Не приспело ль ныне время, братья, слово на старинный лад начать…
      Ой, что это со мной? Медовухи, что ли, давеча перепил? М… м… м… Все, конечно, может быть. Хотя нет, вчера вроде не пил.
      Что, небось думаете, легко летописцам в земле русской живется?
      А вот дудки вам!
      Вообще-то всю эту историю я решил, так сказать, поведать с одной лишь целью: показать, как тяжело на Руси борцам за правду жилось. Вот так-то! А что часто к ковшику с душистым медом прикладываюсь, так это только от тоски, чтобы заглушить печаль поганую можно было. А иначе… Совсем пропал бы я иначе. Кхе-кхе-кхе… Что еще за дурацкий кашель вдруг напал? Кхе-кхе…
      Медку бы сейчас. Но нельзя, нельзя! В черном теле пока себя нужно держать, блюсти себя нужно в строгости, а то… Такого тут вам нарассказываю, если уже не нарассказывал… м… м… м…
      Пожалуй, это место лучше из летописи убрать, а то еще ненароком поймут неправильно. Вот так и работаю: то вымарываю, то переписываю. Танталов труд! Здоровье, можно сказать, подрываю, а все ради чего? Ну конечно только ради правды, ради нее, родимой!
      Что-то плохо строка пошла. Так на чем же я остановился?.. Ага…
      А начать нам подобает смело, не скрывая ни рубцов, ни ран…
      Что за бред?!! Опять строка ушла в высокопарность. А все эти греки, от них ведь, окаянных, стиль перенял. Ну ничего, сейчас мы эти традиции сломаем. Вот только… эх, медку бы.
      У Бояна вещего, бывало, если петь он начинал о ком, мысль, как серый волк в степи, бежала, поднимаясь к облакам орлом…
      Ой, не то я пишу.
      Ох, побьют меня, седалищем чувствую. Плохо все это закончится, ох и плохо. Разве можно так вот между делом правду-матку резать? Но… нельзя иначе.
      В общем все, прощай, высокопарность. Буду рубить сплеча по-нашему, по-русски, дабы не строка была, а кремень. Дабы всем понятно было: грамотным и неграмотным, сирым и убогим, немым и слепым, и глухим… Хотя глухие, может, и не поймут…
      Вот была у одного мужика жена немая от рождения. Так этот дурень не понял своего счастья. Пригласил из-за моря грека одного ученого. И тот женушку эту языку жестов обучил. Обучил и уехал в свою Элладу на эоле бренчать. А мужик тот на Руси остался вместе с женой. Что и говорить, болтливой оказалась женушка. Всю утварь в избе перебила, так жестикулировала. В конце концов связал ее мужик, не выдержал, а потом в лес убежал…
      Даже не знаю, что с ними потом стало.
      Опять не о том пишу, бес мне в ребро.
      Значится, так.
      История эта, которую я описываю ниже, началась с князя нашего Ясна Солнышка Буй-тура Всеволода, чтоб ему в винном кубке всегда пусто было. Что и говорить, невзлюбил меня князюшка, да и было за что невзлюбить. Но об этом отдельно.
      Думается, с князя-то и следовало мою летопись начать. Ан нет, я по-другому рассудил. От самых, так сказать, от истоков пойти. Разные истории, они ведь как речки. Сначала она тоненькая-тоненькая, а потом как разольется… костей не соберешь.
      М-да, что это я все о плохом да о плохом. Пойду за медом в погребок свой спущусь, так уж и быть, нарушу данное себе слово.
      Прочитав все это до конца, вы, конечно, спросите, отчего я для своей летописи именно Илью Муромца выбрал, а не какого другого дурня? Что ж, отвечу. Был бодуном своим глубоким известен Муромец на всю Русь-матушку, оттого я его и заприметил. Хотя ежели честно, то на его месте мог оказаться кто угодно…
      Ну а вы читайте, читайте, набирайтесь уму-разуму. Кто же вас учить-то будет, коль не мудрые предки?
      То-то!
      Степан Колупаев забрел в ту корчму случайно, без определенного умысла. Ну, стоит себе на окраине деревни симпатичный такой питейный домик, отчего же там не поприсутствовать? Да и название у корчмы было что надо: «Бджолка». Чудно, да ладно.
