Утро в княжьем тереме выдалось беспокойное.
      Весь день, как говорится, теперь насмарку. Оттого Буй-тур Всеволод Ясно Солнышко, и был хмур, аки татарин, которого ратники поймали. за воровство на ярмарке. Недоволен был князь, страшно недоволен. Вроде и не понять, отчего. Но ведь так запросто и не спросишь. Норов у Всеволода крутой, хорошо еще если только палицей дубовой по спине перетянет, а то может еще и на границу послать для переговоров с половцами. А половцы народ дикий, у них всегда один ответ на любые разговоры: «секир башка!» и точка. Как ни юли, как ни уговаривай, «секир башка!» отвечают и, что самое обидное, тут же переходят от слов к делу.
      — Эх, Николашка, Николашка, — тяжело вздохнул князюшка и нехорошо посмотрел на своего личного секретаря Николая Острогова по кличке Пострел.
      Николашка зябко поежился, будто и вправду в княжьих палатах температура упала. Явно замышлял супротив своего секретаря Буй-тур Всеволод что-то плохое.
      Уж не придушить ли Николашку вознамерился?
      Особенно раздражал князюшку берестяной короб со свернутыми в трубочку листами свежей бересты — государственные дела на сегодняшний день. Короб прямо по швам лопался от обилия требующих немедленного решения проблем.
      Руки у Николашки задрожали, так ненароком и бумаги важные рассыпать можно.
      — Что-то многовато на сегодня, — недовольно проворчал Всеволод, раздумывая, как бы это позаковыристей перетянуть палкой настырного помощничка. Да так, чтобы и по темечку, и по спине пришлось. Вот потеха-то будет.
      — Ну так на Руси много чего деется, — виновато шмыгнул носом секретарь. — Дела разные неотложные, как же без этого?
      — Эк ты завернул, на Руси, — продолжал ворчать князь. — Мой удел маленький. Мне всю Русь не удержать. Да тут одних ратников несколько тысяч надобно, дабы границы такой громадины оберегать. А где их взять, ратников этих? Может, подскажешь, Николашка, ты ведь у нас головастый?
      Что и говорить, голова у Николая действительно была довольно нестандартной формы. Непропорционально большая и круглая, как пушечное ядро. Князь, в общем-то, и взял парня себе в секретари, чтобы тот его своим видом нелепым смешил. Но получилось все не совсем так, как было задумано. Николашка Всеволода не смешил, а доставал. Причем доставал со страшной силой. Слишком серьезно к своей должности, шельмец, относился. В том-то вся и беда.
      Секретарь виновато таращился на князя, и Всеволод не выдержал.
      — Ладно, давай, что там у тебя? — в сердцах крикнул Ясно Солнышко, насупив черные брови. Понятно теперь, чего от него старший сын Лука сбежал. Посмотрел на будни отца родного и тут же наутек пустился.
      Всеволоду и самому иногда хотелось дернуть куда-нибудь подальше от своего удела. Но куда тут убежишь? На севере Чертовы Кулички — гиблые глухие места. На востоке половцы сиднем сидят, кумыс теплый лопают. На севере Тьмутаракань — паршивые люди. Ну а на запад податься, к грекам… Нет уж. Народ, который разбавляет водой вино, изначально не может быть хорошим. В общем, отъявленные мерзавцы греки эти. Философы, кифареды, короче, сплошные бездельники… Русскому человеку в Греции делать нечего, лучше уж к половцам с их «секир башкой».
      «А что? — оживился князь. — Чем не вариант?! Все-таки я им как бы родственник».
      Но эти полезные измышления были прерваны самым наглым образом.
      — Купец Вересов челом бьет, — прочитал из большого берестяного свитка Николашка. — Просит твоего соизволения, князюшка, на заморской царице жениться.
      — Чего?!! — Всеволод от неожиданности даже привстал из-за своего роскошного княжеского стола.
      — Да вот тут значится… — замялся секретарь.
      — Что за царица, кто такая? — взъерепенился князь. — Почему не знаю?
