- Ты знаешь, сколько этажей в этом здании?
      Карсбери не сразу уловил новые нотки в голосе Фая, но тут же ответил:
      - Сто.
      - Тогда на каком этаже, мы сейчас находимся?
      Карсбери открыл глаза в темноте Мигнул индикатор с цифрами 127...128... 129.
      Холодок пробежал по жилам Карсбери, и он почувствовал, что рассудок потихоньку начинает покидать его. В голову ему пришли мысли о неизвестных науке измерениях и неожиданных дырах в пространстве. Он вспомнил кое-что из элементарной физики: если лифт поднимается вверх с постоянным ускорением, никто внутри него не способен определить, воздействие какой силы он испытывает на себе - ускорения или притяжения, не сможет сказать наверняка, стоит ли лифт неподвижно на поверхности планеты или перемещается в пространстве со все увеличивающейся скоростью. 141. 142.
      - Или у тебя создается впечатление, что ты поднимаешься сквозь привычные области сознания к неизведанным еще сферам мысли, - предположил Фай с нотками легкой насмешки.
      146. 147. Движение лифта начало замедляться.
      149. 150. Он остановился.
      Это была какая-то шутка. От этой мысли на лице Карсбери выступил холодный пот. Какая-то хитрая детская шалость Фая. Очень легко подшутить с номерами этажей. Карсбери наощупь начал пробираться в темноте, неожиданно наткнувшись на гладкую поверхность кобуры и худощавое тело Гартмана.
      - Приготовься к сюрпризу, - предупредил Фай.
      Карсбери повернулся. Яркий солнечный свет ослепил его. У него резко закружилась голова.
      Он, Гартман и Фай находились на расстоянии 50 этажей над крышей Всемирного центра управления.
      Карсбери невольно попытался за что-то ухватиться, но тут же понял, что они не падают. Теперь его глаза стали улавливать очертания стен, потолка и пола, а под ними - призрачный абрис шахты.
      Фай кивнул.
      - Вот как раз об этом и речь, - мимоходом заверил он Карсбери. - Просто еще одна из этих очаровательных модерновых штучек, которые ты так настойчиво запрещал в своей законодательной деятельности, разного рода неполные лестницы, дороги в никуда, прелестные тропинки в садах, заканчивающиеся обрывом, а не ступеньками. Строительный комитет решил удлинить лифтную шахту с целью осмотра достопримечательностей. Шахту сделали прозрачной, чтобы не портить первоначальный архитектурный облик здания. Это удалось настолько хорошо, что пришлось установить электронную систему сигнализации, чтобы обезопасить конструкцию от пролетаджих самолетов. Понятно, что и стенки кабины пришлось сделать прозрачными.
      Он замолчал и насмешливо посмотрел на Карсбери.
      - Все очень просто, - заметил он потом. - Тебе это ничего не напоминает? Десять лет ты провел в этом здании под нами. Каждый день ты пользовался этим лифтом. Но тебе даже в голову не приходило, что можно подняться еще на 50 этажей. Ты не думаешь, что что-нибудь похожее могло происходить и в других сферах нынешней общественной жизни?
      Карсбери тупо смотрел на него. Фай повернулся. Он наблюдал за увеличивающейся точечкой приближающегося летательного аппарата.
      - Смотри, - обратился он к Карсбери. - Он перевезет тебя в более счастливую и спокойную жизнь.
      - Но, - неуверенно сказал он. - Но...
      Фай улыбнулся.
      - Я не закончил. Сейчас я тебе все объясню. Ты мог бы и дальше, всю оставшуюся жизнь быть Всемирным управляющим. Все так же замкнувшись в своем кабинете, ограничившись бесчисленными официальными документами и дружескими беседами со мной и моими коллегами. Пришлось бы, правда, отказаться от Института политического руководства и от твоего Десятилетнего плана, которые негативно влияют на ход дел. Конечно, поначалу мы были так же заинтересованы в них, как и в том, чтобы ты стал руководителем. У твоего плана были огромные возможности. Мы надеялись, что он оправдает себя. Тогда мы бы смогли с радостью уйти в отставку но, к счастью, он провалился. Таким образом, эксперимент закончен.