      В таком месте должен развлекаться лишь достойный люд. Что и говорить, Степан не ошибся.
      Вполне опрятное заведение. Аккуратные дубовые столы, полы (что совсем уж невероятно) не заплеваны, и пахнет… не какой-нибудь кислятиной, а добрым лыковым самогоном. Вот он, приют для всех жаждущих!
      Степан улыбнулся и занял самый дальний стол. Особого внимания он своей персоной не привлекал. Ростом невелик, кряжист, борода окладистая, купеческая. Льняная рубаха нараспашку, кумачовые штанцы и сапоги (особая гордость Степана!), снятые им с одного мертвого цыгана.
      Чудесные сапоги, волшебные. По какой грязюке ни шастай, а они все как новенькие. Ни пятнышка, ни царапинки, лакированные, одно загляденье. Хотя, может, и не следовало обувку с мертвеца-то снимать? Кто его, лешего, знает.
      Даром что походил издалека на удалого странствующего купца, на самом деле Степан как раз купцом-то и не был. Кузнецом Колупаев был потомственным. И дед, и прадед, так сказать, и отец… Великие мастера были..
      — Аль что пить будешь, мил человек? — спросил Степана розовощекий старичок, напоминающий своим умиротворенным видом гриб подосиновик.
      — Медовухи бы для начала? — широко улыбнулся Колупаев.
      — Аль нездешний ты?
      — Нездешний, отец. Кузнец я. Странствую вот. — Старичок удивленно крякнул. Странствующий кузнец? Эка невидаль!
      — У нас в деревне ты работы не найдешь, — сокрушенно покачал седой головой корчмарь, — у нас кузнецов своих хватает. Извини, если прямо так сказал.
      — Да ничего, отец, я дальше пойду. Может, где и найду подкову своего счастья. Медку бы мне?
      Кивнув, старичок удалился, и Степан решил для верности обозреть посетителей корчмы подробней. Да, гулял народ. Особенно выделялись шестеро купцов, как видно по одежке, из самой Тьмутаракани. Славно кутили купцы, шумно, с шутками да прибаутками. Посмотришь на таких, и сердце радуется.
      На скамье у стены играли гусляры. Но их нехитрая музыка тонула в шквале хохота веселого торгового люда.
      Корчмарь принес деревянную кружку с душистым напитком, и Степан вдруг насторожился. О чем же это купцы так озорно болтают? Может, и ему весело станет? Прислушался. Купцы травили истории. Колупаев не сразу понял о чем, а когда понял, тут же помрачнел, будто грозовая туча на лицо наползла и вот-вот разразится громом с молнией…
      — Эх, славный богатырь был Илья, — громогласно заявлял один из купцов. — Жаль, пропал куда-то. Уже много лет о нем никто ничего не слыхивал.
      — И то верно, — согласились остальные, — устал, видно, от ратных подвигов. Закручинился. Всю нечисть в землях русских повыводил. Повесил светлую головушку. Говорят… — купцы перешли на таинственный полушепот, — пьет беспробудно…
      Степан криво усмехнулся.
      — А как он колдуна Черноморда отделал, — хрипло заржал пузатый рыжебородый купец. — Взял его за ефиопскую бороду и хрясть об телегу, тот даже крякнуть не успел, не то что заклинание произнести. И бил он его до тех пор, пока колдун этот не превратился в черного кота…
      — Да ну?
      — Годовой выручкой клянусь. Той, что за соболей получил. Кот чернющий, глаза сверкают, а шерсть огнем горит. Вот такая жуткая магия у этих ефиопов, Буду зовется.
      — Так уж и огнем?
      — Огнем, огнем! На Илье-то латные рукавицы были. Дернул он этого кота за хвост и стянул с него черную шкуру, а под шкурой оказался черный пес!
      — Хорош врать, Пафнутий, — снова захохотали купцы. — Кота того Илья на живодерню сдал в умелые руки самому Мизгирю. Тот над этим исчадием поколдовал и чучело сделал, а затем продал одному сумасшедшему иудею, приехавшему из далекого Херусалима.