      — Да вроде эфиопская, — пожал плечами Николашка. — Нифертитей зовут.
      — Черная, что ли?
      — Ага, черная, — подтвердил секретарь, — как вороново крыло.
      — Не разрешаю!
      — Но купец Вересов…
      — Да плевал я на этого Вересова. Это ж какие дети у них будут? Срамота! Не допущу! И так на Руси всякой пакости предостаточно: лешие, кикиморы, водяные, половцы и тут еще эти ефиопы.
      — Эфиопы, — робко поправил Николашка.
      — Ну эфиопы, велика разница. Гнать Вересова взашей до самого… гм… до этой самой Ефиопии.
      Секретарь быстро кивнул, беря следующий свиток.
      — Князь Осмомысл Ижорский требует вернуть ему сосновый бор, что на границе наших княжеств располагается. В противном случае угрожает идти войной. Собрал дружину в пятнадцать голов.
      — Славная, однако, армия. — Всеволод призадумался. — Ну а мы сколько, если что, выставить можем?
      Теперь призадумался сам Николашка.
      — Ну… примерно шестерых, ежели считать меня с вами.
      — Дурак! — взъярился князь. — Да где это видано, чтобы князья в боях за передел земель участвовали. Ты что, хочешь на границу съездить с половцами о том о сем покумекать?
      Секретарь побледнел:
      — Никак нет, князюшка, не губи. Коли провинился чем, все искуплю.
      — Да ладно тебе, — расслабился Всеволод. — Сегодня я тебя прощаю. М… м… м… а что это за сосновый бор? Что-то не помню такого.
      — Ну как же?! — удивился Николашка. — Вы же совсем недавно с вашим братом Осмомыслом поспорили, кто из вас искусней из охотничьего лука стреляет. Договорились, что победителю спорный бор на границе достанется.
      — И что же Осмомысл, победил?
      — А разве вы не помните?
      — М… м… м…
      — Осмомысл попал аккурат в центр яблока, что на голове у привязанного к дереву крестьянина лежало.
      — Ну а я что же, выходит, промахнулся? — вспылил Всеволод.
      — Да нет, вы тоже попали, — осторожно ответил Николашка.
      — В яблоко?
      — Оно самое, — подтвердил секретарь, — но, правда, глазное. Тот крестьянин быстро отмучился.
      — Да-да, что-то такое припоминаю. — Князь скорчил недовольную гримасу. — Так и земель никаких не напасешься, ежели их раздавать направо и налево кому ни попадя.
      Помолчали.
      — Так что мне ответить Осмомыслу? — тихо напомнил секретарь.
      — А чтоб его! — потряс над головой кулаками князь. — Осмомысла этого. Чтоб он всю жизнь с Бабой Ягой сожительствовал, чтоб ему Кощей голову отрубил, чтоб Леший все дороги запутал, чтоб… а впрочем, отдай ему тот сосновый бор, пущай задавится.
      Николашка молча кивнул, что-то пометив длинным павлиньим пером в своих берестяных документах.
      Пометил, вздохнул грустно.
      Всеволод насторожился:
      — Что вздыхаешь, головастый, много дел на сегодня еще?
      — Да вот… — Секретарь снова вздохнул. — Удельные князья со всей Руси в граде Кипеше собираются. Будут думу думать об объединении земель расейских. Тебя вот приглашают.
      — А… не поеду, — словно от назойливой мухи, отмахнулся от помощника князь. — Не люблю пустословную болтовню.
      — Так ведь там же пир будет! — напомнил Николашка. — Как всегда опосля переговоров.
      — Пир? — Всеволод пощипал аккуратную черную бородку. — Да, об этом я позабыл. Ладно, на досуге — подумаю… А почему в этом году не в Новгороде Великом собираются?
      Секретарь в ответ лишь пожал плечами.
      — Ладненько. — Князюшка сладко зевнул. — Что там у тебя еще, образина? Мне спать охота.
      Николашка судорожно рылся в шуршащей бересте.
