда я сознавала, что так говорить не следует, хотя это ему помогло бы, если он хотел поладить с моей матерью.

Они ушли, и я никогда их больше не видела.

Лишь много лет спустя я поняла, что это действительно были родители моей матери, и она не хотела их видеть. Когда я наконец догадалась об этом, я решила, что они плохо с ней обращались, но оказалось, что все иначе. Открыла мне глаза тетя Корделия, сестра моего отца, которая славилась своей несдержанностью. Она рассказала, что моя мать стыдилась своей семьи. Когда я об этом услышала, мне впервые стало стыдно за мать.

– Понятное дело, – добавила тетя, – что как бы Блайт ни изменилась, она родилась по ту сторону железнодорожных путей, и можно понять ее желание сохранить это в тайне, но отворачиваться от своей семьи...

Она больше ни слова об этом не сказала, но было предельно ясно, что моя мать поступила в высшей степени нехорошо.

Я часто задаюсь вопросом: если моя мать так легко выкинула собственных родителей из своей жизни, как она может настаивать на том, чтобы занимать так много места в моей?

В течение нескольких следующих дней, оставшихся до приема у Граутов, я помогала Никки освоить все от приветствий (в которых она все время ошибалась) до прохода по лестнице (что я в итоге запретила ей делать, опасаясь, как бы она не сломала себе шею перед знатными жителями Уиллоу-Крика), а потом перешла к экзамену по всему, чему я попыталась ее научить.

Пользуясь схемами и таблицами, мы повторили расстановку столовых приборов и размещение гостей согласно этикету, варианты меню и темы для беседы. Если бы я была директором школы, ее бы оставили на второй год.

К несчастью, приглашения уже были разосланы, и указанная в них дата неумолимо надвигалась на нас. С одной стороны, я мечтала о том, чтобы у меня вдруг возникли неотложные дела в Далласе, а с другой – тщательно продумывала наряд. Мой переставший вдруг быть геем художник ответил на приглашение согласием.

Как мне не стыдно.

Я вполне невинно разузнала о Сойере, когда Никки рассказывала мне о будущих гостях. Мы работали над рассадкой гостей, и угадайте, с кем рядом было решено посадить художника? Со мной! Не то чтоб у меня было намерение пофлиртовать. Я не флиртую, во всяком случае с мужчинами, которые предпочитают женщин. Не будем также забывать, что я все еще замужем. Но факты таковы: мой муж неизвестно где тратит мои деньги, будто он арабский шейх и у него на заднем дворе бьет нефтяной фонтан.

День приема начался с ослепительно голубого неба. Было тепло, но не жарко – идеальная погода для вечеринки.

Я с особой тщательностью оделась – блузка из белой воздушной органзы с высоким воротником и жемчужными пуговицами поверх скромной и совершенно пристойной комбинации, заправленная в черную шелковую юбку до щиколоток. Я надела черные сатиновые лодочки с маленькими алмазными пряжками. Волосы я собрала в элегантный французский узел.

Придя за полчаса до начала во дворец Граутов, я застала его обитателей в панике. Всегда невозмутимый Говард был взвинчен, его румяное лицо просто пылало.

– Она сошла с ума, точно тебе говорю. Тронулась.

– Что случилось?

– Она раскидала одежду по всей комнате, перемерила все, что есть во всем Техасе...

– Но мы же купили ей одежду для сегодняшнего вечера.

– Вот и скажи ей это. Она кричит, что не выйдет к людям в этих старомодных тряпках.

Совмещение образов акулы юриста и ранимого мужа привело меня в замешательство. Только это могло послужить причиной того, что я, сама того не ожидая, задала вопрос, который крутился у меня в голове:

– Объясни мне, почему ты хочешь, чтобы Никки взяли в Лигу, если ты не очень-то жалуешь светских женщин и уж точно плевать хотел на пристойное поведение?

Секунду он смотрел на меня.

– Просто потому, – растерянно проворчал он.

– Так почему же? – нетерпеливо спросила я. Он взвыл:

– Будь все проклято! Да потому, что я пообещал себе, когда женился, что дам ей все, чего у нее никогда не было. Большой дом. Много одежды. Дорогие украшения.

– Ты сделал это.

– Да, я знаю. – Он замялся и с тоской поднял глаза к потолку. – Но я не смог дать ей друзей.

Да уж, это точно был не тот ответ, которого я ожидала.

– Ты думаешь, их тоже можно купить? – недоверчиво спросила я.

Ему это не понравилось, но он не сдавался:

– Я хочу, чтобы Никки вписалась в общество. Но ей всегда кажется, что она недостаточно хороша. И я схожу с ума, потому что это неправда! Она самый чудный человек, которого мне доводилось видеть. Черт возьми, она моя жена, не так ли?

Пару секунд он улыбался и кивал головой, но потом снова собрался с мыслями. К этому моменту его ранимость исчезла, и на смену ей пришла решимость.

– Я знаю, что если только ей удастся попасть в ваше дурацкое общество светских дам, они мгновенно влюбятся в нее. Они будут в очередь выстраиваться, чтобы подружиться с ней. Возможно, это ей наконец докажет, что она не хуже других. И если единственный способ заставить людей встретиться с ней – это заключить с тобой сделку, чтобы ты провела ее в Лигу, пусть так и будет.

Я отшатнулась. Одновременно я почувствовала:

а) обиду за то, что меня и моих подруг назвали «дурацким обществом светских дам»;

б) досаду оттого, что соглашение, которое я с ним заключила, выглядит так... грубо, если называть все своими именами;

в) неожиданное волнение при мысли о том, на что он готов пойти, чтобы сделать свою жену счастливой.

Не будучи в восторге ни от одного из этих чувств, я подобрала подол юбки и побежала (слишком быстро) по лестнице в спальню Никки.

Я обнаружила ее стоящей посреди моря тафты, разных леопардовых тряпок, перьев и бог знает чего еще. Среди этого яркого барахла не было ни единой «сдержанной» вещи.

– Никки, что случилось?

Она обернулась ко мне. Макияж ее поплыл.

– Они возненавидят меня, так же как Кэнди и Мисти, Оливия и все остальные!

Думаю, именно в этот момент я и поняла, что мне не все равно. Я не позволяла этой мысли просочиться сквозь мою обычную сдержанность, потому что на самом деле не хотела испытывать по отношению к ней ничего помимо чувства долга. Но это случилось. Она выглядела такой обиженной и испуганной – такой, как во время школьного ленча, когда я не стала ее защищать.

Я подошла и взяла ее за руки:

– Они полюбят тебя.

– Тебе легко говорить...

– Да, но теперь ты знаешь, что надо делать, чтобы вписаться в их компанию. Теперь ты знаешь.

– Как ты можешь так говорить? Я не усвоила ничего из того, чему ты пыталась меня научить.

– Но все это осталось здесь, – я указала на ее лоб, – в твоей голове. – Из коробки с бумажными платками, которую горничная держала наготове, я вытащила сразу три и вложила их в руку Никки. – Ты справишься. Перестань волноваться о том, что подумают или скажут люди. Думай о том, чего ты пытаешься достичь. Ты хочешь войти в Лигу избранных. Стать членом светского общества. Вписаться. Ты можешь сделать это. Ты можешь быть кем угодно – просто прекрати копаться в себе.

Она долго и сурово на меня смотрела – не было больше взбалмошной Никки и ее сияющей улыбки.

– По-твоему, я все это время копалась в себе?

Знаю, знаю, я очень прямолинейна.

– Давай скажем так: ты все усложняешь. Перестань размышлять, Никки. Все, что тебе нужно, у тебя есть. Надевай то, что мы выбрали. И помни: платье – лишь фон для леди. Главным является она сама.

Видно было, что она все еще не знает, чему верить:

– Ты можешь сделать это, Никки, если действительно хочешь. И если ты не доверяешь моим советам, если ты чувствуешь, что тебе легче будет сделать все по-своему, поступай как знаешь. Это твой выбор.

Я оставила ее одну и спустилась вниз к Говарду.

Прием был назначен на семь. В шесть пятьдесят восемь Говард запаниковал. В шесть пятьдесят девять он попытался громко позвать Никки. Когда пришли первые гости, Никки так и не появилась.

Говард один приветствовал прибывших с натянутой улыбкой. Он никого не похлопал по спине, хотя я была уверена, что в обычной ситуации он бы это сделал. Мне даже пришла в голову мысль, что отсутствие Никки благотворно на него влияет.

На обед были приглашены двадцать человек, включая меня. К семи пятнадцати пришли все, кроме Сойера Джексона... и Никки.

Я стояла в стороне и наблюдала за удивлением на лицах людей, видевших меня. Но мне было все равно. Даже я стала с нетерпением ждать появления гвоздя программы. Хотя я не знала точно, кого больше хочу увидеть, Никки или моего художника.

Мне так и не удалось это выяснить, потому что на верхней лестничной площадке появилась Никки, и все взгляды обратились к ней. У меня голова пошла кругом, как сказали бы в мелодраме.

– Боже милостивый, – было последнее, что я услышала, прежде чем Никки пошла вниз по ступеням.

Неужели эти слова произнесла я?

Глава девятнадцатая

– Боже, неужели это Никки Граут? – раздался чей-то голос за моей спиной, – я не видела, кто это сказал. Я знала лишь, что моя соседка сделала это. Ей удалось шокировать относительно респектабельную публику Уиллоу-Крика – тем, что Королева Безвкусицы может оказаться такой изысканной.

На ней был наряд, который выбрала я, – бледно-голубой костюм с широкими длинными рукавами, украшенными маленькими бархатными бантами, воротник, поднятый сзади, впереди был опущен, он ничего не открывал, но эффект был более провокационным, чем если бы она выставила на обозрение свои пышные формы. Короткий жакет доходил до талии, узкая юбка в тон оторочена по низу скромной оборкой. На ней были телесного цвета чулки с легким мерцанием и темно-серые лодочки на двухдюймовом каблучке, а не голубые туфли на шпильках, которые она купила, потому что «как же я могу надеть туфли не в тон?!».

Утонченная элегантность костюма в сочетании с недавно окрашенными волосами придавали Никки великолепный, но скромный вид, а макияж делал ее похожей на фарфоровую китайскую куклу.

Даже если бы она была моей дочерью и это был ее первый бал, я бы не могла чувствовать большую гордость, когда она спускалась по изгибающейся лестнице. Затаив дыхание, я смотрела, как она идет по ступенькам, и, клянусь, даже английская королева не сделала бы этого лучше.

Должно быть, я стала сентиментальной, потому что еще большее впечатление на меня произвело выражение лица Говарда. На нем был написан откровенный ужас. Хотя, думаю, он был лишь слегка напуган. Да, акула Говард стал похож на гуппи. Дикая Никки – персонале из его Лиги. Но идеально воспитанная Никки – это нечто совсем иное, может быть, ему не доступное.

Я видела, как на его лице начинает проступать осознание этого. Наверное, раньше он никогда не задумывался, что она может покинуть его мир. Затем появилось выражение неуверенности. Но очень быстро все это ушло, и вновь передо мной был громкий невыносимый Говард, протискивающийся сквозь толпу к лестнице, чтобы встретить жену.

Супруги стояли рядом, и я заметила, что Говард тоже приоделся. На нем были темно-синий костюм от Фримэна, подходящий для большинства приличных мужчин в Техасе, белая рубашка с галстуком в синюю и серебристую полоску и черные туфли.

Дом гудел от множества голосов, и все по очереди стали подходить к хозяевам, чтобы поприветствовать их. Сенатор Дик Бентли был одет в синий блейзер, а не в костюм, как будто ожидал, что намечается летний прием у бассейна. Но политика не просто поставить в тупик. Он взял свою жену под руку и повел ее к хозяевам. Член Лиги Альберта Бентли была одета сегодня в хлопчатобумажное платье, которое подошло бы для массы других мероприятий, но не для званого вечера. Похоже, она не горела желанием приветствовать хозяев.

Я стояла в стороне и наблюдала. Нет, не потому, что мне не хотелось привлекать к себе излишнего внимания. Не думайте, слова матери не посеяли смуты в моей голове, я не думала, что мне было бы лучше вообще сюда не приходить. Я осталась в тени, чтобы все внимание досталось Никки. К сожалению, я стояла недостаточно далеко, чтобы оказаться вне поля зрения, и ко мне подошел какой-то мужчина, которого я никогда раньше не видела и, надеюсь, никогда больше не увижу.

Он был на голову ниже меня и попытался посмотреть на меня снизу вверх:

– Намажьте мою задницу маслом и назовите лепешкой, если ты не красотка, какой я еще не видал!

Да уж, публика здесь собралась разномастная.

За неделю до приема, как могла осторожно, я сказала Никки, что им с Говардом следовало бы устроить два обеда. Но Говард, услышав об этом, не согласился.

– Я всегда рад видеть друзей у себя дома, независимо от того, кто еще там находится.

Ну что же, это достойная уважения позиция, при том условии, что ваша жена не пытается стать членом ЛИУК.

– Кто же ты такая? – поинтересовался мужчина.

Он был приземистым, коренастым и краснолицым, как будто всю свою жизнь работал под палящим техасским солнцем. На нем были костюм в стиле «Дикий Запад», галстук боло[20] и рубашка с перламутровыми пуговицами. Он томно взглянул на мою грудь, будто хотел официального представления. Не будь я Фредерика Хилдебранд Уайер, я бы сказала в ответ что-нибудь резкое, но я лишь вздернула подбородок и напустила на себя высокомерный вид:

– Простите, что вы сказали?

Полагаю, вы слышите презрение в этих словах. Но этот нахал был глух к подобным тонкостям:

– О, детка, я готов повторить это еще раз.

Затем он засмеялся, громко и раскатисто. Говард Граут по сравнению с ним казался принцем Чарльзом.

– Позвольте, – сказала я с ледяной холодностью и развернулась, чтобы уйти... В этот момент он хлопнул меня по затянутому в шелк заду. Без шуток.

На секунду я замерла от неожиданности, затем с каменным спокойствием медленно повернулась к нему лицом и сказала самую не-фреди-уайеровскую вещь в своей жизни:

– Уноси-ка свою намазанную маслом задницу, пока я не сделала из тебя лепешку.

Это в немалой степени шокировало нас обоих.

Охотник до чужих задниц начал было что-то говорить; похоже, мне вряд ли было бы приятно это услышать. И тут, будто был подан сигнал к его выходу на сцену, появился «мой художник».

– Оставь леди в покое, – сказал он, высокий, темноволосый, опасный ковбой Мальборо.

Тот, казалось, и не собирался уходить, брызжа слюной от ярости, пока до него не дошло, что Сойер вдвое выше его и действительно может сделать из него лепешку.

Ну прямо рыцарь в сияющих доспехах. Это было прекрасно. И ужасно. Как я уже говорила, я не хочу, чтобы меня спасали.

К счастью, с головой у коротышки все было в порядке, и он поспешил убраться восвояси, оставив других гостей толпиться вокруг Никки и Говарда, а меня – наедине с моим художником.

Я не общалась с Сойером с тех пор, как выяснилось, что у него все в порядке с ориентацией. Он выглядел, как мистер Мачо-Все-Под-Контролем, с которым чувствуешь себя в полной безопасности. У меня по спине пробежали мурашки, как у школьницы на первом свидании; это было нелепо и занимало одну из верхних строчек в Списке неподобающих вещей.

Выражение его лица смягчилось.

– Все нормально?

Никогда раньше я не чувствовала себя такой защищенной – в его поведении ощущалась сила, ответственность и забота обо мне. Только отец вызывал у меня подобное чувство, но он всегда пытался вмешиваться в мои дела, чересчур уж беспокоясь обо мне. Забота Сойера Джексона была направлена исключительно на меня.

Руки у меня покрылись гусиной кожей.

Он был слишком неотразим – в своем безупречном черном костюме, белой рубашке и серебристом галстуке, с зачесанными назад волосами. Пусть он и жил в нереспектабельном районе, но знал, как одеться для такого случая. Теперь, выяснив, что он не гей, я по-новому взглянула на него. То, что раньше для меня было лишь модельной внешностью, обрело новые измерения. Его темные глаза, темные волосы и мужественные черты лица вызвали смятение в моей душе. Я вздернула подбородок:

– Я могу сама о себе позаботиться, мистер Джексон, уверяю вас.

– А, так мы опять на «вы»?

– Разве мы перешли на «ты»? – спросила я, хотя мы оба знали, что да, перешли, во время танца у бассейна.

Тут он заметил кое-что еще:

– Браслет очень хорошо смотрится.

Я никогда не смогу объяснить, почему надела его подарок. В последнюю минуту перед выходом я выбрала украшение, которое было более чем неуместно на званом обеде. Но я решила действовать согласно поговорке «Оказавшись в Риме, поступай, как римляне».

Кику чуть удар не хватил, когда она увидела браслет у меня на руке. Но она оставила комментарии при себе, так как сама была почти влюблена в Сойера.

Как бы то ни было, не надень я подаренный им браслет, уверена, в тот вечер все обернулось бы совсем иначе, так как эта НС-ная сверкающая золотом и кристаллами полоска на моем запястье доказывала, что я думала о Сойере больше, чем следовало и чем мне хотелось показать. Главным образом, себе самой.

Он улыбнулся, будто смог прочесть мои мысли:

– Возможно, ты и превратила Никки из гадкого утенка в лебедя, но она тоже тебя изменила.

Из моей безупречной прически выскользнул локон, и он заправил его мне за ухо. От его прикосновения и воспоминания о том, что я только что сказала незнакомцу, хлопнувшему меня по заду, меня бросило в жар. Изменило – это еще мягко сказано.

Его пальцы задержались у моего уха, потом скользнули вниз, к пульсирующей жилке на шее. Я бы легко могла схватить его за руку, утащить в «африканскую» комнату и броситься в его объятия. М-м, да...

Я не знала, что сказать, и ничего не чувствовала, кроме головокружения, поэтому развернулась и пошла прочь. Знаю, это было невежливо, но вряд ли он это понял, так как я удалялась под звук его озадаченного смеха.

Но он прав. Что-то во мне изменилось – я чувствовала это и совершенно не знала, как к этому относиться.

Все были увлечены разговорами, так что, вспомнив, что мне предстоит сидеть с ним рядом, я тайком переложила карточку – я не, смогла бы провести рядом с ним весь вечер.

Правда, сидеть напротив было не лучше.

Полчаса спустя все двадцать гостей заняли свои места, и мы с художником оказались друг напротив друга. Каждый раз, как я поднимала на него глаза, я видела, что он разглядывает меня с небрежным интересом, который меня обезоруживал. Я старалась его не замечать.

Столовую освещали великолепная люстра и подсвечники из серебра высшей пробы, выстроившиеся вдоль центра стола, как часовые. Стены были золотистого цвета, пол напоминал бельгийский шоколад, а в центре лежал восточный ковер, который, должно быть, стоил больше, чем предки Никки могли заработать за всю свою жизнь.

Игнорировать Сойера оказалось непростой задачей, так что я сконцентрировалась на трех вилках слева от тарелки и трех ножах, ложке для супа и вилке для устриц справа. Вверху, перпендикулярно тарелке, лежали еще одна ложка и вилка.

Глядя на написанную от руки карту меню, я уже знала, что там найду. Но все равно прочла весь перечень.

Запеченные устрицы в раковине

Горячее консоме по-бернски

Омар де-люкс

Филе теленка в винном соусе

Молодой картофель с травами и стручковой фасолью

Томаты черри, сервированные на бельгийском цикории с маринадом

Шампанский щербет

Сыры и фрукты

Воздушное шоколадное суфле

Кофе и чай

Каждое блюдо подавалось с соответствующим вином или шампанским. Это было впечатляюще.

Никки не казалась нервозной, но была немного зажата, как героиня Одри Хэпберн во время скачек в фильме «Моя прекрасная леди», еще не освоившись со своей ролью благовоспитанной дамы. Она проговаривала каждый слог с такой тщательностью, что каждую секунду мне казалось, она вот-вот произнесет «Того и жди, пойдут дожди в Испании»[21]. Единственный человек, кто обратил на это внимание, помимо меня, был мой художник.

После того как Никки произнесла с французским акцентом «Мария, принеси круассаны, пожалуйста», я нечаянно встретилась глазами с Сойером. Мы оба старались удержаться от улыбки, как родители, смеющиеся над проказами ребенка.

Первые три перемены блюд прошли замечательно. Все беседовали, улыбались и вежливо смеялись. Альберта Бентли исполняла роль судьи.

– Сенатор, – начал любитель задниц. – Вы уже пробовали барбекю Бенни, что на Стейт-стрит? Чертовки вкусные ребрышки – вы такого еще не ели.

– Я люблю хорошие ребрышки, – ответил политик. – И уверен, что у Бенни они просто великолепные. Это напомнило мне о том, как мы с Джорджем были как-то у него на ранчо, до того, как он стал президентом, – теперь у него и минуты свободной нет... хотя буквально на днях я получил от него послание...

Я перестала слушать, так как слишком хорошо знала искусство отвечать на вопрос никак не связанным с ним ответом, призванным произвести впечатление на присутствующих.

Говард Граут был на высоте... потому что почти ничего не говорил. К несчастью, со временем к нему вернулся дар речи.

– Альберта, дорогуша, – сказал он жене Дика Бентли. Плечи ее напряглись. – Приятно видеть женщину, которая не прячется от солнца, отличается здоровым аппетитом (она застыла с вилкой молодого картофеля, не донеся ее до рта) и не красит волосы. – Клянусь, именно это он и сказал. – Кроме того, я слышал, вы любите животных.

Любовь к животным бывает разная. Есть вся эта деревенская любовь к живности. Бывают люди, которые неравнодушны к домашним любимцам и относятся к ним, как к детям, наряжают, водят в рестораны. А есть Альберта Бентли. Она разводит призовых лошадей, участвующих в бегах, на ранчо неподалеку от моих родителей и любит рассказывать об этом так, что все сводится к мысли «Я трачу миллионы в год на хобби, а вы нет». Рискну предположить, что она никогда не думала о себе как о «любителе животных».

– Вы знаете Уиннифред Опал? – спросил он. На этот раз моя вилка застыла на полпути ко рту.

Миссис Бентли все еще не могла прийти в себя от его комплимента и не проронила ни слова. Мистер Бентли ответил за нее:

– Конечно, мы знаем Уинни. Чудесная женщина.

– Я с ней не знаком, – сказал Говард. – А вот моя Никки ее знает. Пила с ней чай. И все, что я могу сказать, что я бы очень хотел сам с ней встретиться. Похоже, она в моем вкусе.

Ни один из нас не мог предположить, куда это все зайдет, но мне показалось, что по лицу Сойера пробежала тревожная тень.

– Непростая штучка, я вам доложу. Сидит за чаем со своими разряженными в пух и прах собачками, пусть одна из них и испортила воздух.

– Говард! – Это была Никки. – Собака не портила воздух, – сказала она; ее ледяная величественность растаяла, не выдержав такого накала страстей.

– Ты же говорила мне, дорогуша. Маленькая Рената.

– Ну, может быть, да, – она хихикнула. Прежняя Никки пыталась вырваться на свободу.

Никто не улыбался. Можете себе представить, какое место занимает обсуждение естественных надобностей (пусть и собачьих) в списке Того, что Нельзя Делать.

Хотя беру свои слова обратно: вы можете говорить все что вам угодно в этом духе, если будете в гостях у мистера Задошлепа, – он так смеялся, что подавился куском филе.

После этого вечер продолжался не многим лучше. Это был единственный ляп Никки, вскоре она вернулась в образ Одри Хэпберн. Но это уже не помогло. Ошибка была сделана, приговор вынесен, и я отчаялась найти еще трех женщин, которые поддержали бы кандидатуру Никки.

Вечер подходил к концу, и я, откровенно говоря, на несколько минут забыла о проблеме со вступлением в Лигу, так как, посмотрев по сторонам, не обнаружила художника. Я была так удивлена, что напрямик спросила Говарда, где он.

– Ушел, дорогуша. Сбежал при первой возможности, могу тебе сказать. Он не очень-то любит общаться со всякой напыщенной публикой. – Говард внимательно посмотрел на меня. – Ты запала на этого очаровашку?

– Я ни на кого не запала, мистер Граут. К тому же он не голубой.

– Голубой? – Говард захлебнулся от возмущения, и лицо его стало красным. – Кто сказал, что он голубой?

– Ты!

– Я ничего такого не говорил!

На этот раз я захлебнулась от негодования:

– Нет, говорил! В тот день, когда Никки дала мне его номер телефона. И только что ты сказал то же самое.

– Да не говорил я ничего подобного!

– «Очаровашка художник», – напомнила я ему. – Точнее, очаровашка художник с именем, как у педика.

– Ах, ну да! Его искусство, конечно, очаровывает, но это же не значит, что человек... гомосексуалист. Черт побери, женщина, зачем все так толковать? – Говард выругался. – Неудивительно, что он рано ушел.

К счастью, в этот момент появилась Никки и мне не пришлось отвечать, да и что я могла возразить. Возможно, Сойер ушел раньше из-за меня, пусть это и не имело никакого отношения к сексуальной ориентации.

– Не могу поверить, что прием удался! – сказала она. Никки практически парила в воздухе от счастья. Глаза ее горели мечтательным огнем. – Я им понравилась.

Говард обнял ее за талию, но она танцующей походкой пошла прочь.

– Они от меня без ума. – Никки направилась к лестнице. – Я буду в Лиге раньше, чем вы можете предположить.

Если б только она знала.

Мы с Говардом смотрели ей вслед, и я задумалась, что же теперь делать. Я проигрывала шансы быстрее, чем получала их. Я тяжело вздохнула.

– Что на этот раз не так? – спросил Говард.

– Ничего, возможно. Только ни одна из присутствовавших здесь дам не... достойна того, чтобы дать рекомендацию Никки.

– Недостойны? Что за бред?! Любая из них – великолепная кандидатура, если только будет согласна.

– Но...

– Никаких «но». Эта Альберта Бентли поддержит Никки.

– Мы были на одном и том же приеме?

Говард усмехнулся так, что я вспомнила о том типе мужчин, которые способны ломать коленные чашечки... и вернуть то, что осталось от моих денег.

– Не волнуйся об Альберте, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Я дал ее мужу двадцать четыре часа на то, чтобы он убедил ее, насколько мудрым решением будет оказать поддержку Никки, если он хочет получить взнос на предвыборную кампанию. – Говард многозначительно посмотрел на меня и продолжил: – Не одна ты здесь знаешь, что значит действовать тонко.

Глава двадцатая

События развивались стремительно. Не прошло и двадцати четырех часов, как у нас был четвертый и даже пятый покровитель, а значит, нам осталось завербовать лишь одного. Узнала я эту маленькую новость на следующее утро на собрании Комитета по новым проектам.

Там были Пилар, а также Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер. Но в тот день было общее собрание всего комитета, то есть присутствовали еще Джуди Джеймс (жена Джейсона – все думали, что он женился на ней из-за «Дж» в начале имени), Ниса Гарвей (жена Мэтью, хозяина автосалона «Порш и каддилак» на Трэвис-бульваре), Синтия Риверс (жена Дикки) и Энналайз Сандерс (жена Криса, шестеро детей). Все были богаты и томились от скуки. Суждения этих дам считались самыми экстравагантными в Лиге. Я не была в восторге от Комитета по новым проектам, но он был одним из самых важных.

От того, в какой комитет ты попадаешь, зависит власть, какой ты будешь обладать. Чем престижнее комитет, тем больше власти. Важнее нашего комитета только тот, который отвечает за прием новых членов, и так уж случилось, что Покровительствующий Советник в нем – моя мать.

– Представляешь, Альберта Бентли выдвигает Никки Граут! – воскликнула вездесущая Гвен. – Никки Граут! – повторила она, будто во второй раз в этом было больше смысла.

Дамы оживленно обсуждали вчерашний прием, который неожиданно (видимо, только для меня) стал большим успехом Никки Граут в обществе. Вот так поворот. Мое уважение к способностям Говарда росло с каждым часом.

– Я слышала, она была прекрасна.

– Потрясающа.

– Сама элегантность.

– А дом? Полагаю, просто изумительный!

Все говорили о Никки, будто она была особой королевских кровей, только что прибывшей в город. Полагаю, Альберта не поскупилась на лестные отзывы, чтобы обосновать свое участие в судьбе Никки.

– Если Альберта согласилась оказать ей поддержку, она, должно быть, чудесная. Представляете?

– Разумеется, – надменно кивнула Пилар. – Я с самого начала знала, что Никки превосходно подойдет для Лиги. Я предложила свою поддержку задолго до Альберты. Мы знакомы уже целую вечность. Я говорила с ней сегодня утром.

– Правда? Я бы так хотела с ней познакомиться! – восторженно произнесла Энналайз. Это было необычно, так как она была типичным представителем класса «Слишком-богатых-для-восторгов». – И увидеть их дом!

– Я смогу это устроить, – предложила Пилар со здоровой дозой чванства.

Для меня это все было более чем неожиданно, потому что:

а) как получилось, что не я, Фреди Уайер, первой узнала о решении Альберты?

б) с чего вдруг Пилар стала лучшей подругой Никки?

в) как так могло случиться, что подкуп политика помог Никки обрести еще одного покровителя?

Ладно, нечестный политик – не новость, и даже если правда станет известна, нет ничего незаконного в том, что он попросил жену оказать кому-то поддержку для вступления в Лигу избранных. Подобные сделки заключаются повсеместно. Но презрение на лице Альберты накануне вечером...

– И ее сестра тоже решила поддержать Никки!

Я поймала на себе взгляд Пилар, намек на улыбку, спрятанную за всей этой воинствующей строгостью. Я даже представить себе не могла, что она при этом думает. Все, что я знала, это что с каждой секундой ход событий становится все более непредсказуемым.

Следующее утро было ознаменовано газетным заголовком: «Я меняю имидж!» Перед моими глазами была первая страница светской рубрики «Уиллоу-Крик таймс».

Фарфоровая чашка с крепчайшим кофе застыла в воздухе.

– Вот видите, я вам говорила, – услышала я голос Кики из-за плеча, ее палец указывал на фотографию Никки... которая выглядела замечательно, как...

– Она выглядит прямо как вы.

Так и было. Сказать меньше значило бы ничего не сказать.

На фото на ней была белая сатиновая блузка и шелковая юбка. Если бы в кадр попали и ее ноги, я уверена, что увидела бы аккуратные лодочки на дюймовом каблучке, такого же скучного бежевого цвета, как юбка. Удивительно, что после ее упорного нежелания расставаться с дешевыми перьями и вульгарной лайкрой, теперь не было и намека на показной блеск. Вещь за вещью, манера за манерой, Никки училась соответствовать высоким стандартам Лиги избранных. Что, несомненно, само по себе искусство.

Вы думаете, я почувствовала гордость? К сожалению, я не испытала ничего, кроме беспокойства. Разве у меня до этого было мало поводов для беспокойства?

На следующий день после выхода статьи о Никки я смогла оценить масштаб успеха моей протеже. Никки Граут стала самой популярной фигурой среди дам Лиги избранных Уиллоу-Крика. В течение нескольких следующих дней, пока я пыталась отработать еще несколько пропущенных волонтерских часов и время, отведенное на работу в эконом-магазине ЛИУК, а в остальном продолжать делать вид, что в моем мире все так, как и должно быть, Никки успела отобедать в загородном клубе с Джуди Джеймс и Энналайз Сандерс, пройтись по магазинам с Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер и посидеть за чаем в «Брайтли» с Альбертой Бентли и ее сестрой. С помощью Пилар Никки покоряла мой мир со всеми его условностями и снобизмом. Хотя невозможно было не заметить, что Пилар так и не удалось найти последнего покровителя.

Понимая, что пора брать, быка за рога, я приняла ванну и оделась. В половине двенадцатого я подъехала к дворцу Граутов без предварительного звонка. И снова меня ждал сюрприз. У Никки были гости – дамы из Лиги. Пилар, похоже, задавала тон всему мероприятию, однако Никки, одетая в кремовые брюки, такого же цвета шелковый джемпер и с нитью жемчуга на шее, вела светскую беседу с несколькими дамами.

Они смеялись, пили холодный чай из резных хрустальных стаканов и ели сэндвичи без корочек с фарфоровых тарелок, будто всю жизнь были лучшими друзьями.

– Здравствуйте, – сказала я с порога. Возможно, в моем голосе чувствовалась холодность.

Дамы обернулись и увидели меня. Пилар улыбнулась мне своей особенной улыбкой, которая тут же погасла.

Глаза Никки расширились от радости.

– Фреди! – воскликнула она, быстро вставая с дивана.

– Привет, девочки, – сказала я с улыбкой, будто вовсе не была расстроена.

– Фреди, я так рада, что ты пришла. Пилар сказала, что ты занята.

– Правда? – Я посмотрела на Пилар и усомнилась, действительно ли она пыталась помочь Никки попасть в Лигу. Но если все это делалось с иным, нехорошим умыслом, чем в таком случае Никки Граут могла помочь ей?

Никки отвела меня в сторону.

– Фреди, ты только посмотри! – зашептала она восторженно. – Они полюбили меня! Я прямо как звезда!

Звезда?

Она поспешила к своему месту на диване и плюхнулась между Энналайз и Пилар, как раз когда Говард вошел в комнату. На нем были потертые джинсы и клетчатая рубашка, в руке – неизменный сотовый телефон.

– Здравствуйте, дамы.

Он был все тем же шумным Говардом, и я удивилась, подумав, что почти не придала этому значения. Может быть, я так бы ничего и не заметила, если бы Никки не занервничала, не стала запинаться и не сделала ему замечание:

– Говард, пожалуйста. Мы пьем чай.

Правило, о котором у меня еще не было повода упомянуть: никогда ни за что ни перед кем не следует критиковать своего супруга. Это более чем дурной тон. Несмотря на то что потом все рады посплетничать на этот счет, никому не хочется присутствовать при подобных сценах. Что бы ни делал ваш супруг, улыбайтесь, воспринимайте это как еще одну сторону брака, а после обсудите проблему наедине.

Сперва Говард смутился, но, когда он подошел к жене извиниться, на его лице была написана откровенная обида. Говард наклонился, чтобы поцеловать Никки в щечку:

– Прости, пышечка.

Никки отшатнулась, вспомнив о правилах:

– Говард, не при дамах.

Говард ошеломленно отступил назад, и на его лице застыло такое удивление, что он стал похож на щенка бульдога, которому дали по носу газетой. Невольно мне стало ужасно жаль моего вульгарного юриста.

– Нам лучше уйти, девочки, – провозгласила Пилар и опустила чашку на кофейный столик.

Все встали, как по команде, и Никки пошла их провожать. Говард остановился рядом со мной и посмотрел им вслед:

– Черт, Фреди, что ты сделала с моей женой?

Я задавала себе тот же вопрос.

Глава двадцать первая

На следующей неделе ЛИУК закрывалась на пасхальные каникулы. Это будет неделя без заседаний комитетов и без волонтерской работы. Единственное мероприятие, проводимое Лигой в эти дни, – Уединение – день отдыха за городом в местечке под названием «Спа», где честолюбивые члены Лиги встречаются с самыми многообещающими кандидатами. В этом местечке честолюбивые члены Лиги ведут борьбу за власть.

Я никогда не была там – не потому, что не имела четкого намерения далеко продвинуться в Лиге, но потому, что мне это не было нужно. Я уже входила в самые важные круги.

Не совсем понятно, стоит ли Никки появляться на Уединении – это может всколыхнуть воспоминания о «собачьем» инциденте за обеденным столом. Уместен ли риск? Лучший способ найти недостающего покровителя для Никки – принимать у себя небольшие компании в приватной обстановке. И, возможно, принуждение. Это, несомненно, подействовало на Альберту Бентли.

Но я опять отклоняюсь от темы.