      — Да, дела, — согласились остальные. — Скучно на Руси жить без Ильи стало. Где это видано, столько лет без ратных подвигов.
      — А Кощея как он одолел, помните?
      — Какого Кощея?
      — Ну Бессмертного, ясен пень, что их у нас на Руси много, что ли?
      — Понятное дело, не один аспид коралловый, — возразил рыжебородый купец. — Загибай персты, Яшка: Кощей Бледный Карпатский — это раз…
      — Ты о том, что у крестьян кровушку пил?
      — Во-во! Его еще Владькой иногда звали, фамилия Цепень. Так вот это — раз. Второй, Кощей Печорский, тоже, как и Цепень, на плетне осиновом жизнь закончил, по-заморски себя величал графом Орликом! Ну и Кощей Бессмертный Тьмутараканский — его-то Илья Муромец и прихлопнул одной левой.
      — Одной правой, — поправил кто-то из купцов. — Вмазал страхолюдине прямо по забралу рыцарского шлема. Ну, шлем смялся в гармошку, Кощей вопит, Илья матерится, даже конь, говорят, у Муромца в тот момент не выдержал и человеческим голосом вещать стал.
      — А что сказал, ведомо?
      — Понятное дело, ведомо. «Хрен теперь снимешь!» — вот что конь Ильи тогда изрек.
      И купцы заржали.
      Степан зажмурился. От того, что несли эти пьяные дурни, у кузнеца сами собой сжимались и разжимались кулаки. Он-то знал всю правду! Ему-то было известно, как все обстояло на самом деле.
      — А про Васю Лиска знаете? — продолжал веселиться рыжий купец.
      — Не-а, валяй, братец!
      — Случилось сие у Новгорода. Этот самый Васька был великий колдун. На кого глянет, тот в камень обращается. Вот такой дурной глаз у этого Василия был!
      — Ну а Илья что?
      — А что Илья? Илья как всегда — молодцом! Заложил накануне как следует — знал, что на поддатых богатырей этот самый Вася Диск никакого влияния не имеет!
      — Снова врешь, Пафнутий, руку на отсечение даю. Как пить дать, только что выдумал.
      — Никак нет, не вру. У пьяного-то перед очами все двоится! Вот и Вася Лиск, когда возник перед Ильей, тоже двоился. В общем, их обоих Муромец копьем булатным и пронзил…
      — Двоих?!!
      — Ну да, он ведь думал, что враг не один. В том богатыря-то и сила!
      — Мудрено, — закивали купцы. — Вот она где проявляется, волшебная мощь напитка крепкого!
      И все с уважением посмотрели на собственные кружки.
      — А об Однорукой Великанше слыхали? — все не унимался рыжебородый. — Случилось это, как помню, у Разлив-переправы…
      И тут Степан не выдержал:
      — Довольно брехать! Люди вроде все с виду приличные, а такую ересь средь бела дня несете!
      В корчме воцарилась могильная тишина.
      Все оторопело посмотрели на кузнеца. Слишком громко Степан возмутился, прямо столы дубовые задрожали, да и гнев в его словах звучал неподдельный.
      — А ты, енто, кто таков будешь? — тут же возопил один из купцов. — Ишь ты, умник выискался, торговым людям рты затыкать.
      — Я тебе сейчас, мочалка тьмутараканская, так рот закрою, — взревел Колупаев, — до конца своих дней будешь соболей продавать, дабы зубы у ведуна сельского новые вставить.
      — Ить… — разом выдохнули купцы и с залихватскими криками бросились на кузнеца.
      Вот как раз этого им для полного счастья и не хватало. Пьяной драки! Без данного моциона разве можно было достичь гармонии с окружающим тебя миром? Свадьба иль какой другой праздник без драки — пустая трата времени. Даже ежели нет причины, веского повода, грех не заехать приятелю в пьяную улыбающуюся физиономию.
      Но в тот день купцы здорово просчитались с выбором противника. Им конечно же следовало сразу насторожиться, как только неизвестный мужик стал открыто лезть на рожон. Ведь неспроста же лез, ядрить его за ногу.
      Так-то!
