Для того чтобы в полной мере оценить все описанные ниже события, нужно начать с самых, как говорится, истоков.
      Знаменитый поход алко… то есть, простите, аргонавтов являлся одной из важнейших вех истории Древней Греции.
      Да кто сейчас не знает Ясона?
      Покажите мне этого человека. Я хочу на него посмотреть.
      Э… да отойди ты, убогий, отойди, не видишь, что ли, — я написанием исторического опуса занимаюсь. Чего? Не понимаю я твое мычание, мне оно ни о чем не говорит. А, так ты немой? Так бы сразу и сказал, что немой, а то мычишь тут, как бык безрогий. Немой, значит.
      М-да… и ноги правой нет, и глаз левый черной повязкой перевязан.
      Да что ты ко мне пристал, а ну пошел отсюда! Что ты мне тут на песке чертишь? Ага, значит, ты не знаешь, кто такой Ясон. Это ж надо, три ошибки в имени героя сделал.
(Изложено по эпической элегии Софоклюса «Алконавты и золотое руно». — Автор.)

      Тебя где, братец, грамоте учили? В местном питейном заведении? На, держи монетку, выпей за мое здоровье и за здоровье алко… гм… аргонавтов.
      Что?!!.
      Ты не знаешь, кто такие аргонавты?!!
      Ну, приятель, ты даешь! Откуда же ты, бедолага, свалился, не из колесницы бога Гелиоса, случайно?
      Ну да ладно, добрый я сегодня. Погода хорошая, море вон какое, красотища!
      В общем, слушай…
      В некоем древнем минийском Охренене в Беотии правил некогда сын бога ветра Эола, царь Афамант. Нет-нет, Охренен — это не ругательство, это такой древний город. С хорошим чувством юмора были эти минийцы.
      Ну а Беотия — это область в Средней Греции с главным городом Фивы. Хорошее место, славное, климат умеренный, да и вино там делали восхитительное. Недаром сам бог Дионис в свое время по местным питейным заведениям шатался, под видом купца из Эфиопии вина дегустировал. А если напиток в каком-то заведении приходился богу не по душе, то он все винные запасы хозяина превращал в ослиную мочу. Вот так-то!
      В общем, у этого самого царя Афаманта было двое детей от богини облаков Нимфоманки (нет-нет, это имя! — Авт.) — сын Фрикс и дочь Гелла.
      Но, как и все греческие цари, тем более с божественной кровью в жилах, Афамант, достигнув воз-раста, являющегося пиком сексуальной энергии среднестатического древнего грека (где-то под пятъдесят лет), изменил своей жене Нимфоманке.
      (Снова напоминаю, это имя! — Авт.) Изменил с молодой дочерью царя Кадма, которую звали… э-э-э… Ино.
      Да, точно, Ино.
      А не фиг было Нимфоманке по своим облакам лазить, пути, по которым ходила колесница бога Гелиоса, инспектировать. Ну да ладно, что случилось, то случилось.
      Второй брак Афаманта оказался менее удачным. Не те уже были силы у царя, а жена-то молодая, любви хочет день и ночь, день и ночь, день и… гм…
      За какие-то полгода Афамант похудел на десять килограммов. Да и плоды волшебного дерева Виагрия жрал неуемно. А у этих плодов был один нехороший побочный эффект, а именно: выпадали волосы.
      Везде.
      Сначала Ино безволосость мужа очень даже нравилась (в особенности в некоторых местах), но со временем стареющий на глазах царь стал ее сильно тяготить.
      Правда, завести себе любовника Ино побоялась. Нрав Афамант, несмотря на свое абсолютное облысение, имел бешеный. Ино даже думать об измене боялась.
      В конце концов решила молодая жена свою злость на детях царя вымещать.
      Задумала она бедняжек погубить. А все это от безделья!
      По себе знаю: сидишь на солнышке, скукотища, делать нечего, вот всякие мысли сумасшедшие в голову и лезут. Конечно, в те древние времена общество было далеко от понятия классовости. Но разложение в правящих слоях уже шло полным ходом. Принадлежи Ино к массам трудового греческого народа, ей бы и в голову не пришло измыслить подобное коварство. Пряла бы в уголке да о муже, ушедшем в море на промысел, думала, не напьется ли опять с друзьями.
      План уничтожения приемных детишек (оба дитяти, кстати, пребывали в довольно зрелом возрасте) был не менее изощрен, чем любовные игры Ино с лысым царем Афамантом.
      Царица уговорила местных крестьянок высушить некие семена, приготовленные для посева. Что это за семена, до сих пор не совсем ясно. Однако некоторые не очень надежные, но жутко древние источники утверждают, что это была конопля.
      Так или иначе, но крестьянки побоялись ослушаться явно свихнувшуюся царицу. Были засеяны поля высушенными на солнце семенами, но ни хрена у них, естественно, весной не взошло. (Можете свериться с мифами, так все и было! — Авт.)
      Стал угрожать голод минийцам.
      Хотя…
      Что такое голод в те далекие времена? Да чепуха, конечно, полная. Нравы были дикие, покруче тех, что бытовали в Греции во времена Троянской войны, которая, к слову сказать, должна была произойти еще очень нескоро.
      Каннибализм, например, не считался тогда чем-то чудовищным. Даже в урожайные годы минийцы охотились по лесам да горам на кентавров, сатиров и прочую псевдочеловеческую нечисть.
      А знаете, какая у кентавра конина?
      Конечно, не знаете.
      Объедение!
      Так что не в возможном голоде все дело было, а в том, что конопля исчезла. Тут-то греческий народ и встал как один на борьбу с проклятой тиранией.
      Забеспокоился Афамант, парик на голову нацепил и принялся думать. В парике ему всегда думалось намного лучше. В лысую голову мысли приходили обычно сугубо неприличного содержания.
      Но долго думать о том, что же делать, царю не пришлось. В древности ведь как все проблемы решались? Чуть какая беда случится, отправляют гонцов в священные Дельфы к оракулу стреловержца Аполлона. Ну и одновременно с этим идут громить поселения эфиопов-эмигрантов, так, на всякий случай.
      Решил послать Афамант гонцов в Дельфы. — Идите-ка вы, послы… — говорит, — идите-ка вы на… гм… в общем, в Дельфы идите. И без ответа оракула не возвращайтесь. Иначе всем вам будет большой… гм… плохо вам, короче, будет. Испугались гонцы.
      Совсем озверел царь, угрожать стал, даже разгром эфиопского квартала на окраине Фив Афаманта не очень успокоил. А ведь раньше только это и могло вернуть ему хорошее настроение!
      Должны были выяснить посланцы царя, почему конопля в этом году не взошла. За каким таким сатиром минийцы без веселья остались? И так жизнь серая, безрадостная, вкалываешь от зари до зари на Афаманта.
      Запахло в Беотии государственным переворотом. Греки стали кучками в питейных заведениях собираться. Спорили, кулаками размахивали, друг друга за бороды таскали. Ох, не к добру это, ох и — не к добру!
      Но никто тогда не знал, что все произошедшее — часть коварного плана царицы Ино.
      Окончательно обделались гонцы Афаманта, все медлили с поездкой в священные Дельфы. Тут-то ими царица и занялась.
      — Что трясетесь, Сатаровы отродья? — зловеще усмехнулась она. — Боитесь принести из Дельф плохие новости?
      — Боимся, госпожа, ох как боимся, — отвечали послы, с опаской косясь на Ино, чей крутой нрав был известен далеко за пределами Беотии.
      — Ведь хоть так, хоть этак, — добавили послы, — велит Афамант по возвращении. отрубить нам головы…
      И что интересно, правду мерзавцы говорили. Чистую правду. Такая вот существовала у минийских царей полезная традиция — казнить гонцов, прибывших с ответом от Дельфийского оракула. Причем, что характерно, послов часто казнили до того, как они успевали произнести хотя бы приветствие своему царю. Я уже не говорю о самих новостях от великого стреловержца Аполлона.
      — Что же нам делать? — возопили гонцы. И вот что ответила им царица:
      — Спокойно езжайте в Дельфы и ничего не бойтесь. По возвращении в Фивы вас никто пальцем не тронет. Мало того, я щедро вознагражу вас, но с одним условием…
      Тут гонцы, понятное дело, приуныли, так как никаких условий они выполнять не желали. Но, как говорится, назвался Хароном, полезай в лодку. Выбирать им, в принципе, было не из чего.
      — Условие же это таково. — Ино зловеще усмехнулась. — Вы принесете царю ложный ответ оракула, а истинный утаите.
      От подобного предложения у послов чуть не подкосились ноги.
      Обмануть самого Афаманта?!!
      Это никак не желало укладываться в их несчастные античные головы. Но лишиться им этих самых голов тоже не хотелось. Возникла довольно щекотливая, этически сложная ситуация: сказать царю правду и потерять голову или сказать царю неправду и голову на плечах, по крайней мере, на время сохранить.
      Что же выбрать?
      — Э-э-э… — вразнобой проблеяли гонцы, выражая тем самым крайнюю степень своих сомнений.
      — Я знала, что вы согласитесь, — захлопала в ладоши Ино.
      И в этот момент послы поняли, что крупно влипли.
      — Держите. — Царица протянула несчастным покрытую воском дощечку с ложным ответом Дельфийского оракула.
      План коварного убийства переходил в решающую стадию.
      — Вот какой ответ дала нам прорицательница пифия, — дрожащим голосом произнес один из послов. — Ну-ну… — Афамант сидел на троне, вяло поигрывая копьем, и скучающе глядел на греков, якобы прибывших из Дельф.
      Рыжий парик царя был надет прямо на острие зловещего копья, вырезанного из черной древесины редкого, произрастающего исключительно в Эфиопии дерева.
      Как завороженные глядели послы на этот парик, и с каждой секундой им становилось все яснее, что ничем хорошим все это для них не закончится. Но идти на попятную было уже поздно.
      По правую руку от Афаманта сидела с ангельским выражением на смазливом личике царица Ино, как всегда строя из себя ни к чему не имеющую отношения дурочку.
      На самом же деле царица здорово нервничала, но знали об этом разве что боги на светлом Олимпе.
      — Ну-ну, — снова вяло подбодрил возвратившихся посланников Афамант.
      Со стороны казалось, что он насадил на древко своего копья издохшую рыжую крысу.
      — Пифия сказала… — облизнул пересохшие губы один из гонцов, — она сказала, чтобы ты принес в жертву богам своего сына Фрикса, и только тогда боги вернут плодородие твоим нивам…
      Таким образом, роковые слова были произнесены.
      — А-а-а-а!… — взревел на троне Афамант, метнув копье в ближайшего вестника.
      Грек попытался увернуться, но из этой затеи ничего путного не вышло. Царь был прекрасным охотником. Копье угодило посланнику прямо в лоб, пришпилив к его голове рыжий парик Афаманта.
      — Всех казнить! — продолжал орать царь, гневно подпрыгивая на троне. — Не щадить никого, ни женщин, ни детей…
      Женщин и детей конечно же среди гонцов не было, но Афамант очень любил шокировать миний-скую общественность своей якобы чудовищной жестокостью, надеясь таким образом попасть в древнегреческие анналы. (Не каналы, не анусы там всякие, к канализации это слово никакого отношения не имеет. — Авт.)
      Но в эти самые анналы царь так и не попал, хотя это, в общем-то, не так уж и важно…
      Послы умоляюще посмотрели на царицу. Та даже бровью не повела, продолжая изображать из себя блаженную кретинку.
      Дворцовая стража с ленцой приблизилась к гонцам.
      Но тут один из посланников бросился бежать, своим мудрым поступком увлекая за собой остальных вестников царя. Был этот грек наполовину иудеем и потому соображал намного быстрее своих собратьев по несчастью.
      Стража опять с некоторой ленцой устремилась за беглецами.
      Должно быть, это выглядело достаточно странно, но царь на троне ничего не сказал, увлеченно ковыряясь в античном носу. Была у него такая неприличная забава с детства.
      А все дело в том, что царица Ино, хоть и была у нее душа черная-пречерная, слово, данное кому-либо из подданных, держала.
      Стражники немного погоняли посланников по Фивам, а когда те, выбившись из сил, просто повалились скопом на землю, для вида попинали бедняг сандалиями, после чего удалились восвояси.
      Гонцы сразу смекнули что к чему, и больше их в Беотии никто никогда не видел.
      — Всех казнить! — мечтательно повторил на троне царь Афамант. — И кстати… А где мой любимый сын Фрикс?
      Фрикса поймали на окраине Фив. Юноша прятался среди руин, оставшихся от недавно разгромленных жилищ эфиопов.
 
 
      Ловили сына царя всей Беотией, ибо об ответе Дельфийского оракула все уже были хорошо осведомлены.
      Сплетни в те далекие времена передавались мгновенно и без всякого сотиуса-мобилиуса.
      Сам Фрикс, например, ужасную новость узнал от какого-то вонючего попрошайки, уже неделю терроризировавшего Фивы своим зловонным присутствием.
      Фрикс тут же бросился бежать.
      Разумеется, за ним сразу же погнались добропорядочные граждане Беотии. Сначала они не знали, за кем гонятся, и делали это чисто интуитивно. Честный человек не будет по городу как угорелый бегать. Рассудив так, прохожие с залихватским криком «Держи вора!» бросились ловить обезумевшего от ужасной новости сына царя Афаманта.
      Царский отпрыск кое-как отстреливался на бегу из отличного лука, звенящего, как струны арфы Эола (дедушки Фрикса). Оружие было при нем, потому что кошмарная новость застала юношу, когда тот возвращался в город с охоты.
      Метко бил великолепный лук царского сына. Словно сам божественный дед направлял разящие цели точно в яблочко (глазное! — Авт.).
      Многих простых граждан Фив положил в тот день меткий Фрикс. И, что характерно, бил наповал исключительно в правый глаз.
      Позже выяснилось, что охотился наследник Афаманта преимущественно на белок. Ну а кто же не знает — ценный мех белки нельзя портить, посему бедных зверьков и по сей день мочат стрелой (пулей. — Авт.), направленной в маленький, выпуклый, симпатичный глазик.
      Но тогда, в пылу неистовой травли, преследователям мерещилось некое зловещее предзнаменование в том, что лук Фрикса бил точно в цель.
      Однако справедливости ради следует заметить, что свое азартное преследование добропорядочные граждане Фив не прекратили. Ведь не каждый день им выпадала такая забава, такой великолепный шанс сорвать накопившуюся злость, если не на самом Афаманте, так на его молодом сыне.
      Многочисленные трупы покрыли улицы древнего города. Но как ни крути, а стрелы у Фрикса неотвратимо заканчивались. Последних двух добропорядочных граждан наследник задушил тетивой, ну а затем… затем его схватили.
      Во дворце, куда добропорядочные граждане приволокли связанного по рукам и ногам Фрикса, уже все было готово для жертвоприношения.
      Радовалась царица Ино, и было от чего. Ее кошмарному плану все-таки удалось сбыться. Радовался и царь Афамант. Потому царь радовался, что после жертвоприношения исчезнет напасть, обрушившаяся на Беотию, и за ночь взойдут к небу зеленые ростки.
      Связанного Фрикса попытались уложить на окровавленный алтарь у изваяния бога Аполлона. Но раньше на этом алтаре умерщвляли кур, уток и всякий мелкий недоразвитый рогатый скот. (Ну а кто нормальный отдаст богам здоровую животину? — Авт.)
      Не помещался на алтарь упирающийся царский сын, ну никак не помещался. Ногу левую, правда, на жертвенник уложить удалось, но Фрикс так брыкался, что отбил этой самой ногой мраморной статуе величественное мужское достоинство — знаменитую гордость Аполлона.
      Все присутствующие пришли в священный ужас от такого чудовищного кощунства. Сына Афаманта отпустили, и тот, сделав над собой усилие, с трудом порвал опутывавшие его веревки. (Парень с детства занимался тяжелой атлетикой! — Авт.)
      Затем, схватив отбитые мраморные причиндалы, Фрикс стал зловеще ими размахивать, отгоняя от себя испуганную толпу добропорядочных граждан. Оружие оказалось увесистым. Им вполне можно было при желании проломить кому-нибудь голову.
      — Да кончайте же его скорее! — недовольно прогнусавил царь Афамант, несколько утомленный всем этим цирком.
      Горбатый жрец со здоровым медным ножом растерянно развел руками, спрятавшись на всякий случай за изувеченной статуей прекрасного олимпийца.
      Сатир его знает, чем бы все это закончилось, не вмешайся в эти события всемогущие боги.
      Нет, со светлого Олимпа не спустился Аполлон, дабы разобраться с осквернителем своего мраморного мужского достоинства.
      Произошло нечто совсем иное, иное до нелепости, и это словосочетание как нельзя лучше подходит для описания последующих удивительных событий.
      Дворец Афаманта потряс раскат неслыханного грома. С неба прямо в крышу дворца ударил золотой луч, и то, что этот луч бил прямо с Олимпа, ни у кого сомнений не вызвало.
      Луч благополучно проделал круглую дыру в потолке дворца, осветив жертвенный зал невыносимо ярким светом. Смертные в ужасе отпрянули к стенам.
      Коснувшись мраморного пола, золотой луч взорвался, и в том месте, где только что произошла ослепительная вспышка, на дымящемся полу возник златорунный баран.
      Был он не настоящий, а механический. Это стало ясно даже недалекому Афаманту.
      Баран напоминал пародию на свой живой прототип. Выполнен он был на первый взгляд из чистого золота. Его шкура сплошь состояла из вьющейся золотой стружки (вот оно, то самое золотое руно! — Авт.), а в глазах сияли красные драгоценные камни.
      Каменное орудие со стуком выпало из рук Фрикса, ошарашенного появлением диковинного божественного механизма.
      Баран огляделся, с жужжанием повернув голову на тонких золотых шарнирах.
      — Ну, вы даете! — басом произнес он, и греки непроизвольно вздрогнули.
      Спустившееся с Олимпа чудовище разговаривало!
      Мигнув правым сверкающим глазом, баран лукаво покосился на мраморную часть тела, отбитую от статуи Аполлона.
      — Ого! — с восхищением сказало золотое копытное. — Вообще-то у Аполлона эта штука на самом деле раз в десять меньше.
      Смертные молчали.
      Кошмарная пауза затягивалась.
      Баран медленно подошел к белому, как покалеченная статуя, сыну Афаманта, при этом движения божественного посланца сопровождались странным тихим стрекотом, словно внутри копытного роились некие невиданные насекомые, благодаря которым он, собственно, и двигался.
      Крайне невежественное предположение.
      Но что с них взять, с греков этих древних?
      Дикий народ.
      — Ну че уставился? — спросил баран Фрикса. — Где сестра твоя Гелла? Давай, шевели извилинами!
      Фрикс непонимающе моргнул. «Какая такая сестра?!!» — судорожно пронеслось в его пустой голове.
      — Я здесь! — послышалось откуда-то со стороны, и к алтарю подошла молоденькая дочь Афаманта и, соответственно, сестра Фрикса.
      Фрикс свою сестру признал не сразу. Ох, не следовало парню чрезмерно увлекаться тяжелой атлетикой. Пару раз себе древней каменной гантелей по башке врезал — и уже считай идиот.
      — Ага! — хмыкнул баран, тряхнув золотыми рогами. — Все в сборе…
      Недружелюбно зыркнул он на пораженных столбняком Афаманта с Ино (тоже небось боги подсуетились. — Авт.).
      Царь с царицей на этот бараний взгляд ничего нe ответили, а лишь безумно вращали глазами.
      Афамант аж покраснел весь, тужась хоть что-нибудь произнести. Но все было тщетно, язык отказывался делать нужные движения.
      — Садитесь ко мне на спину! — строго приказал золотой баран.
      Фрикс с Геллой переглянулись. — Мы?
      — Да нет, — усмехнулось копытное, — это я царю с царицей.
      — А-а-а-а… — понятливо закивали отпрыски Афаманта.
      Баран горестно воздел механические очи к пролому в потолке дворца, мысленно посчитав за несколько секунд до десяти тысяч. Это помогло ему успокоиться.
      Прав был его изобретатель: человеческая тупость не имела границ.
      — Залазьте ко мне на спину, дебилы! — не выдержал олимпийский посланец, и Фрикс с Геллой послушно сели на колкую спину живого механизма.
      — А теперь полетели, — звонко объявило копытное. — Царь, по-моему, не возражает?
      Царь не возражал. Казалось, еще секунда, и его глаза окончательно вылезут из орбит, а затем покатятся по мраморному полу прямо к жертвеннику Аполлона.
      Баран непонятно чему кивнул. Его золотая туша вздрогнула, сзади выдвинулись странного назначения трубки, и выполнены эти трубки были отнюдь не из золота.
      — Держитесь за мои рога! — приказал божественный посланец, и в. следующую секунду из его трубок вырвалось пламя.
      Жертвенный зал заволокло дымом, но все же присутствующие смогли рассмотреть, как баран, расправив невесть откуда взявшиеся у него крылья, взлетел и исчез в круглой дыре под потолком. (Это ж как нужно было обкуриться, чтобы такое выдумать?!! — Неизвестный читатель.)
      — М-да, в жизни всякое бывает, — отчетливо произнес кто-то из добропорядочных граждан Фив, — и жук свистит, и бык летает!
      Ну что ж, сказано как нельзя кстати, в самое что ни на есть яблочко! (Глазное! — Авт.)
      А весь этот бред, как всегда, объяснялся довольно просто.
      Удивительный говорящий механизм сделал не кто иной, как известный олимпийский изобретатель, божественный кузнец Гефест. Сначала он думал просто пошутить над смертными, попугать их маленько, что было для них (смертных) очень полезно.
      Однако суждено было механическому барашку послужить для другой, более благородной цели, а именно: для спасения несчастных детей садиста Афаманта.
      Именно по просьбе их матери, богини облаков Нимфоманки, и послал на землю свое своенравное изобретение олимпийский кузнец.
      — Смотри мне, Ними, — сказал Гефест, вытирая грязной тряпкой натруженные в кузнице руки. — Слишком уж долго я с этим кибером возился. Жалко будет, если он вдруг возьмет и испортится.
      — А детей моих, значит, тебе не жалко? — склочно осведомилась богиня, меча глазами молнии не хуже самого Зевса.
      Ответить на это Гефесту было решительно нечего.

      Такая вот вышла история.
      Говорят, правда, что у этой истории есть немного иная трактовка.
      Но вы им не верьте.
      Врут, сволочи! И знаете, что именно врут? Вижу, что не знаете. И нечего улыбаться. Я хорошо разбираюсь в том, о чем говорю. Уж поверьте, так хорошо разбираюсь, что порою даже тошно становится. А как тяжело иногда удержаться от соблазна что-нибудь да приврать.
      То-то!
      Итак, всякое болтают.
      Одни глупцы, например, до сих пор твердят, что, пока летел этот чудо-баран над морем, его стремительный полет настолько напугал Геллу (нет, вы только вдумайтесь в эту фразу!!!), что она от страха не удержалась на его спине и упала в море, где ее поглотили… как же там было, чтобы не соврать… Ага! Где ее поглотили вечно шумящие морские волны.
      Подобную чушь я слышал только раз в одном питейном заведении Спарты. Там один пьяный кретин во всеуслышание утверждал, что Геракла на самом деле звали Алкидом, а Геракл — это типа клички.
      Ох и зазвездил я этому уроду в ухо. А рука у меня тяжелая. Представляете, и подобную чушь слушал я! Тот, кто лично, да, лично, не побоюсь этого слова, был знаком с самим Гераклом. Правда… гм… оговорюсь, что Геракл действительно псевдоним знаменитого героя. Но взял он его вынужденно, ибо под тем именем, которым его нарекли после рождения, он никак не мог находиться среди смертных и уж тем более совершать великие подвиги.
      Спросите, что же это было за имя?
      Вообще-то не положено об этом говорить, но вам я так и быть скажу. На самом деле первоначально звали Геракла ЗЕВС.
      Что, опять улыбаетесь?
      Но я правду говорю, чистую правду. Клянусь левой… или нет, лучше правой своей рукой, которой пишу, что звали великого героя Зевс. Вернее, Зевс Младший Немейский.
      Но да ладно, что это мы все время о Геракле да о Геракле.
      Геракл — это отдельный разговор, отдельная книга…
      Значит, упала с золотого барана в бушующее море Гелла и — бултых — утонула в бездонной пучине. С той самой поры, дескать, море, в котором погибла Гелла, стало называться Геллеспонтом.
      То, что такое море есть, не спорю. Но никакая Гелла в нем не тонула. Во-первых, те же боги не допустили бы такого безобразия, а во-вторых, девушка ведь плавать умела!
      Так что благополучно долетел баран до самых берегов далекой прекрасной Колхиды, где правил сын бога Гелиоса чародей Ээт.
      Был ли действительно Ээт волшебником?
      Да сатир его знает. Зверей, говорят, всяких жутких разводил. Скрещивал хомяков с медведями, собак с пчелами. Садист этот Ээт был тот еще.
      Ведь в Древней Греции как было?
      Вывел человек у себя на грядке желтые фиалки, и сразу же его в волшебники зачисляют. А тот, дурак, только и рад молве. Хорохорится, недругов пугает. Будешь, мол, много в мою сторону зубы скалить, наколдую, и у тебя эти самые желтые фиалки на лысине расцветут…
      Встретил царь Ээт детей Афаманта как отец родной, обнял, расцеловал. Геллу за милый задок ущипнул и даже прослезился от переполнявших его светлых чувств, что случалось с волшебником не часто.
      Ясен пень, что Фрикс с Геллой понятия не имели о том, что Ээт уже много лет был любовником их матери. Потому старый греховодник и согласился помочь бедняжкам. Мать-то их все время занята, следила за состоянием прозрачных путей, проложенных в небе для колесницы бога Гелиоса (папочки волшебника Ээта). Что и говорить, ответственный пост. Пристроил Ээт свою любовницу на эту престижную работу по большому блату. Родственные связи, они и в поднебесье родственные связи.
      Хорошо позаботился волшебник о детишках Афаманта и Нимфоманки.
      Недурного собою атлета Фрикса волшебник тут же женил на своей дочери Халкиопе. Лишние сильные руки и пустая голова в Колхиде никогда не помешают. А Геллу Ээт очень выгодно выдал замуж за одного сказочно богатого циклопа, который тут же увез несколько смущенную размерами жениха девушку к себе на родину, и говорят, что жили они счастливо и умерли в один день. (Бедняга циклоп совершенно случайно раздавил свою жену, сев не на тот стул, и от горя и шока тут же скончался. Но случилось это, когда обоим «голубкам» было уже далеко за восемьдесят. — Авт.)
      Долго думал Ээт, что делать с золотым механическим бараном, спасшим Фрикса с Геллой по поручению Гефеста.
      Сперва волшебник хотел оставить золотую игрушку себе. Но через неделю он резко передумал, терзаемый ужасной головной болью. Проклятое изделие Гефеста день и ночь трындело на псевдофилософские темы, и уговорить его заткнуться было совершенно невозможно.
      М-да, перемудрил божественный кузнец со своим новым изобретением, сильно перемудрил.
      После бескомпромиссного заявления, что земля, на которой находятся леса, моря и реки, круглая, Ээт не выдержал и решил трепливый механизм разобрать на части. Давно уже зрела в голове у волшебника эта заманчивая мыслишка.
      Но сказать — это одно, а вот сделать — это нечто совершенно противоположное.
      Сатиров баран словно читал его мысли.
      Задействовав армию, давно изнывавшую от безделья, царь Колхиды попытался поймать механическое копытное, однако сия затея так и не увенчалась успехом.
      Баран оказался на удивление прытким и на редкость язвительным. Он так остроумно издевался над солдатами, ловившими его в течение целой недели, что те под конец этой самой недели сдали оружие и ушли в горы, где сделались свободными пастухами-отшельниками.
      Гневу Ээта не было предела, и он нанял за морем новых солдат. Поимка божественного механизма повторилась, только на этот раз Ээт попросил самого Гефеста любезно помочь ему хотя бы советом.
      Гефест недолго думая ответил, что механического барана можно поймать на морковку.
      Царь Ээт при этом сначала смутился, покраснел, потом, разозлившись, заявил, что божественный кузнец попросту над ним издевается.
      А все дело было в том, что в Колхиде словом «морковка» называли один очень важный мужской атрибут.
      — Это что же? — гневно орал волшебник, топая ногами. — Мне, что ли, за бараном этим бегать, бородой перед его золотой мордой трясти?
      И царь нервно погладил свою морковкообразную бороду.
      — Да при чем тут растительность на твоем лице?!! — в свою очередь возмутился Гефест.
      Врезать Ээту в морду не позволял изобретателю тот факт, что волшебник был сыном Гелиоса.
      — Я имею в виду вовсе не бороду, а известный корнеплод, и вообще ты своими никчемными разговорами отрываешь меня от важных дел…
      «Небось нового говорящего барана мастерит», — недовольно подумал Ээт, но к совету кузнеца прислушался.
      Достали морковку.
      Купить ее было трудно, так как в Колхиде она не произрастала. Морковка была доставлена в единичном экземпляре из далекой Эфиопии в обмен на драгоценности и расшитые золотом одежды. Долго потом снилась эта морковка царю Ээту в ночных кошмарах. Казна, она ведь не бездонная. Хотя, с другой стороны, баран-то из золота!
      То-то!
      Подвесили солдаты морковку на дерево, а сами в кустах спрятались. Но баран, он ведь не идиот — вопреки бытующему среди пастухов и волков мнению.
      Во всяком случае, этот баран, созданный гением божественного кузнеца на светлом Олимпе, отличался редкой для своего рода сообразительностью. Пожалуй, он мог бы править Колхидой лучше самого Ээта. Но на самом деле у механического животного были довольно скромные потребности. Он просто хотел найти благодарных слушателей, а это в Колхиде да и, пожалуй, в любой другой части Греции было невозможно.
      То, что несло это механическое копытное, могло свести с ума кого угодно. Чего только стоила одна его коронная фраза: «А вы знаете, что наша Галактика вращается в очень опасной близости от гигантского хроносинклатического инфундибулума?»
      Многие греки с менее крепкими нервами, чем у Ээта, сразу же сходили с ума, услышав этот словесный перл механического болтуна…
      Не хотел баран подходить к дереву с висящей на самой нижней ветке морковкой: и кретину было ясно, что это ловушка. Но его механическая сущность вопила об обратном.
      Хитер был Гефест, заложив в железную голову своего изделия маленькую несообразность, благодаря которой уникальное копытное становилось уязвимым, как и любой его живой сородич.
      Механические ноги с тихим жужжанием сами понесли барана к морковке.
      Солдаты выждали и в решающий момент выпрыгнули из кустов.
      Но не тут-то было!
      Божественный механизм действовал молниеносно. Слопав морковь, он легко выскользнул из навалившихся на него солдат, однако эта победа обернулась для него поражением. В руках потешающихся наемников осталась великолепная шкура золотого барана, или, как ее еще называли в Греции, золотое руно. Руно было выполнено с поражающим воображение мастерством из завивающейся спиралями стружки самого ценного в Греции металла.
      Победа царя Ээта была абсолютной.
      С триумфом поместил он золотое руно в священную рощу бога войны Ареса. А сторожить это самое руно посадил какой-то жуткий (по слухам) гибрид из самых ужасных греческих животных, который (опять же, по слухам) звался Дракониусом — Извергающим Пламя. Монстр был на редкость кровожадным и ни при каких обстоятельствах не смыкал своих многочисленных глаз.
      Никто, конечно, в эту чушь про Дракониуса не верил, но в священную рощу Ареса местные жители все же предпочитали не ходить, боясь получить по мордасам от личных наемных гвардейцев Ээта.
      Огнем гвардейцы, конечно, не дышали, но перегаром от них несло не менее оглушительно, и потому долгое время золотое руно оставалось неприкосновенным.
      А что же, вы спросите, случилось с тем механическим бараном?
      Да ничего с ним не случилось. Просто он наконец перестал доставать царя своими докучливыми разговорами, спрятавшись где-то в горах Колхиды. Он, видите ли, стеснялся появляться на глаза смертным без золотой шерсти, то бишь голый.
      Ну что тут еще можно сказать?
      Чудны дела твои, Гефестушка.
      Но, опять же, не это главное.
      Главное совсем в другом. Молва об этом самом золотом руне быстро разнеслась по всей Греции. И вот родственники царя Афаманта ни с того ни с сего вбили в свои тыквенные головы, что благополучие их жалкого рода зависит исключительно от обладания этим самым руном. Любой ценой эти ненормальные хотели — добыть удивительную золотую шкуру.
      И вот что из этого всего вышло…
      На берегу морского залива, на востоке Средней Греции, в Фессалии воздвиг брат царя Афаманта Кретей город Иолк.
      Славный был город, богатый. Название, правда, плохо запоминалось, но уж какое дали, такое дали.
      Когда Кретей умер, то править в Иолке стал его сын Эсон. (Нет, это еще не Ясон — и это не опечатка. — Авт.) Был он абсолютно бесхребетным, малодушным типом, совершенно неспособным править даже одним городом. В детстве таких слюнтяев совершенно справедливо обзывают маменькиными сынками, и жители славного города Иолка за глаза прозвали своего правителя тюфяком.
      Всем было ясно, что Эсон фигура промежуточная и что он будет править, лишь пока не явится кто-то, у кого хватит наглости отнять у убогого власть. Наглости хватило не кому-нибудь, а брату Эсона по матери, сыну самого Посейдона Пелию. (Во как! — Авт.)
      Пелию страшно надоел бардак, царивший в городе. Ночью по улицам, уже не скрываясь, шныряли сатиры, воруя все, что плохо лежит. А лежало плохо в Иолке много чего, в том числе и позолоченная колесница самого Пелия. Эта колесница и стала той последней каплей, которая переполнила кубок гнева брата Эсона (по матери).
      Пелий спокойно явился во дворец родственника, по которому (по дворцу, а не по Эсону) вовсю бродили куры и дикие утки. Нашел незадачливого братца в самой убогой комнате и, дав правителю хорошенько в глаз, изгнал из дворца. (И правильно, кстати, сделал! — Авт.)
      Пришлось Эсону жить в городе как простому гражданину. Пелий великодушно разрешил брату убирать навоз за колесницами, то и дело проезжавшими по улицам Иолка. Надо сказать, Эсон не особо и жаловался, дослужившись до начальника Службы городской ассенизации.
      Однако случилась беда, и у Эсона вскоре родился сын. (Только не спрашивайте о подробностях. Давайте лучше не будем.)
      Это была настоящая катастрофа. Ведь сынок Эсона не кто иной, как наследник Иолка! И если бездетный Пелий узнает о его рождении… О ужас! В тот же день Эсон потеряет свою работу, свой столь высокий почетный чин, к которому он стремился практически всю жизнь, добросовестно собирая кон-ское дерьмо на протяжении целых (место в рукописи неразборчиво. — Ред.)
      А ***** лет собирать конское дерьмо — это вам не как два пальца… оплевать.
      Жизнь рушилась на глазах.
      От ребенка следовало избавиться.
      Аборт, как понял Эсон, агукая над подброшенным под дверь его каморки младенцем, помочь уже не мог. Оставалось одно верное средство — подкинуть младенца кому-нибудь другому.
      Удивительно, но полностью потраченная на собирание дерьма жизнь не убила в Эсоне чувство юмора.
      Недолго думая бывший правитель отнес младенца на склоны Пелиона, где и подбросил к пещере мудрого кентавра Хирона.
      Да, не ожидал такой подлянки от своей судьбы четвероногий мыслитель. К несчастью, первой обнаружила младенца жена Хирона по имени Оракло.
      Ох, не зря эта фемина носила такое звучное, красноречивое имя. От ее дикого вопля горы Пелиона чуть не перевернулись вверх дном. Хирон все понял слишком поздно, когда мощное копыто благоверной с силой врезалось в его мудрый широкий лоб.
      — Так вот зачем ты ездил по выходным в Иолк! — гневно взревела Оракло, но сию гениальную по своей прозорливости догадку кентавр уже не слышал, пребывая в абсолютной отключке.
      Страшная тайна была раскрыта.
      Хирон действительно каждую неделю наведывался в популярный городской бордель «В объятиях Эрота». Местные гетеры были в восторге от четвероногого любовника и деньги с конячки за развлечения брать категорически отказывались. Так что дыры в бюджете копытных супругов не было, и одно это успокаивало наивную Оракло, полагавшую, что муж ездит в город размяться на ипподроме.
      Но подброшенный под пещеру младенец все расставил по своим местам. Непонятным было одно: точему у ребенка нормальные ручки и ножки, а не копыта, как у развратного папочки?
      Но это супругу, руководствовавшуюся знаменитой женской логикой, нисколько не озаботило. Бабник, он и на четырех копытах бабник, а с супружеской изменой у кентавров было ой как строго. Копытом в ухо — это еще не самые страшные последствия.
      Но Оракло поступила по-своему. Она не любила скандалы. Собрав свои вещи, она вместе с табуном молодых жеребят гордо покинула пещеру развратника. И взгляды, что бросали маленькие кентаврята, пробегая мимо валявшегося в луже папаши, не предвещали в будущем двуличному предку ничего хорошего.
      Придя в себя после мощной оплеухи благоверной, Хирон на пошатывающихся копытах вошел в свою пещеру, и тут до него наконец ДОШЛО, что жена его бросила, забрав вместе с собой нажитых тридцать восемь детей.
      От нежданно-негаданно свалившегося на него счастья кентавр пил беспробудно целые сутки. А знаете, сколько неразбавленного вина нужно кентавру, чтобы окосеть?
      Но окончательно спиться от счастья Хирону не позволил хныкающий младенец в плетеной люльке, по-прежнему стоявшей у пещеры.
      Сначала кентавр принял детское хныканье за похмельный звон в голове, но, присмотревшись, понял, что разбивший его брак младенец не привиделся ему в пьяном угаре.
      Справедливо посчитав, что воспитывать одного ребенка несоизмеримо легче, чем аж тридцать восемь отпрысков, кентавр с радостью принял подброшенного каким-то мерзавцем человеческого ребенка.
      Так решилась судьба великого героя Греции Ясона!
      Именно Хирон окрестил Ясона Ясоном.
      Возможно, это имя кентавр выбрал из множества других не менее идиотских греческих имен, потому что младенец поначалу привиделся ему в пьяном сне, когда кентавр уже не мог адекватно отличать бред от реальности (в смысле: Я — сон. — Авт.).
      Да кто его знает?
      Однако следует отдать человекообразной конячке должное: Хирон честно научил чужого ребенка всему, что знал сам, а это ни много ни мало виртуозно владеть мечом и копьем, стрелять из тугого лука (даже если нет тетивы), сочинять музыку и философские трактаты и за один раз ублажать сразу восьмерых (!!!) гетер.
      Таким образом, не было равных Ясону в ловкости, силе и искусстве любви. Тем более что и наружностью парень обладал привлекательной, не то что его четвероногий наставник.
      До двадцати лет жил Ясон в пещере у Хирона, и десять из этих казавшихся бесконечными лет парню не давал покоя один навязчивый вопрос: почему у его отца четыре ноги, а у самого Ясона только две?
      И этот дурацкий хвост?
      Здесь явно была какая-то тайна, и в предвкушении долгожданной истины Ясон не спал целыми ночами, строя самые дурацкие и заведомо неверные предположения.
      Но вот герою стукнуло двадцать.
      Больно, однако, стукнуло, ибо Ясон наконец узнал страшную тайну своего рождения.
      Но ничего захватывающего в этой тайне не было. Четвероногий (к счастью) оказался неродным отцом Ясона, а настоящий отец парня (к несчастью) заведовал уборкой конского навоза в городе Иолке. Но зато Ясон (к счастью) оказался единственным законным наследником правителя этого Иолка, однако (к несчастью) богатым городом давно правил его коварный дядя по имени Пелий.
      Все это и поведал кентавр Хирон в двадцатую годовщину Ясона, почерпнув свои сведения из городских сплетен, да и местные пастухи, хлебнув лишнего, тоже много чего ему понарассказывали.
      — Иди, Ясон, в город Иолк, — строго приказал приемному сынишке кентавр. — Пришло время покинуть тебе уединенные склоны Пелиона, а то, глядишь, и у тебя хвост вырастет. Да и девочки в городе не в пример лучше местных кобылок, на двух ногах, как и ты. Думаю, они должны тебе понравиться.
      — Да, отец, — хмуро кивнул Ясон, справедливо полагая, что двуногим девушкам будет ой как далеко до местных неистовых в любви кобылиц.
      — И еще одно. — Хирон грохнул по дубовому столу могучим кулаком. — Ты это, отца своего найди, спасибо ему от меня передай. Есть мне теперь чем гордиться. Кто из моих сородичей может похвастаться, что двуногого сына воспитал? И какого сына! Наследника целого славного города! Ступай к дяде своему Пелию и потребуй у старого хрыча, чтобы он власть тебе законную отдал. Не захочет… хрясни его как следует, а впрочем… — кентавр на минуту задумался, — ну его все к сатиру под хвост. Будь что будет. Но старика своего навести…
      Ясон почтительно кивнул.
      Хирону действительно было чем гордиться. Юноша рос не по годам умный, уверенный, собранный — глядишь, и вправду власть над Иолком получит. Хотя в жизни, конечно, не все так просто.
      Простился Хирон с Ясоном. По-мужски простился, без слез и слюнявого лобзания. Ушел Ясон, покинув склоны Пелиона. Не знал он, сколько еще приключений на его несчастную голову выпадет, а и знал бы, все равно в город ушел, так как в последнее время стал нащупывать у себя странное уплотнение на копчике — черенок растущего конского хвоста.
      И вот явился Ясон в Иолк.
      Конечно, парню пришлось яростно бороться со страстным желанием направить свои стопы прямо в местный бордель и там же опробовать местных двуногих конячек. Но что-то подсказывало юноше, что это вполне может подождать. Это он всегда успеет. Молод ведь еще, только вчера двадцать стукнуло.
      Однако, войдя в знаменитый город, который был неоспоримой собственностью Ясона, парень стал привлекать к себе внимание, потому что одет он был не так, как все жители Иолка.
      На широкие плечи юноши была накинута пестрая шкура им же убитого гепарда, а на ногах не было даже жалких сандалий.
      Кентавры-то обуви не знали, вот и Ясон не ведал, что это такое.
      Прохожие останавливались, нагло пялясь на прекрасного, как Аполлон, юношу в звериной шкуре.
      Многие тыкали в Ясона пальцем, а кое-кто даже бросил камень.
      Но парень, к счастью, сдержался и не побежал, иначе он наверняка так и не совершил бы своих будущих подвигов, ибо, как известно, честному человеку бегать по городу не пристало. А кто бежит, значит, вор. Ату его, братцы!!!
      Да и нечего Ясону было бояться с двумя длинными копьями на плече, способными пробить мчащуюся на полном ходу колесницу вместе с возницей. Именно эти копья и не позволяли жителям Иолка в своих едких насмешках переступать черту дозволенного.
      Спокойно насвистывая себе под нос наспех сочиненный мотивчик, Ясон и не заметил, как оказался на городской площади.
      Так уж случилось, что по площади в этот момент проезжал в роскошной боевой колеснице сам правитель Пелий. (Бывают же в жизни чудеса?!! — Авт.)
      Ясно, что правитель не мог не обратить внимание на полуголого дикаря в звериной шкуре, с открытым ртом застывшего посередине площади.
      Как понял Пелий, юношу поразила великолепная колесница, на которой он, Пелий, ехал. Чем-то лицо этого странного отрока показалось правителю знакомым. Он даже приказал вознице остановить повозку, дабы получше рассмотреть дикаря.
      Осмотр юноши неприятно удивил Пелия. Парень находился в крайней степени возбуждения, и смотрел он своими излучавшими откровенное вожделение глазами отнюдь не на великолепную колесницу, а на двойку стройных черных молодых кобыл, запряженных в нее.
      «Какая мерзость!» — с отвращением подумал царь и хотел уже было дать команду ехать дальше, но что-то его задержало.
      Черты лица! Да, черты лица юноши были Пелию определенно знакомы. Вот только где он их?… Ну конечно же! Он видел их пять минут назад, проезжая мимо телеги с навозом, на козлах которой в почетной коричневой тоге сидел глава гильдии ассенизаторов Иолка, его непутевый брат (по матери) Эсон. Вот оно! Пророчество! Сбылось!
      Царь Пелий судорожно зашарил рукой в области сердца. И тут он совершенно случайно бросил короткий взгляд на ноги незнакомца… Старческое сердце сжали холодные пальцы неотвратимости.
      Правая нога юноши была по щиколотку (да, именно по щиколотку!) измазана свежим конским навозом.
      Это казалось немыслимым! Сбылось предсказание сумасшедшего оракула, открывшего правителю страшную тайну, что грозит ему гибель от человека, который придет в Иолк с гор, и что правая нога этого человека будет по щиколотку вымазана в свежем конском навозе.
      Оракул сказал, что этот человек окажется сыном Эсона и что он неизбежно погубит силой или хитростью своего дядю. (Во как! — Авт.)
      Воистину эта сатирова нога в навозе оказалась символичной! Это было проклятие, ужасное проклятие брата Пелия (по матери) Эсона, главы гильдии ассенизаторов Иолка. (Господи! На что я выкинул потом и кровью заработанные деньги?!! — Неизвестный читатель.)

      Однако быстро справился со своим испугом правитель Пелий.
      Глупо пугаться неизбежного.
      Он во всем должен был разобраться до конца.
      — Откуда ты, юноша, родом? — высокомерно спросил правитель, отмечая при этом, что поджилки у него по-прежнему трясутся. — К какому народу ты принадлежишь?
      Ясон вздрогнул.
      Мутная пелена вожделения нехотя сошла с его глаз. Парень неприязненно посмотрел на Пелия. Понятное дело, он не знал, кто перед ним, и, несмотря на это, сразу же возненавидел противного старикашку в расшитой золотом одежде.
      — Я принадлежу к народу кентавров! — нехотя ответил Ясон.
      Возница правителя и его телохранители во второй боевой колеснице громко заржали. Пелий очень нехорошо посмотрел на потешающихся подчиненных, и те мгновенно умолкли.
      И тут на Ясона внезапно что-то нашло. Проснувшийся дар красноречия заставил юношу открыть рот и произнести довольно объемную речь, подтвердившую самые худшие опасения правителя.
      — Целых двадцать лет прожил я в пещере кентавра Хирона, — надменно заявил юноша. — Теперь я вернулся домой, в родной город Иолк, дабы навестить своего отца Эсона. А еще я хочу вернуть себе власть над Иолком, ибо я наследник всех этих земель. Знаю, что отнял власть у отца моего некий коварный злодей по имени Пелий. Думаю, при встрече с ним я здорово надеру ему задницу.
      Услышав последнюю фразу наглеца, правитель невольно усмехнулся. Приказать солдатам прямо сейчас схватить мерзавца? Искушение было велико, но Пелий сдержался. Слишком много собралось вокруг добропорядочных граждан, могли правителя и камнями закидать.
      Ох, не следовало Пелию месяц назад налоги на сандалии поднимать, ох и не следовало.
      Добропорядочные граждане смотрели на правителя с порицанием. Ведь, в отличие от наивного юнца, они знали, кто этот «коварный злодей по имени Пелий».
      Убедившись, что его худшие опасения подтвердились, Пелий дал знак вознице, и великолепные повозки стремительно покинули городскую площадь.
      — Хорошие лошадки! — с сожалением успел крикнуть вслед колесницам Ясон, заметив явное замешательство во взгляде обернувшегося на крик противного старикашки.
      Что ж, в первую очередь Ясону требовалось посетить своего отца, ведь недаром ему сказал Хирон: «Ты это, отца своего найди, спасибо от меня передай!»
      Не хотелось юноше своего настоящего папашу навещать. Ведь тот, по сути, был чужим Ясону человеком, подлым и трусливым. Избавился, значит, от мальца, подбросив дитятко кентаврам, а сам все эти двадцать лет жил себе и бед никаких не знал.
      Но приказ Хирона был для парня законом. Уважал Ясон мудрого кентавра. Решил юноша у прохожих расспросить, где найти старого Эсона. Но добропорядочные граждане шли на контакт с дикарем с большой неохотой и преимущественно громко смеялись в ответ. Правда, один иудей предложил купить у Ясона его звериную шкуру, но парень с гневом отверг в общем-то выгодное торговое предложение И даже замахнулся на наглеца копьем. Боевые трофеи, как известно, не продаются.
      Отыскать отца в Иолке оказалось проще простого.
      Один на редкость вонючий нищий поведал Ясону, что Эсон работает в городе главным ассенизатором и ездит на большой повозке с дерьмом, в которую запряжены сатиры. Ясон, конечно, удивился, но вслух ничего не сказал.
      Ну мало ли чудес на белом свете.
      Покинув площадь, юноша сразу наткнулся на родного папулю, горделиво восседавшего на козлах огромной повозки с навозом. Вид у Эсона был величественный. Он с царственной ленцой руководил группой инородцев с клеймеными лбами, которые медными палками суетливо отдирали от мостовой засохший навоз. Четыре сатира, запряженные в повозку с дерьмом, страшно ругались, так и норовя укусить кого-нибудь из прохожих.
      Ситуация была идиотской.
      «Да и что я ему вообще скажу? — думал Ясон, почесывая молодую румяную щеку. — Здравствуй, папа, я твой сын, от которого ты избавился, подбросив меня кентаврам».
      Что и говорить, ненавидел Ясон своего папашу и только теперь понял это со всей беспощадной ясностью. Было за что ненавидеть. То, что Эсон от сына избавился, это еще полбеды, но ведь… как можно было так низко пасть?!! Без борьбы променять власть в городе на должность главного ассенизатора и при этом быть счастливым?!!
      Непостижимо!
      Заехав в глаз ближайшему сатиру, скалившему кривые клыки, Ясон невозмутимо прошествовал мимо папаши, даже не удостоив того презрительным взглядом.
      Убогий и этого не заслуживал.
      Весть о возвращении наследника Иолка в родной город разнеслась по Греции с непостижимой быстротой.
      Но оно всегда так бывает со сплетнями, и выяснить истоки этой информации совершенно нереально.
      Система ОГС действовала безотказно.
      Спросите, что это за система такая?
      Расшифровываю: система ОГС означает — Один Грек Сказал. Ну а дальше пошло-поехало. И уже через пару дней новость о возвращении Ясона в Иолк с пеной у рта обсуждали даже псинофаги, люди с собачьими головами, живущие, по бытовавшим в Греции поверьям, за самым краем земли.
      Не менее быстро слух о возвращении наследника Эсона дошел и до родных братьев юноши. Да-да, Эсон успел наплодить новых детей. Но на этот раз, подбрасывая их кому-либо, главный ассенизатор города Иолка снабжал плетеные люльки вощеными дощечками с именем и родословной ребенка. А чтобы детки по достижении зрелости не претендовали на город Иолк, строго указывал, что у младенцев уже есть старший брат.
      Родные братья Ясона оказались не в пример удачливее немного диковатого юноши. Их люльки Эсон подбросил к дворцам двух разных царей, специально предприняв для этого довольно рискованное морское путешествие. Но все затраты с лихвой окупились.
      Средний брат по имени Ферет стал царем Фер, а младший по имени Амфаон был владыкой Мес-сении.
      И вот прибыли братья Ясона в Иолк вместе со своими тридцатилетними (?) сыновьями Адметом и Маламподом. (Здесь, по всей видимости, в древнегреческих мифах допущена чудовищная ошибка! Или я, может, что напутал… — Авт.)
      Ох и загуляли братья в честь своей знаменательной встречи, тем более что у Ясона в заплечной сумке не водилось ни гроша, а братья его были царями. Несчастный Иолк содрогнулся от невиданного пира детишек главного ассенизатора города.
      — Интересно, — сказал Ферет, наливая братьям в кубки отличное, фиванское вино. — Где сейчас наш отец?
      — Да навоз на дороге выковыривает, — весело рассмеялся Амфаон, подмигивая немного окосевшему от выпитого Ясону. — Эх, братья, когда это мы еще посидим вот так все вместе, как в старые добрые времена?!
      — Какие еще старые добрые времена? — удивился Ферет. — Ты что это несешь, братец?
      — Что?!! — Амфаон сделал щедрый глоток из своего кубка.
      — Хватит пить. — Ферет отобрал у младшего брата кубок и сам одним махом прикончил его содержимое. — Нам нужно выслушать проблему старшего брата. Ведь у тебя есть проблема, Ясон?
      — Есть, — вздохнул Ясон, — причем серьезная проблема.
      — Мы тебя слушаем, брат. — Цари с интересом Уставились на юношу.
      — Хочу я, друзья, вернуть себе законную власть в Иолке и соответственно принадлежащие мне по праву богатства…
      — Правильно! — закричал Амфаон. — За это следует выпить!
      — Да погоди ты. — Ферет с угрозой посмотрел на братца.
      — Справедливо полагаю, друзья мои, — продолжил Ясон, — что нынешний правитель Иолка, некий Пилат…
      — Пелий, — поправил брата Ферет.
      — Ну да, Пелий, — подтвердил Ясон, снова вздыхая. — В общем, этот Пилат вряд ли захочет добровольно отдать мне власть. А он узурпатор!
      Ясон с силой грохнул кулаком по пиршественному столу:
      — Он незаконно отобрал власть у моего и вашего бесхребетного отца. Это несправедливо. Вы все цари, а кто я? Кто? Оборванец в звериной шкуре. Все мое богатство при мне в набедренной повязке! А ведь я наследник всего!!!
      — Правильно! — кивнул Амфаон. — И за это нужно как следует выпить!
      — Я тебе сейчас выпью! — Ферет звонко шлепнул младшего брата по блестящей лысине. — Я тебе сейчас как выпью…
      И братья грустно задумались.
      Ясно было, что Пелий так запросто с властью в Иолке не расстанется и убить узурпатора непросто — Греция на уши сразу встанет. А все эта проклятая демократия. Однако почему-то никто не возмутился, когда Пелий пинком под зад ногой выкинул из дворца Эсона?
      Хотя тогда были совсем другие времена. Ведь больше двадцати лет прошло! Это для олимпийцев двадцать лет — так… пшик! Иное дело для смертных, для них это довольно приличный срок. Все течет, все меняется — глядишь и завтра можно будет спокойно царей убивать в рамках все той же народной демократии.
      Но ждать у моря погоды глупо, особенно когда Посейдон на дне вторую неделю с бодуна дрыхнет, — так что нужно срочно действовать…
      — Я знаю что делать! — внезапно заявил Ферет, пожалуй самый мудрый из сыновей Эсона.
      Другие двое сразу же встрепенулись, слегка протрезвев.
      — Милый Амфаон, — Ферет задумчиво пощипал начинающую кое-где седеть густую бородищу, — сколько ты с собой привез в Иолк солдат?
      Амфаон сразу оживился.
      — Да почти пол своей действующей армии, — с готовностью ответил он, — триста пятьдесят отборных головорезов. Дома то у меня им скучно, вот я и взял их с собой. Слышите, как гуляют!
      Братья прислушались.
      На улице перед пивным заведением, которое было арендовано на целую неделю, шел настоящий пьяный дебош. Судя по крикам, вусмерть упившиеся солдаты царя Амфаона грабили бакалейные ряды.
      — Пленных не брать! — зычно донеслось с улицы. — Эти двое спартанские шпионы, немедленно их повесить!
      Амфаон виновато развел руками:
      — Они как напьются, так им сразу и кажется, что война со Спартой началась. Давно что-то они у меня мечи не обнажали.
      — Ну, теперь оторвутся по полной! — заржал Ферет. — Значит, у тебя триста пятьдесят солдат, и у меня сотня наберется. Что думаешь, Ясон?
      — Славная бы армия вышла, — кивнул юноша. — Не было бы ей равной в Греции.
      — Вот и я о том же думаю. — Ферет лукаво усмехнулся. — Бери, брат, наших солдат и иди прямо во дворец Пелия, там пьянку и продолжим уже как три славных правителя!
      — Э, нет, — недовольно протянул Ясон, до которого наконец стал доходить смысл любезного предложения Ферета. — Это значит, что я поступлю как самый настоящий узурпатор. Не тому меня мой приемный отец Хирон на склонах Пелиона учил. Будь правдив и благороден, Ясон, часто говаривал он мне, и я буду верен его мудрым наставлениям.
      — Ну, как знаешь. — Ферет ободряюще похлопал юношу по плечу. — Я уважаю твои убеждения, брат. Изложи-ка теперь нам свой вариант захвата власти. Как мы поняли, он у тебя созрел.
      — Созрел, — гордо кивнул Ясон. — Я просто пойду во дворец к Пелию и прилюдно потребую, чтобы он добровольно вернул мне город и все богатства, которые несправедливо отнял у моего отца.
      — Все гениальное просто, — искренне расхохотался Ферет. — Дружище, мы пойдем к Пелию вместе с тобой, уж очень мне хочется посмотреть на выражение его похабной рожи, когда ты потребуешь у него отдать власть.
      — Правильно! — согласился с братом Амфаон. — За это нужно немедленно выпить.
      Грохот, раздавшийся на улице рядом с пивным заведением, заставил царей обернуться.
      В разбитом окне пивнушки виднелись объятые пламенем бакалейные ряды. Весело раскачивался подвешенный к коньку горящей крыши бакалейщик с вывалившимся наружу синим языком.
      — » Эх, разгулялись мои солдатики, —смущенно мыкнул Амфаон, подливая в кубки братьям душистого вина.