      Фай заметил, что Карсбери взглянул на часы.
      - Нет, - сказал он, - боюсь, твои ученики не ждут тебя в конференцзале на сотом этаже. Боюсь, они все еще в институте, - в его голосе появились нотки сочувствия, - и боюсь, это уже институт .. ну... немного другого типа.
      Карсбери стоял молча, слегка покачиваясь. Постепенно его мысли и сила начали возвращаться к нему после всего этого кошмара наяву, который полностью его парализовал "Хитрость сумасшедшего" - а ведь он пренебрег этим предостережением. Именно в момент победы.
      Нет! Он забыл о Гартмане! Это была именно та критическая ситуация, для которой его и готовили. Он косо взглянул на начальника тайной полиции. Черный великан, ничуть не обеспокоенный их воздушной эскападой, пристально смотрел на Фая, будто на какого-то злого волшебника, от которого можно ожидать наихудшего.
      Гартман поймал на себе взгляд Карсбери и прочитал его мысли.
      Он вынул темное оружие из кобуры и недрогнувшей рукой направил его на Фая. Он презрительно скривил губы и издал какой-то шипящий звук. Потом громко крикнул:
      - Тебе конец, Фай! Я разнесу тебя на молекулы!
      Фай подскочил к Гартману и выхватил оружие из его рук.
      - Вот и в этом отношении ты недооценил современный человеческий характер, - заметил он Карсбери с нравоучительной ноткой в голосе. - Каждый из нас в определенных ситуациях выглядит немного непрактично. Такова человеческая природа. Природа Гартмана - его подозрительность. Он проявлял непрактичность, если дело касалось заговоров и преследований. Ты дал ему самую худшую работу, которая только укрепляла и подпитывала этот его недостаток. Вскоре он стал совершенно непрактичным. Поэтому за столь долгое время он так и не понял, что в руках у него макет пистолета.
      Но дай ему подходящую работу, и он будет действовать достаточно успешно. Например, если поручить ему создать что-то или исследовать. Это искусство - найти человеку подходящую работу. Поэтому именно Моргенштейн работал в Отделе финансов Он следит, чтобы колебания кредитной системы происходили ритмично. Поэтому, чтобы процветал Отдел внеземных исследований, им руководит лицо, постоянно охваченное эйфорией. Поэтому кататоник управляет Департаментом культуры - чтобы не позволять ему чрезмерно зарываться.
      Он отвернулся. Карсбери тупо следил, как летательный аппарат завис над кабиной лифта и медленно приближается к нему.
      - В таком случае почему? - начал он.
      - Почему тебя избрали руководителем? - быстро закончил Фай. - Неужели тебе не ясно? Неужели я не говорил тебе, что ты сделал много полезного? Ты заинтересовал нас. Фактически, ты - уникальная личность. И как гы знаешь, это наш принцип позволить каждому индивиду выразить себя, как он хочет. В твоем случае это правило позволило тебе стать руководителем. Если все учесть, правило хорошо сработало. Все прекрасно жили, было внедрено немало хороших законов, мы многое узнали, хотя и не получили всего, на что надеялись (но такого и не бывает). К сожалению, мы вынуждены были прекратить этот эксперимент.
      Летательный аппарат коснулся кабины лифта.