Для меня пасхальные каникулы – это неделя без обязанностей, связанных с Лигой, а также неделя без Кики, которая всегда уезжает на праздники домой. Кика – истинная католичка, и Пасха для нее – главный праздник. Я же прихожанка епископальной церкви, и для меня главное – выбрать подходящий наряд, чтобы появиться в нем в церкви в воскресенье.

Кика редко берет отпуск – ее семья переносит Кикин авторитаризм гораздо хуже, чем я. Они явно не владеют искусством не обращать на нее внимания. Так или иначе, я оказалась предоставленной самой себе. Не знаю, как на вас, а на меня ничегонеделанье действует очень плохо, так как появляется слишком много времени для размышлений.

С пятницы, когда уехала Кика, до пасхального воскресенья было целых девять дней, которые мне предстояло чем-то заполнить. Никогда в жизни излишек свободного времени не был для меня проблемой.

Долю секунды я раздумывала, не поехать ли на Уединение, но содрогнулась при мысли о закулисных интригах, которые там всегда имеют место. Вместо этого я пошла на кухню, чуть не спалила дом и устроила ужасный беспорядок, который мне, ввиду отсутствия Кики, пришлось ликвидировать самостоятельно.

В воскресенье я поехала в Сан-Антонио и сделала несколько покупок, пользуясь кредитными карточками. В полдень я устроила себе ленч. В час тридцать посетила художественную выставку в Ла-Виллита. К четырем часам дня, когда до конца каникул оставалось еще семь дней и восемь часов, я стала скучать и забеспокоилась. Так что я сделала то, что на моем месте сделала бы любая разумная (читайте: безумная) женщина. Я решила, что сейчас самое время посмотреть, наконец, на искусство моего художника. И я действительно хотела увидеть его произведения. Ну, возможно, не только их, но тогда я себе в этом не призналась.

Надо отдать мне должное: я предварительно позвонила. Но Соейр, как обычно, не отвечал. После третьей попытки я решила, что ничего страшного не случится, если я съезжу в его обитель, чтобы посмотреть, не работает ли он в студии. В конце концов, не стоит забывать и о работе. Надо готовиться к выставке. Решать организационные вопросы. Удивительно, как ум может рационализировать самое неразумное поведение. Мало того, что ни один воспитанный человек не появится у другого без предупреждения, но неожиданный визит к мужчине выходит за все рамки приличия.

Тем не менее, я приняла ванну, накрасилась и оделась, полагая, что с минуты на минуту мне придет в голову более удачная идея, чем бы себя развлечь. Когда я покидала «Ивы», было уже больше восьми часов, солнце садилось, воздух полнился ароматами ранней весны и предчувствием вечерней прохлады. Проезжая через железнодорожные пути, я вновь увидела митингующих с лозунгами, и подумала, не повернуть ли назад.

Я притормозила, чтобы получше рассмотреть, что происходит. На здании была большая вывеска «Джен стар девелопмент – ваш реальный шанс приобрести недвижимость». Не могу себе представить, какой здравомыслящий человек будет приобретать недвижимость в этой части города.

Я вспомнила слова Никки о том, что Сойер занимается строительством. Может быть, он связан с «Джен стар»?

Я тут же отвергла эту мысль. Он художник, и, без сомнения, голодающий (вспомните его недавнюю неуловимость и район, в котором он живет).

Прибыв на виллу Джексона, я въехала в открытые ворота и обнаружила множество стареньких грузовичков и джипов, припаркованных вокруг фонтана. Либо Сойер принимает у себя съезд Техасского охотничьего клуба, либо у него вечеринка.

Заметив гирлянду фонариков, протянутую к дверям, я решила, что это все-таки вечеринка. Появиться без приглашения на пороге моего художника под благовидным, хоть и неубедительным деловым предлогом, – это одно. Но вламываться на вечеринку – совсем другое.

Я бы дала задний ход и поехала домой, как подобает хорошей девочке, которой я и была всю жизнь, но в этот момент кто-то постучал в мое окно.

Я подскочила. Не надо забывать, что все это происходило в южном Уиллоу-Крике.

Около моей машины стоял странный человек в причудливой одежде, обнимавший за плечи еще более странного вида женщину.

– Пошли с нами, – предложили они. – Войдем вместе.

Как будто мы были лучшими друзьями.

Если б вы их только видели. На женщине было разноцветное платье в стиле кантри с болтающимися там и тут украшениями. Я не видела ее ног, но могу предположить, что обута она была в какие-нибудь сандалии из холстины на веревочных завязках. (Не соответствует ЛИУК, хотя, видит Бог, с этим ансамблем туфли от Делман уж никак не сочетались бы.)

Длинные, слегка вьющиеся волосы женщины были собраны в свободный узел при помощи множества блестящих заколок-бабочек. И хоть я никогда не стала бы заводить дружбу с подобной особой, должна сказать, она была весьма красива для женщины, покупающей одежду на блошином рынке.

Мужчина выглядел не намного лучше. У него были прямые гладкие блестящие волосы, черные, как ясное ночное небо, завязанные сзади в хвост. На нем была белоснежная рубашка с высоким воротником а-ля Байрон и широкими рукавами, поверх которой был надет клетчатый жилет. Еще мне удалось разглядеть золотую цепочку для часов, пристегнутую к карману брюк.

Я попала не только в другой мир, но еще и совершила путешествие во времени.

Я опустила.стекло.

– Что вы принесли? – спросила женщина.

– Принесла?

Мужчина и женщина засмеялись, а потом открыли дверцу автомобиля. Ну и как мне было уехать, после того как они вытащили меня из машины, настаивая, чтобы я пошла с ними?

– Не волнуйся, – добавили они. – У всех есть запас. Там будет много.

– Кроме того, – сказала женщина, – у Сойера и так все есть.

– Все?

Я представить себе не могла, о чем они говорили, чего будет много на этой цыганской оргии (знаю, порой у меня буйное воображение). Я в равной степени чувствовала трепет и предвкушение. Только этим я могу объяснить, что восприняла как должное, когда они подошли с двух сторон и взяли меня под руки.

Мы прошли по мощеной дорожке, окаймленной оранжевым светом фонариков.

– Кстати, я Бернс, а это Сета, – сказал мужчина.

Прежде чем я успела представиться, они снова засмеялись и втянули меня в дом.

Мне было интересно узнать, как этот дом с саманными стенами цвета ржавчины и современными скульптурами во дворе выглядит внутри. В ту минуту, когда распахнулись грубые двери, я попала в интерьер, настолько отличный от моего, что у меня появилось чувство, будто я оказалась в далекой заморской стране. Потолки были высокие, и над главной комнатой возвышался чердак. Здесь было все, чего бы я никогда не одобрила и не допустила в свой дом, но при этом все это было поразительно красиво. Смесь старого и нового внутри, так же как и снаружи. Старая кожаная мебель и современная металлическая.

Обставить дом можно многими способами: со вкусом (как у меня), броско (как у Никки), со свалки (есть любители находить разные «сокровища» на помойке) и, наконец, без всяких правил – именно так и выглядело жилище моего художника. Ни одна деталь не подходила к остальным ни по цвету, ни по стилю. Интерьер представлял собой сногсшибательный коктейль, от которого рябило в глазах. Казалось, можно заблудиться, часами бродя по дому в поисках сокровищ, как будто это музей, где каждый предмет требует внимания. Здесь должно было возникнуть ощущение беспорядка. Тем не менее, дом не казался аляповатым. Особенно впечатляла огромная картина, занимавшая почти всю южную стену главной комнаты, – автопортрет моего художника, выполненный на фактурном кремовом фоне черным углем и сангиной. Он представал на нем диким, с откинутыми назад длинными волосами, широкоплечим, узкобедрым, а темные глаза, казалось, смотрели прямо на зрителя.

Я не могла отвести взгляд, даже когда почувствовала, что художник подошел ко мне сзади.

– Это... что-то, – сказала я, не оборачиваясь.

– Что-то?

Да, я, хозяйка художественной галереи, была поражена. Не потерять бы голову. Картина была потрясающая.

– Она столь же хороша, как и все остальные твои работы, которые я видела, – пояснила я.

– Как одна вещица в холле у Граутов?

– Можно сказать и так. А все эти скульптуры во дворе – они тоже твои, надо полагать?

Он засмеялся, на этот раз не неприятно, и развернул меня к себе. И сразу вся его шокирующая дикость, лившаяся с картины, оказалась передо мной. Он излучал физическую мощь. Его лицо сплошь состояло из жестких плоскостей, красивое и в чем-то даже пугающее, без единого намека на мягкость. На нем была черная футболка, открывавшая рельефную мускулатуру загорелых рук, а джинсы так сидели на его бедрах, что я удивилась, как мне могло прийти в голову, что он голубой.

Он оглядел меня с головы до ног, как будто решая, хочет ли купить. Потом криво усмехнулся и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть меня. Разглядев, он удивленно поднял брови.

Боюсь, я могла упустить одну малюсенькую деталь. Да, сейчас я об этом сожалею, но, вероятно, утром я купила непростительно непристойную вещь (ладно, не одну) в «Саксе». Собираясь в южный Уиллоу-Крик смотреть картины Сойера, я оделась в этот непристойный наряд, воспользовавшись отсутствием Кики, которая бы меня жутко критиковала.

– Джинсы?

Я пожала плечами.

На мне были облегающие джинсы-клеш, прозрачная белая туника, расшитая по линии выреза переливающимся металлическим бисером, и высокие клиновидные каблуки, какие носят разбитные старшеклассницы. В то время как Никки превращалась в меня, я быстро становилась похожей на Никки.

Его улыбка стала шире, сердце у меня при этом затрепетало (на самом деле), и он кивнул.

– Тебе следует почаще носить джинсы. Ты чертовски сексуально в них выглядишь.

Есть множество комплиментов, которые я привыкла слышать. «Ты изумительно красива». «Твоя улыбка освещает все вокруг». «Твой жемчуг безупречен». Но «Ты чертовски сексуальна» – не из них. Пусть он был новым и даже приятным, тем не менее я почувствовала себя неловко.

– Ну, да...

Он снова ухмыльнулся:

– Ты любишь так отвечать, да?

– Ну, да... то есть, да... ну...

Он лишь усмехнулся, откинул назад волосы и дал мне передышку:

– Итак, чем я обязан твоему визиту?

«Займись со мной сексом прямо сейчас». Шутка. На самом деле мне не пришло это в голову – по крайней мере, в тот момент.

– Я пришла обсудить выставку.

– Ах, выставку? – Похоже, он не поверил.

– Конечно. Ну, возможно не только, хотя мне действительно нужно посмотреть твои работы, чтобы решить, какие из них выставить.

Он засунул руки в карманы джинсов и секунду внимательно смотрел на меня.

– Если ты пришла не только за этим, то в чем же другая причина?

В благовоспитанном обществе не часто удается попрактиковаться в ответах на прямые вопросы, потому что воспитанные люди их не задают. И хотя за последнее время я получила больше практики, чем за всю предыдущую жизнь, у меня это еще не очень получалось. Я молча смотрела на него.

Его усмешка стала еще более ироничной, а в голосе появились дразнящие нотки.

– Признайся. Ты здесь потому, что не можешь передо мной устоять.

От неожиданности я раскрыла рот.

Художник снова усмехнулся, затем протянул руку и коснулся кончиками своих сильных пальцев моего подбородка, нажимая вверх и закрывая мне рот.

– Не волнуйся. Я сохраню твою тайну.

Я едва не задохнулась:

– Это смешно. Или нет. У меня был плохой день, и я не хотела оставаться дома.

Так было лучше.

Он громко рассмеялся, чувствуя себя хозяином в своем грубо отесанном мире, с высокими потолками и без всяких условностей.

– Я сражен, – сказал он. – Но – хорошая новость – ты пришла по адресу. У меня есть идеальное средство от плохого дня.

С уверенностью человека, привыкшего поступать по-своему, он взял меня за руку и потащил на кухню. Да-да, на кухню. Но какие могли быть претензии, когда я явилась в такой одежде, да еще без приглашения.

Едва войдя, я почувствовала запах еды. За большим столом сидели восемь человек, они пили вино, болтали и смеялись. Я поняла, что все собрались всего лишь поужинать. Никаких признаков оргии. (Временно плохой девочке оставалось только на это надеяться.)

Насколько я понимала, гости Сойера собрались ради обычной трапезы. Хотя в итоге она оказалась совсем не обычной... и полной противоположностью той, которую устроили у себя Говард и Никки неделю назад.

Меня представили (если это можно так назвать) разношерстной компании как Фреди. Просто Фреди.

Двое из гостей не расслышали, как меня зовут, и начали говорить что-то, но Сойер их оборвал.

– Это Маркус, – продолжил он.

Маркус оказался высоким элегантным мужчиной, одетым в старомодный черный костюм, белую рубашку и узкий черный галстук. На спинке его стула висела шляпа-котелок, а обе руки он сомкнул на набалдашнике богато украшенной трости.

– Он уверяет, будто он профессор, – сказал Сойер заговорщическим шепотом, – но мы подозреваем, что он актер, придерживающийся системы Станиславского и пытающийся вжиться в роль. Или же он попросту не умеет одеваться.

Компания засмеялась, отпустив несколько весьма нелестных шуточек в адрес Маркуса.

Следующим был Хилл, помешанный на компьютерах, разрабатывающий системы компьютерной безопасности, бум на которые начался в девяностые годы.

– Хилл был моим соседом по комнате в университете. А теперь у него хватает терпения мириться с этой ненормальной компанией.

И в самом деле, Хиллу было явно не по себе в этой толпе.

Сойер продолжал:

– Это Бернс. – Тот человек, с которым я встретилась, когда въехала в ворота. – Он такой же горе-художник, как и я. Но ему повезло, что у него есть Сета – его лучшая половина.

Женщина, которую я видела во дворе, вспыхнула:

– Как всегда, пускаешь в ход свои чары?

Далее шла Зелда, а за ней мужчина, представленный как Кирт Кинер.

– Мы зовем его Ки в квадрате, – добавил Сойер. – Мы уверены, что это имя вымышленное, а на самом деле он работает на ЦРУ. Но он это отрицает. А если мы ошибаемся, то, значит, его родители дали ему имя не подумав.

Послышалось НС-ное гиканье.

Дальше была драматург по имени Мара и, наконец, Санто. Он и выглядел, как святой. Или, по меньше мере, был на него похож. Санто был бледен – он явно не часто бывал на солнце. Все его любили.

– Привет, – сказал он мягко.

Мне явно было нечего делать в этой разномастной толпе.

– Добро пожаловать, Фреди, – сказал Санто.

– Спасибо, но в самом деле, мне не следовало вторгаться. Я зайду в другой раз.

Раздался хор протестующих голосов. Сойер прислонился к кухонной стойке, скрестив руки на груди. На его лице было написано еще большее любопытство. Я хотела сказать, что ему следует разнообразить свой репертуар эмоций, но решила, что это вызовет еще одну эмоцию, которую я уже наблюдала. Задумчивый мачо. Или это было презрение? Так или иначе, пусть лучше будет любопытство.

– Оставайся! – настаивал Бернс.

– Да, пожалуйста, – добавила Сета.

– Скажи ей, чтобы она не уходила, Сойер, – попросил Санто с вежливой настойчивостью.

Мой художник лишь посмотрел на меня с понимающей улыбкой. Он не попросил меня остаться, но, клянусь, в его глазах был вызов, как будто он ни на секунду не верил, что я уйду.

Всем известно, как я воспринимаю вызов.

– Спасибо, – сказала я. – Очень мило, что вы приняли меня в вашу кампанию. Чем-нибудь помочь?

Все молчали.

– Никто, кроме меня, не готовит на моей кухне, – сказал Сойер.

Я бросила на него взгляд, в котором читалось: «Ты уверен, что ты не гей?» Сойер лишь рассмеялся, а Санто нашел мне стул. Маркус налил мне темного красного вина из одного из разномастных стеклянных кувшинов. Я не только не большой сторонник кувшинов, но еще и обычно пью шампанское или, на худой конец, белое вино. Но Сойер наблюдал за мной.

– Спасибо, – сказала я, принимая баночку из-под джема, наполненную красным столовым вином.

Сойер подмигнул мне и отвернулся к плите.

И в самом деле, все, кроме меня, что-нибудь принесли. Хрустящие батоны в коричневых бумажных пакетах, сыр, оливки, вино. Много вина. На очень большой стальной плите у хозяина стояло множество разнокалиберных сковородок. И в кухонной утвари мистер Джексон не признавал единообразия.

Я чувствовала себя героиней романа Хемингуэя. Богатая американка, путешествующая по миру, обедает в Париже с компанией неряшливо одетых эмигрантов. Судьба уносила меня все дальше от моего мира.

Кухня была обставлена довольно просто, хотя плита оказалась марки «Викинг», а холодильник – «Сабзеро», что свидетельствует о том, что здесь вряд ли кому-то знаком голод, физический или финансовый.

Однако.

Говорили громко, обмениваясь мнениями о политике, религии, частных делах самого личного характера. Сойер резал, жарил и гремел сковородками с особой страстностью. Я не сомневалась, что именно так он создает свои произведения. Одновременно он смешил своих друзей и отвечал на их шуточки и обвинения смехотворными (если отвлечься) угрозами их здоровью. Я смирилась с мыслью, что сегодня вечером «делами» заняться не удастся, и откинулась на спинку, потягивая вино из баночки.

Не знаю точно, сколько прошло времени, но вот Сойер расставил на столе весь ассортимент керамических тарелок и мисок, и гости, не смущаясь, засуетились, накладывая себе и соседям разную снедь. Сойер со скрипом подвинул стул и подождал, пока я попробую кусочек пирога с козьим сыром в карамели, который он поставил передо мной. Вся компания тоже притихла и наблюдала за мной вместе с ним.

Я вежливо откусила кусочек и была просто потрясена, с трудом сдержав НС-ный стон удовольствия.

Гости радостно загалдели.

– Успех! Ей понравилось! Ты гений, приятель!

Сойер привстал и театрально поклонился, вызвав еще больше одобрительных возгласов, затем снова сел и посмотрел на меня через стол (его друзья были заняты разговорами, едой и смехом). Я почувствовала, как все внутри меня согрелось, и сердце мое снова заколотилось.

Потом был сыр «Моцарелла» и маринованные помидоры... Еще оливок. Еще хлеба. Еще вина. За всем этим последовало оссобуко – рулька с мозговой костью, которая просто таяла во рту, на гарнир – рис в томатном соусе, который следовало занести в «Поваренную книгу» Лиги избранных Уиллоу-Крика.

Санто говорил о своей поэзии, и его не задело, когда Дюран взял одно из стихотворений, над которым он сейчас работал, и сделал из него непристойную рифмованную белиберду. Могу поспорить, что Дюран сделал это, скорее, чтобы подразнить меня, а не Санто, так как поэт посмотрел на меня и попросил прощения. Но для всех явилось полной неожиданностью, когда я расхохоталась, икнула и в свою очередь процитировала короткую непристойную песенку. Я виню в этом вино.

С этого момента голоса становились все более громкими. Они говорили о своей работе, надеждах, мечтах. Оказалось, что Сойер обладает удивительной способностью внушить каждому из них чувство, что они могут достичь всего, чего бы ни пожелали. Разговор одновременно вызывал болезненные чувства и захватывал, как крушение поезда, от которого невозможно отвести взгляд. Кто знает, сколько бы это еще продолжалось, если бы Дюран ни с того ни с сего не повернулся ко мне и не сказал: «Теперь я понимаю, почему ты стала той музой, которая вдохновила нашего друга снова писать». Я моргнула.

– Ты – муза Сойера? – спросил вдруг оживившийся Санто.

– Как будто ты не догадался об этом в ту минуту, как она вошла, – усмехнулся Маркус.

– Нет! То есть, когда Сойер рассказывал о своей музе, он называл ее...

– Санто.

Нетрудно догадаться, кто оборвал его. Все заулыбались. И позвольте вам сказать, что Сойер Джексон со своим чеканным профилем, внушающий чувство уверенности и безопасности, являл собой зрелище, на которое стоило посмотреть. Прямо как на портрете в главной комнате.

Санто робко сказал:

– Прости. На самом деле он не называл тебя как-нибудь плохо. – Он нахмурил лоб. – Ну, не слишком плохо, по крайней мере.

Сойер закатил глаза:

– Ну, слава Богу!

Моя радость стремительно уходила, однако все остальные считали, что это ужасно забавно. Дюран присвистнул, оглядывая меня.

– Точно, я вижу. Вижу в тебе источник его вдохновения. – Он поднял стакан. – За музу Сойера!

Это мне понравилось – так необычно, я никогда раньше не была чьей-либо музой, во всяком случае, мне не было об этом известно.

Сойер покачал головой и, сдавшись, рассмеялся:

– Да, она так меня достала, что мне необходима была какая-нибудь отдушина. Начать писать было одним из возможных выходов.

И опять смех... но только не мой. Это высказывание мне совсем не понравилось.

Мара встала из-за стола и поставила какую-то музыку в стиле кантри. Сета начала танцевать: во-первых, одна, во-вторых, со стаканом вина в руке и, в-третьих, шелестя своими фермерскими юбками. Бернс последовал ее примеру. Остальные присоединились к ним, оставив меня наедине с хозяином дома.

– Ну, думаю, мне пора идти, – сказала я. Сойер бросил салфетку на стол, встал и поднял меня с места, потянув за руку.

Считается, что отнюдь не каждому мужчине дано ворваться в жизнь женщины и все в ней изменить. На той кухне со мной это случилось впервые. Так что, когда он сказал: «Давай потанцуем», может ли кого-то удивить, что я позволила ему вытащить себя на импровизированный танцпол и тут же закружилась в техасском ту-степе.

– Давай, расслабься, – поддразнивал он.

Я начала двигаться под музыку. Шаг, шаг, разворот. Мне лучше удается трехшаговый вальс. У меня даже есть сертификат «Мисс Маленькая Дебютантка», удостоверяющий это.

– Ты можешь танцевать лучше, – заявил он. И тут сработало мое упрямство. Я приняла еще один вызов. Может быть, меня ожидает такое же похмелье, как после алкогольного чаепития Никки. В чем бы ни крылась причина, но мои шаги стали более раскрепощенными, а повороты – более энергичными. Только у меня стало получаться, как музыка изменилась.

На секунду мы остановились и отодвинулись друг от друга, но тут заиграла баллада Гарта Брукса. Такие песни не подразумевают разумную дистанцию. Криво улыбнувшись, Сойер долгим взглядом посмотрел на меня, а потом протянул мне руку.

Что мне оставалось делать? Даже леди на курсах «Мисс Маленькая Дебютантка» сказали бы, что в такой ситуации отказать было бы грубо. Ну, может быть, и нет, но мне хотелось танцевать.

Он с легкостью вел меня, ботинки его ритмично шаркали по деревянному полу в такт музыке. При каждом повороте его бедро вскользь задевало мое, что не прошло для меня незамеченным.

– Где ты научился так готовить?

– После окончания колледжа я год прожил в Италии, в маленькой деревушке. Там были перебои с фастфудом и доставкой пиццы. – Он притянул меня совсем близко, и я почувствовала, как он улыбнулся, касаясь губами моих волос. – Человеку нужно как-то питаться. Мне не оставалось ничего другого, как научиться готовить.

Трудно было поверить, что Сойер, который так легко общается со своими друзьями, и Сойер, который захлопнул передо мной дверь, когда я предложила ему выставить его работы у меня в галерее, один и тот же человек. Конечно, суровый ковбой Мальборо был опасен для меня. Но этот мужчина с открытой ироничной улыбкой и мальчишеским шармом был гораздо более опасен, и я вполне могла не устоять.

Я отогнала от себя эту мысль:

– Что привело тебя в Италию?

– Искусство.

Всего-то.

– Искусство?

– Угу.

Он провел меня в танце мимо других пар, держа рукой сзади чуть ниже талии, и я забыла о том, что мне следует и чего не следует делать. Когда мы подошли к крыльцу, он взял легкую куртку и потянул меня через боковую дверь вниз по трем деревянным ступеням во двор.

Стояла изумительная ночь с полной луной на небе и легкой прохладой в воздухе. Мы прошли через двор, и я решила, что он ведет меня в студию. Я заметила, что широко улыбаюсь.

Он ничего не сказал, но я почувствовала, как он недоуменно пожал плечами.

– Так, значит, это я подвигла тебя снова заняться живописью? – настойчиво спросила я, и даже мне самой был явно слышен НС-ный подтекст «плохой девчонки».

– Я думал, что люди твоего класса по крайней мере притворяются скромными.

Мы обогнули дом, и я увидела студию. Вместо того чтобы обидеться, я рассмеялась:

– Это вино на меня так действует.

Он опять криво усмехнулся:

– Может быть.

– Что может быть?

– Может быть, ты заставила меня снова начать писать.

Мне вдруг пришла в голову мысль, и я, не задумываясь, спросила:

– А что заставило тебя бросить живопись?

Пару шагов он молчал, обдумывая ответ:

– Трудно сказать. Жизнь. Все вышло не так, как я ожидал.

Потом он остановился, и я тут же забыла о музах и желании посмотреть его работы. Он прислонился к саманной стене, и сердце у меня бешено заколотилось, когда его взгляд скользнул ниже, к вырезу моей непристойной туники. Все это было усилено вином, и у меня появилось очень сильное желание сделать много такого, чего, я знала, делать не следует.

Беги, сказала я себе. Прочь от этого мужчины. И хоть твой муж оказался лживым и подлым, запустившим к тому же руку в твой карман, ты все равно замужем.

Вместо этого я посмотрела на его рот.

Я почти не ощущала холода, пока он не накинул куртку мне на плечи, подняв воротник, чтобы согреть меня. Пристойное поведение всегда было чем-то само собой разумеющимся, как рефлекторное подергивание коленки, если доктор стукнет по ней маленьким резиновым молоточком. Но не в ту ночь.

Я почувствовала, как его рука скользит по моей шее, минуя ключицу, и дальше вниз. В голове перестал звучать сигнал тревоги, и можете называть меня как угодно, но я не могла думать ни о чем другом, кроме того, что хочу, чтобы он меня поцеловал.

Секунду Сойер задумчиво смотрел на меня темными-темными глазами, пока ладони его спускались вниз по моим рукам.

– Возможно, это не самая удачная идея, – сказал он.

Я перевела дыхание, чувствуя себя спасенной и в то же время разочарованной:

– Ты прав.

Разумеется, он был прав.

Но когда он собрался отодвинуться, случилась очень-очень плохая вещь. Мои пальцы потянули его за рубашку.

Он замер и внимательно посмотрел на меня.

– Черт, – произнес он и поцеловал меня.

Я закрыла глаза и припала к его губам, как мечтала с того самого дня, когда узнала, что он не гей. Он прижал меня к себе. Он целовал меня, и его руки смело ласкали мое тело. Но в конце концов все-таки оказалось, что я не зря была воспитана в строгой морали. В последнюю секунду, пока не стало слишком поздно, я разжала пальцы и толкнула его в грудь.

Он отступил, и я смогла выскользнуть.

– Чудесная вечеринка. Спасибо, что пригласил меня! – сказала я и пошла прочь, едва не переходя на бег.

Дойдя до угла дома, я услышала его голос:

– Фреди.

Хоть этого и не стоило делать, я остановилась.

– Надеюсь, тебе стало лучше.

Ироничные улыбки, мальчишеский шарм, а теперь доброта. Мне удалось кивнуть.

– Я рад, – сказал он. – Ну, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я поспешно, но вежливо попрощалась с остальными гостями и выскочила через парадную дверь. Пока я не выехала за ворота, мне не удавалось перевести дыхание. Мне нравилось быть правильной. Я хотела быть правильной. Секс с ним был бы незабываемым, но я не желала этого. Он умел сделать так, чтобы женщина почувствовала себя на небесах. Уж лучше я остановлю свой– выбор на омарах, поджаренных на мескитовом гриле. Честно.

Глава двадцать вторая

Была уже почти полночь, когда я добралась до дома, и в тот самый момент, когда я вошла через заднюю дверь, зазвонил телефон. По непонятным мне самой причинам я решила, что это Сойер.

Поднимая трубку телефона, стоявшего на маленьком столике в кухне, я чувствовала себя старшеклассницей, которой поздно вечером позвонил парень.

– Алло? – сказала я.

– Фред.

Я опустилась на стул, как подкошенная, стукнувшись коленками о деревянную столешницу.

– Фред, ты удивлена?

– Гордон? – меня перехватило дыхание. – Где ты?

Он хихикнул в трубку.

– Прости, не могу сказать. – После чего разразился сумасшедшим смехом. Мой муж.

– Ты пьян!

– Совсем немного... или много. – Он снова засмеялся. – Как жизнь?

– Не слишком хорошо, как ты можешь догадаться.

– Да уж, могу поспорить. И каково быть бедной?

Можно сказать, «хук слева из ниоткуда»?

– Дерьмово, не правда ли? – добавил он с еще одним смешком.

Раньше он не употреблял таких слов, как «дерьмово», и я никогда не видела его пьяным.

– Гордон, скажи мне, что с тобой происходит.

– Что происходит? У тебя нет денег – вот что происходит. Хотя я тебя знаю – держу пари, ты никому не сказала, кроме этого неотесанного Говарда Граута. Да, я знаю, что он пытается меня выследить. Он еще та заноза в заднице, могу тебе сказать. – Гордон невнятно выругался. – Но забудь об этом. Признай свое поражение. Прекрати делать хорошую мину при плохой игре. В конце концов все узнают. И тогда ты станешь Вовсе Не Великолепной Фреди Уайер.

Кровь пульсировала у меня в висках, и я вся горела:

– Говори, что ты сделал с моими деньгами!

– Смирись с этим, Фред. Твои деньги не вернуть. Адиос. Аста Лас-Вегас, бейби.

– Гордон! – почти закричала я в трубку.

– Гордон! С кем ты разговариваешь? – послышалось откуда-то издалека.

Я знала, что это была мисс Мышка. Вероятно, он прикрыл трубку рукой.

– Ничего важного, любимая. – Он снова заговорил в трубку: – Мне пора. Приятно было поболтать. – Напоследок он еще раз усмехнулся, и я услышала короткие гудки.

Сначала я была слишком, ошеломлена, чтобы делать что-нибудь, кроме как неподвижно смотреть на телефон. Потом я набрала номер оператора. Я не знала точно, что за этим последует. Мне ответили, сказав, что я должна набрать *69, чтобы проверить, возможно ли определить номер. Выполнив все пункты инструкции, я услышала, что номер недоступен.

После этого разговора я не могла уснуть, как ни пыталась. Я слонялась вверх-вниз, между кабинетом и кухней. Что, если Гордон прав и мне не удастся вернуть деньги? Не стоит на этом зацикливаться, но я была девушкой с личным обаянием, великолепной внешностью... и деньгами. Внезапно меня посетила пугающая мысль: а что, если это деньги делали мою личность обаятельной, а внешность – великолепной?

К счастью, мне не нужно было ждать девяти утра, чтобы позвонить юристу. В пять минут восьмого на следующее утро он был у моих дверей.

– Говард?

По его виду можно было сказать, что кофе попить ему не удалось. Вообще-то, похоже, что глаз сомкнуть ему тоже не удалось. Его волосы были всклокочены, и от него несло табачным дымом.

– Что с тобой стряслось? – спросила я. Он застонал и провел рукой по лицу:

– Моя жена совсем сошла с ума. Она начала покупать мне новую одежду. Говорит, моя недостаточно шикарна.

Только сейчас я заметила на нем фиолетовую рубашку-поло с короткими рукавами, которая опасно натянулась на его животе, брюки цвета хаки со стрелкой и остроносые туфли. Не совсем его стиль.

Как бы то ни было, я не могла уловить связь между его бессонницей и вонью, как от пепельницы, и его новым (и не совсем удачным) стилем.

– Черт, она даже не позволила мне надеть носки! Говорит, никто не носит носки с этими идиотскими туфлями для настоящих гомиков. Она вычитала это в каком-то супер-пупер-журнале, пропади он пропадом!

Он говорил сердито и раздраженно, но даже я понимала, что за этим он скрывал, насколько неожиданная перемена в жене задела его чувства.

Конечно, я понимала, почему он так расстроен. Во-первых, на нем была фиолетовая одежда, как у школьника-первоклашки. А во-вторых, единственной причиной, по которой все это затевалось, было то, что он пытался помочь своей жене вписаться в светское общество и сделать ее счастливой. Яркий пример того, что добро не проходит безнаказанно.

Мне почему-то ужасно жаль было видеть, как он расстроен. Но, как это ни предосудительно, я понимала, что внезапно раскисший щенок вряд ли сможет найти мои деньги. Я хотела, чтобы к нему вернулась его акулья хватка.

– Туфли вполне ничего, – сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало искренне. – Просто отличные. Правда, великолепные. – Я хлопнула его по плечу, попытавшись изобразить восхищенную улыбку. – Вы с Никки прекрасная пара.

Он фыркнул и выпрямился:

– Не волнуйся обо мне и Никки. У тебя проблемы поважнее. Твой ублюдок муж оформил развод. Вот почему я здесь.

Если бы поблизости был стул, я бы рухнула на него.

– Что? – Я отнюдь не была против развода, но как это могло случиться?

– Я только что получил копию вот этого. Бумаги о разводе. Если верить дате, ты подписала их месяц назад.

Я выхватила бумаги у него из рук, чтобы увидеть подпись, и ужаснулась:

– Где ты это взял?

– Я сидел за партией в покер с несколькими приятелями, которые работают в суде. Мы играем достаточно регулярно, и я заключил, что если кто-то в городе и слышал что-нибудь о твоем муже, так это они. Как и следовало ожидать, я оказался прав.

– Судьи допускают утечку информации? – спросила я возмущенно.

– Черт возьми, да нет же. Я играю с секретарями. Это те люди, которые действительно знают, что происходит в суде. Где-то после шестой банки пива на брата я закинул удочку. Осторожно. Терпеливо. И вот улов! Один из парней упомянул недавно поступившие бумаги на развод. Труднее всего было дождаться окончания партии, чтобы я мог его дожать. Получить копию оказалось нелегко, но она была мне необходима, чтобы ты могла определенно сказать мне, что твой муж подделывает твою подпись.

Подделывает мою подпись? Я горько усмехнулась.

Несмотря на остроносые туфли и отсутствие носков, ничто не могло ускользнуть от Говарда Граута. Я поняла, что его хватка вернулась, когда он подозрительно спросил:

– Это что, твоя подпись?

– Ну, в общем, да.

Он бурно выразил негодование, но я его почти не слушала, потому что, во-первых, у меня кружилась голова, скорее всего от потрясений, сваливающихся на меня одно за другим, а во-вторых, у меня было странное чувство, что я могу совершить нечто несвойственное Фреди Уайер – упасть в обморок. Хотя, извините, вы бы тоже могли потерять сознание, если бы подписали бумагу о собственном разводе, даже не подозревая об этом.

Наконец голос Говарда дошел до моего оглушенного сознания.

– Как, черт возьми, может быть, чтобы в наши дни женщина подписывала документ, даже не зная, что она подписывает?

Высказанная вслух, эта мысль казалось еще более нелепой. Я не знала толком, как объяснить.

– Я доверяла ему, – нашлась я.

Смешно звучит, особенно теперь, когда всплыли все подробности.

Говард невнятно заворчал и выругался.

– В свое оправдание хочу заметить, что в первые годы нашего брака я не подписывала все так запросто. – Как будто от этого было легче. – Все как-то само собой получилось. Первое время я читала все, что подписываю. – Так и было. – Но постепенно я стала читать все меньше и меньше, потом я читала обложку, бросала взгляд на первую страницу, – я снова горько усмехнулась, – а потом листала до конца, не читая, и подписывала.

Теперь я поняла, что Гордон мог мне подсунуть что угодно.

– Говорю же, – мой голос дрогнул, – я доверяла ему.

