Глава 23

Александра понимала, что должна быть в отчаянии. Они заперты, без воды и еды, и никто не знает, где. Но она не ощущала паники, пока была в объятиях Драмма.

Она прижималась к его груди. Его шейный платок размотался во время борьбы, сюртук расстегнулся. Рубашка из самого лучшего, тончайшего полотна позволяла Александре чувствовать тепло его кожи своей ледяной щекой. Девушка могла слышать ровное биение сердца Драмма, и ощущать его прикосновение. Ее восхищало в нем все: и сила, скрывавшаяся в этом худощавом теле и жесткость жилистых мышц, От него пахло так, как должно пахнуть от джентльмена, — чистотой, мылом, крахмальным бельем и слегка — сандаловым деревом. Еще один запах — мужского пота — заставил ее спуститься с небес на землю.

Было таким наслаждением прикасаться к Драмму и чувствовать, как его рука гладит ее по спине, а вторая покоится, на волосах, пока Александра не осознала ситуацию. Понимание принесло беспокойство. Это граф Драммонд, благородный господин, к которому она не может и не должна стремиться. И это Драмм, человек, который спас ей жизнь, о котором мечтала, как ни пыталась удержаться от этого. Этот, высокий, худой мужчина был ее идеалом, ее любовью, и сейчас она так близко от него, как никогда.

Она должна вырваться из его объятий, но не вырвалась. Александра решила украсть эти последние моменты, потому что он никогда не догадается, какое наслаждение она испытывает, и, что бы с ними потом ни случилось, такое никогда не повторится.

Она прижалась к нему крепче. Но эта близость и ее слишком откровенные мысли внезапно привели к тому, что се соски набухли и затвердели. Александра напряглась, удивленная и смущенная своей реакцией. Она взмолилась, чтобы если он заметил выходки ее предательского тела, то подумал бы, что девушка замерзла или испугана. Она быстро отступила от него.

— Что мы теперь будем делать? — отрывисто спросила Александра, глядя в сторону, пытаясь скрыть смущение.

Похоже, он ничего не заметил. Опустил руки и огляделся.

— Мы возьмем фонари, пока они еще не потухли, и посмотрим, нет ли другого выхода. Хотя я сомневаюсь в этом. Фитч был слишком предусмотрительным. Но мы должны попытаться. Берите фонарь и идите налево. И поднимитесь по этой лестнице. Он сказал, что дверь наверху заперта, но кто знает. Я пойду направо, потом мы встретимся и сравним свои наблюдения. Не задерживайтесь надолго, — предупредил Драмм. — Если вас что-то напугает, кричите и бегите назад.

— Нет, — сказала Александра. — Я пойду в одном направлении, потом в другом. А вы останетесь здесь. Ваша нога может не выдержать, — пояснила она, поскольку он нахмурился. — Не знаю, как вам удается стоять так долго, но не надо больше подвергать ее испытаниям.

Драмм улыбнулся.

— Не тревожьтесь. Думаю, все срослось. Во всяком случае, ощущения здоровые, и нога действовала, когда требовалось. Побаливает только от недостатка движения. Я уже много дней тренировался, привязывал к ноге тяжесть, чтобы удивить доктора, когда тот снимет шину. Тем более что я терпеть не могу чувствовать себя беспомощным, — признался он. — Не смотрите на меня так грозно. Я ничем не рисковал, Доктор все равно собирался освободить меня через неделю.

— Но Фитч вас лягнул! Я видела.

Он поморщился, вспомнив.

— Да. Но он лягнул не по той ноге. Ничего, все в порядке. Теперь пойдемте, мы не можем зря жечь свет.

Он повернулся и пошел вправо. Александра прикусила губу, потому что он сильно хромал. Она не видела, какую ногу он старался беречь, но шаг был неровным, спотыкающимся. Он остановился и повернулся показать ей, что улыбается. Затем сел на ящик и потянул за сапог.

— Трудно стоять ровно, когда ты в одном сапоге, — сказал он, кряхтя. — Граймз не зря получает свою плату, стянуть их в два раза труднее, чем надеть. Нет, я смогу… вот видите!

Он стряхнул сапог из дорогой испанской кожи и отшвырнул его в сторону.

— Теперь я снова встал на киль, — сказал он, поднимаясь.

Одна нога была босая, вторая — в чулке. Это показалось ему забавным, и он взглянул на Александру, чтобы посмеяться вместе с ней. Но увидел беспокойное выражение ее лица.