      - Конечно, ты понимаешь, почему это было необходимо, продолжал Фай, подталкивая Карсбери к открытой двери. - Я уверен что ты поймешь. Все это касается мыслей о здравомыслии. Что такое здравомыслие - сейчас? В любое время? Это строгое соблюдение нормы. Соответствие принципам, которые лежат в основе человеческого поведения. Но в наш век именно отклонение от нормы стало нормой. Неспособность приспособляться к правилам стала стандартом приспособляемости. Это совершенно ясно, не правда ли? И это позволит тебе понять твой собственный случай. На протяжении многих лет ты упорно продолжал соблюдать нормы и подчиняться определенным принципам. Ты был совершенно неспособен адаптироваться в окружающем тебя Обществе. Ты мог только притворяться. А твои протеже даже на это оказались неспособны. Несмотря на все твои привлекательные черты характера, у нас осталась только единственная возможность в отношении тебя.
      В дверях Карсбери повернулся. К нему наконец-то вернулся дар речи.
      - Ты хочешь сказать, что все эти годы вы просто потакали мнe? - спросил он хрипло и резко.
      Дверь закрылась. Фай крикнул вслед.
      - Жил однажды индеец сиу по прозвищу Сумасшедший Конь. Он разбил генерала Крука, он расколошматил генерала Кастера. Не думай, что я недооценивал тебя, Карсбери.
      Когда аппарат начал подниматься, Фай махнул на прощание рукой с зажатым в ней шариком зеленоватой плазмы.
      - Там, куда тебя увозят, тебе очень понравится, - ободряюще крикнул он. - Уютные кварталы, все необходимые спортивные сооружения, полная библиотека литературы XX века - прекрасно проведешь время.
      Он наблюдал за строгим бледным лицом Карсбери в рамке иллюминатора, пока аппарат не превратился в пятнышко.
      Тогда Фай повернулся, посмотрел на комочек странного вещества и выбросил его через открытую дверь кабины. Он долго наблюдал, как тот летел вниз. Затем нажал кнопку, и лифт начал опускаться.
      - Я очень рад, что больше не увижу Карсбери, - сказал он скорее себе, чем Гартману.
      Лифт медленно приближался к крыше здания.
      - Он уже начал беспокоить меня. Я, честное слово, стал опасаться за свой... - его лицо вдруг приобрело совершенно бессмысленное выражение, - за свое безумие.
      Люди, укротившие Сумасшедшего Волка, утратили свое великолепное душевное равновесие. Их наследники вновь вывели на сцену фундаментальное человеческое безумие - из гуманных соображений, как они полагали, и очень ненавязчиво. Марс еще раз взвыл от восторга.
      Но к этому времени уже была организована Лига Здравомыслия, хотя и на нерегулярной основе. Безумно хохотавший Марс забеспокоился.
      Лидеров Лиги Здравомыслия мы можем назвать - СТАЯ ВОЛКОВ.
      СТАЯ ВОЛКОВ
      I
      Внутри климатического купола Нормсай снял летную одежду и повесил ее на вешалку. Он обратил внимание на то, что там уже висела одежда Элисоун, ее брата Виллисоуна, отца, матери и его костюм для пешеходных прогулок.
      На улице стояла холодная зима. Красное солнце не поднималось высоко над горизонтом. Но под неосязаемой полусферой климатического купола каждый атом был приручен Здесь были свет и животворное тепло. Теплый влажный воздух поднимался легкими потоками. С подветренной стороны он просачивался едва заметными струйками, которые превращались в пар и рассеивались. Цвели цветы, распускались почки, пробивалась трава. Здесь царила вечная весна.
      Мир Норма был похож на уютный мирок климатокупола. Он был здоровым, хорошо образованным, неиспорченным молодым человеком, получил прекрасную работу техника по телеконтактам и с нетерпением ожидал скорой свадьбы с любимой девушкой.
      Мировая экономика, основанная на изобилии, обеспечила его такими удобствами, такой роскошью и такими возможностями для отдыха, о которых и мечтать не могли в прежние века. К его услугам были даже прелестные девушки-психиатры, которые обучали его искусству секса.
      Два столетия миром руководило единое правительство. Более ста лет в нем не случалось гражданской войны.