      Но осознать свою ошибку им пришлось много позже…
      Невысокий, невзрачный на первый взгляд, кряжистый задира расшвырял торговых людей, словно соломенные чучела. Все произошло так быстро, что не успел корчмарь и глазом моргнуть, а в избе не осталось уже ни одного воинственного купца.
      В дощатом потолке корчмы зияла большая дыра, сильно напоминавшая своими очертаниями фигуру рыжебородого рассказчика. Сорванная с петель дверь лежала на полу разнесенная в щепки. Несколько дубовых столов бесформенной грудой валялись в самом дальнем углу питейной избы.
      Из-под деревянных обломков торчали подрагивающие босые пятки гусляров.
      Степан смущенно хмыкнул и, обтерев краем рубахи ободранные костяшки пальцев, залпом осушил кружку с медом.
      Корчмарь опасливо приблизился к кузнецу.
      Колупаев лишь сокрушенно мотнул головой:
      — Сам знаю, что виноват. Но не мог я более слушать того, что эти псы здесь несли.
      Старичок с укоризной смотрел на Степана, но все же было заметно, что кузнеца он до жути боится. Он, наверное, страшно бы обрадовался, если бы Колупаев взял да и ушел из корчмы прямо сейчас. Но кузнец был настроен на беседу. Ежели не оправдаться желал, так хоть излить старику душу. Тем более что в корчме они были одни, все остальные посетители, окромя оглушенных музыкантов, разбежались кто куда.
      «Могут и местного воеводу позвать», — подумал Степан, понимая, что, оставаясь в корчме, он здорово рискует.
      — Тяжела моя доля, — так начал кузнец, грустно вздыхая и садясь за единственный уцелевший после драки стол. — Оттого и взъярился я, что услышал эти лживые истории о богатыре русском Илье… тьфу ты… Муромце.
      — Отчего же лживые? — осторожно удивился корчмарь. — Я и сам много раз эти россказни слыхивал от гусляров бродячих да от люда приезжего.
      — В том-то и дело, — грустно повесил головушку Степан. — Все знают про Илью Муромца, а про Степана Колупаева кто когда слышал? Кто хоть раз добрым словом его помянул?
      — Колупаев, говоришь? — Старик наморщил лобик, честно пытаясь вспомнить того, о ком твердил ему кузнец. — Нет, извиняй, мил человек, никогда я о таком ничего не слыхивал.
      Степан хмуро усмехнулся:
      — А ведь это он, а не Илья совершил все те подвиги, которые один грамотный мерзавец взял да и приписал Муромцу, прославив его на всю Русь Великую как могучего богатыря.
      Корчмарь подавленно молчал, с трудом переваривая услышанное.
      — Да и историям всем этим грош цена, — продолжал кузнец, вертя в руках пустую кружку. — Не было никакого колдуна Черноморда, выдумка это. И про Кощея неправда. Сбежал он от Колупаева, волшебным ларцом откупился.
      — А про Васю Лиска?
      — Про Васю правда, — ответил Степан. — Окромя одного — пьян был не богатырь, а сам колдун. Оттого-то и не смог он врага в камень превратить. Так, наверное, и не заметил, что голову потерял, все пел что-то неприличное дурным голосом, даже когда и котелка лишился.
      — Чудную же ты историю мне, сынок, поведал, — продолжал удивляться старик. — Скажи, кто же все-таки тот богатырь, что подвиги ратные заместо Муромца совершал?
      — Я это, отец, — просто ответил Степан.
 
      Славное место деревня Медведково.
      Тихое, спокойное, и, главное, как чуток стемнеет, махонькие улочки пустеют и все местные жители ложатся спать, дабы наутро с первыми петухами бодрыми и отдохнувшими взяться за работу. Сразу видно, глубинка. В Киеве, скажем, аль в Новгороде, так там вообще ночью спать не ложатся. Кутят да гуляют до самого утра, но оно и понятно, великие города!
      Лука осторожно выглянул из сарая.
      Местный воевода вроде как еще не собрался. Все вот спать легли, а он в дозор шел, службу ратную на дороге с дружиной нести, дабы разбойники не безобразничали и местный люд не тиранили.
      — Ну давай же, дурень, чего ты тянешь! — прошептал юноша, всматриваясь в ярко горящие в вечернем сумраке окна избы.