Как относительно умной женщине, мне было стыдно за свою глупость. Неважно, что большинство моих знакомых подписывают любые документы, которые мужья кладут перед ними, довольствуясь кратким пояснением и мимолетно брошенным взглядом. У меня голова пошла кругом, когда я вспомнила все те кипы документов, которые Гордон приносил мне на подпись на протяжении многих лет.

– Что еще ты подписала? – спросил Говард.

Я не имела ни малейшего понятия, но опасалась, что очень скоро это узнаю.

И тогда я сказала, что нам нужно пойти в полицию.

Давайте, говорите обо мне все, что хотите. Но, как вам известно, я выросла с убеждением, что личная жизнь должна оставаться личной любой ценой. Однако мое отчаянное положение требовало отчаянных мер. К сожалению, Говард не согласился.

– Ты же говоришь, что сама подписала бумаги, так что полиция не может ничего сделать, если мы не предоставим им то, что указывало бы на кражу или подлог. Как я говорил, то, что Гордон разбазаривает деньги, которые ты ему доверила, глупо, но это не преступление. И развод с тобой тоже не является преступлением, особенно если учесть, что на бумагах стоит твоя подпись.

Когда и это не подействовало, Говард лично отвез меня в полицейский участок, несясь по улицам Уиллоу-Крика так, будто они принадлежали ему, не обращая внимания на мелочи вроде знаков «Стоп» и ограничения скорости.

Штаб полицейского департамента Уиллоу-Крика находился в деловой части города, позади здания муниципального суда, с восточной стороны главной площади. Внутри стоял гул, как в пчелином улье. Говард крепко взял меня за локоть. Вокруг звонили телефоны, преступники в наручниках сидели на стульях, все что-то кричали. Все это было очень НС. У меня самой было подходящее настроение для того, чтобы немного покричать, после того как Говард разыскал знакомого сержанта и я не услышала ничего утешительного.

– Если вы не предоставите каких-нибудь доказательств того, что он действительно украл ваши деньги, то ничего сделать нельзя. В том, что он их тратит, нет состава преступления, – сказал сержант.

– Но он просто перевел их со счета без моего ведома.

– Мне очень жаль, миссис Уайер, но вы сами сказали, что доверили ему контроль над вашими счетами, и вы подписали документы на развод. Даже при том, что вы утверждаете, что подписали их, не зная содержания, это все равно не преступление, так как на вас лежит ответственность читать то, что вы подписываете.

– Спасибо, что указали мне на это.

К чести Говарда, он не сказал ничего вроде «Я же говорил тебе», когда мы вернулись в его машину. Он отвез меня домой.

– Что-нибудь есть, я уверен, – попытался он успокоить меня. – Я просматриваю твои банковские документы, чек за чеком, и распечатки телефонных разговоров, номер за номером. Гордон не настолько умен – где-то он допустил ошибку. Надо просто продолжать искать. Кроме того, я ищу способ выкурить его из норы, где бы он ни прятался. Тогда у нас действительно что-нибудь получится.

На следующий день, не желая поддаваться недостойным эмоциям (таким, как паника или мечты о Сойере Джексоне), я встала и принялась просматривать список членов ЛИУК. Нравились мне или нет перемены, происходящие в Никки, но сделка есть сделка, а мне все еще не хватало одного покровителя. Но каким образом его найти, я не знала.

Телефон зазвонил ровно в девять.

– Фреди, это Лали Дюбуа.

Лали (сокращение от Лаура Ли) – действительный президент ЛИУК. Она была на восемь лет старше меня и, когда я вступала в женский клуб в университете, написала мне восторженную рекомендацию. Лали обладала уверенностью наследницы трастового фонда и очарованием хозяйки сказочного замка, построенного из марципанов. Она была бы слишком сладкой для восприятия, если бы у нее не было неприятной привычки говорить то, что она думает, тут же, как только мысль пришла ей в голову. Никаких тормозов на пути от мозга к языку. Очень большой недостаток в моем мире. На самом деле, непонятно, как ей удалось стать президентом Лиги. Как бы то ни было, я ее обожала.

– Здравствуй, Лали.

Мы обменялись любезностями, после чего она спросила:

– Итак, скажи мне, кто собирает группу для Никки Граут. Ты или Пилар?

– Я. А почему ты спрашиваешь?

– Я так и думала. Но мне только что позвонила Пилар, сказала, что приведет сегодня Никки на Уединение, так что я решила, что чего-то недопоняла.

Пилар приводит Никки на Уединение?

Как я уже сказала, Уединение было однодневным мероприятием, как бы днем отдыха, на котором, однако, решались разные вопросы власти. Каждому члену Лиги разрешалось привести с собой одного гостя, которого он хотел бы представить остальным Честолюбивым Членам Лиги.

Каждый при этом преследует свои цели. Но любой потенциальный покровитель использует эту возможность, чтобы посмотреть, как потенциальный кандидат будет воспринят остальными. Это началось еще тогда, когда практиковался жесткий отбор и один голос против мог забаллотировать кандидатуру. Все опасались выдвинуть ничтожество. Предложив кандидатуру женщины, которую остальные на дух не переносят, ты можешь упасть в глазах общества.

ЛИУК могла себе позволить проводить такое дорогое мероприятие, как Уединение, потому что у нас были на это деньги. К тому же лишь очень немногим гостям дозволялось там появиться.

Если Пилар брала с собой Никки, нового фаворита месяца, она, возможно, использовала ее, надеясь привлечь внимание к своей персоне. Но потом я вспомнила странные улыбки Пилар и подумала, знает ли она историю об Уинни и ее страдающей от газов собаке. При этой мысли мотивы Пилар стали еще менее ясны для меня. Мое прежнее беспокойство возросло.

И хотя мы знаем, что я была заинтересована в посещении Уединения не больше, чем в посещении НС-ной распродажи с пятидесятипроцентной скидкой в «Ниман Маркус»[22]*, по причине моего нарастающего беспокойства я решила, что сейчас самое подходящее время, чтобы появиться там.

Когда до начала оставалось всего двадцать пять минут, я быстро оделась, откинула волосы назад и поехала через город. «СПА» Уиллоу-Крика находилось к западу сразу за городом и представляло собой некоторое количество деревянных построек, раскиданных среди холмов. Эти дома, по задумке, должны были выглядеть деревенскими, но не выглядели так. Мне нравится бывать в СПА-салонах, но когда мне нужен массаж или косметическая процедура, я предпочитаю поехать в «Бархатную дверь» в городе.

Приехав в «СПА» в тот день, я подумала, что оказалась на расширенном собрании членов Лиги в «Брайтли», только в псевдодеревенской обстановке. Быстро осмотревшись, я увидела тридцать женщин, десять из них – гости.

– Фреди! – радостно воскликнула Лали.

Мы соприкоснулись щеками в знак приветствия.

– Я рада, что ты пришла, – сказала она.

– Ты чудесно выглядишь! – поддержала я беседу.

Лали была милой, работоспособной женщиной и, несмотря на свою неприятную привычку или, быть может, благодаря ей, идеальным президентом. Хотя ее президентский срок подходил к концу, поговаривали, что нам нелегко будет отобрать у нее председательский молоточек. Я говорила, что это нелепо, так как случайно узнала, что на следующий год она собирается стать советником Женского клуба выпускников в университете Уиллоу-Крика, кроме того, ее собственная дочь уже почти достигла возраста дебютантки. А все знали, что ничто так не отнимает время в Уиллоу-Крике, как сезон дебютанток.

– Пилар и Никки только зашли, – сказала она, оглянувшись, прежде чем продолжить. – Все вокруг говорят, что Пилар пытается укрепить свою власть. Будь осторожнее.

Дело в том, что президенты выбираются Комитетом по назначениям при Лиге избранных Уиллоу-Крика, а не всеобщим голосованием. Каждый следующий комитет избирается членами предыдущего, что позволяет сохранять преемственность линии власти на протяжении десятилетий. Но время от времени появляются новые люди, заводят дружеские связи, вступают в альянсы. Их принимают в комитет, наивно полагая, что они знают негласные правила преемственности. В результате эти выскочки подрывают систему, протаскивая в комитет своих друзей, преемственность власти теряется и общий курс Лиги изменяется.

Я задавалась вопросом, в чем суть интриги, задуманной Пилар. При том, что она прожила в Уиллоу-Крике всю свою жизнь, ее семья никогда не пользовалась большим влиянием. Если она станет кандидатом, а потом и президентом, выскочка и в самом деле окажется у власти.

Мою жизнь очень усложнили сбежавший муж, пропавшие деньги и женщина, которую я обещала провести в Лигу, но если кто-то думает, что я собираюсь отступить и пустить все на самотек, тот глубоко заблуждается. Особенно Пилар Басс.

– Пилар, дорогуша! – защебетала я. – Как тебе идет черный цвет!

– Что ты здесь делаешь? – осведомилась Пилар. – Ты не была записана.

Не слишком ли много формальностей после всех фальшивых проявлений дружбы?

– Решила не пропускать главное развлечение, милочка.

Не похоже было, чтобы она мне поверила, да это и не особенно важно. Мне надо было лишь участвовать во всех событиях, улыбаться и, в конечном счете, сделать так, чтобы все запомнили, с кем они имели дело. В первую очередь Пилар.

Подошла подруга Пилар Элоиз, и та отвлеклась.

– Пилар! Все только и говорят о том, какое Никки сокровище! – заливалась она соловьем, но тут заметила меня. – О, Фреди!

Элоиз была похожа на молодую Николь Кидман. Она была одета в белую блузку, юбку-хаки и белые кеды с носками. Ее рыжеватые, вьющиеся от природы волосы были собраны на затылке лентой. Она была милой, доброй, говорила про всех только приятное и являлась, несомненно, самой пушистой кошечкой во всем зверинце Лиги.

– Привет, Элоиз, как поживаешь?

– Прекрасно! Просто прекрасно! Здесь так здорово! Ты можешь себе представить, ведь я в первый раз даю кому-то рекомендацию! Я впервые попала на Уединение!

– Кстати, – сказала я, – у меня еще не было возможности поблагодарить тебя за то, что ты присоединилась к моей группе, продвигающей Никки.

– Твоей группе? – Элоиз посмотрела на Пилар, нахмурив лоб.

Пилар выдавила жалкую улыбку.

Затем подошла Никки, и если ее поведение на тайном чаепитии (пусть тайным оно оказалось и непреднамеренно) стало сюрпризом, то на Уединении она меня просто шокировала. Когда она вошла, ее внешний вид был безупречен и даже подходил для леди из Лиги более, чем мой.

– Привет, Фреди. – Ее восторженная манера поведения исчезла, и теперь она говорила так естественно, будто практиковалась перед зеркалом каждый вечер. – Как поживаешь? – спросила она с той притворной добротой, которая так и кричит: «Мне все равно!» Моя соседка так же привыкала к высокомерному презрению, как утка к воде.

Я знала, что успех, особенно свалившийся внезапно, имеет неприятную особенность наполнять человека чувством собственной важности. Но кто мог знать, что успех завладеет сердцем Никки так быстро, особенно если учесть, что ей все еще не хватает одного голоса в поддержку... и живет она в вульгарном (за исключением отдельных комнат) псевдодворце с мужчиной, к которому приличные люди обращаются только в крайних обстоятельствах.

Заносчивость казалась преждевременной.

– Дамы, – объявила Лали, – пора.

Мы перешли в ресторан, где нам подали чай. Травяной. Горячий. Без сахара. Утро начиналось не слишком многообещающе.

Лали открыла собрание кратким представлением гостей. После этого у нас был час на то, чтобы поближе познакомиться с каждой из женщин, прежде чем перейти к основной части всего мероприятия – непосредственно к СПА-процедурам.

Я слушала болтовню кандидаток в пол-уха, улыбаясь и вежливо кивая. Что может быть хуже, чем кучка расхваливающих себя претенденток, старающихся закамуфлировать свое хвастовство? На самом деле это своего рода искусство, но ни одна из них не владела им. Однако когда я краем уха услышала Никки, ее речь заставляла забыть о том, что она выросла в трейлере и была замужем за человеком не нашего круга. Как говорится, успех влечет за собой успех. Никки менялась прямо на глазах, и у нее были все шансы на победу.

Наконец заседание было завершено и настало время двигаться дальше. Но все надежды получить от Уединения хоть какое-то удовольствие рухнули.

Я с удовольствием пойду в СПА, но йога?.. К несчастью, я уже была там, а уйти, не дождавшись окончания, было бы хуже, чем вовсе не приходить.

Я не взяла с собой спортивной одежды, поэтому сбегала в магазин и купила мягкие хлопковые брюки и майку с какой-то дурацкой надписью.

Нас провели в большую комнату, где нас ждал высокий худой человек, который, видимо, не умел разговаривать громче, чем шепотом.

– Мистер Чувствительность, – довольно язвительно охарактеризовала его одна из дам.

Нас разделили на две группы по пятнадцать человек. Мы встали на коврики лицом друг к другу. Пилар утащила Никки на противоположную от меня сторону. Когда мы построились, нам преподали элементарный курс йоги.

Вот что я узнала.

1. Я не отличаюсь гибкостью.

2. Позу собаки лучше оставить для домашних питомцев.

3. Нашего инструктора, с его остатками всклокоченных светлых волос, собранных сзади в хвост, нанимал человек с дурным вкусом.

– О, Господи, – простонала я, обращаясь к Лали, изогнувшейся рядом в сложной позе.

– Просто дыши, и мышцы расслабятся, – посоветовала она.

Я дышала, правда с трудом, и в конце концов была вынуждена выпрямиться. У девушек напротив получалось немногим лучше, чем у меня, однако Пресс Уэллсли (жена Уэлдона Уэллсли четвертого – долговязого наследника состояния «Нефтяной компании Уэллсли», который никак не мог найти себе подругу, пока однажды летом не уехал куда-то, откуда вернулся с роскошной Пресс) скрутилась в крендель. Лали выпрямилась и увидела, на кого я смотрю.

– Я думаю, что она бывшая стриптизерша, и Уэлдон Третий (отец ее мужа) наверняка купил ей рекомендации. Она была дебютанткой в Далласе.

Это было одно из шокирующих замечаний Лали Дюбуа, к которым я привыкла и которые мне нравились. Хотя, если честно, то, что Пресс отнюдь не самый подходящий материал для ЛИУК, не было секретом. У нее на лбу написано, что она проститутка, правда, проститутка, за преображением которой стояли такие деньги, которых не было даже у меня. Господи, пожалуйста, пусть вернется хотя бы часть из них!

– Лали, – поддразнила я, – ты очень плохая девочка.

Она закатила глаза:

– Эта выскочка создает коалицию с Пилар. Честное слово, НС-ные отбросы наступают на нас со всех сторон. В скором будущем, если мы не будем осторожны, наша Лига станет не более эксклюзивной, чем Первый баптистский женский общественный клуб, девиз которого «Мы никому не откажем», – Лали фыркнула.

Я посмотрела на Пилар и увидела, как она что-то шепчет Никки. Пилар поймала мой взгляд, фальшиво улыбнулась и помахала рукой.

В этом точно не было ничего хорошего.

Не успели мы толком растянуться (или исполнить нечто отдаленно напоминающее растяжку), как наш инструктор попросил нас сесть на пол.

– Теперь, дорогие дамы, мы будем медитировать.

– Как долго? – поинтересовалась Пресс.

– Час.

Час?

– Простите, – сказала я с самой очаровательной своей улыбкой.

– Да, миссис Уайер? – мягко отозвался инструктор. И это не гей Санто со своим нежным голосом, а нормальный мужчина, который провел слишком много времени, познавая свою внутреннюю чувствительную сущность. Я не приветствую, когда женщины начинают изливать свои чувства, и уж точно не хочу видеть, как это делает мужчина.

– Когда вы сказали, что мы будем медитировать час, что именно вы имели в виду? – спросила я.

Мистер Чувствительность выглядел сбитым с толку.

– Ну... это значит... что в течение часа мы будем медитировать.

– То есть просто сидеть здесь? И ничего не делать?

Лали хихикнула и шепотом велела мне прекратить. Как будто я шутила!

– Медитация позволяет освободить разум от ненужных мыслей, миссис Уайер. Это путь к миру и гармонии.

Я бы ушла, но я хорошо помнила, зачем я здесь. Кроме того, все смотрели на меня.

– Чудесно, – сказала я, не без труда изобразив улыбку. – Что может быть лучше мира и гармонии.

Мы послушно сели на коврики, скрестили ноги в позе лотоса, положили кисти ладонями вверх на колени и начали медитировать.

– Закройте глаза.

Получилось.

– Расслабьтесь.

Уф-ф-ф.

– Отпустите свои мысли.

– Опасное дело!

– Что вы сказали?

Все открыли глаза и уставились на меня.

Упс, возможно, я произнесла последнюю фразу вслух. Но я не идиотка. Я оглянулась назад.

У мистера Мира и Гармонии в лице появилось некоторое напряжение.

– Давайте начнем еще раз. Закройте глаза. Расслабьтесь. Отпустите свои мысли.

Я сконцентрировалась и начала строить серьезные планы, как найти Никки последнего покровителя. Я не собираюсь позволить Пилар опередить меня.

Я приглашу весь Комитет назначений к себе на чай. Загибая пальцы на лежащих ладонями вверх руках, я стала считать, сколько их может оказаться. Я насчитала четырех, когда у меня появилось смутное чувство, что что-то не так. Открыв глаза, я едва не подскочила при виде мистера Чувствительность, сидящего передо мной на корточках, и от его чувствительности не осталось и следа.

– Расслабьте... свой... разум, – выдавил он.

Я приподняла бровь и кинула на него фирменный взгляд Фреди Уайер, от которого он моментально ретировался на свое место.

К счастью, это заняло пять минут и, с учетом всех предыдущих задержек, нам оставалось немногим больше сорока пяти минут медитации. У одной или двух из приглашенных на самом деле неплохо получалось, в то время как все остальные стали перешептываться. Мистер Чувствительность кинул на меня уничтожающий взгляд – как будто я была зачинщицей – и вышел из комнаты.

Дальше был ленч, во время которого снова развернулась большая политика. Тем более что еда оставляла желать лучшего. Для начала – все тот же травяной чай. С самого утра мой организм работал без кофеина и сахара, и у меня появилось ощущение, что я запросто могу убить кого-нибудь. Я огляделась в поисках мистера Мира и Гармонии.

Трапеза состояла из салата с соевым «куриным» мясом, который никто не ел. Лали наклонилась ко мне:

– У них тут новый менеджер. Думаю, в следующем году нам придется пойти в «Бархатную дверь».

А мне кажется, что это следовало сделать уже в этом году.

После ленча я решила, что наконец-то все идет на лад. Мы переоделись, и замаячила перспектива настоящих СПА-удовольствий. Все записались на разные процедуры. Маникюр, педикюр, рефлексотерапия. Я выбрала массаж.

В целомудренно занавешенных кабинках все записавшиеся на массаж переоделись в халаты. Когда я вышла, завернутая в махровую ткань от подбородка до щиколоток, меня направили к Ольге.

Я терпимо отношусь ко всем людям, но эта женщина была чем-то из ряда вон выходящим. Прежде чем я успела произнести хоть слово, с удивлением увидев ее на пороге странной комнаты с кафельными стенами, она ткнула в меня пальцем, будто я была дьяволом, и рявкнула:

– Голая!

Я растерянно оглянулась вокруг:

– Прошу прощения?

– Ты, голая!

Я была одета в халат, как примерная леди Лиги, и даже не собиралась обнажаться. Так что я совсем опешила.

– Ты! Снимай! Голая!

Теперь позвольте заметить, что говорила она с очень сильным акцентом (не говоря уже о восклицательной интонации), и мне пришло в голову, что она отдает приказы на родном языке, которые было сложно понять. Не могла же она ожидать, что я разденусь. Я знала все о массаже: его делали на застеленном столе, в теплой комнате, наполненной ароматическими свечами, и полотенца закрывали все до последнего дюйма, открывая лишь ту часть, которая в данный момент подвергалась массажу.

– Простите, дорогая, но я вас просто не понимаю.

Она зарычала, шагнула ко мне и сдернула с меня халат раньше, чем я успела что-либо произнести.

У меня перехватило дыхание, я была в таком шоке, что даже не успела прикрыться, когда она конвоировала меня в комнату, которая, как оказалось, была душевой, по форме напоминающей коридор.

– Что, Бога ради, вы делаете?

Она направила на меня пожарный шланг, и мне пришлось ухватиться за поручни, вделанные в стену, чтобы удержаться на ногах.

Это было просто ужасно. Услышав визги, наполнившие коридор, я поняла, что не одна я буду еще долго вспоминать этот расстрел из брандсбойта.

Остаток дня релаксации мой рассудок находился в оглушенном состоянии. Все, что я помню, это что когда поток схлынул, меня снова завернули в махровый халат, отвели к теплому застеленному столу, который я и ожидала увидеть, однако сам массаж был не похож ни на что до сих пор мною испытанное.

– Чистить! – проорала массажистка.

Разве я была еще не достаточно чистая? Как выяснилось, специализацией моей массажистки был массаж, воздействующий на органы с целью их очищения. Хочу только сказать, что с тех пор я ни разу не ходила на массаж, и вряд ли пойду.

Мы все были как избитые, когда расползались по своим машинам. В таком состоянии, вероятно, было небезопасно вести машину, и даже когда Никки послала мне воздушный поцелуй, пообещав, что скоро мы увидимся, а потом ушла с Пилар и Элоиз, мне было, в общем-то, все равно.

На следующий день мое тело, то самое, которое должно было чувствовать себя гармоничным и обновленным, жестоко страдало от последствий терапевтического массажа Ольги. Я едва могла вставать с постели, однако когда позвонил Сойер и пригласил меня на выставку в Керрвилле, я радостно подпрыгнула (и застонала от боли). Должно быть, в процессе очищения Ольга вытрясла из меня и здравый смысл.

Он подъехал к дому, и я выбежала ему навстречу. Волосы его трепал ветер, а темные очки придавали загадочный вид.

– Сексуально, – сказал он, взглянув на меня.

– Ничего такого не будет, – сказала я, напуская на себя строгий вид и стараясь не замечать пылающих щек.

Выставка скульптур, выполненных из природных техасских материалов, была хитом сезона, и все известные люди уже побывали на ней. Я бы уже давно сходила, если бы не недавние события.

Сойер вел автомобиль со спокойной уверенностью, делая повороты и переключая скорость со сноровкой профессионального гонщика. На выставке мы переходили от одного произведения к другому, и сигнал тревоги опять звучал у меня в голове, но я не обращала на него внимания.

– Расскажи о себе, – попросила я, стоя перед лошадью, вырезанной из сплавного леса.

– Да нечего рассказывать.

– Каждому есть что рассказать.

Он взглянул на меня, и на губах его мелькнула усмешка.

– Только не мне.

– Слышала, в юности ты был еще тем хулиганом.

– Кто тебе сказал?

– Никки.

– Никки болтушка, – заявил он с кривой ухмылкой. – Кстати, как продвигаются ее дела с Лигой избранных?

Я вспомнила о недавней экскурсии в «СПА» и соврала:

– Хорошо.

– Надеюсь, что так.

Я взглянула на него:

– Похоже, вы действительно близкие друзья.

– Да. Она была милым ребенком. Жила в тяжелых условиях, но все равно умела радоваться жизни. Ее невозможно было не любить. Когда я вернулся в город, она первая навестила меня. – Он усмехнулся. – Я не прожил там и недели, а дом простоял до этого необитаемым почти целый год. Когда она увидела, какой там царит беспорядок, то ушла, а затем вернулась с двумя горничными, садовником и переоделась в старую рабочую одежду. Я сказал ей, что сам могу убраться, но она прошла мимо меня в дом и начала раздавать указания. – Сойер засмеялся, вспоминая. – Возможно, дом и по сей день напоминал бы развалины, если бы она тогда не взяла все в свои руки. Хозяйственность занимает отнюдь не первое место в списке моих достоинств. – Он покачал головой. – Когда через неделю все было закончено и мы сидели абсолютно без сил, я сказал ей, что не знаю, как ее благодарить. Она сказала: «Сойер Джексон, это то, что друзья делают друг для друга». Так что, да, – заключил он, – Никки хороший друг, и я чертовски счастлив, что она встретила Говарда. Я никогда не видел, чтобы два человека подходили друг другу больше, чем они.

И снова это напомнило мне о том, что объединяло Никки и Говарда – ощущение защищенности, понятие мы-одно-целое или еще что-то.

Чувства попытались прорваться на поверхность, но я отогнала их.

– Так это правда? – настойчиво вернулась я к прежней теме разговора.

– Что правда?

– Что ты был дрянным мальчишкой?

Он пожал плечами:

– Смотря что ты под этим понимаешь.

– Ты пил? – попробовала я.

– Не без этого.

– Курил?

– Немного.

– Дрался?

– Раз или два.

Должно быть, я фыркнула. Он засмеялся и сунул руки в карманы джинсов, покачиваясь на пятках:

– Ну ладно, может, больше. Но мне казалось, у меня не было другого выбора.

– Почему?

– Отец учил меня, что лезть в драку нехорошо, однако считал, что нужно уметь постоять за себя.

– И тебе часто приходилось стоять за себя?

– Я был вынужден. Мне нравилось искусство, а не футбол. К счастью, я научился достаточно хорошо обороняться. Мой отец, правда, не всегда видел в этом только защиту. – Он улыбнулся своим воспоминаниям и покачал головой. – Черт, мне его не хватает.

– Где он?

– Он умер два года назад. А мать вскоре после него.

– Мне жаль.

– Да, мне тоже. Я слишком много времени путешествовал, жил то там, то тут, мне всегда казалось, что будет масса возможностей побыть с ними.

– Ты это имел в виду, когда сказал, что в жизни все повернулось иначе, чем ты планировал?

Он секунду раздумывал:

– Да, примерно.

– Мне в самом деле жаль.

– Оставь. Мне повезло. Мои родители прожили долгую счастливую жизнь. Они любили свою работу в университете, любили меня и друг друга и не стеснялись проявлять свои чувства.

Мой Опасный Мужчина был из счастливой семьи?

– Тогда откуда же вся эта злость в твоих работах?

Он скривил губы:

– Кто сказал, что во мне есть какая-то злость?

– А как еще ты назовешь все эти суровые взгляды, резкие штрихи, не говоря уж о захлопнутой двери перед моим носом?

– Как насчет агрессивного счастья?

Я невольно рассмеялась, причем достаточно громко. Некоторые посетители обернулись, в том числе и женщина, которую я не заметила раньше. Это плохо.

– Фреди?

Я мгновенно расплылась в улыбке:

– Марсия!

Марсия Траверс была влиятельным членом Лиги, в прошлом году председательствовала на рождественской ярмарке. Мы соприкоснулись щеками, приветствуя друг друга, после чего она отстранилась, чтобы рассмотреть меня:

– Фреди, ты выглядишь просто... как будто это не ты!

Она казалась довольной, не в смысле я-так-рада-что-ты-расширяешь-свои-горизонты, как можно было ожидать, учитывая мои затянутые в деним бедра, не говоря уже о четырехдюймовых шпильках, которые мне вздумалось надеть.

– Спасибо! – я с показным воодушевлением. – Со всеми этими разъездами Гордона мне стало немного грустно, я так соскучилась по нему. – Мне следовало бы завести таблицу и заносить в нее все мои множащиеся секреты: сбежавший муж, пропавшие деньги, развод, который я пока не хотела предавать огласке. Пусть я осталась без мужа, но уж куча денег мне просто необходима. – Так что я вытащила себя из дому и пришла посмотреть эту изумительную выставку.

– Да, я слышала, что Гордон в Новой Гвинее. – Она пожала мне руку и закудахтала: – Бедняжка! Представить себе не могу, как, должно быть, ужасно иметь мужа, который предпочитает путешествовать, а не проводить время с женой.

На долю секунды мне показалось, что я что-то не расслышала.

Марсия продолжала кудахтать:

– Хотя, позволь тебе сказать, я не возражала бы, если бы мой Уолтер время от времени оставлял меня в покое. Это даже утомляет, когда он все время требует внимания, дарит цветы, засыпает меня конфетами. Так что считай, что тебе повезло.

Я не могла ничего сказать в ответ и только смотрела на ее ужасно фальшивую и неискреннюю улыбку, пока она не переключила внимание на Сойера.

– А это?.. – Она вопросительно подняла бровь. Я думаю, что для объяснения понятия «плохой день» мой стал бы идеальной иллюстрацией.

Мой мозг лихорадочно работал, взвешивая различные варианты. И тут я поступила просто отвратительно. Я взглянула на моего художника и сказала:

– Простите, еще раз, как вас зовут?

Знаю, это было неприлично. Сойер – романтик, кроме того, за его внешностью ковбоя Мальборо скрывается доброта. Но мне надо было не дать Марсии почуять скандал. Кроме того, кто стал бы винить меня за то, что я была не слишком любезна после плохо скрытой издевки Марсии?

Судя по сердитому скрежету его зубов, Сойер стал бы. Но если Марсия и заметила, что что-то не так, она не стала продолжать. Вместо этого она удивила меня, заявив:

– Честно говоря, – ее глаза недобро сверкнули, – я знаю, кто это. Сойер Джексон. Неуловимый художник. Расточительный бизнесмен. И Джек из компании «Джек Хилл технолоджис».

Я на мгновение остолбенела, затем повернулась к нему, вероятно, разинув рот от удивления:

– Ты Джек из «Джек Хилл»?

Я смутно помнила рассказы, которые слышала почти десять лет назад, о том, что двое студентов из Техасского университета открыли компанию по производству видеоигр прямо у себя в комнате общежития. Один был программист, другой художник. Они придумывали сюжеты игр, создавали анимационных героев и писали компьютерные программы, которые их оживляли. Я вспомнила Хилла, компьютерного гения, который был на вечеринке у Сойера. Сойер Джексон и технарь Хилл, должно быть, и были той командой.

– «Джек Хилл», компания, получившая известность, а потом продавшая права на игры за бешеные деньги?

Если Сойеру не слишком понравилось, когда я притворилась, что забыла его имя, при новом развитии событий он выглядел еще более раздраженным.

– Бешеные деньги – это, пожалуй, слишком, – сказал от твердо.

Я не могла в это поверить. Мой голодающий художник на самом деле очень состоятельный человек – и ему не нравится, что людям об этом известно! Я было ошеломлена.

Марсия же, в свою очередь, очень хотела познакомиться с ним поближе. Но Сойер явно не горел ответным желанием. Он вежливо, но твердо извинился и отошел в сторону.

До меня доходили слухи, что ребята из «Джек Хилл», случайно попавшие в список «Форчун-500»[23], не были заинтересованы в рекламе, причем настолько, что, продав бизнес, каждый из них на несколько лет уехал за границу.

Я вспомнила, как он говорил, что жил то там, то тут и жалел, что странствовал слишком долго. Я поняла, что он не возвращался, чтобы не оказаться в центре внимания, и тем временем пропустил последние годы жизни родителей.

Марсия продолжала распространяться о «Джек Хилл» еще добрых пять минут, после чего, наконец, удалилась. Сойера нигде не было видно. Я уже думала, что он предоставил мне самой о себе позаботиться, и собиралась попросить служащих галереи вызвать мне такси, когда обнаружила его сидящим снаружи на живописной грубо сколоченной скамейке.

– Я думала, ты ушел. – Возможно, это прозвучало резко.

Он раздраженно посмотрел на меня:

– С чего это вдруг ты на меня взъелась?

Верно, я ему нагрубила и, пожалуй, должна была извиниться за притворство, но я не могла себя заставить сделать это.

– Вовсе я не взъелась. – Опять резкость.

На самом деле, я толком даже не могла понять, что заставило меня повести себя так нелогично. Конечно, была Марсия с ее колкими комментариями. Но почему-то то обстоятельство, что мой голодающий художник оказался богачом, гораздо больше взволновало меня. Хотя я не могла сказать, почему это было так важно.

Он промычал что-то, видимо не слишком приятное, проводил меня к машине и в суровом молчании отвез обратно в Уиллоу-Крик.

Весь день было пасмурно, и Сойер поднял старый брезентовый верх машины прежде, чем мы выехали из Керрвилля. Когда мы приблизились к моему дому, начался мелкий дождь. Он еще не успел выключить зажигание, как я открыла дверь.

– Черт, Фреди. Посмотри на меня.

Я обернулась. Выражение его лица было столь же мрачным, как тучи на небе. От беспечного юмора не осталось и следа.

– Что с тобой происходит?

– Я же сказала – ничего.

– Перестань вести себя как ребенок.

Ребенок? Ну да, может быть, я и веду себя так, но кто он такой, чтобы тыкать меня носом?

Я вышла из машины. Если бы дверца была достаточно прочной, я бы ею хлопнула.

Пожалуй, я могла бы поспорить (вполне успешно) с тем, что вела себя неадекватно. Но это бы не помогло мне развязать запутанный узел разочарования, которое я чувствовала из-за... в общем... всего, и мне не удавалось прибегнуть к привычной холодной вежливости ради спасения собственной жизни.

Я пошла к дому и на ходу чувствовала спиной волны его нарастающего гнева. Я каждую секунду ожидала, что он налетит сзади на меня, требуя объяснений, или, еще лучше, с извинениями за то, что назвал меня ребенком.

Одна только мысль об этом вывела меня из моего мелодраматического ступора. Он, преследующий меня. Горячая ссора. А что следует после ссоры? Примирение.

Я сразу забыла о «Джек Хилл». Я не большая поклонница мелодрамы, но этого момента, должна признаться, я с нетерпением ждала.

Замедлив шаг, вытащила ключи из сумочки. Я целую вечность возилась с замком, несмотря на молнию, которая рассекла небо. Наконец я обернулась... как раз вовремя, чтобы увидеть, как он уезжает.

Если вы на мгновение подумали, что я собиралась побежать за ним, вы ошибаетесь. Я больше не впадаю в отчаяние из-за неоправдавшихся надежд. Во всяком случае, я пыталась себя в этом уверить.

Гул мотора стих вдалеке, и я решила сделать себе чашку чая. Прошла в кухню, но не остановилась и двинулась дальше к гаражу. Забыв про всякий здравый смысл, я села в «мерседес», помахала Хуану и чуть не сшибла шлагбаум, выезжая из «Ив».

Глава двадцать третья

Я ехала очень быстро, быстрее обычного. Для женщины безрассудство за рулем, особенно в дождь, вещь недопустимая.

Сознавая НС-ность своего поведения, я стремительно пронеслась через город, пытаясь догнать Сойера. Должно быть, он ехал еще быстрее, потому что я доехала, до южной части города, так и не заметив его впереди.

Преследование кого-либо, особенно мужчины, не имеет ничего общего с пристойным поведением, но с хорошими манерами было покончено несколько дней назад. Надо бы вернуться домой.

На дорогах в такую погоду мало машин. Я перелетела через железнодорожный переезд. Во дворе никого. Я забеспокоилась, что он не приехал домой. Или же он скрылся в доме, как летучая мышь в своей пещере?

Надеясь на второе, я въехала в ворота и остановилась под навесом, потом позвонила в дурацкий колокольчик, звон которого мог поднять по тревоге полгорода.

На этот раз я продолжала звонить до упора. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой художник.

Вид у него был очень сердитый. Мне стоило больших усилий не отступить назад.

– Так ты все-таки летучая мышь, – сказала я. Он сжал губы и смотрел на меня так, что стало понятно – его терпение иссякло.

– Что ты имеешь в виду?

Я заморгала:

– Я...

Продолжения не последовало. Его злость приводила меня в замешательство. Я не знала, что сказать. Я, Фреди Уайер, не находила слов. Это случалось все чаще и совсем мне не нравилось.

– Я занят, – сказал он и захлопнул передо мной дверь. Опять.

Это снова привело меня в чувство. Хватит с меня людей, которые мне грубят (я невесело усмехнулась, вспомнив свое собственное недавнее поведение в галерее, в машине и у дома). Я распахнула дверь:

– Я не позволю тебе и дальше захлопывать передо мной двери!