      Исследования ближайших планет определенно показали, что у человечества нет разумных или сколько-нибудь опасных не имеющих разума врагов. Климат Марса и Венеры оказался слишком суровым. Их условия не допускали быстрой колонизации, а самообеспеченность Земли синтетическими материалами сделала ненужным поиск источников минерального и органического сырья. Новые планеты использовались только для космологических исследований до тех пор, пока постепенное научное изучение их жизни не откроет новые, невиданные раньше перспективы.
      Здоровью Норма не угрожали ни болезнетворные микробы, ни опасность вырождения. У него был почти стопроцентный шанс избежать подобных опасностей в течение всей жизни.
      Но все же там, в саду, возле вешалки. Норм не был похож на счастливого человека. Когда глаза его были закрыты, лицо выглядело молодым, свежим и здоровым. Но как только он открывал их, смертельный страх искажал каждую черту.
      Норм помедлил у вешалки, приглаживая коротко подстриженные волосы, поправляя полосатую ленточку на шее, красная, белая и синяя линии на которой напоминали о галстуках старых времен.
      Слегка тряхнув головой, он пошел по тропинке к дому. На полпути Норм остановился, пристально всматриваясь в траву. Носком мокасина он наступил на сорняк, по-прежнему глядя на маленький зеленый мирок вокруг его ног.
      Даже в этом огромном куполе были свои районы бурь, темноты и неизвестности.
      Какой-то несчастный муравей карабкался вверх по травинке. Недолго думая, Норм наступил на него, тут же отдернул ногу, вздрогнул, будто увидел что-то очень неприятное, и поспешил домой. Открыв дверь, он уже готов был улыбнуться с облегчением. Но улыбка не получилась. Он остановился, наблюдая за семьей.
      Его мать возлежала на наполненной воздухом кушетке со страдальческим видом.
      Отец сидел возле нее, тупо уставившись в пространство. Он поджал губы, что делало его еще более мрачным.
      Элисоун устроилась на эластичном полу, в том месте, где он плавно переходил в стенку. Она выглядела одурманенной. Лицо ее было белым, а веки - красными.
      Виллисоун сидел возле нее и как-то странно поглядывал на Норма. Его пальцы играли со срезанным цветком: перегибая лепестки, он время от времени отрывал их.
      Норм подошел к панели телеконтактной связи и достал из приемной щели свежевыгравированную на золотой пластине собственную смертную повестку.
      Он принялся изучать аккуратную надпись "Вы, Нормсай (следовал его гражданский номер), выбраны судьбой, чтобы заслужить наивысшую честь, которой только может удостоиться человек в этом мире. Вы будете...
      Он услышал, как чей-то бессмысленный голос произнес: "Ну что ж, кто-то ведь должен их получать". Тут только он понял, что это его собственный голос.
      Его мать первая отреагировала на это. Она стояла и говорила таким хриплым, полным страдания голосом, словно до этого добрых полчаса произносила речи.
      - Что ты говоришь, Норм? Это ужасно! Неужели ты не понимаешь, что ты будешь...
      - Все, конечно, только на благо человечества и чтобы предотвратить еще худшие разрушения, - вставил отец извиняющимся тоном.
      - Все пропало1 Все пропало! - задыхаясь от рыданий, выдохнула Элисоун и обвила его руками.
      Норм осторожно посмотрел на них. Мать крепко держала его за руку. Отец выглядывал из-за ее плеча. Мягкие волосы Элисоун прижались к его щеке. Только Виллисоун держался в стороне.
      Он снова услышал отстраненный голос: "Это вызов нам, и никто не сможет помочь".
      - Не говори так! - умоляла мать. - О, Норм, я не могу представить себе, что они заберут тебя. Почему это должно было случиться именно с нами?
      Отец бесцельно уставился в стену. Его губы шептали:
      - ...и тогда, когда он такой молодой, только начинает жить.
      Он произнес это, словно обвиняя кого-то невидимого.