      То и дело в маленьком окошке горницы появлялась бородатая физиономия воеводы, которая с большим неудовольствием обозревала окрестности и тут же, морщась, исчезала в избе. Видно, не хотелось герою в ночной дозор идти. Погода была препаршивая, накрапывал мелкий неприятный дождик, но ничего не поделаешь, долг зовет. А долг — это для русичей святое!
      — Давай, дурень старый, — приговаривал Лука, ежась под холодными порывами осеннего ветра.
      Согреться в проклятом, продуваемом со всех сторон сарае было решительно негде. Не в сырой же соломе в конце-то концов?!!
      И вот воевода наконец неспешно вышел на крыльцо. С копьем булатным наперевес, в кольчуге ратной, все чин-чином. Молодая женушка ратника грациозно повисла у него на шее, запечатлев на щеке муженька страстный поцелуй.
      — Ты это, Дарья, спать лягай, — смущенно отодвинулся от молодой жены воевода. — Неча босой по крыльцу бегать, простудишься еще.
      — А вот не простужусь! — весело рассмеялась молодица.
      — Ладно, потопал я.
      — Топай-топай, баран, — улыбнулся Лука.
      — Да, и это… — обернулся у ворот воевода. — Ты двери избы на засов крепкий изнутри запри, как я давеча показывал. И никому не открывай. Я лишь на рассвете ворочусь и постучу условно три раза.
      — Конечно, родимый, — защебетала молодка, провожая супруга до широкой дороги.
      — Домой ступай, простудишься…
      И, громко лязгая доспехами, воевода направился к заставе, которая находилась совсем рядом с его домом, за поворотом дороги.
      — М-да, на этот раз опасное у меня приключение, — продолжал рассуждать вслух юноша, осматривая высокий забор.
      В принципе перепрыгнуть такой при определенной сноровке нефиг делать. Что-что, а сноровка у Луки была.
      Близкое присутствие воеводы лишь обостряло все чувства. Хотя полностью терять голову конечно же не следовало.
      Молодка затворила за муженьком ворота и направилась, однако, не в натопленную избу, как того можно было ожидать, а прямо к сараю, в коем и затаился озябший юноша.
      — Лука-а-а-а, — тихо позвала молодица. — Лука… выходи. Ты где это, озорник, спрятался?
      — Да тут я. — Лука недовольно высунулся из-за приоткрытой двери. — Где же мне быть, как не здесь. Ну что, ушел уже твой евнух?
      — И вовсе он не евнух, — обиделась Дарья, — а очень даже видный мужчина, с положением. Вон, дружина под его началом ходит, дюжина человек!
      — Слушай, может, пройдем все ж таки в избу, озяб я что-то, — нетерпеливо предложил парень.
      — Да-да, конечно, самовар как раз закипел, бараночки есть свежие.
      — Да мне бы на печь, согреться, — ответил Лука, — ну а потом, сама понимаешь…
      Дарья мило смутилась, залившись румянцем, что ей, к слову сказать, шло.
      — Ну ты и скажешь, разбойник, — кокетливо махнула она концом длинной косы. — Соблазнил меня аки змий-искуситель. Ах, что я делаю?!
      — Не притворяйся, — усмехнулся юноша, и они с молодицей прошли в уютную теплую горницу.
      С Дарьей Лука познакомился совершенно случайно, по своему обыкновению заночевав в попавшемся на пути сарае, благо дворовых псов воевода у себя не держал, ибо сам был пострашнее любого Полкана. Лишь законченный безумец мог попытаться влезть к нему в дом. Но Лука как раз и был тем самым ненормальным, коему все на этом свете, кроме стихов да женщин, было по барабану. В общем, стихами своими он молоденькую женушку медведковского воеводы и пленил.
      — Кто у тебя до меня был? — полюбопытствовал Лука, прихлебывая горячий чай с баранками, которые и впрямь оказались свежими. — Местный конюх?
      — А откуда ты узнал? — изумилась молодка.
      — Да так, ентуиция, — хмыкнул юноша, дуя на дымящееся блюдце.