— Алли, не волнуйтесь, — мягко произнес он. — Да, это плохое место. Но мы сможем выбраться отсюда. Давайте поищем другой выход, хорошо?

Он встал и вальяжной походкой направился в темноту, пляшущий свет фонаря освещал дорогу. Драмм подошел к лестнице, остановился. Ступеньки оказались высокими и узкими, сделанными из холодного, тяжелого камня. Но он достаточно легко поднялся. Александра с облегчением вздохнула, подняла свой фонарь и пошла в противоположном направлении.

Поднявшись на пять ступенек, он оглянулся. Ее не было. Тогда он остановился и согнулся, проклиная свои больные ноги, чокнутого Фитча и несчастливую судьбу.

Ноги действительно болели. Одна — глубоко внутри, потому что мышцы не работали больше месяца и каждый шаг напоминал ему об этом. Другую пронзала острая боль, потому что по ней проехался тяжелый башмак Фитча. Повезет, если она тоже не сломана. Но он был жив. Покалеченная нога срослась. И Алли жива. Он должен ее спасти.

Он беспокоился о ней больше, чем о себе. Алли умна, но Драмм сомневался, что она понимает, в какой опасной, почти безвыходной ситуации они оказались. Его задачей было уберечь ее от полного понимания, поскольку он не знал, удастся ли им выбраться. Фитч и его наемники мертвы. Вряд ли они кому-нибудь сообщили о своих планах, так что никто не знает, где они с Александрой сейчас находятся. Это заброшенный район со множеством пустующих зданий. Есть и другие такие районы. Лондон огромен.

Конечно, его семья и друзья организуют поиски, но сколько им придется искать пропавших? И в каком состоянии окажутся пленники к тому времени? Как долго им с Александрой удастся продержаться без еды и питья? Темза была основной артерией Лондона, но Драмм считал, что ни один нормальный человек не стал бы пить из нее воду.

Удивительно, что они спаслись. Он не смог бы справиться без Александры. Он ждал, подавляя свой гнев и позволяя врагу унижать себя, сохраняя терпение только потому, что держал в тайне тот факт, что снова может ходить, и ожидал подходящего момента, когда сумеет действовать и удивит их до крайности. А девушка бросилась на Даббина и храбро попыталась разоружить его. Ей все удалось. Это случилось так быстро, что нарушило собственные планы Драмма. Он не ожидал, что Александра выстрелит, когда Даббин кинулся на нее, он знал только, что должен защитить свою спасительницу. Поэтому вскочил на ноги, не думая и не глядя по сторонам, и Фитч смог схватить его за горло до того, как он сделал шаг.

Потом снова пришлось ждать, потому что он не мог позволить Фитчу узнать, что может сражаться как настоящий мужчина.

Благодарение Богу за стилет. И проклятие Фитчу за его коварные планы.

Драмм выпрямился, морщась, и снова стал подниматься по лестнице. Скоро Александра вернется, а он не хотел оставлять ее одну. Он восхищался ею и раньше, а теперь девушка совершенно покорила его. Но для него было настоящим ударом узнать, что она приходилась Гаскойну не только приемной дочерью, но и любовницей.

Драмму казалось, что тяжелый камень лег ему на сердце. Он знал Александру достаточно хорошо, чтобы понимать — кем бы она ни приходилась мистеру Гаскойну, это был не ее выбор. Подкидышам не из чего выбирать. Повезло еще, что ее не загнали в бордель и не принудили обслуживать длинные очереди мужчин. Быть любовницей одного человека — везение по сравнению с судьбой падшей женщины. Такая мысль заставила Драмма вздрогнуть. Умная и милая Александра, вынужденная день за днем принимать незнакомых мужчин… Он не хотел даже представлять себе это и не хотел думать, что ей приходилось делать, чтобы сохранить крышу над головой, живя с Гаскойном.

Мир жесток, а девушка, по крайней мере, получила образование, говорил он себе, но у него продолжало болеть за нее сердце. Если бы только все сложилось по-другому…

Но в определенном смысле так было даже лучше. Он хотел считать ее дочерью учителя, чтобы она казалась благопристойной девушкой, поскольку ему не терпелось пригласить ее в Лондон, чтобы познакомить с возможными женихами… Нет. Он слишком близко подошел к смерти, чтобы позволять себе самообман. Время признаться. Он пригласил ее в Лондон, потому что хотел, чтобы она была ближе. А теперь это унизительное открытие?