* * *

      Что и говорить, попал Пелий в довольно щекотливую ситуацию, особенно когда к нему явились знатные братья.
      Нет, это не было для правителя сюрпризом, он уже давно ждал Ясона, заранее все подготовив. В подвалах дворца уже сидел неделю некормленый лев, который ожидал приход Ясона с неменьшим трепетом, чем сам Пелий. Однако то, что с юношей во дворец заявятся и его братья, стало для царя полной неожиданностью.
      Братья Ясона пришли не одни, а со своими телохранителями, державшими на цепях злобных коринфских псов. Ко всему еще царю донесли, что солдаты из действующей армии владыки Мессении Амфаона подожгли бакалейные лавки Иолка и в данный момент громят кварталы, где проживают эмигранты из Эфиопии.
      М-да, очень щекотливое положение.
      — Здравствуй, старая рожа! — нагло приветствовал своего дядю Ферет, толкая вперед несколько оробевшего Ясона.
      Юноша сразу узнал того самого противного старикашку, который встретился ему на дворцовой площади несколько дней тому назад. Ох, какие у него в колесницу были запряжены кобылки! Ясон аж задрожал от нахлынувших на него свежих эротических воспоминаний.
      — Приветствую вас, великие сыны Эсона, — осторожно произнес Пелий, ерзая тощей задницей на чужом троне.
      Под хмурым взглядом Ясона правителю сделалось как-то неудобно. Все-таки, как ни крути, а власть придется отдавать. Проклятая несправедливая судьба.
      — Ну давай, чего молчишь. — Ферет недовольно пихнул юношу в бок, одновременно пытаясь унять разлаявшихся псов. — Цыц, шелудивые, на живодерню сдам!
      Собаки тут же, как по команде, заткнулись. В зале повисла мрачная торжественность.
      — Правитель Пелий, — выступив вперед, гневно произнес Ясон.
      — Да, племянничек? — старчески проворковал правитель, решив сойти за слабоумного.
      — Я требую, чтобы ты немедленно вернул принадлежащие мне по праву власть и богатство, в противном случае…
      Тут Ясон на минуту запнулся.
      Все его фразы строились так легко и так красиво, а вот в самом решающем месте он вдруг взял и сбился.
      И действительно, было неясно, чем угрожать Пе-лию, не копьем же, в конце концов. Но на' помошь сбившемуся юноше тут же пришел средний брат.
      — В противном случае, — хрипло проревел Ферет, — мы скормим тебя нашим собачкам…
      И Ферет с Амфаоном издевательски заржали, а страшные псы вторили им зловещим подвыванием. Пелий содрогнулся. Перспектива вырисовывалась неприятная, и, что самое обидное, пьяные мерзавцы вполне могли прямо сейчас осуществить свою страшную угрозу.
      — Хорошо, я согласен, — подозрительно быстро сдался правитель. — Но только при одном условии…
      — Что?!! — ошарашенно переспросил Ферет. — Ты, старый хрыч, ставишь нам условия? А ну-ка, Танат, Аидик, ко мне…
      Два черных пса так дернулись, что чуть не свалили на мраморный пол еле удерживавших цепи солдат.
      — Погодите! — Ясон величественно поднял руку. — Будем играть честно до самого конца. Говори, Пелий, свое условие.
      Ферет лишь пожал плечами, дав знак оттащить рычащих собак.
      Правитель облегченно вздохнул. Честность и добродетель Ясона спасли старому негодяю жизнь, но если верить Дельфийскому оракулу, то ненадолго. Хотя и оракулы, бывает, ошибаются. Редко, конечно, но в Греции всякое случается, на то она и древняя!
      — Вот мое условие. — Пелий демонстративно откашлялся. — Прежде чем я верну тебе власть, ты должен умилостивить подземных богов. Недавно ко мне во сне явилась тень великого Фрикса, умершего в далекой Колхиде, и эта тень попросила меня, чтобы я…
      — Сколько ты перед этим выпил, старый дурак? — бесцеремонно перебил высокопарную речь правителя Ферет. — Да он сумасшедший, братья!
      — И эта тень попросила меня, — невозмутимо продолжил правитель, — чтобы я отправился в Колхиду и завладел знаменитым золотым руном.
      — А у этого Фрикса губа не дура! — усмехнулся Ферет.
      Пелий же решил врать до конца и, с пафосом воздев руки над головой, добавил:
      — В Дельфах сам стреловержец Аполлон повелел мне отправиться в Колхиду. Но я слишком стар для такого далекого похода. Ты же, Ясон, молод и силен. Соверши этот подвиг, и я верну тебе власть и богатства Иолка!
      — Хорош брехать! — снова не сдержался Ферет, понимая, что проклятый старикашка загоняет Ясона в искусно расставленную ловушку. — А ну пошел с трона, урод дряхлый!
      Пелий тяжело вздохнул и уже вроде как приподнялся, смирившись с судьбой, но тут снова подал голос Ясон, и сделал он это очень не вовремя.
      — Нет! — звучно заявил сын главного ассенизатора Иолка. — Я совершу этот подвиг. Я не хочу, чтобы в Греции меня считали трусом.
      — Брат, не дури! — Ферет предостерегающе затряс перед носом юноши унизанным золотыми перстнями пальцем. — За каким сатиром ты будешь плыть на край света, когда старый вонючка и так уже под себя от страха наделал? Вот он трон, он уже твой! Вот они богатства — бери и пользуйся. Мы оставим тебе с Амфаоном часть своих войск. Правь себе на здоровье!
      — Точно! — радостно кивнул Амфаон, поднимая над головой полный кубок вина.
      — Нет, — решительно отрезал Ясон. — Я не желаю прослыть трусом, и я во что бы то ни стало добуду это золотое руно…
      Ну что ты с ним поделаешь?
      Молодой, гордый, глупый. Двадцать лет — мерзкий возраст. Нет ничего упрямее двадцатилетнего юнца, мечтающего о славном подвиге. Знал Пелий, что молокосос в жизни не откажется от такого заманчивого предложения — получить законную власть через совершение подвига, способного потрясти всю Аттику.
      Глядишь, и сложит головушку Ясон в Колхиде, тем более что, по слухам, золотое руно охранял чудовищный дракон, и вообще гиблое место этот Кавказ.
      Радости старикашки не было предела: и трон сохранил, и могучих братьев Ясона уел. Не спустят они теперь на правителя своих блохастых собачек. Не спустят, ибо уважают решение старшего брата. Безрассудство, знаете ли, тоже достойно восхищения.
      Таким образом Ясон стал жертвой старого коварного интригана, приходившегося юноше родным дядей.
      Уж больно все это безобразие напоминало одиссею хитроумного царя Итаки. Вот только до этой самой одиссеи оставалось о-го-го сколько времени.
      Любили путешествовать древние греки еще задолго до Троянской войны, и совершать подвиги им также очень нравилось. На свою голову они, конечно, эти самые подвиги совершали, но, как говорится, против своей героической непоседливой натуры не попрешь.
      Скучно жила в то время Аттика: никаких тебе потрясений, ни войн, ни заговоров, ни громких убийств. Да и боги на Олимпе особо в дела смертных не вмешивались, что также было отрадно.
      И вот, как только Ясон объявил в Иолке, что собирается плыть в Колхиду за золотым руном, новость сия была подобна грому среди ясного дня.
      Желающих отправиться вместе с Ясоном в поход, наверняка опасный, было хоть пруд пруди.
      Потянулись в город Иолк великие герои.
      Понятное дело, не все они могли участвовать в походе — уж слишком их много было.
      В первую очередь в число счастливчиков попал знаменитый сын Зевса Геракл, которого в то время из-за его свирепого нрава на Олимп еще не пускали. Геракл уже вторую неделю томился от безделья в далеком Карфагене, который он в очередной раз от нечего делать разрушил.
      О готовящемся походе ему сообщил вестник богов Гермес. Он даже одолжил великому герою. свои реактивные сандалии, чтобы Геракл как можно быстрее достиг Иолка.
      Прибыл на место сборов героев и могучий Тесей из Афин, заклятый враг и завистник Геракла. Примчались также умственно отсталые сыновья Зевса и Леды Кастор и Полидевк со своими друзьями-прихлебателями Идасом (нет, это не древнегреческое ругательство! — Авт.) и Линкеем.
      В число счастливчиков попали Мелеагр из Калидона и великий Анкей (не путать с Антеем! — Авт.), затем Адмет, Теламон и пр. и пр.
      Всего человек тридцать, что для Древней Греции было довольно прилично. Обычно в героический поход шло не больше десятка безумцев. А тут… Сразу было видно, какое значение придавали греки поиску золотого руна.
      Оказался среди великих героев и певец Орфей, но о нем отдельный разговор.
      Несчастный Иолк сотрясался от такого количества могучих мужей Греции. Все городские бордели были забиты до отказа, все вино было выпито еще в первый день сборов. Веселившиеся в предвкушении скорого похода герои устроили небольшие состязания, вследствие чего по улицам города стало опасно ходить. Каменные диски так и свистели над головой, ну а копья…
      Один нищий, вовремя не убравшийся с городской площади, стал похож на диковинного ежа. Впоследствии оказалось, что он тоже хотел поучаствовать в походе за золотым руном, но безумная мечта бедняги так и осталась нереализованной.
      Подготовлен был и корабль для героев.
      Построил корабль некий Apr.
      Характерно, что Apr ухитрился слямзить ствол священного дуба из Додонского святилища Зевса. По поверьям, дуб приносил обладателю одни лишь удачи, поэтому в корму славного судна врезали вытесанное из этого дуба круглое бревно. («Скажите, пожалуйста, на кой черт нужны все эти подробности?» — Неизвестный читатель. «Во всяком случае, ты, остолоп, будешь хоть как-то знать древнегреческие мифы!» — Авт.)
      Корабль был сделан десятивесельным, и поначалу его назвали «Алко». Соответственно героев, принимавших участие в походе, стали именовать алконавтами. Понятное дело, герои возмутились и кое-кому здорово вломили за откровенную издевку.
      Особо следовало надавать по мордасам самому Аргу, уже успевшему вывести на борту корабля оскорбительную надпись. Но недаром этот пронырливый грек стырил ствол священного дуба. Нависшая над ним угроза странным образом рассосалась, и Apr сохранил свои зубы до конца жизни здоровыми.
      Сам Геракл лично переименовал десятивесельное судно в «Арго», заменив в названии всего лишь две буквы на буквы из своего знаменитого имени. Теперь великие герои звались аргонавтами. Термин был непонятным, но, главное, совсем необидным.
      Однако последующие события показали, что первое название как нельзя лучше подходило ватаге храбрых и непоседливых греков.

      Все уже, казалось, было готово к отплытию, но внезапно на пути алко… пардон, аргонавтов возникла серьезная проблема.
      Героям следовало избрать вожака, так сказать, предводителя славного похода.
      С ужасом взирали жители Иолка на демократические выборы главного героя в походе за золотым руном. Грозили выборы колоссальной дракой с последующим разрушением города к сатировой матери. Случись такое, и поход в Колхиду сразу же потеряет всякий смысл. На фиг Ясону власть, когда его владения будут лежать в руинах?
      Да и вообще вся эта дребедень с выборами была затеяна кичливым Гераклом, чувство собственного достоинства у которого было развито покруче мускулов (вообще-то, небезосновательно! — Авт.).
      С самого начала сборов все греки молча согласились, что их предводителем будет не кто иной, как Ясон, главный вдохновитель всей этой катавасии с золотым руном. Ан нет, Геракл не мог смириться с такой несправедливостью. Какой-то там Ясон — и предводитель героического похода, а он, значит, сын Зевса, на вторых ролях?!!
      Непорядок.
      Ясон же, услышав громогласное возмущение великого героя, в принципе не возражал, чтобы главенство в походе принадлежало Гераклу. Но последнему захотелось превратить все это в цирк, и он настоял на выборах (хорошо хоть не на состязании).
      Сначала великий герой предложил провести многоступенчатые демократические выборы с подкупом электората, заказными убийствами и шантажом. Но остальные герои резонно возразили, что на это просто нет времени, и Геракл под давлением масс пошел на попятную, объявив быстрое голосование путем простого поднятия рук.
      В этот момент даже второй великий герой Греции Тесей посмотрел на сына Зевса как на полного идиота. Ему-то, Тесею, даже в голову не пришло выставлять свою кандидатуру на должность вожака аргонавтов.
      В конце концов проблема разрешилась благополучно. В результате демократических выборов с легкостью победил Ясон. Ему помогло то, что бедняга Геракл умел считать лишь до пяти. Великий герой страшно потел и нервничал, но каждый раз, доходя до пятерки, сбивался со счета.
      — Ладно, твоя взяла, — наконец сдался Геракл, сокрушенно махнув могучей рукой. — Сердечно поздравляю тебя, Ясон. Теперь ты наш предводитель!
      Ясон почтительно кивнул, и добропорядочные граждане Иолка, с трепетом наблюдавшие за демократическими перипетиями, дружно возликовали, искренне радуясь за своего будущего правителя.
      Тут же под шумок аргонавты быстро избрали кормчего и смотрящего.
      Кормчим стал некий Тифий, а смотрящим был избран зоркий Линкей, обладавший редкостным божественным даром видеть многие вещи насквозь.
      Особенно Линкей любил засматриваться на молоденьких девушек, за что очень часто получал от них звонкие пощечины, так как об удивительном даре Линкея в Аттике знал каждый второй грек. Говаривали, что он получил свой божественный взор после того, как в него в чистом поле угодила молния. Не то Зевс с пьяных глаз пальнул, не то сама стихия полить дождем землю вознамерилась. Так до конца и не ясно.
      И вот настал грандиозный момент отплытия. Окрасила пурпурным цветом кончики занавеса ночи утренняя заря.
      Кормчий Тифий пинками разбудил аргонавтов. (Геракла он бережно потрепал по плечу, — Авт.)
      Взошли герои на свой прекрасный корабль и дружно сели за весла, по два грека на каждую лавку. Не гребли только Ясон, Тесей и Геракл.
      Ясон сказал, что у него уже второй день ноет поясница. Тесей заявил, что вывихнул мизинец на правой руке, а Геракл просто послал всех остальных героев к сатировой матери, когда те любезно предложили сыну Зевса сесть за весло.
      Величественно выплыл «Арго» из узкой гавани в открытое море.
      Дальше грести не имело смысла. Ветер был попутный, и греки, ловко поставив парус, направили свое судно к светлеющей полосе далекого горизонта. (Можете проверить, все излагается строго по древнегреческим мифам. — Ред.)
      По прозрачной колее, проложенной в небе самими богами, медленно выезжала с Олимпа золотая колесница бога солнца Гелиоса. Ярко разгоралась горячая сфера под золотым дном чудо-повозки. По мере того как Гелиос выезжал на небосвод, в небе над Аттикой светлело.
      Греки недоуменно присмотрелись. Бог солнца радостно жестикулировал, по всей видимости желая удачи, и герои весело отозвались ему дружным ревом тридцати луженых глоток. Затем повозка Гелиоса окончательно скрылась за облаками, и в Греции наконец рассвело.
      Ударил знаменитый Орфей по струнам своей золотой кифары, и разнеслась над морем, причудливо окрашенным лучами утреннего солнца, его дивная песня. Волшебные слова завораживали, словно журчание золотого водопада в обители бессмертных богов.
      Вот эти слова, сотканные гениальным певцом из самой вечности:
      Рассказать историю тебе? Как не спал ночами человек, В одиночестве оставшийся навек, Человек, который жил в себе…
      Чтоб не относились как к лжецу, Не высказывал он ничего. Он боялся только одного: Если маска прирастет к его лицу.
      Сколько же терпел он долгих дней, Чтобы не шагнуть с обрыва вниз? Будь как все — то слабых лишь девиз, Одинокому стократ страшней…
      И покуда выход есть иной, Он решил уйти, наперекор судьбе. Человек, живущий сам в себе, Подожди-ка, забери и нас с собой!
      Непередаваемая словами грусть жила в этой песне, тронувшей душу даже самого черствого из гребцов.( Стихотворение Анны Гринченко, — Примеч. авт.)
      Казалось, Орфей видел само будущее и грустил, зная, как несправедливо коротка человеческая жизнь.
      Итак, поплыли аргонавты за золотым руном.
      Далеко позади остался город Иолк, в котором, если на то будет воля всемогущих богов, править по возвращении домой Ясону. Конечно, при условии, что он добудет золотое руно.
      Братья Ясона — Ферет, царь Фер, и Амфаон, владыка Мессении, — остались в Иолке, дабы следить за порядком, точнее, за старым прохвостом Пелием. Так что старикашка лишь слегка отсрочил падение с трона. (Причем в буквальном смысле слова!)
      Ведь, не вернись Ясон из своего рискованного путешествия, знатные братцы наверняка повесят Пелия на ближайшей колонне, особо не раздумывая.
      Пока что от убийства родного дяди их удерживало лишь честное слово, которое предусмотрительно взял с братьев благородный духом (по молодости лет) Ясон…
      Первой вынужденной остановкой на пути аргонавтов стал цветущий остров Лемнос, где правила юная прекрасная царица Гипсипила.
      Вообще уникальный был этот остров Лемнос, так как произошла там незадолго до прибытия аргонавтов колоссальная резня. Разъяренные лемниянки (не лесбиянки, а именно лемниянки, хотя некоторые считают, что первое слово более подходит к этим греческим мегерам) ни с того ни с сего перебили всех своих мужей якобы за измену, устроив на острове ночь длинных ножей.
      Причина, то есть повод к резне, была весьма сомнительна.
      Супружеская неверность!
      Неужели все мужики на этом острове действительно изменяли своим женам? И если изменяли, то с кем? Друг с другом, что ли? Но Древняя Греция — это вам не Римская империя. Падение сексуальных нравов в Аттике, конечно, происходило, но не до такой же степени! Получается, что если мужья изменяли женам с чужими женами, то…
      Хороши, однако, эти дамочки.
      Бред!
      Впоследствии историки выяснили, что на Лемносе существовала первая в Греции феминистская террористическая организация. Всю эту кошмарную резню и устроили активистки этой самой организации.
      Зачем?
      Это известно, пожалуй, одному Эроту.
      Лишь один мужчина выжил после ночи длинных ножей на Лемносе, и звали этого счастливчика Фоантом. Фоант являлся отцом царицы Гипсипилы и выжил благодаря тому только, что был законченным и совершенно безнадежным импотентом.
      Понятно, что приставшие к берегу Лемноса аргонавты не знали всех этих ужасных, компрометирующих жительниц острова подробностей.
      А и знали бы, все равно сюда бы заглянули.
      Ведь это была мечта каждого древнего грека — очутиться на заброшенном острове вместе с сотнями изголодавшихся по сексу женщин.
      М-да… (размечтался, одноглазый! )
      Пристали, значит, греки к острову и на берегу сидят, приглашения от хозяев ждут. Но фемины не спешат с приглашением, фемины совещаются.
      Собрались лемниянки на городской площади и думают, что с внезапно свалившимися им на голову мужиками делать. Хотя что тут думать — делать надо, а не думать! Но у молодой Гипсипилы по этому поводу было свое мнение.
      — Граждане! — звонко заявила девушка. — Давайте не пустим этих алконавтов в наш город.
      — Аргонавтов, — поправил из толпы оговорившуюся дочь царь Фоант.
      Гипсипила небезосновательно опасалась, что греки, узнав о страшном злодеянии местных женщин, решат отомстить за собратьев по полу, погибших, в общем-то, ни за что.
      Но одна старая выдра по имени Поллуксо стала возражать молодой царице.
      — Да сколько же можно без мужиков? — возмутилась эта самая Поллуксо. — Девочки, давайте пустим их в город.
      — Да тебе-то они зачем? — ехидно спросил кто-то из толпы. — Ты теперь только и можешь что смотреть на них…
      — А хотя бы и смотреть, — огрызнулась старая выдра. — Один мужик у нас Фоант, да и то показывать такого — только позориться. На грабли, видите ли, он в молодости упал.
      — На вилы, — обиженно прокричал царь.
      — Секундочку, папа, — встряла в разговор внезапно забеспокоившаяся Гипсипила, — а сколько тебе лет было, когда ты на вилы свои упал, не припомнишь?
      — Отчего же не припомню, доча, — с готовностью ответил старик, — я все точно помню, восемь лет мне от роду тогда было.
      — Фух, слава Зевсу, — с облегчением вздохнула Гипсипила, — а я уж, дура, подумала было, что ты не мой отец…
      — Кто будет защищать нас? — продолжала безумно завывать Поллуксо. — Кто будет согревать холодными, темными ночами?
      — Да, ночи здесь темные, — задумчиво прошептал Фоант, — и холодные…
      Женщины Лемноса возбужденно загомонили.
      — Молю вас, — горестно взывала старая идиотка, — пустите в наш город чужеземцев и пусть они останутся здесь жить насовсем.
      — Ну тебе-то, сатирова карга, ничего не обломится, — издевательски рассмеялся царь. — Чего ты так разоряешься?
      По правде говоря, Поллуксо и сама не знала, что это на нее вдруг нашло. Умопомрачение какое-то.
      Промелькнула у Фоанта хитрая мысль, что все происходит не без ведома вездесущего Эрота. Но времена-то были древние, и олимпийские боги предпочитали не являться смертным лишний раз в телесном обличье. Может, и следил сейчас с Олимпа за событиями на Лемносе Эрот, кто его знает? (Я знаю! Но не скажу! — Авт.)
      Фемины еще какое-то время посовещались и приняли почти единодушное решение (Фоант воздержался): аргонавтов в глубь Лемноса все-таки пустить.
      Но аргонавты оказались не такими уж и кретинами, как их потом изображали в своих бессмертных произведениях всякие полоумные историки.
      Узнав о том, что местные жители готовы принять отважных путешественников, Ясон надел свое самое лучшее, подаренное братьями пурпурное одеяние и спустился вместе с Тесеем на берег, ожидая увидеть там колесницу, которая должна была доставить вожака аргонавтов в главный (и единственный) город острова. Но вместо колесницы Ясон встретил стоящего у корабля посланца, коим оказался худой седобородый старец.
      — Приветствую вас, славные эллины. — Посланец грустно поклонился, держа в правой руке лавровую ветку мира, что означало его самые благие намерения.
      — Так это ты принес нам новость из главного города Лемноса? — удивленно спросил Ясон, раздосадованный тем, что ему не прислали даже обшарпанной колесницы.
      — Какую новость? — не понял старец.
      — Ну, что местные жители готовы нас принять, — пояснил юноша.
      — Да-да, это я принес сию грустную весть, — кивнул старик. — И еше я хочу предупредить о грозящей вам опасности!
      — Что? Опасность? — оживился сидевший на носу «Арго» Геракл. — И можно поинтересоваться, какого рода?
      — Женщины, — просто ответил посланник.
      — Женщины?!! — ошарашенно переспросили герои.
      — Да-да, именно женщины. — Старик тяжело вздохнул. — Кстати, я не представился. Меня зовут Фоант, я царь этого острова…
      — Секундочку, царь, — возмутился Тесей, — а где же твоя свита, твои колесницы, телохранители, в конце концов!
      — Все мертвы, — спокойно ответил Фоант.
      — Как это мертвы? — снова удивились греки.
      — Да вот так, совсем мертвы. — Царь горестно развел руками. — Я единственный мужчина на всем этом проклятом острове.
      — А остальные?
      — Что остальные?
      — Ну, жители.
      — Одни женщины.
      — Ух ты!!! — Герои с восхищением переглянулись.
      — Зря вы так радуетесь, — укоризненно покачал головой Фоант. — Ведь это они поубивали своих мужей, за одну ночь истребив все мужское население Лемноса.
      — Ого!!! — Герои с опаской посмотрели на ближайшие заросли.
      — Так что бегите отсюда, пока не поздно. — Царь тоже испуганно покосился через плечо. — Мой вам совет, как мужик мужикам.
      — Спасибо, царь, — поблагодарил Ясон старика и обнял его так, как обнимал кентавра-отца. — Может быть, поплывешь вместе с нами? Мы направляемся в Колхиду за золотым руном.
      — Нет, — Фоант грустно усмехнулся, — я слишком стар для таких приключений.
      Ясон с Тесеем переглянулись, но уговаривать старика покинуть Лемнос не стали, а вернулись обратно на «Арго».
      — Скорее плывем отсюда! — не на шутку забеспокоился Геракл, с тревогой глядя на вздрагивающие заросли на берегу.
      К кораблю явно кто-то спешил. Греки с силой налегли на весла. «Арго» стремительно отчалил от берега.
      — А-а-а-а, — взвыла выскочившая из леса Поллуксо. — Они уплывают!
      Но герои уже были на безопасном расстоянии от берега, который заполонили разъяренные дамы, злобно размахивавшие праздничными венками.
      Отдаляющиеся от острова Лемноса аргонавты стали свидетелями ужасной картины.
      Поймав пытавшегося спастись вплавь Фоанта (видимо, несчастный передумал, решив все-таки отправиться на поиски золотого руна вместе с греками), разгневанные фемины вздернули старика на ближайшем дереве.
      — Братья! — горестно произнес Ясон. — Почтим же минутой молчания смерть последнего мужчины острова Лемнос.
      И греки, все как один, молча склонили чернявые головы, провожая в царство Аида душу мятежного, не смирившегося с поражением бедняги.
      Впоследствии остров Лемнос был переименован в остров Лесбос, ну а дальше… вы и сами знаете (а кто не верит, пусть посмотрит карту. — Авт.).
      Когда аргонавты достигли Пропонтиды (море такое), внезапно обнаружилось, что в трюме «Арго» вдруг исчезли все запасы вина, сделанные героями еше в Иолке.
      — А я-то все думаю, что это Геракл постоянно спит, — язвительно произнес Тесей, принюхиваясь к лежащему на корме любимому сыну Зевса.
      — Ты на что это намекаешь, афинянин?!! — угрожающе пробурчал Геракл, поигрывая рельефными мышцами на груди.
      — На то намекаю, — усмехнулся Тесей, — что ленив ты очень, приятель.
      — А, это… — махнул рукой Геракл. — Да, есть немного.
      «Все ждет, что его на Олимп заберут, мерзавец, — злобно подумал Тесей. — А ведь заберут сатирового сына, не сейчас, так позже».
      Сам Тесей на такую честь никогда не рассчитывал, ибо был сыном всего-навсего Посейдона. А владыка морей не особо заботился о своих отпрысках, наплодив их по белу свету не меньше Зевса.
      Все-таки хоть и отдаленные, но были Геракл с Тесеем родственники, потому, видно, и невзлюбили друг друга. Хотя до откровенной драки между великими героями Греции пока не доходило. Не доходило, и слава Зевсу…
      — Что же делать? — серьезно задумался над возникшей проблемой Ясон. — Без вина, пожалуй, на «Арго» вполне может вспыхнуть бунт.
      — Ага, — подал голос лениво нежившийся на солнце Геракл, — я тоже так думаю.
      Тесей же вообще ничего не сказал, так как и циклопу было понятно, что все вино в трюме корабля под шумок выжрал Геракл.
      Но повезло аргонавтам, ибо вскоре приплыли они к полуострову Кизяк.
      На этом самом полуострове проживали племена Долонов, потомков Посейдона и, следовательно, родственников Тесея.
      Правил долонами, как ни странно, царь, чье имя в точности совпадало с названием полуострова.
      Звали этого царя Кизяк.
      Высадившись на очередную сушу, аргонавты поняли, почему полуостров носит такое неблагозвучное название. Все дороги в землях долонов были буквально завалены коровьими лепешками, да и самих коров на полуострове водилось видимо-невидимо, причем многие из них были совершенно дикие.
      «Вот бы сюда моего отца, — с грустью вспомнил родину Ясон. — Думаю, он был бы в восторге от этих самых коровьих лепешек. Собирал бы их до конца своих дней».
      Хотя в Иолке и своего навоза хватало, так что отец Ясона в любом случае без работы бы не остался.
      Узнав, что к нему в гости прибыл сам великий Тесей, царь Кизяк страшно обрадовался и закатил для греческих героев грандиозный пир.
      Единственным, кто не разделял всеобщей радости, был Геракл, сильно раздосадованный повышенным вниманием долонов к Тесею. Сына Зевса местные жители почему-то приняли более прохладно.
      «Ну и катитесь вы все к сатирам собачьим, — подумал Геракл и назло всем остался один сидеть на „Арго“, якобы в качестве сторожа. — Все равно я снова все вино в трюмах выпью, и пусть кто-то посмеет мне что-нибудь сказать, хоть бы тот же Тесей. Мозги вышибу!»
      По правде говоря, опасался сын Зевса поединка с Тесеем, хотя конечно же в жизни в этом никому не признался бы. Поединок дело сложное, мало ли как там все обернется?
      А что, если Тесей набьет морду Гераклу, а не наоборот?
      Что тогда будет?
      Позор великий будет, и прежде всего самому Гераклу. Понятно, что и Тесею от Зевса достанется,
      но это было бы слабым утешением для поверженного героя.
      Имидж вещь серьезная: если его один раз уронишь, то все! В жизни потом в Греции свою былую славу не восстановишь.
      Потому и ленив был Геракл, как… А сатир его знает, как кто он ленив был. Щадил великий герой свой могучий организм и страшно всю жизнь боялся облажаться.
      Это же какие нервы иметь надо?
      Когда за тобой следят тысячи глаз, причем не только смертных, но и с Олимпа!
      Попробуй только немного оступись — и не видать тебе бессмертия в древнегреческих мифах…
      — Против имиджа не попрешь, — вслух подвел итог своим невеселым раздумьям Геракл, с тоскою прислушиваясь к пьяным воплям героев, буйно веселящихся во дворце царя долонов.
      Завидовал сын Зевса своим соратникам по походу, но гордость не позволяла ему отправиться на славный пир.
      Скучно было Гераклу, и от нечего делать принялся он поджигать коровьи лепешки. Занятие оказалось довольно интересным. Некоторые лепешки от огня взрывались, а некоторые дымили то розовым, то синим цветом, и сын Зевса еще подумал, чем это долоны кормят своих копытных.
      Целый день пировали аргонавты в гостях у царя Кизяка, а к вечеру собрались обратно на корабль, при этом внешний вид героев Гераклу крайне не понравился. И невооруженным глазом было видно, что упились греки до зеленых сатиров.
      — Да вы что?!! — искренне испугался сын Зевса, когда долоны привезли смертельно пьяных греков на специальных повозках, где аргонавты лежали, как хорошо обтесанные бревна. — Алконавты сатировы! — схватился за голову Геракл, бегая кругами по берегу, на котором то тут то там чадили разноцветным дымом тлеющие коровьи лепешки.
      Ох, не следовало менять первоначальное название судна. Видно, прогневались на них за это всемогущие боги и наслали почти на всех путешественников белую горячку.
      Долоны невозмутимо выгрузили обездвиженных зеленым змием героев прямо на землю и так же невозмутимо, не проронив ни слова, укатили восвояси.
      — Ку-ка-ре-ку-у-у-у… — громко прокричал Тесей, чей мощный организм продолжал бороться с подступающей белой горячкой.
      — Да что же это такое?!! — продолжал причитать Геракл, и, что самое обидное, в происшедшем некого было винить, кроме самих аргонавтов.
      Некому было даже морду набить!
      Геракл задумчиво посмотрел на пьяного Тесея.
      Вот кому бы он с удовольствием съездил по роже. Но нельзя, нечестно. Тем более с Олимпа это дело наверняка заметят, а взбучки от ненормального папаши Гераклу сейчас хотелось меньше всего.
      В этой ситуации оставался лишь один разумный выход — ждать!
      Жцать, пока сатировы алкоголики наконец протрезвеют. И еще Геракл надеялся, что пьяные герои не учинили во дворце царя долонов чего-нибудь непоправимого.
      Небольшая междоусобная война сына Зевса сейчас не очень прельщала. Имидж великого героя ему нужно было беречь, а не войнами всякими заниматься.
      Удивительно, но к середине ночи аргонавты стали приходить в себя. Геракл обрадовался, но, как окалось, преждевременно. — Там великаны! — внезапно заорал истошным голосом Ясон. — Я вижу, к нам идут шестирукие великаны!
      — Где?!! — У Геракла от этой новости глаза на лоб полезли.
      Прощай столько лет любовно лелеемый имидж.
      — Да вон же они! — орал Ясон, тыкая пальцем в темноту. — И у каждого в руках по гигантскому камню. Они хотят завалить выход в залив, чтобы мы не смогли выйти в открытое море!
      — Великаны! Великаны! Шестирукие великаны! — дружно подхватили повскакивавшие с земли остальные аргонавты.
      Геракл зажмурился. Затем тщательно протер глаза и снова их открыл. Никаких великанов и в помине не было. Ни шестируких, ни одноногих, ни безголовых.
      Решительно никаких великанов.
      — Братцы! — взревел Геракл не хуже эфиопского слона. — Да у вас у всех галлюны! Что вы пили во дворце этого Кизяка?!!
      Но аргонавты его не слушали. Обнажив мечи, они с победным воем ринулись в глубь острова…
 
 
       Интерлюдия I
       ЗАГОВОР
 
      — Ба! Кого я вижу, старые знакомые! — От Зевса приятно пахло какими-то невиданными цветами.
      Лицо Тучегонителя раскраснелось и выглядело на удивление довольным.
      — Итак, по порядку, что вы здесь делаете?
      Фемистоклюс с Алкидием пережили новое рождение. Зевс мало того что их не убил, так ко всему прочему еще с ними и разговаривал.
      Невероятно!
      — Э… — Фемистоклюс честно боролся с онемевшим от страха языком, — мм…
      — Ни сатира не пойму. — Тучегонитель неуклюже выбрался из окутанного клубящимся туманом помещения и, поставив молниеметатель у стены, принялся собирать с пола одежду. — Я со своим верным оружием теперь даже на минуту не расстаюсь: не нравится мне что-то в последнее время морда Гефеста, сильно не нравится.
      Зевс беседовал с греками на равных, и это мешало им прийти в себя. Тучегонитель проследил за испуганными взглядами смертных. Алкидий с Фемистоклюсом как завороженные таращились на открытую дверь ужасного помещения, откуда столбом валил пар. Несчастные были уверены, что это вход в самые страшные и губительные пустоты Тартара.
      — Да не пугайтесь вы так. — Зевс добродушно рассмеялся и щелчком пальцев заставил зловещий проход закрыться. — Это же надо, на звездолет пробрались?!! Думаю, в Межзвездном институте истории нас за это по головке не погладят. Спрашиваю еще раз: вы как сюда попали?
      На этот раз Фемистоклюс поднатужился и выдавил из себя ответ:
      — Мы воспользовались волшебным поясом бога Диониса. Он называл это телепокра… телепосра…
      — Телепортацией, — пришел на помощь заикающемуся греку Тучегонитель. — Все верно, у каждого из богов есть такая штука. Очень, знаете ли, удобно — за секунду можно передвигаться на невероятные расстояния. Сказал на Олимпе «А», а «Б» уже в земле смертных прозвучало.
      Зевс поднял с пола ярко-красную накидку и с трудом натянул ее на свое влажное тело. Затем принялся искать пару одинаковых сандалий, что было не так-то и просто.
      — Ладно, говорите, зачем пришли? Я на вас зла не держу. В конце концов, ваша дерзость достойна восхищения. Ну что вы как воды в рот набрали?
      — Мы пришли предупредить тебя о готовящемся на Олимпе заговоре, — быстро выпалил Фемистоклюс, косясь на стоящий у стенки молниеметатель.
      — А также мы хотим, чтобы ты, о всемогущий, помог нам вернуться домой, в Грецию, — дрожащим от волнения голосом добавил Алкидий, что для несчастного парня было верхом героизма.
      Брови Зевса медленно поползли на лоб. Владыка Олимпа крякнул и нахмурился:
      — Ну, о первом я догадывался. Заговор уже давно зреет среди моих подчиненных, а вот что касается второго, вашей просьбы о возвращении в Грецию… Боюсь, что это невозможно. Вторая экспедиция наверняка уже ушла, ну а челночные рейсы в столь отдаленные концы Вселенной не предусмотрены.
      Греки побледнели.
      — Кстати, а каким образом вам удалось воспользоваться личным телепортационным транслятором Диониса? — как ни в чем не бывало спросил Зевс, надев на ноги две одинаковые левые сандалии.
      Алкидий с Фемистоклюсом вопрос Тучегонителя дружно проигнорировали. То, что они сейчас услышали от владыки Олимпа, никак не укладывалось в их непутевые головы.
      Им не послышалось?
      Зевс действительно сказал, что они никогда не вернутся в Грецию?!!
      Но этого ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! Ведь Зевс, он же всемогущий, ему все подвластно, даже время…
      Невежественные заблуждения. Не такой уж и всемогущий этот Зевс, но Алкидий с Фемистоклюсом этого, конечно, не знали.
      Однако лукавил олимпийский паршивец, вернуть греков на родину было в его силах, просто Тучегонителю не хотелось возиться. По голове ему ученая комиссия за похищение двух аборигенов, конечно, даст, но этой взбучки «всемогущий» боялся меньше всего. В данный момент его интересовала только одна вещь: что задумали проклятые заговорщики и как их имена? В том, что в заговоре участвует Гефест, Зевс не сомневался, ну а остальные?
      — И кто же, интересно, решил свергнуть меня с трона? — как бы невзначай поинтересовался владыка Олимпа, плюхаясь божественным задом на парящий в воздухе мягкий пуф.
      Алкидий с Фемистоклюсом переглянулись. (Честно говоря, делали они это очень часто. — Авт.)
      Фемистоклюс, по обыкновению, лихорадочно соображал, ища выход. Он был твердо уверен, что где-то есть спасительная лазейка. Ее просто не могло не быть! Рыжебородый почему-то точно знал, что Зевс врет и что вернуть их домой вполне в его силах. Пауза затягивалась.
      Тишина, установившаяся в жилище всемогущего, становилась уже неприличной. Набравшись храбрости, Фемистоклюс сделал глубокий вдох, выдохнул., мысленно вспомнил имя Крона, прося о помощи некогда могучего титана.
      — Мы ответим на твой вопрос, — хрипло произнес грек, — но лишь при одном условии…
      — Что?!! Условие, мне?!! Да как вы смеете?
      — Смеем, — Фемистоклюс бесстрашно подался вперед, — смеем, так как обладаем ценной для тебя информацией.
      — Да я вас…
      — И ничего ты нам не сделаешь. А сделаешь, никогда не узнаешь то, о чем мы можем тебе поведать, тем более что готовящийся заговор это еще цветочки…
      Алкидий испуганно посмотрел на приятеля, не тронулся ли тот умом от ужаса. Какие это еще, интересно, «цветочки» Фемистоклюс имеет в виду? Не долину ли Асфодели, где они, судя по выражению лица Зевса, очень скоро благополучно окажутся.
      Тучегонитель грозно встал с летающего пуфика.
      «Сейчас начнется», — с содроганием подумал Алкидий, но ничего не произошло.
      Заложив руки за спину, Зевс прошелся по захламленному помещению:
      — Значит, снова шантаж?
      — А разве с вами, олимпийцами, можно по-другому? — не иначе как от полного отчаяния рассвирепел Фемистоклюс. — Вы другой язык не понимаете. Палец о палец не ударите ради смертных…
      — Что правда, то правда, — легко согласился с греком Зевс. — Мы такие, но это часть нашей исследовательской программы: активное невмешательство в жизнь пассивно корректируемого мира.
      Алкидий с Фемистоклюсом ни хрена не поняли, но Тучегонитель, похоже, и не рассчитывал на то, Что они разберутся в его заумных божественных речах.
      — Не интересует меня ваша ценная информация, — нагло заявил Зевс, безразлично зевая, — и вообще, убирайтесь-ка из моей каюты, пока я действительно не разозлился. По прилете в Межзвездный институт истории вам сотрут память, а затем поместят вас в… а сатир его знает, куда вас денут, может, и в психиатрическую лечебницу положат. Все, пошли вон…
      Похоже, решение Тучегонителя было окончательным, и ни на какие компромиссы он с шантажистами идти не желал. Фемистоклюс понял — все пропало. Они никогда не вернутся в родную Грецию, но особенно рыжему греку не понравилось то, что им «сотрут память». Он не знал, что это такое, но был уверен: им с Алкидием сия манипуляция вряд ли понравится.
      Вот именно тогда, в тот момент, когда все разумные доводы были исчерпаны, а Зевс практически вынес дерзким смертным ужасный приговор, Фемистоклюс решил прибегнуть к последнему решающему средству. Ну конечно же у него имелось решающее средство, иначе Фемистоклюс не был бы Фемистоклюсом.
      — А вот это ты видел? — закричал рыжебородый, вытаскивая из-под одежды черную коробочку с прозрачным окошком и квадратными пуговками по бокам, найденную двумя любопытными греками в тайнике бога Диониса.
      — Диктофон? — Зевс явно оживился. — Интересно, откуда он у вас?
      Фемистоклюс прекрасно помнил, какую из пуговок надо нажимать, дабы божественное изделие заговорило. И он нажал эту самую пуговку
      — Да плевал я на этот «Проект», — тихо донеслось из черной коробочки. — Ты говоришь, средств много вложили. А что средства, когда команда состоит из сплошных дилетантов, аспирантов-недоучек… Тучегонитель резко изменился в лице. Фемистоклюс снова нажал ту же пуговку, и божественное устройство заткнулось.
      — А ну немедленно отдай это мне! — Зевс грозно надвинулся на смертных.
      — А вот это видел? — Фемистоклюс нагло продемонстрировал владыке Олимпа отставленный средний палец. (Как говорится, объяснил все на пальцах. — Леди.)
      Громовержец взревел, замахиваясь на рыжебородого могучим кулачищем, но в руках Фемистоклюса как по волшебству вдруг возник новый предмет, заставивший Зевса в испуге попятиться к кровати.
      В руках смертный держал самый что ни на есть настоящий новейшей модели бластер. Оружие, которое было под страхом увольнения запрещено для всех без исключения участников проекта «Демиург». Еще ни разу в своей жизни Зевс не трусил так, как сейчас. Алкидий с Фемистоклюсом не сдержали издевательские ухмылки.
      — Подарок бога Диониса, — изменившимся голосом прорычал Фемистоклюс, которому до зуда в пальцах хотелось сейчас нажать выпуклость, находящуюся внизу у рукояти мощнейшего божественного оружия.
      — Не стреляйте, я ведь безоружен, — взмолился Громовержец, закрываясь от смертных розовой кружевной подушечкой. — Дионису при встрече я оторву не только голову…
      Олимп тряхнуло.
      Греки едва удержались на ногах, и Фемистоклюс ЧУТЬ не выстрелил.
      — ЧТО?!! — заорал Зевс, упав с кровати на пол. — Режим торможения? Но кто посмел сменить курс?!!
      Потеряв голову от страха, Алкидий с Фемистоклюсом бросились вон из помещения. Грекам показалось, что Олимп рушится, и поэтому они в панике кинулись бежать, не разбирая дороги, по коридорам, сотрясавшимся, словно пустоты Тартара.
      — Бортовой компьютер! — припадочно заголосил Зевс, катаясь в ворохе раскиданной на полу одежды, но бортовой компьютер почему-то ему не отозвался.
      — Бортовой компьютер! — снова завопил Громовержец. — Это капитан, мать твою, отвечай!!!
      Тот же результат.
      — Да что же это такое?!!
      Зевс кинулся к двери каюты, но она оказалась заблокированной. Тучегонитель был в ловушке. Смертным грекам еще повезло, что они вовремя выскочили в коридор.
      — Сволочи-и-и-и… — протяжно взвыл Зевс, с ненавистью потрясая над головой кулаками.
      Затем, немного придя в себя, он взял в руки молниеметатель и, сев напротив двери, принялся ждать.
      — Ну что ж, можно поздравить нас с успехом. — Аполлон разлил по бокалам пенящуюся амброзию.
      — Можно поздравить меня с успехом, — деликатно кашлянул Гефест, — все прочие члены экспедиции изолированы сейчас в своих каютах…
      — А Зевс?
      — Естественно, включая и Зевса. Мы только что сели на нужной планете. План перешел в решающую стадию.
      — Итак, наши дальнейшие действия? — Геракл с удовольствием пригубил вкусный шипящий напиток.
      — Главная наша цель — уговорить Зевса написать положительный отчет об экспедиции, — продолжил Гефест. — Во-вторых, Геракл займется проделыванием пробоины в борту корабля. Это обоснует нашу вынужденную остановку, так как следственной комиссии мы скажем, что налетели на комету.
      — А почему заниматься этим должен непременно я? — тут же недовольно возмутился Геракл, никогда не приветствовавший чрезмерный физический труд (вопреки бытующим предрассудкам. — Леди.).
      — Потому что ты, братец, — ядовито ответил Гефест, — пока что даже в ус не дунул, лишь языком треплешь да железо в спортивном зале тягаешь…
      Великий герой пристыженно умолк.
      — Ну а я, — божественный кузнец довольно погладил бороду, — сфальсифицирую записи в памяти бортового компьютера, чтобы не к чему было придраться. Внесу сноску о столкновении с кометой и прочее…
      — А он тебе это позволит? — удивились Аполлон с Гераклом.
      — Кто позволит? — не понял Гефест.
      — Ну, бортовой компьютер. Гениальный изобретатель рассмеялся:
      — А у меня есть один очень веский аргумент.
      — И можно поинтересоваться — какой? Вместо ответа Гефест достал из кармана плазменный паяльник.
      Когда грохот и сумасшедшая тряска прекратились, Алкидий с Фемистоклюсом поняли, что если какая-то опасность и угрожала Олимпу, то теперь все в порядке.,
      Взмыленные греки огляделись.
      По всему выходило, что они окончательно заблудились в лабиринтах Летающего острова. Приятели осторожно осматривали складчатую, пульсирующую желтым светом кишку, в которую они сдуру забежали. Длинная кишка заканчивалась круглой железной дверью без единого шва. Ручки на круглой двери не имелось, так же как и петель.
      — Идем. — Фемистоклюс махнул рукой в сторону странной двери.
      — А может быть, все-таки вернемся назад? — неуверенно предложил Алкидий.
      — Не-а. — Рыжебородый грек упрямо покачал головой. — Теперь внезапность не на нашей стороне, а на стороне Зевса. Он-то, в отличие от нас, знает Олимп как свои пять пальцев.
      — Но ведь у нас есть оружие!
      — А толку-то, у него оно тоже есть. Подстережет где-нибудь за углом и как шарахнет молнией, костей не соберешь. Мы теперь… как же это называется… э… э… ненужные свидетели.
      — Свидетели чего? — Алкидий испуганно моргнул.
      — Свидетели много чего. — Фемистоклюс издал тяжелый вздох. — Свидетели его позорного страха, слышавшие эти танатовы голоса из черной коробки. Ведь ясно — Зевс говорил что-то такое, о чем он не хочет, чтобы знали остальные, потому как если узнают, ему несдобровать, и молниеметатель не поможет. Так что давай, друг Алкидий, топай следом за мной…
      — А что там за этой круглой дверью?
      — Да сатир его знает, но возвращаться назад чистое самоубийство.
      Без проблем дойдя до круглой двери в конце светящейся кишки невиданного коридора, греки в замешательстве уставились на красный рычаг слева от странного люка, который вел в очередную олимпийскую неизвестность. Виновато посмотрев на Алкидия, мол, извини, брат, что втянул тебя во всю эту историю, Фемистоклюс с видом обреченного дернул рычаг вниз.
      Круглая дверь зашипела, мягко уйдя в сторону. За ней оказалось маленькое абсолютно пустое квадратное помещение, заканчивающееся новой, на этот раз овальной дверью.
      — Войдите в шлюзовую камеру, — произнес кто-то над самыми головами приятелей, и греки непроизвольно подпрыгнули на месте.
      — Это вы нам говорите? — неуверенно пролепетал Фемистоклюс.
      Невидимый обладатель зычного голоса молчал.
      — Давай. — Фемистоклюс грубо втащил пораженного столбняком Алкидия в тесное пустое помещение совершенно непонятного назначения.
      Рыжебородый прекрасно знал, что на Олимпе возможны и не такие чудеса, как говорящие стены. Опасаться божественных механизмов было глупо. Намного опасней живые боги, а не их волшебные изделия.
      Как только приятели оказались в квадратной комнатушке, круглая дверь за их спинами быстро встала на место. Оставалось надеяться, что они не угодили в очередную ловушку.
      — Фемистоклюс, я забыл тебя предупредить, — Дрожащим голосом прошептал Алкидий, — у меня с Детства боязнь замкнутого пространства…
      — Это нервное, — довольно безразлично отозвался рыжебородый, — Зажмурься. и попробуй посчитать баранов.
      — Каких баранов?!!
      — Ну, не знаю… да баранов того же циклопа Полифема. Короче, хватит ныть…
      — Внимание, — произнес в маленькой комнате все тот же безликий голос. — Воздушная среда за пределами космического корабля определена как пригодная для дыхания, вредных примесей и неизвестных элементов в атмосфере планеты не обнаружено. Пользоваться скафандрами необязательно. Приятной прогулки.
      — О чем это он? — продолжая трястись, заскулил Алкидий.
      Фемистоклюс только пожал плечами, так как большую часть этой словесной ерунды попросту не понял.
      Очередная дверь зашипела, уползая куда-то вверх.
      — Вот это да!!! — не сдержали восторженный возглас греки, увидев за открывшейся дверью потрясающей красоты ландшафт.
      Фемистоклюс как завороженный ступил:, а порог тетей комнатушки и оказался под бирюзовым небом удивительной страны.
      Летающий остров лежал на гигантской, состоявшей из ровных белых квадратов площадке. За пределами этой казавшейся необозримой череды выбеленных плит начиналась красная пустыня. — Волнистые барханы напоминали застывшее море. А чуть вдали высились гигантские синие скалы, по сравнению с которыми Олимп казался фибулой на плече чудовищного великана.
      У подножия скал виднелись какие-то волшебные дворцы из прозрачного камня, но рассмотреть их подробней из-за дальности расстояния не представлялось возможным.
      — Где это мы? — выдавил из себя Алкидий, обратив внимание на то, что дверь, выпустившая их в удивительный мир необычной раскраски, встала на место, при этом покрывшись инеем.
      То есть грек, конечно, не знал, что это иней, и потому испуганно таращился на сизую поверхность.
      — Возможно, это Эфиопия, — стал вслух строить предположения Фемистоклюс. — Гляди, какие дворцы. Наверняка там живет знаменитый эфиопский царь Мавр. Или, возможно, мы оказались за краем земли и попали в земли псинофагов. Это, конечно, самый худший вариант, так как в этом случае нас ждет неминуемая смерть.
      — Как?!! — Алкидий сделал пару неуверенных шагов обратно к сизой двери Олимпа.
      — А вот так, — со знающей миной подтвердил рыжебородый. — Все знают, что псинофаги отличаются крайней свирепостью, ко всему еще они каннибалы…
      — Люди с песьими головами?
      — Они самые. Сожрут нас за милую душу, а из наших черепов сделают ночные горшки.
      — Что-о-о-о?!!
      — За что покупал, за то и продаю, — огрызнулся Фемистоклюс, — и не делай такие большие глаза. В пивных заведениях Аттики и не такое рассказывают.
      — Ладно, пошли.
      — К-к-куда п-п-пошли? — Алкидий снова стал небезосновательно подозревать своего друга в полной невменяемости.
      — Навестим псинофагов, — спокойно пояснил рыжебородый, — или эфиопов. Да какая разница? Смотри, вот это красотища! Изучим прозрачные дворцы и назад вернемся, а там, глядишь, Зевс перебесится… тогда мы с ним снова и побеседуем.
      План сумасшедший, но альтернативы у Алкидия, как всегда, не было.
      — Ты уверен, что он сидит именно здесь? — с сомнением поинтересовался Аполлон, скептически изучая обшарпанную дверь ничем не примечательной пассажирской каюты.
      — Ну конечно же, — подтвердил Гефест, раздавая заговорщикам кое-какое найденное в кузнице оружие. — В последнее время он только здесь и жил. Дело в том, что в этой каюте есть выделенка под Интернет.
      — А… ну тогда понятно, — кивнул Геракл, принимая у Гефеста огромную деревянную дубину, — а чего-нибудь поэффективнее нету?
      — Есть клюшка для гольфа, — с готовностью предложил божественный изобретатель.
      Геракл хмыкнул, взмахивая полученным оружием:
      — Пожалуй, сойдет и это.
      Аполлону Гефест выдал какую-то ржавую трубу. Сам же кузнец вооружился сварочным аппаратом.
      — Конечно, не огнемет, — смущенно пояснил он обалдевшим сообщникам, — но как орудие пытки незаменим…
      — Интересно, а что сейчас Зевсушка поделывает? — перебил изобретателя Геракл, которого все время терзали всяческие сомнения в правильности их поступков.
      — Бортовой компьютер, голограмму помещения триста сорок восьмой каюты, — громко приказал Гефест.
      В воздухе рядом с заговорщиками тут же развернулась четкая картинка того, что происходило за обшарпанной дверью.
      Первое, что бросалось в глаза, это кошмарный бардак, второе — мирно спящий в гравитационном кресле Зевс, у которого на коленях лежал его верный молниеметатель.
      — Ты не говорил, что он будет вооружен, — тут же возмутился Аполлон, который терпеть не мог всякие перестрелки, войны и мордобитие.
      — Вот именно, — поддержал прекрасного бога Геракл.
      — Мужики, не кипешуйте! —Гефест хитро усмехнулся. — Все будет наилучшим образом. Бортовой компьютер, разблокировать дверь в каюту триста сорок восемь.
      — Да погоди ты… — дернулся Геракл, но дверь уже медленно ушла в сторону.
      Зевс тут же проснулся, словно ждал этого самого момента.
      — Ага, пришли, подонки, все в сборе, — заорал Тучегонитель, еще не совсем пришедший в себя после сна, — нате, получайте…
      И он резко нажал на курок молниеметателя. Оружие в божественных руках дернулось и, издав жалкое «чмых», благополучно скончалось.
      — Что такое? — Зевс судорожно затряс предавший его агрегат.
      Гефест с презрением посмотрел на Аполлона с Гераклом, растянувшихся на полу каюты.
      — Будете трястись над своими драгоценными задницами, провалите все дело, — недовольно бросил сообщникам божественный кузнец. — Молниеметатель Зевсу изготавливал лично я. Думаете, я сунулся бы сюда, если бы он еще работал?!
      Заговорщики пристыженно поднялись с пола.
      — Ах ты подлец! — Громовержец с чувством швырнул в Гефеста бесполезным оружием.
      — У тебя, папа, учился, — спокойно ответил изобретатель, ловко уворачиваясь от смехотворного выпада заложника.
      — Что вам от меня лоботрясам-неудачникам надо? — ворчливо осведомился Зевс, сверля заговорщиков злобным взглядом исподлобья. — Додумались от безделья власть в свои руки захватить? Курс корабля изменили, неучи недоделанные, и что дальше? Будете основывать на какой-нибудь заброшенной планете колонию недоношенных придурков?
      — Твой сарказм, папа, в данной ситуации абсолютно неуместен, — хмуро парировал Гефест, тонко намекая на абсолютно безнадежное положение Громовержца. — Не нужно было научную экспедицию раньше времени сворачивать…
      — Так вот в чем дело!
      — Да, именно в этом. Ты своим на редкость кретинским поступком перечеркнул все наши многолетние исследования. Вон Аполлон практически закончил кандидатскую диссертацию…
      Аполлон мрачно кивнул.
      — Это, интересно, на какую же тему? — Зевс оглушительно заржал. — Содомиты и мужеложцы Древней Греции?
      — Это, кстати, одно и то же, — угрожающим тоном заметил Аполлон, многозначительно вертя в руках ржавую трубу.
      — Ладно, уроды, что вам надо? — наконец сдался Громовержец, которому все жутко надоело.
      — Вот это уже совсем другой разговор, — дружно ухмыльнулись заговорщики.