      Засиделся он что-то в этом Медведкове. Шутка сказать, целую неделю уже в избе у лопуха-воеводы живет, как сыр в масле катается. Тепло, уютно, утром любовь, вечером любовь. Муженек-то все время у заставы сидит, женился балда на свою голову. Вот так с дурнями в жизни и бывает.
      «Пора делать отсюда ноги! — подумал Лука, хрустя бараночкой. — Удача — штука изменчивая».
      Дарья, сидя напротив, продолжала застенчиво теребить косу. Огонь девка! С виду вроде как скромница да прилежница, но это лишь с виду.
      — Прочти стишок, Лука, ну что тебе стоит, — принялась канючить молодка. — Ну еще один для твоей лапушки.
      Юноша тяжело вздохнул.
      Ничего не поделаешь, коль просит… и он зычно, с чувством прочел…
 
      Сегодня снова Купидон
       Пытался подстрелить меня,
       Но то ли промахнулся он,
       То ль в сердце выросла броня…
 
      — Ох, — томно вздохнула Дарья, — хватит чаевничать, лучше иди ко мне…
      Лука с тоскою поглядел за окно. Внутренний сторож уже битые полчаса настырно твердил: «Беги, беги, беги…»
      Дарья задула лучину и, расстелив на печи одеяло, изяшным пальчиком поманила парня.
      Пиит снова прислушался к себе. Что-то было не так, и потому вместо того чтобы прыгнуть на печь к бесстыжей молодке, он ловко юркнул за стоявший у двери избы огромный кованый сундук.
      В ту же секунду крыльцо на улице грозно заскрипело, дверь приоткрылась и в щель просунулся тяжелый булатный меч.
      Дарья вскрикнула и метнулась к окну.
      — Еханый бабай!!! — взревело под дверью, и, звеня доспехами, в дом с оглушительным грохотом вломился раскрасневшийся воевода.
      «Я так и знал, — с тоскою подумал Лука, — знал ведь, не мог не знать».
      — Где?!! — страшно взревел обманутый муж и с мечом наперевес погнался за визжащей благоверной.
      Изба была просторная, и супруги потешно забегали вокруг крепкого дубового стола, за которым давеча пил чай с баранками Лука.
      — Где-э-э-э он?!!
      — О чем ты, родимый?
      — Я все знаю, признавайся, выдра!..
      — А… на помощь!!!
      — Рога мне наставила?!!
      — Нет…
      — С кем, С КЕМ? Я все равно его найду и… зарублю!!!
      — А… нет-нет…
      Лука задумчиво наблюдал за семейной сценой из своего укрытия. Сколько раз он уже видел подобные представления. Все повторялось даже в мельчайших деталях, вот только он следил за драмами, как правило, из разных мест. Из-за печи, с чердака, из чулана, а вот теперь… за сундуком схоронился.
      — Ты думала, я ничего не знаю, охо-хо… А я все знал с самого начала, когда нашел несколько дней назад под подушкой чужой лапоть!
      — Нет, только не за косу-у-у-у…
      «Какой еще лапоть? — недовольно подумал Лука. — Сроду я никаких лаптей здесь не терял. Да и не ношу я их, в сапогах вот удобных путешествую».
      Стало быть, конюха лапоть. Ай да Дарья, ай да коза бесстыжая!
      Намотав на левую руку длинную косу жены, воевода, судя по намерениям, собрался отсечь благоверной голову.
      — Пора! — хрипло прошептал Лука и незаметно, словно хищный зверь, прошмыгнул на двор.
      — А… — донеслось из избы, — не надо-о-о-о… — После чего раздались громкие шмякающие звуки.
      — Порет! — сразу определил юноша, прислушиваясь к диким визгам неверной. — Что ж, любишь кататься, люби и саночки возить…
      И, произнеся вслух сию известную расейскую мудрость, Лука ловко, точно ярмарочный акробат, перемахнул через высокий дощатый забор.
 
      Выйдя из разгромленной корчмы, Колупаев направился к своей скромной повозке, на которой и путешествовал по землям русским бескрайним уже изрядное количество лет.
      Запряженная в повозку лошадка по имени Буцефал встретила хозяина довольным всхрапыванием. Присмотревшись, Степан заметил, что лошадь взирает на него с укоризной. Видно, не одобрял Буцефал учиненной кузнецом драки.