Он не обратил внимания на мои слова и двинулся в дальний конец дома. Я проследовала за ним до задней двери. За ней стеной стоял дождь. Я остановилась на пороге и смотрела, как он идет в свою студию.

М-да, что же делать? Я, конечно, красива. То есть, когда я одета и причесана, то даже сногсшибательна, но я реально смотрю на вещи и понимаю, что это впечатление создают моя одежда, манеры и прическа. А под дождем волосы выглядят не лучшим образом. Хотя я использую гораздо меньше лака для волос, чем моя мать, но все же использую. А дождь и лак для волос – плохое сочетание. Вот почему я остановилась у задней двери и не пошла дальше.

Я хочу сказать, что если мне и предстоит неприличная драматическая сцена с Сойером Джексоном, самое малое, что я могу сделать в этой ситуации, – это выглядеть на все сто.

Но опять же, если я не пойду за ним, никакой сцены не будет вовсе.

Я на миг почувствовала себя Скарлетт О'Харой, топнула ногой, сказала что-то вроде того, что не уйду опять ни с чем, вытащила расческу из сумочки и прошлась ею по волосам, чтобы удалить по возможности лак. И вышла на улицу.

Дождь лил как из ведра. И хотя в конце марта в Техасе гораздо теплее, чем, например, на Аляске или даже в Омахе, он оказался на удивление холодным. Если бы не этот ледяной душ, я, скорее всего, сохранила бы здравый смысл, который заставил бы меня развернуться, сесть в «мерседес» и вернуться домой. Но это случилось гораздо позже.

Дождь смыл с меня весь налет маминого воспитания и строгих правил. Мне не было дела до Лиги избранных и благопристойного поведения. Я двинулась по мокрой траве, утопая высоченными острыми каблуками в грязи, которая проступала между ярко-зелеными травинками. Насквозь промокшая блузка прилипла к телу.

Я была так поглощена этими ощущениями и так старалась сохранить равновесие на каблучищах, что не заметила, как наткнулась на его твердую, как скала, грудь.

– Ой!

– Что ты здесь делаешь? Ты вся промокла.

Даже несмотря на то что он злился, он остался Заботливым Мужчиной.

– Ну, да.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Нет. На самом деле, я хотела сказать, что просто уверена: выставка твоих работ произведет фурор.

Я согласна, это был абсолютно идиотский ответ.

Он как-то странно посмотрел, как будто не вполне узнавал меня. Потом выругался. Думаю, не стоит повторять это слово, вернее, слова. Просто знайте, что это были крайне грубые слова, да еще и нанизанные друг на друга, как жемчужины на нитку. Я таких от него никогда не слышала.

– Возвращайся в свой выпендрежный мир, принцесса.

Настроение у меня было не лучше, чем у него, но разве я опускалась до брани и оскорблений? Нет. У меня было твердое намерение поговорить в спокойной манере.

– Тебе не кажется, что ты переигрываешь?

– Я переигрываю? – был похож на льва с занозой в лапе – сплошное негодующее рычание.

– Правда, Сойер, не стоит устраивать истерик.

Он запрокинул голову и взвыл:

– Истерика? Боже упаси, я устраиваю истерику?

И он еще говорит, что его суть – стремление к счастью. Смешно.

Между тем мы оба уже совершенно вымокли. Он выглядел великолепно (какая несправедливость), как будто только что сошел с рекламного постера джинсов Калвина Клайна. Под его промокшей одеждой отчетливо проступала рельефная мускулатура, темные волосы он отбросил назад. Я чувствовала себя чуточку неловко, не желая выглядеть, как мокрая курица, но не решилась провести рукой по волосам, боясь, что они склеились.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Что, черт возьми, с тобой происходит? Сначала ты делаешь вид, что мы незнакомы, а потом несешься за мной, как ненормальная?

Верно. Что на это скажешь.

– Ты... ты... богат!

Это заявление застало его врасплох и, откровенно говоря, меня тоже.

Он посмотрел на меня сквозь струи дождя:

– Сначала ты приходишь в ужас от того, что я не гей. Теперь ты недовольна тем, что я не беден?

Волна адреналина накрыла меня, и, как только она схлынула, я отчетливо поняла, почему так странно веду себя:

– Да! Это у меня должны, по идее, быть деньги. Это я должна делать тебе одолжение! А не наоборот! Мне не нужно, чтобы меня спасали!

Слова повисли в воздухе. Он отрицательно помотал головой:

– Это безумие. Никто никого не спасает. Одолжение здесь не при чем.

– Нет, при чем! Теперь я понимаю, почему ты не выставляешь свои работы. Тебе это не нужно. Потому что ты богат! Ты согласился устроить выставку в моей галерее только потому, что ты... жалеешь меня, или я кажусь тебе занятной, или... не знаю, что еще!

Пожалуй, адреналин переставал действовать, и мой голос под конец перешел на высокие ноты. Боюсь, что в глазах моих горел огонь настоящей страсти.

– Черт побери, – сказал он, на этот раз уже мягче. – Я с тобой с ума сойду. Ты заставляешь меня совершать безумные поступки.

Я попыталась улыбнуться:

– Разве муза не для того и существует, чтобы вдохновлять художника на покорение новых вершин?

Он одновременно застонал и засмеялся, и, когда заговорил, голос его был хриплым:

– Но ты замужем.

Ах, это.

– Я что, не сказала, что Гордон со мной развелся?

Это и называется «идти по лезвию ножа». К тому же я разгласила тайну.

Но едва я это сказала, как он произнес: «Ну да!» – и я оказалась в его объятиях. Вот так просто.

Это было невероятно романтично – руки, прикосновения и все остальное. В кино на этом месте зазвучала бы музыка.

Не знаю, что могло бы случиться дальше, если бы на мне была более практичная обувь. Но я была на шпильках, и одного неловкого движения хватило, чтобы я поскользнулась.

Я почувствовала, как напряглись его руки, пытаясь удержать меня. Но это не помогло. Мы повалились на землю, Сойер упал сверху, подставив локти, чтобы весь его вес не пришелся на меня. Мгновение мы смотрели друг на друга, а потом наши губы слились в поцелуе.

Мы катались по траве и целовались, потом он поднял меня и понес в дом. В этот момент (да и в любой другой, на самом деле) я должна была подумать о последствиях. Но этого не случилось. Я ужасно хотела продолжения.

Сойер пронес меня через несколько комнат, потом по широкой лестнице в верхнюю комнату. Он усадил меня и начал раздевать. Улыбнулся, увидев мое довольно смелое белье. Ничего провокационного, но и не просто бежевые кружева.

– Ты прекрасна, – сказал он. Он был очень близко, за моей спиной, и я чувствовала его дыхание возле моего уха. – Но я знал, что ты окажешься прекрасной.

Я люблю комплименты и наслаждалась моментом. Только после того как он снял с меня белье, повернул к себе и действительно посмотрел на меня, мне стало не по себе.

Он взял меня за руку и увлек в душ.

Это было ужасно неловко, но он, казалось, ничуть не нервничал. Не могу сказать, что это вызвало у меня ревность, но Сойер явно имел большой опыт по части покорения женских сердец.

Он повернул кран и засмеялся моим словам, когда я предположила, что пенная ванна лучше.

Не успела я опомниться, как оказалась под душем, и теплые струи стекали по мне. И художник был рядом. Остается только надеяться, что моя мать никогда не прочтет этих строк.

Кто знает, сколько мы там пробыли, а когда вытерлись, он протянул мне свою рубашку. Я натянула ее и почувствовала себя очень сексуальной. Я в ней почти утонула и вся трепетала, пока он застегивал ее от середины вниз. Закатав рукава мне по локоть, он сказал, что я – само совершенство.

– Но ты об этом и без меня знаешь, – добавил он.

– Только не надо больше оскорблять меня.

– Ни за что.

Он оглядел меня, и у меня по телу побежали мурашки в предвосхищении того, что должно произойти дальше, когда мы наконец доберемся до постели. Но мой художник оказался более чем непредсказуем.

Он вытащил папку для набросков.

Кому-то это могло бы показаться романтичным, но, как выразилась бы Никки, моя киска хотела, чтоб ее потискали.

– Ляг на кровать.

Все было не так, как я ожидала. Пока я колебалась, разочарованная тем, что события развиваются не как в кино, он насмешливо вздохнул, поднял меня на руки (я при этом взвизгнула), а потом опустил на высокий матрас.

Но тем все и кончилось. Сам он за мной не последовал. Не сел рядом. Он надел джинсы (потертые, на металлических пуговицах, верхняя осталась расстегнутой), сел в заваленное хламом кожаное кресло в нескольких футах от кровати и начал рисовать меня.

Смирившись с тем, что секса не будет, я изо всех сил старалась выглядеть божественно. Заодно стала задавать вопросы. Когда я попросила рассказать про «Джек Хилл», он сказал, что первая игра была сделана просто наудачу, и они были удивлены не меньше других, когда все в кампусе потребовали продолжения. На волне успеха они стали разрабатывать новые игры, и все пошло по нарастающей, пока фирма «Микросистемс» не выкупила их. Когда же я поинтересовалась, почему он продолжает жить в южном Уиллоу-Крике, а не купит себе что-нибудь в районе получше, он перестал рисовать, посмотрел на меня, одарив одной из своих неотразимых улыбок, и сказал:

– Это мой дом.

Как ни странно, но я действительно не могла представить себе его где-либо еще.

Я стала еще о чем-то спрашивать, но он оборвал меня.

– На сегодня достаточно вопросов. Теперь позволь мне поработать.

Ну ладно.

Попозировав доблестно пятнадцать минут без всякого общения, я заскучала и уснула. Я знаю, что спала, потому что помню, как он мне снился, а потом я проснулась, и он был рядом и целовал меня, а его пальцы были перепачканы углем.

Прикосновения его губ к моей коже были очень приятны, и я подумала, что не случится ничего страшного, если я отдамся прикосновениям и звукам, которые не входили ни в один утвержденный ЛИУК список. Так я и сделала. Мы сделали.

Когда все закончилось, он поцеловал меня, встал с постели и снова начал рисовать. На этот раз он смотрел на меня иначе. По-настоящему смотрел, как будто видел нечто большее, чем просто совершенство линий. Я не могла себе представить, как будет выглядеть конечный результат. Однако я точно знала, что это не будет картина, которую кто-нибудь повесит для украшения интерьера.

Глава двадцать четвертая

На следующее утро по пути домой я не испытывала чувства вины. Правда, несмотря на недавний развод, я по-прежнему оставалась леди, а насколько мне известно, то, чем я занималась всю ночь, не описано ни в одной книге о правилах поведения для леди, которую мне доводилось читать.

Я постаралась не думать о том, что я леди и все такое, но это оказалось довольно сложно. Когда я подъехала к гаражу, Кика, которой явно уже стало невмоготу с семьей, или семье с ней, вылетела из задней двери.

По ее растрепанным волосам и ужасу на лице я поняла, что что-то не так. Правда, она едва не умерла от шока, когда получше рассмотрела мою одежду – спортивные брюки и не по размеру большую футболку, которые я позаимствовала у Сойера.

– Что вы делали, мисси Уайер? Где вы были?

Я не хотела думать о том, где я была, поэтому не удостоила ее ответом.

Вдруг она ошеломленно воззрилась на меня:

– Вы занимались сексом..

– Кика!

Она скрестила руки на груди:

– Вам нельзя заниматься сексом, мисси Уайер.

Напоминаю, я выросла в среде, где секс никогда не обсуждался. Я знала это, и моя горничная тоже. И вот она стояла передо мной с выражением глубочайшего порицания на лице.

– Перестань!

– Это вы перестаньте! Перестаньте заниматься сексом.

Она высказала ряд соображений по-испански, ни одно из них, по обыкновению, не было лестным. Я знала, что она догадалась, с кем я была. Но я бы никогда в этом не призналась.

– Кика, в самом деле! – Я резко махнула рукой. На меня снова обрушился поток нелестных испанских фраз, включающих такие слова, как «Везельвул» и «грешник». При этом она осенила меня крестным знаменем. Будто я была дьяволом.

– Где я была и что делала, тебя не касается.

Кика фыркнула.

– Ну хорошо, – хотя было ясно, что она не имеет в виду ничего хорошего, – если вы не хотите говорить мне, где вы были, тогда расскажите об этом леди в доме.

Я похолодела:

– У нас гости?

Я прямиком поехала в гараж, минуя подъезд к парадному входу.

– Si. Она назвалась мисси Уинни.

– Уиннифред Опал?

Кика была явно довольна, что ей удалось поколебать мое абсолютное спокойствие.

– Она самая.

– В доме? В моем доме?

Вероятно, в моем голосе звучали истерические нотки, что доставило Кике несказанное удовольствие.

Но раз Уинни живет в «Ивах», она вполне может явиться ко мне на порог без всякого предупреждения. Она кивнула.

– Теперь вы про другое запели!

– Не «про другое», а «по-другому»!

– Неважно. Не волнуйтесь. Кика позаботится о мисси Уайер.

Я это знала. Сколько я себя помню, она выручала меня из неприятностей, правда потом я всегда вознаграждала ее за это.

Когда мне было четыре с половиной года, я разбила мамину восточную вазу. При помощи какого-то суперклея Кика совершила чудо. И по сей день моя мать не догадывается, что тонкая линия не является элементом узора переплетенных виноградных лоз, нарисованного на фарфоре.

Немного позже, когда мне было семь лет, произошел эпизод с сыном одной дамы из Лиги, которая пришла с визитом к нам в дом. Он предложил мне поиграть в доктора. Я никогда раньше не играла, но от предложения поиграть никогда не отказывалась. Пока наши матери пили внизу чай, я получила первый урок по мужской анатомии. Быть может, я и была наивной, но уж точно не глупой. Когда он попросил: «А теперь ты», – я заявила, что игра скучная. Вероятно, он стал бы спорить, но Кика влетела в комнату и была до глубины души шокирована (тогда я решила, что она тоже никогда прежде не видела пенис), потом поспешно натянула на «пациента» одежду и отвела вниз, как раз перед тем, как вошла моя мать в облаке духов и жемчуга.

Она увидела меня, и улыбка замерла на ее губах.

– Чем ты занималась, Фредерика?

Я как-то сразу поняла, что мама вряд ли одобрила бы игру «в доктора».

– Ничем, мама.

– Где мальчик?

– Какой мальчик?

Она оглянулась, нахмурилась, затем пожала плечами:

– Я еду в «Брайтли» на ленч. Будь хорошей девочкой.

Но это было давно, а теперь Кике снова нужно было выручать меня.

– Когда пришла Уиннифред? – спросила я горничную. – Объясни мне, почему ты вообще ее впустила.

Оказывается, Уиннифред шагнула в дом, как только открылась дверь, заявив, что ей необходимо меня увидеть. Горничная пыталась выставить ее, говоря, что я еще не встала, но Уиннифред стала громко звать меня.

Кика шикнула на нее и попросила подождать в гостиной, выиграв тем самым время. Поднимаясь наверх «позвать меня», она увидела мой «мерседес». Кика бегом спустилась по черной лестнице и через кухню вылетела мне навстречу. Теперь она вела меня в дом, настоятельно рекомендуя делать вид, будто я только что проснулась.

Я не люблю проявлять эмоции, иначе бы не сдержала своего порыва, кинулась бы ей на шею и сказала, что буду любить ее вечно.

Я поднялась по черной лестнице в спальню и быстро привела себя в боевую готовность.

– Фреди, – сказала Уиннифред, когда я вошла в гостиную.

– Уиннифред, какой сюрприз!

– Я передумала.

– Насчет чего?

– Я дам Никки Граут рекомендацию для вступления в Лигу избранных.

Мне следовало ликовать от радости – самая сложная моя задача была выполнена: набралось шесть человек, готовых оказать поддержку моей протеже, и, если не произойдет ничего катастрофического, Никки примут. Моя часть сделки была выполнена, но я почему-то не испытывала удовлетворения.

– Отлично! – воскликнула я с фальшивым воодушевлением. – Никки будет ужасно рада.

– Уверена, что так и будет. Она та самая свежая кровь, которая нужна Лиге. Она хочет приносить пользу нашему обществу. И теперь, когда она перестала носить анималистические расцветки...

Ох уж эти предлоги, которые мы выдумываем, чтобы не показаться слабыми, изменив свое мнение. Ничто так не действует, как чей-то внезапный успех, и тогда все Томы, Дики и Уинни мечтают вскочить в поезд счастливчика и предлагают ему поддержку.

Как только Уиннифред ушла, я поднялась к себе и долго лежала в ванне. Одевшись в шелк и жемчуг, я направилась было во дворец Граутов, но решила не подавать Никки дурного примера и предварительно позвонила.

– Ее нет, Фреди, – ответил Говард. – Она снова поехала к этой Пилар.

Судя по голосу, это обстоятельство вызывало у него не больше радости, чем новая одежда, купленная Никки.

– Когда она вернется, скажи ей, что Уиннифред Опал дала согласие. У нас есть все шесть необходимых покровителей.

Говард вздохнул и невесело сказал:

– Здорово... – Потом вроде как спохватился: – То есть, я хочу сказать, это здорово!

Впервые я поняла, что одно и то же слово «здорово» может иметь совершенно разные значения, в зависимости от интонации, с которой оно произносится.

– Ты выполнила свою часть сделки. – Он колебался. – Забавно, но я не был уверен, что ты действительно это сделаешь.

Что-о-о?

– Но это уже другая история. Сейчас мне надо довести до конца все дела с твоим мужем. Он в Мексике. Это все, что мне известно. Так или иначе, я доставлю тебе его чертову задницу, Фреди, обещаю.

Он повесил трубку, а я не могла оторвать взгляд от телефона. Дело близилось к развязке, я это чувствовала.

На протяжении следующих нескольких дней я старалась держаться подальше от Сойера Джексона. Когда он звонил, Кика говорила, что меня нет.

До Никки мне было никак не дозвониться. Я понимала, что происходит что-то не то, но не имела ни малейшего понятия, что именно.

Я сосредоточилась на последних приготовлениях к выставке, твердила себе, что волноваться не о чем, что все получится. Да и как может быть иначе? Ведь речь идет обо мне и моей жизни.

За день до выставки я, наконец, не выдержала и поехала в южный Уиллоу-Крик. Каково же было мое удивление, когда я увидела во дворе автомобиль Никки.

Я застыла, вцепившись руками в руль, и не знала, как поступить. Я, Фреди Уайер, воплощение уверенности в любой ситуации (за исключением секса с моим художником), не могла найти выход из положения. Прежде чем мне что-то пришло в голову, вышла Никки.

– Фреди! – воскликнула она с очень вежливой и искренней интонацией, которая, в действительности, была моим изобретением. Я никогда не видела, чтобы заносчивость пустила корни в человеке так быстро, и вынуждена была поверить, что в этой резкой перемене не обошлось без Пилар.

– Не могу дождаться открытия твоей выставки, – прощебетала она. – Сойер наверху, рисует грозу и не хочет, чтобы его беспокоили. Он велел мне уйти! Представляешь? – Она мило засмеялась. – Я бы с удовольствием еще с тобой поболтала, но мне надо встретиться с Пилар и другими за ленчем в «Брайтли». Чао!

– Никки, – остановила я ее. Она обернулась.

– Дорогая, – продолжила я, – я не знаю точно, что происходит, но на твоем месте я бы поостереглась Пилар.

Я вспомнила годы учебы вместе с Пилар, ее вечное стремление к верховенству, манеру поджимать губы каждый раз, когда что-то хорошее доставалось мне, а не ей. Злобу, которую она проявляла, когда что-то было не так, как она хотела.

Наша маленькая компания распалась, когда мы учились в предпоследнем классе. Мы устояли, когда Никки выяснила, что я богата. Мы пережили то, что мать Никки работала в кафе, а потом горничной. Но когда появились мальчики, наш союз распался. Так уж получилось, что тот, в кого была влюблена Пилар, стал сходить с ума по мне.

Его звали Стив Барбер, он был звездой футбольной команды и самым популярным мальчиком в нашей школе. В начале учебного года Пилар стала помогать ему по математике. Он слегка задирал ее, как младшую сестренку, называл ее Пи, и тогда я единственный раз видела Пилар... ну, нежной. Знаю, сейчас это трудно себе представить. Никки немного дразнила ее, смеялась над ее влюбленностью, Пилар яростно отпиралась. Приводила массу аргументов, почему это не так (деревенщина, не слишком умен, по нему сохнут все девчонки). Я не говорила ей, что он звонил мне почти каждый вечер, хоть я ему и сказала, что он мне нравится только как друг. И дело не только в том, что меня не интересовали зеленые юнцы: я знала, что он нравится Пилар.

Но он был более чем самоуверен. Однажды он подошел ко мне и пригласил на Зимний праздник. Прежде чем я успела ему отказать, подошла Пилар и не дала мне такой возможности.

– Ты пригласил ее на Зимний праздник? – спросила она, поджав губы.

– Угу, – сказал он, улыбаясь. – Скажи ей, чтобы она согласилась, Пи.

Пилар как будто окаменела от напряжения. Само собой, наш футболист ничего не заметил и продолжал мне улыбаться.

– Как мило, – сказала я, – но я не могу.

– Не можешь? – Его идеальная белозубая улыбка исчезла. – Каждая девчонка в школе готова умереть за то, чтобы пойти со мной. Черт возьми, – он повернулся к Пилар, – ты бы в тот же миг согласилась.

Могу только предположить, что ему слишком часто попадало мячом по голове.

Пилар сжала зубы:

– Да, Фреди, ты должна пойти с ним.

– Я не могу...

– Нет, – настаивала она. – Ты должна.

– Так, значит, договорились, – заявил Стив. – Я заеду за тобой в семь. – И ушел.

– Я не пойду, – сказала я.

– Что?! – возмутилась Пилар. – Ты думаешь, ты лучше, чем все остальные? Думаешь, с твоими деньгами и именем ты можешь получить все, что захочешь?

Честно говоря, она так мне надоела, что я согласилась и пошла с ним.

Но в понедельник после танцев, после букетика, приколотого к корсажу, после фотографий и после того, как мне пришлось ударить его коленкой в пах, когда он начал распускать руки на переднем сиденье родительского «кадиллака», я обо всем пожалела. Когда я подошла к нашим шкафчикам в школе, я была готова извиниться. Пилар и Никки были уже там.

– Ну и как все прошло? – громко спросила Никки.

Пилар со стуком захлопнула металлическую дверцу:

– Да, как тебе понравилось?

Я рассказала им, как все было ужасно, отчасти потому, что так оно и было, отчасти из-за того, что хотела дать Пилар понять, что в этом не было ничего особенного и я жалела, что пошла.

– Единственным приятным моментом было то, что я встретила Кэти Сквирэс.

– Капитана университетской группы поддержки? – спросила Никки с благоговением.

– Да, она просто прелесть.

Пилар хмыкнула:

– Да она тебя даже не заметила. В тебе столько пафоса, Фреди. Ты думаешь, что ты идеальна, лучше всех на свете. А это вовсе не так. Тебе просто удается морочить людям голову.

– Пилар, – сказала Никки. – Зачем ты так говоришь? Это же неправда!

– Заткнись, малышка с куриными мозгами. Хватит изображать из себя Полианну[24].

Мы с Никки ушам своим не верили. Я просто онемела. Но это было еще не все, потому что в этот момент к нам подошла Кэти Сквирэс.

– Фреди!

– Привет, Кэти!

Я представила ее своим подругам, и Кэти была с ними очень мила.

– Знаешь, – сказала она, глядя на меня, – я подумала, что тебе стоит попытаться пройти отбор в университетскую группу поддержки. Как тебе кажется?

Пилар, звезда кружка дебатов, надеющаяся на большое будущее в либеральном Синем штате, вставила что-то насчет того, что девчонки, которые одеваются, как шлюхи, и выставляют себя напоказ, – позор для всех активистов, борющихся за женское равноправие.

Я взвесила имеющиеся варианты: постараться замять конфликт в нашей все менее дружной группе или ходить в дерзкой униформе и быть в центре внимания всей футбольной команды и полного стадиона болельщиков.

Ответ казался очевидным. Я закрыла свой шкафчик, отошла и присоединилась к группе поддержки.

К концу того учебного года мы с Пилар и Никки почти не виделись. Пилар с головой ушла в свои дебаты, а Никки связалась с группой девчонок, полагающих, что одеваться в стиле гранж – это круто.

Спустя все эти годы, стоя во дворе у Сойера в наряде а-ля Фредди Уайер, Никки посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Я просто думаю, что тебе надо быть осторожнее с Пилар. Это все. И, быть может, – добавила я, – ты ведешь себя, ну что ли, слишком строго с Говардом.

Представляете? Я защищаю соседа. Да еще так открыто.

Никки распрямила плечи:

– Пилар сказала, что ты заставишь меня плясать под свою дудку.

Признаюсь, я была ошеломлена. Никки вздохнула:

– Прости. Но правда, Фреди, Пилар хорошо ко мне относится и везде берет меня с собой. Просто не лезь в это.

Быть может, она права? Возможно, я ревную, что Пилар и Никки снова подружились? Так трудно порой разобраться в женской дружбе.

Она ушла, я тоже собралась было. Но вместо этого я прошла через двор к парадной двери. Постучалась. Никто не ответил, и я вошла сама. Честно говоря, после всех резких замечаний и предательского поведения, с которым я только что столкнулась, можно ли меня винить?

В доме было тихо, и я прошла до задней двери, а потом через двор до студии. Увидев его, я остановилась. Он рисовал, и вид у него, как всегда, был необузданный. Казалось, что он не спал несколько дней.

На нем были джинсы и расстегнутая голубая батистовая рубашка навыпуск, вся покрытая мазками краски. Холсты стояли прислоненные к стене, одни побольше, другие поменьше. Я постучала о дверной косяк.

– Я сказал, уходи!

– Прости, но у меня появилась вредная привычка не делать того, что следует.

Он перестал писать и обернулся. С кисти, которую он держал в руке, брызгами полетела краска. В его темных глазах чувствовалось напряжение, и на долю секунды мне показалось, что он накричит на меня. Но он улыбнулся, и кровь прилила к моим и так слегка нарумяненным щекам.

– Ты по-прежнему хочешь, чтобы я ушла?

Кто знал, что я могу быть скромной.

– Черт, нет.

Он бросил кисть на палитру и подошел ко мне. Я оказалась в его объятиях прежде, чем успела напомнить себе, что пришла сюда не за этим.

– Боже, ты просто бальзам для моих намозоленных глаз. С тех пор как ты разослала приглашения, здесь кишат какие-то люди. Каждый раз, как я оборачиваюсь, кто-то еще хочет посмотреть мои работы. Уже слишком поздно все отменить? – сказал он, прижавшись ко мне щекой.

– Слишком поздно, – пробормотала я.

– Черт. – Он рассмеялся и поднял меня в воздух.

Он не понес меня в дом, в комнату наверху, – слишком сильно было одолевавшее его нетерпение. Несколько секунд спустя одежда в беспорядке валялась на цементном полу, заляпанном краской, а мы на рабочем столе моего художника занимались вещами, весьма далекими от живописи. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что совершенно забыла о Никки, выставке и даже об исчезнувших деньгах.

Глава двадцать пятая

Выставка «Впечатления Сойера Джексона» состоялась в чудесный вечер с идеально чистым, усеянным звездами небом. Все самые важные персоны ответили на приглашения согласием, и галерея радовала глаз блеском драгоценностей, белыми стенами и картинами моего художника.

На мне была потрясающая (если допустимо так отзываться о собственных вещах) широкая шелковая юбка цвета ночного неба с легким мерцанием, белая блузка и довольно большое количество изысканных (хоть и фальшивых) украшений. Сойер появился за десять минут до того, как его работы должны были предстать перед публикой. Он вызывал восхищение, прокладывая себе путь сквозь толпу, такой сексуальный в своем черном костюме и синей рубашке без галстука. Он направился прямо ко мне, и выражение его глаз было более теплым, чем это уместно при большом скоплении людей, – тем более что рядом со мной стояли мои родители. В качестве предупредительной меры (зачем рисковать?) я протянула руку для рукопожатия, как настоящая бизнес-леди, какой я старалась казаться.

Сойер удивленно поднял бровь. Мать странно посмотрела на него, отец смерил взглядом.

– Так, значит, это вы – Сойер Джексон? – сказал папа.

Я официально представила их друг другу. Мужчин разделяло расстояние немногим больше фута. Оба были высокими, хорошо сложенными и сильными. Было видно, что они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Я обрадовалась, когда мать извинилась и потащила отца поприветствовать только что прибывшего конгрессмена.

Улыбка Сойера потеплела. Его абсолютно не тронул проницательный взгляд моего отца (и мое рукопожатие). Он провел пальцем по прозрачной органзе моей блузки.

– Ты чудесно выглядишь, – сказал он.

Как я ни любила комплименты, важно было, чтобы никто не заметил ничего такого. Я отступила со смехом, который со стороны мог показаться не более чем дружеским.

Он тихо засмеялся в ответ, тем своим смехом, который дрожью отзывался у меня в позвоночнике.

– А волосы!.. – Я слегка потеряла рассудок и уложила их локонами. – Чертовски сексуально.

– Тебе все кажется сексуальным, – я попыталась изобразить строгость.

Он лишь сильнее рассмеялся.

– Я буду вести себя хорошо, – сказал он и обвел глазами галерею. – Твоя подруга зашла сегодня в студию.

– Подруга? Какая?

Он кивком указал в дальний конец зала. Я проследила за его взглядом и была неприятно удивлена.

– Пилар Басс?

– Она самая.

Пилар стояла в окружении других дам из Лиги с высокими хрустальными бокалами шампанского в руках.

Он кивнул:

– Она хотела посмотреть мои работы. Сказала, что она председатель какого-то комитета и хочет, чтобы я принял участие в ее новом проекте.

Я была озадачена. Пилар за моей спиной пыталась провести свой новый проект? Сначала Никки. Теперь это.

Но я до сих пор не могла понять почему.

Мое сердце учащенно забилось, а все беспокойство, которое внушала мне Пилар, завязалось тугим узлом у меня в груди. Мне это совсем не понравилось.

Невеселые мысли прервала директор галереи.

– Карлос повесил последнюю картину. – Она тяжело дышала, и в ней не было обычного спокойствия. – Это безумие. Надеюсь, вы знаете, что делаете.

– Пегги, с тобой все в порядке? – спросила я, но она уже ушла, торопливо направляясь к подиуму.

– Пожалуйста, внимание! – сказала она. Толпа притихла, и Пегги поприветствовала мэра города. Напряженное ожидание нарастало, пока мэр, выйдя вперед, распространялся о галерее, Сойере и любви жителей Уиллоу-Крика к искусству.

– Без дальнейшего промедления представляю вам «Впечатления» Сойера Джексона, – закончил мэр, сдергивая драпировку с первой картины.

По залу прокатились приглушенные вскрики удивления, но я смотрела на Сойера. Лицо его, и до этого мрачное, стало напоминать грозовое небо. Он был очень-очень зол, хотя я не могла представить себе почему.

Обернувшись, я увидела, в чем дело. Лучше бы я не оборачивалась.

Я оступилась, отшатнувшись назад, и Сойер поддержал меня, чтобы я не потеряла равновесие. Передо мной предстала картина, которую я никогда раньше не видела, должно быть та последняя, которую повесил Карлос. И я поняла причину крайнего волнения Пегги.

– Господи, Фредерика, – прохрипела моя мать. – Скажи мне, что это не ты.

Если бы только я могла. Но я потеряла дар речи и не могла ничего придумать. Как можно объяснить происхождение этой небольшой картины, на которой была изображена я без какой-либо одобряемой Лигой одежды?

Напряжение, исходящее от Сойера, распространялось по залу.

– Черт.

Я не отрываясь смотрела на картину, она меня притягивала, но было что-то болезненное в этом чувстве. Я могла думать в этот момент только о том, что, идя под дождем за Сойером, я уже тогда знала, что буду горько жалеть об этом. После дождя и душа волосы мои выглядели ужасно – дикие космы. Да, дикие. Правда, слава Богу, Сойер изобразил меня в рубашке, хотя она была почти вся расстегнута и спадала с плеч. Это напомнило мне, на что я смотрю: мое собственное скандальное изображение. Вдобавок ко всему на руке сверкал самоварным золотом вульгарный браслет.

У меня потемнело в глазах.

Все вокруг шептались, и мне стало интересно, смогу ли я незаметно исчезнуть. Это было нелепо. Даже у меня не было такой власти. Эта мысль напомнила мне о том, кто я такая. Фредерика Мерседес Хилдебранд Уайер.

Я вздернула подбородок.

Выпрямила плечи.

Собрала все свое самообладание.

Никто здесь не увидит меня в растрепанных чувствах. Я буду полностью контролировать ситуацию, хоть это и представляет некоторые трудности, если все время смотреть на картину.

Моя мать обмахивалась рукой:

– Турмонд, боюсь, я сейчас потеряю сознание.

Отец прирос к полу в приступе ярости:

– Где тот мерзавец, который позволил себе такое? Дайте мне мою двустволку. Я пристрелю этого сукиного сына!

С уверенностью могу сказать, что не видела отца таким злым с тех пор, как в возрасте восьми лет пригласила нашего садовника с семьей поехать с нами в загородный клуб и насладиться там крабами и мартини. Я так никогда и не поняла, что его тогда так разозлило: то, что приглашен был садовник, или то, что в свои восемь лет я пригласила кого-то выпить.

Теперь я была уверена, что на нашей совести было бы уголовное преступление, если б мама не настояла, чтобы отец отвез ее домой. Меня совсем не расстроил их уход. Честно говоря, я бы не возражала, если бы все отсюда исчезли. Увы, я была в центре ошеломленной толпы лучших людей Уиллоу-Крика, которым пыталась продать картины.

Сойер был в не меньшей ярости, чем мой отец, однако его гнев был направлен на Пилар.

Когда я обернулась и увидела ее, она лишь улыбнулась.

– Упс, какая я нехорошая, – сказала она, идеально скопировав мою мимику. Пилар воинственно тряхнула волосами, удовлетворенно улыбнулась и, зажав бокал в руке, солдафонской походкой подошла к нам.

– Мистер Джексон, надеюсь, вы не против, что я позаимствовала картину из вашей мастерской? Как могло такое... произведение остаться незамеченным?

Мне показалось, что Сойер сейчас убьет ее, но он сдержался, хоть и с трудом. Но не наблюдения за Сойером и его действиями занимали меня. Несмотря на то что я блондинка, у меня хватило ума осознать свой просчет. Я поняла, что ошибалась с того самого дня, когда в первом классе приняла предложение Пилар подружиться. Она всегда хотела быть главной. У нее никогда это не получалось, но она делала все, что могла, чтобы добиться своего. И она всегда вела нечестную игру.

Я перестала думать о прошлом и попыталась сконцентрироваться на текущих проблемах. Но мне совершенно не хотелось этого. В трудных ситуациях я часто прячу голову в песок – вот почему я попала в столь ужасное положение.

Пилар, к несчастью, еще не все сказала. Она подошла ближе и добавила:

– Я знала, что с тобой что-то происходит, Фреди, но не могла определить, что именно. А выяснить это было надо. Не могу тебе пересказать все вопросы, которые я задавала Никки. О чем вы с ней разговаривали? Куда ходили? И так далее. Когда она рассказала мне о таком замечательном художнике, как мистер Джексон, я не придала этому большого значения, разве что он показался мне интересной кандидатурой для моего проекта «Маленькие звезды». Но когда Никки продолжила болтать о том, что Ее Совершенство Фреди Уайер очарована его работами и что он не желал устраивать выставку ни в каких других галереях, кроме твоей, я решила привлечь его к своему проекту. Я не собиралась отдать тебе все лавры за открытие нового таланта. Хотя я и не догадывалась, что найду у него в мастерской! – Она радостно засмеялась. – И, если подумать, я должна поблагодарить за это Никки.