      — Куда, сволочи, стойте!!! — только и смог выдавить из себя Геракл, обескураженный поведением друзей.
      Было ясно — аргонавты все как один сошли с ума. Впору было вмешаться Зевсу вместе со всей его небесной БОГАдельней. Но небеса молчали. Олимп безмолвствовал: то ли повально дрых, то ли тоже упился до розовых эфиопских слонов (второе намного… мм… правдоподобней первого! — Авт.).
      С безумно вытаращенными глазами неслись аргонавты в сторону дворца царя долонов. Происходящее грозило неизбежной катастрофой.
      Ну что еще оставалось делать Гераклу, как не совершить очередной великий подвиг? И сын Зевса, исторгая из своих уст самые страшные проклятия, бросился вдогонку за сумасшедшими греками.
      Однако с подвигом в ту ночь пришлось повременить.
      Накануне Геракл по ошибке надел свою лучшую тунику и теперь боялся ее запачкать, усмиряя упившихся аргонавтов, или, того хуже, порвать. Сын Зевса чуть не рыдал от отчаяния. Парадной туники было жаль, да и плащик за спиной героя развевался отличный, из лучшего коринфского шелка.
      — Великаны! — продолжали в боевом запале хором орать свихнувшиеся аргонавты. — Шестирукие великаны!
      — О, проклятие на мою голову! — шептал спотыкающийся о коровьи лепешки Геракл. — Зевс, ну почему тебя никогда нет рядом? Ты так мне сейчас нужен!
      Проклятая несправедливая закономерность. Темно было вокруг, как у циклопа в заднице. Зато дворец царя долонов, освещенный многочисленными факелами, был виден отлично.
      Геракл в очередной раз споткнулся и, не удержав равновесия, грохнулся всем своим могучим телом на землю, аккурат светлой головушкой о лежавший у дороги камень.
      Фейерверк в глазах героя случился покруче того, что иногда устраивали на потеху смертным всемогущие боги…
      Когда сын Зевса пришел в себя, он не мог с уверенностью сказать, сколько времени провел в вынужденном беспамятстве. Ясноликая Селена на небе вроде сместилась совсем немного, а вот аргонавтов нигде поблизости видно не было.
      — Неужели опоздал? — с отчаянием прохрипел Геракл и неуклюже заковылял в сторону царского дворца.
      Подозрительно тихо было в этом самом дворце, ох и подозрительно.
      Великий герой лихорадочно гнал от себя нехорошие мысли. В конце концов, почему что-то плохое, если оно может случиться, обязательно случается? И как хрястнет это плохое тебя по башке, как тот же камень, случайно валяющийся у дороги.
      «А случайно ли? — подумал Геракл, осторожно поглаживая набитую при падении шишку. — Так уж ли безучастны всемогущие боги по отношению к смертным, как кажется на первый взгляд?» Вот в чем вопрос!
      Не хотелось Гераклу заходить во дворец царя долонов. Тряслись у великого героя поджилки, притом не только из-за опасения испортить и так уже изрядно примятую тунику.
      Первый удар поджидал сына Зевса у входа во дворец, где в траве валялась чья-то отрезанная нога в золотой сандалии.
      — А-а-а-а… — закричал Геракл, узнав по ноге долонского казначея, который утром приходил к кораблю аргонавтов и интересовался, насколько у них в «Арго» обширен трюм и сколько бочек долонского вина туда войдет.
      Казначей тогда еще похвастался перед Гераклом своими новыми золотыми сандалиями, купленными за огромную цену в далекой Спарте. Сандалии были слабостью сына Зевса, и они долго беседовали с казначеем, который также коллекционировал удобную мужскую обувь.
      Справившись с первым шоком и взяв себя в руки, Геракл все-таки вошел во дворец.
      Ох, лучше бы он этого не делал.
      Трупы были повсюду.
      Безумцы даже зарубили мечами царских павлинов, что красноречиво говорило о самой крайней степени их помешательства.
      Прикрыв рот могучей ладонью, дабы сдержать рвавшийся наружу ужасный крик, Геракл как во сне обходил кошмарные залы дворца.
      Самого царя долонов сын Зевса обнаружил сидящим на троне, вернее распятым на троне четырьмя греческими мечами. Над трупом на стене тронного зала кто-то терзаемый приступом невиданного безумия коряво вывел кровью сумасбродные слова.
      «Умри, проклятое шестирукое отродье!» — вот что написал на стене кто-то из невменяемых аргонавтов.
      Не в силах больше выдержать эту ужасную пытку, Геракл бросился вон из дворца, но вдруг обратил внимание на один необычный труп довольно внушительных размеров.
      Мертвый воин был одет в ту же тунику и плащ, что и сын Зевса, даже сандалии у них казались одинаковыми. Поборов отвращение, Геракл с трудом перевернул мертвое тело на спину — и… ноги у великого героя впервые в жизни похолодели.
      Остекленевшими глазами на Геракла бессмысленно взирало его собственное окровавленное лицо…
      Наверное, от ужаса сын Зевса потерял сознание. Когда же он открыл глаза, до его слуха донесся чей-то пронзительный крик:
      — Великаны! Шестирукие великаны…
      — Что, опять?!! — Геракл стремительно вскочил на ногиГ.
      Кого теперь убивают свихнувшиеся безумцы?
      Свихнувшиеся безумцы мчались по освещенной лунным светом дороге в нескольких шагах от ошарашенного Геракла. Их обнаженные мечи зловеще переливались в свете Селены.
      — Значит… — Волосы на голове сына Зевса зашевелились. — Значит, это был всего лишь сон и еще не поздно все исправить?!!
      Геракл быстро посмотрел на небо, где за облаками прятался летающий остров Олимп.
      — Я понял твой намек, отец! — прошептал великий герой.
      Благоразумно обойдя вырубивший его на несколько долгих секунд камень, Геракл с диким звериным ревом устремился следом за аргонавтами, собирающимися учинить кровавую расправу.
      Услышав у себя за спинами рев десяти немейских львов, греки мгновенно протрезвели, так и не успев добежать до логовища шестируких великанов (дворца царя долонов).
      Аргонавты бросились врассыпную, но жуткое чудовище уже настигло их. Почему-то пахло от чудовища жжеными коровьими лепешками, но никто из греков так и не успел этому удивиться.
      Двадцать девять героев были сметены мощным и неотвратимым, как длань Зевса, вихрем…
      А очнулись они только на следующее утро, крепко связанные, на дрейфующем в открытом море «Арго». (Что, не верите? Тогда перечитайте древнегреческие мифы! — Авт.)
      Геракл скептически осмотрел своих спутников.
      Двадцать девять упившихся прошлой ночью лоботрясов красиво, в три ряда лежали на палубе, крепко связанные веревками по рукам и ногам. Судя по более-менее осмысленным выражениям на опухших лицах, герои медленно, но верно приходили в себя.
      — Э-хе-хех, — тяжело покачал головой сын Зевса, недовольно глядя на страдающих от тяжкого похмелья греков.
      Не ожидал Геракл от братьев-аргонавтов такого опрометчивого поступка. Это ж как нужно было упиться, уму непостижимо!
      — Чего это вы там вчера налакались? — не очень дружелюбно спросил сын Зевса у Ясона, который первым из всех героев окончательно очухался.
      — А ты меня развяжи, тогда и отвечу. Геракл быстро взвесил все «да» и «нет».
      Ясон не Тесей, с ним сын Зевса и одной левой справится.
      — Ладно, — кивнул Геракл, — только чур не кусаться.
      — Договорились, — легко согласился Ясон. Освободившись от веревок, юноша недовольно потер саднящие запястья.
      — Ну, сначала мы выпили немного вина. Этот царь Кизяк такой забавный парень, все шутки травил. Но организмом слабоват оказался: после третьего кубка начисто вырубился и под трон упал. Крепкое, однако, вино делают эти долоны.
      — Ну а потом что вы пили?
      — Тоже вроде вино, — стал с трудом припоминать Ясон. — Только на этот раз мы пили его неразбавленным.
      — А потом… — продолжал свои назойливые расспросы Геракл.
      — Потом… — Юноша потер рукой лоб. — Потом… что же было потом?… А, ну конечно же!… Тесей отправился в винные погреба Минотавра искать.
      — Минотавра?!
      — Ну да, он ведь, как выпьет, сразу идет Минотавра искать. Причем независимо от того, где он в этот момент находится, на суше или в открытом море.
      — М-да, не знал, — задумчиво протянул сын Зевса. — Ну и зачем ему этот Минотавр нужен?
      — Да сатир его знает. — Ясон безразлично пожал плечами. — Может, убить его хочет или, скорее всего, вместе с ним выпить.
      — Так-так. — Геракл с уважением посмотрел на тушу храпящего Тесея.
      — Значит, спустился Тесей в царские погреба Минотавра искать, — морщась от головной боли, нехотя продолжал свой рассказ Ясон. — Отсутствовал он где-то около часа. Потом возвращается и странный винный бочонок на плече несет, вроде как полностью сделанный из меди.
      — Из меди? — удивился Геракл. — Какой же дурак будет бочонок для вина из меди делать? Вино-то сразу в такой бочке испортится!
      — Не знаю. — Ясон снова пожал плечами. — Наверное, то не медь была, а какой-то неведомый мне, но очень похожий на медь материал. Вскрыли мы этот бочонок, а там…
      — Вино! — предположил Геракл, увлеченный рассказом юноши.
      — Не совсем. — Ясон хитро ухмыльнулся. — Запах… не передать словами. Наверняка из самого царства Аида пойло. Недаром его царь долонов в особом тайнике, в самом дальнем углу винного погреба, прятал. Но разве кому-нибудь удастся что-то спрятать от Тесея, особенно если это что-то можно выпить в хорошей компании? Короче, вино не вино, непонятное что-то. Налили мы его в кубок, а оно, как вода, прозрачное.
      — Да ну? — не поверил сын Зевса.
      — Так все и было, — нахмурился юноша. — Незачем мне тебе врать, Геракл. Тесей даже факел к кубку с удивительным напитком поднес, чтобы получше прозрачную жидкость рассмотреть, а тот от огня как вспыхнет.
      — Кто, Тесей? — не понял Геракл.
      — Да нет. — Ясон в очередной раз поморщился. — Кубок. Мужики, говорю, это Танатово пойло. Я о таком раньше слышал. Его псинофаги за краем земли из пшеницы готовят, называя свое прозрачное вино огненной водой!
      — Да, славно, славно. — Сын Зевса глубокомысленно погладил густую черную бороду.
      — Сделал Тесей один небольшой глоток этой жидкости и сразу скопытился, — подвел итог своему увлекательному рассказу Ясон. — Ну а дальше я ни сатира не помню. Вроде и я к тому кубку приложился. Эх, здорово мы вчера погуляли!
      — Это точно, — подтвердил Геракл, с содроганием вспоминая вчерашнюю ночь. — Ты, конечно, меня, Ясон, извини, но с этого дня я беру командование «Арго» на себя.
      — Что?!! — Последние остатки хмеля мгновенно вылетели из головы обалдевшего юноши.
      — Что слышал. — Сын Зевса тяжело вздохнул. — Разве тебя не удивило, что ты проснулся связанным? Да и остальные аргонавты, как видишь, тоже веревками опутаны.
      — А чего? — осторожно спросил Ясон. — Мы вчера на полуострове что-то… мм… натворили?
      — То-то и оно! — Было видно, как нелегко далось великому герою это важное решение, но иначе он поступить не мог. — Перебрали вы вчера, друзья, сильно перебрали. Не вмешайся я вовремя… Ладно, проехали. Кто не согласен с моим решением, прошу за борт, так сказать, мордой в пучину морскую…
      Геракл обвел тяжелым угрожающим взглядом постанываюших, приходящих в себя аргонавтов. Никто из греков не возражал.
      Не удалось эллинам пополнить трюмы «Арго» долонским вином.
      Внутренности вот наполнили, а про трюмы забыли.
      Нехорошо вышло.
      Посему пришлось героям делать очередную вынужденную остановку. На этот раз пристали греки к берегам Вифинии. А в Вифинии жили не очень дружелюбные племена бобриков, которыми правил сумасшедший царь Амик.
      Спросите, почему этот царь считался сумасшедшим?
      Да сложно так сразу ответить. Был у этого Амика своеобразный бзик, увлекался он чрезмерно (до мании) кулачными боями, то бишь боксом.
      И дня в землях бобриков не проходило, чтобы царь не набил кому-нибудь морду: либо жене в глаз даст, либо случайному прохожему. Причем совершенно безосновательно! Хорошее настроение у царя, вот он каждому встречному и норовит в глаз двинуть, а ведь в ответ не засадишь.
      Царь ведь, не кто-нибудь!
      Мучались бобрики с придурком царем, но на судьбу свою особо не роптали. Правил Амик славно, никого не казнил, торговлю поощрял. Вот если бы еще и не дрался, так цены бы этому царю не было. Но, как говорится, добро без червоточинки — это уже не добро, а сплошные сопли!
      И вот высадились в Вифинии аргонавты. Смотрят на высыпавших навстречу бобриков и диву даются. Сразу видно, что не зря этот народ носит такое чудное название. У всех прическа «ежик». Даже у женщин, детей и бездомных собак. А царь Амик — так тот вообще лысый, как колено Геракла. Кулаками перед носом Ясона размахивает, прыгает и кричит что-то невразумительное.
      Геракл хотел было этому царю как следует двинуть, но Ясон вовремя удержал сына Зевса от столь радикального приветствия.
      — О, достопочтенные бобрики, мы прибыли к вам с миром! — вполне дружелюбно заявил Ясон, уворачиваясь от кулачных выпадов сумасшедшего царя.
      — Ну давай, давай, ударь меня! — вдруг ни с того ни с сего взревел Амик, ставя боксерскую защиту. Ясон с тревогой посмотрел на остальных аргонавтов.
      — Давай, парень, двинь-ка хорошенько этому засранцу, — стал подстрекать юношу Геракл. — Может, у них это особая разновидность приветствия.
      Ясон в замешательстве передернул плечами.
      И так было ясно, что царь у бобриков явно ненормальный, бить больного, соответственно, страшное кощунство. Всемогущие боги за такое по головке не погладят.
      Ясон прокашлялся и решил еще раз воззвать к голосу разума бобриков:
      — Уважаемые, мы прибыли к вам из далеких земель с добрыми намерениями. Нам нужно только вино, чтобы заполнить им трюм корабля. Продайте нам его, и мы тотчас уплывем.
      — Ага! — бешено вскричал Амик, делая новую стойку. — Им нужно вино! Что ж, вы его получите, но для начала пусть кто-нибудь из вас сразится со мной в кулачном поединке.
      Аргонавты изумленно переглянулись.
      Да любой из них мог запросто завалить этого наглого коротышку с одного удара. Какой к сатирам собачьим поединок?!! Царь Амик, размахивающий своими маленькими кулачками, был просто смешон. Жалкий коротышка, от горшка два вершка. Да он вообще представлял, на что шел?
      Ясон внимательно посмотрел на правителя бобриков.
      М-да, родовое безумие налицо.
      Царь плохо представлял, ЧТО он предлагает могучим героям.
      «Может, он попросту пьян?» — подумал было Ясон.
      Но для пьяного Амик уж больно резво прыгал, да и кулаками размахивал весьма профессионально. Вот только росточком не вышел.
      — Ладно, — наконец решился Ясон. — Устроим кулачный поединок прямо здесь, на берегу. Братья, кто сразится в честном бою с царем бобриков? (И чего это Ясон так раскомандовался? Ведь предводитель аргонавтов с недавнего времени Геракл? — Внимательный читатель.)
      — Э, нет! — Амик противно рассмеялся. — Это я буду выбирать себе противника…
      — Ну как знаешь. — Ясон покорно отступил в сторону, позволяя царю рассмотреть остальных аргонавтов.
      То, что Амик был абсолютно невменяемым, стало окончательно ясно ровно через минуту.
      — Я выбираю вот этого хлюпика, — гордо заявил царь, ткнув пальцем в могучего Геракла.
      — Как ты сказал? — грозно переспросил сын Зевса. — Хлюпика?!
      И великий герой громогласно расхохотался, ибо Амик едва доставал ему своей лысой макушкой (в прыжке) до расшитого золотом пояса.
      Бобрики расчистили небольшую площадку на морском берегу. Затем по краям импровизирован-. ного ринга были вбиты высокие деревянные столбы, между которыми натянули толстые корабельные веревки. Геракл, сняв тунику и плащ, принялся разминаться перед боем, вяло поигрывая своими чудовищными мышцами.
      — Хана правителю бобриков, — сухо прокомментировал Тесей и сладко зевнул. — Скукотища…
      Народу на берегу собралось тьма-тьмущая. Все хотели посмотреть на захватывающий поединок между царем и одним из чужеземцев.
      — А что будет, если наш… э… э… герой проиграет? — ехидно спросил Тесей у подпрыгивающего на месте Амика.
      — Я отберу у вас ваш корабль, — просто ответил царь, — а затем его сожгу…
      — Ну а если наш герой победит?
      Царь бобриков перестал прыгать и совершенно безумно уставился на Тесея:
      — Это невозможно!
      — Ну а если…
      — Смешно!
      — А все-таки?
      — Что ж… — Амик с удовлетворением попробовал на правой руке дряблый синий бицепс. — В таком случае я заполню трюм вашего корабля лучшим своим вином.
      Тесей очень надеялся, что царь бобриков все-таки сдержит свое обещание, так как в исходе маразматического поединка можно было не сомневаться.
      — Геракл? — Афинянин подошел к играющему литыми мускулами сыну Зевса.
      — Чего тебе? — не очень дружелюбно отозвался великий герой.
      — Ну, ты его там не очень, это… — Тесей не сразу подобрал нужное слово. — Не очень отделывай.
      — Не понял?
      — В смысле погоняй его по площадке, чтобы зрелищней было. Не сразу царя вырубай!
      — А… — смекнул Геракл, — годится. Это ты, Тесей, славно придумал, заодно и повеселимся…
      И вот решающий момент настал.
      Не знаю, есть ли смысл описывать все подробности этого уникального боксерского поединка, но я все же попытаюсь.
      Бойцы вышли на площадку.
      Вернее, вышел Геракл, легко переступив просмоленные веревки ограждения.
      Амику же преодолеть ограждение удалось лишь с третьей попытки, точнее с третьего прыжка.
      При этом следует отметить, что вовсю ржали над царем только греческие герои. Бобрики же наблюдали за поединком с мрачной сосредоточенностью. Ни один из местных жителей за весь бой даже не улыбнулся.
      Но оно и понятно. Чужеземцы весело приплыли, а затем так же весело уплывут. А бобрикам-то всю жизнь с царем сосуществовать придется. Ко всему еще злопамятен был Амик, как Ехидна. Вот поэтому и не смеялись несчастные жители Вифинии.
      Откровенно признаться, у Геракла в какой-то момент и в самом деле зародилась было хитрая мысль под благовидным предлогом кулачного боя избавить бобриков от супостата. Но сатир его знает, как к этому самоуправству отнесутся там, на Олимпе. А лишний раз рисковать своей героической задницей Гераклу не хотелось.
      Первый удар был за царем бобриков. Ведь это он инициировал поединок, да и земля, на которой бойцы сражались, тоже была его.
      Геракл спокойно подставил под маленький кулачок коротышки правую скулу. Причем великому герою пришлось здорово наклониться, дабы царь смог ему как следует заехать.
      Аргонавты одобрили сей благородный жест сына Зевса громким улюлюканьем. Амик ударил и тут же взвыл от боли, схватившись за правую руку. Следующий удар был за Гераклом. Греческие герои азартно затихли.
      — Ну давай, не подведи нас! — тихо прошептал Тесей. — Не вздумай вырубить придурка в первом же раунде…
      А Геракл и не думал никого вырубать, отпустив воинственно прыгающему вокруг него царю легкий подзатыльник, от которого Амик, однако, чуть не ушел в глубокий нокаут.
      Грянул гонг.
      Победа в первом раунде была засчитана за Гераклом. Бойцы разошлись по своим углам.
      — Жаль, что у этих бобриков не делают ставки, — грустно посетовал Тесей, ободряюще похлопывая сына Зевса по каменному плечу. — А ты в отличной форме, братец, поздравляю…
      — Стараюсь соответствовать, — смущенно буркнул в ответ Геракл, польщенный комплиментом из уст своего завистливого родственника.
      Мышцы Тесея, к слову сказать, ничуть не уступали мышцам сына Зевса. Просто Тесей был значительно легче, чем тяжеловес Геракл.
      Объявили второй раунд.
      Царь бобриков выглядел хреново. Видно, все же переборщил сын Зевса с подзатыльником, здорово переборщил.
      Первый удар во втором раунде был за Гераклом, который благоразумно промахнулся. А вот царь бобриков не промахнулся, поступив самым что ни на есть подлым образом и использовав запрещенный в кулачном бою прием.
      — Какого сатира? — раньше всех заметив нарушение правил, дико заголосил Тесей.
      Геракл же не сразу понял, что произошло.
      Широко расставив могучие ноги, сын Зевса ошарашенно озирался по сторонам площадки, потеряв из поля зрения своего карликового противника.
      «Сбежал он, что ли?» — разочарованно подумал Геракл и тут ощутил какое-то странное неудобство в паху.
      Это великого героя сильно обеспокоило.
      Сын Зевса осторожно зыркнул вниз на свою набедренную повязку и… наткнулся взглядом на лысую макушку противника.
      Коварный мерзавец яростно работал маленькими кулачками, вымешая всю скопившуюся в нем ярость на мужском достоинстве Геракла (нет, на этот раз не на бороде! — Авт.).
      — Эй?!! — продолжал громогласно возмущаться недостойным поведением царя бобриков Тесей. — Это нечестно! Ты, недомерок, это тебе не боксерская груша!
      Сын Зевса грустно вздохнул.
      Их поединок с царем явно затянулся. Два раунда для этого цирка было вполне достаточно. Оглянувшись на свистящих аргонавтов, Геракл с сожалением развел руками, мол, ничего не поделаешь, братцы, пора это безобразие заканчивать.
      И, наклонившись, великий герой отпустил царю бобриков увесистую затрещину.
      Царь ойкнул и, улетев далеко за ограждение, рухнул в толпу расступившихся мрачных сограждан…
      В тот день отплыл корабль аргонавтов от берегов Вифинии с полным трюмом отличного душистого вина!

      Видно, посчитали всемогущие боги, что слишком мало выпало тяжелых испытаний на непутевые головы аргонавтов.
      Продолжали издеваться олимпийцы над героями. Непонятно только, по какой такой причине они над ними издевались.
      Но на самом деле в те давние времена многие события шли обычным своим чередом. Да, в это трудно поверить, но несчастья и неприятности могли сыпаться на смертных и без участия всемогущих. Так, в принципе, с аргонавтами и произошло. Xоть сами герои предпочитали в своих неудачах винить исключительно несправедливых олимпийцев.
      — О мой отец! — отчаянно взревел Геракл, грозя кулаками бездонному небу. — За что ты ниспосылаешь нам очередные невзгоды?
      Любому другому герою за такой опрометчивый поступок всемогущие боги наверняка бы оторвали его пустую голову, но Геракл вполне мог себе позволить и более дерзкие слова и поступки. На то он и сын самого Зевса.
      Что же заставило великого героя гневаться на небеса и на их непостижимых обитателей?
      — Да-a-a-aL — Подняв весла, аргонавты зачарованно смотрели на узкую щель, прорезанную в высоких скалах.
      Казалось, преодолеть внезапно возникшее на пути препятствие невозможно. И обогнуть тоже. Черные неприступные скалы тянулись в обе стороны, бесконечные, как песнь кифареда. Выход был всего лишь один (вернее, проход) — узкий пролив между скалами, в который едва мог втиснуться десятивесельный «Арго».
      — Друг мой, — возмутился Ясон, гневно поворачиваясь к Гераклу, — суть твоих поступков остается для меня загадкой. Объясни, пожалуйста, почему ты дал приказ гребцам остановить корабль?
      Сын Зевса посмотрел на Ясона таким взглядом, что юноша сразу почувствовал себя докучливым насекомым в бороде у циклопа.
      — Это Симплегадские скалы! — словно читая смертный приговор, мрачно ответил Геракл.
      — Чего? — Аргонавты непонимающе уставились на великого героя.
      — Откуда ты знаешь, что это за скалы? — с подозрением поинтересовался Тесей.
      — Знаю, — твердо гаркнул в ответ сын Зевса. — Просто знаю, и точка!
      — И все-таки, — поддержал Ясон Тесея, — ответь нам, если тебе не трудно.
      — Про эти скалы мне рассказывал мой отец Зевс.
      — И чем же они так опасны, если ты решил остановить корабль? — продолжал недоумевать Ясон.
      — Сейчас вы сами все увидите. Гребцы, подгребите еще немного к скалам! Но ни в коем случае не входите в пролив!
      Гребцы покорно выполнили команду великого героя, который всем теперь казался более опытным вожаком, чем Ясон.
      Вот и сейчас, похоже, Геракл снова спасал им всем жизнь.
      «Apro» неподвижно застыл (или застыла? Сатир его знает, какой у этого названия род. — Авт.) рядом со входом в узкий пролив. Геракл удовлетворенно кивнул, ища взглядом на шубе предмет поувесистее. Самым увесистым предметом была, конечно, голова Тесея. Но афинянин вряд ли добровольно расстался бы с ней.
      Взгляд Геракла медленно переместился с головы Тесея на золотой шлем Ясона, подаренный юноше пьяным царем долонов Кизяком (в трезвом состоянии царь вряд ли был бы столь щедр. — Авт.).
      Не спросив даже элементарного разрешения, сын Зевса ловко снял с головы Ясона золотой шлем и с силой швырнул его (шлем, а не Ясона) в узкий пролив между скалами.
      — Да ты что?!! — отчаянно завопил юноша, за секунду лишившийся столь ценного подарка.
      Но то, что произошло вслед за совершенно (с точки зрения нормального человека) сумасшедшим поступком Геракла, заставило аргонавтов шумно уронить свои челюсти на палубу «Арго».
      Как только золотой шлем Ясона плюхнулся в спокойную воду пролива, гигантские черные скалы с оглушительным грохотом сошлись, будто великан прихлопнул залетевшую в рот муху.
      Мощная морская волна окатила с ног до головы застывших на палубе корабля греков. Тот сильно накренился и с трудом принял вертикальное положение.
      Черные скалы медленно разошлись. О том, что случилось с золотым головным убором Ясона, можно было теперь только гадать.
      — Хороший был шлем, — грустно прошептал юноша, отказываясь верить в случившееся.
      Но ведь он собственными глазами только что видел, как сошлись скалы. Невероятно!
      — Сатир меня побери! — Тесей мысленно представил, что с ними могло случиться, заплыви они в обманчиво спокойный пролив, и афинскому герою совсем поплохело.
      — Что это такое? — принялись в ужасе вопрошать греки, благоговейно взирая на спасителя Геракла.
      — Я же говорил, это Симплегадские скалы, — спокойно пояснил сын Зевса. — Ловушка для проплывающих мимо кораблей. Копилка душ для мрачного царства Аида.
      — И что же нам теперь делать? — отчаянно вопросил Ясон. — Попытаться все-таки обогнуть препятствие?
      — Совершенно бесполезное занятие, — махнул рукой Геракл. — Я уже когда-то пробовал это сделать.В те времена я путешествовал по Черному морю на плоту под названием «Кон-Тики». В какую сторону ни плыви, все равно тебя выбросит аккурат к проклятому проливу. Наверняка эти скалы заколдованы. Причем Зевс говорил, что заколдовали это место не олимпийцы, а кто-то другой еще до их прихода…
      (Наглая ложь! — Авт.)
      Аргонавты с ужасом вникали в произнесенные великим героем слова. Воистину открывал им Геракл ужасные тайны мироздания. Не так уж и был глуп сын Зевса, как его малевали в своих пьяных песнях странствующие певцы-аэды.
      — Но как нам теперь попасть в Колхиду? — все не унимался Ясон. — Как же нам теперь завладеть золотым руном?
      И аргонавты с надеждой посмотрели на Геракла. Не может быть, чтобы великий герой ничего не придумал.
      — Мне нужно… — сын Зевса выразительно пошевелил густыми бровями, — побыть наедине с собой… Если кто меня будет спрашивать… Ну, Зевс там или Гермес, то я в винном трюме…
      И со свойственным герою высокомерным достоинством великий муж Греции не спеша спустился в трюм корабля, где в бочках весело булькало лучшее вино бобриков.
      И, что характерно, никто из аргонавтов не посмел даже пикнуть. При том, что всем было ясно: запасы корабельного вина в скором времени снова придется пополнять.
      Появившийся на палубе «Арго» вестник богов Гермес напугал героев, пожалуй, посильнее Симплегадских скал.
      Он просто взял и свалился на голову Тесею прямо из воздуха, съездив тяжелой железной сандалией афинскому герою по морде.
      — Надо бы телепортатор отрегулировать, — недовольно проворчал Гермес, отряхивая свои белоснежные одежды.
      Распластавшийся под вестником богов Тесей заискивающе улыбнулся. Мне, мол, совсем не тяжело, и это для меня такая честь — смягчить падение самого глашатая Зевса.
      — Ох, извини, брат. — Гермес неуклюже слез с афинского героя. — Так, Геракл у себя?
      Аргонавты не поняли.
      — Нy в винном погребе? — переспросил вестник богов.
      — Д-д-д-д-да! — немного заикаясь, кивнул Ясон. Гремя реактивными сандалиями по палубе «Арго», Гермес тяжело протопал к лестнице, ведущей в трюм.
      — А… явился не запылился, — донесся из трюма уже немного «плывущий» голос Геракла.
      — Что, снова батарейки на своем сотиусе-мобилиусе посадил? — усмехнулся вестник богов, спускаясь вниз. — А я сколько раз тебе говорил, возьми у Гелиоса зарядное устройство…
      Аргонавты очумело переглянулись.
      Бедолаги мало понимали происходящее, однако то, что их удостоил своим посещением сам Гермес, внушало определенные надежды. Кто его знает, может, еще не все потеряно, и они все-таки достигнут желанной Колхиды.
      Из трюма Геракл появился примерно через час.
      Вышел он на палубу один, без Гермеса, и был на первый (да и на второй) взгляд совершенно трезв. Однако аргонавты не сомневались, что все винные бочки в трюме «Арго» безнадежно пусты.
      — А где Гермес? — как-то нервно спросил Ясон, заглядывая за широкую спину сына Зевса.
      — Конечно на Олимпе! — удивленно ответил Геракл. — А где же ему еще быть?
      Ясон только сделал большие глаза, но от расспросов воздержался.
      — Сейчас, братья, поплывем, — пообещал великий герой. — А ну-ка подгребите вплотную к скалам, вон к тому месту!
      — А это не опасно? — осторожно подал голос Тесей.
      — Не опасней немейского льва! — не очень удачно сострил Геракл и сам же глупо заржал.
      Все-таки сын Зевса был немного пьян. Аргонавты подгребли к черным скалам. Гребцы втянули весла, и корабль плавно притерся правым бортом к гладкой поверхности зловещего камня.
      Обведя бледных спутников торжествующим взглядом, Геракл нажал рукой на абсолютно гладкую часть скалы. Камень треснул, рваные края с гудением разошлись, открывая в стене небольшое квадратное отверстие. В этом самом отверстии аргонавты увидели два странных глаза: красный, го. рящий ярким светом, и зеленый, почему-то сейчас потухший. Под каждым удивительным глазком находилась особая круглая выпуклость.
      Геракл снова лукаво покосился на обмерших друзей и небрежно ткнул пальцем в круглую выпуклость под потухшим зеленым глазом.
      Зеленый глаз тут же зажегся, а красный, как ни странно, погас.
      — Все. — сын Зевса довольно потер могучие руки. — Теперь мы спокойно можем проплыть этот сатиров пролив…
      — Но откуда ты знаешь, что скалы на этот раз не сойдутся? — тихо спросил, пораженный многочисленными чудесами этого дня, Ясон.
      — Гермес меня заверил, что теперь они точно не сомкнутся! — Геракл беззаботно рассмеялся. — Вы не доверяете самому вестнику богов?
      — Верим! — дружно кивнули аргонавты, осторожно посматривая на темнеющее небо.
      Мало ли, вдруг за ними Зевс сейчас наблюдает, Кто его, всемогущего, знает?

* * *

      Благополучно миновали наши путешественники Симплегадские скалы. Как и обещал грекам вестник богов Гермес, не сошлись черные твердыни, оставшись совершенно безучастными к проплывающему по узкому проливу «Арго».
      Долго плыли аргонавты вдоль берегов Эвксинского Понта. Согласно довольно скупым на подроб-ности древним источникам, много стран они миновали и много повидали диковинных народов. Неизвестно, были ли эллины в гостях у псинофагов, но одно их приключение требует более детального освещения.
      Однако сперва отметим, что все это древнее безобразие под названием «Поход за золотым руном» до боли напоминало небезызвестное путешествие Одиссея, возвращающегося с Троянской войны. Понятно, что до падения Илиона еще пройдет ОЧЕНЬ МНОГО ВРЕМЕНИ, но вот… Постоянно создается впечатление, что один античный автор содрал древний эпос у другого античного автора. Либо «Одиссея» была скопирована с путешествия аргонавтов, либо наоборот.
      Ох уж эти древнегреческие писатели-фантасты…
      Много земель, значит, повидали храбрые путешественники, но один безымянный остров им запомнился особо.
      До сих пор точно неизвестно, зачем аргонавтам понадобилось высаживаться на этот самый остров. То ли Гераклу размяться на земле приспичило, то ли Тесей бунтовать стал, требуя разнообразить корабельный рацион свежим мясом.
      По неизвестному острову действительно что-то бегало, но из-за большого расстояния это что-то пока оставалось для путешественников неведомым.
      — Наверняка то местные морские ежи пасутся, — знающе заявил Геракл, с упоением поедая осточертевшее сушеное мясо. — У них сейчас брачный период.
      — Какой период? — заинтересованно переспросил Ясон.
      — Период спаривания! — пояснил сын Зевса.
      — А что это такое — «спаривание»? — недоуменно взметнул брови юноша.
      Тихий гомон на борту «Арго» мгновенно прекратился. Обалдевшие гребцы медленно отложили весла. А из трюма высунулся Тесей и тихо заржал.
      — Мм… — Геракл растерянно причмокнул жирными губами, раздумывая, как бы объяснить все юноше поделикатней. — Ну-у-у… это то, что очень часто делают жучки, паучки, птички, рыбки…
      — И люди, — добавил Тесей, делая серьезное лицо. — Слушай, Ясон, тебя в детстве, случайно, кентавры не роняли?
      — А что? — возмутился юноша.
      — Да так, ничего. — Тесей лукаво подмигнул Гераклу.
      Сын Зевса с чавканьем впился в очередную порцию мяса.
      — Морочите вы мне голову, — обиделся Ясон, — жучки, паучки… совсем за кретина меня держите.
      Геракл с Тесеем внимательно посмотрели на юношу.
      Искренняя тревога за рассудок будущего правителя Иолка читалась в их взглядах.
      Трудно сказать, чем бы вся эта милая беседа закончилась, но произошло непредвиденное.
      На острове, к которому не спеша направлялся «Арго», внезапно раздался ужасающий гул, словно трубил в гигантский рог чудовищный исполин.
      — Там циклопы! — истошно заорали гребцы, пытаясь самовольно развернуть корабль.
      Кое-кто уже прыгнул за борт.
      — Куда, вашу мать? — взревел Геракл. — Без приказа?!
      Аргонавты с опаской вглядывались в неизвестный остров. Неприятный гул нарастал.
      — Это же какие легкие надо иметь, чтобы столько в рог дуть! — задумчиво изрек Тесей.
      И тут на глазах у опупевших путешественников с острова взлетела большая блестящая птица. Красиво сверкнуло солнце, отражаясь от ее могучих крыльев.
      — Сатир знает, что здесь творится, — недовольно проворчал Геракл, ища подходящее для боя копье.
      Но копье на палубе решительно не находилось.
      Тем временем невиданная птица с оглушающим ревом приближалась к покачивающемуся на морских волнах кораблю.
      М-да, странная была птичка. Блестящая. С уродливой выпуклой головой, острым носом и довольно скупым оперением, словно драл ее недавно немейский лев. Все было бы еще ничего в рамках бредовой греческой мифологии, вот только…
      — А чего это у нее огонь из-под хвоста вырывается? — спросил один из гребцов, и остальные согласно закивали.
      Аргонавты сразу уставились на Геракла как самого опытного мореплавателя в их небольшом, но дерзком отряде.
      Сын Зевса с натугой наморщил лоб, демонстрируя всем желающим титаническую работу интеллекта.
      — Это птицы-стимфалиды, — знающе изрек он. — Живут на вулканах и питаются подземным огнем.
      — О… — восхищенно выдохнули путешественники, дивясь уму и знаниям своего вожака.
      — Что-то не видно здесь никаких вулканов, — ехидно ввернул Тесей, поглядывая на унылый, как лысина Аида, остров, но Геракл сделал вид, что реплику афинянина просто не услышал.
      Историю о птицах-стимфалидах он выдумал прямо на ходу. Ведь нужно же было как-то выкручиваться из создавшегося положения? Великий герой Греции — и не знает, что это за хреновина к ним по воздуху приближается! Так и опозориться можно на всю Аттику.
      Устрашающего вида птичка сделала над «Арго» пару кругов, затем резко снизилась и плюнула в корабль греков огнем, но не из хвоста, а из слегка изогнутого вниз хищного клюва.
      — Е-мое!… — закричал Тесей, кидаясь к спасительному зеву трюма.
      Маленькие дымящиеся дырочки прошили палубу «Арго».
      Афинянин дернулся и, схватившись за окровавленное плечо, с грохотом повалился в трюм.
      — Готов! — довольно безразлично констатировал Ясон.
      — Ну да? — не поверил Геракл, хотя сердце у него и екнуло от внезапно навалившегося счастья.
      Неужели он наконец избавился от своего вечного конкурента? Но радость сына Зевса была преждевременной.
      — …! — отчетливо донеслось из трюма. — Какой… забыл на лестнице весло?!!
      Геракл грустно вздохнул.
      Заложив в небе крутой вираж, блестящая птица снова ринулась в атаку.
      — По-моему, она хочет ненавязчиво нам объяснить, чтобы мы не высаживались на этом острове, — сказал Ясон, благоразумно держась за широкой спиной Геракла.
      — Тесей, ты там как? — крикнул сын Зевса, заглядывая в трюм.
      — …! — ответил Тесей.
      — А, ну тогда все нормально, — кивнул Геракл. — А я уже за тебя стал беспокоиться.
      — Что с ним? — испуганно спросили гребцы.
      — С Тесеем все в полном порядке, — успокоил их сын Зевса, выковыривая из деревянного настила палубы кусочек невиданного блестящего железа.
      «Чем же это она, интересно, плюется? — ошеломленно подумал герой. — Зубами, что ли?» Странный горячий осколок действительно очень сильно напоминал длинный акулий зуб.
      Новые дымящиеся дырочки с дробным треском возникли на носу корабля.
      — Ну все, — Геракл погрозил удаляющейся птице кулаком. — Ясон, весло!
      Ясон засуетился и притащил из трюма то самое весло, о которое споткнулся Тесей.
      Блестящая птица заложила в небе очередной вираж.
      Сын Зевса взвесил в руке импровизированное копье.
      — Подойдет! — изрек герой, готовясь к схватке. — Вот она, вот она, слева! — закричали аргонавты, в панике мечась по палубе. Многие хотели спрятаться в трюме, но их туда не пускал грязно ругающийся из темноты Тесей. Шипящие фонтанчики заплясали рядом с левым бортом «Арго». Геракл напрягся и мощным броском отправил весло в небо.
      И, что удивительно, таки попал!
      — Прямо в лоб! — восхищенно воскликнул Ясон. Весло угодило снижающейся блестящей птице в голову. Чудовище дернулось и, крутанувшись волчком, обрушилось в море невдалеке от «Арго». В небо ударил мощный фонтан брызг, раздалось оглушающее шипение, повалил густой белый пар.
      Греки с интересом столпились на носу корабля, даже раненый Тесей из трюма выглянул.
      Пар рассеялся не сразу, а когда рассеялся, эллины смогли наблюдать совершенно фантастическую картину.
      Блестящая птица, нелепо раскинув крылья, спокойно покачивалась на волнах рядом с «Арго». Вблизи стало ясно, что никакая это не птица, а диковинный механизм вроде того, на котором Дедал в свое время пытался добраться до Солнца.
      На острых крыльях летающего механизма аргонавтам удалось рассмотреть непонятные символы: белые пятиконечные, словно морские звезды, в темно-синих окружностях. На хвосте устройства также имелся разноцветный значок, прямоугольный и полосатый. Полосы были бело-красные, и Геракл очень кстати помянул царство Аида, ибо не иначе как в Тартаре была изготовлена подобная страхолюдина.
      Но сюрпризы для любопытных греков на этом не закончились.
      Мутная выпуклость на голове птицы откинулась в сторону. Оттуда вылезло жуткое человекообразное существо с серой рубчатой кожей, обвитое отвратительными кишками и с круглой белой головой. Лица, как такового, у этого существа не было, а лишь плоское блестящее нечто, от которого вниз шла серая мерзкая болтающаяся кишка.
      — А-а-а-а! — закричали греки, и те, кто оказался нервами послабее (например, Ясон), грохнулись в обморок.
      Те же, кто остался в сознании, смогли видеть, как ужасное порождение Тартара показало эллинам на голову, затем погрозило сразу двумя кулаками и, сокрушенно покачав круглой, как яйцо, головой, поплыло к острову.
      Так в Древней Греции родилась очередная легенда чудовищных птицах-стимфалидах, обитающих на острове под не менее жутким названием Арея.
      Но странно, что впоследствии никто из древних греков этот остров никогда не видел.
      Многие даже предпринимали специальные морские экспедиции, но куда там! Мифический остров гак и остался страшной сказкой, чему яростно способствовал сам автор байки Геракл, называя битву с железной птицей своим тринадцатым подвигом. (На момент плавания за золотым руном Геракл свои Знаменитые подвиги еще не совершил! — Н. А. Кун.)