      Ну да ладно, где еще русскому человеку пар спустить, как не в благородном честном поединке, особенно когда силы противника превосходят твои собственные в десять раз.
      Прикрыв старой медвежьей шкурой рабочий инструмент, лежащий на дне повозки, Колупаев залез на козлы и громко скомандовал:
      — Поше-о-о-ол…
      Сегодняшнее происшествие в корчме стало последней каплей в той бочке дегтя, которую уже столько лет носил под сердцем Степан. Тяжело жить на земле русской обманутым героям. Да разве можно было помыслить такое в прежние-то времена?
      Кто бы тогда посмел приписывать подвиги какого-нибудь богатыря совершенно чужому человеку?
      А какие встарь были силачи, горы сворачивали: Микула Селянинович, Никита Кожемяка, Добрыня Никитич, Гол Воянский, Иван-богатырь крестьянский сын, Алеша Попович… Да целого дня и ночи не хватит, чтобы все их подвиги пересказать.
      Непонятно было, чем Степан заслужил такую горькую участь. Сколько подвигов совершил, животом рисковал, а слава вся какому-то ироду поганому Илье Муромцу, что б его, досталась. За что про что? На каких, в конце концов, основаниях?
      А все этот летописец, как же его… даже имени не вспомнить. Вот кабы встретился он кузнецу… Ох и навалял бы ему Степан, ох и навалял бы!
      — Гей, иди быстрей, Буцефалушка, смеркается уже…
      Буцефал недовольно застриг ушами, но скорости все-таки прибавил.
      Колупаев горько усмехнулся и принялся от тоски рассуждать вслух, обращаясь к собственной лошади:
      — А что как мне, Буцефалушка, этого мерзавца сыскать? Ну, летописца ентова, по непонятному почину меня славой народной обделившего. Найти и заставить все заново переписать по правде, по совести. Мол, вот он настоящий богатырь расейский, Степан свет Колупаев, погубивший Змея Горыныча и Кощея Бессмертного в бегство трусливое обративший…
      И кузнец серьезно задумался. Чудно было, отчего ему раньше в голову сия простая мысль не забредала. Взять и все исправить.
      — Хороша мысль, добрый молодец! — внезапно раздалось прямо за спиной Колупаева. — Но не все так просто, как тебе кажется…
      Степан аж подпрыгнул на козлах повозки, будто ужаленный. Буцефал дернулся и, резко остановившись посреди дороги, испуганно скосил выпуклый глаз на телегу.
      Колупаев обернулся.
      Из-под медвежьей шкуры торчала всклокоченная голова незнакомого белокурого юноши. Юноша был розовощекий и на удивление наглый.
      Кузнец снял с пояса хлыст:
      — А ну отвечай, кто таков и почто ко мне в телегу забрался, а то…
      Незнакомец сладко потянулся и нехотя выбрался из-под шкуры. Угроза Степана никакого впечатления на него не произвела.
      — Да спрятался я в твоей телеге. Совершенно случайно спрятался, да и прикорнул малость. Прости, брат русич, виноват.
      — Кто таков? — по-прежнему не шибко дружелюбно переспросил Колупаев.
      — Вольный художник я, — ответил юноша и, достав из кармана красное яблоко, с удовольствием впился в него зубами. — Лукой Пырьевым зовут.
      Кузнец с неудовольствием узнал в яблоке часть своего полдника из седельной сумки.
      Однако нагл был этот безобразник до неприличия.
      — Художник по какой части?
      — По женской, — довольно ответил Лука. Степан прищурился, оценивающим взглядом обозревая юношу. В меру смазлив, опрятен, в общем недурен. Все портила лишь высокомерная усмешка, не сходившая с его губ.
      — Больше мне в той деревне делать нечего, — решительно сообщил Лука; — Жену местного воеводы я соблазнил — это раз, девок деревенского старосты попортил — это два, ну и кое-чего еще там было… это три…
      — Экий ты орясина! — возмутился Колупаев. — А ну пшел с телеги, я тебя возить тут не нанимался.