      — Половцы на границе снова бесчинствуют, — хрипло ответил он, — хан Кончак в восемьсот тридцать первый раз договор о перемирии нарушил, красных девиц угнал из села Малые Тюки.
      Мощный кулак князя с грохотом обрушился на стол. Ставни в покоях тихо задребезжали.
      — Кончать пора с Кончаком этим! — гневно взревел Всеволод. — Больше его безобразий я не потерплю.
      — Так он ведь это… — прохрипел Николашка, неопределенно шевеля пальцами.
      — Что «это»?
      — Вроде как родственник ваш, тесть точнее.
      — Ну да-а-а-а… — Князь немного сник. — Все меня оставили: и жена вероломная, и сынок неблагодарный. Одним словом, половецкая кровь. Сколько хоть девиц забрали, ведомо?
      — Ведомо! — с готовностью подтвердил секретарь. — Семерых.
      — Да ты что?!! — Всеволод побледнел.
      — Да не беспокойся ты так, князюшка, — противно проблеял Николашка. — Я вот давеча хитрый план измыслил, как пограничные деревни от набегов племен поганых оградить.
      — Ну-ну? — Князь нетерпеливо забарабанил по столу.
      — Обманул я хана Кончака, — довольно сообщил секретарь. — Отдал недавно от вашего имени приказ о том, чтобы все старики в пограничных деревнях платья женские носили, а головы платками яркими повязывали.
      — Что?! — не расслышал Всеволод. — Челюсти платками подвязывали?
      — Да нет, головы, — уточнил Николашка. — В общем, половцы стариков похитили, а не красных девиц.
      — Семерых?
      — Семерых.
      — Ай да Николашка, ай да головастый! — обрадовался князь. — И когда это я такой мудрый указ успел отдать? Впрочем, не важно. Что там у тебя еще?
      — А еще вот Лихо Одноглазое в наших лесах завелось, — сообщил секретарь.
      — Что, опять? — ужаснулся Всеволод.
      — Почему опять? — изумился Николашка. Князь на это ничего вразумительного ответить не смог.
      «И вправду, чего это я?» — недовольно подумал он.
      В последнее время его язык вытворял довольно странные вещи, как бы живя своей непостижимо сложной жизнью отдельно от князя. Говорил иногда, что хотел, и Всеволода порою совсем не слушался.
      — Пугает крестьян, — читал очередную челобитную Николашка, — топчет посевы, гоняет по лесу дровосеков, поет дурным голосом.
      — М-да, непорядок, — мрачно кивнул князь. .
      — Просим тебя, князюшка Ясно Солнышко, вразумить страхолюдину, а по возможности совсем ее извести. И подпись: «Лесорубы».
      — Да, вот это проблема! — согласился Всеволод. — Николашка, зови-ка ко мне лоботрясов наших Гришку с Тихоном…
      Сказано — сделано.

* * *

      Гришка с Тихоном ввалились в княжие палаты, по обыкновению весело друг друга тузя и громко смеясь. Этакие два косолапых медведя, что фигурой, что умом. Здоровые, широкоплечие, в начищенных до блеска кольчугах княжеских дружинников. На кожаных поясах по булаве, на головах по остроконечному медному шлему.
      — А ну не шалить в княжьем тереме! — прикрикнул на добрых молодцев Николашка, и те понемногу успокоились.
      — Явились, обормоты, — с улыбкой произнес Всеволод, с удовольствием осматривая своих непутевых племянников.
      — Явились, Буй-тур Всеволод, — в один голос ответили дружинники и в ужасе отшатнулись от резко вскочившего из-за стола князя.
      — Как вы меня НАЗВАЛИ?!! — заорал Всеволод. — А ну-ка повторите!!!
      Племянники переглянулись. Николашка на всякий случай полез под крепкий стол.
      — ПОВТОРИТЕ, я кому сказал!!! — Гришка с Тихоном повторили.
      — Кто?!! — не своим голосом взвыл князь. — Кто посмел обо мне такое сказать и… Что это все, в конце концов, ЗНАЧИТ?!!