      На следующий день после битвы с механической птицей аргонавты наконец узрели вдали синие вершины Кавказа. Теперь уже вроде как недалеко осталось до вожделенной Колхиды.
      Хотя кто его знает?
      — А я тебе говорю, никакая это не Колхида! — кричал и плевался Тесей, нервно поправляя повязку на правом плече. — Нет здесь никакой Колхиды. Край земли это.
      — Ну да? — весело потешался Геракл, лениво рассматривая парящих в небе чаек. — Ты что же, думаешь, я Колхиду от Спарты не отличу?
      — А вот увидите, — продолжал непонятно почему беситься Тесей. — Нас здесь встретят люди с песьими головами.
      — Люди с песьими головами это фигня, — назидательно произнес сын Зевса. — И пошла эта фигня гулять по Аттике после того, как один не совсем трезвый греческий путешественник случайно забрел в Египет и увидел там статуи местного бога Ануфиса, или Анубиса, не помню уже. Мне отец рассказывал. Ржал при этом до колик.
      — Да? — изумился заинтересовавшийся рассказом Ясон.
      — Угу, — кивнул Геракл. — Этот Ануфис у египтян изображается в виде мужика с головой шакала. А такие дурни, как Тесей, во всю эту чепуху верят.
      — Все-то ты знаешь, все-то ты видел, — злобно проворчал раненый афинянин. — Может быть, расскажешь и о той вон птичке на горизонте?
      — Что?!! — встрепенулся сын Зевса. — Опять птицы?!!
      И аргонавты озабоченно уставились в ту сторону, куда указывал Тесей.
      К счастью, птица в небе была не железной. Обыкновенный черный орел, только очень крупный для своего вида.
      — Фух, — с облегчением выдохнул Геракл. — Тоже мне, напугал морского ежа голой лысиной. Это ведь тот самый орел, что печень Прометею по выходным жрет. Вот же сволочь — сейчас я попробую его сбить.
      С этими словами сын Зевса проворно исчез в трюме «Арго». Через минуту Геракл уже натягивал тетиву на чудесном золотом луке олимпийского происхождения.
      — Ну, раз где-то тут прикован Прометей, то это точно горы Кавказа, — осторожно заметил один из гребцов.
      — А что это за штука по центру древка приделана? — тихо спросил Ясон, любуясь золотым луком героя.
      — Это, — сын Зевса погладил черную длинную трубочку, — оптикус прицелиус!
      — Как ты сказал?
      — Ну… приспособление для точной стрельбы.
      Мелодично запела тетива, и первая стрела ушла в синее небо.
      — Гм… высоко полетела зараза. — Геракл недовольно потер нос.
      Вторая стрела выдрала из хвоста парившего над кораблем орла пучок перьев. Это для гордой птицы было обидно, но не смертельно.
      Третья стрела угодила в ногу одного из гребцов, и Ясон с Тесеем общими усилиями лук у ругающегося сына Зевса все-таки отобрали.
      — Наверное, прицелиус сбился, — виновато раз вел руками Геракл, когда мимо него пронесли раненого, подвывающего моряка.
      Орел в небе, благоразумно прибавив скорости, уже исчез среди окутанных туманом скал.
      — А-а-а-а… — гулко донеслось издалека. — Это снова ты, курица общипанная… Сегодня ведь четверг! Старая маразматическая гарпия. А ну пошел отсюда! Ты забыл, что должен прилетать лишь по выходным?!
      Аргонавты недоуменно почесали макушки.
      «И действительно, — вдруг подумал Ясон, — а какой сейчас день недели? Месяц? Год, в конце концов?»
      Только теперь со всей отчетливостью юноша понял, что он совершенно не знает, в какую эпоху (от рождества Крона) живет.
      Спрашивать друзей было бесполезно. Так можно и по шее схлопотать за слишком заумные вопросы.
      Через пять минут Геракл с недовольством снова уставился в небо, где парил все тот же орел, но на этот раз в обратном направлении.
      — Глядите, и вправду сегодня четверг! — радостно загалдели гребцы.
      — Верните мой лук! — понимая всю безнадежность просьбы, все-таки потребовал сын Зевса.
      Его требование, естественно, проигнорировали.
      — А я слышал, — заявил Тесей, — что орел Прометею вовсе не печень склевывает, а кое-что… ха-ха… другое!
      — Что другое? — Ясон удивленно повернулся к герою.
      — Кое-что, — ответил Тесей, неприлично заржав.
      — Хорош врать! — Геракл стукнул по борту «Арго» кулаком.
      Корабль вздрогнул.
      — Еще пара таких баек, и окажешься в море!
      Как ни странно, но Тесей, вопреки своему обыкновению, не стал нарываться, а сразу притих.
      — Эй, а кто это к нам от берега плывет?
      Ясон, перегнувшись через увешанный боевыми щитами борт корабля, тыкал пальцем в туман над водой.
      — Что за день! — недовольно пробурчал Геракл. — И полчаса спокойно полежать не дают!
      Через несколько минут в борт «Арго» уткнулась утлая лодчонка, в которой восседал местный абориген.
      — Что-то не вижу я у него собачьей головы, — едко заметил сын Зевса, посматривая на притихшего Тесея.
      — Вах-вах-вах! — донеслось из лодки. — Какой такой собачий голова? Вы шутитэ?
      — Эй, мужик, ты кто? — не очень дружелюбно спросил Ясон.
      — Кто-кто, — улыбнулся незнакомец. — Гиви я!
      — И что тебе от нас надо?
      — Я торгую фруктами, — ответил черноусый небритый Гиви. — Апэльсыны, мандарыны, баклыжаны! Выбирай, генацвале!
      — Что? — возмутился Геракл. — Какие еще апэльсыны?! Официально считается, что их в Греции нет, не было и быть не может!
      — А вы нэ в Грэции, — улыбнулся Гиви, — вы у бэрэгов Кавказа. Выбырай, генацвале!
      Местный житель оказался на редкость настырным.
      «Хуже геморроя», — подумал Геракл, с аппетитом кусая диковинный фрукт под странным названием «лимон».
      Так просто отвязаться от Гиви аргонавтам не удалось. Пришлось купить у него все мандарыны и целую бочку апэльсын.
      — Стыль моей жызнь горнообогатительный! — сообщил грекам кавказец, передавая на борт «Арго» свежие фрукты.
      — Это как? — не удержался от вопроса Тесей, с интересом следя за скачущим по палубе Гераклом, отведавшим «лимонов».
      — Спустился в нызину, обогатился и снова в горы…
      Все с ними было понятно, с кавказцами этими. Дикий народ, и головные уборы у них какие-то странные. Во всяком случае, Гиви носил на голове нечто совсем непонятное, похожее на сплюснутый коровий кизяк…
      — Далеко до Колхиды? — успел крикнуть Ясон вслед быстро гребущему к берегу кавказцу.
      — Далэко, далэко еще! — донеслось из тумана. К несчастью, местный житель не соврал.
      Не то кругами плавали греки, не то боги на Олимпе над ними прикалывались, но, каким образом аргонавты от берегов Кавказа попали в Мизию, по сей день (как и многое другое) остается неясным.
      У берегов Мизии «Арго» остановился, чтобы снова пополнить трюм бочками с вином, ибо без сего великолепного напитка ни один уважающий себя древний грек ни за что не выйдет в море, даже если плывет он не на корабле, а на дырявом плоту.
      В этой самой Мизии аргонавты потеряли своего предводителя Геракла, который отправился в глубь острова на поиски высокой пихты. Из нее сын Зевса собирался сделать кораблю новое рулевое весло.
      Старое же весло Геракл нечаянно сломал о голову Тесея, когда могучие герои поспорили, у кого череп крепче. Крепче череп оказался у Геракла, тем более что сын Зевса соревновался с Тесеем, надев себе на голову медный боевой шлем.
      Аргонавты же в отсутствие сына Зевса быстренько отплыли себе восвояси, якобы не заметив, что на борту «Арго» не хватает Геракла.
      Левая, конечно, была отмазка.
      Не заметить Геракла — это все равно что не заметить мачту с парусом. Но, по официальной версии, все вроде бы произошло совершенно случайно.
      Понятно, что эту аферу (с избавлением от вожака) закрутил не кто иной, как Ясон — вместе с кем бы вы думали? Ну конечно же вместе с Тесеем. Того вином не пои, только дай устроить Гераклу какую-нибудь подлость.
      В общем, вином в трюмах «Арго» Ясон афинянина и подкупил.
      Аргонавты не посмели возражать против немедленного отплытия. Тесей, вооруженный сломанным рулевым веслом, был достаточно веским аргументом Ясона.
      Вы спросите: а как же рулевое весло?
      Как же это они без него уплыли?
      А хрен его знает как.
      Уплыли аргонавты, оставив могучего товарища в Мизии.
      Не ожидал Геракл от них такого вероломного поступка, никак не ожидал. Но особенно было обидно, что удар нанесли в спину, исподтишка.
      Воистину, даже в те далекие времена не знала человеческая подлость границ.
      Однако ждали впереди сына Зевса величайшие подвиги. Да и сам он потом радовался, что так все дело обернулось. Ведь в Мизии он встретил своего давнего друга циклопа Полифема (да-да, того самого, только молодого! — Авт.), с которым не преминул раздавить не один десяток винных бочонков, но это уже совсем другая история. (О приключениях великого Геракла читайте в третьей книге древнегреческого цикла! — Авт.)
      Приплыли, значит, аргонавты в Колхиду уже без Геракла.
      Радовался Ясон, что снова в его руках оказались бразды правления. Затаил он злобу на сына Зевса и теперь сполна ему отомстил.
      Хмурился Громовержец на Олимпе, но уж больно занят он был внутренними делами Летающего острова, иначе разобрался бы Тучегонитель с Ясоном по полной программе.
      Но в тот раз зарвавшегося юношу пронесло…
      По-прежнему правил в Колхиде престарелый царь Ээт. Знал царь, зачем приплыли в его владения аргонавты, но ему было настолько на все наплевать, что волшебник даже не удосужился их встретить. Золотое руно его интересовало так же, как Зевса интересовал урожай малосольных огурцов в Карфагене.
      Аргонавты беспрепятственно высадились на берег Колхиды и отправились искать священную рощу бога войны Ареса, где, по слухам, висело на дереве золотое руно.
      Давно уже не сторожили эту самую рощу царские гвардейцы, и почему золотая шкура до сих пор не была пропита местными жителями, оставалось загадкой.
      Не интересовали тамошних обитателей дела давно минувших дней, оттого, наверное, и забыли они о чудесном руне.
      — Нет, все-таки так поступать не годится, — вдруг заявил Ясон, останавливая свой небольшой отряд. — Некрасиво как-то получается…
      — Ты это о чем? — зевнул Тесей, легонько касаясь перевязанной головы.
      — Я это о том, что нам сперва следовало бы навестить местного царя Ээта, а уж потом руно искать. Как мы могли забыть об элементарной вежливости?!
      — Так он же нас даже не встретил, когда мы к берегам Колхиды подплывали! — зароптали остальные путешественники.
      — Вот-вот, — поддержал их Тесей. — Ко всему я думаю, что Ээту не очень понравится то, что мы приплыли к нему за золотым руном.
      — И все-таки… — продолжал настаивать на своем Ясон, и аргонавтам пришлось подчиниться, так как знали они, что упрям будущий правитель Иолка, точно кентавр…
      Очень сильно удивился Ээт, когда увидел ввалившихся к нему во дворец аргонавтов.
      — Вы чего это ко мне приперлись? — возмутился царь, заметив, как сильно наследили путешественники, запачкав начищенный до блеска мраморный пол тронного зала.
      — Ну как же, мы ведь гости! — выступив вперед, возразил Ясон.
      — Гости. — Ээт недовольно заерзал на троне. —
      Какого сатира вам от меня надо?
      — Мы пришли приветствовать тебя.
      — Хорошо. Поприветствовали. А теперь выметайтесь отсюда!
      — Но царь!
      — Что царь? — Ээт незаметно кивнул стражникам, и те взяли путешественников в кольцо. — Я уже восемьдесят пять лет царь.
      — Мы приплыли за золотым руном! — громогласно заявил Ясон.
      Тесей схватился за перевязанную голову.
      — Молодцы! — Волшебник задумчиво почесал седую макушку. — Идите и забирайте его к сатировой матери, а меня оставьте в покое.
      — Но как же так? — возмутился будущий правитель Иолка. — Ведь золотое руно большая ценность. И ты так спокойно его нам отдаешь?!
      — Да! — простонал царь. — У вас есть еще пара минут, после чего я прикажу страже вышвырнуть всех вон.
      — Но это совсем не по-героически! — закричал Ясон и в сердцах топнул ногой.
      — Чего?! — Ээт ошалело уставился на юношу. — Ты это о чем твердишь, недопесок?
      — Я говорю, что ты должен дать мне какое-нибудь трудное задание, а после в награду отдать золотое руно.
      Державшийся за голову Тесей зажмурился.
      — О боги, какой идиот! — тихо прошептал афинянин, уже жалея о том, что ввязался во всю эту авантюру.
      Царь заметно повеселел.
      — Ага! — радостно сказал он. — Значит, ты ишешь проблемы на свою дурную голову! Что ж, весьма похвально. Ты сам напросился.
      И, тихо хихикая, волшебник достал из складок своей роскошной одежды маленький холщовый мешочек.
      — На, держи!
      Ясон на лету ловко поймал мешочек. Внутри что-то с шуршанием пересыпалось.
      — Что это?
      — Это мои зубы! — Слабоумный чародей задергался в приступе гомерического хохота. — Вчера за обедом у меня выпали последние два. Я их специально собирал. Повелеваю тебе направиться к священному полю Ареса и засеять его моими зубами. Затем ты польешь землю, и, когда из нее вырастут воины, ты сразишься с ними. Выживешь — руно твое!
      На удивленном лице Ясона расплылась счастливая улыбка слабоумного идиота
      — Старый маразматик давно сошел с ума! — неистово размахивал руками Тесей.
      Небольшой отряд аргонавтов во главе с Ясоном задумчиво блуждал по священному полю Ареса, которое находилось сразу за дворцом волшебника. Похоже, что поле уже кто-то засеял. Кругом из земли торчали длинные хвосты моркови.
      — Зачем тебе совершать этот дебильный подвиг? — не унимался Тесей, с ненавистью давя выглядывающие из земли корнеплоды.
      — Без подвига никак нельзя! — покачал головой 1сон. — Без подвига потомки нас помнить не будут.
      — Да на кой ляд тебе это нужно?! — гневно потрясал кулаками афинянин. — Разве так все это делается?
      — А как?
      — Да очень просто. Находишь в любом греческом питейном заведении какого-нибудь историка, покупаешь ему пифос лучшего вина и заказываешь себе любой, даже самый невероятный, подвиг! Историк доволен, потомки довольны, ты радуешься. Я именно так всегда и поступаю!
      — А Геракл? — спросили — остальные аргонавты.
      — А что Геракл? — удивился Тесей. — За Геракла я говорить не могу. У него своя технология собственного прославления. Выкинь-ка ты, Ясон, эти гнилые зубы, и пошли искать руно, пока его кто-нибудь посмекалистей да порасторопней не спер.
      Но юноша в ответ лишь упрямо мотнул головой.
      Сеять зубы царя Ээта оказалось негде. Везде росла морковь. Ясон вздохнул и разбросал зубы поверх растущих овощей.
      — Теперь их надо как-то увлажнить…
      Аргонавты с надеждой посмотрели на небо. Но на небе — как специально — не было даже маленькой тучки, которая давала бы надежду на скорый ливень.
      — У меня есть идея! — усмехнулся Тесей и тут же поделился своей идеей с Ясоном.
      Ясону понравилось.
      — Ну что ж, братья, — громко произнес юноша. — Приготовились, на старт, внимание, ОГОНЬ!
      Мощные струи обильно оросили морковные грядки.
      Один из аргонавтов, войдя в раж, даже хотел присесть в углу поля, быстро размотав набедренную повязку, но ему так же быстро накостылял по шее Тесей, и грек устыдился своего неприглядного намерения.
      — Эй? — донесся издалека душераздирающий вопль. — Вы что это, мерзавцы, делаете?!
      Путешественники обернулись. На черной боевой колеснице в сопровождении стражи мчался от дворца всклокоченный царь Ээт.
      — Упс! — сказал Тесей и, заправив набедренную повязку, первым бросился наутек.
      — Сволочи! — визжал из колесницы царь. — Что вы сделали с моей морковью?! Подонки, это же была шутка, убью-у-у-у…
      Но недаром в Греции так часто проводились Олимпийские игры.
      Побежали эллины, да так побежали, что даже Зевс на Олимпе их скорости подивился.
      Сразу бросил безнадежное преследование царь Ээт и обрушил свой гнев на бестолковую стражу. Но так и не удалось старику выяснить, кто из дворцовых кретинов указал аргонавтам на царские морковные грядки, обозвав их «священным полем Ареса». Ведь семена этого чудо-корнеплода волшебник с большим трудом достал в далекой Эфиопии. Пришлось Ээту в этом году отказаться от каждодневного потребления продлевающего жизнь морковного сока.
      Потому, наверное, и загнулся через пару месяцев старикашка, но кому до этого было дело?
      А аргонавты, здорово размявшись, вернулись к своему начальному плану беспромедлительного поиска священной рощи с золотым руном, на чем, собственно, с самого начала и настаивал Тесей.
      С трудом нашли путешественники священную рощу Ареса.
      Все, кого они ни спрашивали, указывали совершенно разные направления, будто специально стараясь запутать. Но на самом деле никто из местных жителей точно не знал, где эта самая священная роща находится. Да и сам Арес очень сильно удивился бы, узнав, что в Колхиде у него есть некая священная роща.
      Однако все-таки нашли аргонавты нужное место.
      Нашли по скелету издохшего дракониуса, коему не суждено было дожить до встречи с похитителями золотого руна.
      Дракониус издох не то от старости, а то от того, что его элементарно не кормили. Жалкие останки монстра напоминали костяной женский гребень, а на шее некогда грозного чудовища был надет кожаный ошейник со странным и совершенно негреческим именем «Трезор».
      Заглянув в импровизированную беседку (которую образовали ребра мертвого страшилища), аргонавты поняли, что в останках дракониуса местные жители устроили общественный туалет.
      Что и говорить, достойное завершение некогда страшного, леденящего кровь и от того красивого мифа. Все в бренной жизни до банальности просто, и мертвое чудовище было лишним тому доказательством.
      — Знаете, чего мне очень сильно сейчас захотелось? — с нескрываемой грустью произнес Тесей, смотревшийся на фоне гигантского истлевшего скелета до смешного ничтожным.
      Аргонавты непонимающе зашептались.
      — Мне захотелось набить морду всем странствующим певцам-аэдам, — пояснил афинянин, печально качая кучерявой головой.
      — Да, в их песнях все выглядит очень красиво, — согласился с другом Ясон. — Священная роща, многоглазое огнедышащее чудовище, коварный царь Ээт. Сатир все побери, ну почему в жизни все по-другому?!
      Вопрос был из того же рода, что и сакраментальная фраза, с пафосом (или с пифосом) произносимая, как правило, в греческих питейных заведениях: «А для чего мы, братья, все живем?»
      — Ладно, — наконец решительно изрек Тесей. — Полюбовались скелетом — и хватит. Уж больно тут воздух… мм… затхлый…
      И аргонавты понуро вошли в священную рощу Ареса.
      В то, что это была та самая роща, верилось с трудом. Все заросло высоким бурьяном. Заросли местами были просто непроходимые, и тогда грекам приходилось орудовать своими мечами, дабы сделать проход в зеленой массе.
      Через полчаса аргонавты наткнулись на мраморную статую Ареса с отбитой головой. Статуе бога войны недоставало также правой руки и левой ноги. Как она вообще удерживалась на постаменте, было решительно непонятно. То, что это Арес, а не кто-нибудь другой, эллины определили по надписи на постаменте.
      — Мы на верном пути, братья, — слегка повеселел Тесей. — Я чую, золотое руно уже близко.
      Пройдя еще немного, греческие герои наткнулись на странный дорожный указатель (притом что самой дороги нигде поблизости не наблюдалось!).
      На указателе была короткая надпись.
      Вот эта надпись:
      «ДО ЗОЛОТОГО РУНА ОСТАЛОСЬ РОВНО ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ШАГОВ»
      — Братья, считайте! — еще более воспрянул духом Тесей. (И чего это он так веселится? Ведь руно нужно Ясону, а не ему. — Авт.)
      — Вот оно! — истошно завопил Ясон, подбегая к высокому дереву, на стволе которого на медных штырях висело золотое руно.
      Какой-то неведомый садист грубо прибил золотую шкуру прямо к дереву, и сатир его знает, как теперь эту шкуру снять.
      — У кого-нибудь есть подходящий инструмент? — мрачно спросил у героев Ясон, слегка обескураженный.
      — У меня есть золотая зубочистка! — похвастался Тесей, роясь в своей заплечной сумке. — Я ее у Геракла спер.
      — Нет, зубочистка не годится. — Ясон еще больше приуныл.
      Но ведь так всегда бывает. Стремишься к какой-нибудь цели, мышцы от усилий рвешь, карабкаешься к успеху, а потом… Бац! И сразу достиг, чего хотел. И такая тебя потом тоска за душу берет…
      — Золото. — Тесей ласково погладил драгоценные завитушки волшебной шкуры. — Итак, как же мы будем его делить?
      — Что? — испугался Ясон, мгновенно выплыв из омута мрачных размышлений.
      — Делить, говорю, руно как будем? — уже с определенной долей раздражения повторил Тесей.
      — Как делить? — опешил юноша. — Зачем делить? Аргонавты с каменными лицами обступили побледневшего предводителя.
      — А ты что же думал, — зловеще прошептал Тесей, — что мы за одно только спасибо с тобой путешествуем, каждую минуту рискуя своими драгоценными жизнями?
      Мир рушился на глазах.
      У Ясона закружилась голова. На лицах недавних друзей он явственно прочел свой смертный приговор.
      — Да вы что, мужики?
      М-да, возможно, и порешили бы аргонавты парня, но в этот момент за спинами греков послышалась подозрительная возня.
      Герои обернулись и… замерли как вкопанные.
      Такого они еще никогда не видели.
      У дерева на задних ногах стоял самый что ни на есть механический золотой баран, который, нагло косясь на греков, воровато отдирал передними копытцами прибитое к стволу руно. В правом копыте баран держал странный блестящий инструмент (кусачки. — Авт.).
      — Опаньки! — громко произнесло золотое животное и, рванув руно на себя, легко сорвало его с дерева.
      — Ты кто такой? — протирая глаза, хрипло спросил Тесей.
      — Я? — удивился баран. — Вспомогательный кибер «Геродот». Модель №2819.
      Аргонавты дружно затрясли головами. Баран нес полную чушь.
      — Э… — Тесей небрежно вытащил из-за спины меч. — Ты руно то не трогай.
      — А это мое руно! — возмутился баран, натягивая звенящую шкуру на спину. — Ох, и долго же я вас, дураков, ждал. Все, думаю, не придут они. Ан нет, мне таки повезло!
      Аргонавты подавленно молчали.
      Пользуясь временным замешательством героев, Ясон отошел от своих бывших соратников подальше.
      — Долго в горах сидел я, — продолжал трепаться божественный механизм, закрепляя золотое руно у себя на груди. — Все стеснялся в священную рощу за шкурой спуститься. А когда наконец решился, заросло тут все к сатировой матери. Не смог я к этому дереву проклятому сам пробиться. Горючее для полетов все вытекло, да и силы уже не те, что в молодости, аккумулятор подсел. Забыл меня изобретатель Гефест, чтоб ему пусто было. Но я ничего, не отчаивался. Слух по Аттике пустил, что благополучие рода царя Афаманта всецело зависит от обладания золотым руном. Вот и дождался вас, кретинов. Хороший проходик вы в зарослях прорубили. Большое вам за это олимпийское спасибо…
      Смысл всего сказанного золотым бараном не сразу дошел до античных мозгов аргонавтов, а когда наконец дошел…
      — Ах ты! — яростно взревел Тесей, вознося над головой меч. — Ату его, братцы!
      Божественный механизм испуганно взвизгнул и очень проворно порскнул в кусты.
      — Не трогайте меня, — истошно орал на бегу золотой баран. — Я уникален. Я искусственный интеллект! Я током бьюсь!
      Но все эти угрозы были не в силах остановить разъяренных героев.
      Один только Ясон не участвовал в погоне, ибо было ему теперь, как и престарелому царю Колхиды Ээту, глубоко наплевать на все.
      Конечно же поймали механического барана греки. Совсем тот старый стал, смазывался не часто, да и то своими же скромными силами. Забрали золотое руно аргонавты, однако барана все же упустили. Многих героев перекусало Гефестово изделие. Тесею, например, оно откусило на правой ноге большой палец, и с тех пор перестал носить афинянин открытую обувь.
      А затем пропили золотое руно аргонавты, и этого следовало ожидать с самого начала их увлекательного путешествия.
      Ну, что еще?
      Ясон благополучно вернулся в славный город Иолк, где, к своему удивлению, застал конец погребальной церемонии безвременно усопшего царя Пелия. Повезло юноше. Благодаря счастливой случайности получил он в законное наследство власть и богатства знаменитого города.
      Некоторые, правда, утверждают, что порешили под шумок старикашку родные братья Ясона.
      Да кто его знает?
      Может, действительно порешили.
      Во всяком случае, Ясону это было глубоко фиолетово…

      Эх, остров Лесбос, блаженная земля, гнездо порока.
      Как там у древних греков Острова счастья назывались?
      По-моему, если мне не изменяет память, Елисейские поля или, иначе, Элизий, место, куда боги переносили после смерти избранных героев. Только вот после какой смерти, нигде, к сожалению, не уточняется. А жаль, ибо греческие герои по большей части жизнь свою оканчивали отнюдь не в сражениях, а в каком-нибудь питейном заведении, нализавшись до зеленых сатиров и свалившись под стол со счаст ливым выражением на бородатой физиономии.
      Обидно за великих героев, но это факт.
      Причем неоспоримый.
      История, произошедшая с беднягой Агамемноном после того, как на острове Лесбос его посетило внезапное озарение, есть не что иное, как следствие всех предыдущих случившихся с ним событий, как то: Троянская воз… простите, война и увлекательное путешествие по Аттике вместе с хитроумным царем Итаки Одиссеем.
      Стало быть, все по порядку…
( Изложено по поэме Софоклюса «Два идиота». — Автор.)

* * *

      Царивший на острове Лесбос разврат и постоянные возлияния (вина в обители порока было хоть отбавляй) способствовали умственной деградации собравшихся там героев.
      Телемах, приплывший на Лесбос, дабы отыскать там отца, уже на следующее утро начисто забыл о своей великой цели, а через месяц сын царя Итаки передвигался уже преимущественно на четвереньках, время от времени жалобно по-бараньи блея, пока кто-то из более трезвых героев не подносил ему емкость с вином.
      Конечно, никаким Одиссеем на острове и не пахло, что уже само по себе было странным. Говаривали, что царь Итаки пропал в тот самый день, когда узнал, что его биологическим отцом является одноглазый великан Полифем, спятивший, по слухам, еще в утробе матери, которая, будучи беременной, каждый день упражнялась на турнике, качала пресс и пр.
      Многие в Греции полагали, что, не стерпев такого позора, Одиссей покончил с собой при помощи кузнечного молота, после чего разогнался и прыгнул с расплющенной головой в бушующее море. Находились даже очевидцы, которые собственными глазами видели, как царь Итаки, громко матерясь, падал в бушующую пучину владений Посейдона. Правда, язык у этих «очевидцев» во время их рассказа слегка заплетался, что вызывало вполне справедливые сомнения по поводу подлинности их сведений.
      На самом деле Грецию волновал совсем иной вопрос, нежели судьба несчастного Одиссея, а именно: каким образом Полифем его зачал?
      По этому поводу строились совершенно чудовищные (сатирски неприличные) предположения, но ни одно из них никак не могло соответствовать истине.
      А сам Полифем, когда ему задавали подобный вопрос, по большей части отмалчивался. В конце концов он сожрал нескольких уж очень любопытных смертных, и от него наконец отстали…
      Странные перемены охватили Аттику, вроде бы Олимп в небе другим стал. Летаюший остров богов казался намного больше, чем раньше, и каким-то более внушительным, что ли. Зловещим.
      Конечно, это мало кого из греков занимало, однако перемены были налицо…
      Что в Аттике никогда не менялось, так это остров Лесбос. И именно на нем великий царь Агамемнон внезапно загрустил по родине, вспомнив жену свою Клитемнестру…
      Однако все началось с Аякса, сына Оилея, который, за неделю переспав на острове со всем, что двигалось, заскучал и во всеуслышание заявил, что Лесбос душит в нем поэта.
      — Сволочи, как я вас всех ненавижу! — кричал и плевался Аякс. — Я за целый месяц не написал ни строчки…
      Единственным, кто посочувствовал могучему герою, был царь Агамемнон.
      Парис, Гектор и Менелай остались к отчаянному воплю Аякса равнодушны. Они уже успели обрасти черной волнистой шерстью и теперь спокойно щипали травку на живописных склонах Лесбоса. У Агамемнона даже мелькнула безумная мысль: а не достало ли их наконец колдовское проклятие сумасшедшей волшебницы Кирки? Но это конечно же было маловероятно. (Почему это маловероятно? — Авт.)
      — Посмотри, что с нами стало! — причитал Аякс, полируя потускневший за месяц меч. — Мы здесь деградируем, превращаемся в животных. Только и знаем, что жрем да спариваемся, я больше так не могу.
      — Ты прав, мой друг, — согласился с ним Агамемнон. — Но что тут поделаешь, видно, на роду нам так написано. Я тоже вот по дому в последнее время скучать начал. Как, думаю, там жена моя Клитемнестра?
      — Красивая, наверное? — мечтательно спросил Аякс, который, однако, по жизни был убежденным холостяком.
      — Что? — удивился Агамемнон. — Да нет, что ты. Страшна, как фавн небритый. Просто опостылело мне все это великолепие…
      И бедняга грустно обвел рукой зеленый луг с пасущимися героями.
      — Я знаю, что делать! — яростно закричал Аякс, воинственно взмахнув отполированным мечом.
      — Ну-ну… — Агамемнон скептически посмотрел на товарища.
      — Нужно срочно покинуть остров, и тогда талант стихосложения непременно ко мне вернется. Милый друг, плывем же к жене твоей Клитемнестре!
      От подобного предложения Агамемнона слегка передернуло, но, несмотря на это, идея Аякса показалась ему весьма заманчивой.
      — Я не против, приятель, но на чем же мы поплывем ко мне на родину? Ведь оставленный без присмотра корабль давно разбили о рифы набегающие волны прибоя. Да и даже если бы он был цел, мы не смогли бы набрать здесь и половины команды.
      Тут Аякс сильно задумался. Нехорошо получалось — вроде как они сами себя в ловушку загнали, обидно как-то.
      — А мы плот построим, — внезапно заявил могучий герой, — из досок, что от нашего судна остались. На нем и покинем Лесбос.
      Сказано — сделано.
      Но не все было так просто.

* * *

      На остров Лесбос легко попасть, а вот сбежать оказалось довольно проблематичным.
      Как только твердо решившие покинуть гнездо порока герои принялись за постройку плота, они сразу же были атакованы группой полуобнаженных женщин, несущих на острове постоянную вахту, дабы никто из мужчин не сбежал. Отступникам удалось отбиться, но лишь до следующей ночи.
      Однако плот еще не был готов.
      Весь следующий день фемины следили за греками из соседних кустов, посылая им страшные проклятия, обзывая их импотентами и мужеложцами. Аякс время от времени отгонял воинственных фемин своим мужским достоинством, которое у него было воистину чудовищных размеров. (Надеюсь, цензура это место вырежет. — Жена автора.)
      Плот был готов всего лишь наполовину. Ему еще требовались прочный парус и хорошее рулевое весло.
      — Сатировы толстухи, — гневно ругался Аякс, разводя на морском берегу костер. — В жизни не женюсь на женщине, будь они все неладны.
      Агамемнон как-то странно посмотрел на друга, но вслух ничего не сказал.
      — Зря мы тогда Одиссея не подождали, — сокрушенно покачал головой Аякс, — он бы никогда не позволил нам превратиться в этих…
      И могучий герой с горечью махнул рукой в сторону спавших под деревом невдалеке зверообразных греков. Кто из них был Парисом, а кто Гектором, установить теперь не представлялось возможным. Членораздельно изъясняться они перестали два дня назад.
      — Да мы с тобой и так, слава Зевсу, в них не превратились, — усмехнулся Агамемнон. — Единственные на весь остров здравомыслящие мужики.
      — Здравомыслящие, — басом повторил Аякс и потряс над головой указательным пальцем, — хорошо сказано. Кажется, я уже начинаю подбирать рифму.
      — Я тебе помогу, — пришел на помощь другу Агамемнон. — Здраво, здраво… мм… лево, право, кряво…
      — Что еще за кряво? — разозлился Аякс. — Я такого слова отродясь не слышал.
      — Кряво, то есть криво, — быстро нашелся Агамемнон.
      — А… ну если так, то да.
      Но приличная рифма, к сожалению, на ум могучему герою так и не пришла.
      Вместо рифмы к костру отщепенцев явился знаменитый греческий историк Софоклюс. Свой человеческий облик он, к удивлению, совершенно не утратил и даже выглядел свежее обычного.
      — Мы живем в великую эпоху, друзья! — торжественно провозгласил историк, садясь рядом с Агамемноном.
      — Мы тоже рады тебя видеть в здравом уме, — улыбнулся Аякс, подбрасывая в костер сушеных листьев папоротника, которые, сгорая, жутко воняли, отпугивая притаившихся неподалеку в засаде фемин.
      — Великая эпоха! — повторил Софоклюс, лукаво поблескивая хитрыми голубыми глазками. — Был над Грецией один Олимп — бац, и его не стало, теперь вот другой висит, и никому до этого дела нет.
      — С чего это ты вдруг взял, что он другой? — удивился Агамемнон, вглядываясь в безоблачное ночное небо.
      Летающий остров, источая мягкое голубоватое сияние, как обычно, висел над горизонтом чуть левее полной луны.
      — Да и дураку ясно, что Олимп другой, — бескомпромиссно отрезал историк.
      — Кому ясно? — встрепенулся Аякс, в последнее время очень болезненно реагирующий на слово «дурак».
      — И эфиопу, — быстро поправился Софоклюс. — Размером-то он стал вроде как побольше, да и форма другая. Старый на что был похож?
      — На стоптанную сандалию, — не задумываясь, ответил Агамемнон.
      — Верно. — Историк быстро кивнул: — Ну а новый что тебе напоминает?
      — Да не новый он… — вспылил Агамемнон и осекся, вглядевшись в очертания Летающего острова.
      Олимп действительно больше не напоминал стоптанную сандалию, теперь он был скорее похож на…
      — Мужской детородный орган, — ответил за Агамемнона Софоклюс, и Аякс неприлично заржал.
      — Это что, такое изощренное издевательство? — закричал Агамемнон, вскакивая с места. — Они что там, на Олимпе, нас за полных придурков держат?!
      — Думаю, что дела в этом плане обстоят еще хуже, — как бы невзначай заметил историк.
      — Что это ты, интересно, имеешь в виду? Герои у костра тревожно переглянулись.
      — Ну я же сказал, что грядут великие перемены, — развел руками Софоклюс. — Вот уже месяц, как никто из смертных не видел вестника богов Гермеса Диониса в кабаках нет. Гименей на свадьбах не присутствует. Что-то неладное стряслось в поднебесном царстве.
      — Например?
      — Ну, не знаю, переворот там или бунт. Может, они поубивали друг друга или еще что.
      — Да ладно тебе чушь пороть, — улыбнулся Аякс. — Чтобы бессмертные боги и друг друга поубивали? Бред, бессмыслица.
      — И как ты вообще можешь говорить за всю Аттику? — поддержал могучего героя Агамемнон. — Ты-то, кроме этого проклятого острова, ничего не видишь. Откуда тебе знать, что боги среди смертных не появляются?
      — Откуда, откуда, — передразнил героев историк. — От эфиопского верблюда. Боги ветров мне кое-чего нашептали, а я их за это пообещал в своей «Великой истории» упомянуть.
      — Ага! — обрадовался Аякс. — Значит, не все олимпийцы пропали.
      — Значит, не все, — грустно согласился Софоклюс, — но большинство.
      — Это что ж теперь будет? — ужаснулся Агамемнон.
      — Да ничего не будет. — Историк беззаботно зевнул. — Новые боги появятся.
      — Это как?
      — А вот поживем — увидим. Помолчали.
      Легкий приморский ветерок разносил над берегом тяжелый смрад горящих папоротников.
      — У вас в костре кто-то умер? — задал Софоклюс мучивший его последние полчаса вопрос.
      Собственно, он и пришел-то к костру героев, чтобы это у них выяснить.
      — Да, — гордо кивнул Аякс, — там умер поэт. Но вскоре он снова возродится из пепла, и его дух воспарит к далеким вершинам Парнаса.
      — Эка тебя, приятель, занесло. — Историк хитро ухмыльнулся. — Записать твой словесный перл, что ли? Эх, было бы у меня время, рассказал бы я вам, как я с Гераклом по Греции путешествовал, подвиги его знаменитые на дощечки записывал. Вот была героическая эпоха, не то что сейчас… Но вижу, вы уплывать от нас собрались?
      Софоклюс осторожно покосился на болтающийся на морских волнах плот, для надежности привязанный веревкой к правой ноге Аякса.
      — Так и есть, — кивнул Агамемнон. — Если великий Рок того захочет, уплывем завтра вечером к сатировой матери, как можно дальше от этого проклятого нарыва на теле Аттики.
      — Так уж и нарыва? — противно рассмеялся историк. — Видеть во всем зло ошибочно. Кто знает, может, слава об острове Лесбос дойдет до самых дальних наших потомков и через тысячу лет, а имена таких греческих героев, как царь Агамемнон и Аякс, сын Оилея, сотрутся, погребенные под пылью веков.
      Аякс с Агамемноном снова переглянулись.
      — Эй, вы чего? — испуганно прохрипел историк, но было поздно.
      Аякс мгновенно сграбастал худого старикашку своими могучими ручищами, секунда — и Софоклюс, получив под зад громадной сандалией, улетел в соседние кусты, как раз туда, где прятались сумасшедшие фемины. Раздался женский визг и приглушенный отборный (древнегреческий) мат историка.
      Агамемнон с Аяксом, схватившись за животы, издевательски заржали.
      Густые кусты затрепетали, и из них показалась всклокоченная козлиная бороденка Софоклюса. Бороденка стояла дыбом и при этом гневно тряслась от обиды вместе с хозяином.
      — Ну вы у меня еще получите! — противно завизжал историк. — А я еще, дурак старый, думал вам в своей «Великой истории» по главе уделить. У-у-у-у… сатирово племя. Теперь в моей книге вашими именами будут называться греческие отхожие места. Учтите, потомки будут учить историю по моим книгам, да, именно по моим…
      Аякс невозмутимо подобрал с земли увесистый камень, и всклокоченная бороденка Софоклюса мгновенно исчезла.
      — Фальсификатор проклятый, — сжав кулаки, зло прошептал Агамемнон.
      — Да не принимай ты это все так близко к сердцу, — добродушно пробасил Аякс, щедро подкла-дывая в дымящий костер сухого папоротника. — Завтра в это же время мы будем далеко отсюда.
      — Знаешь, я очень на это надеюсь, — проворчал Агамемнон, с тревогой вглядываясь в фаллосообразную тень над горизонтом.
      Слава Зевсу, ночь прошла спокойно.
      Воинственные фемины так и не решились напасть на отщепенцев. Ободренные этим, Агамемнон и Аякс с первыми лучами солнца принялись прилаживать к своему плоту парус.
      Парус был сшит лично Агамемноном из набедренных повязок одичавших героев. Свой срам они
      прикрывали теперь преимущественно фиговыми листочками, которые были намного удобней набедренных повязок. Пока догонишь понравившуюся даму, пока завалишь ее куда-нибудь в кусты, пока размотаешь эту сатирову повязку… так и всякое желание может пропасть. А тут сорвал легким движением руки фиговый листочек — и в бой…
      В обломках корабля отщепенцам посчастливилось отыскать практически целое, не сгнившее весло, которое и стало удобным рулем для их ненадежного плавательного средства.
      — Ох, чует мое сердце, перевернемся мы, — скептически заявил Агамемнон, недовольно рассматривая готовый плот.
      — Не бойся, дружище, — весело рассмеялся Аякс, — я сочиню небольшую элегию и посвящу ее Посейдону. Море будет спокойным, а ветер попутным.
      — Ну-ну… — Агамемнон в замешательстве поскреб бороду. — Как бы Посейдон после твоей элегии нас не потопил прямо у берега.
      — Да нет никакого Посейдона, — нагло прокричал появившийся из густых зарослей Софоклюс. — Можешь, Аякс, не стараться, твоя элегия будет богам до фени.
      — Ты, кажется, собирался назвать нашими именами отхожие места? — недружелюбно напомнил историку Агамемнон.
      — Я передумал, — улыбнулся Софоклюс, подойдя к уже спущенному на воду плоту, — решил вот вас проводить, а то на острове ни одной сволочи это в голову не придет. Благодарите судьбу, что я незлопамятен. Кстати, я решил оказать вам небольшую услугу.
      — Чего?!! — удивился Аякс, уже измысливши первую строчку своего нового стихотворения.
      — Я поговорил с восточным ветром Эвром, он быстро домчит ваш плот куда надо. Вот такой я, Софоклюс, загадочный человек.
      Герои недоверчиво посмотрели на историка, поступки которого были столь же противоречивы, как и его сочинения.
      — Ну что ж, спасибо тебе, если правду говоришь, — пробасил Аякс, куском угля выводя на парусе какие-то кошмарные каракули. — Вот послушайте…
      Герой прокашлялся:
      Владыка моря Посейдон,
      Могучий повелитель он.
      На дне морском его чертоги,
      Кому угодно обломает Колебатель роги…
      — О великий Тартар, снова началось, — тихо простонал Агамемнон.
      — Да, — обрадованно заявил Аякс, — ко мне наконец-то вернулся поэтический дар. Поэт было умер, но тут же воскрес.
      — Да он в тебе даже не рождался, — противно захихикал Софоклюс. — Подобной бездарщины я отродясь не слышал, и именно поэтому, мой друг, тебя ждет бешеная популярность. Уверен, твои элегии уже распевают моряки во всех питейных заведениях Аттики.
      Первая часть тирады историка Аяксу очень не понравилась, и он уже примерился открутить наглецу голову, но вот слова по поводу популярности могучему герою пришлись по душе, и он решил отложить убийство Софоклюса на потом.
      — Ты бы лучше что-нибудь этакое про Эвра сочинил, — посоветовал историк, — из четырех строк, не больше…
      Аякс призадумался.
      В последнее время он стал это делать уж слишком часто, и голова порою не выдерживала и сопротивлялась, отвечая мыслителю тупой болью в затылке.
      — А сатир ее побери, — Аякс скривился, тряхнув черепушкой, — снова эта проклятая мигрень.
      — Ты бы шлем свой медный снял, — посоветовал Софоклюс, — глядишь и боль пройдет.
      — А он не может, — басом заржал Агамемнон.
      — Как это не может? — опешил историк.
      — А вот так. После того как ему под стенами Трои кто-то копьем по башке дал, шлем не снимается.
      — Да не копьем, не копьем, не надо врать, — сразу же обиделся Аякс. — Это случилось, когда я головой с разбега стену пробил. Ну, когда стало известно, что Зевс Илион изничтожит.
      — Да, дела, — кивнул Софоклюс, — наверное, котелок теперь у тебя с трудом варит, то-то я смотрю, ты стихи стал сочинять.
      — А что такое?! — взвился Аякс. — Чем тебе не нравятся мои стихи? Сам-то небось и рифму придумать не можешь. А ну-ка подбери мне рифму к слову «историк».
      — Ну… э… э… — Софоклюс замялся.
      — Алкоголик, — быстро выпалил Агамемнон. — Чудесная рифма и по форме, и по содержанию.
      Но Софоклюс совсем не обиделся, он лишь записал что-то на своей верной вощаной дощечке.
      «Наверное, снова решил назвать нашими именами отхожие места», — подумал Агамемнон.
      А Аякс достал из-за пазухи чудом сохранившийся у него в целости и сохранности бараний рог (??? — Авт.).
      Умудренный горьким опытом, Агамемнон поспешно заткнул пальцами уши.
      Набрав в могучую грудь как можно больше воздуха, Аякс торжественно затрубил. У не ожидавшего подобной звуковой атаки Софоклюса глаза чуть не вылезли из орбит. Оттрубив, могучий герой прочитал первые две строчки только что сочиненного стихотворения, посвященного восточному ветру Эвру.
      Звучало все приблизительно так:
      Он Эвр, могучий ветер!
      Сильнее всех на свете…
      Справившись с гулом в ушах, Софоклюс поспешно записал гениальные строчки на свою вощаную дощечку.
      — Что ты делаешь? — удивился Агамемнон. — Зачем тебе этот бре… то есть стихи?
      — Я вставлю их в одну из глав своей книги! — гордо ответил историк. — Называться эта глава будет «Патологический идиотизм».
      — Как? — переспросил Аякс. — Патологический империзм?
      — Именно, — подтвердил Софоклюс, осторожно отодвигаясь от могучего героя.
      Железная птица Дедала медленно везла солнце к краю горизонта. Близился вечер. (Что-то уж больно подозрительно быстро близился. — Авт.)
      — Ну что ж, — вздохнул Агамемнон, — все вышло так, как мы и планировали. Плот построен, на воду спущен. Пока что всемогущий Рок на нашей стороне.
      — Ох и беспокоит же меня этот фаллос летающий, — вдруг ни с того ни с сего заявил Софоклюс.
      И греки дружно посмотрели на парящий далеко в небе Олимп.
      — Где же эти новые бессмертные боги? Отчего с Летающего острова носа никто не кажет? Не к добру это, ох и не к добру…
      Но что еще оставалось нашим героям, кроме как недоуменно пожать плечами?
      Софоклюс был историком, человеком с масштабным полетом мысли, человеком космоса, гражданином Вселенной. Его не интересовали мелочи ничтожного смертного бытия. Его взгляд был всегда устремлен в будущее, к далеким потомкам, к которым уже летело каждое слово, выведенное им на податливом воске острой палочкой. Его всегда интересовали события общемирового масштаба. Куда там до него Агамемнону с Аяксом…
      Ну висит в небе другой Летающий остров, ну и что с того?
      Какая разница, как верховного бога зовут, Зевс там или Псевс? Главное, чтобы он был и за деяниями смертных сверху следил, а все остальное ерунда.
      Вот если бы Олимп насовсем в небе исчез, то тогда да, полный звездец Греции бы и настал. Ведь в постоянном страхе держали бессмертные боги народ греческий, а как не станет этого страха, так знаменитой народной демократии и день после этого не просуществовать. (Ну и бред! — Редактор.)
      Эх, мыслишки, мыслишки…
      — Нарекаю сие судно «Клитемнестрой»! — торжественно пропел Аякс, разбивая о край плота пустую амфору из-под вина.
      Софоклюс дурашливо зааплодировал. — Теперь мы точно перевернемся, — горестно прошептал Агамемнон.

      В дальний путь отплыли наши герои, не подозревая о тех опасных приключениях, которые ждали их впереди. Да даже если б и знали, какие капканы расставил им всемогущий Рок, думается, свое решение покинуть остров Лесбос они вряд ли изменили бы.
      Оставив историка Софоклюса на берегу махать вслед отплывающему плоту белым платочком, великие греческие герои без труда поймали восточный ветер. Однако, куда точно нужно плыть, Агамемнон не знал.
      — М-да, — задумчиво протянул Аякс, стоявший у руля, — не подумали мы об этом, когда остров покидали. В какую же сторону плыть?
      — Я морскому делу не обучался, — растерянно отвечал Агамемнон, стараясь держаться как можно ближе к мачте их ненадежного судна. — Сатир его знает, в какой стороне моя родина.
      — Может, Эвр ведает, — тихо предположил Аякс, глядя на вздувшийся пузырем парус.
      — Что?
      — Говорю, может, Эвр ведает, в какой стороне твоя земля лежит. Все-таки он бог ветра, а ветер, он где только не гуляет.
      — Да как же мы с ним поговорим, он ведь везде и нигде одновременно!
      — Э… приятель, плохо ты знаешь ветер, — усмехнулся Аякс. — Сейчас я прочту небольшое стихотворение в его честь, и он непременно объявится, чтобы поблагодарить меня.
      — Весьма сомнительно, — скептически отозвался Агамемнон, — но ты попробуй.
      Аякс прокашлялся и нараспев прочитал:
      Эвр, могучий ветер, Сильней он всех на свете! Не даст соврать великий Крон, На Зевса трон все метит он! Эффект был просто потрясающий. Парус плота мгновенно обвис, а из воздуха возник мощный кулак, который, не теряя драгоценного времени, заехал Аяксу прямо в правое ухо.
      Могучий герой охнул и грузно осел на край плота. Медный шлем на его голове стал выглядеть слегка скособоченным, и Агамемнон подумал, что снять его теперь можно только вместе с головой Аякса.
      Затем воздух рядом с мачтой сгустился, и на плоту возник здоровый белобородый мужик в струящихся туманных одеяниях.
      — Вы что, совсем обалдели, придурки? — яростно взревел бог ветра.
      — Эт-т-т-то в-в-вы н-н-нам? — слегка заикаясь, спросил Агамемнон.
      — Нет, — рявкнул Эвр, — не вам, а летучим рыбам… И восточный ветер зловеще рассмеялся.
      — Тебе не понравилось мое стихотворение? — удивился приходящий в себя Аякс.
      — Не понравилось? — прорычал бог ветра. — Да оно меня просто взбесило!
      — Что ж так?
      — Вижу, я разговариваю с полными кретинами, — тяжело вздохнул Эвр. — Ладно, сейчас объясню… Твое стихотворение, дружок, носит оскорбительно заговорщицкий характер…
      — Но…
      — Не перебивай старших.,. Как в твою баранью башку вообще могла прийти мысль, что я мечу на трон самого Зевса?
      — Но это вышло случайно, — возразил Аякс, — во всем виновата рифма. Ведь имя «Крон» очень здорово рифмуется со словом «он»..
      — Дурень, ты пишешь политически опасные стихи, — прошептал восточный ветер, — и, главное, когда? В эпоху великих политических перемен!
      — Что это ты имеешь в виду? — встрепенулся Агамемнон. — Нам уже плел нечто подобное Софоклюс.
      — А… Софоклюс… — Бог ветра нахмурился. — Он, кстати, просил меня за вас, балбесов. Помоги, мол, дуракам суши достичь. Ну а вы чем занимаетесь, вместо того чтобы спокойно следить за звездным небом? Политической сатирой увлеклись, да?
      — Ну я же сказал, это вышло случайно, — набычился Аякс.
      — Случайно, — передразнил его Эвр. — А вы знаете, что прежних богов на Олимпе больше нет, что их место заняли другие бессмертные?
      — Как это нет? — хором переспросили Аякс с Агамемноном.
      — А вот так. — Восточный ветер многозначительно пошевелил кустистыми бровями, которые у него почему-то были рыжего цвета, и это при совершенно белой бороде. — Нет больше ни Зевса, ни Посейдона, ни прочих олимпийцев. Сменилась команда, вот так-то!
      — А куда же они все делись?
      — Не вашего ума дело, — довольно резко ответил бог ветра. — Теперь на Олимпе новые боги. Правда, я их еще не видел, да и особого желания общаться с ними у меня нет, но ваши идиотские стишки в данной ситуации абсолютно неуместны. Вы что, хотите замарать мое честное имя?
      Великие герои быстро замотали головами. Нет, мол, не хотим.
      — Тогда какого сатира?
      — Мы не знали, как тебя вызвать, — начал оправдываться Агамемнон, — дабы поговорить.
      — О чем?
      — Дело в том, что я не знаю, в какой стороне лежит моя родина.
      — Ну и? — Эвр явно терял терпение.
      — Ты не мог бы нас туда… э… э… доставить. Восточный ветер снова громоподобно рассмеялся:
      — Это как, интересно? Может быть, по воздуху?
      — Почему же по воздуху? — возразил Аякс. — Наполни наши паруса ветром и доставь, куда просим. Или ты не знаешь, где родина Агамемнона?
      — Знать-то я знаю, — ответил Эвр, — но за каким таким сатиром я обязан вам помогать?
      — За таким сатиром, — ласково произнес Агамемнон, — что в противном случае Аякс наваяет о тебе такую поэму, что новые боги, даже не выясняя подробностей, низвергнут тебя в Тартар. Правда, Аякс?
      — Угу, — серьезно кивнул могучий герой, — я даже уже придумал начало этой поэмы… сейчас… как же там…
      Был Эвр великий подлый заговорщик, Решил однажды ветер Зевса погубить…
      — ДОСТАТОЧНО!!! — заорал бог ветра. — Немедленно ЗАТКНИСЬ!
      И он с опаской посмотрел на темнеющий далеко в небе силуэт Олимпа.
      Аякс послушно замолчал, ибо добавить к только что сочиненным строчкам ему было решительно нечего. Слово «погубить» рифмовалось со словом «грубить», а иное сравнение в голову могучего героя никак не приходило.
      — Ладно, — наконец согласился Эвр, хотя было видно, что не по душе ему согласие это, — домчу вас с ветерком… ха-ха… как я здорово сострил!
      — А можно вопрос? — подал голос Агамемнон. — Про новых богов?
      — Валяй.
      — А почему они с Олимпа носа не кажут, к грекам не являются?
      — Ну… — Похоже, восточный ветер и сам не раз задавал себе этот вопрос. — По-видимому, готовят они, как сказал бы Софоклюс, новый исторический виток в Аттике.
      — Демографический взрыв? — предположил любвеобильный Аякс.
      — Да нет, кое-чего похуже. Я и сам не пойму. Думаю, новая империя на месте Греции возникнет или где-то рядом. Так сказать, преемница вашей культуры… М-да… больше мне сообщить по этому поводу нечего.
      — Спасибо и на том, — поблагодарили герои, и восточный ветер исчез.
      — А здорово он тебе в ухо заехал, — усмехнулся Агамемнон.
      Это был просто-таки уникальный случай, достойный подробной записи в «Великой истории» Софоклюса.
      Чтобы кто-то врезал Аяксу и остался безнаказанным?
      Невероятно!
      Могучий герой ничего не ответил приятелю, однако по глазам его было видно, что затаил он злобу на Эвра, сильно затаил.
      «Ну да ладно, — подумал Агамемнон, — все равно, расскажи я кому об этом, в жизни мне не поверят».
      Все-таки сдержал свое слово восточный ветер (что само по себе довольно странно. —Авт.). Быстро побежал легкий плот по морским волнам в сторону, как надеялся Агамемнон, его родины. Но не очень-то и горел желанием великий царь возвращаться домой.
      Клитемнестра, конечно, не Пенелопа, замуж вряд ли в отсутствие мужа повторно выйдет, но пакость какую-нибудь отмочить она ой как способна. Агамемнон даже не знал, что и предположить. То, что его женушка давно любовников себе завела, ему было известно еще до Троянской войны.
      Агамемнон особо по этому поводу не возникал, мечтая застать «голубков» за делом и прирезать обоих на месте. (Все в соответствии с древнегреческими законами. — Авт.) Но осторожная женушка ни разу не предоставила ему такого удобного шанса избавиться от нее. Знала, образина поганая, что в этом случае Агамемнону за содеянное преступление ничего грозить не будет. Общеизвестно, что олимпийцы обманутых мужей очень любят. Ведь на Олимпе каждый второй (включая Зевса) рогоносец.
      Агамемнон примерно догадывался, на какие ухищрения шла его благоверная, чтоб ее не застукали на горячем. До него все доходило с большим опозданием, когда хитроумная женушка уже меняла несколько поднадоевший способ адюльтера.
      Так, однажды к ним во дворец приехала погостить племянница Клитемнестры и целый месяц жила рядом с покоями супругов в самой ближней гостевой комнате. Агамемнон тогда все недоумевал, почему у этой племянницы такие широкие плечи и кривые волосатые ноги. Да и звали девушку как-то странно — Эгисф.
      Ну да ладно, всякие имена бывают. Лишь через два месяца, когда волосатая племянница отбыла восвояси, до туго думающего Агамемнона наконец дошло, что это был самый настоящий мужик. Сколько раз царь замечал, что «девушка» постоянно держит поднятой плюшевую сидушку на горшке в туалете (интересно, а что Агамемнон в ее туалете делал? — Авт.), однако тогда он не придал этой странности особого значения.
      А удивительный слуга, который одно время прислуживал Клитемнестре в ванной комнате?
      Царица представила его мужу как бедного двенадцатилетнего сиротку с острова Крит, который «будет тереть мне пемзой спинку. Правда он очень мил, любимый?». Двенадцатилетний сиротка действительно был очень мил. Особенно Агамемнона впечатлила густая борода и глубокий шрам от меча на правой щеке обездоленного ребенка.
      Когда ровно через неделю дитятко сбежало из дворца, прихватив с собой часть царской казны, Агамемнон не очень удивился. Беспризорник есть беспризорник. Но когда царские гвардейцы изловили трудного подростка, то оказалось, что это пятидесятидвухлетний пират из Беотии, которого солдаты, особо не задумываясь, и повесили на финиковой пальме прямо напротив окон Клитемнестры.
      Агамемнон с горечью тогда констатировал, что упустил очередной великолепный случай поквитаться с супругой и стать наконец вдовцом. О Зевс, ведь ему нужно было всего ничего — застукать любовничков в постели… или в ванной, или на колонне, да где угодно, но они должны были непременно быть вместе и заниматься при этом любовью. М-да.
      С такими мыслями возвращаться домой было, мягко выражаясь, глупо. Но ничего не поделаешь. Как говорится: назвался Одиссеем — полезай в пещеру Циклопа.
      Неудобно как-то будет, хотя бы перед тем же Аяксом, если Агамемнон ни с того ни с сего заявит, что домой ему возвращаться расхотелось. Да и с Эвром этим снова ссориться не стоило, провокацион-ными стихами его дразнить. Да и куда плыть, если не домой? Обратно на Лесбос? Нет уж, увольте, любовь и вино хороши лишь в меру. Да и возраст у Агамемнона был далеко уже не младенческий — сильно за сорок.
      Тогда куда же плыть, как не домой? То-то.
      Но не знал бедняга Агамемнон, какую подлянку готовила ему по возвращении на родину коварная Клитемнестра.
      Наконец настало утро.
      Яркое солнышко (влекомое по небу механической птицей Дедала) посеребрило морскую гладь, рассекаемую несущимся по волнам утлым плотом.
      Стоя у руля, могучий Аякс декламировал свой новый поэтический шедевр:
      Поэт во мне умер, но тут же воскрес! Скорее, друзья, отправимся в лес! Реки и горы — столпы вдохновенья. Там сочиню я произведенья!
      — Какие еще «произведенья»? — недовольно спросил Агамемнон, протирая заспанные глаза.
      Спал в эту ночь великий царь, привязавшись к мачте. А Аякс, похоже, вообще глаз не смыкал, пораженный поэтической лихорадкой. Корявые строчки так и лезли из него, словно перебродившее тесто из глиняного чана.
      — Великие произведения, — ответил могучий герой. — Я докажу этому Софоклюсу, что и мое имя дойдет до наших потомков.
      — Только проверить это никто из вас не сможет, — усмехнулся Агамемнон, однако тонкого сарказма слов царя Аякс, к сожалению, не понял.
      Ближе к полудню герои обратили внимание на странную точку на горизонте, постепенно их нагонявшую.
      — Что это? — удивился Агамемнон, ставя ладонь козырьком и всматриваясь вдаль.
      — Может, чей-нибудь корабль? — предположил Аякс.
      — Да нет, слишком уж он мал, — покачал головой Агамемнон. — Думаю, через пару часов мы сможем его рассмотреть получше.
      И действительно, ближе к вечеру герои с удивлением констатировали, что их преследует другой плот, только без паруса.
      — Вот это да! — хрипло прошептал Аякс, не веря своим глазам.
      Преследующий их плот шел на сумасшедшей ско: рости, притом что никакого паруса, как уже было сказано, у него не наблюдалось.
      — Думаешь, пираты? — озадаченно хмыкнул Агамемнон.
      — Чего?
      — Ну пираты.
      — На плоту?
      — Ну мало ли. Может, это особый вид морских пиратов, которые плавают на плоту, нападая преимущественно на другие плоты.
      Аякс посмотрел на приятеля словно на сумасшедшего. Даже ему при его… гм… скромных умственных способностях было ясно, что Агамемнон несет полную околесицу.
      А преследовавший их плот тем временем приближался. Теперь в том, что он гонится именно за греками, никаких сомнений не оставалось. Еще через час герои смогли рассмотреть единственного пассажира этого сколоченного наспех плавательного средства.
      — Еж твою мать! — прошептал Аякс, и челюсть у него при этом находилась в отвисшем состоянии. (Как же он в таком случае смог говорить? Ну да ладно, ведь все-таки это фантастика. — Авт.)
      Ловко орудуя самодельным веслом, на плоту греб здоровый волосатый мужик в кожаных штанах, за спиной у него болтался чудовищной длины меч.
      — Конан Киммериец! — узнал косматого преследователя Агамемнон.
      — Вонючка варвар, — кивнул Аякс. — Все-таки выжил, сволочь. Нюх у него, как у охотничьей собаки, безошибочно по следу идет. И как это ему собственный запах не мешает?!!
      — Носатые! — донес издалека ветер. — Я иду за вами…
      — Немытый ублюдок! — прокричал в ответ Аякс, но варвар его, похоже, не услышал.
      А может, и услышал, какая разница. — В любом случае, он не успокоится, пока не поквитается с оскорбившими его сомнительное достоинство греками. (Напоминаю, что оскорбили его греки в первой книге античной трилогии. — Леш.) Странный вообще народ эти киммерийцы, мстительный, злобный. Не моются вот годами, оттого, наверное, и злые такие. Однако, как видно, силы варвара были на исходе. Ведь «судно» греков по морю гнал Эвр, усталость которому не была знакома. Быстро выдохся Конан и стал понемногу от своих обидчиков отставать.
      — Патлатый бомжара! — прокричал Аякс варвару, видя, что тот отложил в сторону весло.
      — О-о-о-о, у-у-у-у… — раздалось над морем, и было в этом вое столько злобы, столько ненависти, что восточный ветер снова спустился на плот к грекам, приняв людское обличье.
      — Это еще что за обезьяна лохматая? — спросил Эвр, указывая на скачущего на плоту в безумном злобном танце варвара.
      — Это Конан Киммериец, — ответил Аякс, показывая кровному врагу полруки. — Некогда я здорово отделал его своей любимой дубиной. Хорошее было оружие, но, к сожалению, сломалось об его пустую голову.
      — Выходец с края земли, — догадался бог ветра. — Хотите, я его потоплю?
      Великие герои переглянулись.
      — Ну а смысл? — удивился Аякс. — Да он и вплавь до нас доберется. Зачем оттягивать неминуемую встречу? Пусть себе гребет. Если хочет человек лишний раз в репу схлопотать, так зачем же ему в этом благородном желании мешать?
      — Весьма резонно, — согласился Эвр, — но его дикие вопли меня раздражают. Ладно, пусть будет по-вашему. — Восточный ветер недовольно почесал затылок. — Я, в общем-то, не только из-за этого варвара к вам спустился. У меня возникли неотложные дела в Спарте, поэтому мне придется вас на время покинуть. Парус ваш я ветром, так сказать, зарядил, по этому поводу не беспокойтесь, с нужного курса вы не собьетесь.
      Герои в ответ пожали плечами, и Эвр медленно растворился в воздухе.
      — Дела у него, видите ли, — проворчал Агамемнон, крепко привязывая себя на ночлег к мачте.
      Аякс громко прокашлялся и возопил:
      Стихия моря, вот уже вторые сутки, Плывем мы в неизвестные края. Изголодалися, нам снятся жареные утки, Но не видна пока вдали проклятая земля…
      — М-да, жареную уточку съесть сейчас было бы весьма недурственно, — мечтательно произнес Агамемнон, — только вот от твоих элегий мне не утка жареная приснится, а кошмар какой-нибудь. Сволочь ты, Аякс, неблагодарная! О провианте ты, конечно, когда мы отплывали, не подумал.
      — А что я? — тут же огрызнулся стоящий у руля могучий герой. — Почему именно я должен был думать о провианте? Я поэт, творческий человек, я живу духовной пищей, мне некогда думать о еде.
      — Видно, сильно ты тогда об стену башкой саданулся, — сокрушенно покачал головой Агамемнон, — ума нет, считай, калека.
      — Что ты сказал? — изумленно переспросил Аякс.
      — Говорю, спать я буду, — пояснил Агамемнон. — Попрошу тебя до утра вслух стихи не читать…
      Но нормально поспать в ту ночь Агамемнону так и не удалось.