Никки стояла в нескольких шагах от нас, в элегантном шелке и жемчуге, и глаза ее округлились от ужаса.

– О, Фреди, – выдохнула она.

– Вот именно, «о Фреди!» – обернулась к ней Пилар. – Кстати, я говорила, что все-таки не смогу поддержать тебя? Да, вот так, и Элоиз тоже. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня? – спросила она без тени искренности.

Кровь отлила от лица Никки, когда она осознала сказанное. Все эти ленчи и чаепития, походы по магазинам и Уединение оказались не чем иным, как способом выведать информацию обо мне. Никки всегда была доброй и верила всему, что ей говорили, так что я не могла ее винить за то, что она не догадалась раньше. Но когда Пилар появилась у меня дома, как свет в конце тоннеля, и заявила, что будет поддерживать Никки, было непростительно с моей стороны не понять, что свет на самом деле означал приближение поезда.

– Полагаю, – добавила Пилар, – тебя все-таки не примут в Лигу.

По своей старой привычке Никки выбежала из комнаты. Говард, который вошел слишком поздно, последовал за ней.

Сделав свое дело, Пилар ушла, так же поступили и несколько моих «подруг» из Лиги. Но большинство осталось.

Сойеру не оставалось ничего иного, как поддерживать беседу с оставшимися гостями, но я видела, что на самом деле ему хотелось, чтобы все ушли. Я улыбалась присутствующим, но мне было трудно дышать.

Неожиданностью оказалось то, что в итоге мой показ произвел фурор. Все картины, кроме той, на которой была изображена я, были проданы. Скандал, вероятно, не очень повлияет на мое положение в Лиге, но зато сильно сказался на прибыли. Особенно если учесть, что в нем замешан неуловимый миллионер Сойер Джексон из «Джек Хилл технолоджис».

Когда разошлись последние гости и обслуживающий персонал, было уже поздно. С тех пор как была открыта картина, я вряд ли сдвинулась с места больше, чем на фут. Я смотрела на нее, когда сзади подошел Сойер.

– Черт возьми, прости, – пробормотал он.

– Ты ни в чем не виноват.

– Я не должен был оставлять ее одну ни на минуту.

– Если бы не было картины, было бы что-нибудь другое. Она наконец получила шанс показать всему городу и, что более важно, Лиге избранных, что Фреди Уайер не так уж идеальна. Теперь у нее точно не будет конкурентов на пост президента.

– Проклятье.

Я попыталась изобразить великолепную улыбку, но вышло лишь ее жалкое подобие.

– Не бери в голову. Главное, спасибо тебе за выставку. – Хорошие манеры любой ценой.

Он подозрительно посмотрел на меня:

– С тобой все в порядке?

– Со мной? Все прекрасно. Более чем.

Кто упрекнет меня за эту ложь?

Мое сердце дважды гулко стукнуло посреди тишины, пока он изучал меня. Он взял меня за подбородок и заглянул мне в глаза:

– Все будет хорошо.

– Каким образом? – Знаю, это было проявлением слабости, но слова сами выскользнули из моих губ.

– Ты просто переживешь это, как и все остальные.

– Я не хочу быть, как все остальные! – выпалила я.

– Но ты и есть как все, просто притворяешься, что это не так. Все спотыкаются о кочки на дороге, в том числе и ты.

Каюсь, я была не в лучшем расположении духа, но я только что пережила тяжелую психологическую травму и была достойна всяческих похвал за то, что сносила все испытания, не растеряв свойственного Фреди Уайер шарма. Но даже у моей стойкости есть пределы.

– Так ты пытаешься поднять мне настроение?

– Фреди, твоя жизнь не была такой уж идеальной до того, как все случилось. Ты просто делала вид, что это так. Черт побери, Фреди, жизнь слишком коротка, чтобы все время беспокоиться о какой-то дерьмовой репутации.

Возможно, это было правдой, но она настолько не вписывалась в мою шкалу ценностей, что я лишь уставилась на него. Наверное, поэтому я оказалась абсолютно неподготовленной к его следующим словам:

– Разреши мне помочь тебе.

Я уже не раз говорила, что мне не нужна помощь. Я не нуждаюсь в спасении.

Я проигнорировала возликовавший внутренний голос.

– Я влюбляюсь в тебя, Фреди. Я хочу быть рядом с тобой. Позволь мне помочь тебе с этим справиться.

Я не ожидала от него такой доброты. Еще более неожиданной оказалась внезапная мысль, что я, быть может, тоже начинаю в него влюбляться. Секс и так многое усложнял. Но любовь?..

На самом деле, меньше всего мне сейчас нужны были новые сложности. Понятно, что лучше бы мне было подумать об этом до того, как лечь с ним в постель. Но я пришла в себя (ничто так не проясняет мысли, как скандал), и мне нужно было установить между нами дистанцию до тех пор, пока я не приведу в порядок свою жизнь.

Он – высокий, темноволосый, сексуальный – потянулся к моей руке, но я отступила с вежливой улыбкой:

– Ты так мил, и... ну... спасибо, что поделился сокровенным.

А что я должна была сказать? Судя по выражению его лица, что-то другое.

– Я говорю, что влюблен в тебя, а ты так отвечаешь?

В нем снова проснулся мистер Безопасность, к которому меня так бессовестно влекло с самого начала, и его нижняя челюсть задрожала. Не то чтобы меня это испугало. Напротив. Я хотела утащить его в кабинет и позволить ему делать со мной все что угодно. Ужасно, ужасно, этого просто не может быть.

Я колебалась.

Нет, не может.

– Мне жаль. Но уже поздно, – сказала я, – и мне кажется, тебе лучше уйти.

Наши взгляды скрестились, и его лицо окаменело.

– Сойер, пожалуйста, уходи. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

– Так, значит? – Он угрюмо собрал свои вещи. – Мне это не нужно.

Господи, мне тоже не нужно!

Он пошел к выходу, гулко ступая по паркету.

– Спасибо! – крикнула я ему вслед.

Он остановился в дверях и обернулся. Он выглядел очень злым и сексуальным. И снова я почувствовала дикое желание побежать за ним и потребовать, чтобы он отвез меня домой и делал со мной все те вещи, в которых он был таким специалистом. Но я держала себя в руках. На прощание я сказала:

– И мои поздравления с успешным показом картин.

Думаю, он выругался.

Я ослепительно, но сдержанно улыбалась:

– Когда я со всем разберусь, я тебе позвоню. Просто дай мне немного времени. Тогда мы поговорим, ладно?

– Необязательно. По-моему, мы все выяснили. Вот так.

Я смотрела, как он уходил. Мне совсем не понравилось, как защемило мое сердце, но я стойко держалась, сохраняя великолепную осанку, которой всегда гордилась, и говорила себе, что так будет лучше, чувствуя при этом, что хуже, наверное, быть уже не может.

Глава двадцать шестая

Я ошибалась.

Когда я проснулась на следующее утро и вошла в кухню, зазвонил телефон. Кика стояла, скрестив руки, приподняв одну бровь и нетерпеливо притопывая. Говорить с кем угодно по телефону казалось предпочтительнее, чем перенести изрядную порцию испанского осуждения от горничной, поэтому я взяла трубку.

– Алло?

– Ты видела первую полосу «Уиллоу-Крик таймс»?

Лучше бы я склонилась к варианту Кики.

– Мама, тебе что, никто не говорил, что полагается говорить вещи вроде «Здравствуй» и «Как дела?», прежде чем переходить к сути вопроса?

– Не дерзи. И перестань уходить от темы. Ты видела газету?

Я не видела. Но когда я взглянула на Кику, та самодовольно ухмыльнулась и показала первую страницу, как участник игрового телешоу, поднимающий табличку. Будь я постарше, мое сердце не выдержало бы.

«Дьявол в Лиге избранных».

Угадайте, о ком это? Обо мне.

Я люблю, когда обо мне пишут на первых полосах газет, но только в хвалебном тоне. В этой статье хвалебного тона не было. За прошедшую ночь я стала темой всеобщих пересудов. О сексе в светском обществе говорить не принято, но обсуждать скандалы можно.

В газете также поместили печально известный «Портрет Фредерики Хилдебранд Уайер, дочери Турмонда и Блайт Хилдебранд и внучки Чарльза и Фелиции Хилдебранд», прямо как объявление о моем первом бале.

Хорошо хоть картину поместили не прямо в статье, а дали в конце ссылку: «Фотографии на шестой странице».

Вполне логично, что если полуобнаженная натура в качестве украшения интерьера считается дурным тоном, то фотографии практически обнаженных приличных дам никак не могут оказаться на первой полосе уважающей себя газеты.

– Мама, мне звонят по параллельной линии. Мне нужно идти. – У меня не было параллельной линии, но она не знала об этом. – Поговорим позже. Передай папочке, что я его люблю.

Но когда я повесила трубку, меня ждала Кика:

– Я же говорила вам: никакого секса!

– Кика, в самом деле, это же только искусство.

– Это не искусство. – К этому моменту она уже дошла до шестой страницы и махала ею у меня перед лицом, как матадор красной накидкой перед быком.

– Называй это как хочешь, но я вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь это увидел.

– Тогда как же так получилось?

У моей горничной была бульдожья хватка: если что-то попадало ей в зубы, она уже не выпускала.

В итоге ей удалось вытянуть из меня детали знаменитой выставки, которая сделала из меня дьявола, и то, откуда Пилар узнала, где искать картину.

– Никки? – ошеломленно произнесла Кика. – Мисси Граут сделала это?

Я пожала плечами и налила себе чашку горячего чая, добавила сахар и сливки, затем перемешала, и нежное позвякивание серебра о фарфор подействовало на меня успокаивающе.

В течение следующих нескольких дней я удивительно хорошо держалась – для женщины, которую недавно втоптали в грязь. Само собой, люди сторонились меня. Телефон молчал. Никто не заходил ко мне. Конечно, меня не слишком привлекала роль отверженной – пусть и изумительно прекрасной отверженной – но, по крайней мере, мне не нужно было ни с кем встречаться.

Кике это все далось не так просто. Ей, в отличие от меня, приходилось выходить из дома. Покупать продукты и моющие средства, забирать одежду из химчистки. В супермаркете другие горничные не становились в одну с ней очередь. Почтальон теперь опускает письма в ящик, а не заходит на чашку чая, как это было раньше. Даже дворник едва здоровается.

Однако вся эта история не отпугнула Никки. Она появилась у меня три дня спустя после выхода статьи. Ее волосы все еще были благородного темного оттенка, и она до сих пор носила жемчуг, но на ней были тесные брюки хаки, белая футболка (тоже в обтяжку) и кеды в цветочек. Это был лишь отзвук леопардовой лайкры и шпилек, но футболка и кеды не считались в Лиге подходящим нарядом для визитов.

Как говорится, все возвращается на круги своя, и Никки медленно двигалась к себе прежней.

Кика не хотела ее впускать и говорила с ней, высоко задрав нос.

– Кика, мне так жаль, ты не представляешь себе, – услышала я слова Никки в прихожей.

Я появилась наверху лестницы:

– Впусти ее, Кика.

Почему, спросите вы. Честно говоря, мне было скучно. Визит Никки все же лучше, чем дурацкие телепрограммы, уткнувшись в которые я искала причины, по которым мне не следует встречаться с Сойером и чувствовать обиду за то, что он даже не звонит. Как будто со мной так просто справиться.

Я спустилась вниз.

– Фреди, прости, пожалуйста, – сказала Никки. – Я ни в коем случае не должна была рассказывать Пилар о Сойере.

– Кика, не могла бы ты сделать нам чаю?

Они обе были удивлены, но Никки не дала мне возможности передумать. Она прошмыгнула мимо меня в сторону веранды.

Мы сели за тот же стол, за которым я давала Никки урок хороших манер пару недель назад.

– Расскажи, что происходит в городе. Она удивленно раскрыла рот:

– Не могу поверить, что ты не станешь кричать на меня за то, что я сделала!

Кричать? Я?

– Я ужасно себя чувствую из-за всего, что случилось. Как я могла быть такой наивной, что поверила, будто Пилар действительно снова хочет стать моей подругой, когда она устраивала для меня ленчи и походы по магазинам со всеми этими леди. Внимание вскружило мне голову – настолько, что я не видела, чем это было на самом деле. Стыдно подумать, в какого сноба я превратилась. Я просто не знаю, как загладить вину перед тобой.

– Не нужно, и давай не будем к этому возвращаться. – Я видела, что она не собиралась все так оставить, и приняла контрмеры: – Ты видела в последнее время Сойера?

Честно говоря, я не собиралась о нем спрашивать, но, к счастью, мне удалось произнести это с достойной восхищения долей безразличия.

– Сойера? Нет. Я оставляла сообщения на автоответчике, но он так и не перезвонил. Наверное, он ужасно зол на меня. Ты видела его?

– Нет.

– Это просто ужасно.

Было ясно, что и эту тему она не собирается так оставить, поэтому я отвлекла ее:

– Главное, как ваши дела с Говардом?

Трюк сработал. Она помотала головой и вздохнула.

– Только представь себе, я вела себя, как высокомерная стерва, но он все равно меня любит. Я действительно самая счастливая женщина на свете. И он просто чудесно ко мне относится с тех пор, как я сказала ему, что не буду больше пытаться попасть в Лигу избранных.

– Мне жаль. – Это было почти правдой.

– Как ты можешь даже думать об этом, после того что я сделала? Если бы я все не запутала, меня бы приняли. – Она немного поникла на стуле и сморщила нос. – Могу я спросить тебя о чем-то?

Я хотела ответить «нет».

– На самом деле ты ведь не хотела, чтобы я прошла в Лигу избранных?

Как так получалось, что я, вполне умная женщина, продолжала натыкаться на эти неловкие прямые вопросы? И вот опять ее вопрос застал меня врасплох и ждал немедленного ответа.

– Никки... – не представляла себе, что ответить, и чуть не расцеловала Кику, когда она внесла чай.

– Ладно, можешь не отвечать. Но я знаю, что это правда. Но суть в том, что ты в любой момент могла расторгнуть сделку с Говардом – а я знаю, что вы с ним заключили какую-то сделку, я не слепая, – сказав ему: «Видишь, я пыталась, но ничего не вышло, потому что твоя жена рта не может раскрыть, чтобы не сказать какую-нибудь глупость». Но ты так не поступила. Ты сделала из меня леди, несмотря на все мое сопротивление. И я всегда буду благодарна тебе за это.

Я начинала чувствовать себя очень неловко.

– Я просто хочу поблагодарить тебя, Фреди, и принести извинения за то, что я была такой идиоткой и попалась на удочку Пилар. Но не переживай, как-нибудь я сумею все возместить.

– Никки, ты ничем мне не обязана.

Она отставила в сторону чашку и встала:

– Нет, обязана. Наверное, никто в городе больше с тобой не разговаривает...

Должна сказать, что одно дело понимать что-то разумом, и другое – слышать, как кто-то говорит это вслух.

– ...Но вся каша заварилась из-за меня, и я собираюсь помочь тебе из этого выпутаться. Ты от меня никуда не денешься. Когда все это закончится и твоя жизнь вернется, в нормальную колею, если ты не захочешь, чтобы я была твоей подругой, ты сможешь тогда вышвырнуть меня вон.

Она вышла, и на пороге появилась Кика, так внезапно, что я поняла, что она стояла там все это время. Мы посмотрели друг на друга.

– Королева драмы, – хором констатировали мы.

Как бы ни сильна я была, время неподвластно даже мне, и когда неизбежно наступила среда, надо было делать выбор – продолжать затворничество или взять да пойти на заседание Комитета по новым проектам. Я пошла по трем причинам.

Во-первых, мне скучно. Мое появление на людях произведет большой эффект. Во-вторых, я так и не отработала свои волонтерские часы. Продолжая прогуливать, я рискую вылететь из Лиги по чисто технической причине, за которую многие с удовольствием ухватятся после произошедшего инцидента. В-третьих, я решила придерживаться политики «Сделай вид, что ты не допускал ошибки, и все в это поверят».

Я надела шелковое голубое платье и жемчуг, лучшие мои туфельки от Феррагамо и отправилась в главный офис Лиги.

Мне удалось заглянуть в зал заседаний комитета прежде, чем меня заметили, и я увидела, что вся группа была в сборе. Думаю, я уже говорила, что, за исключением Пилар, в комитет входили самые богатые женщины в Лиге. Они сидели за большим столом и оживленно беседовали. Я решила, что собрание уже началось, но, еще не переступив порога комнаты, поняла, что они сплетничают. Обо мне.

Я ожидала всего чего угодно, например: «Как она могла такое сделать?», «Куда смотрел ее муж?», «Ее родители, должно быть, в шоке». Но такое...

– Боже правый, если бы у меня были такие бедра, я бы ни за что не стала выставлять их напоказ.

– А вы видели ее грудь? Похоже, она силиконовая.

– Да еще и хирург попался плохой.

Плохой хирург? Силиконовая грудь? Она настоящая!

– А волосы?

Замечательно, добрались до волос.

– Висят, будто она только что встала с постели и не потрудилась причесаться.

– Представьте Фреди Уайер, которая выглядит не великолепно!

Все рассмеялись.

– Что, если она придет на собрание? Что мы скажем?

– Да как она посмеет здесь показаться после скандала на выставке?

– Говорят, она не выходит из дому с тех пор, как это случилось.

– Если она придет, мы ни слова не скажем ей в лицо. Я скорее умру, чем задену ее чувства.

Ненадолго установилась тишина, за которой снова последовал взрыв издевательского хохота.

Мое сердце гулко стукнуло. Превозмогая желание убежать, я вошла в комнату:

– Добрый день!

Члены комитета обернулись и онемели при моем появлении. Однако Пилар достаточно быстро обрела дар речи:

– Ну и ну, посмотрите, кто пришел.

Я улыбнулась и вошла с высоко поднятой головой:

– Ну, разве вы все не прелесть?

Гвен Хэнсен и Элизабет Мортимер вспыхнули. Пилар не покраснела. Джуди, Ниса, Синтия и Энналайз молча смотрели на меня.

Я села за стол, положила ногу на ногу и достала свой именной блокнот.

– Да, так о чем вы говорили? – вопросительно начала я.

Дамы неловко подвинулись. Пилар вытащила свой блокнот и открыла его.

– Никто так и не предложил хорошую идею для нашего нового проекта, – сказала она, – так что, я думаю, нам нужно серьезно рассмотреть мою идею «Маленьких звезд».

И она стала распространяться о своем детище. Собрание было ужасно скучным, но я улыбалась и даже делала заметки, как прилежная ученица. В середине хвастливого повествования Пилар о том, как ей пришла столь блестящая мысль, Синтия наклонилась вперед и выпалила:

– Я хочу узнать, так ли Сойер Джексон великолепен, как он выглядит.

Повисло тяжелое молчание. Пилар разинула рот.

– Да, расскажи нам, – добавила Элизабет. – На фото в газете он просто невероятно красив!

После чего девушки стали забрасывать меня вопросами, как мячами на моем великолепном, хотя в настоящее время и забытом теннисном корте.

– Какого он роста? На фото он выглядит высоким.

– А мускулатура? Наверное, у него восхитительные мускулы.

– Да, и в то же время не такие отвратительные, как у культуристов.

Мне осталось лишь смириться.

Пилар завизжала и затрясла головой, как собака, стряхивающая воду:

– Вы что! Она позировала обнаженной!

В воздухе повисла тишина, и все взоры обратились к Пилар.

– Строго говоря, дорогая, – сказала я своим самым светским тоном, – я не была полностью обнажена.

Взволнованная Гвен подалась вперед:

– Верно, Пилар. И посмотри на все эти картины в музее. Везде обнаженная натура.

Защитница в лице Гвен. Кто бы мог подумать! Глаза Пилар гневно вспыхнули.

– Мы не обсуждаем... – казалось, Пилар вот-вот задохнется, – классическое искусство! Мы говорим о женщине, сидящей здесь, среди нас, которая позировала художнику.

Но я видела, что остальные по-прежнему были на моей стороне.

– Почти голая, – добавила Пилар, – и я не сомневаюсь, что она не долго оставалась в этой рубашке. А она замужем!

Дамы вздохнули. Даже изворотливой Гвен нечего было сказать.

– Да, на это нечего возразить, – признали они, явно разочарованные, что им так и не удалось услышать ни одной подробности о Сойере Джексоне.

Они посмотрели на меня:

– Прости.

Я улыбнулась. Мне можно было бы дать «Оскара» за исполнение своей роли.

– За это можете не волноваться. Я не замужем.

Пилар перевела на меня свой гневный взгляд и начала что-то говорить. К счастью, у меня зазвонил мобильник, и я ее оборвала.

– Минутку, Пилар.

Она закипела от злости. Ее игнорируют! Но это произошло само собой – из трубки на меня обрушился шквал слов.

– Говард, я не поняла ни слова из того, что ты сказал.

Он повторил, и я оцепенела от шока.

– Ты нашел Гордона? – Я поняла, что совершила ошибку. Возможно ее заметили и другие, но сейчас все были слишком заняты Пилар, которая побелела как полотно.

– Пилар, милочка, – спросила Элизабет, – ты в порядке?

Я не стала дожидаться ответа. У меня были более срочные и насущные проблемы.

– Чао, леди, мне надо бежать!

Я была слишком поглощена своими мыслями, уезжая с парковки главного офиса, чтобы помахать охраннику. В рекордное время передо мной появились «Ивы», и я едва поздоровалась с Хуаном, пролетая в открытые ворота.

Подъехав к дому и вбежав внутрь, я обнаружила Говарда и Кику в большой комнате рядом с холлом.

– Где он? – задыхаясь, выпалила я.

– Дорогая, успокойся.

– Я спокойна! – Или нет. – Где он?

Тогда-то я и расслышала голос. Как насмерть перепуганная участница конкурса «Мисс Америка», я на негнущихся ногах подошла к кабинету мужа. Толкнув дверь, я увидела Гордона за его столом. Он курил сигару, говоря по телефону и смеясь, как будто он никуда не уходил.

Глава двадцать седьмая

Гордон Уайер вернулся в мой дом и в мою жизнь с уверенностью Рассела Кроу в фильме «Гладиатор» – хотя Гордону не хватало налета античной пыли, не смытой после долгих странствий. Во всяком случае, у него был не тот вид, которого можно ожидать от скрывающегося негодяя, но, может быть, это только мне так кажется. Если его и волновало то, что он украл, а потом потерял или промотал мои деньги, он этого не показывал.

– Фред, – сказал он важно. – Только посмотри на себя. Все та же скучная блондинка в бежевом.

В дополнение к краже еще и оскорбления? Кровь прилила к моей голове, и мне захотелось расцарапать ему лицо.

– Где мои деньги?

Он пожал плечами:

– Какие деньги?

– Мои деньги! Деньги, которые ты украл!

– Т-с-с! Потише. У меня есть документ, удостоверяющий обратное, и еще один о том, что деньги сгорели. Я потерял деньги. Их больше нет.

Он практически пропел это. Я двинулась на него, но Говард перехватил меня.

– Послушай, Фреди, – сказал он, – не стоит ко всему устраивать еще и перебранку.

Гордон рассмеялся:

– А ты, должно быть, печально известный Говард Граут. Черт возьми, ты был еще той занозой в заднице, преследуя меня по всем Карибам и Мексике. Хотя мне следовало понять, что от тебя нелегко отделаться, еще когда ты здесь поселился.

На лице Говарда появилось опасное выражение, но он держал себя в руках.

– Мы с тобой еще не квиты, – прорычал он. – И если помнишь, тебе не удалось вытолкать меня.

Услышав звонок в дверь, Гордон засмеялся и вышел из-за стола.

– А вот и они, – сказал он.

– Кто еще? – спросила я.

Гордон прошел мимо меня и вышел из кабинета, цыкнув по пути на Кику, которая, казалось, приросла к полу.

Он открыл дверь, и вошли несколько хмурых мужчин неопрятного вида. Внезапно мне в голову пришла мысль, что это наемные убийцы и что мое бездыханное тело, завернутое в антикварный ковер, вскоре найдут на свалке. Следом за бандитами вошли два местных шерифа. Все это не предвещало ничего хорошего.

– Какого черта? – взревел Говард. Именно это я и чувствовала.

– Грузчики, – объяснил Гордон.

Грузчики?

– Ты ничего не получишь, Гордон.

– Ничего? Нет, Фред, давай играть по правилам. И кроме того, «что-нибудь» меня не устроит. Я хочу все. – Он вручил Говарду толстую кипу бумаг. – Полагаю, ты не догадывалась о том, что это мой дом, а не твой?

Я потеряла самообладание:

– Это ложь!

Говард быстро просмотрел бумаги и поднял взгляд на Гордона:

– Ублюдок, да ты готовил это целые месяцы!

Мой бывший муж пожал плечами:

– Что я могу сказать?

Говард повернулся ко мне:

– Это документ о разделе имущества при разводе. Здесь указано, что он получает дом.

– У нас был заключен брачный контракт!

– Это соглашение аннулирует все, что было раньше. Судя по дате, ты подписала этот документ несколько месяцев назад.

Принимая во внимание мою дурную привычку подписывать все подряд, я могла отписать ему всю свою жизнь, не подозревая об этом. Видимо, так я и сделала.

Вот вам и наглядный урок того, что нужно читать каждую строчку документов, которые кладет перед вами ваш предположительно преданный муж. А люди еще удивляются, как рок-звезды, разводясь, лишаются своих огромных состояний. Я едва не потеряла сознание при мысли, что меня можно включить в категорию людей, затянутых в кожу, с сережками не только в ушах и очень плохими прическами.

В глазах у меня снова помутилось.

Грузчики начали подниматься по лестнице. Казалось, я оглохла, окаменела. Я едва различала звуки сквозь звон в ушах. Я видела, как спорят Гордон, Говард и помощники шерифа. Я уловила такие слова, как судья, предписания и «ты еще получишь от меня пинка под зад». Но результат был прежним. Меня выселяли из моего собственного дома. Кика была просто не в себе.

– Я говорил тебе, что однажды я от тебя избавлюсь, – сказал Гордон моей горничной.

Она замахнулась на него своей сумочкой. Он перехватил ее:

– Не в этот раз.

Меньше чем через час вся наша с Кикой одежда была упакована в коробки и погружена в фургон, оставивший уродливый шрам на моей прекрасной дорожке из красного кирпича. Когда грузчики закончили свою работу, Гордон повернулся ко мне:

– Ну, детка, уматывай.

Я бы налетела на него с кулаками, если бы не вошла Джанет Ламберт, с головы до ног одетая от Шанель, а позади нее шли посыльные, неся весь модельный ряд чемоданов от Луи Вюиттона.

Минни остановилась, встала в позу и сказала:

– Она еще здесь?

Думаю, я могу гордиться тем, с каким достоинством и невозмутимым видом я перенесла многое: пропавшие деньги, скандальные картины, критику в адрес моих бедер. Но мисс Мышка, переезжающая в мой дом, стала последней каплей.

В ступоре я как-то добралась до дворца Граутов, где наши с Кикой вещи выгрузили и поставили в коттедж для гостей позади дома. Мы сидели за кухонным столом у Граутов, и Кика с Никки кудахтали надо мной. Говард тоже был там, и у него был гораздо более жизнерадостный вид, чем следовало бы.

– Гордон заглотил приманку, – сказал он без всякого повода, доставая из холодильника разную еду.

– Что? – спросили мы.

Он улыбнулся, кладя ломтик болонской ветчины на белый хлеб. Сверху он положил американский сыр, сложил хлеб пополам и откусил, не добавляя приправ, не разрезав сэндвич, не пользуясь тарелкой, вообще без каких-либо признаков цивилизованного поведения.

– О чем ты? – спросила я.

С набитым ртом он пустился в объяснения.

– Как я и сказал тебе еще тогда, когда мы обнаружили документы о разводе, мне нужен был способ, чтобы выманить его из укрытия. Непонятно было, как это сделать. – Он прохаживался по кухне, ел и говорил. Увидев, что я уставилась на его сэндвич, он протянул его мне. – Хочешь кусочек?

Да уж.

– Нет, спасибо.

– Как хочешь. – Он продолжал жевать. – К счастью, ответ внезапно пришел мне в голову, как это и должно было случиться. Я вспомнил, что Гордон изо всех сил пытался не допустить, чтобы я поселился в «Ивах». Кричал повсюду, что мое присутствие губительно скажется на всем поселке, и о том, какое это преступление, если я буду жить по соседству с его прекрасным домом. – Он усмехнулся. – Не нужно было залезать ему в голову, чтобы понять, что он любит это место. – Говард приподнял брови. – Так что я решил пустить слух...

У нас с Кикой перехватило дыхание.

– В Мексике и на Карибах, – пояснил он, – не здесь.

Он закатил глаза, увидев, как мы облегченно вздохнули.

– Слух о том, что я, как твой юрист, заставляю тебя продать дом.

– Но я не продаю!

– Конечно, не продаешь. Но, если я не ошибаюсь, он не хотел, чтобы дом был продан, а единственный способ получить гарантии, что этого не произойдет, – это вернуться сюда. – Он улыбнулся. – Как я сказал, он заглотил наживку. Все идет по плану.

– По плану? – Возможно, я взвизгнула. – То, что меня вышвырнули из моего собственного дома, – часть твоего плана?

Если Говард и заметил мой взрыв эмоций, он не отреагировал.

– Фреди, я верну твой дом. Это так же просто, как отобрать конфетку у ребенка. Женщину выкинули из ее собственного дома? Да я запросто выиграю такое дело в суде. Пока же у нас есть Гордон в городе, который ведет себя, как последний мерзавец. Без сомнения, он способен на большее, чем просто развестись с тобой и захапать твои деньги, я это чую. Вот почему он нужен нам здесь – тогда мы сможем подтолкнуть его к действию.

Как будто мне от этого должно было стать легче.

Следующие несколько дней Кика от меня не отходила. Я сидела в доме для гостей на кухне, положив локти на стол. Если бы передо мной была тарелка супа, я бы ела, причмокивая.

– Кика, что мы будем делать?

Она с нежностью посмотрела на меня и провела рукой по моим волосам, как она делала, когда я была ребенком.

– Не знаю, как у тебя, малышка, а у меня есть четыреста одна тысяча сбережений.

Это было абсолютно нетактично. Я так смеялась, что в итоге расплакалась.

Кроме того, что я научилась плохо вести себя за столом, я еще много спала – в противном случае мне пришлось бы прибегнуть к помощи изрядных порций алкоголя, так как каждый раз, как я просыпалась, меня ждала очередная плохая новость.

В четверг в «Уиллоу-Крик таймс» появился заголовок: «Уайер и новая жизнь» – объявление об их свадьбе.

В пятницу Гордон снова оказался в газете – на этот раз в светской колонке. «Уайеры идут в клуб» – совершенно неостроумная заметка о ленче моего бывшего и его новой жены в загородном клубе Уиллоу-Крика.

В субботу позвонила моя мать.

Натянув до подбородка одеяло, я поднесла телефон к уху.

– Ты читала газету?

Я колебалась.

– Фредерика, ответь мне, да или нет?

– Выбираю ответ «нет» за тысячу баксов.

Она сказала, что у нее просто нет слов, после чего долго распространялась о том, какое я для нее наказание. Но я, как всегда, была не в настроении обсуждать свои трудности с матерью. Мне было тяжело читать о том, что Гордон и эта женщина живут в моем доме, общаются с моими бывшими друзьями, но еще больнее было сознавать, что все мои знакомые читают то же самое. Я и подумать не могла о том, чтобы когда-нибудь снова появиться в «Брайтли».

– Скажи мне одно, – попросила мать, – это правда, что ты живешь в гостевом доме у Говарда Граута, а твой ни на что не годный муж развелся с тобой и живет в твоем доме с какой-то... какой-то... женщиной?

– Да.

Одно слово, но его оказалось достаточно, чтобы моя мать выдала тираду о том, что я первая из Хилдебрандов, кто развелся, и, что еще хуже, во мне нет серьезного стержня.

– Это позор, скажу я тебе.

Волна праведного возмущения захлестнула меня. Я села, сбросив одеяло.

– Мама, я вполне серьезна. Ты что, предпочла бы, чтобы я была женой человека, который сделал вазэктомию, ничего не сказав мне, украл мои деньги и сбежал с другой женщиной?

Сказать, что она была ошеломлена, было бы слишком мягко.

– Боже правый, Фредерика, почему ты мне не рассказала?

Я не хотела напоминать ей об их с папой финансовых проблемах:

– Мама, мне надо идти.

– Фредерика, ты должна срочно приехать сюда и обсудить все это со мной и твоим отцом.

– Прости, мама, но я занята, завалена делами по горло. Как-нибудь в другой раз.

Я повесила трубку; когда телефон стал снова звонить, я упала назад на сбившиеся простыни. Этот приступ возмущения совершенно вымотал меня.

Я спрятала голову под относительно мягкую пуховую подушку, чуть не плача при воспоминании о моих собственных подушках. Но я тут же прогнала эту мысль из головы и уговорила себя снова уснуть.

Не знаю точно, сколько прошло времени, но в какой-то момент появилась Кика, раздвинула занавески, нашла пылесос и начала пылесосить. Дело было не в том, что она хотела навести чистоту, уверяю вас. Просто это был ее самый эффективный способ вытащить меня из постели.

– Вы не спите, мисси Уайер? – спросила она через плечо.

– Сплю.

– О, простите меня!

Я хмыкнула.

Она пренебрежительно фыркнула и направила щетку в сторону кровати.

– Пора вам вставать.

– Легко тебе говорить. У тебя четыреста одна тысяча сбережений.

Она резко поставила пылесос, выключила его со щелчком и сдернула с меня одеяло:

– Ну, хватит.

Думаю, она теперь смотрит не только мексиканские реалити-шоу, так как в последнее время у нее стало проскакивать ужасно много американского слэнга.

– Уходи, – сказала я, с головой укрываясь одеялом.

Она шумно выразила недовольство:

– Да что это вы? Вы что, собака, которая легла лапами вверх по команде «труп!»?

– По команде «умри!».

– Неважно.

Я застонала в подушку.

– Вы не собака, мисси Уайер. Вы борец. Вставайте! – приказала она, полностью срывая одеяло с постели.

– Нет, спасибо. – Я, как всегда, вежлива.

– Ваша мама здесь.

Это привлекло мое внимание.

– Но я только что с ней говорила.

– Три часа назад, – сказала Кика с изрядной долей сарказма. Я уже говорила, как это недостойно?

Отбросив подушку в сторону, я села и посмотрела на горничную невинными глазами:

– Скажи ей, что меня нет.

– Слишком поздно.

– Скажи ей, что я говорю по телефону... или что я в ванной. Пожалуй, ванная лучше, скажи, что я в ванной. Она никогда не зайдет, если будет думать, что я голая.

– Не могу.

– Кика!

– Поторопитесь. Она уже едет от ворот охраны. Я моментально оделась и вышла из спальни как раз тогда, когда с другой стороны в нее, подобно кораблю, вплыла моя мать.

– Здравствуй, мама.

Она оглядела меня, удивленно приподняв бровь. Если ее и повергло в ужас то, что мои волосы были забраны сзади в узел, а одежда измята, она ничего не сказала. Да и кто на моем месте стал бы заботиться о внешности, когда все мои секреты стали главной газетной сенсацией. Теперь все знают, что муж оставил меня ради другой женщины и что у меня нет денег. За считанные дни из Скандально Известной Женщины я превратилась в Обманутую Нищую. И, позвольте заметить, ни одна из этих категорий не пользуется большой популярностью в Лиге.

– Обойдемся без французского? – только и сказала она.

Мне удалось рассмеяться:

– Я решила переключиться на китайский.

Блайт Хилдебранд очень внимательно посмотрела на меня, и я ожидала какого-нибудь колкого замечания, но ничего не последовало. Она крикнула своего водителя и прошла мимо меня прямо в маленькую кухню.

Вошел постаревший Радо, неся в руках две сумки.