      Из-под стола опасливо высунулся секретарь.
      — А в народе тебя так только и величают, — тихо сказал он, — Буй-туром Всеволодом!
      Дубовый посох князя просвистел в опасной близости от макушки помощника.
      Николашка снова благоразумно нырнул под стол.
      — Ну, тур, оно еще понять можно, — принялся вслух рассуждать князь. — Тур значит бык, а бык животное свирепое и сильное. Это хорошо. Но что значит это Буй?
      — В смысле бой, — донеслось из-под стола, — врагам спасу не дает.
      Всеволод нахмурился и, засунув посох под стол, стал им с яростью там шуровать. Сначала посох не встретил на своем пути никакого сопротивления, но вдруг (о чудо!) наткнулся на оттопыренный зад Николашки.
      Секретарь протяжно взвыл, выскакивая из своего ненадежного укрытия.
      — Отвечай, басурман проклятый, кто посмел меня так оскорбить?
      — Да летописей один, — нехотя отозвался Николашка, обиженно потирая ушибленный зад. — В «Повести былинных лет» так и написал… Буй-тур Всеволод! Смело ты средь поля стоишь, мечешь меткие стрелы, вражью силу разишь.
      — Экий мерзавец! — продолжал ругаться князь. — А ну подать мне енту повесть немедленно!
      Николашка быстро распорядился, и, обгоняя друг друга, Гришка с Тихоном кинулись в княжий архив…

* * *

      Всеволод развернул толстый свиток и вдумчиво углубился в чтение. Сначала его лицо, кроме глубокомыслия, ничего не выражало, но вскоре на нем началось целое представление. Князь щелкнул зубами, сверкнул глазами, затем побледнел, впрочем, тут же покраснел и, в конце концов схватившись за посох, запустил им в ни в чем не повинного Николашку.
      Николашка взвизгнул, но от посоха увернулся.
      — Какая ложь!!! — закричал Всеволод, — Сплошное вранье. Повесить мерзавца, найти и повесить! У-у-у-у… вражье семя! Научили грамоте на свою голову! Имя?!! Как имя этого мерзавца?
      Секретарь развел руками:
      — Неведомо, князюшка. Одни говорят Боян, другие Нестор, третьи вообще… страшно подумать… говорят, что повесть грек один написал, Гомером звать.
      — Выяснить, все выяснить! — бесновался Всеволод. — Поручаю это тебе… — Княжий перст уставился в оторопевшего Николашку.. — Или нет, лучше вам!
      Всеволод ткнул пальцем в прижавшихся от страха друг к другу племянников.
      — Давайте, дармоеды, неужели ж я зря вас кормлю-пою! Вон ряхи какие наели! Найдите мне этого лжетописца. Хоть из-под земли достаньте. Мне все равно как, но чтобы не позднее зимы. Зимой виселицу на городской площади снегом занесет, не расчистишь потом. Да и веревка смерзнется.
      Спотыкаясь и звеня доспехами, Гришка с Тихоном бросились вон из терема, спеша как можно шибче выполнить княжеское поручение. Неописуемый ужас застыл в их глазах. Так боялись племянники лишиться покровительства могучего дядюшки.
      — Хотя обождите, — вдруг опомнился Всеволод и приказал вернуть племянников обратно в терем, послав за ними вдогонку преданного Николашку…
      Гришка с Тихоном тяжело дышали. Николашка, так тот и вовсе с ног валился, потому как нагнал лоботрясов лишь у самой границы княжеского удела. Благо располагалась она рядом, сразу за двухэтажным теремом Ясна Солнышка.
      «И чего это они за границу-то рванули?» — с подозрением подумал секретарь, но бучу поднимать не стал.
      — Перво-наперво, — примирительно начал Всеволод, — вам одно маленькое задание: извести объявившееся в моих землях Лихо Одноглазое безобразное.
      — Лихо Одноглазое? — переспросили дружинники и, снова обнявшись, затряслись пуще прежнего.