* * *

      Мощнейший удар швырнул задремавшего царя вперед. Веревки лопнули, и Агамемнон со всего размаху ударился головой о доски плота. Перед глазами тут же заплясали разноцветные искры. Было ясно, что они с чем-то столкнулись, плот треснул пополам.
      К счастью, сознание Агамемнон как-то ухитрился не потерять. Из расквашенного носа капала кровь, голова гудела, но он все-таки нашел в себе силы встать на ноги.
      Аякс лежал рядом и, судя по идиотской улыбке, был без сознания. В руках могучий герой по-прежнему сжимал сломанное рулевое весло.
      Агамемнон огляделся.
      Плот тонул.
      Рядом темнело нечто бесформенное, на что они в полной темноте и напоролись. На первый взгляд темное нечто напоминало обыкновенный риф, но Агамемнон не стал особо задумываться над этим. У него просто не было времени.
      — Аякс, очнись! — Царь отпустил приятелю звонкую пошечину.
      — На острове Лесбос я жил, — промямлил в ответ Аякс. — Прекрасную Леду любил.
      — Очнись же, мы тонем!!!
      — Что? Как это?
      — Да скорее же, вставай!
      Быстро придя в себя, Аякс увидел, что их плот расколот пополам, мачта сломана, а руль у него в руках.
      — Капитан уходит последним, — взревел могучий герой, спихивая Агамемнона в воду.
      Мощными гребками Агамемнон поплыл к темнеющему невдалеке рифу.
      Став во весь рост на остатках погружающегося в воду плота, Аякс отчаянно затрубил в рог.
      — Плыви сюда, идиот! — закричал Агамемнон, видя, что приятель погрузился в море уже по пояс. Но Аякс продолжал трубить.
      — Да что же это такое? — обращаясь к небу, простонал Агамемнон.
      Громко и смачно выматерившись, царь поплыл обратно к тонущему плоту.
      Трубящий в рог Аякс уже полностью ушел под воду, на поверхности моря вздувались и с шумом лопались большие воздушные пузыри.
      Продолжая изрыгать страшные проклятия, Агамемнон нырнул. Разобрать в темной воде можно было мало что, но он все же ухитрился схватить идущего ко дну сумасшедшего приятеля за руку. Однако даже под водой Аякс весил, как золотая парадная колесница. Агамемнону стоило немалых трудов вытащить его на поверхность.
      — Снимай свои доспехи немедленно, — заорал I Агамемнон, неистово отплевываясь, — иначе утонешь.
      — Чего? Бросить доспехи? Да ни за что.
      — Ты утонешь, придурок!!!
      — Пусть так, но фамильные доспехи я никогда не брошу. Они достались мне от моего отца, а отцу — от моего дедушки, а моему дедушке…
      — Заткнись, — не выдержал Агамемнон, — береги дыхание, остолоп…
      К счастью, до спасительного островка суши было недалеко. Натужно пыхтя и продолжая тихо материться, Агамемнон кое-как дотащил Аякса до погубившего их плот рифа.
      — Почему ты не предупредил меня, что не умеешь плавать? — злобно спросил Агамемнон, до которого
      До них стало медленно доходить, что наткнулись они отнюдь не на подводный риф.
      — А как бы я, по-твоему, научился это делать, — в свою очередь не менее злобно отозвался Аякс, когда я свои доспехи с четырнадцатилетнего возраста не снимаю?
      Агамемнон развернулся и с чувством плюнул приятелю морской водой в правый глаз. Аякс протестующе забрыкался.
      — Спокойней, болван, похоже, что никакой это не подводный риф.
      Герои присмотрелись. То, на что они напоролись в темноте, оказалось гигантской железной бочкой, хотя больше всего оно напоминало…
      — Зевс Громовержец! — заорал Аякс. — Это же знаменитый морской кит-убийца, караул!…
      — Да замолчи ты! — рявкнул Агамемнон, ловко забираясь на покатый бок железного монстра.
      Затем он с большим трудом втащил на плавучую жестянку причитающего Аякса.
      Железный кит был просто чудовищным. Его длинное овальное тело мерно покачивалось на морских волнах, погруженное под воду примерно наполовину. На голове механического монстра виднелись какие-то отвратительные квадратные наросты. Вместо заднего плавника из воды торчало опутанное водорослями черное зубчатое колесо.
      Все эти подробности герои смогли рассмотреть в свете показавшейся из-за облаков ясноликой Се-лены.
      — Ты же на руле стоял, болван, — прошептал Агамемнон, потирая ушибленную спину. — Как же ты проворонил это препятствие?
      — По-видимому, я элементарно задремал, — ответил Аякс, которому уже было стыдно. за устроенную несколько минут назад истерику.
      — Эх! — Агамемнон сокрушенно махнул рукой.
      Аякс неуверенно ощупал шершавую поверхность железного монстра:
      — Что же это, сатир его побери, такое?
      — А ты до сих пор не догадался? — усмехнулся
      Агамемнон. — Не-а.
      — Это железный кит Посейдона. Вспомни, ведь мы его уже один раз видели, когда проплывали вместе с Одиссеем мимо острова Калипсо.
      Аякс припомнил:
      — Действительно, но тогда на нем сидели какие-то отвратительные существа. (Аквалангисты. — Авт.)
      — Судя по всему, они давно кита покинули, — заявил Агамемнон, осторожно прохаживаясь по подводной лодке. (Будем называть вещи своими именами. — Авт.)
      — С чего это ты решил? — Аякс настороженно огляделся по сторонам.
      — Думаю, кит дрейфует по морю уже около месяца. Вон, посмотри, в некоторых местах его борта оплетены морскими водорослями, дверцы на носу открыты.
      — Какие еще дверцы?
      — Какие-какие — круглые. Гляди, вон там, чуть левее медной полосатой палки.
      Аякс присмотрелся: круглые дверцы в спине кита действительно были откинуты в сторону. Приглашающе зияли черные проходы внутрь.
      — Только не говори мне, что мы туда спустимся.
      — Именно это мы сейчас и сделаем, — с веселым злорадством подтвердил Агамемнон.
      Аякс слегка побледнел:
      — Агамемнон, не дури…
      Но бесстрашный царь уже уверенно шел к голове мертвого железного чудовища.

      Вопреки ожиданиям, внутри железного кита было довольно светло.
      Свет источали круглые желтые шары, расположенные на стенах узких переходов на равном расстоянии друг от друга.
      Хотя почему шары? Уж скорее светящиеся груши. Аякс даже попытался сорвать один из светоносных плодов, но лишь обжег себе пальцы.
      — Ничего здесь не трогай, дефективный, — заорал на спутника Агамемнон. — Тебе мало того, что мы лишились плавательного средства?
      Дуя на припухшие пальцы, Аякс пробурчал в ответ что-то невразумительное.
      Узкий коридорчик закончился не менее узкой лестницей, ведущей куда-то вниз. Герои решительно стали спускаться, прислушиваясь к гулкому эху собственных шагов. Лестница удивительно резонировала, словно некий великан играл на ритуальном барабане.
      Конечно, Агамемнон не был уверен в том, что железный кит абсолютно необитаем, однако иного выхода у них не было.
      Вплавь добираться до суши?
      Это невозможно по многим причинам, самая главная из которых — придурок Аякс.
      Как только Агамемнон понял, что перед ними подводный монстр Посейдона, у него тут же затеплилась слабая надежда на спасение. Царь рассчитывал использовать плавучее средство передвижения владыки морей в своих целях. Мысль совершенно безумная, но, как говорится в Аттике, чем сатир не шутит. Надо сначала попробовать, а вдруг и вправду удастся подчинить своей воле железного кита? (Ага, щас! — Авт.)
      Гулкая певучая лестница вывела греков в просторное помещение, являвшее собой скорее всего голову кита. Одна из стен помещения была абсолютно прозрачна, за ней плавали морские рыбы имелкий планктон.
      Агамемнон невольно содрогнулся от мысли, что случится, если эта прозрачная стена вдруг лопнет. Странное помещение оказалось довольно занятным. В его центре было установлено нечто вроде большого черного трона. Рядом с троном торчали непонятные длинные рычаги. Непонятные для Аякса, но не для догадливого (временами) Агамемнона, который верно предположил, что рычаги наверняка служат для управления громадным механическим монстром.
      Во избежание ненужных неприятностей Агамемнон строго настрого наказал Аяксу, чтобы тот ничего здесь не трогал. Со стороны было видно, как у могучего героя подрагивают руки от страстного желания потянуть какой-нибудь рычаг или что-либо сломать. Но Аякс стойко боролся с проклятым искушением, душа в зародыше вредный хватательный рефлекс.
      Еще Агамемнон обратил внимание на блестящую трубу с ручками, торчавшую прямо из потолка. Что-то подсказывало ему — эти перекладины предназначены для того, чтобы браться за них руками. Весьма прозорливое предположение, но Агамемнон пока не решался проверить его на практике. А вдруг после этого прозрачная стена лопнет или чего похуже случится?
      Ведь они находятся в божественном изделии самих бессмертных олимпийцев, по непонятной причине, если верить восточному ветру, покинувших Грецию.
      Хотя все пока подтверждало эту довольно жутковатую новость. Ведь Посейдон, находясь в здравом уме, ни за что бы не бросил дрейфовать в море своего верного железного кита. Либо Колебатель земли окончательно спятил, либо действительно покинул вверенную ему морскую пучину на произвол судьбы.
      Эти мысли и посетили Агамемнона, пока он осматривал удивительное подводное судно богов.
      — Нам бы поесть что-нибудь здесь найти, — нарушил молчание Аякс.
      — Поесть? — удивился Агамемнон. — Разве ты забыл, чем питаются бессмертные боги?
      — Давай, вспоминай.
      — Ну, вроде амброзией.
      — Верно. — Агамемнон наугад выдвинул торчавший прямо в стене ящик.
      Ящик был слегка приоткрыт, именно поэтому на него и обратил внимание любопытный царь.
      — Гм… — хмыкнул Аякс, увидев в ящике странный, абсолютно прозрачный сосуд с золотистой жидкостью.
      — Божественное вино! — торжественно объявил Агамемнон, бивший в тот день все мыслимые рекорды прозорливости.
      — Возможно, — кивнул Аякс, осторожно беря олимпийскую емкость.
      Закупорен прозрачный сосуд был на совесть. Но Аякс являлся спецом по всяким сосудам, особенно если в этих сосудах находилось вино. Он вспомнил, что закрытые сургучом амфоры открывают обычно зубами. Не успел Агамемнон и слово сказать, как Аякс уже вгрызся в горлышко божественного сосуда.
      — Ты что это делаешь, скотина?!! — взревел царь, не в силах вынести такого богохульства.
      Чуть не сломав передние зубы, Аякс принялся неистово отплевываться.
      Забрав у могучего героя прозрачную емкость, Агамемнон внимательно осмотрел ее горлышко и обнаружил на нем, кроме следов от кривых зубов Аякса, золотую проволочку. Действуя совершенно интуитивно, Агамемнон открутил эту проволочку и, ободрав несколько слоев позолоченной обертки, увидел белую затычку из неизвестного материала.
      — Ну, Аякс, боюсь, что здесь снова понадобятся твои лошадиные зубы, — задумчиво изрек царь, протягивая другу божественный сосуд.
      Аякс с сомнением оглядел затычку, после чего, решившись, с яростью ее грызанул.
      Раздался мощный хлопок, и в лицо могучему герою ударила струя шипящей пены.
      Аякс облизнулся:
      — По-моему, неплохо. Вот только крепости маловато.
      — Дай сюда, алкоголик! — закричал Агамемнон, вырывая у приятеля прозрачную емкость.
      Через несколько минут божественный сосуд был пуст.
      А чему тут удивляться? Целых два дня у мужиков во рту маковой росинки не было, а тут такая удача, сосуд шам… пардон, амброзии. Понятное дело, охмелеть греки не охмелели, но жажду утолили.
      Точнее сказать, великие герои малость после принятия за воротник охамели, дав волю своему любопытству.
      Агамемнон, преодолев суеверный страх, схватился за ручки, торчавшие из непонятного блестящего прибора, который свисал с потолка.
      Прибор послушно поехал вниз.
      Удивленно потеребив бороду, царь обнаружил на уровне глаз маленькое окошко:
      — А ну-ка посмотрим, посмотрим…
      И он смело заглянул туда, увидел плещущее море и черный корабль на горизонте. Корабль Агамемнону чем-то сильно не понравился, он не сразу понял чем.
      Палец случайно нажал маленькую выпуклость на одной из ручек, и картинка в волшебном окошке значительно приблизилась. Агамемнон довольно хрюкнул и еще пару раз нажал на выпуклость, пока не увидел корабль почти в натуральную величину.
      — Е-мое! — тихо прошептал царь, и ноги у него непроизвольно подкосились.
      — В чем дело? — встрепенулся Аякс, любознательно ковырявший мечом странное квадратное устройство на полу.
      — Пираты!!! — заорал Агамемнон, уставившись в дивное окошко. (Что-то часто он орет. — Авт.)
      — Где?
      — Скоро будут здесь, у нас…
      В том, что пиратский корабль идет прямехонько к дрейфующему железному киту, сомнений не возникало, и окончательно эти сомнения развеялись, когда Агамемнон увидел среди толпившихся на борту судна головорезов знакомую зверообразную физиономию.
      В развевающемся плаще из волчьих хвостов на носу пиратского корабля стоял собственной персоной Конан Киммериец. В могучих руках Конан сжимал длинный меч, которым он рассчитывал отсечь наглым грекам головы.
      — Вот же сволочь! — зло прошипел Агамемнон.
      — Что там еще такое? — всерьез забеспокоился Аякс.
      — Варвар вступил в сговор с морскими пиратами.
      — Как?!
      — А мне откуда знать? Заплатил им, наверное. Знаешь, этот киммериец хуже геморроя, почему ты его тогда на краю земли не пришиб?
      — Да я старался как мог, — начал оправдываться Аякс. — Просто его конь немного смягчил удар моей верной дубины, мир ее праху.
      Агамемнон еще немного полюбовался этой наивной обезьяной, после чего отпустил удивительный прибор, который тут же, сложившись, поднялся к потолку.
      — Ну что? — весело спросил Аякс. — Разомнемся немножко перед возвращением на твою родину? Агамемнон, что скажешь?
      — Довольно глупое решение возникшей проблемы, — донеслось от дверей.
      Герои обернулись.
      В дверях стоял Эвр.
      Восточный ветер зловеще улыбался:
      — Я вижу, вы даром время не теряли. Подводную лодку Посейдона к рукам прибрали. Молодцы. Далеко пойдете.
      — Да мы… это… гм… — смутились герои.
      — Ладно-ладно, что с колесницы упало, то пропало. Было наше — стало ваше, так ведь? А тут пираты еще эти. Сейчас мы с ними быстро разберемся.
      Бог ветра ловко забрался на высокий черный трон и, дернув какие-то рычаги, привел железного кита в движение. Вода вокруг подводной лодки забурлила. Огромное колесо на хвосте медленно завращалось, разрывая опутавшие его водоросли.
      — Как же она там разворачивается? — Эвр резко дергал скрипящие рычаги.
      Аякс с Агамемноном в ужасе пятились к выходу.
      — А, ладно, — беззаботно рассмеялся восточный ветер, — идите за мной…
      Пара поворотов, узкий коридор, и герои оказались в новом помещении, вдоль стен которого стояли странные вытянутые сосуды.
      — Берите торпеду. — Эвр небрежно указал на один из вытянутых сосудов, и греки послушно приподняли ближайший.
      Странный цилиндр оказался на удивление гладким и неимоверно тяжелым.
      — Эй-ей, балбесы, полегче, а не то мы все вместе взлетим на воздух, — закричал на них Эвр. — То-то фейерверк будет.
      Услышав об угрозе «взлететь на воздух», герои слегка задрожали.
      — Не боись! — Прямо в стене бог ветра небрежно открыл круглое отверстие. — Засовывайте ее сюда, сейчас как шарахнем!
      Гладкий цилиндр благополучно вошел в гнездо.
      — А как же мы будем целиться? — спросил Агамемнон, сообразив, что перед ним боевая божественная машина, работающая по принципу греческой баллисты.
      Просто, в отличие от баллисты, она метала не камни, а эти непонятные штуки, которые Эвр обозвал странным словом «торпеда».
      — Целиться? — Восточный ветер снова рассмеялся. — Не нужно никуда целиться, торпеда сама найдет корабль. Возвращайтесь в рубку, сейчас грохнет.
      Закрыв круглое отверстие в стене плоской заслонкой, Эвр с силой дернул за длинную цепь, высовывавшуюся из узкой прорези чуть ниже гнезда с торпедой.
      Железный кит вздрогнул, герои со всех ног бросились в главное помещение подводного судна Посейдона.
      Агамемнон жадно припал к волшебному окошечку свисавшего с потолка прибора. Но, к сожалению, опоздал. Вместо пиратского судна на воде уже плали бесформенные обломки. Оседлав толстое просмоленное бревно, следом за железным китом греб своим длинным мечом Конан Киммериец. Агамемнон не слышал того, что варвар в исступлении кричал уплывающей подводной лодке, но его (варвара) слова вполне можно было прочесть по перекошенным злобной гримасой губам.
      — Носатые! — ревел непотопляемый преследователь. — Я иду за вами!
      «Хорошее качество — упорство, — подумал Агамемнон, — если "бы оно еще не соседствовало с тупостью…»
      Воистину жизнь непредсказуемая штука.
      Во всяком случае, никто бы не смог разуверить Агамемнона в одном его твердом убеждении, а именно в том, что у всемогущего Рока прекрасно развито чувство юмора.

* * *

      — Извиняюсь, но я снова вынужден на время отлучиться, — заявил Эвр, довольно потирая ладони. — Эх, как мы им вмазали!
      — Секундочку, — возразил Агамемнон, — это что ж получается — ты бросишь нас здесь одних?
      — Успокойтесь, — восточный ветер ободряюще подмигнул перепуганным героям, — я включил на подводной лодке автопилот, задав курс к нужной вам земле.
      — Что ты включил? — Греки очумело переглянулись.
      — Ну, это долго объяснять, это… мм… особая штука, управляющая железным китом. Вон видите тот черный ящичек в углу — это и есть автопилот.
      Аякс судорожно сглотнул, ибо совсем недавно ковырял этот ящик мечом, страстно желая посмотреть, что там внутри.
      Понятное дело, бог ветра не знал об этом.
      — Короче, еще увидимся, — весело бросил Эвр, направляясь к железной лестнице, чтобы подняться на спину кита.
      — Агамемнон, — осторожно позвал Аякс, когда восточный ветер скрылся из виду.
      — Ну чего тебе? — склочно отозвался царь, крутя так понравившийся ему прибор с окошком.
      — Я должен тебе кое в чем признаться…
      По спине Агамемнона пробежал нехороший холодок:
      — Так, говори.
      — По-моему, я сломал наш… э… э… автопилот. — КАК?!!
      — Ну, я немного поковырял его мечом, и там что-то… слегка хрустнуло, — смущенно пояснил могучий герой.
      Агамемнон побледнел, затем позеленел, после чего его лицо приобрело болезненный желтоватый оттенок.
      Аякс испуганно отшатнулся от приятеля.
      — Я тебя еще не убил только потому, что мы вместе сражались… то есть тьфу ты… гуляли под Троей, — хрипло прорычал Агамемнон, и в глаза его в этот момент было страшно смотреть…
      Куда теперь плыл железный кит Посейдона с неисправным автопилотом, было известно, пожалуй, лишь одному всемогущему Року.
      Агамемнон все-таки рассчитывал, что рано или поздно Эвр разберется со своими делами и разыщет их, хотя было совершенно непонятно, зачем восточному ветру помогать смертным.
      Неужели они настолько дружны с Софоклюсом (в смысле Эвр и сумасшедший историк. — Авт.)?
      Неужели бог ветра действительно решил исполнить просьбу этого лживого писаки?
      И вправду странные дела творились в Аттике.
      — Интересно, а что делает сейчас варвар? — задумчиво спросил Аякс, сидевший в углу рубки. Агамемнон на всякий случай связал его по рукам и ногам. — Может, акулы его сожрали?
      — Как же, сожрут они его, — кисло усмехнулся Агамемнон. — От него так воняет, что небось вся рыба в пределах десяти стадиев дохнет.
      — Что ж, в этом есть своя выгода. — Аякс поднатужился, пытаясь разорвать крепкие путы. Тщетно.
      — Всегда еда есть, так сказать, деликатесная морская пища… Слушай, дружище, развязал бы ты меня, а?
      Агамемнон хмуро промолчал.
      — Ладно, тогда я прочту тебе свою новую элегию «Крылья Эвра».
      — Хорошо-хорошо, — встрепенулся Агамемнон, — уже развязываю.
      И он быстро освободил героя.
      Аякс с наслаждением размял затекшие мышцы.
      — Но стихотворение я тебе все равно прочту, — довольно сообщил он, — правда, не это, а другое. Вот послушай:
      Наш путь домой опасен и суров.
      Герой Аякс без лишних слов
      Сразился с монстром Посейдона.
      Железного кита он потопил,
      Чудесное вино он после битвы пил.
      — Кто чудесное вино пил? — не понял Агамемнон.
      — Я конечно, — гордо подтвердил Аякс.
      — Но по твоему стихотворению это непонятно. — Царь скучаюше зевнул.
      — Что непонятно?
      — Непонятно, кто вино пил — ты или железный кит.
      — Да я, я пил… — разозлился Аякс, — что тут еще непонятного?
      — А может быть, вы вместе вино пили? — продолжал прикалываться над другом Агамемнон.
      — С кем это?
      — Ну, с китом после битвы. По-моему, так намного поэтичней. В стиле прочих твоих произведений на грани умопомешательства.
      — Да иди ты, Агамемнон, к сатиру. — Обиженный Аякс демонстративно отвернулся от приятеля…
      А железный кит продолжал бороздить океан, приближаясь к ведомой лишь сломанному автопилоту загадочной цели.
      Что и говорить, затянулось возвращение домой Агамемнона, сильно затянулось. И, надо сказать, ничего хорошего в этом не было. Чем дольше отсутствовал на родине царь, тем больше была вероятность Того, что коварная Клитемнестра устроит своему муженьку по его возвращении домой какую-нибудь подлость.
      Понимал это Агамемнон, но ничего поделать не мог. Видно, угодно было всемогущему Року царя по морю погонять, как Одиссея какого-нибудь хитроумного.
      Не хотелось Агамемнону судьбу своего приятеля повторить. Слишком хорошо он еще помнил, как отплатила своему благоверному взбалмошная Пенелопа. Какой сюрприз Одиссею преподнесла она, когда тот вернулся в Итаку. А внезапное обретение биологического отца окончательно его доконало.
      Оттого, наверное, бедняга с собой при помощи кузнечного молота и покончил.
      Страшная судьба.
      Не желал Агамемнон себе такой участи. Но все, так сказать, в руках Рока. Предначертанной тебе планиды из книги судьбы не вымарать. (Что за упаднические настроения? — Редактор.)
      — Ну, что там видно? — осторожно поинтересовался изнывавший от скуки Аякс.
      Агамемнон, который не отрывал глаз от волшебного окошка, неприязненно скривился:
      — Да и идиоту теперь ясно, что мы не ко мне на родину плывем.
      — Это как же ты, интересно, определил?
      — Как-как — земля близко.
      — Что?! — Аякс оживился и, оттолкнув приятеля, сам припал к волшебному окошку.
      Да, сразу было видно, что это не родина Агамемнона. Хотя Аякс никогда и не был в его царстве. Черные мрачные скалы на горизонте, о которые разбивались мощные волны прибоя, никак не могли быть обиталищем приличных людей.
      — Куда это мы заплыли? — спросил Аякс, почесывая медный шлем.
      — А вот это тебя надо спросить, — вспылил Агамемнон. — Ведь это ты… ящик раскурочил, дурья башка… Хорошо, если Эвр вспомнит о нас и вовремя придет на выручку…
      Тем временем железный кит Посейдона стал медленно сбрасывать скорость. Длинные рычаги у черного трона сами собой задвигались, и кит принялся разворачиваться, дабы осторожно пристать к опасному берегу.
      — Ох, чует мое сердце, напоремся мы сейчас на скалы, — отчаянно прошептал Агамемнон, размышляя, не самое ли время придушить придурка Аякса.
      Что так, что этак, а ждет их у берегов неизвестной земли гибель. Так почему бы не разделаться с виновником этого несчастья прямо сейчас?
      Но не мог Агамемнон поднять руку на Аякса, ибо связывало их нечто большее, чем опасные и увлекательные путешествия по Греции. (Э… вы только не подумайте ничего плохого. — Авт.)
      Их связь была прочнее не поэтому. Единили их общие многочисленные пьянки, а это, братцы, очень многое в Древней Греции значило.
      Кровными братьями становились герои после многочисленных винных возлияний. Кто с кем когда и сколько пил очень в то время важно было. Сказать: «Я квасил с царем Агамемноном в Пелопоннесе» значило сразу очень сильно возвысить себя в глазах собеседника.
      Например, немногие в Аттике могли похвастаться, что они пили вино с самим Одиссеем (и это несмотря на слухи о том, что царь Итаки за всю свою короткую, но бурную жизнь успел выпить с каждым совершеннолетним греком). Если кто и заявлял, что он заливал за воротник с хитроумным сыном Полифема, то этот человек пользовался везде уважением и почетом. Двери дворцов великих царей были открыты перед счастливцем, в спальнях самых роскошных греческих красавиц сей благородный муж был всегда желанным гостем.
      Гм…
      Но мы слегка отвлеклись.
      В общем, хотя и мелькнула у Агамемнона весьма полезная мысль придушить своего явно не совсем нормального спутника, но от этой мысли царю тут же пришлось отказаться. А почему — об этом говорилось выше. Да и жалел Агамемнон Аякса: у любого бы крыша поехала после таких мощных сотрясений мозга, которые перенес многострадальный котелок могучего героя. Ведь и в детские годы, еще до рокового пробития головой крепостной стены Илиона, несчастный Агамемнон часто трескался обо что-нибудь своим лбом.
      Голова вообще была его особо слабым местом, как пята у Ахиллеса.
      То под колесницу, бедняга, попадет, то с балкона какой-нибудь распутной дамы на Аргосе шлепнется, то вообще себя в каком-нибудь питейном заведении Аттики забудет, под столом скажем. А прочие посетители знай его голову пинают, проходя мимо. Да и не со злости пинают. Аякс-то ростом был под три (современных) метра. Как завалится в древнегреческой забегаловке, так большую часть. помещения и займет…
      Такие вот дела.
      Наконец железный кит совсем остановился ц, судя по лязгающим звукам где-то глубоко в его утробе, бросил якорь.
      — Умная тварюка, — похвалил божественную машину Агамемнон, с тревогой всматриваясь в черные скалы неизвестной земли.
      Аякс со счастливым выражением на физиономии полировал маленькой тряпочкой любимый боевой рог.
      — Значит, расклад такой, — громко заявил Агамемнон, — по твоей, Аякс, вине мы крупно влипли. Зашвырнуло нас к сатиру на кулички. А жрать в этой железяке, как ты понял, нечего. Из этого следует, что мы должны выйти на берег этой мрачной земли и поискать там что-нибудь съестное. В противном случае нас может поразить такой нехороший, но очень распространенный среди мореплавателей недуг, как каннибализм.
      — Отчего же нехороший? — удивился Аякс, странно скаля кривые зубы. — Довольно обычная болезнь. В Аттике и дня не проходит, чтобы кого-нибудь не съели — если не капитана, то какого-нибудь юнгу. Обычное дело.
      Агамемнон испуганно вытаращился на друга, но вслух комментировать слова Аякса не стал из-за глубокой нецензурности комментариев.
      — Эвр вернется один сатир знает когда, — после небольшой паузы продолжил Агамемнон, — если он вообще когда-нибудь к нам заглянет. Следовательно, просто сидеть внутри кита и ждать, пока кто-то из нас кого-то съест, нет смысла.
      — Почему это нет смысла? — спросил Аякс. Агамемнон непроизвольно вздрогнул.
      — Ты как хочешь, — осторожно добавил он, — но я спускаюсь… гм… или, правильней сказать, поднимаюсь на сушу. А ты можешь остаться здесь и окончательно раздолбать вон тот черный ящичек в углу.
      — Да ладно тебе, Агамемнон, — улыбнулся Аякс, и хищное выражение заправского людоеда на его лице сразу же улетучилось. — Вместе пойдем, хотя кажется мне, что ни хрена съестного мы здесь не отыщем, а найдем мы лишь новые сатировы проблемы на наши головы…
      Отчасти могучий герой был в чем-то прав.

      Выбрались великие герои из железного кита, смотрят, а умная посудина аккурат в маленькой бухточке пришвартовалась, до каменистого берега рукой подать.
      — Э, нет, — заявил Аякс, потягивая затекшую спину, так как в подводной лодке ему все время приходилось ходить на полусогнутых, — купание сегодня в мои планы не входит.
      Агамемнон тихо выругался и слегка наподдал приятелю коленом под зад. Аякс охнул и с грохотом (напоминаю, он был в доспехах. — Авт.) съехал по округлому борту кита в бурлящую воду.
      — Тону!! — истошно завопил могучий герой. — Мамочка, я сейчас утону…
      Демонстративно скрестив руки на груди, Агамемнон с ледяным спокойствием наблюдал за барахтающимся в море Аяксом.
      Сие представление длилось около десяти минут, пока до вдоволь наплескавшегося в холодной воде могучего героя наконец дошло, что он барахтается на мелководье: вода едва доходила Аяксу до колен.
      Дабы окончательно не потерять лицо, могучий герой сделал вид, что он просто решил искупаться.
      — Да, — сказал он, оправляя растрепавшуюся бороду, — водичка здесь что надо. Как я, однако, отлично сполоснулся. Агамемнон, а ты не хочешь окунуться?
      — Окунуться? — Густые брови Агамемнона поползли на лоб. — Я, пожалуй, помою в этой луже сандалии.
      Добравшись до берега, горе-путешественники скептически осмотрелись. Пейзаж вокруг был что надо. Остров циклопов по сравнению с ним мог показаться Елисейскими полями (не современными, боже упаси! — Авт.). Черные-черные скалы, черная-черная каменная земля… что там еще было черное? Ну, чайки были черные — на это герои обратили внимание в первую очередь.
      — Что ж, — сухо произнес Агамемнон, — давай-ка попробуем забраться вон на ту скалу и с ее высоты осмотреть окрестности. Надеюсь, они будут выглядеть более оптимистично, чем берег.
      М-да, одно дело сказать, и уж совсем другое дело-задуманное выполнить. Особенно с таким помощником, как Аякс, сын Оилея.
      — Слушай, Аякс, напомни мне, кто был твоим отцом? — спросил Агамемнон, когда могучий герой в третий раз с разбегу врезался в скалу головой, желая доказать приятелю, что без проблем сможет на нее взбежать.
      — Мой отец? — Могучий герой задумался. — По-моему, он спортсменом был. Во всяком случае, так мне рассказывала моя покойная мама, пока ее немейский лев не сожрал.
      — Какой лев? — несколько опешил Агамемнон.
      — Ну немейский же! Она его по ошибке со своим домашним песиком спутала. Зрение у мамы было никуда, и вот когда она Гефеста в лесу выгуливала…
      — Гефеста?
      — Ну да, так звали ее песика… Короче, он у нее с веревки сорвался, вредный, сволочь, был на редкость. Ну, мама за ним погналась, хвать за хвост, тут ей песик голову и откусил…
      — Какой песик?! — заорал Агамемнон. — Ты что, надо мной издеваешься?
      — То есть не песик, — поправился Аякс, — а лев немейский. Он в кустах тогда дремал, мама его хвост за веревку Гефеста приняла.
      — Ага! — обрадовался Агамемнон. — То-то я теперь вижу, какая у тебя наследственность. Ну а отец?
      — А что отец?
      — Ты знаешь о нем что-то еще, кроме того, что он был спортсменом?
      Аякс глубоко задумался, и это грозило затянуться надолго.
      — Ладно, потом расскажешь, — нарушил возникшую паузу Агамемнон. — Давай присядь немного, я тебе на плечи заберусь.
      Аякс послушно присел.
      Акробат из Агамемнона был никудышный, но он все-таки ухитрился забраться на небольшую скалу, благо ступенчатых выступов на ней нашлось предостаточно.
      Открывшийся взору древнего грека вид или, правильней сказать, панорама выглядела не менее удручающе, чем мрачный берег. Черные скалы да туман кругом, хотя нет, секундочку…
      Агамемнон встал на цыпочки.
      — Что там? — прокричал снизу Аякс, вызвав небольшой камнепад.
      Агамемнон показал приятелю на голову, после чего проворно спустился вниз.
      — Я видел дым, возможно от очага, — отдышавшись, ответил он. — Это где-то в северной части острова, если это, конечно, остров, а не материк. Пойдем, пожалуй, в этом направлении.
      Аякс весело кивнул и, достав из-за пазухи рог, собрался в него торжественно протрубить.
      Утратив на несколько секунд дар речи, Агамемнон грубо воспрепятствовал светлому порыву свихнувшегося героя.
      — А ну верни рог. — Аякс угрожающе пошел на Агамемнона, который уже успел выхватить меч.
      — Я верну его тебе только в том случае, если ты пообещаешь в ближайшее время в него не трубить.
      — Хорошо, — подозрительно легко сдался Аякс, — я не буду трубить, вместо этого ты послушаешь мое новое стихотворение.
      Рука Агамемнона, сжимавшая меч, дернулась. Восприняв это как согласие, Аякс картинно воздел к угрюмому небу могучие руки:
      На остров неизвестный мы тогда приплыли,
      Сто двадцать человек,
      Уставшие, оголодавшие мы были.
      А вот Аякс не унывал,
      С разбега на скалу высокую герой взбежал…
      — Оказывается, нас так много, — ласково, словно с малым ребенком, заговорил Агамемнон, осторожно пятясь к черным скалам. — Ты, главное, дружок, не нервничай, и у нас все будет хорошо.
      — Что такое? — удивился Аякс. — Почему ты заговорил со мной таким странным тоном? Ты думаешь, я спятил?
      — Ага, — хмуро подтвердил Агамемнон, — еще в утробе матери.
      — Ну знаешь ли…
      — НЕМЕДЛЕННО поясни мне, почему НАС так много!
      — Да это же аллегория. Поэтическая неточность, преувеличение. Да кто же из потомков поверит, что нас было всего двое? Эфиопам на смех такие путешественники. Софоклюс и тот с цифрами словно факир египетский обращается, а ведь он не кто-нибудь, а великий историк, светоч Греции!
      — Ладно, — немного успокоился Агамемнон, перестав пятиться. — Ну а что значит это… как его… про то, как ты на скалу взбежал?
      — Тоже поэтическая аллегория, — довольно пояснил Аякс, обожавший это словосочетание. — Между строфами тут сокрыт потаенный смысл. Мол, я, пребывая на острове, вдохновился его мрачным пейзажем и воспарил на крыльях поэзии на самый Парнас.
      — Мама моя родная, — прошептал Агамемнон, — неужели Асклепий тоже покинул Грецию с остальными олимпийцами?
      Случай с Аяксом являлся абсолютно клиническим, что было видно даже невооруженным глазом. Психов в Древней Греции (впрочем, как и во все времена) хватало. Каждый третий герой, можно сказать, был ненормальным (вспомните того же Геракла. — Авт.). Но Аякс, пожалуй, переплюнул их всех вместе взятых.
      «Еще немного, — нервно подумал Агамемнон, — и он начнет бросаться на людей».
      Под «людьми» царь конечно же подразумевал себя обожаемого. Уж очень ему не хотелось быть задушенным среди ночи полоумным героем. А тот наутро проснется у бездыханного тела Агамемнона, сладко зевнет и радостно так заявит: «Наконец-то морские волны выбросили на сушу труп Одиссея. Похоронить, что ли, беднягу?»
      Кошмарная картинка, представшая перед мысленным взором Агамемнона, была настолько реальной, что с ним чуть не случился очередной удар (сердечный приступ. — Авт.).
      В первый раз древнегреческий кондратиус хватил царя, когда тот, хорошо протрезвев после первой брачной ночи, взглянул затуманенным, но уже достаточно верно воспринимающим окружающую действительность взглядом на молодую жену свою Клитемнестру, храпевшую на подушке рядом.
      Шок был такой, что царя еле-еле откачали (пришлось даже вмешаться самому Асклепию. — Авт.).
      Вычухавшись после удара, Агамемнон приказал своей благоверной сбрить к сатировой матери проклятые бакенбарды.
      Клитемнестра согласилась, и в семье Агамемнона воцарился мир и покой, именуемый в простонародье супружеской идиллией.
      Но эта идиллия длилась не долго…
      — Двигаемся строго на север, — заявил Агамемнон, справившись с волной накативших на него гнусных семейных воспоминаний.
      Пошли строго на север.
      Правда, где север, ни тот, ни другой великий герой не знал. Ну да какая, в принципе, разница? Так или иначе, но наткнулись они вскоре на колодец, у которого стояла с коромыслом…
      (Древнегреческий вариант коромысла, в отличие от древнерусского, напоминал современную швабру. — Лет.)
      — Вот это мой размерчик! — хрипло прошептал Аякс, с открытым ртом уставившись на чудовищную великаншу, набиравшую в кожаные бурдюки колодезную воду.
      Великанша стояла к героям спиной, и мужчины смогли по достоинству оценить впечатляющие габариты ее округлых прелестей.
      Куда там пресловутой Навсикае.
      Агамемнон на глаз прикинул размер зада великанши, и ему сразу же сделалось плохо.
      — Твою мать, — отчаянно простонал он, — мы попали в страну лестригонов.
      Случилось худшее из того, что вообще могло с ними произойти.
      То, что перед ними не циклопша, Агамемнон понял сразу.
      Все-таки циклопы были намного больше лестригонов —как-никак, божественные дети. Хотя в какой-то момент царь и засомневался. От глупых циклопов еще была призрачная возможность сбежать.
      Но все же чудовищная девка оказалась лестригоншей, и это стало понятно, когда впавший в состояние полной невменяемости Аякс ее окликнул.
      — О прекрасное видение, — гаркнул могучий герой, да так, что Агамемнон на всякий случай проверил свою набедренную повязку, — назови свое имя!
      Великанша с недоумением обернулась. То, что Агамемнон поначалу принял за бурдюки с ключевой водой, оказалось ее грудями. Глаза у суперфемины было два, левый, правда, немного косил, но это уже не имело никакого значения.
      «Значит, все-таки лестригоны», — как-то безразлично констатировал царь.
      — Блин, — сказала великанша, раздвинув толстые губы в подобии улыбки. — Мужики! А почему вы такие маленькие, особенно этот коротконогий?
      Девичий перст бестактно указал на Агамемнона.
      — А мы много болели, — нашелся Аякс, — и давно ничего не кушали.
      — Бе-э-э-эдненькие, — протянула великанша, — идемте же во дворец моего отца Антифата, там вас накормят, напоют, помоют. Мой отец любит незваных гостей. Ну что вы стоите?
      Великие герои переглянулись. Агамемнон молча позволил решать Аяксу. А Аякс все уже решил, как только увидел фемину своей мечты.
      — Конечно, о цветок в обители безжизненного камня, — нежно ответил могучий (но не по сравнению с великаншей) герой.
      — Странные вы какие-то, — задумчиво проговорила лестригонша, — ну да ладно, не мое это дело, пусть отец решает, что с вами, недомерками, делать.
      Что ж, весьма многообещающее начало.
      Да, в тот день действительно произошло нечто из ряда вон выходящее, а именно: Аякс, сын Оилея, ВЛЮБИЛСЯ.
      Ну, делалось это с ним, конечно, не в первый раз (особенно когда посещал какой-нибудь древнегреческий бордель), но признаем, что… мм… обстоятельства для всплеска нежных чувств были совсем неподходящие. Пока они шли следом за великаншей широкой горной тропой, Агамемнон попытался это Аяксу доходчиво втолковать, но куда там — Аякс даже взгляда не в силах был оторвать от соблазнительно (с точки зрения Аякса) перекатывающихся… или как в таких случаях говорится… соблазнительно виляющих бедер лестригонши.
      Груда роскошного (опять же, по мнению Аякса) женского тела завораживала. Плавные изгибы заставляли замирать дыхание, а груди… О эти груди, в них хотелось утопиться, покончив жизнь самоубийством (в буквальном смысле. — Авт.).
      — Аякс, вспомни Навсикаю! — яростно шептал на ухо другу Агамемнон. — Одиссей тогда был на волосок от смерти…
      Но Аякс его, понятное дело, не слушал. Агамемнон бросил свои изначально провальные попытки вразумить могучего героя и принялся вспоминать, что ему известно о стране лестригонов. А известно ему было не так уж и много. Вроде какой-то знаменитый путешественник тут погиб. Земли-то эти у греков считались чуть ли не проклятыми. Интересно, по какой причине?
      Царь лестригонов Антифат был хорошо известен за пределами своей земли, но, как ни старался Агамемнон что-либо вспомнить об этом царе, ничего у него не выходило. Что-то там болтали нехорошее об этом Антифате в питейных заведениях Греции, но вот что именно болтали — Агамемнон не помнил. Тем временем великанша подвела путешественников к великолепному мраморному дворцу, и, ободренный этим, Аякс решил снова попытаться выяснить имя иноземной красавицы.
      — О, как тебя зовут, средоточие соблазна? — спросил могучий герой и на этот раз получил вразумительный ответ.
      — Тифата, — представилась великанша, и они вошли во дворец.
      «Ну естественно, — подумал Агамемнон, — если ее отец Антифат, то дочь зовут Тифатой, старый лестригонский обычай».
      Откуда ему была известна сия ценная информация, Агамемнон не знал. Сейчас его беспокоило совсем другое. Дело в том, что по пути во дворец, да и в самом дворце герои не встретили ни одного сородича здоровой девы. Это было странно, если не сказать подозрительно.
      Агамемнон забеспокоился больше прежнего. А вот Аяксу все было по фигу. Он уже мысленно сочинял стихотворение, посвященное габаритной любимой.
      — Подождите здесь. Мой отец еще не вернулся с собрания старейшин, — сообщила Тифата, проводив путешественников в абсолютно пустой тронный зал.
      — Куда же ты, красавица, останься, — взмолился Аякс, когда понял, что великанша собирается их покинуть.
      — Не волнуйся, коротышка, — успокоила его лестригонша, — мы еще увидимся…
      И Тифата величественно удалилась.
      Агамемнон, всегда подмечавший всякие детали, с ужасом уставился на громадный трон царя лест-ригонов, сложенный из обожженных человеческих черепов.
      — У местного царя отличное чувство юмора. — прошептал Агамемнон, безуспешно борясь с нехорошими предчувствиями.
      Шаги Антифата путешественники услышали задолго до того, как увидели самого повелителя лестригонов.
      — Идет. — Агамемнон положил руку на верный меч, который вполне мог бы послужить для какого-нибудь лестригона прекрасной зубочисткой.
      — Я попрошу у него ее руки, — мечтательно заявилАякс.
      — Чьей руки? — испуганно переспросил Агамемнон.
      — Тифаты… о эти груди!
      — Даже и не думай говорить с царем о его дочери, — вспылил Агамемнон. — Ты нас своей глупостью погубишь.
      — Любовь сильнее смерти…
      — О пустоты Тартара!!!
      Шаги приближались, и через пару минут в тронный зал вошел Антифат, толстый великан в одной набедренной повязке и с лавровым венком на плешивой голове.
      «Вылитый Зевс, — внезапно подумал Агамемнон, — вот только седая борода сходство портит».
      Дойдя до своего трона, царь лестригонов резко остановился и удивленно вытаращился на великих героев.
      — Опа! А вы кто?
      — Мы? — Греки переглянулись. — А разве ваша дочь Тифата ничего о нас не говорила?
      — Ага! — обрадовался царь. — Значит, вы и есть те самые странствующие недомерки. Ну и чего вам у нас надо?
      — Нам бы поесть, — осторожно попросил Агамемнон, — да передохнуть с дороги…
      — И жениться, — добавил Аякс.
      — Ого! — Антифат с удовольствием плюхнулся на свой кошмарный трон. — Однако я вижу, у вас серьезные намерения.
      И царь лестригонов вдруг облизнулся. Ох и не понравилось это Агамемнону, сильно не понравилось.
      — Тифата, — позвал царь, — доченька…
      Из-за мраморных колонн появилась габаритная дочурка рыхлого папаши.
      — Да, отец.
      — Проведи наших маленьких друзей в гостевые комнаты и позаботься о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Распорядись, чтобы их накормили, напоили, помыли, а вот этот, что побольше, вроде как еще и жениться хочет… короче, организуй им все это.
      — Конечно, отец, — кивнула великанша, — все будет сделано так, как ты хочешь… Идите за мной, — добавила Тифата, обращаясь уже к гостям.
      Переглянувшись, герои неуверенно последовали за могучей феминой.
      — Ты слышал, что он сказал? — горячо прошептал на ухо приятелю Аякс.
      — Ну и что он сказал? — мрачно поинтересовался Агамемнон, который мало что стал понимать в происходящем.
      — Он разрешил мне жениться! — торжественно сообщил Аякс.
      — Да? — Агамемнон даже особо не удивился. — Ну что ж, поздравляю.
      — Любимая, — обратился Аякс к шагавшей впереди Тифате, — я написал тебе стихотворение.
      — Чего? — не поняла великанша, остановившись и посмотрев на героя так, словно с ней заговорила мраморная статуя сатира.
      — Вот послушай…
      Агамемнон зажмурился.
      Аякс набрал побольше воздуха:
      О твои груди, Тифата, они подобны ударам грома,
      А бедра твои — что утесы на скалах у твоего дома,
      Ноги высоки и крепки, как сосны,
      Шея тонка, как упругие весла.
      «Утесы на скалах, — мысленно усмехнулся Агамемнон, — это нужно на всякий случай запомнить. Софоклюс непременно должен записать сей перл для потомков».
      — Так что же ты сразу не сказал, что хочешь сделать со мной слу-слу? — удивилась великанша и, сграбастав Аякса, скрылась в недрах гигантского дворца.
      — Что за молодежь пошла, — сокрушенно покачал головой Агамемнон, — никакой романтики…
      Издалека послышался полный отчаяния вопль несчастного Аякса.

* * *

      — Агамемнон, по-моему, я ее убил, — горестно прошептал могучий герой, обхватив руками медный шлем.
      Агамемнон обнаружил приятеля сидящим на полу широкого коридора рядом с комнатой, из которой торчали голые пятки дочери Антифата.
      — Аякс, да ты что? — испугался Агамемнон, не в силах отвести взор от чудовищных ног великанши. — Да как же ты?
      — Не знаю. — Аякс затравленно посмотрел на царя. — Все нормально вроде было. Она разделась, на кровать влезла, ну, я, как обычно, доспехи приподнял, чтобы… ну ты понимаешь. Она это как увидела, так в обморок и грохнулась…
      — Мать моя Гея, — прохрипел Агамемнон, которого поразила страшная догадка. — Сиди здесь, дефективный, и никуда не уходи…
      Осторожно обойдя ноги великанши, Агамемнон прошел в комнату, которая оказалась спальней для веселых утех. На стенах были изображены женские груди с крылышками и прочие не менее неприличные картинки. Даже повидавший и перепробовавший многое на своем веку Агамемнон слегка покраснел.
      Тифата лежала на полу спальни, бесстыже разбросав ноги.
      Агамемнон угрюмо почесал бородку, затем повнимательней всмотрелся в порнографические фрески. Что-то в них было не-так. Чего-то на картинках явно не хватало. Озадаченный грек принялся осматривать обнаженное тело лестригонши. Осмотр тела поверг его в легкое недоумение. Вернувшись кАяксу, Агамемнон нервно произнес:
      — Не знаю, как размножаются лестригоны, но тебе, идиоту, следовало это выяснить, прежде чем на царскую дочку залазить.
      — А что я, что сразу я? — захныкал Аякс. — Я, может быть, тоже чуть от разрыва сердца не умер, когда увидел у нее… (В этом месте часть текста была подвергнута жестокой цензуре. — Ред.)
      — Странно все это, — произнес Агамемнон, помогая приятелю встать на ноги. — Внешне вроде как женщина… влипли мы с тобой, дружище, по самое не хочу…
      Бежать из дворца лестригонов было бессмысленно, ибо герои могли запросто в нем заблудиться. Однако им без труда удалось найти гостевую комнату, на дверях которой висела греческая табличка: «Для недомерков».
      Комната была на редкость просторная, на длинном аккуратном столике голодных греков уже поджидала экзотическая пища.
      И чего там только не было: жареные котлеты по-финикийски, разного вида паштеты, утка с яблоками Гесперид, редкие фрукты.
      Зная, что есть много после двух дней голодовки опасно, эллины старались насыщаться как можно медленнее. Все равно им некуда было бежать, а так хоть поедят, голод утолят. Ведь их наверняка ждет расплата за коварное убийство царской дочери.
      — Гм… очень странно, — сказал Агамемнон, выковыривая из паштета маленькую пластинку от медных доспехов. — Слушай, Аякс, это не твое?
      — Нет, — ответил могучий герой, с аппетитом лопавший котлеты по-финикийски.
      Отодвинув от себя паштет, Агамемнон благоразумно решил отказаться от употребления местных мясных продуктов.
      На удивленный взгляд Аякса царь лаконично ответил:
      — Мясо — источник мужской агрессии… После обильного обеда великие герои решили немного вздремнуть. Но кровать в гостевой комнате была почему-то одна.
      — Все-таки удивительный народ эти лестригоны! — не удержался от восклицания Агамемнон, увидев эту самую кровать.
      Кровать была довольно низка и полностью сделана из полированного мрамора: ни перины, ни подушки, ни одеяла. Спартанские условия.
      Еще немного поудивлявшись, герои свернулись на неудобном ложе калачиками и сладко задремали без сновидений.
      Проснулся Агамемнон от того, что почувствовал во сне до боли знакомый запах. Затем великий герой услышал мирно беседующие незнакомые голоса.
      — А попробуйте-ка эту ветчинку, — говорил чей-то милый женский голос. — Правда, она восхитительна?
      — О да, ты права, моя прелесть, — подтвердил мужской голос. — Но вон тот бифштекс с кровью… Как? Ты еще его не отведала?
      — Вино, вино, несите сюда вино, — закричал кто-то прямо на ухо Агамемнону, и царь понял, что сейчас самое время открыть глаза, хотя делать ему это страшно не хотелось.
      Агамемнон сделал над собой усилие, и глаза все-таки открыл.
      Ох, лучше бы он продолжал спать…
      Они вместе с Аяксом лежали посредине гигантского пиршественного стола, за которым мило обедало около трех десятков знатных лестригонов. Во главе стола сидел собственной персоной царь Ан-тифат, сжимая в могучей руке здоровый кубок вина.
      — Вина, — ревел царь великанов, — еще вина… И кто-нибудь — позовите к столу мою дочь Тифату, что-то она к обеду задерживается…
      Дальше было хуже.
      Агамемнон понял, что он лежит на блюде, вернее на все той же неудобной кровати. Только теперь ему стало ясно, что никакая это не кровать, а пиршественное блюдо. Вокруг храпевшего рядом Аякса возвышались россыпи свежего укропа. А еще Агамемнон наконец узнал разбудивший его запах. Вся его одежда была засыпана молотым перцем.
      — Мамочка! — прошептал несчастный царь. — Аякс, проснись, нас сейчас с тобой сожрут.
      Аякс проснулся, но смысл происходящего доходил до него с большой задержкой.
      Агамемнон покосился на соседнее блюдо и столкнулся с полным ненависти взглядом какого-то диковинного лестригонского деликатеса. Сначала Агамемнон решил, что на него смотрит запеченная в ' тесте форель, но царь глубоко ошибался. Излучая в пространство волны ярости, на него глядел Конан Киммериец, плавающий в луже дымящегося соуса.
      О, если бы взглядом можно было убивать!
      «Ага! — злорадно подумал Агамемнон. — Допрыгался».
      Хотя жизнь самих греков тоже висела на волоске.
      Над головой со свистом пронеслась вилка. Агамемнон зажмурился, но вилка понеслась куда-то дальше, к блюду с мочеными фигами.
      — Носатые!!! — проревел из лужи соуса Конан варвар. — Я еще отомщу вам…
      — Встретимся в ночном горшке Антифата, — весело прокричал киммерийцу Аякс, у которого от пережитого ужаса проснулось чувство инфернального юмора.
      Рядом с блюдом, на котором возлежали греки, внезапно раздался мощный хлопок, и из туманного марева возник бог ветра Эвр (очень вовремя, сатир его побери. — Лет.).
      — Наконец-то, — обрадовался Агамемнон, словно увидел родного отца. — А мы уж совсем отчаялись.
      — Хватайтесь за края моей туники, — строго приказал восточный ветер, швыряя в ближайшего великана моченой фигой.
      Герои послушно вцепились в туманные одеяния бога ветра, оказавшиеся на ощупь весьма плотными.
      Последнее, что успели услышать греки перед тем, как исчезнуть в сгустившемся воздухе, был дикий, душераздирающий вой Антифата, в правый глаз которого метнул вилку зловеще хохочущий Конан.