      — Спокойно, кузнец, не кипятись, — примирительно сказал Пырьев. — Я, если ты не знаешь, сын самого князя Сиверского Буй-тура Всеволода от половецкой княжны Гюльчитай свет Кончаковны.
      — Да ну?!!
      — Вот тебе и «да ну». — Скорчив гримасу, Лука отбросил в сторону маленький огрызок. — Сбежал я от папочки. Хотел он меня своим преемником сделать, князем значит, скукотища-а-а-а.
      — Ну а ты чего же?
      — Чего-чего. Не этого мне в жизни всегда хотелось. Так уж вышло, что слаб я оказался с младых ногтей до женского пола.
      — Ну на это мы все, мужики, горазды! — усмехнулся Степан, поглаживая окладистую бороду.
      — Все да не все, — огрызнулся Пырьев. — Вот я, например, и дня прожить не могу, чтобы какую-нибудь молодку не соблазнить.
      — Околдовал тебя, может, кто? — предположил Колупаев.
      — Может, и околдовал, — согласился с ним Лука. — Что теперь уж говорить.
      И немного подумав, нараспев прочитал:
 
       Крылатый мальчик пару раз
       Пальнул по мне из лука,
       Но получил синяк под глаз,
       То пацану — наука!
 
      — А ты, однако, ко всему еще и пиит! — искренне восхитился кузнец.
      — Есть немного, — согласился Лука. — Ладно, спасибо, что укрыл в своей телеге, а то… порешил бы меня воевода. Я едва ноги унес…
      И с этими словами юноша ловко спрыгнул с повозки.
      — Дам-ка я тебе напоследок совет… — Степан удивленно взметнул густые брови:
      — Совет мне?
      — Эге ж, конечно, тебе, не коню же твоему перепуганному. Я тут давеча, когда проснулся, услышал, о чем ты вслух толковал… Учти, не один ты кривой зуб на этого летописца имеешь. Много он неправды о земле русской пописал. Так что ты не думай, многие им недовольны. Непросто найти его, но уж если искать…
      Лука хитро сощурился:
      — Я на твоем месте потолковал бы для начала с самим Ильей, вдруг он ведает, где этого летописца найти можно. Наверняка ведь знает, сучий сын. Кумекаешь, кузнец?
      — Кумекаю, — серьезно кивнул Колупаев. — Только где мне этого Илью сыскать?
      — Ясное дело, в селе Карачарове у славного града Мурома. Он живет в избе отца своего Ивана Тимофеевича, великого оружейного мастера, небось слыхал о таком?
      — Понятное дело, слыхал.
      — Ну так туда и поезжай.
      — Легко сказать поезжай, — возмутился Степан. — С какой физией я к этому Муромцу явлюсь. Да он даже говорить со мною не станет.
      — Ой-ей-ей, — противно захихикал Лука. — Как же, не станет он с тобой говорить. Вмажешь ему разок, сразу шелковым станет. Это ты ведь богатырь, а не он!
      — Вмазать самому Илье Муромцу?!!
      — Эх-хех-хех, — сокрушенно покачал головой Пырьев. — Вот что значат у нас на Руси народные поверья. Даже ты за эти годы свыкся с мыслью, что есть такой великий русский богатырь. Теперь ты видишь, кузнец, как далеко зашла вся эта ложь?..
      И, заявив это, пиит поспешно растворился в опускающихся на дорогу вечерних сумерках, оставив Колупаева наедине с мрачными думами.
      Что ж это выходило-то?
      Значит, и он, Степан, уже верил, что не совершал всех тех подвигов, которые были приписаны потом Илье Муромцу? Все и впрямь зашло слишком далеко.
      — Довольно! — решительно произнес Степан. — Теперь я положу этому конец!
      Буцефал посмотрел на хозяина с одобрением. Умная конячка.
      — Ну, пошел…
      Заскрипев, повозка сдвинулась с места.
 
      По самым общим прикидкам, до славного града Мурома сутки неспешного пути. Тем более что места вокруг спокойные, неопасные: ни тебе разбойников, ни нечисти разгулявшейся. И в самом деле, скучна стала жизнь на Руси. Раньше хоть с половцами воевали. А нынче что?