      — Именно! — Князь зловеще рассмеялся, — И без головы чудища ко мне не возвращайтесь! А надумаете сбежать…
      Всеволод вплотную приблизился к дрожащим племянникам и посмотрел на них таким взглядом, что лоботрясы сразу все поняли и, судорожно сглотнув, в отчаянии посмотрели на Николашку.
      Николашка усмехался не менее зловеще, чем князь.
      Делать нечего, пришлось Гришке с Тихоном в лес брести, Лихо Одноглазое выслеживать. И, что самое обидное, не знали ведь дружинники, как это самое Лихо выглядит.
      Пытались они поговорить с дровосеками, но те уж совсем невменяемые после встречи с чудищем сделались. Топорами размахивают, глазами вращают, словно в них леший вселился. Ели братья ноги унесли.
      — Мы вам сейчас покажем Лихо Одноглазое, — кричали им вслед дровосеки, — княжеским-то бездельникам…
      — Да, дела… — озадаченно почесал макушку под ратным шлемом Григорий.
      — Да, дела… — согласился с братом Тихон.
      Не любил княжеских племянников простой народ. Да и было за что не любить, ибо те только и знали, что по курятникам лазить яйца на опохмел воровать да девок крестьянских портить.
      День подходил к концу.
      Не видно было что-то Лиха.
      — Слушай, Тихон, — подал голос Григорий, морща широкий лоб, — что-то мы с тобой не то делаем.
      — Ну, — отозвался Тихон.
      Сидеть на верхушке высокой сосны было довольно неудобно. Сухие колючки так и норовили впиться в не защищенный кольчугой зад. Но, лишь забравшись на дерево, братьям удалось после долгой беготни спрятаться от снующих с топорами по лесу дровосеков.
      Судя по крикам, лесные труженики по-прежнему искали княжеских племянников.
      Уже начало темнеть, когда дровосеки наконец угомонились и, плюнув на все, стали расходиться по домам.
      — Только сердце не подвластно знахаря-а-а-м, — гулко разносилось над лесом непотребное пьяное пение. — Коли иволга поет по вечера-а-а-м…
      — Ишь ты, надрываются, — завистливо прошептал Гришка.
      Да, было с чего завидовать лесорубам. Они вон сейчас по теплым домам разбредутся, чарку перед сном опрокинут и к женам под бок на печку, А им с Тихоном ночью по лесу бродить, чудище Одноглазое выискивать.
      — Ну, выследим мы это Лихо, — недоумевал Тихон. — И дальше чаво?
      — Чаво-чаво, — передразнил брата Гришка. — А вот ничаво! Там на месте и разберемся.
      Спустились с сосны.
      Опасливо огляделись.
      Звери какие-то непонятные в сумерках шастают, ветвями трещат, глазами сверкают. Боязно..
      Пошли дружинники куда глаза глядят и вышли вскоре на узкую тропинку.
      — Кабанья тропа! — предположил Гришка, и Тихон на него гневно зашикал.
      Совсем стемнело.
      Издалека по-прежнему доносилось непотребное пение дровосеков. Видно, не все еще разошлись. Самые упертые остались выпить в конце тяжелого трудового дня, так сказать, на природе.
      — Ой ты, Гамаюн, птица ве-э-э-щая… — нестройно плыло над лесом.
      Тропинка, замысловато поплутав в чаше, вывела дружинников прямо к большой незнакомой избе.
      — Ух ты! — изумились братья и на всякий случай присмотрелись, нет ли у этой избы курьих ножек.
      Курьих ножек, к счастью, не оказалось. Изба как изба, большая, просторная, свет в оконцах не горит, значит, покинули ее хозяева на произвол судьбы.
      — Ну че, зайдем обогреемся? — немного неуверенно предложил Тихон.
      — Отчего же не зайти, — пожал крутыми плечами Гришка. — Коль и вправду хозяев дома нетути.
      Поднялись по скрипящему крыльцу, отворили дверь. Запалили лучину. Внутри ничего особенного: стол, скамья, полки с разной утварью. В уголке прямо напротив двери образ Кощея Бессмертного. По углам картинки, связки свежего чеснока.