– Мисс Фреди, – сказал он и приложил бы руку к своей ковбойской шляпе, если бы они не были заняты сумками. – Я ужасно сожалею о том, что вы попали в такую неприятную ситуацию.

Мне захотелось обнять его.

– Спасибо, Радо.

Мама извлекла из сумок продукты и вещи, которые, на ее взгляд, могли мне понадобиться. Мне даже показалось, что она хотела обнять меня.

На глазах у меня выступили слезы, а в горле застрял комок от этого маленького проявления доброты. Я почувствовала себя очень плохо. К счастью, Блайт Хилдебранд не прикоснулась ко мне. Я бы, наверное, умерла, если бы она хотя бы улыбнулась.

Но, конечно, она не сделала этого. Резко повернувшись, мать стала давать указания по поводу продуктов. Наконец она закончила, и я подумала, что теперь она уйдет.

– Кика, я бы хотела стакан чая.

Моя горничная отреагировала не сразу:

– Si, Senora.

– Фредерика, сядь.

Я почувствовала, будто снова стала ребенком, и повертела свой стакан на столе.

– Фредерика, перестань играть с посудой.

– Прости.

– Прости? И это все?

Это прозвучало, как вопрос с подвохом. Она пристально смотрела на меня.

– Прости... что ты... проделала весь этот путь, а у меня даже нет сандвичей с огурцом.

– Фредерика, ты не сказала мне ни слова об этой... этой картине.

– Ах, это. – Я надеялась, что более поздние события, попавшие в газеты, заставят ее забыть о показе. – Разумеется, я очень извиняюсь за картину.

– Никогда мне не было так стыдно.

– Знаю, и я правда прошу прощения.

– Как ты могла поступить так вульгарно?

Я думала, что она вряд ли захочет слушать о том, как привлекателен Сойер Джексон, или о том, как мы попали под дождь. И вот – меня выставили на обозрение перед всем Уиллоу-Криком.

Вместо этого я прибегла к традиционному «Я не подумала».

Секунду она смотрела на меня, а потом вдруг неловко заерзала на стуле. Удивительно! Моя мать не испытывает неловкости. Никогда.

– Жизнь может иногда подкинуть нам крученый мяч.

Представить мою мать, использующей бейсбольную лексику, было не проще, чем представить ее играющей в бейсбол. В любом случае, мне не хотелось продолжать эту тему.

– Я говорила, что сожалею о картине.

С разочарованным вздохом мать отставила оба наши стакана в сторону, подалась вперед и оперлась локтями о стол. Локти на столе!

– Послушай меня, – сказала она. – В жизни не всегда все просто. Возьми меня, например. Твоя бабушка возненавидела меня с первого взгляда.

Я едва успела проглотить чуть не вырвавшееся «Ты знала об этом?»

– Когда твой отец привел меня в дом, Фелиция Хилдебранд задалась целью сделать меня несчастной. Каждый раз я подвергалась нападкам с ее стороны, но никогда не сдавалась. Конечно, мне нравилась жизнь, которую обещал твой отец, и, не спорю, я постоянно делала все не так. Но я люблю Турмонда Хилдебранда, и я упорно боролась за свое место под солнцем. Это было не просто, но я не сдалась. – Мама посмотрела мне прямо в глаза. – Твоя проблема в том, что тебе всегда все доставалось без борьбы.

Я в самом деле была не в настроении для лекции на тему «Фреди Уайер, избалованная принцесса». Но моя мать в этот день была полна неожиданностей. Она протянула руку и взяла меня за подбородок:

– Ты все еще та девушка, которая пытается занять свое место. Ты просто споткнулась о кочку на дороге.

Если вспомнить, Сойер сказал почти то же самое.

– Сейчас люди пытаются уничтожить тебя, а это означает, что у тебя нет времени сидеть и делать вид, что все в порядке. Ты должна бороться за то, чего хочешь. Пусть Гордон отобрал у тебя деньги и привел эту шваль в твой дом. Но ты Хилдебранд, и к тому же Прутт. Нам приходилось нелегко, и мы сражаемся за то, что нам нужно. Перестань прятаться, Фредерика. Выходи и покажи Гордону и всему городу, из какого теста ты сделана. – Она встала из-за стола. – Только перед этим, пожалуйста, причешись, накрась губы и переоденься.

Моя мать выплыла из комнаты так же, как вплыла. Я сидела за столом и, помимо усталости, испытывала некие новые чувства, так как мне открылись две вещи. Во-первых, критик из моей матери был что надо. Во-вторых, выгляжу я действительно не лучшим образом и я упрямее Гордона Уайера.

Кто они такие с этой мышью, чтобы прийти и испортить мне жизнь? Более того, я вдруг поняла, что Говард прав. Что-то происходит. Гордон вернулся в город и ведет светскую жизнь – а на это нужны деньги.

Я подошла к окну. Я ни на секунду не верила, что Гордон уехал в Мексику и за последние два месяца спустил все деньги. На самом деле, еще вопрос, правда ли, что все деньги сгорели, как он утверждает. Это видимость. Мне надо пережить то время, пока Говард ведет охоту.

Тут у меня внутри все сжалось. А будет ли Говард продолжать копать теперь, когда стало ясно, что у Никки мало шансов попасть в Лигу?

Меня кольнуло мрачное предчувствие, но я отмела его. Я найду какой-нибудь способ ввести ее в ЛИУК. Сделка есть сделка. И еще, пора мне самой начать что-то делать, чтобы выпутаться из этой ситуации. А именно, начать путать карты Гордону и молиться о том, чтобы он занервничал и совершил ошибку.

Благодаря словам моей матери (кто бы мог подумать?) я чувствовала, как во мне просыпается прежняя уверенность.

– Кика! – позвала я. Конечно, она была тут как тут.

– Набери мне ванну. Мне надо делать дела, ходить в разные места и заставить людей нервничать.

Она одобрительно кивнула:

– Что вы хотите надеть?

Я улыбнулась ей:

– Не волнуйся об одежде, дорогая. Я позаимствую что-нибудь у Никки.

В самом деле, что мне теперь терять?!

В радостном возбуждении, которое обычно приберегалось для Дня открытия рождественской ярмарки в Лиге, я отправилась в загородный клуб Уиллоу-Крика. Был апрель, и в клубе на выходные открыли бассейн.

По воскресеньям в четыре часа дня женщины и дети уходили из бассейна, чтобы подготовиться к вечерним мероприятиям. Мужчины – после игры в гольф и перед тем, как пойти сыграть пару партий в карты, – наоборот, подтягивались к бассейну, чтобы слегка освежиться. Я бы и сама была не прочь.

Загородный клуб находился к северу от площади. Он был построен сто лет назад, и попасть туда было сложнее, чем в Лигу избранных, – правда, в основном потому, что первоначальный взнос был больше, чем средний американец зарабатывает за год.

Я проехала через кованые ворота в стене из ракушечника. Главное здание клуба стояло в центре, под сенью разросшихся ив и дубов. Теннисные корты и поле для гольфа были к западу, бассейн – к востоку. Я припарковалась на свободном месте у арки, ведущей к бассейну.

Закрыв машину, я проскользнула через главные ворота в павильон, где находились раздевалки и закусочная. Загорелый молодой охранник, сидящий за конторкой у входа, едва не упал со стула при виде меня. На мне были лучшие, самые облегающие брюки Никки поверх купальника, топ с декольте, высокие шпильки и такая пышная прическа, что она была похожа на облако сахарной ваты. Скучная бежевая блондинка, говорите?

Я расписалась с росчерком (молясь, что охранник не станет проверять, являюсь ли я до сих пор членом клуба, так как я понятия не имела, как с этим обстоят дела), затем важно прошествовала через весь помост к единственному шезлонгу, который хотела занять, – рядом с игроками в гольф.

Сверкающий голубизной бассейн был пуст и манил прохладой в этот жаркий день. Я, конечно, не стала бы купаться, что вы.

Я увидела смеющегося Гордона в окружении других мужчин, которые приветствовали его как лучшего друга, который долго пропадал. Что, в общем-то, так и было. Будучи старше меня, Гордон уже успел стать частью светского общества города, и в этом изначально было его преимущество передо мной. Как мы знаем, единственное, чего ему не хватало, чтобы стать важным лицом в высшем свете Уиллоу-Крика, это денег. Теперь же, при деньгах, он станет популярнее, чем когда-либо.

Мужчины шутили и пили пиво из бумажных стаканчиков. Все в бассейне пили из таких: дети – содовую, мужчины – пиво, дамы – белое вино со льдом (через соломинку, чтобы все думали, что это минеральная вода).

Вскоре мужчины заметили мое приближение.

– Ну и штучка!.. – сказал Лео Фрейзер, одобрительно присвистнув.

– Иначе не скажешь, – добавил Роб Бейтмен.

Послышался гул грубоватых изъявлений восхищения, что абсолютно нарушало правила хорошего тона, но именно это и требовалось.

– Привет, мальчики, – сказала я, помахав им рукой, унизанной кольцами и браслетами.

У Гордона отвисла челюсть, и с ним едва не случился сердечный приступ, когда я стянула обтягивающую одежду и осталась в купальнике. Никки, добрая душа, только что купила его на лето и пожертвовала им ради благородной цели. Это был малюсенький купальник-бикини в веселенький горошек. Несмотря на обычные мои шелковые свитера и критику со стороны дам из Комитета по новым проектам, если бы мне вздумалось принять участие в конкурсе «Мисс Техас», я бы легко его выиграла.

Я растянулась в шезлонге. Вести себя как женщина сомнительной репутации оказалось гораздо забавнее, чем я себе представляла. Возможно, мне больше понравился шок Гордона, нежели хор мартовских котов.

– Ради Бога, Фред, прикройся.

Я взглянула на него, опустила солнцезащитные очки с отделкой из стразов ногтем с ярко-розовым маникюром и спросила:

– Разве тебя это касается?

Он захлебнулся своим раздражением, а его компаньоны громко расхохотались.

Хорошо бы солнце не слишком палило – как мы помним, я испытываю к нему антипатию. Но я готова была выполнить свою миссию даже ценой солнечного ожога.

Мужчины с интересом разговаривали со мной. Я же отвечала с тем немного вялым безразличием, против которого им не устоять. Гордон злился с каждым словом все больше.

К счастью, вскоре терпение моего бывшего лопнуло, за что я была ему чрезвычайно благодарна, так как уже чувствовала, что кожа начинает гореть. С заметным только мне напряжением он подошел и наклонился ко мне.

– Ты всегда была испорченной, но я больше не муж великолепной Фреди Уайер. Теперь я при деньгах, а не ты. Так что прикройся, смирись и убирайся отсюда.

Он что, шутит? Кто бы мог подумать.

Я притворно удивилась:

– Ты уверен, что ты при деньгах? Я что, забыла тебе сказать, что Говард Граут нашел кое-какую ужасно интересную информацию в наших финансовых документах?

Он ничего такого не нашел, но Гордону не нужно было об этом знать.

Если он чуть не лопнул от возмущения потому, что на мне было мало одежды, то от этой новости он едва не взорвался:

– Там нечего находить!

– Как бы не так. Там много чего можно найти. А именно, что после того, как ты украл мои деньги, ты не потерял их.

Он резко засмеялся, обратив на себя внимание друзей, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Докажи.

Я встала, оделась и послала воздушные поцелуи его приятелям. Но, уже уходя, я прошептала ему в ухо:

– Именно это я и собираюсь сделать.

Следующая попытка испортить жизнь Гордону была вызвана еще одной новостью. Мисс Мышка присоединилась к клубу садоводов, и я решила, что настало самое подходящее время, чтобы появиться на их общей встрече. Я не была самым активным членом этого клуба, но, как говорится, копейка рубль бережет.

Всякие клубы садоводов и женские союзы часто используются в качестве трамплина теми, у кого нет связей. Там заводятся полезные знакомства с целью однажды попасть в Лигу избранных. У меня кровь застыла в жилах при мысли, что мисс Мышка однажды займет мое место в светском обществе Уиллоу-Крика. Но я не собиралась этого допустить.

Я оделась, на этот раз в респектабельный шелк, и отправилась на ежемесячное собрание клуба садоводов. Когда я вошла, женщины замолчали. Я привыкла к тому, что с моим появлением все замирают, но, когда женщины расступились, как воды Красного моря, я оказалась лицом к лицу с новой женой моего бывшего мужа.

Президент клуба неловко вышла вперед.

– Фреди, как приятно тебя видеть. Думаю, вы знаете мисс Ламберт.

– Это миссис Уайер, – поправила какая-то дама голосом Греты Гарбо, перенятым из фильмов с ее участием.

Я напустила на себя высокомерный вид и направилась к стулу. Остальные, увидев, что намечается сцена, торопливо последовали за мной. Может быть, отношения со мной и были натянуты, но мое появление обещало такое развлечение, какого не покажут по телевизору.

Президент призвала всех к порядку, зачитала повестку дня и закончила словами:

– Сегодня главный вопрос – ежегодная акция по сбору средств на благотворительность. Есть какие-нибудь идеи?

Поступили обычные предложения: цветочные распродажи и аукционы. Ничего вдохновляющего.

Я так углубилась в мысли о том, что новая жена моего мужа живет в моем доме и может однажды прорваться в мой мир, что поначалу до меня не доходили предложения.

– Принимать драгоценности в качестве пожертвований? – спросила президент.

Я вскинула голову.

Джанет встала, приветственно помахала аудитории и сказала:

– Да, если каждый из нас пожертвует одно украшение, мы сможем продать их и получить кучу денег. Легко. Быстро. Без суеты и путаницы, – закончила она, рассмеявшись немного нервно.

Все смотрели на нее.

– Я думаю, это отличная идея, – сказала президент. – Фреди, как тебе кажется?

Я одарила ее улыбкой:

– По-моему, это замечательная идея. Правда, на вашем месте я бы осторожно отнеслась к пожертвованиям вашего нового члена. Недавно я узнала, что драгоценности Уайеров фальшивые.

Это было немного подло и очень по-детски, но, увы, я не почувствовала ни капли вины. Я постаралась сдержать радость, когда раздалось приглушенное хихиканье, а Минни побагровела. Я не смогла удержаться от этого высказывания, вспомнив, как всего несколько дней назад она по-хозяйски стояла у меня в холле.

Я догадывалась, что не более чем через час Гордон услышит о стычке, а значит, моя задача была выполнена.

Я вернулась в гостевой дом Граутов и застала Кику за приготовлением чая на маленькой кухне. Я села за стол и с благодарностью взяла протянутую мне чашку. Несмотря на успешность моих действий, я поняла, что, если я хочу, чтобы Гордон серьезно занервничал, мне нужно взять тайм-аут.

Не прошло и двадцати минут, как до меня донесся стук вполне приличных каблучков.

– Фреди!

– Я здесь, Никки.

Она забежала в дом и остановилась на пороге кухни:

– Ни за что не догадаешься, кто пришел.

На лице у нее было странное выражение, гневное и решительное.

– Кто?

Из-за ее спины вышла женщина.

– Здравствуй, Фреди.

Мой позвоночник будто сковало льдом.

– Пилар?

Вряд ли я ждала ее к чаю.

Глава двадцать восьмая

– Что тебе надо?

Конечно, я встретила ее не в традициях светского стиля общения, в святость которого верила с детства. Можете говорить, что я повела себя как школьница, но разве можно ожидать, что я буду мила с Пилар Басс? Гордон мог украсть мои деньги, выкинуть меня из дома и посадить на мое место эту дуру, но именно Пилар сделала меня главным предметом сплетен. Кика стояла рядом, и я знала, что она побьет эту строго одетую женщину своей сумкой по первому поданному мною знаку.

– Фреди, – сказала Никки, – ты имеешь полное право выгнать ее вон. Я сама пыталась это сделать. – Она метнула сердитый взгляд, как будто вспомнила, что Пилар предала не только меня. – Но она рассказала нечто, что тебе тоже следует знать.

Никки и раньше отличалась всепрощением, но я никогда не руководствовалась принципом «что было – то прошло», вероятнее всего потому, что никто не давал призов за снисходительность.

– Правда? – воскликнула я как могла обаятельно. – Поговорить? О том, как ты выкрала картину из студии Сойера? – Тут я вспомнила, что он так и не появлялся. Не могу сказать, чтобы мои мысли были все время заняты живописью, художниками или теми вещами, которые могут объяснить пристрастие некоторых женщин к бразильскому воску.

Пилар не дрогнула. Она стояла со своими суровыми темными волосами, доходящими до плеч, и жесткой челкой, пересекающей лоб, голубые глаза за стеклами очков казались ледяными. Единственное, что выдавало ее волнение, – это дрожь пальцев, когда она поправляла волосы. Интересно.

– Или ты хочешь рассказать, как выставила мой портрет на обозрение всего Уиллоу-Крика?

– Я здесь не поэтому.

– Тогда почему?

– Гордон.

Мои глаза сузились.

– Гордон?

– Да. Я пришла поговорить о том, как дать ему пинка под зад.

Слова были не из лексикона леди. Ничего подобного я не могла ожидать от Пилар, но они привлекли мое внимание.

Пару секунд я сомневалась, пытаясь понять, какую игру она может вести на этот раз.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.

– Я тайком пронесла картину на выставку ради Гордона.

Я часто захлопала ресницами:

– Что?

Она распрямила плечи, подняла подбородок и начала свою постыдную историю.

– Полгода назад Гордон сказал, что любит меня и хочет на мне жениться. Единственным препятствием была ты.

Кика разразилась целым потоком испанских проклятий. Никки тяжело вздохнула. Мы с Пилар уставились друг на друга.

– У... у тебя тоже был роман с моим мужем?

Я знала, что Гордон был самым популярным мужем среди дам Лиги, но роман с Пилар в дополнение к Джанет Ламберт?

Она переступила с ноги на ногу.

– Ну, может быть. – Она смутилась. – Да. Но клянусь, он сказал, что любит меня.

Я была в шоке:

– Я не понимаю.

Она глубоко вздохнула, а затем принялась рассказывать историю, которая будто сошла со страниц закрученной пьесы Юджина О'Нила.

– Он пришел ко мне и сказал, что, если я смогу сбросить тебя с твоего пьедестала в Лиге, он наконец будет свободен и женится на мне. Он считал, что я единственная ненавижу тебя настолько, что смогу сделать это. – Она усмехнулась. – Он сказал, что ему надоело играть партию второй скрипки, надоело, что вся власть в твоих руках, что все воспринимают его лишь как твоего мужа. Что настало время ему быть королем.

Мы с Кикой переглянулись и скривили губы. Пилар покачала головой:

– Он сказал, что я буду королевой.

Король и королева? Казалось, она испытывала неловкость, произнося эти слова, и даже слышать их было как-то не по себе.

Но Пилар продолжала:

– Я понятия не имела, с какой стороны к этому подойти. Ты всегда была неуязвима. Задача казалась невыполнимой, но я не прекращала попыток что-нибудь придумать. С кем бы я ни говорила, сколько бы раз ни таскала Никки на ленч и по магазинам, никто не сказал ничего такого, что бы можно было использовать против тебя. По крайней мере, так мне казалось. Потом Никки упомянула об открытом тобой художнике, а я не хотела, чтобы все лавры достались тебе. Поэтому я пошла посмотреть его работы. Ты знаешь, что произошло потом.

– Твоя подлая поездка в студию Сойера, где ты увидела картину.

– Да. – Она закрыла глаза. – Сперва я была в шоке. Но потом, признаюсь, я обрадовалась. Настолько, что потеряла голову и унесла картину из мастерской. – Пилар снова посмотрела на меня. – Я не понимала, что Гордон использовал меня, пока он не вернулся женатым на этой Ламберт. Я была дурой, что попалась на это. Но что тут скажешь, Гордон может очаровать и монашку.

Это была чистая правда. Не могу сказать, что я простила Пилар, но мое отношение к ней стало чуточку лучше. Во всяком случае, я наконец поняла, зачем она это сделала. В самом деле, что тут скажешь.

– М-м-м, я рада, что мы с этим разобрались. Кика проводит тебя до двери.

Но Пилар и не думала уходить. Кика двинулась на нее.

Пилар увернулась:

– Подожди! Нельзя позволить Гордону уйти безнаказанным.

– Я знаю. И я над этим работаю.

– Тогда тебе будет полезна эта информация. Почему Гордон связался, более того, женился на ком-то вроде Джанет Ламберт?

Кика остановилась на полпути. Никки смутилась.

– Быть может, я не такая красивая, как ты... – продолжила Пилар. Это уж точно, хотя, могу поспорить, если ей слегка завить волосы и подкрасить, она будет почти не страшная. – ...Но я намного симпатичнее Джанет Ламберт.

Верно, даже без макияжа. Я встряхнулась:

– К чему ты ведешь?

– Почему, скажи мне, он связался с подобной женщиной? Женщиной, не имеющей ничего общего с его кругом, который так много для него значит?

– Полагаю, у тебя есть ответ?

– Назовем это подозрением. У нее есть какой-то компромат на него, нечто, что вынуждает его оставаться с ней.

Мой мозг лихорадочно заработал. Я вспомнила, как сперва меня шокировало то, что у Гордона роман с этой бабой. Затем, после того как он отрицал, что знает ее, они вместе уехали из страны и поженились. В этом не было никакого смысла.

– Думаешь, шантаж?

– Именно об этом она и говорит.

Мы обернулись на голос и увидели Говарда, стоящего в дверях.

Он зашел на кухню:

– Думаю, что предположение Пилар верно. Я только что узнал, что Гордон познакомился с Джанет, когда брал ее на работу бухгалтером.

– Видишь! – сказала Пилар. – Я знала, что-то должно быть. Нам осталось выяснить, что именно.

– Нам?!

– Я хочу помочь.

Я напряглась:

– Да, знаю я твою помощь. Спасибо, не надо. С меня хватит.

Я встала со стула и хотела выйти, но Пилар преградила мне дорогу. Я приподняла бровь.

– Послушай, принести ту картину на выставку было нехорошо, – произнесла Пилар. – Да и какое право я имею вовлекать тебя в скандал из-за портрета, если я была... с твоим мужем. Но давай признаем это – я могу помочь.

– Я сказала, что мы сами с этим разберемся. – Возможно, я была резковата.

– Не торопись, Фреди, – сказал Говард. – Я хочу послушать, что она скажет.

Кика пожала плечами:

– Давайте хотя бы выслушаем ее предложение.

– Да, просто послушаем, – поддержала Никки. Я внимательно посмотрела на Пилар, и если честно, мне самой стало интересно.

– Ладно. Что ты предлагаешь?

– Небольшое обследование ее дома в Твин-Риверсе может оказаться полезным.

Я вспомнила полуразвалившийся дом, куда съездила после ухода Гордона.

– Ты хочешь вломиться в дом Джанет Ламберт? – проревел Говард.

– Вломиться? – Пилар фыркнула. – Нет, просто нанести визит. Когда там никого не будет, мы приедем, войдем внутрь и что-нибудь поищем. Компьютер, коробки, шкафы – что угодно. У нее должен быть на него какой-то компромат. И готова поспорить, что это в том доме.

– Думаю, хорошая идея, – провозгласила Кика.

– Я тоже, – произнесла Никки. Пилар посмотрела мне в глаза:

– Что еще можно предпринять против Гордона?

– Ни в коем случае, – недвусмысленно заявил Говард. – Я не позволю своей жене и всем вам пойти на преступление. – Он посмотрел прямо на Никки. – Мы не будем взламывать замки и проникать в дом, ты поняла?

Она перевела взгляд с меня на Пилар, подумала секунду и сказала:

– Да, солнышко, я поняла.

– Отлично. – Он посмотрел на каждую из нас по очереди. – Я улажу это дело. Выясню, есть ли там что-то. Точка.

Кинув на нас еще один суровый взгляд, он ушел. Мы ждали, пока не услышали шум его «кадиллака», отъезжающего от дома.

– Конечно, он прав, – сказала я.

– Несомненно, – согласилась Никки.

Пилар пожала плечами и посмотрела на нас, как на скучных обывателей.

Я взглянула на Кику. Через секунду она спросила:

– Кто поведет машину?

Вот так и вышло, что две леди, состоящие в Лиге избранных, – одна безупречная, другая не очень – вместе с выскочкой из низов и горничной, все в черном, отправились в соседний город, чтобы нанести неожиданный визит мисс Мышке.

Высокое техасское небо было усыпано звездами, светила огромная луна. Может быть, нам стоило проявить благоразумие и подождать другой ночи. Но времени не было. Когда я заикнулась, чтобы Кика осталась дома, она выпятила нижнюю губу и упрямо сказала:

– Я поеду.

Кроме того, она пообещала взять с собой сумочку.

– Никогда не угадаешь, с чем придется столкнуться, – добавила она.

Действительно, ее умение использовать сумку в качестве оружия могло оказаться нам на руку. Вопрос о Кикином участии в нашем деле был решен.

Мы поехали по темным улицам в Кикином «форд фокусе», рассчитывая, что так лучше сольемся с НС-ным окружением. Она припарковалась за квартал до места назначения, напротив ряда белых двухэтажных домов, обшитых досками. По обе стороны улицы выстроились в ряд машины, ничем не отличающиеся от нашей.

– Кика, милая, ты уверена, что не занималась ничем подобным раньше?

Она лишь улыбнулась:

– Я же говорила, что пригожусь вам.

Мы спешно пробрались через дворы, повстречались с не очень милой собачкой, которая не скоро забудет Кикину брань, и наконец оказались на заднем дворе дома Джанет Ламберт. Свет в окнах не горел.

Дом представлял собой маленькое бунгало, обшитое облезлыми желтыми досками. Двор зарос сорняками.

– А если она продала дом? – вдруг осенило меня.

– Не может быть. Она не идиотка, – зашептала Пилар. – Ей хватит ума оставить пути для отступления.

Вероятно, так оно и было.

Мы заглянули в окна, держась подальше от той стороны дома, где в прошлый раз я наткнулась на соседку.

– Никого нет, – объявила Никки.

Мы пошли к задней двери, стараясь быть незаметными.

– Что теперь? – спросила Никки. Пилар вытащила маникюрный набор.

– Я думала, это работает только в кино, – протянула Никки.

Скорее всего, так и было, потому что вскоре Пилар стала пробовать открыть замок кредитной карточкой, от которой толку было не больше.

– Что будем делать? – поинтересовалась Кика.

– Отойдите-ка, леди, – сказала я.

– Что ты собираешься делать? – прошептала Никки.

Я оглядела двор, чтобы удостовериться, что никто не наблюдает, и подняла старый коврик у входа. Из-под него я извлекла ключ. Я решила, что бухгалтер типа мисс Ламберт – человек предсказуемый.

Кика кивнула в знак одобрения.

– Спасибо, – вежливо ответила я.

Я вошла первой, и мы оказались в кухне. Прислушались, но не услышали ни звука. В доме действительно никого не было. На барной стойке лежала старая корреспонденция на имя Джанет Ламберт. Было и несколько отчетов по кредитной карточке, адресованных Джанет Ламберт Уайер. Я злобно сжала челюсти, но, с другой стороны, теперь можно было с уверенностью сказать, что дом все еще принадлежит ей.

Мы разделились и начали поиски. Этот маленький домишко поверг меня в ужас. Только представьте себе: женщина, недавно сидевшая на пластиковой мебели, теперь жила в моем доме, спала на моих простынях, обедала за моим столом и принимала ванну с моей пеной. В кухне был потрескавшийся линолеум, в спальнях – красный ковер, в гостиной – оранжевый, с прожженным пятном.

– Свет не включать, – скомандовала я.

Открыв сумочки, каждая вытащила по фонарику, которые мы откопали в кладовых и ящиках с инструментами.

Бунгало состояло из кухни, гостиной, одной ванной и двух спален. Я взяла на себя кухню и обыскала все ящики, посудные шкафчики, даже хлебницу. Как мне ни противно было это делать, я перерыла содержимое мусорной корзины.

Покончив с кухней, я переключилась на ванную. Результат был тот же. Я обыскала все углы и щелки по пути в гостиную, где мы вчетвером собрались, чтобы обсудить результаты поисков.

– Ничего, – доложила Пилар.

– Ноль, – сказала Никки.

– Не повезло, – добавила я.

– Пусто, – заявила Кика.

Я проглотила свое разочарование.

– Черт, – вздохнула Пилар.

– Ну, девочки, не надо так легко сдаваться, – сказала Никки.

– Она права, – согласилась я. – Давайте прочешем дом еще раз. Должно быть, мы что-то упустили.

Мы снова разделились и пошли по второму кругу. Я даже заглянула под ковер с каждого угла, чтобы узнать, нет ли чего под ним. Мы снова встретились в гостиной через десять минут.

– Ничего.

– Безрезультатно.

– Не повезло.

Повисла пауза.

– А где Кика?

Мы пробежались по комнатам и нашли ее в кладовке.

– Смотрите сюда! – воскликнула горничная.

– Что там?

Она держала полдюжины старомодных дамских сумочек, по три в каждой руке.

– Они очень красивые!

– И все? Сумки!

– Таких сейчас не найдешь.

Если раньше я была разочарована, то при виде этих сумочек во мне проснулось неподобающее леди желание все крушить. Я издала вопль раненого льва и стукнула кулаком об стену для большего эффекта.

Так мы и нашли картотечный шкаф, замаскированный за дубовыми панелями.

– Ух ты! – воскликнула Никки.

Я смотрела в темноту тайника и чувствовала головокружение от мысли, что наше предприятие увенчалось успехом. Я тут же начала рыться в бумагах и через пару секунд застыла, потрясенная.

Пилар склонилась ближе:

– Что ты нашла?

Я не могла объяснить, вместо этого просто показала им свою находку.

Моим соучастницам хватило одного взгляда, и они были потрясены не меньше меня.

– Матерь Божья, – выдавила Никки.

Кика что-то невнятно произнесла по-испански. Пилар посмотрела на меня и улыбнулась:

– Мы сорвали банк!

– Нам лучше убираться отсюда, и прямо сейчас, – сказала Никки.

Но прежде чем мы успели закрыть папки и задвинуть фальшивую панель на место, мы услышали, как перед домом хлопнула дверца автомобиля.

Никки выглянула из окна, взвизгнула и бегом вернулась назад.

– Полиция!

– О Мадонна! – Кика перекрестилась.

– Боже, что нам делать.

Пилар застыла, вцепившись в папку.

Я не теряла голову. Вырвала папку у нее из рук, положила в большую сумку, висевшую на плече, и повела всю компанию вон из комнаты.

– Выйдем так же, как и вошли. Только быстро. Но, идя к задней двери, мы увидели в окно молодого офицера полиции, идущего вдоль дома.

– Проклятье! – вырвалось у Кики.

– О, Боже, нас посадят, – застонала Пилар. Она и глазом не моргнув предложила вломиться в дом, а когда запахло жареным, тут же раскисла.

– Прекрати истерику, – сказала я. – Все будет хорошо. Просто слушайся меня.

Глава двадцать девятая

– Откройте! Полиция!

Мы успели включить свет в кухне как раз перед тем, как молодой офицер обогнул дом.

Пилар растеряла свой воинственный вид, лицо ее стало еще белее, чем обычно, она дрожала, как осиновый лист.

– Пилар, дорогуша, открой дверь. – Она не шелохнулась. – Пилар!

Она зажмурилась, вытянула вперед руки и, спотыкаясь, пошла через комнату к двери.

– Офицер? – Голос Пилар дрожал. Полицейский был удивлен, увидев ее.

– Офицер, чем могу вам помочь? – спросила я, отвлекая его. Мы с Никки сидели за столом с двумя (пластиковыми – но ведь настоящая леди умеет обходиться тем, что есть) чайными чашками, с салфетками на коленях. Кика стояла у плиты с чайником в руках и улыбалась.

– Что здесь происходит? – спросил он, стоя на пороге.

– Мы пьем чай, офицер, – ответила я в манере, которая принесла мне не одну награду «Мисс Маленькая Дебютантка».

– Чай?

– Конечно. Не желаете к нам присоединиться? Кика, еще одну чашку, пожалуйста.

Он вошел и стал снимать фуражку, затем одумался:

– Мэм, поступил звонок, что кто-то вломился в этот дом.

Стало ясно, что одних хороших манер будет недостаточно, чтобы выпутаться из этой истории.

– Что вы, офицер, разве похоже, что мы что-то здесь сломали? – спросила я, улыбнувшись широкой фирменной улыбкой Фреди Уайер.

Он был сражен моим обаянием, которое я впервые включила на полную мощность с тех пор, как ходила к ювелиру, чтобы узнать, что мои драгоценности были фальшивыми. Я ослепила его сиянием моего фальшивого бриллиантового кольца. И пусть на мне было мое единственное черное платье, припасенное на случай похорон, но сразу было ясно, что перед вами – настоящая леди.

– Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, – настаивала я. – Я знаю, как нелегко приходится стражам порядка.

Я довела свой акцент до крайнего южного варианта. Кика недовольно проворчала, что я опять изображаю из себя Скарлетт.

– Кика, сделай этому симпатичному молодому человеку чашку чая.

Офицер, казалось, не знал, чему верить. Его напарник появился с пистолетом в руке.

– Какого черта...

– О, Боже, – театрально произнесла я. Кика закатила глаза.

Пилар не выходила из-за двери, будто играла в прятки.

– Что здесь происходит? – проревел офицер постарше.

– Не знаю, – сказал молодой. – Я постучал, они открыли дверь, а потом пригласили меня на чай. – Он примирительно ухмыльнулся. – Наверное, соседка ошиблась.

– Ах, соседка. Она любит шум поднять, – покачала я головой. – Вечно чем-то недовольна. Наверняка она регулярно звонит вам со своими жалобами.

– Да, это уж точно, – согласился симпатичный. Второго, не такого симпатичного, было не так-то просто убедить.

– Предъявите документы.

На это я не рассчитывала, а Кика и Никки остолбенели, как и Пилар. Выигрывая время, я копалась в сумке, пока мой мозг лихорадочно искал какой-нибудь выход.

– Никки, Пилар, покажите офицеру водительские права. – Я обернулась к офицеру. – А это Кика, моя горничная.

Моим подругам удалось извлечь права. Посмотрев их, офицер снова обернулся ко мне и протянул руку.

– Теперь вы. И не заставляйте меня ждать всю ночь.

Этому типу не помешал бы урок хороших манер. Но я промолчала и решила, что ничего не поделаешь. Я протянула ему свои, мой мозг все еще метался, не находя решения. Другая на моем месте начала бы покрываться потом.

– Фредерика X. Уайер. Из Уиллоу-Крика. – Он ухмыльнулся, будто был настоящим Шерлоком Холмсом и только что выследил своего первого серийного убийцу. – Этот дом записан на имя Джанет Ламберт.

– Разумеется! – думай, думай! Его глаза подозрительно сузились:

– Ну и как вы здесь оказались? Тогда-то меня и осенило.

– Я заехала, чтобы забрать кое-какую корреспонденцию. Думаю, вы уже слышали, что Джанет Ламберт теперь Джанет Ламберт Уайер. – Я указала на мои права. – А как вы уже знаете, я Фредерика Уайер.

Он нахмурился, пытаясь понять, в чем здесь смысл.

– Она моя... свояченица.

Никки издала странный звук.

– Свояченица? – сказал офицер.

Я встала, подошла к стойке и собрала почту.

– Посмотрите. – Я протянула ему стопку писем.

Он стал ее просматривать:

– Джанет Ламберт Уайер.

Затем я подняла ключ, который 'мы нашли под ковриком.

– Мы с Джанет очень близки. Теперь, когда она целиком отдает себя своему новому мужу – вы могли видеть их недавно в «Уиллоу-Крик таймс», – я помогаю ей по мере сил и возможностей.

– М-м, да...

Казалось, он не знал, чему верить.

– Я этого не знаю.

– Что будем делать? – спросил молодой. – Заберем их?

Пилар затряслась еще сильнее.

– Ну, полагаю, да...