      - Не позволяй им, Норм, - рыдала Элисоун у него на плече.
      "Вы ничем не сможете помочь", - произнес все тот же бессмысленный голос.
      Норм начинал ненавидеть каждую его ноту. Мать отошла в сторону. Слезы лились по ее щекам.
      - Я не позволю им забрать тебя, - сказала она. Остальные лишь секунду глядели на нее, и тут же заразились ее решительностью.
      - Мы будем бороться за тебя! - сказал отец, судорожно сжимая свои маленькие кулаки. Он всегда делал это, когда приходил в ярость,
      "Вы не сможете..." Но его отстраненный голос уже утонул в хоре: "Мы найдем способ!", "Ты наш, и нам все равно, что они сделают с нами", "Да, клянемся всеми святыми, мы будем бороться с ними!"
      Элисоун только кивнула головой и вцепилась в Норма мертвой хваткой. Виллисоун бросил свой несчастный цветок и, волоча ноги, направился к двери.
      - У меня температура, - сказал он. - Я не дам тебя в обиду, Норм.
      Вдруг голоса умолкли. Норм посмотрел по сторонам. Ему показалось, они ждали, что скажет он. Он снова огляделся.
      Они стояли в нерешительности. Но глаза по-прежнему выражали тревожное ожидание. Что-то неловкое было в них.
      - Хорошо, - тихо сказал он. - Самое худшее, что они мегут сделать, - это убить меня. Я не позволю им забрать меня.
      Сначала он не понял, почему у них отвалились подбородка и вздернулись брови. Не понял, даже когда Элисоун отшатнулась от него, подняв заплаканное, расстроенное лицо. Но чуть позже выражение их глаз поразило его. Он сжал губы.
      Было даже смешно наблюдать за тем, как они быстро и обиженно начали отступать, как только он обнаружил их притворство. И отец начал первым.
      - Норм, я не буду поступать необдуманно. Мы все за тебя, конечно, мой мальчик, но есть столько вещей, которые нужно обдумать. Я знаю, это ужасно, но у правительства, значит, есть на это свои причины. Причины, которые тяжело понять одному индивиду.
      - Причины, чтобы убить меня?
      - О, не говори так. Это ужасно! Ты слышал сегодняшнее выступление Директора М'Каслри?
      - Нет.
      - А следовало бы. Он подчеркнул, что они решились на этот шаг очеяь неохотно, только после того, как взвесили все остальные возможности. Он заметил, что уже 35 лет у нас ие было войны - дольше, чем когда-либо прежде. И само по себе wo очень заметное достижение. Он указал, что мы не смеем больше игнорировать накапливающийся у человечества "инстинкт смерти". Такой инстинкт - явление объективное и естественное. Такое же, как желание чувствовать себя виновным, толкавшее тысячи людей на признание в ужасных преступлениях, которых они никогда не совершали. Такое же, как стремление ненавидеть. Оно сооружало пирамиды из черепов перед покоренными городами и возводило горы человеческого пехгла в побежденных странах. Эти инстинкты были арииной всех войн прошлого со всей их грязью, неэффективностью и ужасной непредсказуемостью, их тенденцией перепрыгивать все границы и вовлекать виновных и невиновных. И такое стремление к смерти, как показывает статистика, неизбежно приведет нынешнее общество к революции или к коллективному самоуничтожению. А если учитывать уровень технического развития, оно coтpeт с лица земли все человечество, если только мы не объявим войну, как делали раньше.
      - Он также обратил внимание на религиозную сторону вопроса, - сказала мать своим страдальческим тоном. - Он сказал... - Она слегка поперхнулась. - Человек-Герой должен принести себя в жертву Дьяволу, чтобы спасти Бога и дать ему возможность продолжать свои деяния.
      - Что за вздор!
      Она отступила назад. Отец обнял ее.