      Огляделись, пожали плечами, сели за пустой обеденный стол.
      — Что-то мы с тобой, братишка, опять не то делаем, — уныло проговорил Григорий.
      — Ну, — согласился Тихон. — Как бы дровосеки сюда не нагрянули.
      И от этой ужасной мысли дружинники тревожно переглянулись.
      Вскоре послышались шаги.
      Кто-то не спеша шел по тропинке к избе, прихрамывая на одну ногу.
      — Кощей! — предположил Тихон и проворно полез в печь.
      Гришка завистливо посмотрел на брата и на всякий случай съел целую головку чеснока, отчего на глаза тут же навернулись слезы.
      Заскрипело крыльцо, распахнулась дверь, и в избу вошла высокая, худая как жердь женщина, кривая и с одним глазом.
      — Ага! — говорит. — У меня, значицца, гости.
      — Да мы, это… — очумело забормотал Гришка, — мимо шли…
      М-да, такой образины ему еще ни разу не доводилось видеть. Наверное, Баба Яга в молодости и то лучше — выглядела.
      Застрявший в печке Тихон жалобно попросил, чтобы его вытащили. Не сводя глаз со зловещей незнакомки, Гришка подошел к печке и легонько выдернул брата за ноги.
      — Мать моя — Кикимора! — простонал Тихон, больно брякнувшись о дощатый пол, и тут увидел хозяйку избы.
      — Я Лихо Одноглазое, — кокетливо сообщила «красотка», — а вы кто будете?
      Дружинники переглянулись.
      — Ме-э-э-э… — начал было Тихон, но нужных слов не нашел.
      — Бараны, что ли? — усмехнулась Лихо.
      — Ага! — дружно кивнули братья.
      — Что ж, баранов у меня еще ни разу не было, — неопределенно заявила хозяйка избы, распуская ярко-оранжевые волосы.
      — Ведьма! — шепотом предположил Григорий.
      — Людоедка, — добавил Тихон, оценивающе поглядывая на окна избушки.
      Если удирать, так только сейчас, пока колдунья не произнесла ни одного заклинания. Но Лихо не собиралась никого убивать. Она не была людоедкой вопреки твердой уверенности Тихона. (Она? Оно? Леший знает как правильно эту образину называть.)
      Лихо собиралось сделать с братьями кое-чего похуже.
      — Ну что ж вы, касатики, оробели? — игриво спросила «красавица», расстилая на печи яркое лоскутное одеяло. — Кто из вас первый?..
      Первым окно избы высадил Григорий, вторым был Тихон. Но Тихон, к сожалению, не рассчитал и прошел сквозь стену. Вернее, выломал несколько мощных бревен, на что в обычной ситуации никогда не был способен…
      Дружинники долго бежали по темному лесу и остановились, чтобы перевести дух, уже у самых западных границ княжеского удела.
      У полосатого пограничного столба сидел с копьем за спиной неопрятного вида половец в лисьей шапке и с аппетитом лопал козий сыр.
      — Дальше нельзя, однако, — прищурившись, сообщил он ополоумевшим от бега русичам и погрозил им грязным пальцем. — Секир башка, однако!
      — Тьфу ты, собачье племя, — выругался Гришка, показывая кочевнику огромный кукиш.
      Половец не обиделся. Появление дружинников нисколько не сказалось на его аппетите.
      — Кочевник — дрянь человек! — наставительно изрек Тихон. — Чуть что, обманет, продаст, нож в спину, и был таков. Сын шакала!
      И братья нехотя повернули обратно.
      — Как ты думаешь, Тихон, — спросил Гришка, — что это Лихо собиралось с нами по очереди сделать?
      Григорий глубокомысленно задумался.
      — Не знаю, братишка, — честно ответил он, — но, должно быть, что-то очень страшное!
      К полуночи они вышли к княжьему терему.