Он не винил ее, что она не призналась. Это только еще раз доказывало — она не для него, как бы он ни желал ее. А он желал. Когда он только что обнимал ее и чувствовал, как она дрожит, то испытал жгучее желание заставить ее дрожать от нетерпения заняться с ним любовью.

Александра замерзла, но когда согрелась, он ощутил, как ее тело издает сладкий летний запах цветущей жимолости. Сырое помещение перестало казаться промозглым. Его бросило в жар. Невыносимо было ощущать близость ее крепких грудей, гладких рук, податливого тела. Драмм испытал облегчение, когда девушка отошла, не поняв, как сильно он ее хотел.

Настолько жгучее желание удивило его. Он был изумлен тем, как отреагировало на нее его тело. Он потерял контроль над собой.

Он повторял себе, что только близость смерти разожгла его страсть. Драмм достаточно часто бывал в опасных ситуациях, чтобы знать об этом. Секс всегда являлся лучшим способом для мужчины доказать, что он жив, и тело предъявляло свои требования, когда разум боялся уничтожения. Он должен избавиться от неуместного желания. Александра нуждается в большем, чем его ласки, ей нужна жизнь. И если он завоевал для нее жизнь, то хочет, чтобы она выбралась отсюда свободной, и, значит, должен тоже быть свободен от обязательств перед нею.

Драмм — джентльмен, но дело не только в этом. Он неподходящий для нее мужчина и понял это, еще когда считал, что она вела благопристойную, скучную жизнь до их встречи. И если сейчас у него появлялась недостойная мысль о том, что из таких женщин получаются превосходные любовницы, он задушил эту мысль в зародыше. Он не желал быть причиной ее несчастья. Не потому, что настолько благороден, горько подумал Драмм. А потому, что сильно сомневался, сможет ли отпустить ее после того, как сделает своей, и сможет ли сам уйти к другой женщине. Их ситуация была невыносимой с самого начала, хотя он пытался как-то выкрутиться и не признавать этого.

Но кое-что он мог для нее сделать. Он мог спасти ее жизнь. Только нужно придумать, каким образом, и побыстрее, пока он еще мог контролировать ситуацию, потому что без воды долго они не выдержат.

Когда Драмм вернулся назад, он нашел девушку сидящей на ящике. Яркий цвет ее платья был не виден в темноте. Ее фонарь затрещал и погас.

— Я тянула и толкала, но дверь даже не шелохнулась. Она, должно быть, опечатана, и другого выхода нет, — задыхающимся голосом произнесла Александра, и Драмм понял, что она на грани истерики.

— Найдем, — ответил он с уверенностью, которой не чувствовал. — У меня есть пара идей. Давайте опробуем первую.

Он взял фонарь и направился к двери, через которую ушел Фитч. Опустился на колени и стал ощупывать края двери. Она оказалась крепкой, но старой, а многолетняя сырость поспособствовала тому, что дверь теперь прилегала неплотно. Драмм достал стилет. Он смог просунуть кончик лезвия между дверью и косяком, и медленно, с усилием, продвинуть его вверх. Стилет шел с трудом. Щель между дверью и рамой пропускала только кончик ножа. Драмм сжал зубы и протолкнул лезвие, пока не почувствовал, что оно наткнулось на какое-то препятствие. Драмм был уверен, что это засов на той стороне.

— Как вы думаете, засов можно отодвинуть? — спросила Александра у него из-за спины.

Он помотал головой, не поворачиваясь.

— Я попытаюсь. Если не получится, то может, удастся выяснить, насколько велик зазор между дверью и стеной, и мы сумеем использовать что-нибудь покрепче, например… — Он шепотом выругался.

— Что? — с волнением спросила девушка, опускаясь на колени рядом с ним.

Драмм выдохнул и вытащил нож, чтобы она посмотрела. Конец стилета обломился.

— Ну что ж, — сказал он, — стоило попробовать. У меня есть и другие идеи. Мы можем попытаться подрезать дверь, пока не доберемся до засова.

Оба замолчали. У них был только один нож. А дверь толстая и сделана из закаленного непогодой дуба. Эта работа займет часы, а может, и дни. Они думали, есть ли у них столько времени.