В эту минуту через заднюю дверь вошел Говард. На нем не осталось и намека на фиолетовую рубашку поло и идиотские туфли.

– Приветствую, офицеры. – Он посмотрел на каждую из нас, и вид у него был не слишком обрадованный.

– А вы кто? – спросил старший.

– Граут. Говард Граут.

Последовала пауза, прежде чем младший спросил:

– Тот самый Говард Граут?

– Юрист? – добавил его напарник.

Как я уже говорила, мой адвокат славился своими победами в суде, а также слыл юристом, с которым не станет связываться ни один здравомыслящий человек.

– Да, он самый. Заехал навестить дам.

– Да, – перебила я. – Говард – мой сосед, а это его жена Никки. – Я посмотрела на Говарда. – Я как раз объясняла офицерам, что Джанет – моя свояченица.

Говард и глазом не моргнул. Он также не подтвердил маленькое искажение фактов.

– Офицеры, – сказал Говард, – если есть какая-то проблема, я буду рад проехать с вами в участок и обсудить, что здесь произошло. Например: есть ли у вас ордер на вторжение в дом?

– Они пригласили нас, мистер Граут, – выпалил молодой. – На чай!

Недоверчивый полицейский по очереди посмотрел на каждую из нас, а потом на Говарда. Я видела, как он напряженно думает, взвешивает возможные варианты, решая, стоит ли связываться с адвокатом с бульдожьей хваткой, тремя светскими дамами и горничной.

– Думаю, произошла ошибка. Мы уезжаем.

Они козырнули и ушли.

– Я сейчас все объясню, – сказала Никки, как только за полицией закрылась дверь.

Казалось, у Говарда было неподходящее настроение, чтобы выслушивать объяснения. Как только патрульная машина уехала, он, не сказав ни слова, отвел нас обратно через дворы к нашему «форду». Его «кадиллак», стоявший на темной улице рядом с нашей машиной, казался расфуфыренным павлином.

– Как ты нас нашел? – спросила я.

– Я бы не стал тем самым Говардом Граутом, если бы позволил вешать лапшу себе на уши. Когда я приехал домой и никого там не застал, я поехал сюда и начал искать машину. – Он строго посмотрел на жену. – Ты же сказала, что поняла меня.

– Ну да, солнышко. Но понимать и выполнять – абсолютно разные вещи.

Говард застонал, Кика засмеялась, а Пилар думала только о том, чтобы поскорее выбраться отсюда. Я была рада уехать, так как компромат лежал у меня в сумке.

Два дня спустя я приехала в главный офис Лиги избранных. Дубы распростерли свои ветви, как покрытые мхом руки, над парковкой, которую заполняли «кадиллаки», «мерседесы»,.«вольво», «сабербаны» и несколько автомобилей попроще, названия которых я не знала. Было десять двадцать пять утра, встреча Комитета по новым проектам начиналась через пять минут, и солнце уже начинало припекать.

Я тщательно выбрала одежду, и это был не мой обычный, выдержанный в традициях Лиги стиль. На мне был сшитый на заказ льняной жакет с восточным воротником, белые брюки (облегающие и слегка расклешенные), льняная сумочка и открытые черные туфли с серебряными пряжками. Быть может, по описанию ансамбль и покажется вам странным, но я была воплощением утонченной элегантности.

Стоило мне зайти, как шум разговоров стих. Самой большой неожиданностью для собравшихся было то, что я вошла с Пилар, Никки и Кикой. Дамы были ошарашены, во-первых, тем, что после череды скандалов я посмела явиться, а во-вторых, тем, что я пришла с Пилар и, тем более, с Никки. Кика не вызвала возражений, так как они наверняка решили, что ее собираются отправить в кухню.

Я люблю грандиозные появления, но это превзошло все мои ожидания.

Я сама на мгновение остолбенела, но Никки прошептала:

– Я всей душой с тобой.

– Я тоже, – добавила Кика.

Это было жутко сентиментально, а тут и Пилар присоединилась к нам. Видно было, что ей неловко, она нервничает и полна раскаяния.

– Я тоже с вами, если только вы сможете меня простить за все, что я сделала, – тихо сказала она.

Быть может, это был не самый подходящий момент для сентиментальных заверений в дружбе, но должна признаться, что все это было до странности мило.

Я улыбнулась в ответ, кивнула и сказала:

– Пора, девочки.

Никки, Пилар, Кика и я вошли в комнату заседаний.

– Что происходит? – осведомилась Гвен.

– Мы собираемся устроить маленькую презентацию, – сообщила Пилар.

– Какую презентацию? – недовольно переспросила Энналайз. – У нас нет времени.

– Найдется, – оборвала я.

На меня устремились злобные взгляды.

– Ты последняя, кого мы станем слушать.

– Пилар? – произнесла я.

Председатель нашего комитета поспешно прошла вперед и опустила экран. Никки начала показывать слайды, которые мы нашли в доме мисс Мышки. Кика выключила свет.

Послышались перешептывания и приглушенные реплики.

– Дамы, представляю вам моего бывшего мужа... и его делишки.

Как только на экране появился первый слайд, на смену недоумению пришли удивленные восклицания.

– О Господи, да это Энналайз!

– С Гордоном Уайером!

– Обнаженная!

Удивленные возгласы, как огонь в ветреный день, охватили весь комитет. Энналайз вжалась в стул. Я вывела на экран новый кадр.

– Это Гвен Хэнсен.

– С Гордоном Уайером! – прозвучало, как рефрен плохой песни.

В комнате поднялась настоящая буря, так как теперь объектом стала вездесущая Гвен. Но когда все наконец поняли, к чему идет дело, настала мертвая тишина. Каждая дама из Комитета по новым проектам была сфотографирована с моим мужем – спасибо Джанет Ламберт. Гордон Уайер переспал со всем Комитетом по новым проектам.

У каждого есть свой скелет в шкафу, каждому есть что скрывать. Некоторые особенно стараются сохранить свои тайны... в тайне. Не надо далеко ходить за примером: я и мои исчезнувшие деньги, или моя мать с ее менее чем блестящей родословной. Как выяснилось, у каждой из членов комитета была своя тайна, а именно, секс с моим бывшим мужем.

Гордон знал, что такое тайны, и то, что мои подруги скорее умрут, чем позволят открыться тому, что его популярность распространялась дальше восторженных комплиментов.

Из записей Джанет мы узнали, что после того, как она начала вести бухгалтерию для моего мужа, у них начался роман. И вскоре любовница моего мужа заподозрила, что он встречается не с ней одной. Вот почему она стала следить за ним, фотографировать и вести записи. У Джанет было собрано целое досье на случай, если он вздумает обмануть ее.

Все это стало мне известно из обширных (и все более саркастичных) заметок Мышки. Но, как заметил Говард, когда мы вернулись во дворец Граутов и просмотрели слайды, хоть секс с чужой женой и может испортить репутацию мужчины в Уиллоу-Крике, это не преступление – во всяком случае, теперь. Единственное, что осталось неясным, – это почему Гордон стал жертвой шантажа со стороны Джанет Ламберт. Должно было быть что-то еще. Я не сомневалась, что сидящие передо мной женщины могли помочь разобраться.

– Всем известно о том, какие несчастья постигли меня недавно. – Раздался неопределенный гул. – Достаточно одного взгляда на эти фотографии, и я с уверенностью могу сказать, что я не единственная, кого предали Гордон Уайер и Джанет Ламберт. Надеюсь, вместе мы можем раскрыть их гнусный замысел.

План казался идеальным. Увы, все пошло не совсем так, как я ожидала.

– Да как ты смеешь, Фреди Уайер! – Энналайз, подскакивая с места.

– Да, как ты посмела сделать такое?

– Ho.. – Все накинулись на меня. Пилар тоже была ошеломлена.

Но Никки сохранила присутствие духа. Она включила свет и прошла к подиуму.

– Ушам своим не верю, – заявила она, уперев руки в бока. – Я думала, вы тут леди. Я думала, вы должны поддерживать друг друга. Но нет! Все, что вы можете, – это злорадствовать, крутить романы на стороне и обвинять Фреди ни за что ни про что.

– Ни за что? – выкрикнула Синтия. – Фреди Уайер не может называть себя леди!

– Как вы можете так говорить? – воскликнула Никки.

– Какая леди позволила бы, чтобы ее нарисовали нагишом и выставили напоказ?

В глазах Никки вспыхнул гнев.

– А какая леди заводит роман с чужим мужем?

Комната снова взорвалась.

– Дамы! – Никки нашла молоток председателя и стала им стучать. – Дамы, Гордон развелся с Фреди задолго до того, как была написана картина. Фреди, – она посмотрела прямо на меня, – прости, но пора всем узнать правду. Хватит тайн. Он украл твои деньги. Я пыталась вести себя так, будто ничего не понимаю, но я больше не могу сидеть сложа руки. – Она обернулась ко всем. – И мое чутье мне подсказывает, что он обокрал и вас.

Женщины умолкли.

– Видите, что я говорила? Энналайз, ведь так? Сколько Гордон получил от тебя?

– Ну... – Энналайз покраснела.

– Давай, Энналайз. Скажи нам!

– Сто тысяч долларов.

– Всего-то? – воскликнула Джуди Джеймс. – Из меня он вытянул двести пятьдесят тысяч!

Цифры посыпались одна за другой, достигнув внушительных сумм. Гордон очаровал их всех, выманил у них деньги, и каждая из них слишком стыдилась того, что попалась на его удочку, и не хотела оказаться причастной к скандалу, так как всем известно отношение Лиги к подобным вещам.

– И теперь, леди, я спрашиваю вас, – продолжила Никки, – что мы собираемся с этим делать?

Этот вопрос заставил всех замолчать. Дамы снова сели прямо на своих местах, ноги вместе, руки на коленях.

– Вы хотите сказать, что позволите уйти ему безнаказанным?

Воцарилась тишина, хотя Джуди Джеймс знала, что скоро другие члены начнут прибывать в «Брайтли», и она не знала, чего от нас ожидать, принимая во внимание наш решительный вид. Я бы, конечно, не стала показывать фотографии кому-нибудь еще. Я же леди, в конце концов. Но никто из членов комитета не мог быть в этом полностью уверен.

Прошла еще одна долгая минута, прежде чем Энналайз встала.

– Что нам нужно делать? – спросила она. Никки кивнула и обернулась ко мне:

– Фреди, давай.

Я довольно долго говорила. К тому времени, как мы покинули «Брайтли», я располагала хорошей толстой папкой, которую затем передала Говарду. Просмотрев содержимое, он присвистнул. Потом взглянул на меня и улыбнулся:

– Дорогуша, я знал, что мне понравится ваша Лига.

Глава тридцатая

После триумфального выступления в Комитете по новым проектам мы с Никки сидели в столовой у Граутов. Говард здесь же просматривал страница за страницей мою банковскую отчетность за последний год. Пилар могла бы помочь, но мне не хотелось, чтобы она знала детали моих финансовых дел.

– Вся фишка в том, – объяснил Говард, – чтобы найти в банковских документах Фреди записи, которые соответствуют записям дам из Лиги избранных.

Мы просматривали строчку за строчкой, чек за чеком, операцию за операцией. Это растянулось на целые часы утомительной работы, но мы так ничего и не обнаружили. Должна признаться, что от меня требовалось все больше усилий, чтобы сохранять самообладание и уверенность; я начала подозревать, что моему оптимизму предстоит выдержать еще не один удар.

Эти не свойственные мне мысли заставили меня почувствовать, что я изменяюсь, но изо всех сил стараюсь этого не замечать. Возможно, мои глаза и были открыты, но на них по-прежнему была пара старых добрых розовых очков. Сколько раз я говорила себе, что моя жизнь снова будет такой же прекрасной, как раньше, стоит мне только вернуть деньги. Но почему-то я перестала в это верить – и еще меньше понимала, откуда взялось это чувство. Кика взяла на себя командование на кухне, разжаловав кухарок Граутов в поварят, готовила еду, следила за тем, чтобы мы были сыты, организовала бесперебойную подачу кофе и не ложилась спать, несмотря на отяжелевшие веки.

– Кика, иди спать, – сказала я.

– Нет! Я останусь.

Я как раз взялась за новую распечатку. Никки едва держалась, чтобы не уснуть, Говард глотал кофе, будто у него был стальной желудок. Внезапно мои глаза зацепились за одно слово.

– Нашла!

Все подняли головы.

– «Биокаст»!

– Теперь мы напали на след, – сказал Говард, подскакивая и заглядывая мне через плечо. – Я знал, что должна быть какая-то связь.

От дам из комитета мы узнали, что Гордон уговорил каждую из них вложить деньги в «шанс, который выпадает раз в жизни» под названием «Биокаст». Он сказал, что эти инвестиции настолько эксклюзивны, что они должны подписать соглашение о неразглашении. Однако, получив деньги, он терял к дамам всякий интерес. И хотя обманутая леди из Лиги избранных жаждет мести не меньше, чем любая другая, ни одна не готова принести в жертву свою репутацию, даже если замешаны деньги. Так что, когда в отчетах из «Биокаста» стали появляться огромные убытки, никому и в голову не пришло что-либо предпринять. Они думали: деньги потеряны, тайна сохранена, репутация спасена. Я понимаю их логику.

– Пора провести расследование в отношении «Биокаста», – сказал Говард.

На следующий день, довольно поздно, Говард вошел в кухню, где уже были мы с Никки и Кикой. Выглядел он усталым, но весьма решительным.

– Что ты нашел? – спросила я, пытаясь выглядеть спокойной.

– Фирма «Биокаст» зарегистрирована в Мексике и ведет операции только через банк в Нуэво-Лоредо. Но я не смог больше ничего выяснить. Почти невозможно получить подробную информацию, когда финансовые операции проводятся за границей. Кроме того, я не верю, что «Биокаст» реально существует.

– Не существует?

– Да. Но мне нужно найти доказательства. Так что я еду в Мексику, чтобы выяснить еще что-нибудь.

Запиликал мой мобильник. На дисплее высветилось: «Неизвестный», что последнее время часто случалось и означало очередное инкассационное агентство. У меня уже вошло в привычку игнорировать подобные звонки. Но тут зазвонил телефон Граутов. Никки подошла:

– Алло?

Послушав, она посмотрела на меня.

– Вы ищете Фредерику Уайер? – Она с сожалением улыбнулась и произнесла одними губами: – Сборщик долгов.

Я попыталась не выдать волнения, но Никки все заметила.

– Извините, вы ошиблись номером, – сказала она и повесила трубку.

Молчание (с оттенком смущения) установилось в комнате. Кика что-то проворчала. Говард выругался и направился вон из кухни, но я его остановила:

– Знаешь, я тут подумала про эту поездку в Мексику...

Он взглянул на меня.

– Я поеду с тобой.

Это сумасшествие, я знаю, но мне не хотелось думать о предательстве, скандалах или невыплаченных долгах и агентах, неподвластных моему обаянию. Я хотела думать лишь о том, как наладить жизнь. И хоть я и старалась не отчаиваться, было все тяжелее сидеть сложа руки и наблюдать, как мой муж ведет шикарную жизнь. Еще хуже было слышать о мышиной королеве. Самое время, чтобы уехать из города, даже если это всего лишь короткое путешествие в приграничный мексиканский городок.

– Как хочешь, – сказал Говард. – Я уезжаю рано утром.

На следующее утро на рассвете мы с Говардом в жутком автомобиле, которого я никогда раньше не видела, летели по шоссе.

Размышляя над своим положением, я подвела невеселые итоги своих проблем: репутация испорчена, деньги исчезли, художник не звонит. Это что касается минусов.

В колонке плюсов значилось следующее: репутацию свою я восстановлю, как только разберусь со всем этим; деньги вот-вот получу назад; встречусь с художником и заставлю его выслушать мои объяснения.

Все будет хорошо. Как может быть иначе? Все мои размышления о розовых очках, вероятно, были вызваны гормонами, или низким уровнем сахара в крови, или... Я не могла придумать действительно правдоподобной причины и рада была отвлечься: мы как раз доехали до границы и встали в длинную очередь. Пока что можно было не думать о неприятностях.

Наконец мы оказались в Мексике. Проехали по узким людным улицам через центр города, мимо желтого с белым фасада церкви Младенца Христа, высокая колокольня которой возвышалась над центральной площадью. У Говарда были какие-то путаные указания, куда ехать, но он чувствовал себя уверенно – видно было, что он здесь не впервые.

Чем дальше мы ехали, тем менее цивилизованным становилось все вокруг. Но я была слишком поглощена мыслью о том, что вот-вот совершится моя долгожданная месть, чтобы задуматься об этом. Но когда мы свернули на участок дороги, покрытый гравием, и Говард нажал на тормоз, мне стало как-то не по себе.

– Приехали.

Было почти одиннадцать утра, когда мы въехали в очень плохую часть города и остановились перед мрачным шлакобетонным строением, в котором почти не было окон. Солнце нещадно палило, раскаляя грязь и гравий, окружающие постройку. По виду здания вполне можно было подумать, что там находится организация, ставшая источником огромных убытков, которые, по словам Гордона, понес «Биокаст». Однако кто-то на этом все-таки кое-что зарабатывал, так как у фасада был припаркован новенький «линкольн».

В любом случае, успешный это был бизнес или нет, но на фронтоне висела броская вывеска «Биокаст», а сбоку располагалась стоянка для автомобилей сотрудников. Говард смотрел на вывеску так, будто не верил своим глазам. Самоуверенность, конечно, вещь хорошая, но у нее есть обратная сторона: таким людям ужасно сложно поверить в то, что они могут ошибаться. Видимо, сейчас, уставившись на вывеску «Биокаст», мой юрист переживал именно такой момент,.

– Похоже, что «Биокаст» все-таки существует, – зачем-то сказала я.

Он промолчал.

Я точно не знала, каким образом существование «Биокаста» может повредить мне, но по выражению его лица я поняла, что это так. Настроение от этого у меня не улучшилось, и я пожалела, что не осталась дома, осаждаемая сборщиками долгов.

Но Говарда невозможно было остановить. Он подъехал к «линкольну» и выключил зажигание.

– Ты идешь? – спросил он, открывая свою дверцу.

Я обвела глазами полупустой ужасно бедный район. Иду ли я? Разумеется.

Мы вошли в здание через единственную металлическую дверь с облупившейся краской и оказались в старомодной приемной, в которой было предостаточно живых и настоящих служащих. Еще одно доказательство того, что «Биокаст» существует.

– Hola[25], – сказал Говард.

– Здравствуйте, – ответила ему служащая по-английски с сильным акцентом.

– Я бы хотел получить информацию о «Биокасте».

Женщина протянула ему четырехцветный буклет с фотографиями симпатичных людей в хирургических масках, поглощенных какой-то работой. Я представить себе не могла, чтобы в столь антисанитарных условиях могло происходить что-то связанное с медициной, но кто я такая, чтобы делать подобные выводы.

– Что ж, – сказал Говард, пролистывая буклет, – выглядит заманчиво. Могу я поговорить с менеджером?

– Не знаю. Сеньор Вега очень занят. У вас назначена встреча?

Дверь открылась, и появился маленький древний мексиканец.

– Кто вы?

– Сеньор Вега?

Человек посмотрел на служащую, потом на меня, а затем на Говарда:

– Да.

– Говард Граут.

– Я занят. – Сеньор Вега начал закрывать дверь.

– Я работаю совместно с правительством Мексики над раскрытием мошенничества с участием «Биокаста».

Мой юрист сказал это так уверенно, что я сама едва не поверила его словам. Кто знает, может, он и с членами правительства Мексики играет в покер?

– Какое мошенничество? Здесь никто не занимается мошенничеством. Даю вам слово Педро Вега! – закончил он гордо.

Как будто в доказательство того, что все честно и бизнес действительно существует, зазвонил телефон, подошел сотрудник со стопкой документов, а с улицы зашел человек из службы доставки. Заговорили по-испански, распределили документы, расписались за доставку, после чего Говард и менеджер снова уставились друг на друга.

Парень с документами подошел к устройству, автоматически регистрирующему приход и уход сотрудников, вытащил то, в чем даже я опознала карточку табельного учета, прокомпостировал ее, положил обратно и вышел из здания.

– Я занят, – сказал сеньор Вега. – У меня бизнес, которым нужно управлять. – И он скрылся за дверью своего кабинета.

– Пойдем, – сказал Говард.

– Вот так просто?

Он взял меня за руку и вывел под безжалостно палящее солнце.

– Мы проделали весь этот путь только ради этого? – упорствовала я.

Казалось, он ничуть не расстроен:

– Мы еще не закончили.

Я направилась к машине, но остановилась, поняв, что Говард за мной не идет. Он подошел к автостоянке для сотрудников. У цепи, огораживающей небольшое пространство, заполненное автомобилями, стояла покосившаяся будка охранника. Когда Говард подошел ближе, тот появился на пороге.

Не знай я, что это не так, я бы подумала, что Говард и охранник – лучшие друзья. На протяжении нескольких минут они говорили, смеялись, кивали, после чего Говард хлопнул его по плечу и вернулся ко мне.

– Что это было? – спросила я.

– Просто кое-что проверил. Поболтал немного с Фернандо.

«Мани-мани-мани» – зазвучало у меня в голове. Песенка почти заглушила слова Говарда о том, что Фернандо работает здесь охранником уже двадцать лет.

– И он гордится этим. У него два ночных сменщика – Хуанди и Доминго, так что здание находится под охраной круглосуточно.

Больше он ничего не сказал, пока не отвел меня обратно к машине.

Мы уехали, прокладывая себе путь по улицам среди грязи, гравия и бетона. Было уже сильно за полдень, когда мы остановились перед зданием муниципалитета, похожим на крепость, с двумя рядами колонн, украшающих с фасада оба этажа.

Я бы с удовольствием перекусила и выпила чаю, но когда я сказала это Говарду, он заявил, что у нас нет времени. Он извлек два доллара и купил пару пирожков с мясом у уличного торговца. Не совсем то, чего мне хотелось. Пришлось поблагодарить и сказать, что я на диете.

Говард пожал плечами, мигом расправился с двумя маленькими пирожками и с довольным видом причмокнул.

– Зачем мы здесь? – спросила я.

– Чтобы узнать, кому принадлежит здание «Биокаста».

Мы целую вечность пробирались через толпу, заполонившую муниципалитет, пока не добрались до какого-то начальства. Я ждала, пока Говард говорил сначала с одним чиновником, потом с другим. Я не могла разобрать ни слова из их разговоров, но было легко заметить, что он пускает в ход свое умение общаться с такой публикой, – а именно, давая взятки. Наконец после продолжительного общения с чиновниками и часового ожидания на жесткой скамье в главной приемной нас провели в маленькую комнатку, где не было ничего, кроме двух стульев, стола и толстой папки с документами. Говард склонился над ней, как студент-теолог над старинной копией Библии короля Якова.

– Интересно, – произнес он наконец. – Очень интересно.

– Что?

– Здание зарегистрировано на нашего друга Педро Вега, представителя «Вега индастрис», а не на «Биокаст». – Говард встал. – Пойдем.

Когда вошел секретарь, Говард что-то писал. Произошла еще одна передача купюр, после чего папка и секретарь исчезли. Когда мы вышли на улицу, солнце потускнело. Мы сели в наш невообразимый автомобиль и поехали, но не к границе, а в «Биокаст».

В четыре тридцать мы подъехали к зданию, но не с фасада, как я ожидала. Говард припарковал машину на другой стороне улицы.

– Говард, что ты делаешь?

– Доверяй хоть немного своему юристу, – сказал он с широкой ухмылкой. – Если я не ошибаюсь, мы сюда ненадолго.

И точно, в пять минут шестого что-то произошло. Передняя дверь «Биокаста» открылась. Вышли женщина, сидевшая в приемной, и сам Педро. Больше никто не появился. Педро запер входную дверь.

Мои идеально выщипанные брови нахмурились.

Говард усмехнулся:

– Я знал, что тут дело нечисто.

Теперь можно было с уверенностью сказать, что это так. Менеджер запер дверь, но на стоянке все еще было полно автомобилей. Едва махнув рукой Фернандо, Педро и женщина сели в черный автомобиль и уехали.

– Должно быть, существует черный ход, – сказала я, взволнованная перспективой разузнать что-нибудь свидетельствующее о нарушении прав работников. Говард не ответил. Вжавшись в сиденья, мы подождали еще пять минут, потом еще столько же, а затем из будки вышел охранник, запер ее за собой, закрыл большие ворота и повесил на них замок. Все двенадцать машин так и остались на стоянке.

– Есть, – обрадовался Говард. – Что я тебе говорил. Все не так, как кажется.

Как только Фернандо исчез, а его сменщик не появился, Говард вылез из машины. Быстро оглядевшись, он спокойно прошел к ограждению из цепи, вытащил что-то из кармана и мягко открыл замок, после чего проскользнул внутрь.

Я жутко перенервничала, пока мой юрист переходил от машины к машине, заглядывая внутрь и фотографируя самой миниатюрной камерой, которую я когда-либо видела. Я вертелась на сиденье, пытаясь следить, не вышел ли кто-нибудь на крыльцо и не смотрит ли из окон. Когда я снова обернулась, Говард продвинулся дальше и карабкался на груду ящиков, составленных напротив угрюмого здания. Заглянув внутрь через высокое окно, он снова стал снимать.

У меня захватывало дух, но это было ничто по сравнению с тем, что случилось дальше. Воздух взорвался от собачьего лая.

– О, Господи!

Говард, должно быть, подумал то же самое (хотя сказал, наверное, совсем другое), потому что спрыгнул с ящиков и побежал к воротам. Никогда не видела, чтобы такой грузный человек бежал с такой скоростью, хотя, думаю, два добермана, бегущие следом, способны кого угодно заставить двигаться быстро. Но что меня на самом деле потрясло, так это выражение лица моего соседа. Он явно был доволен собой. Я смогла убедиться в этом, когда он проскочил перед самым носом собак и со смехом захлопнул ворота. Да, со смехом.

Ухмыляясь и тяжело дыша, он вернулся к машине.

– Полагаю, это были Хуанди и Доминго, – сказал он.

Меня это совсем не позабавило.

– Тебе смешно? Они же могли тебя... покусать. Что бы я тогда делала?

– Но этого же не произошло, куколка. Позволь заметить, ради этого стоило пробежаться. «Биокаст» не существует, как я и думал. – Он был очень собой доволен. – Это все видимость. И теперь у меня есть доказательства.

– Ты о чем?

– Внутри нет ничего, кроме большого пустого склада с несколькими старыми ящиками, на которых написано «Вега индастрис». А эти машины на парковке – металлолом. Ни рулей, ни сидений.

Я растерянно помотала головой:

– Не понимаю. Мы видели, как входят и выходят люди. Парня из службы доставки и того, с папками.

– Все это часть надувательства, на случай, если появится кто-нибудь вроде нас с тобой. Когда речь идет о миллионах долларов, можно позволить себе небольшие дополнительные расходы на зрелищность мероприятия.

Можете считать меня дурой, но я все равно ничего не понимала:

– Но ты сказал, что фирма «Биокаст» была зарегистрирована. Как она может не существовать?

– Любой дурак, располагающий сотней баксов, способностью заполнить бланк и кем-нибудь, кто отвечал бы на звонки, может зарегистрировать свою фирму. Люди делают это постоянно, во всяком случае, всякие прохвосты. Они открывают липовые компании, убеждают людей вложить в них деньги, рассылают инвесторам подложные финансовые отчеты, а затем переводят деньги в офшоры, чтобы отмыть их. Такую схему чертовски сложно отследить, и инвесторам редко удается вернуть свои деньги. Главная проблема – напасть на след.

Я прищурилась, как будто это могло помочь мне сообразить, в чем дело.

– Мы напали на след денег?

– Почти. Во-первых, есть несуществующая фирма «Биокаст». Во-вторых, мой новый друг Фернандо. Если он тут работает охранником на протяжении двадцати лет, то что он тут охранял, если «Биокаст», согласно их же брошюре, – новая компания? Мое предположение – что он охранял «Вега индастрис». И, в-третьих, есть сам Вега.

– Мистер Вега приведет нас к моим деньгам?

– Если меня не подводит чутье, он укажет нам путь. Сейчас мне нужно раскопать все, что возможно, о Педро Вега и «Вега индастрис».

– Значит, снова копать?

– Да, по крайней мере, мне. Но тебе будет чем еще заняться, когда мы вернемся.

– Чем же?

– Надо еще больше разозлить Гордона.

Глава тридцать первая

Говорят, что наличие и использование больших пальцев – главный отличительный признак человека от обезьяны. Насколько я помню, у Гордона Уайера их было два, но при этом его нельзя было назвать человеком. К счастью, в нем стали просыпаться свойственные человеку эмоции. А именно, он начал очень сильно нервничать.

Мы с Говардом и несколькими дамами из Лиги избранных Уиллоу-Крика тайно готовили низвержение Гордона. Моей задачей было не дать ему радоваться жизни. Можно ли меня осуждать за то, что я испытывала удовольствие от своей миссии?

Честно говоря, я была счастливее, чем следовало (хотя, возможно, это было облегчение от того, что все наконец сдвинулось с мертвой точки), и я не знала, чем объяснить все мои порывы великодушия. Не было разумного объяснения тому, почему я вдруг отстаивала права оступившихся дам и помогала им во всем. На самом деле, последний раз я была столь беззастенчиво счастлива, когда мой художник проделывал со мной вещи, о которых лучше умолчать.

Я вспомнила о Сойере. Казалось, мною управляла неведомая сила, которая заставила меня сесть в машину и поехать в южный Уиллоу-Крик. Миновав привычную толпу митингующих и стройку, я пронеслась мимо раскрашенных, как пасхальные яйца, домов с облупившейся краской. Но, подъехав к дому Сойера, я обнаружила ворота, запертые на засов.

Я вышла из машины и заглянула в небольшие окошки в деревянных воротах. Окна дома были темные, двор зарос травой. Сойера здесь не было.

У творческих людей есть одна досадная особенность. Они подвержены частым сменам настроения и склонны все драматизировать. Если такой человек признается вам в любви, а вы отвечаете что-нибудь вроде «Спасибо за информацию», он примет это близко к сердцу. Я считаю, что в таком ответе нет ничего страшного. Но, судя по темному опустевшему дому на южной окраине Уиллоу-Крика, у Сойера на этот счет было другое мнение.

Затем я увидела деревянные вывески, как холсты, прислоненные к глинобитной стене и частично накрытые синим брезентом. Но я смогла разобрать одно слово. «Джен стар».

Было неудивительно, что мой миллионер оказался действительно связан со строительством, как и говорила Никки. Для меня же важно было другое – если это так, то, значит, он наверняка еще вернется, и у меня появится возможность объясниться. Но только объясниться – и все! Я хотела лишь этого, хватит угрызений совести за проявленную грубость.

А пока у меня были дела поважнее.

Во вторник утром я позвонила Во Бракену из «Уиллоу-Крик таймс». Пора было сделать ответное одолжение. Он оказался рад-помочь.

В среду появился заголовок: «Фреди с подругами идут обедать».

Статья была об открытии нового ресторана, на котором присутствовали мы с Пилар и Никки. Рядом была фотография. Я вырезала ее и кинула Гордону в почтовый ящик, на случай, если он не получает газет.

В четверг в «Таймс» вышла статья «Дамы из Лиги», рассказывающая о сплоченной организации, которая преодолевает различные трудности ради того, чтобы творить добро (иначе говоря, заставлять людей платить). Статья была снабжена фотографией, где я снова была в центре ЛИУК.

В пятницу, самый оживленный день в загородном клубе, мы с Пилар и Никки решили выйти в свет.

Как правило, дамы ходят обедать в загородный клуб в сопровождении мужчин – желательно мужей. Говард мог бы пойти с нами, но, когда мы заглянули в кабинет сказать, что уходим, он говорил по телефону. По его тону было ясно, что разговор затянется надолго. Я решила, что нам лучше пойти без него.

Мы приехали в клуб элегантно одетые, и наше появление напоминало проход по красной ковровой дорожке голливудских кинозвезд. Все обернулись посмотреть на нас, на этот раз не потому, что я была отверженной, а потому, что чисто случайно Гордон и его новая жена тоже пришли сюда поужинать.

В Уиллоу-Крике разводы случаются не очень часто, по крайней мере в высших слоях общества, так что члены клуба проявили крайнее любопытство. Но я пришла сюда не для того, чтобы устроить сцену. Мне хотелось попасться на глаза Гордону, который, как мне стало известно, будет здесь вечером.

Мы прошли к столику, на ходу улыбаясь и рассылая воздушные поцелуи собравшейся публике. Наверняка все нас заметили. Проходя мимо столика Гордона, Пилар и Никки не задержались, а я остановилась. Все в ресторане – и посетители, и официанты – затаили дыхание.

– О, Гордон, милый, какой сюрприз! – прощебетала я.

У бассейна он был полон презрения. Но план Говарда начал действовать. Гордон обвел блуждающим взглядом зал, а затем заставил себя улыбнуться. Джанет были чужды хорошие манеры, и она кинула на меня свирепый взгляд.

– Ты ведь помнишь Пилар, не правда ли? – сказала я, указывая на столик, где сидели мои подруги.

Он посмотрел в ту сторону. Пилар помахала ему.

– Ты, вероятно, слышал, что мы с Пилар преодолели все наши разногласия?

Гордон натянуто улыбался. Его нижняя челюсть подрагивала от напряжения.

– А о Никки, жене Говарда Граута, ты слышал? Никки кивнула.

Я широко улыбнулась на публику, потом понизила голос и наклонилась поближе:

– Помнишь, ты сказал, что мне придется доказывать, что ты украл мои деньги и что они не пропали?

Он вцепился руками в салфетку на коленях.

– Просто хочу, чтобы ты знал, что с каждым новым шагом, по мере того как открываются новые факты, твой крах все ближе. – Я выпрямилась и добавила: – Думаю, ты будешь великолепно смотреться в тюремной робе.

Могу поклясться, что он побледнел.

Я присоединилась к подругам. Мы заказали шампанское, мясо с картофелем, запеченным в сырной панировке, капусту брокколи и вишневый десерт. Два часа спустя, когда мы вернулись во дворец Граутов, нас уже ждал Говард.

– Дамы, мы напали на золотую жилу.

О, наверняка его слова означают, что отмщение Гордону не за горами.

– Что ты нашел?

– Я выяснил, каким образом Гордон оплачивает свою шикарную жизнь.

– Ну и как?

– Мне позвонил твой друг-банкир – тот, который опустошил твой счет, не подумав, что, может быть, ему следовало бы поставить тебя в известность. Это, конечно, не преступление, но если бы об этом заговорили во влиятельных кругах Уиллоу-Крика, это не лучшим образом сказалось бы на его бизнесе.

– Что он сказал?

– После того как я убедил нашего щедрого банкира в целесообразности сотрудничества со мной, он проговорился о том, что банк Уиллоу-Крика выделил Гордону личный кредит на текущие расходы.

Сердце у меня упало.

– Если он взял кредит, значит, деньги действительно пропали.

Говард лишь улыбнулся:

– Дорогуша, нельзя получить кредит, если у тебя нет поручительства.

– Что? И что он представил?

Глядя на сияющее лицо Говарда, можно было подумать, что настало Рождество.

– «Джен стар». Я замерла:

– Строительная компания в южном Уиллоу-Крике?

– Она самая.

– Не может быть! Разве она не принадлежит Сойеру?

– Сойеру? Нет, черт возьми, он был одним из митингующих!

Никки пожала плечами.

– Я-то думала, что он забросил искусство, чтобы заняться строительством, а оказывается, он рисовал лозунги для митингов.

Холодок пробежал у меня по спине. Значит ли это, что Сойер вообще не вернется? Что у меня так и не появится шанса все ему объяснить? Или что я все-таки влюбилась него?

– Но что еще лучше, – продолжал Говард, – после дальнейших настойчивых расспросов я выяснил, что «Джен стар» полностью принадлежит и «Дж. Р. Холдингс».