      - Я хорошо понимаю твое состояние, Норм, - произнес он. Было время, когда я сам через все это прошел...
      - Тебя выбрали? - сказал Норм, как камнем бросил.
      - Конечно нет.
      - В таком случае ты ничего не понимаешь.
      Он повернулся к Виллисоуну.
      - Тебя они тоже обошли. И этого следовало ожидать. Бюрократия, дорогой.
      Виллисоун вспыхнул. Норм снова обратился к родителям:
      - Давайте перейдем сразу к главному. Вы хотите, чтобы я погиб на войне? Вы это имеете в видуу? Да, мама, я знаю, это очень больная тема, но я хочу знать вы считаете, это в порядке вещей - убивать пятьдесят миллионов людей в надежде спасти пять миллиардов от предполагаемых больших несчастий? Не смотри на меня так, мама. Я знаю, это звучит зло и жестоко. Но именно так я себя чувствую.
      Она подняла голову. Губы ее дрожали, хотя голос был чуть ли не подобострастно ласков.
      - Я знаю, что ни один мой сын не опозорит себя и свою семью.
      Отец прижал ее к себе еще сильнее, словно пытался защитить, и сказал:
      - Неужели ты не понимаешь, Норм? Тебя бы не просили сделать это, если бы не было в том необходимости. В противном случае, неужели ты думаешь, что я мог бы стоять в стороне, не протестуя? Коллективное стремление к смерти - ужасная вещь. Но мы должны подойти к этому реалистично. Мы можем сдержать его, только принеся большую жертву. Двести лет мы возлагали такие жертвы. Только когда уже не оставалось иного выхода, мы объявили войну. И если мы когда-нибудь перестанем...
      - Неужели вы верите всему, что вбивает вам в головы М'Каслри? Неужели вы не видите, что война - это безжалостный прием, признание поражения, возвращение к самым подлым религиозным предрассудкам? В прошлом человека приносили в жертву ревнивым богам и ненасыт ным демонам. С самого начала истории для этого выбирали козлов отпущения. Я ничего не имею против войны с реальным врагом.
      - Что? - мать перебила его. - Но это будет ужасно! Идти на войну с ненавистью в сердце и убивать других людей.
      - Бывают случаи, когда это стоило бы сделать, - хрипло сказал Норм. - Тогда бы, по крайней мере, удовольствие получил за свои денежки. Но безропотно отдавать свое тело на заклание, чтобы ублажить чье-то стремление убивать...
      - Только ради предотвращения еще худших несчастий, - вмешался отец. Выражение его лица изменилось, Он попытался успокоить Норма. - Только потому, что любая альтернатива будет намного хуже, тебя призывают. Чтобы спасти людей - таких же, как твоя мама или Элисоун, от еще худших опасностей. Я уверен, Норм, если ты это поймешь, ты сам захочешь.
      - Умереть? Чтобы сохранить нынешнюю порочную систему, которая только жиреет за счет подобных жертвоприношений? Чтобы оставить таких ископаемых типов, как М'Каслри, на их нынешних постах? Теперь все ясно. Это просто заговор против молодежи, чтобы она не смогла расстроить планы стариков.
      - Сейчас ты говоришь, как радикал. - Мать взглянула на него с обидой и жестко добавила: - Ты так говоришь о М'Каслри, потому что в душе уважаешь его. Он - великий человек. Ты не слушал его выступление, потому что боялся, что он убедит тебя. И теперь несешь всякий вздор, какой только приходит тебе в голову.
      Муж погладил ее по руке.
      - Всем нам случалось говорить глупости и в спокойные, мирные дни, Грет, - напомнил он ей. - Мы не были реалистами. О Боже, я боюсь, что мы все еще не избавились от иллюзий. Я уверен, Норм, если бы ты сегодня увидел искренность и страдание на лице М'Каслри, ты бы совсем по-другому отнесся к нему.