      О коварной Клитемнестре в Аттике ходили целые легенды.
      Иначе как змеей верноподданные жену царя Агамемнона не называли.
      В предыдущих главах уже рассказывалось о любовных утехах Клитемнестры за спиной немного лоховатого муженька.
      Но это все еще цветочки.
      Клитемнестра не только была специалисткой по орогачиванию мужа, нет, она ко всему еще обожала плести в царском дворце всевозможные интриги, а также наводить сплетни.
      Практически каждый год с крыши дворца прыгал очередной новый казначей Агамемнона, оклеветанный коварной царицей. Посему в последние годы это место во дворце оставалось вакантным.
      А трюк с крокодилами?
      Когда во время грандиозного пира в отсутствие мужа Клитемнестра выпустила из террариума в пиршественный зал изголодавшихся рептилий.
      Просто так выпустила, из любопытства.
      Ей вдруг очень захотелось посмотреть — а что будет?
      Крокодилов Агамемнон привез из далекой Эфиопии, и многие из них в тот вечер издохли от несварения желудка. Кто сандалией подавился, кто золотым лавровым венком.
      После этого случая Агамемнон впервые поднял на жестокую жену руку… или, если точнее, ногу. Удар под зад он отпустил такой мощный, что благоверная неделю на мягкое место сесть не могла, даже спала стоя.
      Вот с того самого дня и задумала Клитемнестра мужа извести, то есть убить (ну прямо Долорес Клейборн. — Авт.). А уж если эта дура вбивала себе что-нибудь в голову, то выбить это у нее невозможно было даже при помощи кузнечного молота…
      Много мужчин удовлетворяли извращенную похоть Клитемнестры, но один был любимый. Тот самый мужила, который некогда изображал из себя несовершеннолетнюю племянницу царицы.
      Звали этого ходячего вибромассажера Эгисфом.
      (!!! — Авт.)
      План Клитемнестры был довольно прост: по возвращении Агамемнона на родину быстро извести его и посадить на трон тупого (на первый взгляд. — Авт.) Эгисфа, который только и годен был, что для постельных утех царицы.
      В свободные же от прелюбодеяния часы Эгисф все время сидел в уголке покоев Клитемнестры на золотом горшке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
      Многие поговаривали, что мужик сбежал из психиатрической лечебницы на Аргосе, построенной самим Асклепием, и что был он серийным сексуальным маньяком, изнасиловавшим (с последующим летальным исходом) всех овец на острове Крит вместе с не успевшими убежать пастухами. Такое вот у него было извращенное пристрастие к мелкому рогатому скоту.
      Чем пленила его престарелая Клитемнестра, оставалось для древнегреческих историков (в лице Софоклюса) неразрешимой загадкой.
      Болтали, что во время их любовных утех Клитемнестра по-овечьи блеяла, но сии слухи так и остались непроверенными.
      Так или иначе, но коварная царица спала и видела своего умственно отсталого любовничка на троне Агамемнона. Она даже отверстие особое в царском кресле успела проделать, аккурат по размеру любимого Эгисфом золотого горшка, с которого тот всегда крайне нехотя вставал.
      Кошмарная участь ждала народ Агамемнона, если бы чудовищным планам удалось осуществиться.
      М-да, переплюнула по коварству Клетемнестра даже пресловутую Пенелопу. Правда, непонятно было, за что бедняга Агамемнон заслужил такую участь.
      Хотя…
      Вот что бывает, когда женишься по пьянке.
      Случилось это, конечно, давно, но подробности вспомнить все же стоит…
      Упился тогда Агамемнон до зеленых сатиров.
      Произошло это в Спарте на дне рождения брата Агамемнона Менелая. Поспорили тогда пьяные братья на подзатыльник, что Агамемнон женится на первой встречной женщине. Ну, в смысле выйдет на улицу и за руку свою будущую жену схватит.
      Высыпали бухие гости из дворца Менелая, смотреть, чем весь этот спор закончится. Интересно им, который из братьев другому морду набьет.
      Ну, Агамемнон вконец разошелся, выскочил на улицу и хвать девку какую-то непонятную, у храма Афины гуляющую. Схватил ее за руку и во дворец потащил, даже в лицо будущей жене не взглянув.
      Дальше пришлось Агамемнону вместе с гостями около часа ловить сбежавшего Менелая, которому очень не хотелось получать от брата затрещину.
      Ну, в конце концов именинника поймали в подвале дворца. Агамемнон дал ему затрещину пифосом и отпустил.
      Пролежал Менелай в отключке до самого утра. А Агамемнон, у которого случился приступ белой горячки, потребовал, чтобы его тут же с незнакомой девушкой и поженили. И не просто кто-то поженил, а сам покровитель брака бог Гименей.
      Всемогущие боги, находившиеся в то время в полном душевном здравии, наблюдали за всем этим цирком со светлого Олимпа. Естественно, Гименей не смог удержаться. Под дружный хохот остальных олимпийцев он спустился в Спарту и быстро женил Агамемнона на случайной прохожей.
      А случайная прохожая оказалась Клитемнестрой, перезрелой дочерью известного спартанского полководца Понтея (не путать с Помпеем. — Авт.).
      И злые языки потом говаривали, что неспроста гуляла она у дворца Менелая. Да и выбирать тогда пьяному Агамемнону было не из кого. Кроме странной девушки и хромого слепого певца-аэда, на улице в тот момент никого не было. (Знал бы бедняга, что улица в тот вечер была по всему периметру оцеплена отборной спартанской гвардией.)
      Вот так и влип Агамемнон по собственной глупости, и теперь за эту свою глупость ему предстояло жестоко расплачиваться…
      Но при всем при этом следует отметить, что царь обладал хорошим чувством юмора — пообещал благоверной, как только падет Троя, разжечь на близлежащих горах сигнальные костры, что должно было возвещать о его возвращении на родину (не иначе как собирался Агамемнон по пути во дворец жечь крестьянские деревни).
      Идиотка Клитемнестра не поняла хохмы и, дабы не пропустить возвращение благоверного, посадила на крышу дворца старого, но зоркого раба, который должен был ежечасно следить за горизонтом, а не пылает ли где сигнальный костер?
      А чтобы этот раб не сбежал, Клитемнестра приказала приковать его за ногу к флюгеру, что дворцовые гвардейцы и сделали.
      Однако не спешил домой Агамемнон, и вскоре придворные стали бояться ходить в царский дворец, тыкая пальцами в сидящий на крыше в позе мыслителя скелет…
      Каким образом убить супруга, Клитемнестра еще не решила.
      Лучше всего, конечно, было бы отрубить ненаглядному голову, но разожрался Агамемнон на старости лет так, что. шея у него, как таковая, исчезла. Подбородок великого царя плавно переходил в волосатую грудь, так что отсечение героической головы — как вариант возможного убийства — само собой отпадало.
      Можно было, конечно, супруга отравить, но у Клитемнестры совсем не осталось никакого яда. Его весь выпили, съели, проглотили (нужное подчеркнуть) неугодные царице придворные либо надоевшие любовники.
      Был даже момент, когда Клитемнестра в приступе злобного отчаяния по поводу долгого отсутствия мужа (которого она уже видела в фамильном склепе в белых сандалиях) чуть не прикончила любимого Эгисфа, решив поставить «красавчику» клизму с мышьяком.
      Что ж, отравление как вариант совершения преступления тоже не годилось.
      Клитемнестра постепенно приходила к заманчивой мысли, что лучше всего будет, если с Агамем-ноном произойдет несчастный случай. К примеру, возьмет Эгисф да и трахнет царя по голове своим золотым горшком.
      Эгисф-то, бедняга, умственно отсталый, какой с него спрос?
      Но проще было уговорить скалу прийти к Полифему, чем упросить Эгисфа что-либо сделать, окромя каждодневных кувырканий на царской тигровой шкуре.
      В крайнем случае можно было устроить, чтобы Агамемнона сбила потерявшая управление колесница, и именно этот способ убийства мужа нравился царице с каждым днем все больше и больше.
      — Вот же зараза! — с чувством выкрикнул Эвр, осматривая свой удивительный пояс с золотой фибулой посередине. — Опять аккумулятор посадил. А все из-за вас, балбесов. Телепортация такой массы сожрала недельный запас энергии.
      Агамемнон с Аяксом огляделись.
      Бог ветра перенес их в какой-то зеленый лесочек, где красиво пели птички, а невдалеке мелодично журчал ручеек.
      — Где это мы? — спросил Агамемнон, безумно водя глазами по сторонам.
      — Ну и ну! — Восточный ветер расхохотался. — Как же это ты не узнаешь родные земли?
      — Так ты перенес нас…
      — Правильно, к тебе домой, — подтвердил Эвр. — Нужно было это сделать еще на Лесбосе, когда вы плот строили. Но меня, как обычно, жаба задавила — энергии пожалел. И что? Все равно пришлось вас телепортировать, а то сидели бы вы сейчас в животе Антифата вместе с котлетами по-финикийски…
      — Спасибо тебе, восточный ветер, — с чувством поблагодарили великие герои.
      — Я только одного не могу понять, — все-таки решился спросить Агамемнон, — почему это вдруг ты ни с того ни с сего взялся нам помогать? Ведь не из-за просьбы же Софоклюса, в конце концов?
      — Конечно нет, — ответил Эвр. — В принципе, я и сам не знаю, отчего с вами до сих пор вожусь. (Да я так захотел, и точка! — Авт.)
      Еще раз поблагодарили герои восточный ветер. Большое дело он для них совершил, что и говорить.
      — Ну ладно, пойду я, — наконец сообщил грекам Эвр. — Немного пешочком пройдусь, пока батареи у меня в аккумуляторе от солнца подзарядятся. Может, еще увидимся.
      И бог ветра бодро зашагал через лес.
      — Ну и в какой же стороне стоит твой дворец? — поинтересовался Аякс, вглядываясь в совершенно одинаковые сосны вокруг.
      — А сатир его знает. — Агамемнон поскреб макушку. — Думаешь, я часто по своим лесам гуляю? Идем, к закату, может, куда и выйдем.
      Верное решение принял Агамемнон, ибо набрели герои вскоре на наезженную дорогу. Ободренный этим Аякс, немного отстав от решительно идущего впереди приятеля, радостно протрубил в бараний рог.
      Агамемнон схватился за сердце, затем за меч.
      Но Аяксу было достаточно и одной звуковой атаки. Мило улыбнувшись, он спрятал свой рог обратно в набедренную повязку.
      Бесконечной казалась дорога, но неутомимы были герои. Чувствовал Агамемнон, что его дворец где-то близко. Стоял-то он на возвышенности, и все, какие только имелись в царстве дороги, вели к великолепному мраморному дворцу. (В Древней Греции вообще то абсолютно все царские дворцы были мраморные и великолепные, так что не удивляйтесь. — Авт.)
      — О, слышишь, колесница! — Агамемнон резко остановился. — Через пять минут будет здесь.
      Аякс прислушался.
      Действительно, издалека доносился приближающийся дробный конский топот и скрип деревянных колес.
      Через несколько минут колесница выскочила из-за поворота дороги, окруженная облаком желтой пыли. Была она боевая (с ножами по бортам), влекомая черным жеребцом.
      Агамемнон поднял вверх большой палец, желая тормознуть удобное транспортное средство. Но колесница и не думала останавливаться, она лишь слегка вильнула и понеслась прямо на растерявшегося Царя. Нужно отдать Аяксу должное: в тот момент он ничуть не растерялся и грубо оттолкнул приятеля с дороги.
      Еще секунда, и от Агамемнона остались бы рожки да ножки, как от какого-нибудь глупого сатира. Но Аякс не только спас друга, он еще и ухитрился хорошо рассмотреть возницу. Им оказался странный, абсолютно голый мужик, восседавший на золотом горшке, с бессмысленным выражением на смуглом овечьем лице. (!!! — Авт.)
      Более удивительного возницы Аякс отродясь не видел.
      — Что это у тебя здесь за придурки разъезжают? — спросил могучий герой, помогая царю подняться с пыльной дороги.
      — Да теперь права на вождение колесницей любой ненормальный получить может, — пояснил Агамемнон. — Экзамен сдавать не хотят, подкупают чиновников, и на тебе нужная дощечка со всеми печатями. Давно меня дома не было. Вижу, полный бардак Клитемнестра здесь устроила, пока я у стен Илиона вино пил.
      Постоял Агамемнон на дороге, подумал, и тут дошло до него, что спас Аякс ему только что жизнь, а он его кретином называл и еще всякими гадкими обидными словами. Сделалось царю стыдно, и решил он сказать приятелю что-нибудь приятное.
      — А ну-ка прочти мне, Аякс, какое-нибудь свое стихотворение, — попросил Агамемнон, хлопая героя по могучему плечу.
      — Что? Неужели ты действительно хочешь послушать мою новую элегию? — не поверил своим ушам Аякс.
      — Правда.
      — Без дураков?
      — Без дураков.
      — Ну тогда слушай… гм… это новое…
      Домой мы к Агамемнону вернулись, Но что такое — шум, мы оглянулись, На нас летела колесница, Мелькали боевые спицы. Неужто совпаденье, вдруг подумал я. А где встречающие, где Агамемнона семья? На мрачного Таната был похож возница. О боги, может, он убийца, Подосланный коварной Клитемнестрой, Проклятою случайною невестой, Царицей ставшей лишь по пьянке? Стирающей солдатам Понтея портянки…
      А еще кто-то смел называть Аякса идиотом!
      И вот наконец добрались великие герои до царского дворца.
      Народа было у дворца немерено. Все с интересом наблюдали, как три могучих чернокожих эфиопа вносили во дворец сидяшего на золотом горшке голого мужика. (!!! — Авт.)
      — Эй, гляди, а вон и колесница, — сказал Аякс, толкая Агамемнона локтем в бок.
      Но даже после поэмы-подсказки царь не смекнул, что его совсем недавно элементарно пытались убить.
      Все-таки временами Агамемнон тормозил по-страшному.
      Народ, к сожалению, царя не признал. (Что бы там ни писал многоуважаемый Н. А. Кун. — Авт.)
      Все таращились на голого мужика, которого слуги Уже занесли во дворец.
      Грубо расталкивая праздных соотечественников, Агамемнон с Аяксом подошли к дворцовым воротам, охраняемым двумя бесстрашными гвардейцами, которые и не подумали развести перекрещенные копья, когда пред их взором возник Агамемнон.
      — А ну пропустите! — громогласно потребовал царь.
      — И меня, и меня, — донеслись из-за его спины голоса желающих попасть во дворец попрошаек, убогих калек и прочих шарлатанов.
      Ни один мускул не дрогнул на каменных лицах стражи.
      — Вы что?! — взревел Агамемнон. — Не видите, КТО перед вами стоит?
      Нулевая реакция.
      В довольно неприятную ситуацию, к счастью, вовремя вмешался Аякс, сын Оилея, который страх как не любил пустые разговоры.
      От ударов двух мощных кулаков стражники мгновенно оказались на земле. Из-под смявшихся в гармошку шлемов едва виднелись перекошенные подбородки.
      — Теперь шлемы с них снимешь только при помощи пилы, — знающим тоном прокомментировал кто-то из толпы зевак.
      Аякс открыл перед царем ворота, и Агамемнон гордо прошествовал — во внутренний дворик своих законных владений.
      Первое, что сразу бросилось ему в глаза, так это чей-то скелет на крыше, сидящий у флюгера в задумчивой позе.
      — Что бы это значило? — удивился царь, указывая на крышу дворца.
      — Может, это Икар? — предположил Аякс, ибо иного сравнения ему в тот момент в голову не пришло. — Зацепился за флюгер и помер.
      — В позе мыслителя?
      — Ну мало ли? Задумался о бренности бытия и не заметил, как отошел к праотцам. Я тоже иногда как задумаюсь… а потом — БАЦ, смотрю, вроде как утро было, а теперь вечер…
      Ну, во дворце, понятное дело, Агамемнона признали сразу.
      Засуетились слуги, забегали придворные. Сводный оркестр из тридцати одноногих арфистов заиграл что-то торжественное.
      Несколько эфиопов в панике унесли в глубь дворца голого мужика на золотом горшке. (!!! — Авт.)
      — Э-э-э… — только и успел произнести Агамемнон, но чернокожих уже и след простыл.
      Выбежала навстречу мужу притворно счастливая Клитемнестра. Только Агамемнон жене совсем не обрадовался и лишь отечески похлопал ее по плоскому заду. Клитемнестра тут же смекнула, что муж вернулся домой не в настроении. Еще она поняла, что первая попытка умерщвления супруга — так называемый «несчастный случай» — не удалась. (Ну да, это было вполне очевидно. — Авт.)
      И начался во дворце пир по случаю счастливого возвращения на родину любимого царя.
      Правда, праздник был немного омрачен маленьким неприятным инцидентом.
      Толпившиеся у дворца граждане, пользуясь временным бездействием стражи, беспрепятственно проникли в царские помещения и потырили с кухни фамильное серебро Клитемнестры.
      Но на это мало кто из пирующих обратил внимание.
      — Послушай, Агамемнон, — прошептал на ухо царю Аякс, возлежавший на нескольких почетных атласных подушечках рядом с троном.
      Агамемнон нервно заерзал на позолоченном кресле, ибо какой-то недоумок в его отсутствие проделал в троне большое круглое отверстие, куда зад царя норовил каждую минуту провалиться.
      — Ну что еще у тебя там?
      — Агамемнон, пожалуйста, ничего на пиру не пей, — прохрипел Аякс, тяжело дыша царю в ухо.
      — Это еще почему?
      — Не пей, и все тут.
      — Ладно, не буду, хотя…
      — Вот и договорились. — И Аякс очень нехорошо посмотрел на сидевшую неподалеку Клитемнестру. — Кифару! — внезапно закричал могучий герой, оглушив дернувшегося на дырявом троне царя.
      — Кифару, кифару, — весело подхватила толпа придворных, и в руках Аякса как по волшебству возник знаменитый греческий музыкальный инструмент.
      Певец взял первый аккорд. Присутствующие притихли. Кто-то сразу тихо зарыдал, ибо аккорд был минорным.
      — Исполню я вам песню, братья, — лукаво объявил Аякс, — о великом коварстве и предательстве подлом.
      Клитемнестра вздрогнула.
      Придворные зааплодировали.
      Рыдающего дородного юношу двое слуг осторожно вывели под руки из зала на свежий воздух.
      Выждав эффектную паузу, могучий герой слегка фальшиво запел:
      Жил на свете знатный царь, Агамамнон его звали,
      Все его так уважали,
      Но случилась вдруг беда.
      Был женат наш царь случайно
      На коварной жуткой бабе,
      Ее звали Клизманестра
      Тра-та-та, та-та, та-та…
      Вот задумала змеюка
      Извести коварно мужа,
      Отравить, зарезать, хлопнуть
      Или просто утопить.
      Наняла она убийцу,
      Голозадого придурка,
      Плоскомордого урода, чтобы муженька убить.
      Просчиталась тут гадюка,
      Ибо был дружок Аякс
      У царя, у бедолаги, хитроумный прохиндей
      Понял сразу он, что хочет
      Клизманестра — сумасбродка
      Муженька Агамамнона поскорее умертвить.
      Рассекретил он все планы
      И повесил Клизманестру
      На осине утром в парке,
      Чтобы знала, как хитрить…
      В повисшей после исполнения трагической элегии тишине был слышен лишь шорох роскошной одежды придворных.
      Аякс обвел присутствующих высокомерным взглядом непризнанного гения.
      — Хорошая песня, душевная, — благосклонно кивнул Агамемнон, — только я ни хрена не понял…
      И тут придворные оглушительно зааплодировали, повскакивав со своих плюшевых подушечек.
      Взглянув на Клитемнестру, Аякс довольно осклабился.
      Царица лежала посредине пиршественного зала в глубоком обмороке.
      Все-таки расслабился Агамемнон, усыпил пир его бдительность.
      Решил царь ближе к вечеру искупаться в большом дворцовом бассейне. Приказал напустить воды и служанок позвал шестерых, из тех, что помоложе да покрасивее.
      Аякс, возложивший на себя тяжелую ношу телохранителя царя, вызвался все-таки проводить Агамемнона до бассейна.
      — Опостылело мне все, друг мой, — жаловался царь могучему герою. — От этих придворных рож меня просто тошнит, дворец этот холодный, жена плоскожопая, дела государственные… да пропади Оно все пропадом!
      — Зря ты так, — покачал головой Аякс, — раз выпало тебе судьбою царем быть, значит, должен ты править своим народом до конца дней (судя по сложившимся неблагоприятным обстоятельствам, правильней было бы сказать до конца дня. — Авт.).
      — А может, я не хочу царем быть! — закричал Агамемнон. — Почему меня не спросили? Я, может, странствующим философом мечтал стать.
      — Ну как знаешь, — хмуро буркнул Аякс. И тут вдруг какое-то шестое чувство подсказало ему, что одна из колонн на пути царя к залу с бассейном сейчас упадет.
      — Агамемнон, СТОЙ!!! — взревел могучий герой, хватая царя за шиворот.
      Мраморная колонна треснула и с грохотом обрушилась на то место, где проходил бы сейчас Агамемнон, не останови его приятель вовремя.
      Аякс стремительно ринулся в соседний коридор и успел увидеть трех рабов, уносящих вдаль голого мужика на золотом горшке.
      — Опять он! — злобно прошептал Аякс. — Проклятый недоносок…
      Но уговорить Агамемнона отказаться от запланированного купания не удалось. Ну мало ли, колонна упала, дворец-то старый. Давно ремонта требует, тут того и гляди потолок обрушится, не то что колонна.
      Все же Аякс настоял на том, чтобы царь разрешил ему исследовать дно бассейна на наличие крокодилов, тигровых акул и прочих милых представителей греческой фауны. Поэтому Аякс первым прыгнул в бассейн и здорово там поплескался, с удовольствием сморкаясь в пенистую воду. Затем могучий герой выбрался из воды, решив «обследовать» молоденьких служанок Агамемнона, и ловко размотал свою набедренную повязку.
      Но тут уж царь прогнал наглеца, сказав рабам, чтобы те как можно скорее сменили в бассейне воду. После чего приказал служанкам раздеться и исполнить ему знаменитый эротический греческий танец сиртаки, который некогда царя неслыханно возбуждал.
      В общем, именно за этим занятием и застала Клитемнестра своего благоверного.
      Агамемнон, который тоже успел раздеться, довольно неуклюже вытанцовывал (с какими-то идиотскими прыжками) среди молоденьких девушек. И, надо сказать, царь здорово разволновался, потому что танец не произвел на его маленького друга никакого впечатления (эх возраст, возраст! — Авт.).
      — А-а-а-а… — завизжала Клитемнестра, и, резко оглянувшись, Агамемнон узрел в руках у своей жены громадную секиру с двухсторонним серпообразным лезвием.
      Увиденная Клитемнестрой картина показалось ей настолько чудовищной, что она за секунду лишилась разума, превратившись в холодную расчетливую машину для убийства. Это было действительно невыносимо — муж изменял ей сразу с шестью служанками!!! (Немного поправимся: муж собирался изменить ей с шестью служанками. — Авт.)
      То, что сама Клитемнестра была далеко не ангелом (или амуром?), ее особо не беспокоило.
      Вот вам прекрасный пример знаменитой женской логики.
      — Аякс! — истошно завопил Агамемнон, увидев, как благоверная снесла голову ближайшей служанке.
      Голова девушки стремительно отлетела в бассейн, но тело продолжало танцевать, и это напугало царя еще больше, чем зловещая секира в руках жены.
      Аякс снова был на высоте, верно дежуря у дверей купальной комнаты (подглядывал в щель в стене. — Авт.).
      Оттолкнув обезумевшую, крошащую в капусту голых служанок Клитемнестру, он быстро выпихнул Агамемнона из комнаты. Затем могучий герой ловким движением руки извлек из набедренной повязки заранее приготовленную длинную струну от кифары.
      — Аякс всегда исполняет свои обещания! — громогласно раздалось в зале с бассейном, и тонкая струна со свистом обернулась вокруг шеи Клитемнестры.
      Могучий герой просчитал все, вплоть до мельчайших деталей.
      За распахнутым окном купальной комнаты находился дворцовый парк, и как раз под этим самым окном одиноко росла высокая осина.
      С силой дернул Аякс обвившуюся вокруг шеи Клитемнестры струну, благоверная Агамемнона с предсмертным хрипом вылетела в распахнутое окно и нелепо повисла на накренившейся ветке осины.
      Вытерев о доспехи немного вспотевшие ладони, Аякс не спеша подошел к узкому окошку и увидел прелюбопытнейшую картину.
      Трое эфиопов быстро несли к черному выходу из дворца уже не раз виденного голого мужика на золотом горшке.
      Под мышкой голый мужик держал небольшой ларец с фамильными драгоценностями царицы.
      — Ну что ж, — с сожалением произнес Аякс, — так мы никогда и не узнаем, кто это был…
 
 
       Интерлюдия II
       «А ВОТ ХРЕН ВАМ СОБАЧИЙ!»
 
      Углубившиеся в красную пустыню греки обернулись.
      С этого расстояния Олимп был виден как на ладони, и, надо сказать, с земли Летающий остров смотрелся довольно необычно.
      — Какой же он огромный, — прошептал Алкидий, вытряхивая из сандалий красный песок.
      — Да, — согласился с приятелем Фемистоклюс, — в небе над Грецией он казался не таким большим.
      Летающий остров опустился прямо на середину странной площадки из белых каменных плит совершенно непонятного назначения.
      «А что, если она предусмотрена именно для такого случая, — внезапно сделал гениальную догадку Фемистоклюс, — что-то вроде специальной площади для вынужденной посадки Летающего острова».
      — Но ведь тогда получается… — уже вслух произнес рыжебородый.
      — Что получается? — перебил друга Алкидий. — А?
      — Я спрашиваю, что получается? Фемистоклюс тряхнул головой:
      — Да не важно, это я так, высказал некоторые мысли вслух. Давай, до этих диковинных дворцов совсем уже немного осталось.
      Чем ближе греки приближались к волшебным строениям, тем отчетливее понимали, что строения эти абсолютно необитаемы. И как это они до сих пор не оказались погребены под толстым слоем вездесущей красной пыли?
      Фемистоклюс первым заметил странное движение песка, но благоразумно не стал говорить об этом паникеру Алкидию. Какое-то время непонятное существо сопровождало греков, двигаясь параллельно им под песком. Перемещающийся вслед за смертными красный холмик сильно обеспокоил Фемистоклюса, но, как только друзья приблизились к полупрозрачным строениям, невидимый преследователь исчез.
      Все-таки при ближайшем осмотре стало ясно, что никакие это не волшебные дворцы. Величественные произведения странного искусства были отлиты из единого куска удивительной прозрачной массы. Неведомый скульптор придал камню сходство с мерцающим льдом, но греки конечно же не знали, что это такое, ибо лед в Аттике отродясь не водился.
      — А ты говорил, царь Мавр тут живет, — разочарованно проговорил Алкидий. — А как он, интересно, сюда заходит, тут ведь сплошной монолит?
      — Да тихо ты, — не очень дружелюбно рявкнул Фемистоклюс, к чему-то прислушиваясь.
      Так и есть. Прозрачные глыбы застывшего камня слегка звенели в ватной тишине красной пустыни. Мелодия была до жути однообразная, на единственной тонкой ноте. Фемистоклюс кое-что однажды слышал про поющие дворцы невиданных царей, живущих за краем земли, но здесь они столкнулись с чем-то настолько необычным, что строить какие-либо предположения было глупо. Кто знает, может, и сами олимпийцы не смогли бы ответить на вопрос, почему звенят эти непонятные прозрачные глыбы. (Вот-вот! — Авт.)
      Греки не спеша обошли поющую глыбу кругом.
      Поразительно, но с другой стороны прозрачной горы мелодия ее пения изменилась. Фемистоклюс не мог объяснить как, но тонкая, непрерывно звучащая нота сместилась на полтона ниже.
      Что бы это могло означать?
      — А тебе не кажется, что долго — бродить здесь опасно? — начал потихоньку доставать приятеля беспокойный Алкидий.
      — Да заткнись ты…
      — А что, если Олимп без нас улетит? — Чего?
      — Ну, возьмет и покинет это место, а мы с тобой здесь останемся.
      Да, вот как раз об этом Фемистоклюс и не подумал.
      Посмотрев вдаль, он убедился, что Олимп по-прежнему стоит на месте, однако это не значило, что Летающий остров не может в любой момент взлететь. Вот, скажем, прямо сейчас возьмет и взлетит — и что они с Алкидием тогда будут делать?
      — Фемистоклюс, — странным голосом позвал Алкидий.
      Фемистоклюс вздрогнул и резко обернулся:
      — Ну чего тебе?
      — Фемистоклюс, тут чьи-то следы.
      — Наши?
      — Не думаю.
      Рыжебородый подбежал к бледному приятелю и тут же увидел на песке огромные следы. Судя по глубине, их оставил невиданный великан. Но это было еще не самым страшным. Самое ужасное заключалось в другом: великан ходил по кругу, следом за гуляющими у поющей глыбы греками.
      Смертные испуганно огляделись.
      Синие скалы вдалеке выглядели вполне мирно. Местность просматривалась великолепно. Еще несколько прозрачных глыб тихо тянули свою унылую мелодию, лишь иногда нарушаемую шепотом пересыпающегося песка, когда на барханы налетали порывы сухого ветра.
      Фемистоклюс зябко поежился, очень некстати вспомнив о необъяснимом преследователе, сопровождавшем их под песком вплоть до этого странного места. (А ну-ка, товарищи читатели, кто из вас смотрел фильм «Крикуны»? — Авт.)
      Но пугать и так порядком перепуганного Алкидия раньше времени не стоило. Слепая паника — ярый враг рассудка.
      — Что будем делать? — Алкидий нервно кутался в местами разорванную накидку, хотя вокруг было довольно тепло.
      Фемистоклюс, по обыкновению, быстро оценил обстановку. Вывод напрашивался неутешительный.
      — Придется вернуться к Олимпу.
      — А как же Зевс?
      — От Зевса, по крайней мере, мы знаем чего ожидать.
      Внезапно Фемистоклюс замер, так как ему послышались чьи-то приглушенные песком шаги, но очередной беглый осмотр местности никакой опасности не выявил. Проклятые барханы мешали звуки, не давая понять, откуда приближается опасность. Кто-то их выслеживал, это было для опытного Фе-мистоклюса яснее ясного. Кто-то или что-то охотилось на них, и рыжебородый грек уже пожалел о своем легкомысленном решении покинуть Олимп.
      Что и говорить, очень опрометчивый поступок.
      — Алкидий, — Фемистоклюс ободряюще похлопал дернувшегося приятеля по плечу, — попробуем обойти прозрачную глыбу справа.
      Бледный Алкидий коротко кивнул.
 
      — Значит, вы хотите, чтобы я написал положительный отзыв об итогах экспедиции. Я правильно вас понял?
      — Верно, Зевс, — кивнул Гефест, — ты схватываешь на лету, но это еще не все.
      — Да?
      — Ты не просто напишешь положительный отзыв как руководитель всей экспедиции, ты в этом самом отзыве похвалишь разработчиков программы «Демиург».
      — То есть вас? — непонятно чему обрадовался Громовержец.
      — Именно, — подтвердили заговорщики.
      — А по ха не хо?
      Сообщники недоуменно переглянулись.
      — Что? — выдавил Аполлон.
      — Я спрашиваю, больше вам ничего не надо?
      — Нет, ничего, — улыбнулся Гефест. — Как только ты сделаешь то, что от тебя требуется, мы сразу же стартуем.
      — А можно один вопрос? — ехидно спросил Громовержец.
      — Валяй, батя, — благосклонно кивнул Гефест.
      — А как это вам, трем законченным придуркам, удалось перепрограммировать бортовой компьютер?
      — Что ж, отвечу. — Гефест привычным жестом огладил бороду. — Это было довольно просто. Я перепрограммировал бортовой комп при помощи простого плазменного паяльника.
      — Это как? — Зевс ошарашенно тряхнул головой, незаметно пододвигаясь поближе к несколько рассеянному Аполлону.
      — Мало знаешь, — философски изрек божественный кузнец, — дольше живешь…
      И в этот момент Зевс прыгнул.
      М-да, недооценили Тучегонителя заговорщики, серьезно недооценили.
      С легкостью вырвав ржавую трубу из рук не ожидавшего вероломного нападения Аполлона, Зевс, издав залихватское «эй-ех», врезал этой самой трубой прекрасному богу по морде.
      Истошно взвизгнув, Аполлон упал на пол. (Экий каламбур вышел! — Авт.) Действовал Громовержец на удивление прытко, второй удар железной фиговины достался Гефесту. Гефест успел отбить трубу сварочным аппаратом, но не удержался на ногах и свалился рядом с Аполлоном, подпалив тому своим импровизированным огнеметом накидку на заднице.
      На высоте оказался один лишь Геракл.
      Зевс и великий герой Греции сошлись в равном бою в ярко освещенном коридоре Олимпа.
      — А-а-а-а… — визжал Аполлон, припадочно катаясь по полу в надежде потушить пылающий зад.
      Учуяв запах дыма, включилась корабельная система противопожарной безопасности, и в каюте Зевса прямо с потолка хлынул проливной дождь. Аполлон с удовольствием подставил задницу спасительным водяным струям.
      «А в коридоре шла битва не на жизнь, а на смерть. Геракл стойко отбивал своей дубиной яростные выпады Зевса, весьма ловко управлявшегося со ржавой железякой.
      «Знали бы заговорщики, что в бытность свою молодым Громовержец являлся самым заядлым хулиганом среди студентов Межзвездного института истории. Его даже пару раз собирались выгнать за расовую дискриминацию по отношению к другим студентам, но Зевсу все сходило с рук, так как учился он просто феноменально, еще на первом курсе написав знаменитую курсовую (пролог будущей диссертации) под броским названием „Инопланетные античные цивилизации: расцвет, упадок, торжество идиотизма“.
      — Ребята, — жалобно позвал Геракл, получив разок ржавой трубой в челюсть, — вы там побыстрее, что ли.
      Первым на помощь великому герою пришел Гефест и общими усилиями они оттеснили Зевса в тупой конец коридора.
      — Сдавайся! — закричал божественный кузнец, безуспешно пытаясь включить намокший сварочный аппарат, годившийся теперь разве что на роль дубины.
      — А вот хрен вам собачий, — огрызнулся Зевс, заехав сандалией Гераклу в пах.
      Великий герой тут же выбыл из поединка, с тихим стоном рухнув под ноги Громовержца. Зевс споткнулся, не удержав равновесия… тут-то его кулак Гефеста и настиг, вырубив несгибаемого владыку Олимпа на ближайшие несколько часов.
      — Фух… — Божественный изобретатель с облегчением вытер лоб.
      — И-у-у-у… — стенал на полу коридора Геракл.
      — Сволочи, вы поджарили мне задницу, — ревел не своим голосом Аполлон, бегая кругами по каюте Зевса и вертя дымящимся мягким местом.
      — Зевс обезврежен, — довольно заявил Гефест. — Потери в наших рядах незначительные.
      — Незначительные?! — провыл с пола Геракл. — Да у меня теперь детей не будет!
      — Ну и хорошо, что не будет. — Кузнец крепко связал Зевса своим кожаным поясом. — Меньше хлопот, да и сбережения сэкономишь…
      Геракл шутки не понял, мысленно назвав Гефеста очень нехорошим и крайне нецензурным словом (вот это слово:… — Авт.).
      — Тяжелый, гад. — Гефест с трудом оттащил Громовержца от стены. — Ты бы помог мне, дружище!
      По-прежнему постанывая, Геракл медленно поднялся с пола. Мутным взглядом посмотрел на бегающего по мокрой каюте Аполлона.
      — Бар-р-р-дак, — тихо подвел итог своему осмотру великий герой Греции.
      — Да помоги же мне эту тушу в помещение занести, — прошипел Гефест, пиная бесчувственного владыку Олимпа ногой.
      Геракл помог.
      Вместе они занесли Зевса в его же каюту и уложили на промокшую кровать лицом вниз. Матеря-
      щийся Аполлон еще сделал пару кругов почета по каюте, после чего помчался в медотсек звездолета.
      — Вот же как себя любит, — усмехнулся Гефест (имея в виду Аполлона), с интересом изучая синюю наколку над предплечьем Громовержца.
      «Не забуду Геру», — было криво вытатуировано на загорелой коже владыки Олимпа.
      — И что теперь нам делать? — устало спросил Геракл, проковыляв к винному бару в стене, где в маленьком ведерке хранился лед.
      — Все сами организуем, — ответил Гефест, — и без участия Зевса. Я ведь знал, что он откажется сотрудничать.
      Геракл тяжело вздохнул и высыпал все содержимое золотого ведерка прямо себе в набедренную повязку.

* * *

      … То, что решение обойти прозрачную глыбу справа ошибочно, Фемистоклюс понял слишком поздно, когда уже ничего нельзя было изменить.
      Греки повернули направо и… уперлись в две ужасные белые ноги.
      — Ой! — сказал Алкидий, прячась за широкую спину рыжебородого приятеля.
      Фемистоклюс озадаченно потрогал одну из ног, определив материал как мрамор.
      — Интересно, — вслух сказал он, — раньше, когда мы тут проходили, никаких статуй поблизости не было…
      Страшная догадка завладевала сознанием грека медленно, как в бесконечном ночном кошмаре.
      Фемистоклюс высоко задрал голову и тут же столкнулся с холодным взглядом каменных бельм Ареса.
      — Ой! — снова заскулил Алкидий, до которого тоже наконец ДОШЛО, с КЕМ они только что повстречались.
      Охотившаяся на них в недрах Олимпа живая статуя все-таки настигла своих осквернителей. Единственно разумное, что оставалось в этой ситуации обомлевшим от страха смертным, так это бежать. И Алкидий с Фемистоклюсом побежали. Но не в сторону Олимпа, как можно было подумать, а в сторону диковинных синих скал. Статуя Ареса, нелепо расставив руки, неуклюже погналась за греками. Все-таки с ее весом было довольно трудно бегать по песку.
      Фемистоклюс на ходу обернулся.
      У них были хорошие шансы убежать.
      Мраморный преследователь от них явно отставал. Спасительные (спасительные ли?) скалы были уже совсем рядом и… О удача, прямо по пути беглецов виднелась великолепная расщелина, куда можно было спокойно спрятаться. Лучшего варианта и не придумаешь. Греки с трудом протиснулись в кривой пролом, с удивлением отметив, что синий камень страшно пачкается.
      С измазанными, но довольными физиономиями приятели затаились, осторожно выглядывая наружу. Разъяренная статуя с глухим топотом промчалась мимо расщелины где-то минут через десять.
      — Слава Крону, — прошептал вспотевший Фемистоклюс, — пронесло.
      — Это в каком, интересно, смысле пронесло? — с подозрением поинтересовался Алкидий, на всякий случай отодвигаясь от приятеля.
      — В переносном, — буркнул Фемистоклюс, оглядывая их надежное убежище.
      Пожалуй, это была никакая и не расщелина, а самая настоящая пещера, вернее грот с растущими
      из потолка синими клыками сталактитов. Узкий круглый лаз, начинавшийся от кривого разлома входа, уводил куда-то вглубь, откуда струился мутный синеватый свет.
      — Любопытно, — вдруг ни с того ни с сего произнес Фемистоклюс, и Алкидий с ужасом понял, что приятель решил изучить недра неведомой пещеры, наверняка таящей в себе опасность.
      — Э, нет, братец, — категорически заявил Алкидий, — ты как хочешь, но лично я туда ни за что не пойду. Пусть лучше мне статуя Ареса голову оторвет, тем более что это именно я ее… мм… осквернил.
      — Не хочешь, ну и не надо, — Фемистоклюс решительно поднялся на ноги, — я и сам могу туда сходить.
      — Сам?
      — Да, сам.
      — А как же я?
      — Но ведь ты собираешься сдаться статуе Ареса? В пещере повисло напряженное молчание.
      — Ну и пошел ты к сатиру в задницу, — с неожиданной злостью буркнул Алкидий, что было несколько не в его обыкновении, — а я здесь останусь. Надоело по твоей милости во всякие передряги влипать. В конце концов, если бы не ты, сидели бы мы сейчас в родной Греции в каком-нибудь питейном заведении и забот никаких не ведали.
      — Как знаешь, — обиженно ответил Фемистоклюс и демонстративно двинулся в глубь пещеры.
      Рыжебородый был уверен, что Алкидий все-таки последует за ним, ведь вдвоем всегда не так страшно, как одному. Однако, вопреки ожиданиям, этого не произошло. Похоже, Алкидий дошел до ручки, решив окончательно разругаться с приятелем. «Что ж, дело твое, дружище, — с горечью подумал Фемистоклюс, — теперь мы каждый за себя».
      Все дальше и дальше уходил отважный грек от узкого входа в пещеру, у которого так и остался сидеть его верный спутник. А все это проклятое врожденное любопытство, свойственное практически каждому жителю древней Аттики.
      Любопытно было Парису, что случится, если похитить прекрасную Елену. Случилась Троянская война. (Точнее, чуть не случилась. — Авт.) Любопытно было аргонавтам, почему это в Колхиде от всех спрятано золотое руно. Не знал покоя и хитроумный царь Итаки Одиссей, ставший жертвой своей феноменальной непоседливости.
      Вот и сейчас брел Фемистоклюс по удивительному гроту, брел куда глаза глядят, движимый этим самым любопытством. Может, и на свою голову брел, кто его знает.
      Но пока что ничего интересного на пути рыжебородого не попадалось. Заблудиться в пещере казалось невозможным, так как туннель в ней был всего один: никаких тебе тупиков, поворотов, развилок…
      Синий свет становился все ярче, и вскоре стало ясно, что его источают многочисленные сталактиты не то природного, не то искусственного происхождения. Фемистоклюс упрямо шел вперед, немного разочарованный отсутствием чудес. Пусть они будут опасными, не страшно, главное, что они позволят утолить его так некстати проснувшееся маниакальное любопытство.
      Сотня шагов — и пещера закончилась круглым мерцающим белым проходом.
      «Как на Олимпе», — непроизвольно подумалось греку.
      Круглый проход был затянут светящейся зеркальной, беспрерывно меняющейся массой, схожей с блестящим пузырем на воде во время проливного дождя.
      Наверное, Фемистоклюса в тот момент поразило временное сумасшествие, иначе как объяснить последующий его безрассудный поступок?
      Грек усмехнулся и вошел прямо в переливающуюся мембрану невиданного входа…
      То, что затем случилось с его телом, не поддавалось никакому описанию.
      Тело Фемистоклюса увеличилось до невероятных размеров. За какие-то доли секунды грек превратился в некое подобие гигантского морского ската. Только этот скат плыл отнюдь не в море — он парил, растекшись по небу, над дивной разноцветной равниной.
      Грек присмотрелся, и картинка тут же дернулась, увеличиваясь вдвое. Теперь он понял, что видит все тот же ландшафт, по которому они с Алкидием недавно гуляли, но только с высоты птичьего полета. Синие скалы, стоящий на земле Олимп, красная пустыня…
      Сверху особенно было заметно, что Летающий остров приземлился на ровной поверхности из белых отполированных плит прямо по центру. Пустыня странным образом осторожно обтекала эту искусственную площадку, словно боясь засыпать ее своей красной пылью.
      Фемистоклюс вдруг подумал об Алкидии, представив друга грустно сидящим у входа в грот. Панорамная картинка сменилась мгновенно, и грек ДЕЙСТВИТЕЛЬНО увидел Алкидия, сидящего у кривого разлома пешеры. Парень вовсе не скучал. Закусив кончик языка, Алкидий старательно вырисовывал острым камешком на одном из сталактитов голую фемину. Рядом с феминой была начертана корявая греческая надпись.
      Фемистоклюс присмотрелся — изображение тут же послушно увеличилось, и рыжебородый с неудовольствием прочел каракули друга.
      «Фемистоклюс дурак!» — вот что написал на синем камне Алкидий.
      Греку страшно захотелось отпустить приятелю хороший подзатыльник, но это в его новом удивительном состоянии, к сожалению, было невозможно. Рыжебородый не имел ни рук, ни ног, ни головы (последнее, к счастью для нашего героя, было не смертельно. — Авт.). Он состоял из одних сплошных глаз, способных проникнуть своим взором куда угодно.
      Этой так удачно подвернувшейся волшебной возможностью не следовало пренебрегать. Фемистоклюс снова представил равнину, и картинка сменилась.
      Теперь он желал видеть, где сейчас находится статуя Ареса, и он ее увидел.
      По колено увязая в песке, статуя неуклюже петляла где-то в окрестностях соседних гор. Это грека несказанно обрадовало, ибо теперь они с Алкидием могли беспрепятственно вернуться на Олимп. Ожившее мраморное изваяние находилось слишком далеко от их временного убежища.
      Олимп!!!
      Как же он мог забыть об Олимпе?
      Рыжебородый радостно рассмеялся, хотя свой смех так и не услышал. Сейчас он все узнает.
      ВСЕ!
      Ничто не утаится от его всепроникающего взора. И Фемистоклюс УВИДЕЛ. Увидел все, что ему было нужно, и даже больше…
      Вот куда он заглянул в самую первую очередь.

* * *

      Заговорщики с нетерпением уставились на выходящего из Зевсовой каюты Гефеста.
      — Ну, как он там? — нервно поинтересовался Геракл, потирая ушибленную в схватке скулу.
      — По-прежнему без сознания, — улыбнулся Гефест. — Эк я его приложил! Кстати, Зевса я развязал, а то вдруг в туалет, когда проснется, захочет или жрать там.
      — Это ты правильно сделал, — кивнул Аполлон, —нам не нужны лишние проблемы.
      — Да, а как там твоя божественная задница? — участливо поинтересовался Гефест. — Болит еще, наверное?
      — Конечно болит, — скривился Аполлон, — еще как болит. Вообще-то мне нужно в медбоксе пару суток полежать до полной регенерации мягких тканей, а я тут с вами фигней страдаю.
      — Ну, не такой уж и фигней, — усмехнулся Гефест, — все идет по плану…
      — Почти, — деликатно поправил кузнеца Геракл.
      — Ну да, почти. Всего, к сожалению, не предусмотришь, — божественный изобретатель сокру-
      шенно развел руками, — но в общих чертах пока нам… мм… везет.
      — Наши дальнейшие действия? — Геракл снова отер рукой саднящую скулу.
      — Значит, я, — Гефест многозначительно ткнул в себя пальцем, — пишу за Зевса электронный отчет от его имени, касающийся итогов космической экспедиции.
      — Ты не забудь там нас упомянуть, — напомнили заговорщики. — И премию каждому выпиши, да не скупись, институт заплатит.
      — Хорошо, выпишу, — согласился Гефест, — вы по этому поводу не беспокойтесь… Так, значит, ты, Геракл, займешься производством пробоины в корпусе корабля. Да побыстрей с этим делом разберись, времени у нас в обрез. Нельзя с возвращением затягивать, а то, чего доброго, поисковую группу за нами вышлют.
      — Легко сказать, разберись побыстрее, — недовольно проворчал великий греческий герой. — Я таким бредом в жизни еще не занимался. Вы знаете, какой толстый у звездолета корпус?
      — А ты найди место послабее, — посоветовал Гефест, раздраженный постоянным нытьем героя. — Значит так, повторяю: я занимаюсь отчетом, Геракл — пробоиной, а Аполлон… э-э-э… лечит свою драгоценную задницу.
      — Ну, как всегда, Аполлон не у дел, — все продолжал ворчать Геракл. — Нам, значит, вкалывать, а ему в солярии расслабляться. Слушайте, а может, и мне зад подпалить? В медбоксе вместе с Аполлон-чиком поваляемся, в картишки перекинемся, а ты, Гефестушка, пока все наши проблемы тут с Олимпом решишь…
      — Размечтался, одноглазый. — Гефест погрозил великому герою кулаком. — Будешь много разговаривать, не видать тебе премии, как Церберу отсутствующего хвоста.
      — Ладно, шучу я, — сразу же пошел на попятную Геракл, — только молот мне свой одолжишь.
      — Какие проблемы, — улыбнулся Гефест.