По выражению его лица было ясно, что это хорошие новости, но я представить себе не могла, почему.

– И угадай, чем еще владеет «Дж. Р. Холдингс»?

– Чем?

– «Вега индастрис».

Мне потребовалась пара секунд, чтобы осмыслить услышанное.

– Склад в Мексике, где зарегистрирована фирма «Биокаст»!

– Вот именно.

– Но что это означает? – спросила я. Мне было не сложно обсуждать такие темы, как отличия человека от обезьяны, но разобраться в том, что говорил мой юрист, я не могла.

Говард ухмыльнулся:

– Запутанным путем, которым Гордон надеялся скрыть ваши деньги, инвестированные в «Биокаст», вернулись и были истрачены на покупку земли «Джен стар». – Он коротко хихикнул. – Кто бы мог подумать, что хоть одна приличная леди из Лиги избранных станет собственницей земли в южном Уиллоу-Крике?

У меня закружилась голова. Все это время мои деньги были здесь, прямо под носом. Каждый раз, когда я пересекала железнодорожные пути, направляясь к Сойеру, я проезжала буквально мимо них.

– И говорят, что твой бывший устраивает завтра роскошный прием, чтобы объявить о своих планах относительно собственности и собрать еще больше денег. Я думаю, будет очень по-добрососедски, если и мы там будем.

Несмотря на все несчастья последнего времени, я оказалась участницей нескольких больших вечеров. Дебютный прием Никки. Выставка работ Сойера Джексона. А теперь этот. Сто пятьдесят не самых близких друзей Гордона соберутся на званый вечер, который затмит собой все другие мероприятия.

Будучи знакомой со всеми в городе, включая поставщиков провизии и официантов, нанимаемых для таких мероприятий, я знала все подробности о приеме Гордона – от порций белужьей икры размером с мяч для гольфа до сорта красного вина, которое он собирался подавать. Я чуть было не выдала себя, так мне хотелось позвонить и сказать, что красное вино – это плохой выбор, как для приема, так и для моих бежевых ковров. Но я удержалась.

Мероприятие было назначено на восемь часов, чтобы гости смогли полюбоваться на закат через мои французские окна, выходящие на запад. Говард, Никки, Пилар и я были готовы. Кика сидела за рулем моего «мерседеса». Мои родители ехали в машине позади нас, а на повороте на мою замечательную дорожку из красного кирпича мы встретились с караваном дам из Лиги.

Мы медленно продвигались вперед. Вдоль узкой дорожки стояли припаркованные автомобили – целое море «роллс-ройсов», «бентли», «мерседесов», «БМВ», «кадиллаков» и, Господи прости, «хаммеров». Вдобавок к этому были еще фургончики телевизионщиков, машины прессы, и я даже узнала несколько черных лимузинов сенаторов и конгрессменов. Гордон явно полагал, что он на пороге исполнения своей давней мечты – финансового успеха.

Наш кортеж подъехал к дому по кирпичной дорожке, взбудоражив всех лакеев. Мы припарковали авто и проследовали к парадному входу. Я сделала знак всем молчать и тихонько открыла дверь. Большая комната была заполнена людьми. В толпе я сразу заметила свою свояченицу Эдит, надменную, как цапля. Ничто так не возрождает былую любовь, как возвращение блудного брата вместе с деньгами.

Если бы я колебалась, стоит ли сделать запланированное, ее вид развеял бы мои сомнения.

Я узнала нескольких политиков и одного или двух репортеров. Но больше всего меня шокировали остальные присутствующие – толпа разряженных незнакомцев в огромных бриллиантах и кричащих нарядах от «Дольче и Габана».

Дамы с минимумом одежды и максимумом косметики расселись в ряд. Их пышные формы так туго обтягивала блестящая кожа, что они были похожи на надувных кукол из секс-шопа. Мужчины выглядели не менее живописно – своими белыми костюмами, туфлями из крокодиловой кожи и огромным количеством золотых цепей они напоминали о начале эры диско. Было видно, что у собравшихся гораздо больше денег, чем вкуса.

Гордон Уайер стоял перед толпой, улыбаясь фотографам, а мисс Мышка сидела рядом с ним.

– Я представляю вам, – самодовольно сказал он, – «Джен стар девелопмент»: поместья в Уиллоу-Крике. Беспрецедентная возможность инвестиций в строительство. Вы будете гордиться своим домом.

Прежде чем он успел показать собравшимся архитектурный макет, наступил наш грандиозный выход, который всполошил всех.

– Что здесь происходит, ко всем чертям?

При виде меня Минни подскочила:

– Убирайся из моего дома!

Разве так, спрашивается, встречают гостей?

– Тебе нельзя здесь находиться! Позовите охрану! Тебя арестуют за вторжение в частную собственность.

– Полагаю, мое имя есть в списке приглашенных. Кстати, посмотрите-ка, у меня есть ключ!

Глаза Минни сузились от злобы:

– Гордон, заставь их уйти.

– Фреди, – предостерегающе спросил он сквозь вымученную улыбку, так как защелкали вспышки камер, – что ты здесь делаешь?

Я заметила, что он вспотел.

С улыбкой я неспешно направилась к подиуму. Единственное, что помешало ему физически меня задержать, было то, что мой отец и Говард следовали за мной по пятам. Кроме того, моя мать тоже была здесь, а мы знаем, какие чувства она у него вызывает.

– Леди и джентльмены, – назвать так присутствовавших можно было с натяжкой, – в самом деле, строительство поместий в Уиллоу-Крике – дело беспрецедентное. То, о чем вам сегодня хочет рассказать Гордон, – изумительная площадка под строительство в южном Уиллоу-Крике.

При слове «южный» толпа встревожено загудела.

Я продолжила:

– Кто бы мог подумать, что несколько моих подруг из Лиги и я сама являемся крупнейшими инвесторами в эту собственность?

Гости были сбиты с толку. Гордон ошеломленно смотрел на меня.

– Точнее, до сих пор мы являемся единственными инвесторами, но нам ужасно приятно присоединиться к моему бывшему мужу и представить вам это новое строительство, тем более что... – барабанную дробь, пожалуйста... – только что было принято решение, что поместья в Уиллоу-Крике станут новым проектом Лиги на следующий год.

Энналайз, Гвен и другие дамы одобрительно зашумели. Недоумение гостей еще больше возросло. У Эдит был такой вид, будто она вот-вот испустит дух.

– Что за черт, – прошипел Гордон, но, когда он метнулся ко мне, на его пути встал мой папочка.

– Этим проектом можно будет гордиться, смею вас уверить, – невозмутимо продолжала я. – Участок земли, на котором будут построены дома для нуждающихся.

– Для нуждающихся? – раздались удивленные возгласы.

Гости вставали один за другим, на лицах их было написано недоумение, и говорили они с ужасным акцентом.

– Обещали строить особняки!

– Элитный жилой комплекс!

– С гербами на золотых воротах!

– Что за дела, Уайер?

Казалось, Гордон был на грани сердечного приступа и не мог произнести ни слова. Так как я всегда рада прийти на помощь, я продолжила.

– Разве он не предупреждал? – спросила я с невинной улыбкой.

Все в городе недоумевали, какое строительство можно вести в южном Уиллоу-Крике. Этот район не подходил для промышленного строительства или продажи земли в розницу. А кто захочет покупать дом в непрестижной части города? Публика, собравшаяся в данный момент в моей большой гостиной, – это люди, которые хотели купить роскошный дом в Уиллоу-Крике, но понятия не имели о том, что такое престиж.

– Я хотела сказать, что это будет замечательный проект, который оправдает вложенные вами средства. Кроме того, будьте уверены, что ваши деньги окажутся в надежных руках. Как выяснилось, я единственный крупный инвестор этого проекта, – я сделала реверанс, – поэтому я назначила отца директором строительства, в то время как мой юрист, Говард Граут, великодушно согласился занять место в правлении.

Когда мой отец помахал толпе, Гордон схватил меня за руку и потащил прочь из комнаты, прежде чем кто-нибудь успел среагировать. К счастью, мы не далеко ушли – папа и Говард остановили его.

– Ты не можешь этого сделать, – выпалил он.

– Конечно же, могу, дорогой, – ответила я сладким, как мед, голосом. – Ты использовал мои деньги и деньги моих подруг из Лиги избранных, чтобы купить эту землю.

– Ты не можешь этого доказать!

– Все уже доказано.

Это произнес Говард, выступив вперед и вручив Гордону кипу бумаг. Тому было достаточно прочитать верхнюю страницу. Он сам был юристом, хоть и не практикующим, как мы знаем, но он был достаточно умен, чтобы понять. Но просто на всякий случай...

– Говард отследил деньги, – объяснила я, – как только мы узнали, где искать. Он вычислил все твои грязные махинации: «Биокаст», «Вега индастрис», потом «Дж. Р. Холдинг», и, наконец, след привел к «Джен стар».

Мой отец выступил вперед:

– Черт. Я выпущу тебя на хлопковом поле, дам тебе фору, а потом побегу за тобой с двустволкой. Не думаю, что кому-то будет тебя не хватать.

– Папочка, – сказала я с нежностью, – я думаю, это не потребуется. Уверена, что Гордон все вернет без лишнего шума.

– Ни черта вы не получите.

– О, Боже. – Я посмотрела на Говарда. – Тогда придется поступить с ним по-плохому. – Я невинно пожала плечами. – Мы просто вернемся к гостям и объясним всем журналистам и членам правительства, что тебе будет несколько затруднительно управлять проектом из-за решетки – а именно там ты окажешься, если мы сообщим Генеральному прокурору штата, что «Биокаст» в действительности не существует. – Я набрала побольше воздуха, а потом выдохнула. – Хотя, кто знает, быть может, все эти люди, сидящие там, будут не против? Как ты думаешь?

Его лицо побагровело, а на шее вздулись вены, как красные линии дорог на карте.

– Фред, – сдавленно произнес он.

Я не обратила на это внимания и повернулась к юристу:

– Говард, если люди все-таки будут против, как это квалифицируется? Мошенничество? Вымогательство? Возмещение убытков в тройном размере, потому что наш крошка Горди рассылал подложные банковские отчеты приличным дамам из Лиги избранных? – Я посмотрела на своего бывшего мужа. – В самом деле, Гордон, мог бы придумать что-нибудь получше.

У него подкосились колени. К счастью, прямо позади него был стул. Я жаждала мести, но проливать кровь не собиралась.

– Что с тобой? У тебя изможденный вид. Хотя, полагаю, перспектива провести следующие десять-двадцать лет в компании уголовников у кого угодно вызовет приступ тошноты.

Он уронил голову на руки. Мне даже показалось, что он сейчас заплачет.

Я обернулась к отцу и Говарду:

– Судя по шуму, гости волнуются. Успокойте их, пока Гордон пытается взять себя в руки.

Мы остались одни. Гордон застонал. Через секунду он поднял на меня взгляд. Слезы высохли, как капля воды, пролитая на раскаленный техасский асфальт. Я видела, что его мозг снова заработал. Когда он заговорил, у него был кроткий вид – это не так просто изобразить после всего, что произошло.

– Прости меня, Фред, – сказал он с полным надежды невинным взглядом, который так ему удавался. – Клянусь, я не хотел, чтобы это произошло.

– Ты что, забыл обо всех бумагах, которые обманом заставил меня подписать за несколько месяцев до того, как ушел? Довольно сложно назвать это случайностью.

– Ах, это, – посетовал он. – Ладно, может, меня немного занесло. Но «Джен стар» должна была стать моим счастливым билетом, Фред, понимаешь? – Он застонал. – Все шло так хорошо. Но потом Джанет сделала эти снимки меня с этими... – Он выругался. – Затем она выяснила про «Биокаст». Что я мог сделать?

Это был один из риторических вопросов, но я все равно решила ответить:

– Для начала можно было не впутываться во все это.

Он скривился:

– Клянусь, Фред, я бы хотел вернуться назад и все исправить. Мы все ошибаемся.

Почти то же я сказала матери. Эта мысль поразила меня.

– Позволь мне все тебе компенсировать, – сказал он. – Теперь, когда фотографии изъяты и ты знаешь о «Биокасте», я скажу Джанет, чтобы собирала вещички. Я переоформлю весь проект на тебя и Лигу, как ты того хочешь. И тогда этот проект станет нашим звездным часом. Вместе. Как в старые времена.

Его речь была пылкой, и я вспомнила первые дни нашего знакомства.

– Значит ли это, что ты просишь меня вернуться к тебе?

– Да. Я никогда не переставал любить тебя.

– Правда? – прошептала я. Он начал расслабляться:

– Фред, мы созданы друг для друга, это было сразу понятно. Никто из нас на самом деле не хотел развода.

– Ты прав, Гордон, я не хочу быть в разводе. – Я улыбнулась широкой улыбкой Фреди Уайер, и меня охватило неподобающее чувство удовлетворения. – Но лучше быть разведенной, чем твоей женой.

Я развернулась и, переполненная не самыми благородными, но крайне приятными эмоциями, оставила оглушенного поражением Гордона.

Я взошла на подиум в зале, чтобы сказать несколько слов сбитой с толку публике.

– Леди и джентльмены, надеюсь, вы присоединитесь ко мне и Лиге избранных Уиллоу-Крика и вложите деньги в этот уникальный инвестиционный проект, чтобы помочь тем, кому не так повезло в жизни, как вам.

Один мужчина встал.

– Там не будет поля для гольфа?

– Боюсь, что нет.

– Не будет кондоминиумов?

– Простите, нет.

– Роскошных особняков площадью девятнадцать тысяч футов?

– Их тоже не будет.

Собравшиеся переглянулись, а потом, едва не сбивая друг друга с ног, кинулись прочь из дома. Дело в том, что расфуфыренным гостям Гордона компания меценатов в бежевом кажется не более привлекательной, чем они нам. Так что, когда ушел последний приглашенный, мы с моими родителями, друзьями и членами Лиги поняли, что нашли свой Новый проект.

Девушки издали пронзительный вопль радости, Говард закружил Никки. Гордон сидел оглушенный, как будто не мог понять, каким образом все вдруг пошло прахом.

Джанет Ламберт кипела от злости и просто не могла поверить в происходящее, когда пришли нанятые мною грузчики за ее вещами.

– Ты не имеешь права! – протестовала она. – Это наш дом! У нас есть документы, подтверждающие это!

– Ах да, совсем забыла. Говард?

Мой юрист выступил вперед и протянул еще один документ, на этот раз на дом.

– Подпиши здесь, Уайер.

– Он не будет это подписывать! – завопила Минни, а затем набросилась на меня. – Ты от всего отказалась!

– Верно! Но я не ведала, что творю. Это Гордон меня надул. И если я не ошибаюсь, финансовые документы для этого мошенничества подготовила ты. Надо же, как нехорошо.

Она сжала губы и стала ужасно некрасивой.

– И если ты не хочешь, чтобы я пошла и сообщила, куда надо, о мошенничестве с «Биокастом», а уберешься по доброй воле, Гордону, полагаю, стоит подскочить сюда и подписать все, что потребуется.

С видом побежденного Гордон прошаркал к нам, взял ручку и подписал бумаги.

Мышке лишь оставалось злобным взглядом следить, как ее чемоданы от Луи Вюиттона спускают по лестнице.

Когда грузчики закончили работу, я протянула ключ.

– Это от грузовика, который стоит снаружи, – сказала я и посмотрела на Гордона. – Уверена, если ты хорошо попросишь, твоя жена подвезет тебя.

Глава тридцать вторая

Я сделала это. Конечно, мне очень помогли друзья, и особенно Говард Граут. Все в моей жизни встало на свои места. Что еще нужно?

В этом-то все и дело. Как я и подозревала тогда, изучая у Говарда в столовой мои банковские документы, стало нужно что-то еще. Это «что-то» не давало покоя, как задача на уроке психологии. Но ответ все еще ускользал.

К счастью, у меня было множество дел, чтобы занять свои мысли. Я с головой ушла в следующие проблемы: детальную разработку нового проекта Лиги, продажу начавшей преуспевать галереи Хилдебранд и переезд вместе с Кикой обратно в мой дом.

Но дом потерял свое очарование. Никто из нас не хотел там оставаться, так что мы стали задумываться о возможных перспективах на будущее. Просидев несколько дней за кухонным столом с тупым огрызком карандаша, которым Кика записывала все «за» и «против» имеющихся у нее вариантов, моя горничная положила передо мной посудное полотенце.

– Что это значит? Ты увольняешься? – Я была ошарашена. – Ты не можешь так поступить.

– Я вам не нужна, мисси Уайер. Я слишком стара, чтобы вести для вас хозяйство. – Она улыбнулась. – Кроме того, я собираюсь в Мексику, хочу поучаствовать в одном телешоу.

– Ты уезжаешь за доном Хуаном де Танго!

– Можете меня осуждать.

Я засмеялась и крепко обняла ее, хоть и не могла представить себе жизнь без нее. Но прежде чем уехать, она усадила меня и обрушила мне на голову еще одну обличительную речь на испанском языке. Она долго говорила о том, что, конечно, не ей давать мне советы (последовала саркастическая усмешка), но она не сможет жить спокойно, если не скажет мне, что мир гораздо больше, чем Уиллоу-Крик. Кика тараторила на родном языке о том, что я всю жизнь провела в Уиллоу-Крике, даже училась в местном колледже.

Что я могла на это сказать?

Она явно не ждала от меня ответа и как будто еще не все мне сказала.

– Мисси Уайер, я думаю, вы боитесь уехать.

Я чего-нибудь боюсь?

– Уезжайте, мисси Уайер. Посмотрите, что есть за пределами Уиллоу-Крика. Поезжайте куда-нибудь, где все не так легко. Не так безопасно.

Я не раздумывая отмела ее предложение – сначала. Но в течение следующих нескольких дней, пока Кика собиралась, я не могла выкинуть эту идею из головы.

Я больше не могла отгораживаться от реальности, правда рвалась наружу, как богатое нефтяное месторождение из-под земли. Я говорила, что мне не нужна помощь, мне не нужно, чтобы меня спасали. Но кого я обманывала – очевидно, только саму себя, так как мужчины управляли моей жизнью и спасали меня с самого рождения. Конечно, мое личное обаяние и обворожительная внешность делали меня достойной спасения. Но была ли Кика так уж не права? Быть может, я в самом деле боялась жизни за пределами моего маленького мирка?

В тот день, когда я отправила Кику на поиски дона Хуана, снабдив ее подробными инструкциями «Как заполучить мужчину своей мечты», я неожиданно поняла, что мне надо делать. Теперь, когда мои глаза окончательно раскрылись, а розовые очки были безжалостно раздавлены практичным каблуком Кики, я точно знала, что все должно измениться.

Я позвонила матери, но она не поняла ничего из того, что я ей сказала. Отец был слишком поглощен новой работой по управлению строительством для Лиги, чтобы вникать в мои слова. Никки и Говард не могли поверить в то, что я собиралась сделать, но оказали мне всевозможную поддержку. Это напомнило мне о последнем невыплаченном долге.

– Мама, мне нужна твоя помощь.

– Что это? Ты в самом деле за чем-то ко мне обращаешься?

– Да, я хочу попросить тебя об одолжении.

Когда я сказала ей, она сначала раздраженно хмыкнула, но потом вздохнула.

– Ладно. Я позабочусь об этом.

За двадцать четыре часа моя мать собрала группу поддержки для Никки – это могла только она. Я, моя мать и Пилар входили в эту группу с самого начала. Кроме того, она привлекла Лали Дюбуа и ее подругу Энналайз Сандерс. Группа получилась впечатляющая, властная коалиция, которая еще не раз поможет Никки в будущем.

Только узнав, что все документы на вступление были готовы и приняты до истечения срока, я позвонила Ники:

– Ты сидишь?

– А что?

– Тебя берут в Лигу.

Клянусь, ее радостный вопль был слышен не по телефону, а через окно.

– Это точно?

Я поведала ей подробности и сказала, что она получит официальное приглашение по почте.

– Тебя представят на майском собрании.

– Осталось всего несколько дней! Ты будешь там со мной?

– Я бы ни за что этого не пропустила.

Как только я повесила трубку, с пункта охраны позвонил Хуан:

– К вам мисс Дюбуа.

Лали пришла с президентом приемной комиссии и секретарем Комитета назначений. Так как Кика уволилась, мне пришлось самой возиться с чаем. Но с каждым днем у меня появлялось все больше сноровки.

– Мы пришли, – начала Лали, когда я подала им чай с печеньем, – чтобы попросить тебя быть нашим следующим кандидатом в президенты.

Я выпрямилась на стуле:

– После всего, что случилось?

– Дело в том, что тебя готовили к этой должности с самого рождения. И, по правде говоря, проект «Поместья Уиллоу-Крика» – это настоящая находка.

– Еще какая, – добавила секретарь.

– Это сделало нам потрясающую рекламу. И хотя нам, конечно, не нужно лишней шумихи, это как раз то, что позволит нам получить еще большие пожертвования.

– От политиков и корпораций, – сказала секретарь.

– Именно, – продолжила Лали. – И мы считаем, что ты заслуживаешь награды.

Видите, люди действительно не могут долго сопротивляться моему обаянию.

Я почувствовала, что улыбаюсь, и мгновенно поняла, каким будет мой ответ.

– Для меня это большая честь, и, с одной стороны, я хочу согласиться...

– Ты отказываешься? – спросили гости.

– Да, отказываюсь, по крайней мере пока. Но есть одна отличная кандидатура.

Мы все знали, кто это.

– Пилар Басс – идеальный вариант.

На последнем в году майском общем собрании ЛИУК всегда собиралось много народу – последний шанс покрасоваться и похвастаться перед перерывом до сентября. Будут представлены не только новые кандидаты на прием, но и будущий президент. Приехав в «Брайтли», я улыбнулась, увидев в президиуме Пилар и членов приемной комиссии. Она радостно вскинула руку, заметив меня. Клянусь, Пилар выглядела веселой.

Никки сидела в первом ряду с остальными кандидатами и, увидев жест Пилар, обернулась и тоже помахала мне.

Я помахала в ответ.

После того как представили Пилар и новый состав приемной комиссии, настало время объявить кандидатов. Лали взяла список имен.

– Рада вам представить наших кандидатов на вступление в Лигу избранных Уиллоу-Крика.

Услышав свое имя, каждая женщина вставала, чтобы вежливо или нервно улыбнуться. Когда настала очередь Никки, она поднялась, обернулась и помахала публике, как участница конкурса красоты. Ей достались самые бурные аплодисменты из всех кандидатов.

Потом мы втроем вернулись во дворец. Говард ждал нас:

– Как все прошло?

– Я им понравилась! – восторженно воскликнула Никки.

Он поднял ее и закружил:

– Я знал, что так и будет, куколка.

Опустив ее, он повел нас на кухню. Какая разница, что он там делает неправильно, какое это имеет значение. Особенно после того, как он так помог мне.

Говард принес бутылку шампанского:

– Я начал было смешивать для вас коктейль, но потом подумал: нет уж, леди будут пить шампанское.

Быть может, Говард Граут становится настоящим джентльменом?

Под наши радостные выкрики он открыл бутылку, разлил шампанское по бокалам и чокнулся с Никки, а потом сказал:

– Оставляю вас праздновать одних, дорогие дамы.

Он пошел к выходу, но Никки бросилась за ним.

– Я люблю тебя, Гови. – И она поцеловала его в губы, что было самым вульгарным проявлением любви на публике, какое мне довелось видеть. Я даже прослезилась.

– За Никки, – сказала я, когда она вернулась, – и Пилар.

Мы чокнулись, и Никки засмеялась.

– Мне кажется, что Лига избранных никогда уже не будет прежней!

Глава тридцать третья

Стоял ясный июньский день с ослепительно голубым небом. Мои планы на будущее были окончательно определены, и в тот же день Сойер Джексон вернулся в мою жизнь.

Я присутствовала на церемонии открытия проекта, и митинг теперь проводился не в знак протеста, а в поддержку строительства. Присутствовали журналисты, а также сенаторы и конгрессмены. Это должно было стать самым большим внебюджетным проектом по строительству недорогого жилья в штате. Атмосфера была праздничная, звучали речи и музыка, а когда состоялась закладка символического камня, все воодушевленно зааплодировали.

Когда все речи были произнесены, а строительство освятили, толпа стала рассасываться. Направляясь к ждавшим меня Говарду и Никки, я увидела Его.

Сойер прислонился к своей ужасной машине, скрестив ноги и сложив руки на груди, глаза его прятались за стеклами темных очков. Он выглядел таким же опасным, каким я его запомнила.

Когда я подошла ближе, он снял очки и зацепил их за ворот черной футболки:

– Фреди.

Я бы хотела сказать, что совершенно ничего не почувствовала. Конечно, я хотела объяснить, почему была так нелюбезна с ним, но это не значило, что я готова испытать все те сильные чувства, которые он у меня вызывал. Но в этом-то и было дело. Сойер Джексон воплощал все, чего я не должна была желать, но – какая досада – больше всего желала.

Я почувствовала знакомое, абсолютно неподобающее волнение при виде этого высокого темноволосого ковбоя Мальборо, и было бы очень просто пробежать оставшиеся несколько шагов по неровной земле и броситься ему на шею. Но не забывайте, что речь идет обо мне.

– Как дела? – спросил он.

– Как никогда хорошо. А еще лучше после того, как все твои протестанты одобрили новый проект.

Сойер все еще стоял, прислонившись к машине, и, казалось, обдумывал мой ответ:

– Так, значит, ты слышала о том, что я принимал участие в акциях протеста?

– Да, Никки говорила.

– Поля для гольфа, особняки и шикарные авто разрушили бы атмосферу района. – Он мимолетно улыбнулся. – Я слышал о том, что стало... с твоими деньгами и землей. Никки рассказала мне.

– Ох уж эта болтушка Никки. – Правда, теперь мне не нужно было объяснять все самой. – Но... – я проглотила подступивший к горлу ком, – это не оправдание для моей грубости.

На его лице снова появилась усмешка.

– Мы опять вернулись к официальному тону?

Я вспомнила большой прием у Никки – тогда он впервые сказал это.

– Мы никогда и не переходили на другой тон.

От этого мы оба засмеялись.

Никки поспешно подошла к нам:

– Сойер, ты не мог бы вместо нас подвезти Фреди?

– Никки!

Ее щеки разрумянились, а глаза горели от возбуждения:

– Мне очень жаль...

Надо заметить, вид у нее был ни о чем не сожалеющий.

– ...Но я только что вспомнила, что нам с Говардом надо ехать в... Сан-Антонио.

– По пути вы можете завезти меня.

– М-м... нам надо ехать прямо сейчас. Без остановок. Прости! – И она убежала.

Единственным оставшимся вариантом было попросить кого-нибудь из строителей отвезти меня домой. Все остальные уже уехали.

– Несколько прозрачно, не находишь? – спросила я.

Сойер поднял руку, как бойскаут, которым, как мы знаем, он никогда не был.

– Я здесь ни при чем.

– Могу поспорить. – Но я все-таки села в машину.

Он молча несся по улицам, и должна признаться, что, когда мы приехали, я пригласила его зайти. Я не имела в виду ничего такого, правда.

– Хочешь чаю? – спросила я. Сойер огляделся по сторонам:

– Где Кика?

Я рассказала ему о том, как моя горничная отправилась покорять телевидение и Дона Хуана де Танго. Он прошел за мной на кухню, и если ему это и показалось странным, он ничего не сказал. Я была весьма горда собой, когда поставила кипятить чайник, а Сойер тем временем рассказывал мне о путешествиях, музеях, о том, как потерял себя ради искусства.

Я бы тоже могла рассказать ему о том, как можно потерять себя ради того, чтобы избавиться от воспоминаний, но не стала – не потому, что от старых привычек трудно избавиться, – просто я не доверяла себе. Когда речь заходила обо мне и Сойере Джексоне, я, кажется, никогда не поступала как надо.

Я заварила чай, положила сахар. Когда я обернулась, на его лице было написано любопытство.

– Фреди, что происходит?

Вот так вот просто, как в кино. Я почувствовала легкую дрожь, что было очень плохим знаком. Сойер не отступал:

– Если бы ты хоть что-то сказала, я не повел бы себя, как осел. – Его улыбка снова заиграла на губах, и он подошел ближе. Охватившее меня волнение стало еще сильнее. – Позволь мне загладить вину.

– Ну что ты, Сойер, ты ни в чем не виноват. – Я хлопнула его по плечу, но почему-то моя рука задержалась у него на рукаве. Вероятно, поэтому он привлек меня к себе.

Я позволила ему отнести меня наверх. Все это было так похоже на Ретта Батлера, и это был самый романтичный момент в моей жизни.

Когда все закончилось, много часов спустя, я оставила его мирно спящим на сбившихся простынях.

Одевшись, я спустилась вниз. В дверь позвонили:

– Фреди! Все готово! Поздравляю!

Женщина вошла и вручила мне документы. Я просмотрела стопку.

– О-о! – произнесла она.

Я подняла голову и увидела, что она смотрит на лестницу:

– Кто это?

Сойер стоял наверху лестницы. Увидев его, темноволосого, в небрежно накинутой рубашке и джинсах, низко сидящих на бедрах, я вдруг усомнилась в своих планах, которые так тщательно выстраивала.

Когда я не ответила, у женщины хватило такта сказать, что ей пора и что она обсудит со мной условия выезда позже.

Сойер спустился ко мне:

– Ты продала дом?

– Да.

Он изучал меня секунду, а потом кивнул:

– У меня есть предложение.

– Предложение?

– Переезжай ко мне и оставайся, сколько захочешь. Мы начнем все сначала и не будем никуда торопиться.

Его предложение было более чем заманчивым. Он был прекрасным любовником, остроумным человеком и даже умел готовить. Разумеется, я избавилась от своих предрассудков и идиотской привычки подписывать все не глядя и могла продолжать вести в Уиллоу-Крике почти ту же жизнь, к которой привыкла. Но была еще досадная необходимость доказать себе, что я действительно сильная, что я не боюсь. Кроме того, как я могла объяснить ему или еще кому-нибудь то нарастающее приятное волнение, которое я чувствовала от перспективы выйти за пределы моего мирка и доказать, что мне не нужно, чтобы все было легко и удобно, что я могу преуспеть и в большом мире.

Могу только сказать, что переезд в другое место меня манил. Может быть, не все сложится гладко в моей новой жизни, но попробовать я должна.

– Думаю, я могу полюбить тебя, а быть может, я уже влюблена, – сказала я ему. – Но пора мне самой о себе позаботиться.

– Фреди...

– Если я останусь с тобой, это будет чудесно, замечательно... но легко. Пора выяснить, из какого теста я сделана, а для этого мне надо уехать из Уиллоу-Крика.

В момент моего отъезда он был со мной. Я перешла в недействительные члены Лиги и распродала или пожертвовала все, что осталось от обстановки дома. Сойер стоял у подъезда с моими родителями, Пилар и Граутами.

Когда происходящее наконец дошло до забитого архитектурными проектами и строительством сознания моего отца, он заявил, что недоволен моим отъездом. Но, несмотря на угрозы не прийти меня проводить, он появился, крепко обнял меня и сказал:

– Я всегда знал, что тебе и целого мира мало. Неудивительно, что ты решила пойти и завоевать его самостоятельно.

Моя мать с ним не соглашалась, но вид у нее был стоический и смирившийся. Она не обняла меня, но приблизилась на расстояние вытянутой руки:

– Возвращайся скорее.

Прежде чем она успела отступить, я обняла ее и прижала к себе.

– Я люблю тебя, мама. – Похоже, я становлюсь сентиментальной.

Никки в момент прощания бросилась мне на шею и потребовала пообещать, что мы навсегда останемся друзьями. Даже Пилар подошла и обняла нас обеих.

Говард лишь улыбнулся и, когда я высвободилась из объятий, сказал:

– Спасибо за все, что ты сделала для моей Никки.

– Мы помогали друг другу. Мне тоже есть за что благодарить тебя.

Сделка, которую я заключила с Говардом, была полностью выполнена. Я обняла своего НС-ного соседа.

Далее был Сойер. Его темные волосы трепал утренний ветерок, а черная футболка была достаточно облегающей, и под ней вырисовывалась его широкая грудь, но при этом он не был похож на фотомодель. Я почувствовала смущение. И когда он провел рукой по моему подбородку, я сдалась и впервые проявила любовь на публике. Я поцеловала его на прощание. Не обращая внимания на выражение лица матери.

Он слегка отстранился, его губы изогнулись в улыбке:

– На выставке, когда все пошло вкривь и вкось, ты просила дать тебе время. Теперь я готов сделать это. Иди и делай то, что должна, но помни, что я еще с тобой не разобрался. Отнюдь.

Меня опять охватила дрожь. Я едва смогла оторваться от него, опасного и сексуального, и сесть в машину. Но я знала, что должна это сделать.

Они все выстроились в ряд. Когда я наконец завела машину, Никки прижалась к Говарду, рядом с ними стояли Пилар, моя мать с высоко поднятым подбородком, о чем-то задумавшийся отец и Сойер – уверенный... всегда уверенный в себе. Картина так и просилась на открытку, и я послала им на прощание мой лучший парадный взмах рукой, удаляясь по дорожке из красного кирпича.

Уехать оказалось самым сложным делом в моей жизни. Я до сих пор с трудом верю, что оставила семью, друзей и Сойера. Как говорится, вы можете увезти девушку из Техаса, но она всегда вернется. Кроме того, в любой картинной галерее высокий спрос на сексуальных художников, к тому же в Нью-Йорке целая пропасть картинных галерей.

Да, именно там я и нахожусь. В Нью-Йорке. Представляете?

Кика была права. В этом нет ничего удивительного. Я должна была поехать туда, где не все так легко, как я привыкла. Как мне кажется, это лучшее место для самоутверждения. Я распрямлю волосы, найду хорошую работу и буду внимательно изучать все, что есть в этой жизни, урок за уроком, а потом затеряюсь в городе, который никогда не спит. Здесь полюбят меня. Да и как может быть иначе? Неважно, есть ли у меня акцент, какие у меня связи, что за перемены происходят во мне. Одно я знаю точно. Я по-прежнему остаюсь собой, великолепной Фреди Уайер.

Примечания

1

Скорбящая Богоматерь (ит.). Здесь и далее примеч. пер.

2

Минни – подружка Микки-Мауса из диснеевского мультика.

3

Идиот (исп.).

4

Хорошо, я ухожу (исп.). Этот пес вернется завтра (исп.).

5

Нет (франц.).

6

Нэнси Дрю – девушка-детектив, героиня популярных детективов для подростков и компьютерных игр.

7

Вечеринка (франц.).

8

Что происходит? (исп.)

9

Знаменитая пьеса Т. Уильямса.

10

Персонаж пьесы Б. Шоу «Пигмалион».

11

Здравствуй, мама (франц.)

12

Вот (франц.)

13

Неизвестно что (франц.).

14

Американский киноактер, снимавшийся в вестернах.

15

Аламо – испанская католическая миссия-крепость в г. Сан-Антонио, штат Техас, основанная в 1718 г.

16

«Вулворт» и «Дайм» – недорогие магазины.

17

Миз – обращение к женщине, принятое в Северной Америке, независимо от ее семейного положения.

18

«Спитфайр» – модель небольшого спортивного автомобиля марки «триумф».

19

«Танцуй, мексиканец» (исп.).

20

Ковбойский галстук в виде шнурка с декоративным за жимом.

21

Фраза, которую повторяла героиня мюзикла «Моя прекрасная леди», чтобы добиться идеального английского произношения.

22

Сеть дорогих универсальных магазинов одноименной компании.

23

Список пятисот крупнейших по объемам продаж американских корпораций. Ежегодно с 1955 года публикуется журналом «Форчун».

24

Полианна – героиня рассказов американской детской писательницы Э. Портер (1868 – 1920), находящая причины для радости в самых бедственных ситуациях.

25

Привет (исп.).


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21