* * *

      Князю Всеволоду снились волки. Гнусные такие волки, черные, ощетинившиеся. Они его отнюдь не преследовали, как в каком-нибудь пьяном кошмаре, а просто выли, уставившись на огромную круглую луну.
      — Всеволод, кня-а-а-зю-у-у-у-шка, — хором выли волки, — а-у-у-у…
      Князь не выдержал и проснулся.
      Однако вытье не прекратилось.
      «Наверное, я сошел с ума! — решил князь. — Говорил я Николашке, слишком много челобитных меня когда-нибудь доконает!»
      Вытье доносилось снаружи.
      Всеволод сел на кровати. В валенки босыми ногами он попал лишь с третьего раза. Начало осени в этом году выдалось на удивление холодным. Пол в тереме за ночь остывал до ломоты в босых пятках, и никакие печки не помогали.
      — Всеволод, кня-а-а-зю-у-у-у-шка… — раздавалось под окном. — Всеволод…
      — Поубиваю! — Князь проковылял к окну и, открыв оное, злобно высунулся наружу.
      Внизу стояли Гришка с Тихоном и утробно, словно медведи-шатуны, ревели не своими голосами.
      — Чего вам, дебилам, надобно?!! — хрипло прокричал князь. — В первом-то часу ночи?
      — Одолело нас Лихо, князюшка, — в отчаянии проблеяли братья. — Мы еле ноги унесли.
      Всеволод присмотрелся.
      В свете полной луны дружинники были как на ладони. Руки-ноги у них оказались на месте, головы, к сожалению, тоже, холеные упитанные лица так и лоснились.
      — Полна кретинами земля русская, — с тоскою в голосе посетовал князюшка и с надеждой посмотрел на луну. Вдруг она сейчас возьмет да свалится с неба на идиотов, покончив разом с обоими. Но луна, как ни странно, осталась на месте.
      — Подойдите ближе, увальни, — прокричал в окно Всеволод, — я плохо вас слышу…
      Дружинники послушно приблизились к терему. Князь довольно хмыкнул и умело метнул дубовый посох прямо в открывшего рот Тихона.

      — Так и что же мы, значицца, имеем? — ехидно поинтересовался Всеволод, пребывая с утра, вопреки обыкновению, в отличном расположении духа.
      Гришка с Тихоном, виновато потупившись, изучали начищенный до блеска дощатый пол княжьего терема. Вид у обоих был побитый. Побитый в прямом смысле. У Тихона была перевязана голова, а у Гришки медленно наливался синевою великолепный синяк под левым глазом. Да, тяжела рука у дядюшки, ничего не скажешь, а посох дубовый, так тот и вовсе страшное оружие!
      — А имеем мы двух балбесов, — благодушно продолжал князь, — охламонов ефиопских.
      — Эфиопских, — поправил Николашка, но Всеволод от него по обыкновению лишь пренебрежительно отмахнулся.
      Слово «ефиопы» князю страшно нравилось и сделалось теперь его новым любимым ругательством. Раньше вот «лешими» да «горынычами безродными» всех обзывал, а нынче вот по-новому оскорбляет, по-заморски.
      — Кто же теперь окромя вас чудище лесное изведет?
      — Да вовсе оно не чудище, — подал голос Гришка. — А баба какая-то непонятная одноглазая. Высокая, худая и на одну ногу хромает. Пущай себе в лесу живет, коль завелась.
      — Пущай живет, значит?! — возмутился Всеволод. — Дровосеки вон всю горницу у меня челобитными завалили. Боятся по лесу ночью ходить!
      — А чего это им не спится, чего это они по лесу ночью шастают? — удивился Тихон. — Ночью-то все нормальные люди по домам спят!
      — Не дерзить князю! — прикрикнул на дружинников Николашка. — Ишь ты, разговорились.
      — Так и до бунта недалеко, — задумчиво изрек Всеволод. — Разъярятся дровосеки и терем мой в осаду возьмут, что тогда делать? А ведь так раз уже было.
      — Ну, то давняя история, — подал голос Николашка. — Ты, князюшка, помнится, налоги на топоры ввел. Вот дровосеки и сбесились.