— Имеются и другие мысли, — быстро сказал Драмм, — но лучшую из них я не стану опробовать сейчас. — Он полез в карман и достал часы. — Без сомнения, Даббин положил на них глаз, — пробормотал Драмм. — Хорошо, что под наблюдением Фитча он не забрал их, хотя, наверное, собирался взять попозже. Мне их подарил отец, и они столько пережили вместе со мной… Боже мой! Уже давно за полночь. Неудивительно, что я плохо соображаю. Утром нам удастся добиться большего, особенно если сюда будет проникать свет. Тогда мы все лучше увидим и сможем сделать больше. К тому же надо экономить масло в фонаре. Думаю, нам стоит попытаться заснуть, а утром возобновить попытки.

— Заснуть? — спросила девушка, глядя на него так, словно он сошел с ума. Драмм хмыкнул.

— Да. Это возможно. Я спал в худших местах и в худшие времена, поверьте. В момент кризиса мозгу нужен отдых так же, как и телу. Мы больше ничего не можем сделать, только ждать рассвета. Неужели вы хотите, чтобы мы всю ночь сидели и говорили о нашей беде?

— Да, — выдохнула она.

— Нет, — рассмеялся он, поднимаясь на ноги. — Это только утомит нас и встревожит еще больше. Нам надо хорошо соображать, чтобы выбраться отсюда.

— Но спать? — смущенно спросила она. — Где? На полу?

— Не совсем, — ответил он, оглядывая огромное помещение.

В конце концов он обнаружил в углу очень большой ящик и подтащил его к двери сбоку, так что любой вошедший не заметил бы их сразу. Драмм перевернул ящик на бок — получилось что-то вроде небольшой пещеры. Он, согнувшись, вполз туда, снял сюртук и постелил его на доски. Затем вылез, прикрутил фонарь и оставил его у входа.

— Ваша комната, мадам, — сказал он. — Я бы хотел иметь покрывало, но по крайней мере вам не придется лежать на полу. И вы будете защищены от сквозняка и… всего остального, — небрежно добавил он.

Драмм не хотел, чтобы она знала о его подозрениях — это помещение, похоже, является домом для паразитов другого сорта, чем те, с которыми они столкнулись сегодня. Люди покинули этот район, но речные крысы — вряд ли. И он не сказал ей, что собирается не смыкать глаз. Он даст отдых телу, но не станет терять бдительность. Фитч мертв, он получил ранение, с которым не выживет ни один смертный. Но как знать, кто еще может навещать это место? Речные крысы бывают разных размеров, форм и типов. Берега Темзы кишат беспризорниками, сборщиками мусора и прочим отребьем, которые зарабатывают на жизнь всем, чем могут поживиться. Здесь охотятся за любыми мало-мальски ценными вещами бродяги, воры и сброд всех мастей.

— Вы думаете, что я смогу тут спать? — спросила Александра.

— Даже лучше, чем снаружи, — ответил он. — В замкнутом пространстве вам будет теплее.

— А вы?

— Я буду рядом с ящиком. — Он увидел выражение ее лица. — Вы хотите, чтобы я спал на лестнице? Послушайте, Алли, вам здесь будет лучше. Мы нашли приемлемое решение.

— Я имела в виду не это, — смутилась она.

— А я это. Когда все узнают, что нас похитили и угрожали нашей жизни, все учтут тяжесть положения. Я бы не стал навязывать свое общество, вы знаете это. Но я хочу быть рядом, чтобы следить за вашей безопасностью. Когда мы освободимся, то разберемся со всеми сплетнями, и, если нам придется притвориться, что мы были оглушены или связаны все время, так мы и сделаем. Обещаю, досужие разговоры не доставят вам вреда. Самое главное — суметь освободиться, остальное по сравнению с этим будет легко. Теперь, пожалуйста, отправляйтесь спать. Завтра предстоит тяжелый день.

Он заметил ее нерешительность и добавил самым, как он надеялся, обыденным тоном:

— Если есть необходимость, то вы можете пройти в темный уголок, до того как лечь спать.

— Ой, нет! — воскликнула она. — Я могу терпеть — в смысле мне не надо. О Господи! — сказала девушка. — Ну, вы понимаете. Я пойду, если надо, но все пока не так ужасно.

Он хмыкнул.

— Будет ужасно, и вы же не хотите потом шарить в темноте, верно? Идите уединитесь. Я провожу вас и вернусь. Послушайте, Алли, вы практичная женщина и живой человек. Неужели вы предпочтете крутиться всю ночь?

Александра рассмеялась. Она протестовала, но в конце концов позволила ему проводить ее до самой дальней стены. Через несколько минут девушка позвала Драмма, чтобы он проводил ее назад.