      — Что ты с ней сделал? — спросил Агамемнон, меланхолично облачаясь в свои легкие походные доспехи.
      — Я ее убил, — просто ответил Аякс, показывая рукой на покачивающийся на осине труп Клитемнестры.
      — Ага, — обрадовался царь, — а я думал, это очередной казначей повесился. Ну что ж, молодец. Даже не знаю, как тебя теперь отблагодарить.
      — Послушай мое новое стихотворение, — скромно предложил Аякс.
      — Валяй…
      И могучий герой навалял (в хорошем смысле этого слова, а не в том, в котором вы подумали. — Авт.).
      Сбылось пророчество Аякса-златоуста.
      Была убита Клитемнестра
      В то роковое утро.
      Возрадовался Агамемнон,
      И воскликнул он торжественно: «Свобода!»
      И воспарил от счастья он до самого до небосвода.
      — А вот этого, пожалуй, не надо, — нахмурился царь — Пускай лучше в Аттике думают, что я скорблю по безвременно усопшей жене. Объявим, что Клитемнестра… мм…
      Агамемнон задумчиво посмотрел на раскачивающийся на ветру труп жены с вывалившимся синим языком и удивленно выпученными глазами. Царю подумалось, что в таком виде его жена по-своему прекрасна. Во всяком случае, при жизни Клитемнестра выглядела намного хуже.
      — Объявим, что царица стала жертвой несчастного случая, — принял геродотово решение Агамемнон.
      — По мне так все равно, — пожал плечами Аякс, — что в лоб, что по зубам.
      Последующие полчаса могучий герой с большим удивлением наблюдал, как царь собирает в небольшую котомку свои скромные пожитки (коллекцию черных жемчужин, аметистовые ожерелья, инкрустированный алмазами меч и т. п.).
      — Секундочку, а куда это ты собрался? — поинтересовался Аякс.
      — Помнишь, я недавно говорил тебе, что с детства мечтал стать странствующим философом? — напомнил другу Агамемнон.
      — Ну, помню, ты мне это говорил перед тем, как с девками голыми резвиться.
      — Гм… так вот, — царь откровенно смутился, — в общем… я решил осуществить давнюю мечту босоногого детства.
      — Подожди-подожди, — Аякс недовольно поморщился, — это что же получается? Ты все сейчас возьмешь и бросишь? Когда мертва коварная жена, мешавшая тебе всю жизнь, когда трусливо бежал ее таинственный сумасшедший помощник, когда народ от счастья, что ты вернулся, упился до полусмерти…
      — Да, — гордо подтвердил Агамемнон, — я решил уйти именно сейчас, в триумфальном расцвете своего правления.
      — Агамемнон, да ты никак спятил!!
      — Отнюдь, мой друг. Сейчас я трезв, как никогда. действительно хорошо, и, дабы мне стало совсем обалденно, я хочу немного попутешествовать по земле.
      — А… — протянул Аякс. — Ну, так бы сразу и сказал. Я тоже не прочь прогуляться по Греции. А то я подумал, ты в свое царство возвращаться не собираешься.
      — Еще чего, — фыркнул Агамемнон, — да они тут без меня такой бардак устроят — Олимп содрогнется. Я уже отправил гонца с посланием к сыну моему Оресту, который проживает сейчас в Фокиде у своего приемного отца царя Строфия. Пусть сынок немного поправит во время моего отсутствия, может, из него что-то путное и выйдет.
      — А чего это он вдруг в Фокиде живет? — изумился Аякс.
      — Да климат ему там больше нравится, — пожал плечами Агамемнон, считая тему разговора исчерпанной.
      «Не хочешь правду говорить, дурак старый, ну и не надо», — раздраженно подумал Аякс.
      Собрали великие герои манатки и незаметно царский дворец покинули, переступая через тела придворных, упившихся по случаю возвращения с Троянской войны Агамемнона. За пределами дворца картина была аналогичной, только вместо придворных на земле валялись простые граждане.
      — Вот она, великая сила Диониса! — громко возвестил Аякс и три раза протрубил в свой любимый рог. — Куда пойдем, Агамемнушка?
      — На север, — ответил царь, предусмотрительно надев поверх доспехов балахон странствующего философа из грубой ткани, — ибо этот путь будет лежать через наиболее живописные места моих владений.
      — О, — воскликнул Аякс, — сколько духовной пищи! Сколько свежего материала для моих элегий! Воистину это просто гениальная идея — немного погулять по Греции.
      Трудно сказать, что заставило Агамемнона принять такое странное решение. Не исключено, что виною всему был очередной приступ временного умопомрачения (очень распространенная в Древней Греции болезнь. — Авт.).
      Видно, сказались на психике царя неудавшиеся покушения и ужасный конец жены его Клитемнестры, оказавшейся самой настоящей кровавой маньячкой. Но, как говорится; с кем поведешься, от того и наберешься. Не прошло даром для Клитемнестры долгое близкое общение с любовником Эгисфом.
      Ждали великих героев удивительные приключения, еще недостаточно наизмывался над ними всемогущий Рок.
      Уже спешил в осиротевший царский дворец молодой наследник Орест, а Агамемнон с Аяксом уходили горной тропой на север, громко беседуя о вечном, о смысле земного бытия и о бренной жизни в целом.
      Со стороны могло показаться, что великие герои сошли с ума, но это было далеко не так.
      Исполненный поэтического духа, Аякс время от времени выдавал стихотворные перлы, сотрясая дремучий лес ужасными звуками боевого рога. В общем, все было ничего, пока не встретили великие герои очень странного путника. Странный путник сидел на обочине дороги и с выражением полного отвращения к окружающему пытался безуспешно залатать порванную правую сандалию.
      — А… зараза, — вполголоса ругался странный путник, — а чтоб тебя…
      Выглядел он колоритно: в порванной одежде, с сучковатым посохом и с запыленным вещевым мешком, болтающимся на веревке за спиной. Было ему при ближайшем рассмотрении лет девятнадцать, не больше, хотя издалека странный путник показался великим героям дряхлым стариком.
      — Кто такой будешь? — недружелюбно спросил Агамемнон, не любивший бесцельно шляющихся по его владениям оборванцев. Вот так они шляются-шляются, милостыню просят, а завтра во дворце серебро столовое пропадает.
      Странный путник поднял глаза и нагло так заявил:
      — А ты кто будешь, добрый человек?
      От такой дерзости Агамемнон лишился на время дара речи. Но тут царь вовремя вспомнил, что он не у себя во дворце и что надет на нем грубый балахон странствующего философа.
      — Я владыка земель этих, — гордо ответил он, —царь Агамемнон.
      — А я Аякс, сын Оилея, — в свою очередь представился Аякс.
      — Да, вижу я, что передо мной стоят славные герои, — кивнул странный путник, — великие мужи Греции, легендарные эллины, недавно вернувшиеся с Троянской войны. Но не могу я стоя приветствовать вас, ибо натерла мне ногу проклятая сандалия.
      Великие мужи Греции недоуменно переглянулись.
      — Но как зовут тебя, о незнакомец? — несколько высокопарно спросил Агамемнон.
      — О, лучше не знать вам мое имя, — запричитал странный путник, — ибо проклят я всемогущими богами.
      — И все-таки… — настаивал Агамемнон.
      — Что ж, завидно ваше упорство, откроюсь я вам. Зовут меня Эдипом, и я самый несчастный из всех сынов греческих.
      Голос у Эдипа слегка дрожал, и герои подумали, что он либо в стельку пьян, либо готов прямо сейчас разрыдаться. Однако рыдать Эдип не собирался, с лукавством поглядывая на Агамемнона с Аяксом.
      — О достопочтенные мужи Греции, — хитро прищурившись, произнес странный путник, — не найдется ли у вас пара новых сандалий сорок пятого размера, и, быть может, тогда поведаю я вам свою ужасную историю.
      Великие герои снова переглянулись, причем переглянулись они с нескрываемым любопытством.
      Тяжело вздохнув, Аякс полез в свою заплечную сумку и достал оттуда великолепную пару белых сандалий сорок пятого размера с золотыми бубенчиками.
      — Правда, они женские, — виновато сказал могучий герой, протягивая обувь Эдипу, — но если тебе такие подойдут…
      — Подойдут-подойдут, — обрадовался бродяга, жадно хватая новенькие сандалии.
      — Эй, секундочку! — возмутился Агамемнон. — Это же сандалии моей жены Клитемнестры!!
      — Ну и что? — Аякс явно не видел причин для возмущения. — Ей-то они больше не нужны.
      Логика была убийственной, и Агамемнон, не найдя возражений, быстро успокоился. Знал бы он, что Аякс снял эти сандалии прямо с мертвой Клитемнестры в качестве боевого трофея. М-да, пригодился трофейчик.
      Оторвав позвякивающие бубенчики, Эдип со счастливой улыбкой на давно немытой физиономии принялся надевать изящную обувь.
      — Как раз по ноге, — радостно сообщил он. — Что ж, помогли вы мне. Даже не представляете, как вы меня выручили. Расскажу я вам за это свою жуткую историю, как и обещал.
      Усевшись на свои походные сумки, великие герои приготовились с интересом слушать. Эдип громко прокашлялся:
      — А началось все вот с чего…
 
 
       * * *
      У царя Фив Полидора и жены его Нюктиды был сын с совершенно идиотским именем Лабдак, который, естественно, и наследовал власть в Фивах, когда его папаша скончался от чрезмерных любовных утех с одной молодой гетерой. (Все тут чертовски сложно и запутанно, так что лучше внимательно следите за текстом.)
      Злые языки болтали, что гетеру ту подсунул любвеобильному папочке коварный сыночек. Но кто в. те благословенные времена серьезно относился к слухам, кроме пьяной матросни в приморских питейных заведениях?
      Преемником царя Лабдака стал его сын Лай, как видите сами, с не менее идиотским именем, чем у отца. Что ни говори, чтили фиванские цари свои традиции, поэтому никак не мог царь Лабдак назвать своего сына каким-нибудь нормальным именем, ну, скажем, Минилаем или Гипергавом, а назвал он его просто Лаем. Раз у самого имя, мягко говоря, странноватое, так пусть и сыночек помучается от издевательств сверстников.
      Но оказался этот Лай редкой сволочью.
      Ну, знаете, как в царских родах бывает. Один царь нормальный, второй тоже, а вот третий — сволочь. Да это прямо закон генной инженерии, которой в Аттике в то время заведовал бог плотской любви Эрот.
      Все припомнил своему папаше жестокий Лай: и имя свое обидное, и издевательства сверстников, и нелюбовь девушек, которые никогда не садились к нему в колесницу в отличие от колесниц прочих знатных молодых людей.
      До того задразнили сверстники сына Лабдака, что от него и в самом деле стало псиной вонять. Все окрестные собаки так прямо и сбегались, когда Лай на колеснице круги вокруг царского дворца наяривал в поисках симпатичной молоденькой фемины.
      Отравил в один прекрасный день Лай Лабдака (однако как здорово звучит! — Авт.). Отравил скисшей настойкой столетника, когда его отец немного простудился.
      Перешел после смерти отца царский трон к неблагодарному Лаю, и первое, что сделал новый владыка Фив, так это…
      А вы что подумали?
      Ну конечно же истребил всех бродячих собак.
      Зря, глупо, но такой уж он был человек, Лай этот. Помнил обиды — и правильно делал.
      Правда, вся Аттика над молодым фиванским царем после истребления бродячих собак смеялась, но Лай не унывал и все оскорбления на покрытые воском дощечки старательно записывал.
      Ох и много собралось в царском дворце этих самых дощечек, весь тронный зал был ими завален.
      Но особенно потешался над Лаем некий царь Пелопс, чувство юмора у которого было особенно сильно развито. И вот решил фиванский царь отомстить Пелопсу, жестоко отомстить.
      Поехал он однажды к царю-юмористу в гости в далекую Пису (это не опечатка! — Авт.). Погостил, покуралесил, провонял псиной все царские покои и через неделю домой вернулся, прирезав напоследок двух любимых царских болонок. Но не в этом заключалась страшная месть жестокого Лая. Похитил он у царя Пелопса сына, которого звали и вовсе не переводимо на нормальный язык, а потому все его величали попросту — Хрисиппом.
      Хрисипп вечно шатался по дворцу Пелопса в сандалию пьяный, и похитить его не представляло никакого труда.
      Да и не похищал на самом деле его Лай, ибо сам Хрисипп попросил увезти себя из Писы, так как достали его нарекания престарелого отца, что он де ничего целыми днями не делает, а лишь вино хлещет и на расстроенной эоле бренчит.
      Лай сразу же предложил Хрисиппу воспользоваться верной скисшей настойкой столетника и тра-вануть задержавшегося на этом свете папашу. Он даже достал из-за пазухи заветный флакончик и продемонстрировал его чудесное действие на местном садовнике, который скончался в ужасных судорогах. Но, как оказалось, становиться царем в планы ленивого юноши совершенно не входило. Договорились они, что вроде как похитит Лай Хрисиппа и пошлет через некоторое время с гонцом безутешному отцу отрезанную ногу наследника. Хрисипп с готовностью согласился на ампутацию, но Лай не был садистом, несмотря на свою вопиющую кровожадность. Он приказал отрезать ногу одному мертвому эфиопу, попавшему под колесницу. Ну и что с того, что нога была черная? Может быть, на чужбине Хрисипп сильно загорел.
      Короче, доконала эта нога несчастного Пелопса, и в припадке старческого слабоумия проклял он Лая, попросив всемогущих богов покарать похитителя сына.
      При этом слабоумный идиот даже сумел уточнить как. Молил он богов, чтобы погубил Лая его же родной сын.
      Ну, олимпийцы, понятное дело, просьбе царя вняли. Сделать кому-нибудь гадость — это было у них за милое дело. А вот если кто молил их урожайный год послать, то тут всемогущие боги были глухи к просьбам смертных.
      Вскоре женился царь Лай на молодой красавице Иокасте и жил себе в Семивратных Фивах, проблем никаких не зная.
      Но вот незадача — не было у них с царицей детей. Лай даже к Эроту обращался, мол, может, не то что-то делаю? Но Эрот, незримо присутствуя в спальне супругов, сказал царю, что все он правильно делает, вот только кряхтит слишком громко.
      Но разве это помеха для обыкновенного зачатия?
      Отправился Лай по совету бога плотской любви в Дельфы, в храм Аполлона, вопросить о причине этой своей бездетности. (Почему именно Аполлона, не знаю. Но так у Куна. — Авт.)
      Странный ответ дала жрица храма пифия (не путать с пифосом — бочкой для вина). Сначала она заявила, что Аполлон согласен помочь с зачатием, проведя ночь любви с женой Лая.
      На это Лай послал бога подальше, пригрозив забрать принесенные слугами дары: десять коз, десять баранов и всевозможную птицу. Аполлон призадумался, и вот что заявила Лаю впавшая в наркотический транс жрица:
      — Всемогущие боги выполнят твое желание. Родится у тебя скоро сын. Но знай, что погибнешь ты от его руки, и тогда исполнится проклятие царя Пелопса. (Ей-богу, мне эти олимпийцы начинают нравиться все больше и больше. — Авт.)
      — Ах так!!! — гневно взревел Лай и увел из храма всех коз, баранов и птиц, оставив бога Аполлона с длинным эллинским носом.
      И ведь был прав.
      Вернулся домой разгневанный Лай, и вскоре, как по волшебству, родился у них с Иокастой сын. Тут-то фиванский царь и забеспокоился уже на полном серьезе.
      Тут ему уже стало не до шуток.
      Лай даже к люльке с младенцем боялся подойти, дабы тот ненароком не огрел родного папулю погремушкой.
      Решил фиванский царь от сынишки избавиться, но только не убить. Упаси Зевс, такой кошмар Лаю даже в страшном сне привидеться не мог.
      Убить собственного сына?!
      Это потом историки вроде алкоголика Софоклюса наврали с три короба. На самом же деле Лай на сына даже руки никогда не поднимал. Да он вообще, как уже было сказано, опасался к нему ближе чем на двадцать шагов подходить.
      Как только исполнилось безымянному ребенку фиванского царя пять лет, так и решил Лай отдать сыночка на воспитание бездетному царю Полибу, проживавшему в горах Средней Греции.
      С радостью взял себе царь приемного сына, назвав его вполне нормальным именем — Эдип. Так и рос Эдип во дворце у царя Полиба и жены его Меропы, которые называли его сыном, да и сам Эдип считал их своими родными предками.
      Но однажды случилось непоправимое.
      Присутствовал возмужавший Эдип на одном из многочисленных пиров вместе со своими друзьями. Много вина было выпито в тот день, развязались у молодых людей языки. Как оно бывает обычно, в подпитии слово стало опережать мысль. И вот один из друзей Эдипа по имени Полиний вдруг ни с того ни с сего обозвал Эдипа байстрюком.
      Понятное дело, завязалась всеобщая драка, и обезображенный труп Полиния на следующее утро выловили из ближайшей речки рыбаки.
      Но страшное слово было произнесено.
      А слово, как известно, не дурной воробей — вылетит и лови его потом по всей Аттике.
      Задумался Эдип над своим рождением.
      Вызвал он Полиба с Меропой на откровенный разговор.
      Но не желали колоться предки, утверждая, что они и есть его родные (в смысле биологические) отец и мать. А тогда в Греции тест на ДНК только всемогущие боги друг другу делали, погрязнув во всевозможных заговорах. Куда там до них простым смертным. Только с чужих слов о своих родителях и узнаешь. Но не было в то время веры чужим языкам, ибо врали они много. Со злобы, по невежеству, из зависти, да мало ли из-за чего? Попробуй потом разберись во всем этом бреде на трезвую голову.
      Но Эдип был упорным молодым человеком. Встретил он однажды в одном борделе бога Эрота, и тот, выслушав подробный рассказ юноши о проблеме, послал его в Дельфы к той же. самой пифии, что беседовала некогда с его настоящим отцом Лаем. А ведь Эрот прекрасно знал, кто родители бедняги, но молчал мерзавец, ибо очень не хотелось ему получить по мордасам от самого всемогущего Зевса, контролировавшего весь процесс фамильного проклятия.
      Облачился Эдип в бедные одежды и спустя пару лет (??? — Авт.) в Дельфы потопал. Гнетущие мысли обуревали юношу. Все не шел у него из головы хитроумный Одиссей, отцом которого оказался чудовищный циклоп Полифем. (Хронология в данной книге самым наглым образом нарушена, так что ничему не удивляйтесь. Искусство требует жертв. — Лет.)
      Не перенес бы Эдип такого позора, но участь, его ожидавшая, была намного страшнее участи хитроумного царя Итаки.
      Приобрел Эдип на рынке у храма Аполлона хромого старого козлика, дабы принести его в жертву великому богу, и, понуро опустив голову, взошел по высоким ступеням в храм.
      Мрачные предчувствия мучили его. Зря он, конечно, весь этот сыр-бор затеял, но идти на попятную было уже поздно. Да и жертвенный козлик смотрел на Эдипа уж больно жалостно, так и просился на алтарь под ритуальный нож — видно, опостылела несчастному жизнь скотская.
      Грустно вздохнул Эдип и прямо к припадочной пифии (всегда находившейся при храме) решительно подошел.
      — С великим Аполлоном хочу побеседовать, — говорит.
      Пифия на него с сомнением посмотрела, затем перевела взгляд на козлика, с усилием поборола зевок и сказала, чтобы молодой человек подождал, пока ей прислужницы отварят зелье из мухоморов.
      Присел Эдип у алтаря и принялся ждать.
      Ближе к вечеру снова возникла у алтаря пифия, заметно посвежевшая и с безумными огоньками в широко раскрытых глазах.
      — Ужасна твоя судьба, Эдип, — выдает, а саму от мухоморов на смех пробивает, так и давится смешками. — Сказал лучезарный Аполлон, ой, не могу…
      И пифия, закрыв лицо полами белоснежной одежды, затряслась в приступе неистового хохота.
      Представляете, каково было несчастному Эдипу?
      Тут решается его судьба, а эта дура с ног от смеха валится. Но стерпел будущий царь и это унижение, хотя руки у него так и чесались эту пифию за волосы хорошенько оттягать.
      Выпила жрица холодной водички и вроде как немного успокоилась.
      — Слушай сюда, — говорит, а сама лыбу так и тянет. — Аполлон просил тебе передать, что… убьешь ты свою мать и… ой, не могу… извини… и женишься… женишься на своем отце. И от этого брака… нет, я больше не могу…
      Согнувшись пополам, пифия скрылась за черной дверью у алтаря Аполлона, и еще долго из недр храма доносился ее истерический смех.
      После этого к красному как рак Эдипу вышла другая жрица. Старая карга, лет девяносто, с абсолютно ничего не выражающим серым лицом. Смеяться эта образина перестала с того самого дня, как увидела в зеркале свое пакостное отражение.
      — Весь обслуживающий персонал храма бога Аполлона просит у тебя, юноша, прошения за нашу неопытную сотрудницу, — прохрипела старуха голосом полоумного удавленника. — Бог Аполлон просил передать тебе, что убьешь ты свою мать и женишься на своем отце. И от этого брака родятся дети, проклятые богами и ненавидимые всеми людьми. Извини. Такова божественная воля. Ступай с миром, и пусть у тебя все будет хорошо…
      Последняя фраза старухи окончательно добила Эдипа. И он, взяв старого козла за задние ноги, огрел уродливую жрицу им по голове, от чего оба тут же на месте и скончались. Козлик от инфаркта, а старуха от сотрясения мозга.
      Но говорят, что Аполлон принесенной ему жертвой остался доволен.
      В довольно идиотскую ситуацию попал будущий царь, ибо непонятно было, какие из его родителей имелись в виду. Убьет ли он Меропу и женится на Полибе или все эти приятные вещи он проделает со своими настоящими родителями?
      Да и существовали ли эти настоящие родители на самом деле?
      Нет, не заслужил обманщик Аполлон даже той убогой жертвы, которую преподнес ему Эдип…
      Не знал бедолага, что теперь делать. Одно было ясно: домой ему возвращаться ни в коем случае теперь нельзя. Подальше ему нужно держаться от Меропы и особенно от Полиба.
      Решил Эдип стать вечным скитальцем без роду, без племени, без родины. Даже имя хотел он себе поменять на Агасфера, но вовремя одумался, так как его вполне могли принять за иудея и побить камнями.
      Но разве можно избежать веления всемогущего Рока, будь он трижды неладен?
      Конечно нельзя.
      Не ведал Эдип, что чем больше он будет трепыхаться в тщетных попытках избежать своей кошмарной участи, тем скорее будет приближать то ужасное, что непременно должно с ним произойти.
      Что записано в книге великого Фатума, то, как говорится, не вырубишь и топором.
      От судьбы не уйдешь.
      Хе-хе.

      — Да-а-а-а… — хором протянули великие герои, — ни фига ж себе история!
      Эдип вымученно улыбнулся.
      — Вот теперь скитаюсь по Аттике, о судьбе своей горемычной размышляю. Непонятно мне, чем я заслужил такую участь. Вроде преступлений никаких против богов не совершал, никого не убил, а тут ни с того ни с сего проклятие.
      — Так это же фальшивое проклятие! — заявил Агамемнон. — Потому оно на тебя и обрушилось. Приходится тебе отвечать за проступки и безобразия своих предков, которые, как обычно, жили под девизом: «После нас пусть хоть Крон восстань». А ты теперь должен за них перед богами всемогущими отдуваться.
      — Вот-вот, — согласился с другом Аякс, — ты про Одиссея вспомни. Его ведь никто и не думал проклинать. Само как-то вышло, без специального вмешательства олимпийцев. В жизни всякое, братец, бывает.
      Помолчали.
      У Агамемнона даже от души отлегло, после того как он чудовищную историю Эдипа услышал. Его-то проблемы были сущей ерундой по сравнению с проблемами бегущего от судьбы скитальца.
      — Хотите, будем путешествовать вместе? — несколько неуверенно предложил своим новым знакомым Эдип.
      — Нам надо посовещаться, — строго ответил Агамемнон, и они с Аяксом отошли в сторонку.
      — По мне так все равно, с кем путешествовать, — прошептал Аякс, сочувственно поглядывая на сидящего невдалеке бродягу.
      — Да сатир его знает. — Агамемнон пощипал кучерявую бороду. — Вообще-то было бы интересно посмотреть, как этот ненормальный убьет мать и женится на отце.
      — Да, — согласился Аякс, — развлечемся на славу…
      — Значит решили.
      — Что решили?
      — Ну, что вместе с этим Эдипом по Аттике прогуляемся.
      — А почему бы и нет…
      И великие герои вернулись к бродяге.
      — Принимаем мы твое предложение, — величественно кивнул Агамемнон, а Аякс от переизбытка чувств разразился небольшим стихотворением:
      Через лес брели герои,
      Вдруг Эдипа повстречали,
      Бедолагу-байстрюка,
      Погруженного в печали.
      Что грустишь, Аякс спросил,
      Кто тебя, дружок, побил?
      Кто обидел, оскорбил?
      Отвечал ему Эдип:
      Проклят я,
      Один зловещий тип
      Мне несчастья предсказал,
      Я его тогда послал.
      Ох смотри, он говорит,
      Будешь скоро ты убит…
      — Все-все, хватит-хватит, — замахал руками Агамемнон, глядя на перекошенное лицо скитальца.
      Стихи Аякса произвели на Эдипа просто-таки неизгладимое впечатление. После этого у бедняги несколько дней дергался левый глаз.
      Так вот и слонялись великие герои по Древней Греции вместе с будущим проклятым царем Фив Эдипом.
      Правда, случались во время их скитаний и довольно неприятные инциденты, связанные в большинстве случаев с поэтическим дарованием Аякса.
      Поэт в Древней Греции был больше чем просто поэт. Это был певец народа, всегда и везде говоривший в глаза правду, облеченную в стихотворную форму. Из-за этого не раз были биты великие герои. Хотя слово «биты» в данном контексте не совсем уместно.
      Скорее уж биты были обидчики, а не герои.
      Сильно доставалось лишь бедняге Эдипу, который драться отродясь не умел и, ко всему прочему, был очень похож на странствующего иудея, которых в Греции очень не любили за ростовщичество, наглость и патологическую жадность. Скольким пьяным посетителям пивных заведений проломила головы верная кифара Аякса!
      О, их количество было просто ошеломляющим.
      Могучий герой даже стал делать на корпусе своего грозного инструмента зарубки, дабы точно знать, сколько противников поэзии пало от его тяжелой руки.
      «Не любишь мои элегии? Не нравится тебе высокая поэзия? Получай по башке кифарой!» — так рассуждал могучий грек, и никто его не мог переубедить.
      Но случилось однажды, что забрели наши скитальцы на один неприметный постоялый двор, коих на пути их насчитывались сотни. Забрели и попросили выделить им несколько комнат на ночлег. Надоело эллинам, понимаешь, по лесам да полям бродить в поисках удобного места для ночлега под открытым небом. Да и осень была на носу. Ночи холодные сделались, спать на земле стало опасно, ибо можно было простыть и свою мужскую силу утратить, а для Аякса сия напасть была подобна смерти. Уж очень любил могучий герой это дело.
      Хотя кто его не любит?
      — Мест нет, — ответил одноглазый финикиец, с явной неприязнью поглядывая на запыленных путешественников.
      Агамемнон перемигнулся с Аяксом, и в следующую секунду владелец постоялого двора повис над полом, трепыхаясь в мощной руке знаменитого героя.
      — Хотя, — сдавленно прохрипел он, — я могу найти для знатных мужей одну уютную комнатку.
      — Две, — злобно прорычал Аякс.
      — Ну две, — дернулся финикиец и был отпущен. Аяксу с Агамемноном была выделена довольно приличная комната с двумя большими кроватями, умывальней и медным ночным горшком (что весьма немаловажно. — Лет.).
      Эдипа же подселили к другому постояльцу, поскольку вид юноша имел совсем уж непрезентабельный по сравнению со своими спутниками.
      Но, прежде чем улечься спать, Агамемнон с Аяксом решили немного поразвлечься, потребовав у одноглазого финикийца лучшего вина и свежей баранины. Аякс, как водится, достал кифару и спел пару свежих элегий, после чего завязалась короткая драка с двумя греками, которые очень уж не любили поэзию. Кифара несколько раз пронзительно взвизгнула, и агрессивных постояльцев вынесли восвояси с накрытыми лицами.
      — Сто сорок! — довольно сообщил Аякс, считая зарубки на корпусе инструмента, к которым только что добавились еще две свежие.
      Услышав это, одноглазый финикиец, припадочно трясясь, объявил, что за еду и выпивку прославленные герои могут не платить. За счет, мол, заведения.
      Отлично проведя время, путешественники разошлись по своим комнатам.
      Эдип, стараясь не шуметь, отправился к себе и с удивлением обнаружил, что постояльцем, к которому его подселили, является какая-то непонятная тетка, дремлющая на одной-единственной кровати.
      Естественно, будущий царь возмутился и, найдя хозяина, все ему выложил: что его постоялый двор — это жалкий клоповник, что его постояльцы — сплошная пьянь, а сам он старый извращенец и полный импотент.
      — Все так и есть, господин, — весело кивнул финикиец, — но других комнат у меня нет. Вам придется довольствоваться тем, что есть, или заночевать на улице.
      Выбирать было не из чего, и Эдип нехотя вернулся в комнату с дрыхнущей незнакомой женщиной.
      Расстелив одежду, он улегся на пол возле кровати и попытался заснуть. Но с первой попытки это ему не удалось.
      Во-первых, одолевали клопы. Во-вторых, соседка вдруг стала утробно храпеть. Да так храпеть, что в соседнем помещении вздрагивали во сне Аякс с Агамемноном, хватаясь за лежащие под подушками мечи. Снился обоим немейский лев, и кошмар этот казался бесконечным.
      Эдип решил было считать по памяти овец, но больше десяти он их в жизни никогда не видел, да и со счетом у будущего царя были серьезные проблемы: дальше девяти он цифры знал с большим трудом.
      Тогда Эдип принялся всеми доступными ему средствами бороться с храпом неизвестной эллинки.
      Сначала он кукарекал, и это вроде как на время помогло, однако Аякс принялся бить ногой в стену, изрыгая жуткие проклятия и перебудив своим ревом весь постоялый двор. Выкрикнув напоследок что-то вроде: «Проклятые петушары!» — могучий герой успокоился и, как надеялся Эдип, крепко заснул.
      Но тут снова захрапела соседка.
      Будущий царь не сдавался, принявшись трясти деревянную кровать, но и эта мера мало чем помогла. Тогда Эдип стал тихо посвистывать, что было весьма опасно, так как свист вполне мог снова разбудить могучего Аякса.
      Ну что еще можно было предпринять в этой ситуации?
      Сон не приходил, а спать Эдипу хотелось жутко. К тому же от громоподобного храпа у него сильно разболелась голова, в которую сразу принялись лезть всякие жуткие мысли.
      Будущий царь, как мог, прогонял их, но воспаленный, измученный бессонницей мозг продолжал свою жуткую работу, подхлестывая больное воображение. И тогда Эдип понял, что если он еще немного послушает этот храп, то немедленно сойдет с ума и сотворит с собой что-нибудь ужасное.
      Скиталец сразу сделался очень решительным, перейдя к немедленным действиям.
      Встав с пола, он обошел кругом кровать со спящей соседкой и нехорошо посмотрел в ее лицо. Женщина оказалась вполне привлекательной и довольно моложавой, но ничто не могло уже помешать Эдипу совершить задуманное. Любой ценой он должен был прекратить этот кошмарный храп, дабы не повредить себе рассудок.
      И он задушил ее!
      Не будем описывать детали этого чудовищного преступления. Многие исследователи этого вопроса утверждают (ссылаясь на какие-то мифические псевдоисточники), будто Эдип тронулся умом еще в храме Аполлона от издевательского смеха молоденькой пифии. (У девушки тоже, кстати, крыша поехала. До конца дней своих она не переставала смеяться. — Авт.) (А по моему мнению, крыша поехала у самого автора. — Неизвестный читатель.)
      Не стоит в подробностях рассказывать о том, как бедняжка дрыгала ногами, хрипела и пускала пузыри. Так или иначе, но через десять минут все было кончено. Бездыханное тело безымянной храпуньи нелепо раскинулось на деревянной кровати. А Эдип краешком своего замутненного сознания подумал, что только что собственными руками задушил довольно красивую женщину в расцвете лет.
      Не знал тогда будущий царь, что убил он в душной комнате убогого постоялого двора свою собственную мать Иокасту, спасавшуюся от ужасного Сфинкса, поселившегося в окрестностях Фив.
      Так сбылась первая часть проклятия Пелопса.
      Эдип умертвил свою мать!
      С той ночи и поползли по Греции жуткие слухи о кровавом маньяке по кличке Фиванский душитель.
      В комнату Эдипа с оглушительным грохотом ворвался всклокоченный, вооруженный топором Аякс. «С оглушительным грохотом», ибо могучий герой начисто снес лбом запертую на засов дверь. Достали его разнообразные вопли, доносившиеся всю ночь из-за стенки, но не ожидал Аякс увидеть того, что увидел.
      — Эдип? — неуверенно спросил могучий грек. —Это ты?
      — Да, это я, — дрожащим голосом подтвердил будущий царь.
      — А что это ты тут делаешь? И кто эта голая шлюха на кровати?
      — Н-не знаю, — пробормотал в ответ Эдип, пожимая плечами.
      Опустив топор на пол, Аякс медленно подошел к покойной красотке.
      Язык женщины вывалился, свесившись набок. Глаза были удивленно выпучены, на шее синели отпечатки сжимавших горло пальцев.
      Аякс в испуге отшатнулся, ибо на какое-то мгновение ему показалось, что на кровати лежит убитая им несколько месяцев назад Клитемнестра. Сходство покойниц было поразительным, в смысле не внешнее сходство, а похожесть смерти, их обеих настигшей.
      — Ты что это, придурок, натворил?! — зло прошептал Аякс. — Ты зачем ее задушил? Тебе что, экстаза было мало?
      Эдип не ответил, исподлобья сверля могучего героя безумным взглядом.
      — Ох, не было у нас проблем, — взявшись за шлем, прохрипел Аякс.
      По лежавшей рядом роскошной одежде было ясно, что Эдип задушил какую-то очень знатную, эллинку, возможно даже царского рода.
      Правда, непонятно, что эта эллинка делала на дешевом постоялом дворе, но выяснять это теперь не было никакого смысла.
      «Да как она вообще с этим малахольным уродом в постель-то легла?» — с досадой подумал Аякс, осматривая стройные ноги погибшей.
      Даже по ее фигуре было видно, что она не из простолюдинок.
      Вошел заспанный Агамемнон и, сделав круглые глаза, с ужасом уставился на приятелей.
      — Эй, а что это вы здесь делали? — задал он вопрос, аналогичный тому, который задавал пять минут назад Аякс.
      — У нас здесь был групповой секс, — неудачно пошутил Аякс.
      — Правда? —; Агамемнон недоверчиво покосился на мертвую женщину.
      — Конечно нет! Этот идиот, которого мы оставили без присмотра, взял и прикончил какую-то не-знакомку. — Аякс с ненавистью посмотрел на Эдипа. — Ты ее как, сначала изнасиловал, а потом задушил или наоборот?
      — Я ее не насиловал, — обиженно ответил будущий царь, — я вообще ее первый раз в жизни вижу.
      — И последний, — добавил Агамемнон. — Ладно, так или иначе, но с постоялого двора надо линять.
      — А что делать с трупом? — мрачно поинтересовался Аякс.
      Агамемнон задумался:
      — Труп прикопаем на заднем дворе. Скорее, нужно поспешить, пока все еще спят…
      Просто чудовищное кощунство.
      Но ведь необходимо быть объективным в освещении исторических событий. Выпускать отдельные детали или реально состоявшиеся диалоги не имеет никакого смысла. Нельзя перечить самой истине! («Можно подумать, ты там действительно присутствовал!» — Неизвестный читатель. — «Сам дурак!» — Авт.)
      Под покровом прохладной сентябрьской ночи вынесли герои тело мертвой матери Эдипа из роковой комнатушки дешевого постоялого двора.
      — Тяжелая, зараза, — яростно шептал Аякс, неся Иокасту за холодные ноги.
      — Голову, голову не ударьте! — причитал ковылявший сзади Эдип, который не в силах был смотреть на плоды своего кошмарного злодеяния.
      — Да на что ей теперь эта голова? — огрызался Агамемнон, волоча труп за бледные руки.
      Приложили пару раз герои Иокасту об лестницу, но той действительно все уже было, мягко говоря, по барабану.
      — Осторожней, ради Зевса, осторожней, — утробно завывал Эдип, тихо рыдая.
      — Раньше нужно было на Зевса уповать, — ответил тяжело дышащий Агамемнон, — когда ты, сатиров извращенец, женщину душил.
      Но что мог ответить ему Эдип?
      Что не хотел он ее убивать?
      Просто так, мол, вышло?
      Да в жизни никто в это не поверил бы. Ведь двигал будущим царем в его преступлении не кто иной, как всемогущий Рок. Хотя…
      Еле-еле выволокли Иокасту на задний двор. Аякс сбегал в сарай за совковой лопатой и торжественно вручил ее Эдипу.
      — Давай, придурок, копай. Мы за тебя всю грязную работу выполнять не обязаны.
      И, заливаясь горькими слезами, принялся Эдип рыть могилу собственной матери.
      Агамемнон с Аяксом сидели рядышком на траве, думая об одном и том же. А не прикопать ли им вместе с телом несчастной и проклятого извращенца? Ясно было великим героям, как дважды два, что одним убийством дело не кончится. Поняли они, что путешествуют бок о бок с самым настоящим маньяком.
      Но не тронули друзья тогда Эдипа, ибо за разворачивавшимися событиями ежечасно следило не знающее сна, всевидящее око Сауро… то есть, тьфу ты, всемогущего Рока.
      Вырыл могилку Эдип перед самым рассветом. Похоронили великие герои безымянную красавицу и под покровом еще не рассеявшейся тьмы скрылись в неизвестном направлении.
      Естественно, все, что произошло той ночью на постоялом дворе, не могло ускользнуть от внимания хитрого финикийца, который до конца жизни после той зловещей ночи заикался.
      Трое маньяков, убившие фиванскую царицу, сбежали перед самым рассветом, и наутро заикающийся владелец постоялого двора показал охранявшим царицу стражникам место, где извращенцы зарыли тело несчастной женщины.
      Стражники, сладко прохрапевшие всю ночь рядом с комнатой своей госпожи, совершили над могилой Иокасты ритуальное самоубийство, так как не выполнили они свой долг и навеки опозорили свои имена.
      А горемычный одноглазый финикиец от ужаса всего того, что произошло на его постоялом дворе, бросился бежать куда глядел его единственный подслеповатый глаз, спотыкаясь об остывающие трупы телохранителей царицы и выкрикивая какие-то нечленораздельные словосочетания.
      Горе и разрушение оставлял за собой злотворный Эдип. Воистину удивительна была его судьба. (Автор просит у читателя прощение за незапланированный всплеск черного юмора.)
      Но все-таки будем придерживаться древних мифов, хотя правды в них с нос пресловутого царя Спарты Менелая.
      Так уж волею всемогущего Рока получилось, что оказались наши скитальцы невдалеке от города Фивы.
      Решили передохнуть великие герои на широкой дороге у подножия Парнаса, где сходились в тесном ущелье сразу три пути.
      Очутившись около знаменитой горы, на которую мечтал воспарить за эдельвейсом каждый уважающий себя греческий поэт, могучий Аякс не смог удержаться от сложения высокопарных строк.
      Правда, тему поэт выбрал не очень удачно.
      От каждого произнесенного Аяксом слова Эдипа (которого с недавнего времени герои не иначе как извращенцем не называли) словно било молнией.
      В переводе с древнегреческого эта элегия звучала примерно так:
      Вот в один прекрасный день Содрогнулась Греция. Жуткого убийства тень Наползла на свет. Объявился вдруг маньяк В образе душителя. Нападал он в полутьме, Лишь придет рассвет…
      В этот момент из узкого ущелья появилась запряженная белой лошадью колесница, в которой ехал седой, величественного вида старец.
      Услышав странную песню, он остановился, дабы получше разобрать слова.
      Аякс, заприметив нового слушателя, приободрился и загорланил пуще прежнего:
      Нападал маньяк на женщин На несчастных, на бедняжек, Ночью в спальни пробирался И жгутом их всех душил. Получал он кайф от пытки, От убийства возбуждался, И в глаза несчастной жертве Он смотреть всегда любил…
      И тут почтенный старец в дорогих одеждах как захохочет, даже лошадь шарахнулась.
      Аякс, понятное дело, сразу петь перестал и очень агрессивно посмотрел на потешающегося слушателя, заподозрив в нем яростного противника высокой поэзии.
      А старец продолжал смеяться, что в его возрасте было весьма опасно для здоровья — так и надорваться можно ненароком.
      Но произошло непредвиденное, то, чего не ожидали ни Аякс, ни Агамемнон, ни сам веселый старикашка.
      Доведенный элегией до опасной точки кипения, Эдип вскочил с земли и, вырвав из рук немного растерявшегося Аякса кифару, треснул ею потешающегося старика по голове.
      Тут уж перепугался и сам бесстрашный Аякс.
      Что же за чудовище они пригрели?
      С тихим хрустом пробила смертоносная кифара блестящую плешь старикашки, который отошел в царство Аида с милой улыбкой на добродушном лице.
      Не знал в тот момент Эдип, что убил он у ущелья собственного родного дядю Эфиальта, брата своего отца Лая, спешившего на быстрой колеснице в Дельфы, чтобы вопросить Аполлона, как избавить Фивы от кровожадного Сфинкса.
      Оттащив труп дяди к обочине дороги, Эдип воровато осмотрелся по сторонам, ища, кого бы еще замочить. Но тут ему на голову обрушился кулак Аякса, и будущий царь ушел в небытие (нет, к сожалению, не умер. —
      Когда Эдип очнулся, то увидел перед собой сидящих на походных сумках великих героев, хмурых и озадаченных больше обычного.
      Аякс мрачно вырезал на корпусе своей кифары сто сорок первую зарубку.
      Приподнявшись на локтях, Эдип осторожно посмотрел на обочину дороги.
      Над бездыханным телом старика уже резвилась стайка зеленых мух.
      — Так, — наконец произнес Аякс, закончив делать зарубку, — или ты, сатиров извращенец, немедленно объяснишь нам, зачем ты убил несчастного дедушку, или отправишься вслед за ним в долину Асфодели, став сто сорок второй зарубкой на моем музыкальном инструменте.
      Выбор был не ахти какой.
      — Я решил, что нам бы не помешала его колесница, — спокойно ответил Эдип, указывая на стоящий поодаль шикарный экипаж.
      Агамемнон с Аяксом переглянулись.
      — Ну что ж, — сказал Агамемнон, — вполне резонная причина преступления, но если ты еще кого-то при нас убьешь…
      — То пеняй на себя-а-а-а… — добавил Аякс, многозначительно бренча на кифаре.
      — Значит, не при вас мне убивать можно? — лукаво поинтересовался Эдип.
      Великие герои снова переглянулись, но от комментариев воздержались, ибо уже единогласно решили прикончить Эдипа в самое ближайшее время.
      Но, что ни говори, пригодилась им колесница несчастного Эфиальта.
      Погрузились в нее путешественники — оба — и покатили с ветерком через ущелье в том направлении, откуда покойный старик ехал. А Эдип в наказание за содеянное сзади побежал, пыль от колес повозки глотая, так как уже видели в нем великие герои ходячий труп.
      Вскоре на дороге им встретилась другая колесница, ведомая угрюмым молодым человеком, и обе повозки остановились.
      — А где старейшина Эфиальт? — удивился молодой человек, с изумлением рассматривая колесницу старика.
      — Я Эфиальт! — нагло заявил Аякс. — А ты кто такой?
      Молодой человек еще больше удивился, но лишних вопросов задавать не стал.
      — Я Акроней, сын Анабесиония, — ответил юноша, — спасаюсь бегством из Фив.
      — А что там у вас случилось? — поинтересовался Агамемнон, выбивая пыль из густой бороды, достигшей уже пояса.
      — Великое уныние царит в Фивах, — начал рассказывать молодой человек, — две беды поразили город Кадма. Ужасный Сфинкс, дитя порочной пьяной связи Тифона с Ехидной, поселился рядом с Фивами на горе Сфингион.
      — Знавал я одну Ехидну, — задумчиво произнес Аякс, вспоминая коварную Клитемнестру и осторожно косясь на неистово вытрясающего бороду Агамемнона.
      «Интересно, — подумал могучий герой, — знает ли он, что благоверная наставляла ему рожища с самим Тифоном!»
      — Е!… — заорал Агамемнон, и в его руке остался добрый клок черной бороды.
      Брови незнакомого юноши поползли на лоб.
      — Так чем же этот Сфинкс вам не угодил? — нарушил затянувшуюся паузу Аякс.
      — Он требует все больше и больше людских жертв, молоденьких девственниц, — ответил молодой человек, — в противном случае чудовище грозится разрушить Фивы.
      — Однако! А у него губа не дура! — усмехнулся Аякс. — Но ты, кажется, говорил, что вас поразили две беды, а не одна?
      — Именно так, — кивнул юноша. — Неизвестными извращенцами была убита наша царица Иокаста вместе с лучшими воинами из дворцовой гвардии. Горести и беды сыплются на нас как из рога изобилия.
      Услышав о преждевременной насильственной кончине фиванской царицы, Агамемнон с Аяксом быстро переглянулись.
      — А ты что же? — удивился Агамемнон. — Бежишь, значит?
      — А что, я похож на идиота? — в свою очередь удивился молодой человек.
      Агамемнон с Аяксом в ответ пожали плечами, и дерзкий юноша, натянув поводья, тронул колесницу с места.
      — Не сметь! — взревел Аякс, отпихивая ногой пытающегося снова схватить тяжелую кифару Эдипа. — Сатиров маньяк, тебе что, мало трупов?!
      В тот день спас Аякс, сын Оилея, жизнь Акронею, сыну Анабесиония.

      Итак, Сфинкс.
      Сфинкс был кошмарным чудовищем, как говаривали, с головой женщины, с туловищем льва и с громадными орлиными крыльями. По какой пьянке можно было зачать такого урода, остается загадкой. Как остается загадкой и то, сколько животных и людей в этом зачатии участвовало.
      — Ну, льва я еще могу понять, — задумчиво рассуждал Аякс, управляя быстрой колесницей, — извращенки с острова Лесбос и не такое выделывали. Но орел! Как же она с орлом-то?
      — Кто она? — раздраженно спросил Агамемнон.
      — Ну, баба эта, — ответил Аякс, — которая чудище зачала. Лицо-то у него человеческое!
      — Тебе же сказано было, что Сфинкс — это дитя порочной пьяной связи Тифона с Ехидной. Какие еще могут быть вопросы?
      — Тифона с Ехидной, — ворчливо повторил Аякс, который имел по этому поводу свое мнение. — Ну-ну…
      Жил Сфинкс, как уже говорилось, на горе Сфингион и требовал ежедневно себе в шатер молоденьких девственниц, иначе звиздец Фивам.
      Что он с этими девственницами делал, никто не знал. Вернее, имелись, конечно, предположения. Но предположения — это одно, а реальность — совсем другое…
      — Может, он их жрет? — предположил Агамемнон.
      — Не-а, — покачал головой Аякс, — судя по всему, развратник этот Сфинкс тот еще.
      — Но ведь он женщина!
      — Кто тебе это сказал?
      — Да тот парень в колеснице и сказал, что чудовище с женским лицом. (Ничего подобного «тот парень в колеснице» героям не говорил! — Ред.)
      — Тогда почему оно не требует молоденьких девственников?
      И великие герои в замешательстве посмотрели на бегущего рядом с колесницей Эдипа, язык у которого свесился набок, как у мертвой Клитемнестры.
      Не знали Аякс с Агамемноном, что Сфинкс до тех пор будет бесчинствовать в Фивах, пока кто-нибудь не разгадает его загадку, которую он загадывал каждому встречному-поперечному, а затем отрывал этим встречным-поперечным головы, ибо те никак не могли дать правильный ответ.
      Едут, значит, герои в колеснице, Эдип следом бежит, и тут видят — на дереве у дороги восковая табличка прибита.
      Затормозили, присмотрелись.
      — Высочайшим постановлением царя Креонта, — басом прочел Аякс, — владыкой Фив станет тот, кто спасет их от Сфинкса.
      — А действующий царь что же, добровольно от трона отречется? — спросил Агамемнон.
      — По-видимому, так, — подтвердил Аякс, — но на дощечке по этому поводу ничего не написано, можешь сам посмотреть.
      Агамемнон посмотрел.
      — Действительно, — изумленно сказал он, — не написано. Ну что, рискнем?
      — Что рискнем? — Аякс снова разогнал колесницу.
      — Ну, головами.
      — Да я сам этому Сфинксу, если надо, башку откручу, — похвастался могучий герой.
      — Ну так открути! — вскричал Агамемнон. — И станешь царем Фив!
      — Да?
      — Конечно.
      — Тогда едем к этому Сфингиону. Сказано — сделано.
      Только где этот Сфингион найти? Горы-то все вокруг одинаковые. И спросить не у кого, на дороге ни души.
      Но зоркий Агамемнон вскоре заметил валяющиеся в траве у обочины оторванные головы встречных-поперечных фиванцев, пытавшихся (как видно, без особого успеха) разгадать загадку Сфинкса.
      Многие головы улыбались, некоторые были испуганны, но чаще всего на лицах неудачников застыла гримаса глубокой философской задумчивости. Ясно было, что до последнего размышляли они над загадкой чудовища.
      Аякс, сроду не веривший ни в каких Сфинксов и прочих Ехидн, специально сошел с колесницы и, подобрав одну из задумчивых голов, немного поиграл ею в футбол, сделав несколько пасов побледневшему Эдипу, который от оторванной головы шарахался, как от ядовитого скорпиона.
      — Нехорошо, Аякс, — укорил друга Агамемнон, — не думал я, что ты способен на такое кощунство.
      Вместо ответа Аякс поднял с земли запыленную голову и протянул ее Агамемнону. Агамемнон брезгливо поморщился.
      — Да не бойся, бери, — усмехнулся могучий герой, — она ненастоящая.
      — Как это ненастоящая?
      — А вот так.
      Агамемнон с недоверием принял голову из рук Аякса.
      Голова действительно оказалась не настоящей, а восковой, с кустарно разукрашенным яркими красками лицом.
      — Что за ерунда?
      Но Аякс уже лихо вскочил в колесницу, понукая лошадь.
      — След из фальшивых голов приведет нас к логову Сфинкса! — весело возвестил он.
      — Эй, подождите! — закричал Эдип, галопом бросаясь за резко сорвавшейся с места повозкой.
      Легко отыскали великие герои нужную гору, но нигде не было видно проклятого Сфинкса. Аякс даже специально протрубил в боевой рог, но чудовище так и не соизволило появиться.
      — Видно, дремлет после обеда, — предположил Агамемнон.
      — Или с молодыми девственницами развлекается, — хохотнул Аякс.
      Излазили греки гору Сфингион вдоль и поперек и наткнулись наконец на странный заброшенный храм, где восковые головы валялись особенно обильно.
      Заходить в этот храм храбрые герои не решились, и Аякс задумал выманить монстра заранее сочиненным оскорбительным стихотворением.
      Начиналось оно так:
      Выходи, проклятая тварюка!
      Больше воли тебе не видать.
      Сдохнешь ты сейчас, уродская зверюка,
      Жизнь пришли мы у тебя отнять.
      И в подтверждение своих серьезных намерений Аякс еще раз протрубил в рог.
      На этот раз Сфинкс их услышал.
      Из храма пахнуло мертвечиной, и в темной полуобвалившейся арке входа появилась гигантская голова чудовища.
      — Не подходите близко, — пророкотал монстр, — стойте там, где стоите.
      Странная просьба, но греки подчинились.
      — Зачем пришли ко мне, ничтожные? Великие герои присмотрелись.
      Вроде лицо какое-то в темноте белеет, но разглядеть Сфинкса как следует не удавалось.
      — Загадывай загадку, блохастый, — грозно потребовал Аякс, — после чего я собственноручно оторву тебе голову, и мы уйдем.
      Услышав угрозу, Сфинкс расхохотался. Но как-то уж слишком неубедительно это у него вышло, натянуто как-то, что, естественно, не ускользнуло от внимания героев.
      — Скажите мне, — прогудело чудовище, — кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?
      Великие герои задумались.
      — У вас десять минут на размышления, — напомнил Сфинкс.
      — А то что будет? — нагло осведомился Аякс, но Сфинкс ему не ответил.
      — Идиотская загадка, — через пять минут заявил Агамемнон и, сев на траву, принялся демонстративно натачивать меч.
      — А я знаю, а я знаю ответ!!! — закричал Эдип и заскакал перед храмом на одной ноге.
      — Ну так кто это? — пробасил Сфинкс.
      — Это алкаш! — ответил будущий царь Фив. — Утром во время похмелья он лазит по дому на четвереньках в поисках сосуда с вином. К обеду он постепенно приходит в себя и передвигается уже как все нормальные люди. А вот вечером он снова нализывается до зеленых сатиров, оказываясь на четвереньках, но при этом в его правой руке зажат кубок с вином, который он держит высоко над головою, дабы не пролить ценное содержимое!
      — Еж твою мать!!! — взревел Сфинкс. — Ты отгадал…
      В этот момент сговорившиеся за спиной Эдипа Аякс с Агамемноном, обнажив мечи, стремительно бросились ко входу в храм.
      Через несколько шагов им стало ясно, что голова Сфинкса не настоящая, а нарисованная на большом куске ткани. Агамемнон еще успел подумать, что лицо женщины, изображенной на ткани, очень живо напоминает покойную Клитемнестру.
      За квадратной рамой с рисунком находился большой медный рупор, уходивший в высокий деревянный ящик. Вся конструкция была установлена на колеса и могла легко передвигаться с места на место.
      Великие герои сразу поняли, что опоздали.
      Дверца в высоком деревянном ящике была открыта. Внутри находились сужающееся сопло рупора и маленькая скамеечка с непонятно для чего выпиленной посередине круглой дырой.
      Знакома была Агамемнону эта дыра, до боли знакома. Аякс ринулся в храм.
      Храм оказался проходным, заканчиваясь такой же аркой, как и спереди. Дальше был луг, по которому мчалась тройка чернокожих рабов, несших на золотом горшке абсолютно голого мужика.
      — Стой, Сфинкс недоделанный! — закричал Аякс, понимая, что в своих доспехах он ни за что не догонит мерзавца. — Я все равно тебя рано или поздно поймаю!
      Но эфиопы с голым мужиком на горшке уже скрылись в густых, казавшихся непроходимыми зарослях. Спустились герои с горы Сфингион, а их уже у подножия весь фиванский народ встречает вместе с царем Креонтом.
      — Эдип, Эдип! — хором скандируют они и размахивают над головами свежесорванными цветами.
      — Не понимаю, — сказал Аякс, с удивлением взирая на многотысячную толпу.
      — Что тебе непонятно? — спросил Агамемнон.
      — Во-первых, непонятно, где все они раньше сидели, а во-вторых, откуда они узнали, что именно Эдип разгадал словесный ребус Сфинкса?
      — Слава великим мужам! — хором взревела толпа, и герои помахали ей в ответ.
      Три прелестные девушки, заготовленные в этот день для ужасного Сфинкса, повесили грекам на шеи (точнее, грекам и одному фиванцу) лавровые веночки и запечатлели на раскрасневшихся щеках освободителей по невинному поцелую.
      Правда, Аякс не удержался и, сграбастав молоденькую красотку в крепкие объятия, запечатлел на ее свежих устах такой страстный поцелуй, что девушка тут же упала в обморок. Агамемнон даже испугался, что могучий грек свернул бедняжке шею. Но девушку быстро привели в чувство холодной водой.
      — Как зовут тебя, красавица? — спросил ее Аякс.
      — Идиллия, — смущенно ответила девушка, после чего была поглощена накатившей толпой благодарных фиванцев.
      — Идиллия, — мечтательно повторил Аякс, словно пробуя прекрасное имя на вкус. — Друзья, по-моему, я влюбился…
      — Что, снова? — зевнул Агамемнон.
      — Не снова, а в первый раз по-настоящему влюбился, — обиженно ответил Аякс.
      — А… бывает…
      — Стихи, стихи! — громко заскандировала толпа.
      — Интересно, а откуда они знают, что я поэт?' — изумился могучий герой.
      — Да твои элегии уже битый год портовые матросы во всех питейных заведениях Аттики распевают, — усмехнулся Агамемнон.
      — Да? Ну что ж. Слушайте… Толпа мгновенно притихла.
      Послало нас к вам провиденье Спасти от Сфинкса-изувера, Его, мерзавца, поведенье Ужасно было, помогла нам вера. Загадку Сфинкса удалось решить, Ну а затем проклятого убить. Выходим мы из храма — что за чудо! Встречает нас толпа фиванцев, блюдо С роскошными цветами девушки несут И нас великими героями зовут…
      — Что еще за блюдо? — Агамемнон больно ткнул дочитавшего поэму Аякса кулаком в бок.
      — А ты попробуй подбери приличную рифму к слову «чудо», — огрызнулся могучий грек. — Я ведь на ходу сочинял.
      Но фиванцы не растерялись. Поэма им очень понравилась, и те же три девушки, что одарили героев лавровыми венками, поднесли спасителям золотые блюда, на которых лежали замечательные цветы.
      — Ну и что теперь? — недовольно буркнул Агамемнон.
      — Надо попробовать, — пожал плечами Аякс, — нельзя разочаровывать радушный народ…
      И с этими словами могучий герой взял несколько цветочков и засунул их себе в рот. Пожевал. Призадумался.
      — Знаешь, ничего, — обращаясь к Агамемнону, задумчиво произнес он, — только сахару маловато.
      Агамемнон взялся за голову.
      — Эй, постой! — Аякс схватил одну из девушек за руку. — Идиллия, тебя ведь так зовут?
      — Да. — Опустив глаза, девушка покраснела. Смутно догадываясь, что, возможно, он больше
      ее никогда не увидит, Аякс отчаянно спросил:
      — Где тебя можно найти, красавица?
      — В царском дворце, — прошептала девушка, не поднимая глаз, и ее снова поглотила толпа восторженных фиванцев, протягивавших героям восковые дощечки для автографов.
      — Ей, наверное, еще и шестнадцати нет, — покачал головой Агамемнон, — опомнись, друг…
      — Любви все возрасты покорны, — гордо заявил Аякс, ставя острой палочкой крест на ближайшей протянутой ему дощечке.
      Беднягу Эдипа битые полчаса толпа качала на руках, так что он, без пяти минут царь, уже позеленел.
      Действующий владыка Фив Креонт стоял рядом с героями и радостно улыбался. Хотя непонятно отчего, так как трона он благодаря своей глупости, с минуты на минуту должен был лишиться.
      — Граждане Фив, — громко воззвал царь, и граждане сразу притихли. — Как и обещал, согласно изданному мной указу я передаю царскую корону нашим спасителям, а именно отгадавшему загадку Сфинкса Эдипу.
      — Эдип, Эдип! — взревела толпа, но нового царя нигде не было видно.
      — Где же наш герой?!! — удивился царь.
      Аякс с Агамемноном огляделись и заметили торчащие из ближайших кустов грязные ноги бродяги в изящных сандалиях покойной Клитемнестры.
      Подойдя к кустам, Аякс заглянул в них и, брезгливо поморщившись, вернулся к пока что действующему правителю.
      — Героя сильно тошнит, — весело пояснил он, — толпа укачала…
      — Ну, это ничего, — беззаботно рассмеялся Креонт, — это бывает, я подожду.
      Подождали.
      Аякс все пытался высмотреть в толпе фиванцев прекрасную Идиллию, но ему, как назло, все время попадались какие-то поросячьи рожи не то представителей фиванской гильдии мясников, не то бежавших из местной кунсткамеры уродов.
      Эдип выбрался из кустов где-то через час.
      Его заострившаяся физиономия сменила зеленый цвет на желтый, и теперь без пяти минут правитель напоминал созревший лимон.
      — Спаситель ты наш! — вскричал растроганный Креонт, снимая с головы корону.
      — Скажите, милейший, — обратился Аякс к ближайшему фиванцу, — а у вашего царя в роду идиоты были?
      — Были, — честно подтвердил фиванец, — почти все родственники, кроме одного. Но тот умер от переохлаждения еще в пятилетнем возрасте, когда родители купали его в Стиксе.
      — Спасибо, — тихо поблагодарил Аякс.
      — А автограф можно? — тут же попросил фиванец, и могучий герой с сомнением посмотрел на его нос. По всему выходило, что это был не фиванец, а иудей.
      — Можно, — тяжело вздохнул Аякс, — где поставить?
      Иудей засуетился, но ни дощечки с воском, ни папируса у него не было.
      — Ладно, — хмыкнул Аякс и, подышав на фамильную печатку, надетую на указательный палец правой руки, засветил кулаком этой самой руки иудею промеж глаз.
      И, надо сказать, отпечаток кольца с фамильным гербом героя остался на лбу у бедолаги до конца его дней.
      То, что на фамильном гербе был изображен мужской фаллос, Аякса в тот момент нисколько не беспокоило…
      — Секундочку, — вдруг ни с того ни с сего заорал Эдип, обращаясь к снявшему корону царю, — а вы как же, отрекаетесь, значит, от трона?!!
      — Конечно, — улыбнулся Креонт, — ведь я дал слово и даже указ издал. Он у нас на каждом дереве висит.
      — А… — протянул Эдип, — ну тогда все в порядке…
      Опасный огонек в его глазах заметил один лишь Аякс, который понял, что теперь умертвить извращенца будет намного сложнее, чем, скажем, сутки назад.
      — Торжественно объявляю тебя новым царем Фив! — прокричал Креонт, надевая на давно не мытую шишковатую голову Эдипа изъеденную в нескольких местах коррозией медную корону. — Правь справедливо и мудро, и да пребудет в твоем царстве спокойствие.
      В ответ новоявленный правитель лишь зловеще рассмеялся.
      Однако, если вдруг по простоте душевной кто-то решил, что сумасшедшему маньяку действительно позволили править Фивами, то он (этот наивный человек) глубоко заблуждался.
      Как только был коронован Эдип, Аякс с Агамемноном быстренько подхватили брыкающегося царя под белы рученьки и, посадив в колесницу, увезли психопата во дворец.
      Вскоре к ним присоединился и экс-правитель Креонт.
      Войдя в тронный зал, он довольно грубо (за ногу) стащил Эдипа со своего трона и, отобрав корону, сам уселся на царское место.
      — Фух, — одновременно с облегчением вздохнули Аякс с Агамемноном.
      — Да, вот так, — подтвердил Креонт.
      — Но как же обещание?!! — истошно завизжал Эдип. — Как же царский указ? Это беспредел, я требую…
      — Заткнись, — тихо сказал Аякс, и Эдип сразу замолчал, испуганно поглядывая на кифару, висящую на боку у могучего грека.
      — Я тот самый пятилетний бедолага, которого свихнувшиеся родители купали в ледяных водах Стикса, — произнес Креонт, и от жуткого воспоминания его передернуло.
      — Но как же?… — начал было Аякс.
      — Я тогда выжил, — перебил героя царь, — благодаря Посейдону. Он вовремя вмешался, и меня спасли нереиды.
      — О чем это вы? — удивился Агамемнон, мало что понявший из беседы Креонта с Аяксом.
      — Да это мы так, — вяло махнул рукой царь, — по поводу идиотов в моем роду.
      — Однако ловко вы со Сфинксом придумали, — похвалил находчивого царя Аякс. — Наверняка бы нашелся дурак, клюнувший на роскошную приманку.
      — Да он и нашелся, — кивнул Креонт, лукаво поглядывая на сидящего в углу тронного зала Эдипа…
      Но недооценил царь коварство обиженного богами скитальца.
      Сильно недооценил.
      В общем, беда случилась той же ночью…
      Агамемнон, рассчитывающий наконец впервые за много нелегких месяцев как следует выспаться, по-развлекался перед сном с тремя фиванскими гетерами и уже собрался было вздремнуть, как внезапно в его гостевые покои ворвался разъяренный Аякс.
      — Стучать, перед тем как войти в чужую спальню, тебя, по-видимому, не учили? — недовольно прокричал Агамемнон, прикрывая простыней проветривающиеся натруженные чресла.
      — Да на фиг мне твой… нужен! — с чувством произнес могучий герой. — Одевайся, пойдешь со мной. У нас серьезные проблемы.
      — Неужто ты снова видел во дворце того голого типа на золотом горшке, о котором столько рассказывал? — спросил Агамемнон, завязывая морским узлом набедренную повязку.
      — Нет, случилось кое-что похуже. — Хуже?!!
      — Да, именно. Идем скорее…
      И заинтригованный Агамемнон поспешил за другом.
      Приподнятое настроение у него мгновенно улетучилось, когда он понял, что Аякс ведет его в царскую спальню.
      В спальне был полный разгром.
      На высокой царской кровати лежал абсолютно голый Креонт с вывалившимся на волосатую грудь синим языком и выпученными, как у камбалы, глазами.
      И идиоту было ясно, что царь задушен.
      На его шее синели отпечатки чьих-то цепких пальцев.
      Чьих-то?
      Гм.
      — Так… — Лоб Агамемнона покрылся холодной испариной.
      Рядом с кроватью валялось еще три тела, в которых Агамемнон с ужасом узнал развлекавших его перед сном роскошных гетер.
      Вот кого действительно было жалко.
      — Где эта сволочь? — прохрипел Агамемнон, хватаясь за сердце.
      Аякс, словно заправский факир, подошел к зашторенному окну царской опочивальни и резким движением руки отодвинул атласную занавеску.
      «Сволочь» лежал на подоконнике, связанный по рукам и ногам крепкой веревкой. Рот извращенца был заткнут его же набедренной повязкой.
      Маньяк приглушенно замычал, и вытаращенные глаза у него в этот момент были такие же, как и у мертвого Креонта.
      — Что же теперь делать? — запричитал Агамемнон. — Что делать?
      Аякс осторожно почесал шлем на затылке, что всегда стимулировало его умственную деятельность.
      — А что тут сделаешь? — угрюмо пробурчал он. — Нужно как-то срочно избавиться от трупов. Народ-то все равно не в курсе, что никто реально власть Эдипу отдавать и не собирался. Гад на это и рассчитывал, когда свое гнусное преступление совершал. Эдип на подоконнике подтверждаюше замычал.
      — Но их же четыре?!! — ужаснулся Агамемнон.
      — Кого четыре? — не понял Аякс.
      — Трупа!!!
      — А… не беда, я и это уже предусмотрел. — И могучий герой, выйдя из царской спальни, вкатил в нее большую деревянную тачку с одним колесом, — Вот, я ее еще утром в песчаном карьере у дворца заприметил.
      — И где мы их прикопаем?
      — Да там же в карьере и прикопаем… Громко матерясь, великие герои погрузили в тачку одну из мертвых гетер и взгромоздили, на нее задницей кверху — труп Креонта.
      Композиция вышла довольно неприличной, и Агамемнон отпустил Аяксу пару увесистых оплеух, ибо трупы в таких позах укладывал именно он.
      Царя перевернули, и Аякс отвез первую партию покойников в карьер. Агамемнон же остался сторожить мычащего маньяка, изучая синие отеки на шеях лежавших у кровати двух гетер. У него прямо слезы на глаза наворачивались, когда он вспоминал, что вытворял с этими кисками несколько часов назад в своих гостевых покоях.
      — Я убью тебя, сволочь, — в расстроенных чувствах прошипел Агамемнон на ухо дергающемуся Эдипу. — Так и знай. Клянусь томящимся в Тартаре Кроном, я тебя убью.
      Вскоре Аякс приволок пустую тачку, в нее поспешно были уложены оставшиеся девушки и брыкающийся Эдип…
      В песчаном карьере за дворцом было тихо и как-то даже умиротворенно. Ярко светила полная осенняя луна, и было в этом что-то инфернально поэтическое.
      Развязав Эдипа, Аякс с отвращением швырнул ему совковую лопату:
      — Давай, придурок, копай.
      У Эдипа появилась слабая надежда, что его сегодня не убьют, и он с двойным энтузиазмом налег на лопату.
      Стоявшие в сторонке от углубляющейся братской могилы великие герои мрачно решали, что делать дальше.
      — Убить сейчас мы его не можем, — устало рассуждал Аякс. — Нельзя оставлять Фивы без царя, никак нельзя.
      — По мне так уж пусть лучше будут совсем без царя, чем с этим, — горько усмехнулся Агамемнон.
      — Короче, — Аякс беспрестанно чесал шлем, — извращенца пока не трогаем, но следим за каждым его шагом. Ждем удобного случая, а тогда уберем без шума и пыли. Ну, вроде как шел в туалет и в выгребную яму случайно упал или подавится за обедом котлетами по-финикийски.
      — Чем подавится? — переспросил Агамемнон.
      — Фиником, — раздраженно ответил Аякс. — Ну ты меня и удивляешь. Да какая разница, как мы его уберем! Главное — сделать это тихо и незаметно.
      — Легко сказать, он ведь царь!
      — Да какой он там царь, — Аякс презрительно сплюнул, — не смеши меня…
      Ладно, — кивнул Агамемнон, — будь по-твоему… А Эдип, быстро выкопавший могилу, уже тащил за правую ногу к яме убитого им же Креонта, ибо не знал он в тот момент, что укокошил час назад в царской спальне собственного родного троюродного сводного брата.