      — Так ведь у меня же терем загорелся! — возразил князь. — Наискосок. Еле потушили, а ремонт-то денежек стоит. Кто ж на Руси бесплатно работать на князя станет? Плати, дескать, Ясно Солнышко, плотникам, рхетекторам разным. Денежкой плати аль первачом душистым. А первач где взять? Купить. У кого? У своих же крестьян. Замкнутый круг!
      — Сами виноваты, что тогда терем загорелся, — довольно дерзко возразил секретарь. — Я хорошо тот год помню. Выпили, значит, и стали Змея Горыныча изображать, по палатам с факелом аки угорелый бегать.
      — Но-но! — Всеволод погрозил не в меру разговорившемуся Николашке кулаком. — Ты это… не забывайся, с кем говоришь! Половцы вон, поди, ждут не дождутся, когда ты к ним на мирные переговоры поедешь. Все у Кончака спрашивают: «Где же, однако, этот Острогов, отчего к нам не едет?»
      Николашка заткнулся.
      Хорошее настроение у князя было не вечным.
      — Кто сейчас из русских богатырей не занят? — немного подумав, спросил Всеволод.
      Секретарь порылся в своей бересте и вытащил из маленького древнего короба небольшой рассыпающийся от времени свиток.
      — Вот он реестр героев расейских! — Николашка бережно протянул список князю.
      Князь громко чихнул.
      Документ был на редкость пыльный.
      — Так что тут у нас… э… э… Иван Тугарин — купеческий сын. Тяжеловес, спаситель Руси во времена нашествия Навьих колобков.
      — Помер давно, — буркнул Тихон, — от ожирения.
      — Как так помер? — разозлился Всеволод. — Без моего разрешения?!!
      — От обжорства, — подтвердил слова дружинника Николашка. — Доконали беднягу колобки эти.
      — Ладно… проехали. Далее… Герасим Подкова. Средний вес. Подвиги… Утопил Муму, заковал в медные кандалы золотую блоху Фомы. Сражался со Сторуким Великаном. Хотя нет… не сражался. Тут неразборчиво написано. Ага! Выпивал со Сторуким Великаном. Несколько раз посрамил Бабу Ягу. Как посрамил, не уточняется.
      — Тоже помер, — отозвались племянники.
      — От обжорства?
      — Спился.
      — Гм… так, дальше. Херакл Олимпийский, тяжеловес. Подвиги… Эй, а этот что здесь делает?!! Он же иноземец!
      — Не знаю, — пожал плечами Николашка. — Не я сей список составлял.
      — Тогда Усыня.
      — Помер.
      — Горыня.
      — Пропал без вести.
      — Дубыня.
      — А такого вообще не было!
      — Как это не было?!!
      — Гусляры выдумали.
      — Да что же это? — Хорошего настроения у князя как не бывало. — Николашка, сейчас ты у меня сей реестр сожрешь!
      — Там еще один богатырь есть! — судорожно сглотнув, закричал Николашка. — Настоящий, в самом конце приписан, не губи, князь!
      — В самом конце, — проворчал Всеволод, вертя в руках древний список. — Ага! Есть! Илья Иванович Муромец. Супертяжеловес. Га! А не тот ли это Муромец, который так на шестнадцатилетие свое упился, что пролежал в опохмеле на печке целых тридцать лет?
      — Тот самый, — подтвердил секретарь. — Сколько подвигов, сколько дел ратных…
      Всеволод задумался:
      — А живет где?
      — В селе Карачарове Муромского уезда.
      — Вот кто нам нужен! — обрадовался князь. — Ну что, кретины?..
      Гришка с Тихоном понуро молчали.
      — Ступайте за Ильей-богатырем, заодно и поглядите, как настоящие герои русские работают.
      — Э… — замялись дружинники.
      — Что «э»? — задохнулся от гнева Всеволод. — Вы еще смеете со мной пререкаться?!!
      — Так боязно, княже, — басом затянул Тихон. — Через лес ведь придется идти!