— Как вы думаете, можно мне вымыть лицо и руки, пока я еще не легла? — спросила она, чтобы завести разговор по дороге к импровизированному будуару.

Ситуация была настолько неловкой, что она постаралась переключить его внимание. Конечно, мужчины знают, что женщины ходят в туалет, но порядочные дамы это никогда не обсуждают. Как абсурдна жизнь, внезапно подумала она, по крайней мере ее жизнь. Как перегружена она мелочами, досадными случайностями и совпадениями. Вот они стоят перед лицом смерти, а ее беспокоит то, что он знает о ее посещении туалета.

— Я бы не стал пить эту воду, — сказал Драмм, — но если вы хотите намочить носовой платок и умыться, думаю, это возможно.

— У меня его нет, — стыдливо призналась она. Хорошо воспитанные дамы всегда имеют платок, подумал Драмм.

— Вот, возьмите мой. Я воспользуюсь им после вас. — Он улыбнулся, а девушка взяла платок и опустилась на колени на краю платформы. Драмм смотрел, чтобы она не свалилась в воду, затем, когда она вернула платок, умылся сам. Поднявшись, он увидел, что Александра устроилась, сидя на полу у входа в ящик.

— Мне пока не хочется спать, — тихо сказала девушка.

— Слишком напуганы? — спросил он, садясь рядом с ней и вытягивая больную ногу. — Не бойтесь. Я рядом и снова на двух ногах, так что нечего беспокоиться. Утром будет свет, и мы сможем решить, как отсюда выбраться.

— Да, надеюсь. Но я слишком взвинчена, чтобы сразу заснуть. — Она помолчала секунду, потом добавила: — В это трудно поверить, правда? Я хотела сказать: мы так хорошо проводили время в парке развлечений, а потом — будто жизнь перевернулась, и нас уже хотят убить! Кто бы мог предугадать, что беда случится с нами среди такой красоты?

— Так устроена жизнь. — Он пожал плечами. — Уродство — это обратная сторона красоты, так же как смерть — противоположность жизни. И то и другое может произойти, когда меньше всего ожидаешь.

— Что вы можете знать об уродстве? — прошептала она, словно самой себе.

Драмм резко повернулся, и Александра увидела на его лице выражение удивленной обиды. И растерялась от своих необдуманных слов.

— Я не это хотела сказать, — спохватилась она. — Я только имела в виду, что раз вы джентльмен, то…

Он взял ее за руку.

— Не извиняйтесь. Вы правы. Я видел уродство, но мне надо было его искать. И даже тогда оно не касалось меня лично, как в этот раз. Я видел войну, лишения, страдания и бывал в опасных ситуациях. Но всегда чувствовал себя сторонним наблюдателем, даже когда находился в самой гуще событий и рисковал жизнью. Я дожил до зрелых лет — и знаете что? Только теперь понимаю, что уродство, темная сторона жизни до сих пор не задевали меня так сильно.

— Потому что вы чувствуете ответственность за меня?

Он долгое время смотрел на нее.

— Да, наверное, — сказал Драмм. — Ну что, вы достаточно устали, чтобы заснуть?

Она отрицательно покачала головой. Он не отпускал ее руку. Становилось прохладнее, темнота, казалось, давила на них со всех сторон. Фонарь был единственным источником тепла и надежды, ей не хотелось уходить от света и от Драмма. Она ощутила исходящее от него тепло и невольно вздрогнула. Он обнял ее одной рукой.

— Продрогли? Здесь сыро, как в канаве. Если бы у меня был плащ, я укрыл бы вас. Садитесь ближе.

Они сидели в тишине. Плеск воды успокаивал, но редкий писк и шорохи заставляли Александру придвигаться к нему. Он мысленно благодарил мышей, и прижимал ее к себе еще крепче.

— Драмм, — произнесла она. — Знаете, я не была…

Он повернул к ней голову. Ее лицо было очень серьезным.

— Я не была его приемной дочерью, он никогда не пытался сделать мое присутствие в его доме законным. Я не говорила об этом никому, и вам тоже, потому что мне было стыдно. Только из-за этого, клянусь. Но я не была и его любовницей. Хотя могла бы стать. Вот почему я бежала. Я подумала, что вы должны знать, — сказала она, и ее голос сорвался. Она откашлялась и продолжала более твердо: — Кто знает, что может случиться завтра? Мне было стыдно, и поэтому я не говорила вам раньше, но теперь нет смысла скрывать, когда все… нет смысла, когда подумаешь обо всем. Это еще одна причина, по которой для односельчан я не подхожу в жены. Но я хочу, чтобы вы знали — я никогда не была с ним близка.