      В ту роковую ночь решилась судьба Эдипа. Как и договаривались между собой великие герои, не трогали они маньяка, но следили за каждым его шагом.
      А Эдип знай себе радовался, изображая заправского царя. Праздники устраивал, преступников миловал и ко всему еще вдруг ни с того ни с сего решил жениться.
      — Что?! — хором вскричали герои, и брови у обоих одновременно полезли на лоб.
      — Именно! — нагло подтвердил восседающий на троне Эдип, — Хочу жениться, и все тут. Устройте мне, пожалуйста, смотр невест. Пусть лучшие красавицы Фив предстанут пред мои очи.
      — Да кто за тебя, урода, замуж-то нормальный пойдет?! — возмутился Аякс. — Ты на себя в зеркало хоть раз смотрел?
      — Смотрел-смотрел, — нагло ответил Эдип, — не хуже других.
      — Других? Это, интересно, кого, Минотавра с Ти-фоном?
      — Хочу жениться, и точка, — злобно закричал царь. — И вообше, пошли вон из моего дворца…
      Аякс, сдернув с плеча кифару, взял угрожающе минорный аккорд. Эдип побледнел:
      — Ладно-ладно, шучу я.
      — Ну что? — тихо спросил Аякса Агамемнон. — Устроим уродцу перед смертью праздник?
      — Да я бы его прямо сейчас… — И могучий герой показал руками то, что он с этим Эдипом сделает.
      — Но ведь ты сам знаешь, что рано еще.
      — Знаю, — грустно кивнул Аякс.
      — О чем это вы там шепчетесь? — с подозрением спросил Эдип, нетерпеливо ерзая на троне.
      — Шепчемся мы о том, — ответил Аякс, — что во дворце твоем, о великий царь, с недавних пор служанки стали пропадать.
      — Ну и что с того? — удивился Эдип.
      — Дело в том, — глумливо продолжал могучий герой, — что дворцовая стража регулярно находит их трупы в подвале. И вот что странно — все девушки задушены!
      — Вы что, думаете, это я сделал? — Царь нервно подпрыгнул на троне.
      — Ага! — хором ответили греки. — Кому еще, как не тебе, этими бесчинствами заниматься.
      Эдип погрустнел.
      — Жениться я хочу, — снова начал канючить он, и герои решили помочь сумасброду.
      Дали они объявление через многочисленных глашатаев, что смотр невест царь во дворце устраивает.
      И со всех концов Фив потянулись во дворец толпы желающих.
      Успокоился на время Фиванский душитель. Перестала стража находить тела задушенных убивцем жертв…
      Всякие невесты ехали во дворец, но, прежде чем попасть на смотр к царю, проходили они тщательную проверку в особом зале, где за длинным столом сидели Аякс с Агамемноном, отбиравшие нужных красавиц.
      Чувством юмора великие герои обладали незаурядным, что и сказалось на процессе первичного отбора девушек.
      Особенно отличился Аякс, мгновенно разоблачавший портовых шлюх, переодетых в жриц-девст-венниц храма Афины. С ними могучий герой удалялся в особую маленькую комнату, где проводил более тщательное «собеседование», сильно раздражая своим поведением Агамемнона, которого смотрины страшно тяготили.
      С чувством юмора, как уже. было сказано, подходили греки к отбору кандидаток в царицы, выбирая из претенденток самых страшных уродин, как то: шестнадцатилетнюю девушку, переболевшую оспой, сорокалетнюю толстуху с бородой из фиванского цирка, хромую каргу, пришедшую на смотрины царских невест за подаянием и нежданно-негаданно попавшую в ударную группу основных претенденток. Правда, с этой бабушкой небольшая накладка вышла. Узнав, что ее отобрали среди прочих красавиц, старушка не вынесла этого известия и поспешно отошла в мир иной не то от счастья, не то от ужаса. Жюри в лице Аякса с Агамемноном, как говорилось, особенно благоволило ко всяким там калекам и умственно отсталым, делая таким претенденткам особые поблажки. У царя-то с головой тоже не все было в порядке, соответственно и жену следовало подобрать подобающую.
      Так, в основную группу «красавиц» попали одноногая женщина с острова Крит, одноглазая сварливая пиратша, однорукая вдова фиванского палача и постоянно хихикающая пифия из Дельфийского храма Аполлона. Однако, увидев случайно издалека Эдипа, пифия сбежала. (Интересно, с чего это вдруг? — Авт.)
      — А я и не знал, что в Фивах столько уродин, — покачал головой Агамемнон, отпихивая вцепившуюся зубами в его сандалию обезумевшую карлицу.
      — Да ты еще и половины не видел, — рассмеялся Аякс, метким ударом кифары приканчивая лилипутское отродье.
      В этот момент двое смуглолицых мужиков заносили в смотровой зал на деревянных носилках очередную претендентку.
      — Это наша единственная сестра, — заявили смуглолицые, обильно потея. — Она еще ни разу не была замужем.
      Встав из-за длинного стола, Аякс осторожно приблизился к носилкам. Судя по всему, женщина недавно… (Дальше в этом месте неразборчиво. —Рей.)
      — Годится! — громко сообщил могучий герой, поворачиваясь к измученному Агамемнону. — Занеси новую претендентку в основной список. («Тьфу, какой дурак!» — Жена автора. — «Всецело присоединяюсь! — Неизвестный читатель. — «Да ладно вам… — Автор смущенно.}
      — Положите возможную невесту в соседний зал, — распорядился Агамемнон, коряво царапая что-то на большой восковой дощечке. — Деньги получите у царского казначея.
      Смуглолицые кивнули, унося сестру в соседнее помещение, где вскоре должен был появиться сам царь.
      — По-моему, это уже перебор, — хмуро сказал Аяксу Агамемнон, проводив мутным взглядом зловещие носилки. (Вот-вот! — Ред.)
      — Ты что, забыл, с кем мы имеем дело? — напомнил могучий герой, жестом подзывая следующую претендентку.
      Ею оказалась трехметровая великанша, очень похожая на лестригоншу Тифату, некогда пленившую сердце Аякса.
      — Имя? — вяло спросил Агамемнон. — Род занятий?
      — Гармодий, — представилась великанша, — род занятий кузнец.
      — Годится! — весело кивнул Аякс, но от рукопожатия с потенциальной невестой благоразумно отказался.
      — Следующая.
      В смотровой зал зашла вереница бородатых мужиков с накрашенными губами.
      — Ага!!! — довольно сказал Аякс, вставая со своего места. — Содомиты…
      На следующие полчаса смотрины невест пришлось прервать, так как ревущий, словно морская сирена, Аякс с мечом наперевес гонял извращенцев по окраине Фив и, что странно, ни одного из них так и не смог поймать.
      Как позже выяснилось, фиванские содомиты профессионально занимались ритуальными танцами и бегали не хуже олимпийских чемпионов.
      Неожиданная пауза несказанно обрадовала Агамемнона, который наконец смог немного вздремнуть прямо под столом смотрового зала.
      Каково же было его удивление, когда он проснулся совсем в другом месте.
      Сначала Агамемнон испытал изумление, затем испуг и наконец дикий ужас.
      Испуг он ощутил, когда понял, что лежит на кровати в потайной комнате Аякса, куда тот по очереди таскал портовых шлюх, обещая им протекцию в браке с царем. Агамемнона поразило еще и то, что он был абсолютно гол.
      А вот неподдельный ужас он испытал, когда, повернув голову влево, увидел лежащую рядом с собой на кровати с кузнечным молотом в руках чудовищную великаншу по имени Гармодий.
      Великанша тоже была обнажена, и Агамемнону еще подумалось, что, несмотря на мужское имя и широкое плечи, она все-таки женщина, причем довольно аппетитная.
      «Неужели я с ней… — вздрагивая всеми членами (абсолютно всеми! — Авт.) подумал Агамемнон. — Но этого просто не может быть, ведь я спал!»
      — Что, испугался? — закричал ворвавшийся в комнату свиданий Аякс, чуть не доведя несчастного приятеля до очередного инфаркта. — Как я тебя разыграл, а? Нечего было на рабочем месте засыпать!
      — Странные вы, мужики, все какие-то, — басом произнесла великанша и, встав с кровати, принялась грациозно одеваться.
      Аякс смотрел на нее с умилением.
      — Ты идиот!! — истошно заорал Агамемнон, до которого с трудом дошло, что это был всего-навсего невинный розыгрыш. — Ты полный, законченный идиот… повторить по слогам?
      — Твоя реакция, мой друг, — сказал, ничуть не обидевшись, Аякс, — лишь говорит о том, что моя шутка с триумфом удалась.
      — Баран, — продолжал ругаться Агамемнон, вытаскивая из-под кровати свои кожаные доспехи. — Еще раз так поступишь, будешь путешествовать по Аттике один.
      — Кстати, содомитов я так и не поймал, — с сожалением констатировал могучий герой. — Но зато хорошо икры размял. Идем в зал. Эдип сейчас будет выбирать себе жену.
      — Надеюсь, он выберет тебя, — огрызнулся Агамемнон, надевая любимые медные наплечники.

* * *

      В тот день царь Эдип выглядел особенно невменяемым. Волосы его были всклокочены, борода стояла дыбом, глаза безостановочно и страшно вращались.
      «Как бы он кого-нибудь ненароком не задушил», — опасливо подумал Аякс, незаметным движением снимая с плеча кифару.
      Долго осматривал Эдип многочисленных невест, многим из которых было место в царской кунсткамере. (К слову сказать, часть их потом туда и определили, а некоторых свезли в психиатрическую лечебницу на Крите. — Авт. — Свезли вместе с автором! — Известный критик.)
      Задумчиво обходил Эдип ряды «красоток».
      Остановившись напротив бородатой женщины из фиванского цирка, долго глядел царь на ее рыхлое тело, явно колеблясь. Немой вопрос застыл в его глазах. Но в конце концов ему не понравились ее зеленые волосы, и Эдип двинулся дальше.
      — Слава Крону, — прошептал Агамемнон, и если бы в те далекие времена древние греки были христианами, то он наверняка бы перекрестился.
      Наконец нашел царь себе невесту, ткнув пальцем в высокую брюнетку с помятым лицом, которую Аякс выбрал для главных смотрин из-за черной бородавки на верхней губе.
      — Как тебя зовут, красавица? — нежно спросил Эдип, похотливо поглядывая на волосатые ножищи девушки, выглядывавшие из-под накидки, которая габаритной фемине была явно не по размеру.
      Вооружившись хлыстами, Агамемнон с Аяксом во избежание всяческих эксцессов погнали остальных претенденток вон из зала, не обращая внимания на их утробные завывания.
      — Меня зовут Лайя, — басом ответила девица, неуклюже переступая с ноги на ногу.
      — Это еще кто такая? — удивился Агамемнон. — Первый раз ее вижу.
      — Я встретил ее на окраине Фив, — ответил Аякс, — когда за содомитами гонялся. Предложил девушке в смотринах поучаствовать, рассказал о конкурсе, она и согласилась.
      — Знаешь, — тихо произнес Агамемнон, — иногда мне кажется, что ты, мой друг, еще более сумасшедший, чем наш Эдип, хотя порою ты способен совершать просто-таки гениальные поступки.
      — Ну спасибо, — зарделся Аякс, — хотя подожди, а при чем тут Эдип?
      — Лайя, Лайя, — как заведенный повторял царь, бегая вокруг невесты. — Что за странное имя. Скажите, мы раньше с вами нигде не встречались?
      — Ну… — неопределенно пробасила девушка, — может быть, в цирке?
      — В цирке? — удивился Эдип. — А что это такое?
      — Это то место, где ты вскоре окажешься, если сейчас же не ляжешь спать, — грубо вмешался в содержательную беседу голубков Аякс. — Вон уже стемнело давно. Завтра у тебя свадьба, так что получше выспись.
      Взяв невесту за руку, которая (в смысле конечность) была вдвое больше руки Эдипа, царь демонстративно направился в сторону своих покоев.
      — Э… нет, — прогремел Аякс, бесцеремонно разъединяя голубков, — девушка будет спать отдельно. Это тебе не Содом и не Гоморра — это Фивы!
      И Эдипу пришлось подчиниться.
 
 
       * * *
      Наутро стали готовиться Семивратные Фивы к царской свадьбе.
      Однако не выспались в тот день Аякс с Агамемноном, так как всю ночь продежурили они у спальни невесты, откуда доносился жуткий утробный храп.
      Дежурили великие герои неспроста, ибо опасались они, что Эдип ночью попытается пробраться в спальню Лайи, дабы ту преждевременно… задушить. (А вы что подумали? Ай-яй-яй! — Авт.)
      Небезосновательно опасались Аякс с Агамемноном, ох и небезосновательно.
      Сумасшедший царь действительно несколько раз пытался пробраться в спальню возлюбленной, однако извращенец везде натыкался на неусыпных стражей.
      Полез Эдип по водостоку к окну спальни невесты, смотрит, а на подоконнике Аякс сидит, тихонько бренча на кифаре. Испугался царь, вниз спустился, обошел гостевую часть дворца с тыла (там тоже окно имелось). Полез Эдип к этому окну по виноградной лозе, смотрит — и там кто-то сидит. Пригляделся, а это Агамемнон финики щелкает. Не подберешься к любимой.
      Так всю ночь царь и пробегал от одного окна к другому, рассчитывая,. что герои наконец утомятся и пойдут спать. Зря, конечно, рассчитывал, но все же.
      А наутро, как уже было сказано, начались приготовления к свадьбе.
      С острова Крит был приглашен сводный октет одноруких арфистов-виртуозов. К острову Лесбос устремились гонцы, дабы позвать на свадьбу фиванского царя проживавших там героев. Но никого они там из живых людей не нашли, кроме странных, меланхолично сидящих на деревьях лохматых обезьян…
      Вся Аттика судачила о предстоящей свадьбе.
      Делались всевозможные предположения.
      Гуляли фантастические слухи.
      Но особенно всех интересовала невеста Эдипа. По одной версии, она была трехметровой амазонкой с тремя грудями, по другой — бородатой женщиной из фиванского цирка, третьи утверждали, что будущая жена царя не кто иная, как обезумевшая карлица из дельфийских кунсткамер.
      В общем, как видите, версии были одна бредовей другой, и всецело зависели они от количества выпитого рассказчиком вина.
      Но правда оказалась намного страшнее и отвратительнее любых самых безрассудных предположений…
      Аякс с Агамемноном продолжали плести за спиной Эдипа коварный заговор.
      — Значит так, — заявил Аякс, раскладывая на столе перед Агамемноном большой кусок папируса. — Я здесь все доходчиво нарисовал. Это царская спальня, это кровать, а это придуманный мною особый механизм.
      — Ну и что? — спросил Агамемнон, не в силах разобраться в кривых каракулях приятеля. — Что это за летающая надгробная плита?
      — Это не надгробная плита, — обиделся могучий герой, — это каменная мухобойка, подвешенная над кроватью. Как только Эдип спать ляжет… Бац! И финикийская котлета.
      — Э… нет, братец, — покачал головой Агамемнон, — неувязочка получается…
      — Это, интересно, какая? Я все вроде продумал.
      — Все да не все, — раздраженно бросил Агамемнон. — Разве ты забыл, что смерть царя должна быть похожа на несчастный случай?
      — Ну так а чем тебе не нравится мой план? Прекрасный несчастный случай!
      — Подвесная плита?
      — Ну да. Скажем, что Эдип сам распорядился ее над кроватью повесить.
      — И это за каким таким сатиром? — ехидно осведомился Агамемнон.
      — Чтобы от москитов отбиваться, — сразу нашелся с ответом Аякс. — Ждет царь, пока их побольше на него сядет, а потом дергает за веревочку и… Бац! Финикийская котлета…
      — Сам ты финикийская котлета, — хмуро проворчал Агамемнон. — План твой ни к сатиру не годится. Будем действовать согласно моим задумкам.
      — Каким еще твоим задумкам? Никогда о них не слыхал.
      — Сейчас услышишь, — пообещал Агамемнон и задумчиво прошелся по тронному залу. — Значит, так…
      — Ничего не выйдет, — мрачно отрезал Аякс. — Мысль, конечно, хорошая — убрать ублюдка чужими руками, но откуда ты знаешь, что эта немытая макака уже близко?
      — Не просто близко, — многозначительно ответил Агамемнон, — а я его лично видел вчера ночью — он рыскал вокруг дворца.
      — Так, может, это Эдип был?
      — Эдип тоже там гулял, но… хоть и было темно, фигуру этого придурка ни с кем не спутаешь.
      — Тоже верно, — кивнул Аякс, с интересом наблюдая, как в тронный зал на цыпочках входят восемь одноруких арфистов-виртуозов.
      — Эй, любезнейшие, вы куда это? — закричал на музыкантов Агамемнон.
      — Мы только что прибыли с острова Крит, — почтительно кланяясь, ответили арфисты. — Пришли на репетицию.
      — Все правильно, — успокоил друга Аякс. — Это я их пригласил. Давайте, ребята, исполните что-нибудь веселенькое…
      Усевшись в два ряда, арфисты заиграли знаменитый греческий свадебный гимн «Узы Гименея».
      — О, как раз то, что надо! — обрадовался Аякс, пританцовывая на месте.
      Агамемнон скептически смотрел на противоречивого друга, от которого можно было ожидать чего угодно: от приступа внезапной ярости до беззаботного веселья.
      — Ну так мы договорились?
      — О чем договорились? — переспросил танцующий Аякс.
      — Ну, о моем плане, — нетерпеливо напомнил Агамемнон.
      — Конечно! — подтвердил Аякс. — Поступим по-твоему. Хотя в успех всей этой операции мне верится с трудом.
      На том и порешили.
      Оставив одноруких арфистов репетировать в тронном зале, великие герои пошли искать невесту, которая, как оказалось, еще спала в своих покоях.
      — Кхе-кхе, — громко покашлял Аякс у входа в спальню девушки.
      Храп мгновенно прекратился, и в ответ послышалось хриплое кокетливое: «Да?»
      — Милая Лайя, — сказал Агамемнон, — вам уже пора примерять свадебный наряд.
      — Да-да, я сейчас выйду, только носик напудрю, — каким-то пропитым басом ответила невеста.
      Агамемнон вздрогнул:
      — И где ты только раздобыл это чудовище?
      — Ну я же тебе уже рассказывал, — вздохнув, прошептал Аякс. — Случайно встретил в лесу на окраине Фив.
      — А что она там делала?
      — Да вроде на дереве дремала, — пожал крутыми плечами Аякс. — Я тот дуб хорошенько потряс, ну она и бряк на землю. Я ее вблизи как увидел, сразу понял — наш Эдип не устоит, женится.
      Из своих покоев появилась невеста.
      Волосатая бородавка у нее с губы за ночь перекочевала на лоб, и Агамемнон от этого открытия чуть не потерял сознание.
      — Не волнуйтесь, она не настоящая, а искусственная, — хрипло ответила невеста. — Она очень здорово подчеркивает мою яркую индивидуальность, не правда ли?
      И, сняв с головы черный парик, невеста принялась трусить его с непонятной яростью. Аякс с Агамемноном как зачарованные уставились на блестящую плешь девушки, обрамленную редкими седыми волосами.
      — Гм… — пробормотал Агамемнон, с трудом отводя глаза, — вам необходимо надеть свадебный наряд.
      — Да-да, я готов, — кивнула невеста, — вернее, готова…
      — Ну что ж, Аякс, проводи… гм… девушку.
      Когда могучий герой и Лайя удалились, Агамемнон, воровато посмотрев по сторонам, вошел в спальню невесты Эдипа.
      В спальне невыносимо воняло вином. Кровать была так смята, словно на ней боролись пьяные титаны, а в дальнем углу Агамемнон нашел странный золотой ночной горшок (!!! — Авт.), каких он во дворце фиванского правителя раньше никогда не видел.
      Царь отвернулся всего лишь на минуту, чтобы поглядеть в приоткрытое окно, но, когда он снова посмотрел в угол, ночного горшка там уже не было.
      Горшок исчез!
      — Что за бред, сатир побери, — пробормотал Агамемнон, заглядывая под кровать. Но под кроватью лежал лишь пустой пифос из-под вина.
      Одна навязчивая мысль все не покидала Агамемнона с того самого момента, когда он вернулся домой. Или скорее это была не мысль, а неприятное ощущение, что он — пешка в какой-то очень сложной, запутанной игре богов. Новых ли, старых, Агамемнон не знал.
      В любом случае, роль послушной марионетки ему не нравилась.
      Но изменить что-либо он был пока не в силах, как и другие персонажи разворачивавшихся по спирали драматических событий.
      Бракосочетание царя Эдипа с Лайей должно было состояться ближе к вечеру.
      Но уже до обеда с обновленного Олимпа в Фивы спустился новый бог — покровитель брака, представившийся перепуганным смертным как Купидон, который отныне должен был исполнять в Греции функции Гименея. Хотя на Гименея он был похож не больше, чем кентавр на коня. То есть что-то общее в их внешности, конечно, было. Ну там, одна голова, две руки, две ноги и пр.
      Бог — покровитель брака с ходу разразился торжественной поздравительной речью, а затем потребовал свежих фруктов, лучшего вина и гетеру. Все это ему тут же поспешно предоставили, и новый Гименей удалился в гостевые покои, наказав, чтобы вплоть до вечера его не беспокоили.
      — Да-а-а-а… — только и сказал Агамемнон, с тревогой вглядываясь в небо. — Если все новые олимпийцы такие же, как этот… плакала бедная Аттика.
      — Закат эпохи! — громко рассмеялся Аякс. — Помнишь, что нам Софоклюс на Лесбосе говорил: наступает эра великих перемен!
      — Эра-то эрой, — сварливо пробурчал Агамемнон, — но, надеюсь, ты не забыл, что сегодня ночью мы делаем из Фив ноги.
      — Все будет, как мы задумали, — подмигнул другу могучий герой. — Царская казна уже перекочевала в наши заплечные сумки, которые я спрятал в старом песчаном карьере за дворцом. Казначея, правда, пришлось слегка оглушить. Противный попался старикашка, все визжал: «Отдай, мое!» Думаю, что это неприятное происшествие свалят на Фиванского душителя. Я даже специально у тела вощеную дощечку оставил с надписью — мол, это сделал я, Фиванский душитель, и подпись.
      — Ну а девчонку эту малолетнюю ты зачем с собой берешь? — недовольно поинтересовался Агамемнон.
      — Кого, Идиллию? — Аякс блаженно улыбнулся. — Влюбился я. И вовсе она не девчонка какая-нибудь, а царского рода. Младшая дочь покойного бедняги Креонта! Она вон уже второй день ходит по дворцу, отца ищет.
      — М-да, диковинная страна, — согласился с другом Агамемнон. — Наверное, своего настоящего царя они через год, не меньше, хватятся. Да и смерть Эдипа, скорее всего, проморгают. Гулять будут на свадьбе покойничка месяца три.
      — Таковы фиванские нравы, — согласился Аякс. И греческие герои принялись с азартом и смешками обсуждать предстоящее убийство.
      Не своими руками собирались укокошить они Эдипа, оттого и был план довольно рискованным. Но недаром царь Агамемнон так много общался с хитроумным Одиссеем, ох и недаром! Кое-чему и он у великого царя Итаки научился. А раз так, то план просто не мог не сработать, и, забегая наперед, отметим, что все так и произошло.

      И вот состоялась свадьба.
      То есть почти состоялась.
      Октет одноруких арфистов грянул свадебный греческий гимн. Взлетело к небу дружное «Ура!» порядком упившихся еще до начала церемонии бракосочетания знатных и не очень гостей.
      Купидон заметно нервничал, ибо была это первая в его жизни свадьба, но никто из смертных конечно же ничего не знал.
      — Эдип, царь Семивратных Фив, — торжественно произнес бог — покровитель брака. — Согласен ли ты взять себе в законные жены Лайю, дочь фиванскую?
      — Что? — испуганно переспросил царь, занятый созерцанием вздымающейся груди любимой, которая (грудь) была весьма приличных размеров.
      Из-за этой груди Эдип и выбрал среди прочих претенденток сию образину.
      — Я спрашиваю, ты жениться будешь, придурок? — раздраженно переспросил Купидон, так как давно уже понял, что имеет дело с сумасшедшими.
      — Да-да, несомненно, — подтвердил Эдип свои серьезные намерения в отношении Лайи.
      — Лайя, дочь фиванская безрогая… то есть, простите, безродная, — поправился бог брака, — согласна ли ты стать законной супругой царя Эдипа?
      Невеста молчала.
      Купидон, закатив глаза, стал считать в уме до ста.
      — Что такое? — испугался стоявший неподалеку среди гостей Аякс. Эта дура сорвет нам все планы.
      — По-моему, она спит, — захихикал Агамемнон, и на него тут же зашикали остальные присутствующие.
      Через двадцать минут невеста медленно произнесла:
      — Да, я согласна!
      Задремавший было Купидон вздрогнул. По толпе гостей пронесся вздох облегчения.
      — В таком случае, — заявил бог брака, — объявляю вас законными мужем и женой… Ох и свадьба, надолго же я ее запомню…
      И Купидон с чувством хорошо выполненного долга сошел с ритуального возвышения. Теперь покровителю брака еще предстояло высидеть свадебный пир.
      — Горько, горько! — взревели присутствуюшие, и Агамемнон с Аяксом весьма не к месту вспомнили Итаку, Пенелопу и наглого Антиноя.
      Невеста медленно подняла белое покрывало, закрывавшее ее ужасное лицо, и присутствующие увидели, что черная бородавка снова у нее на верхней губе. Ко всему еще у новобрачной здорово отросла седая щетина на щеках, скулах и подбородке.
      Даже сумасшедшего Эдипа проняло, и он во всеуслышание заявил, что уступает свое почетное дело Купидону.
      Купидон же, дотоле вообще ни разу не видевший лица невесты, тут же свалился в обморок прямо на весело бренчавших одноруких арфистов.
      Аякс с Агамемноном, не сдержавшись, басом заржали, а невеста безразлично закрыла лицо куском белой ткани.
      Тут-то и начался пир.
      Аякс, окатив водой из пятидесятилитровой бочки Купидона и нескольких арфистов, помог очнувшемуся богу встать на ноги.
      — Что это у вас здесь происходит? — совершенно отчаянным голосом спросил Купидон. — Какой-то театр абсурда!
      — Добро пожаловать в Аттику, — весело ответил Аякс. — Вижу я, недавно вы у нас.
      — Ага, — кивнул бог брака, — всего несколько месяцев. Юпитер Громовержец, что это было за чудовище?
      — Это была жена Эдипа, — ответил подошедший к беседующим Агамемнон.
      — Но ведь это же МУЖИК! — ужаснулся Купидон.
      — Ну мало ли, — улыбнулись великие герои. — У нас в Греции все зависит от особой точки зрения. С одной стороны, жена Эдипа действительно мужчина, но с другой — это весьма привлекательная женщина. Это тот самый случай, когда невозможно с точностью сказать, что движется на самом деле: колесница с возницей или земля, тогда как колесница по отношению к ней остается на месте.
      — Но ведь это ужасно! — вскричал Купидон. — Разве сам царь не видит, кто перед ним?
      — В том-то и дело, — ответили герои. — Он действительно чувствует, что с его невестой что-то не так, но вместе с тем перед ним женщина. Да, некрасивая, да, немолодая, но зато с какой ГРУДЬЮ!
      — Ничего не понимаю. — Купидон безнадежно махнул рукой, размышляя, не случился ли с ним солнечный удар.
      Уже третий месяц новые олимпийцы не могли никак отловить в небе проклятого Дедала, продолжавшего самовольно возить по небу генератор света, вследствие чего в Аттике все никак не наступала зима.
      Сатирова железная птица гениального изобретателя оказалась слишком быстрой и удивительно маневренной. Ко всему еще Дедал установил в ее клюве плюющиеся горячим свинцом смертоносные устройства, так что поймать его стало и вовсе делом невозможным.
      Новый бог солнца уже около месяца беспробудно пил пузырящуюся жидкую амброзию в своем небесном гараже. Его золотая повозка была готова к действию, хрустальные рельсы давно проложены в небе вместо развалившихся старых.
      Но никто пока не мог отобрать у Дедала бесценный мини-реактор…
      — Ты, как я понимаю, не читал знаменитые труды великого эллинского эротомана Зигмундиса Фрейдиуса! — сказал окончательно запутавшемуся Купидону Агамемнон. — Так вот, в его трудах «Семь очерков по теории гомосексуальности» и «Анализ фобии семидесятилетнего мальчика» все об этом написано.
      «Ага! — подумал бог брака. — Надо бы взять этого Фрейдиуса на заметку…»
      Торжественно вышагивал среди танцующих гостей царь Эдип вместе со своей неуклюжей женой. Ведь не знал бедняга, что несколько минут назад он обвенчался с собственным отцом Лаем, которого к тридцати двум годам наконец настигло родовое безумие фиванских правителей.
      Много лет назад отрекся от престола царь Лай, передав бразды правления Фивами молодому тогда еще Креонту. Беспрерывно прогрессирующее фамильное безумие привело Лая в конце концов к тому, что он решил на старости лет сменить себе пол. Все равно от той штуки, что у него имелась, не было никакой пользы, только при ходьбе мешала.
      Нарастил себе Лай при помощи эфиопской магии БУДУ большие женские груди и с содомитами принялся тусоваться. Там-то, на окраине Фив, Аякс его и обнаружил прячущимся на дереве от разгневанного геефоба.
      Так исполнилось второе веление всемогущего Рока!
      Сбылась вторая часть семейного проклятия: Эдип стал мужем собственного отца!
      Но дети у них, слава Юпитеру, родиться не успели, так что третья часть пророчества оказалась насквозь лживой.
      Хотя кто знает, как там оно получилось бы, не вмешайся вовремя в бредовые события Аякс с Агамемноном.
      И вот настала брачная ночь. Что и говорить, решающая брачная ночь, в особенности для Лая.
      Но недосмотрели великие герои. Слишком уж увлеклись они приготовлениями к ликвидации Эдипа…
      Даже ночью продолжался пир.
      Играла музыка, плясали гости, рекой лилось вино. На многие стадии был виден дворец фиванского царя, сияя в темноте ярче самого Олимпа, ибо неисчислимое количество факелов освещало царские покои. И как только во дворце не случилось пожара, остается загадкой.
      Дикий отчаянный вопль среди моря бушующего веселья услышали только более менее трезвые Аякс с Агамемноном, которые не пили в эту ночь много, так как собирались бежать из Фив.
      Их уже ждала прекрасная Идиллия с двумя быстрыми колесницами в песчаном карьере, где, по иронии судьбы, был похоронен ее отец. Но, естественно, девушка об этом не знала.
      К несчастью, великие герои, как и прочие веселящиеся гости, не заметили, в какой момент новобрачные удалились в царскую спальню.
      — Ты слышал? — Аякс стремительно вскочил из-за пиршественного стола.
      — Да, очень похоже на предсмертный крик, — подтвердил Агамемнон, с аппетитом поедая насаженный на кинжал кусок дымящейся баранины.
      — Скорее, нужно проверить…
      И греки бросились в царские покои. Но… было поздно.
      Случилось то, чего, в принципе, и следовало ожидать.
      Эдип задушил своего отца (или жену, как кому нравится).
      Когда герои ворвались в спальню, все уже было кончено.
      Маньяк не просто задушил дедушку, он ко всему еще выбросил уже бездыханное тело в окно, где оно повисло на острой парковой ограде.
      Увидев Агамемнона с Аяксом, Эдип попятился к разоренной кровати.
      — Я был вынужден это сделать, — всхлипывая, начал оправдываться царь. — Мои руки меня абсолютно не слушались… Но эта ее бородавка, вы себе даже представить не можете, на каком месте я ее обнаружил.
      — Можем-можем, — дружно закивали герои. Впервые они испытали к маньяку некую долю сочувствия. Не ведал, что творил, несчастный Эдип, так как был он всего лишь игрушкой в руках всемогущего Рока, который (в смысле всемогущий Рок) оказался еще большим маньяком, чем его ужасное творение, чье имя на века будет запечатлено в мировой истории (и в литературе. — Лет.).
      — На, держи. — Аякс грубо швырнул Эдипу совковую лопату. — И не трясись ты так, мы тебя не тронем, но труп невесты нужно обязательно закопать.
      И, понуро опустив голову, под конвоем двух греческих героев Эдип спустился в дворцовый сад.
      Однако снять тело с медных штырей ограды он не смог, так как был довольно маленького роста. В этом нелегком деле ему помогли, матерясь на чем свет стоит, Аякс с Агамемноном.
      Труп «жены» герои приказали прикопать прямо в дворцовом саду. Тащить старика к карьеру не было ни времени, ни желания, тем более что там ждала Аякса прекрасная Идиллия. Чудесный цветок в этом жутком царстве кошмарного абсурда.
      — О Юпитер! — прошептал Купидон, наблюдая с крыши дворца за Эдипом, копавшим в саду могилу. — Что натворили с планетой эти Сатировы идиоты из группы номер один! Да мы это дерьмо и за десять лет не разгребем.
      Прав оказался Купидон. Ох как прав. Ведь все случившееся было не чем иным, как следствием Троянской войны, бесчисленных божественных заговоров и, под конец, внезапного исчезновения Олимпа.
      Пропала на время довлевшая над смертными сила, сдерживавшая их самые темные страсти и желания. Заполонили тут же Аттику всякие маньяки наподобие Эдипа, подстрекаемые всемогущим Роком, который в Древней Греции был кем-то вроде христианского дьявола-искусителя.
      Исчезли на несколько месяцев олимпийцы, и тут же распоясался «нечистый», принявшись калечить смертным жизни. Но недолго ему было бесчинствовать, ибо снова над Грецией по ночам светился Олимп.
      Просто новые боги еще как следует не разобрались в ситуации.
      Купидон, например, был вообще первым среди новых олимпийцев, кто к смертным спустился. Спустился вот и чуть не поседел…
      Прикопал царь Эдип свою благоверную, не зная, что убил на этот раз собственного отца, чего в страшном пророчестве пифии отродясь не было.
      А смешали карты всемогущему Року Аякс с Агамемноном.
      Вот и верь после этого популярному изречению Софоклюса о том, что всемогущий Рок властен даже над самими бессмертными богами.
      Посрамили «нечистого» великие герои, что ни говори, крепко посрамили, заставив события повернуть в совсем иное, незапланированное русло.
      И вот что случилось дальше…
      Вытерев выпачканные землей руки о роскошную одежду, царь Эдип спокойно вернулся в пиршественный зал.
      То, что правитель вернулся на пир без новобрачной, мало кто заметил, потому что упились все, как говорится, вусмерть.
      Аякс с Агамемноном, присыпав свежую могилку сорванной травой, вошли в пиршественный зал чуть погодя, став свидетелями удивительного происшествия.
      Спустившийся с крыши дворца Купидон (где бог брака дышал свежим воздухом) ни с того ни с сего громогласно заявил:
      — А теперь, товарищи смертные, небольшой сюрприз…
      Жующие, пьющие, сопящие, кричащие гости оторопело уставились на Купидона.
      — Сию свадьбу изъявил желание посетить сам всемогущий Рок! — продолжил бог брака. — И прямо сейчас он явится к вам сюда в своем телесном обличье, дабы поздравить молодоженов.
      — Опа! — прошептал пораженный Агамемнон. — Дело принимает опасный оборот.
      — Не бойся, друг, — улыбнулся Аякс, — наш план переходит в решающую стадию, и даже всемогущий Рок не сможет нам помешать.
      — Ты видел исполнителя?
      — Да, видел. Снова, как и прошлой ночью, бродит вокруг дворца, вынюхивает. Он старается держаться как можно дальше от больших скоплений людей.
      — Сатиров дикарь, — скривился Агамемнон. Присутствующие тем временем в испуге таращились на Купидона, а царь Эдип, юркнув под стол, стал на четвереньках пробираться к выходу из пиршественного зала.
      — Гляди! — Аякс быстро кивнул в сторону удирающего царя, и великие герои, не сговариваясь, выскочили из зала вслед за сбежавшим Эдипом.
      И если бы Аякс с Агамемноном задержались на пиру хотя бы на пару минут, то они бы увидели, как через настежь распахнутые двери трое чернокожих рабов внесли в зал абсолютно голого мужика, восседающего на золотом горшке.
      — Прекрасные женщины и великие мужи Фив, — торжественно объявил Купидон, — перед вами сам всемогущий Рок… (Ну, блин, буффонада! — Неизвестный читатель.)
      Многие из присутствующих попадали в обморок, остальные бросились бежать, прыгая прямо в окна (а этаж то четвертый!).
      — Ну что, придурок, сам на Олимп пойдешь или под конвоем? — шепотом спросил Купидон голого мужика на горшке. — Ты тут без нас такого натворил, что пожизненное заключение на какой-нибудь унылой серой планете тебе уже гарантировано. Что молчишь, балахманный?
      Но голый мужик на горшке невозмутимо смотрел в одну точку, и на его плоском лице не отражалось абсолютно никаких эмоций (профессионально, однако, под психа закосил! — Авт.).
      — Что ж, — развел руками Купидон, — молчание, как известно, знак согласия…
      Всемогущий Рок не стал с ним спорить, и они вместе с богом брака спокойно телепортировались на Олимп, где сменивший Зевса Юпитер уже открывал судебное заседание грозными словами:
      — До каких это пор в наши научно-исследовательские экспедиции будут включаться умственно отсталые идиоты из Института античной истории?!
      Аякс с Агамемноном поймали Эдипа у входа в дворцовый сад.
      Сумасшедший царь попытался было укусить Аякса за палец, но получил от оного такую зуботычину, что тут же резко передумал это делать.
      — Что вам от меня нужно? — мрачно спросил Эдип. — Оставьте меня в покое.
      — Оставим, непременно оставим. — Агамемнон похлопал царя по спине, незаметно вешая Эдипу на спину кусок папируса с яркой надписью:
      «КОНАН — ВОНЮЧКА!»
      — Куда это ты, интересно, намылился? — с нескрываемым подозрением спросил Аякс, заметив, что Эдип сжимает в кулаке небольшую удавку.
      — А вам какое дело? — огрызнулся царь. — Хочу, понимаете ли, по ночным Фивам прогуляться, воздухом подышать. В конце концов, это мои владения, а вы можете убираться к сатировой матери в задницу. Достали уже со своими разговорами. Это вам не так, то вам не этак. Если завтра утром я еще увижу во дворце ваши рожи… пеняйте на себя.
      Греческие герои лукаво переглянулись:
      — А то что будет?
      — Да казню вас, — просто ответил Эдип. — Вы что думаете, меня здесь за полного кретина держат? Да кроме вас, уродов, мне никто слова поперек не скажет.
      Герои снова переглянулись.
      Соблазн придушить наглеца его же удавкой был очень велик, но Аякс с Агамемноном сдержались.
      — Ладно, ты нас уговорил, — с поразительной легкостью согласился Аякс. — Мы уходим.
      — Что, правда? — недоверчиво спросил Эдип.
      — Правда, — подтвердил Агамемнон, — вот прямо сейчас возьмем и уйдем.
      — Ну что ж, скатертью дорога. — Царь зловеще ухмыльнулся и решительно зашагал через дворцовый парк.
      — А-а-а-а, иа-иа… — раздалось через несколько минут, и в кронах деревьев мелькнула тень летящей на лиане (или веревке) здоровой обезьяны.
      — Вот он, гамадрил наш, — улыбнулся Агамемнон, — тут как тут. Сейчас папирус на спине Эдипа увидит.
      — В темноте-то? — засомневался Аякс.
      — Ха! — произнес Агамемнон. — Я и это продумал — сделал надпись светящейся краской с добавлением фосфора.
      — Да ну? Не может такого быть! — прошептал Аякс и, раздвинув кусты, посмотрел вслед удаляющемуся Эдипу.
      Ярко светящаяся надпись «КОНАН — ВОНЮЧКА!» плыла среди ветвей парковых деревьев, источая мягкое зеленое свечение.
      Оставалось надеяться, что варвар все-таки умел читать.
      — О, носатые! — взревел рычащий мужской бас, и снова раздалось зловещее: — А-а-а-а, иа-иа…
      Светящаяся надпись резко запрыгала, стремительно удаляясь. Эдип побежал.
      — Считай уже покойник, — сообщил Аякс сидевшему у небольшого фонтана Агамемнону, и великие герои с чувством выполненного долга торжественно пожали друг другу руки.
      Мысленно попрощавшись с Фивами, Аякс с Агамемноном поспешно направились в старый карьер, где в небольшой пещере были спрятаны их походные сумки, под завязку набитые фиванским золотом.
      — Вот что значит совмещать приятное с полезным! — весело сказал приятелю Агамемнон, любовно поглаживая свой чуть ли не лопавшийся по швам вещевой мешок.
      — Думаю, это можно считать компенсацией за троянскую военную кампанию, — кивнул Аякс, взваливая тяжелый узел на спину. — Военных трофеев-то мы из Трои домой не привезли, вот только сплошные увечья…
      И могучий герой указал на свой неснимающийся медный шлем.
      — Что будешь делать с этим богатством? — лукаво спросил Агамемнон, выбираясь из пещеры.
      — Да вот вернусь домой в Локриду (область в Средней Греции, где-то между Беотией и Этолией. — Авт.) — на Идиллии женюсь, дворец куплю, в амброзии буду ее купать.
      — Таки решил жениться?
      — Ну а сколько можно ждать? Мне через месяц уже тридцать пять стукнет. Да и надоело по Аттике шататься. Покоя хочу, стихи мирно сочинять, и чтобы маленькие аяксики вокруг бегали…
      — А как же твои угрозы, мол, никогда на женщине не женюсь, — напомнил Агамемнон.
      — Да это я так шутил, — улыбнулся Аякс, — мало ли по пьянке сболтнешь. Идем скорее, Идиллия, наверное, уже заждалась.
      На условленном месте рядом с песчаным карьером стояли привязанные к дереву два белых жеребца, запряженных в великолепные колесницы.
      Идиллия спала тут же в одной из колесниц, свернувшись уютным калачиком на подаренной ей Аяксом леопардовой шкуре, которую могучий герой украл из царской сокровищницы. Мех на шкуре был удивительный, с голубоватым отливом.
      «Противоположности притягиваются», — с улыбкой подумал Агамемнон, глядя, как Аякс нежно будит любимую. Тоненькая девушка едва доставала макушкой до груди могучего эллина.
      Через десять минут две изящные колесницы уже мчались, подымая столбы дорожной пыли, прочь от Семивратных Фив в направлении близкого моря.
      У морского берега знаменитых греческих героев уже ждал восточный ветер Эвр. Он сидел на спине железного кита и задумчиво поплевывал в море.
      — Скоро вся эта лафа кончится, — грустно сказал он грекам, когда те подошли. — Не сегодня завтра спустится в морскую пучину новый владыка Нептун. Не поплюешь тогда в море, да и подводную лодку, думаю, он конфискует. На чем теперь к бабам гонять, ума не приложу!
      — Что ж так? — усмехнулся Аякс, забрасывая на спину железного кита мешок с золотом.
      — Эй! Что-то я не пойму, — ошарашенно закричал Агамемнон. — Получается, вы за моей спиной сговорились? Аякс, почему ты не сказал мне, что у моря нас будет ждать железный кит Посейдона?
      — А может, я хотел сделать тебе сюрприз, — усмехнулся могучий герой, бережно перенося на борт подводной лодки испуганную Идиллию.
      — Он разрешил мне выбрать из своей доли сокровищ любую вещицу, — добавил Эвр и принялся, не дожидаясь позволения, рыться в заплечном мешке Аякса. — Вот я ему за это подводную лодку и подогнал. Все равно ее скоро у меня отберут.
      — Ладно, — сказал Агамемнон, забираясь обратно в одну из колесниц. — Прощайте, друзья!
      — Постой, — взревел Аякс, спрыгивая на берег, — я что-то не врубился, ты разве с нами домой не поплывешь?
      — Не-а, — мотнул головой Агамемнон, — еще немного попутешествую по Аттике, дай Зевс…
      — Юпитер! — поправил царя Эвр.
      — Ну да, Юпитер, — согласился Агамемнон, — Так вот, если мне повезет, может, новую благоверную себе найду.
      — Ну что ж, надеюсь, так все и будет, — рассмеялся Аякс. — Только ты на будущее учти: большие груди не залог семейного счастья. Уж я то по себе знаю.
      — Спасибо, я это учту, — ответил Агамемнон, резко срывая колесницу с места.
      На востоке забрезжил рассвет.
      Еще немного постояв на песчаном берегу и подождав, пока осядет пыль, поднятая исчезнувшей вдали колесницей Агамемнона, Аякс в слегка расстроенных чувствах снова забрался на борт железного кита.
      — Послушай, Эвр, — вдруг спросил он, заметив вдалеке, у высокого холма странное мельтешение. — Что это там происходит?
      — Да не здесь, не здесь — левее, — донес прохладный утренний бриз чьи-то раздраженные голоса. — Баран сатиров, я говорю — левее…
      — А, это… — Эвр беззаботно махнул рукой. — Не обращай внимания, это Ромул с Ремом город Рим основывают. Уже вторую неделю удобное место ищут, чтобы все дороги в этот город вели.
      — Да, дела, — удивленно прошептал Аякс и, обняв Идиллию за хрупкие плечи, нараспев прочел:
      В потоке вечности сменялись временем эпохи,
      Горел костер из человечьих душ.
      С Олимпа сыпались обычные упреки,
      Текла по скулам Вечности густая смерти тушь.
      Мы уходили, герои, боги,
      И время затирало наши имена.
      Исчезнут вскоре и небесные чертоги,
      Но неизменными останутся слова.
      Слова о тех, кто жил, любил, сражался,
      Кто след свой в Вечности забыть хотел,
      Кто все мечтал и ничему не удивлялся,
      Кто верил в лучший свой, иной удел…
      И, наверное, это были самые прекрасные строки из всего сочиненного когда-то великим греческим героем Аяксом, сыном Оилея.