Драмм собирался сказать, что это не имеет значения, но это было не так, и он смолчал.

— Он только поцеловал меня — нет, не совсем так, — с упрямой решимостью продолжала она. — Он никогда не прикасался ко мне и никогда не говорил ничего, что заставило бы меня думать, будто я являюсь кем-то большим, чем нянькой для мальчиков и экономкой. Но последние несколько лет я видела, что он следит за мной. Мы никогда не говорили о моем будущем, но однажды, когда местный парень, доставив нам продукты, начал крутиться возле кухни, мистер Гаскойн сказал мне, что я не должна поощрять его по многим причинам. Он заявил, что у него есть что мне предложить, если я по-прежнему буду хорошей девочкой. Я ему поверила, — тихо произнесла она. — Прошло несколько дней после дня, считавшегося датой моего рождения, и я считала, что мне уже восемнадцать лет. Я мыла посуду вечером, когда мальчики легли спать. — Она замолчала, проглотила комок в горле, потом продолжила: — Это была такая мелочь, но Боже мой! Как все переменилось. Я почувствовала его дыхание на своей шее и не могла этому поверить. Он прикоснулся к моей шее губами! Ощущение было ужасным. У меня поползли мурашки по коже, а в животе стало холодно от его холодных губ. Я думала о нем как об отце, вы понимаете? Я повернулась к нему, напуганная. Он рассмеялся. «Пора», — сказал он, заигрывая со мной. Мне стало страшно. «Александра, — сказал он и поклонился, — ты хорошая девочка, работящая. Думаю, уже пора. Ты окажешь мне честь, став моей женой?» Он, наверное, все понял по моему лицу, потому что его улыбка исчезла и он по-деловому произнес: «Я решил, что могу сделать тебя миссис Гаскойн, чтобы у тебя появилось законное право остаться здесь. Ты теперь в таком возрасте, что люди начнут болтать всякие глупости». Я отказалась. Он был оскорблен. Очень разозлился. Пригрозил, что не разрешит мне остаться, если я не соглашусь. Сказал, чтобы я не глупила и не лишала себя единственной возможности стать уважаемой дамой. Он говорил, что все знают — я живу с ним без всякой компаньонки, и легко поверят в самое худшее, если он скажет им, что не является моим опекуном. А когда я спросила, что соседи подумают о нем самом, он ответил: его поздравят с тем, что он сделал из меня порядочную женщину, и все будут избегать меня, если я не соглашусь. Он повторял, что без него у меня не будет ни дома, ни имени. Наконец, он назвал меня… плохим словом. И заявил, что надеется, на следующее утро я стану относиться к его предложению по-другому. Так и получилось, — произнесла она. — К утру я собралась и ушла. Отправилась в Бат, надеясь остановиться у девушки, с которой переписывалась еще со времен пребывания в приюте. Она вышла замуж за галантерейщика, который открыл там магазин. Я рассказала Киту и Вину, куда еду, и они обещали не выдавать меня мистеру Гаскойну. Но я пробыла там всего несколько дней, вскоре мне прислали известие, что он отправился искать меня и простудился. Болезнь перекинулась на легкие. К тому времени, когда я вернулась, он уже умер. Думаю, это я убила его. — По ее лицу катились слезы. — Но я не могла выйти за него замуж. Он сделал для меня так много, а я не могла, просто не могла!

— Ах, Алли, — сказал Драмм, прижимая ее к себе, — не плачьте. Конечно, вы не могли. И вы не убивали его, вовсе нет.

Александра прильнула лицом к его груди. Он обнимал ее, поддерживая голову. Они жили в жестоком, темном мире, и Драмм всегда знал это, но, как и сказал, никогда не чувствовал несправедливости судьбы так явно. Он ощущал ее печаль и сочувствовал всем сердцем. Он прижимал ее к себе, покачивая, стараясь успокоить. Это было его первой ошибкой.

Глава 24

Она была теплой, благоуханной и такой податливой в его руках. Она оказалась смелее, чем он предполагал, а он всегда считал ее храброй. Драмм чувствовал, как сбивалось дыхание Александры, когда она пыталась овладеть собой. Это напомнило ему о том, как он однажды держал на руках Макса, сына своего друга Юэна, после целой бури детских слез. Хотя теперь им овладели гораздо более сильные чувства. Тело Александры волновало его, он не мог забыть, кого обнимает.