      Старик начал успокаиваться и говорил уже почти веселым тоном. Нервная улыбка снова появилась на его лице. Норм понял. Его отец, который терпеть не мог ссор, решил, что этот спор уже почти закончился и наступило затишье.
      Норм увидел, как отец бойко подбежал к панели телеконтактной связи.
      - Хочу заметить, что они снова передают обращение М'Каслри. Послушаешь его, Норм? - спросил он.
      Почувствовав легкую тошноту, Норм быстро вышел из комнаты.
      Он лег на кровать, прислушался и облегченно вздохнул: вместо отвратительной дружеской, торжественной речи М'Каслри из гостиной до него доносились только невнятные шипящие звуки.
      То, что сказала мама, было неправдой. М'Каслри не имел никакой власти над ним. Он был просто утомительным старым лицемером.
      Норм повторил это себе несколько раз, остановив взгляд на голых стенах спальни. Эластичные полы скрадывали звуки шагов. И он обнаружил присутствие Элисоун только тогда, когда ее рука коснулась его плеча. Он не отшатнулся.
      В комнате было темно. Только тусклый свет, проникавший сквозь дверь, позволял различать призрачные очертания мебели. Совещающиеся голоса доносились сюда из гостиной как неразборчивое, приглушенное жужжание. Было душно, и тошнотворный запах цветов напоминал похороны.
      - Норм, - нежно сказала Элисоун, - ты знаешь, как обращаются с теми, кто идет на войну?
      - Ну?
      - Им разрешают все. Дают все, чего они только пожелают.
      - Хорошо! Что дальше?
      - Я думала, что... Ну ладно. Мы смогли бы быть вместе намного раньше, чем предполагали. Мы могли бы делать все и получать удовольствие от всего, что в иных обстоятельствах оставалось бы запретом. Мы могли бы проверить на практике, действительно ли так интересны все те вещи, о которых нам говорили на наших секс-уроках.
      Норм повернулся и взглянул на нее. Неяркий свет превратил ее волосы в бронзовый ореол, окружавший затененное лицо. Из-под черной комбинации выглядывали белые плечи.
      - Ты бы хотела этого? - спросил он.
      Ее "да" было почти неслышным.
      - Тебе действительно понравилось бы?
      Она кивнула.
      - И после этого у меня остался бы твой сын.
      Норм долго разглядывал ее. Потом схватил за плечи, оторвал от себя и удерживал на расстоянии вытянутых рук.
      - Значит, тебе хотелось бы стать женой героя, а? - спросил он громко. - Тебя дрожь пробирает от желания заняться любовью с приговоренным к смерти? Тебе в оргиях хочется участвовать? Ты не прочь быть украшенной цветами любовницей того, кого вскоре принесут в жертву на каменном алтаре? Ты бы пожелала считать его оставшиеся минуты? Ты бы хотела выносить сына, приговоренного для следующего кровопускания? А вот я этого не хочу.
      Виллисоун, спотыкаясь, вошел в комнату.
      - Послушай, - крикнул он, вцепившись в Норма. - Ты не смеешь таким тоном разговаривать с моей сестрой. Я не позволю.
      - Нет, смею.
      Он толкнул Виллисоуна на кровать и вернулся в гостиную. Когда тот оправился и побрел за ним, Норм уже стоял возле входной двери. Он жестом остановил Виллисоуна и оглянулся вокруг. Отец размахивал руками. Мать плюхнулась на кушетку. Элисоун стояла в темноте, в дверях спальни. А ее брат, чуть впереди нее, побагровел и сжал кулаки.
      - Сначала я скажу, что хотел, а потом уйду, - объявил Норм. - Может, я неправильно поступаю. Может, я сейчас выгляжу, как эгоист и невежа. Я знаю, что бывают времена, когда немногие должны погибнуть, чтобы спасти весь мир. Я знаю, что существует много вешей, которых мы не понимаем, особенно в человеческой натуре. Может, мне следует с радостью принять новость о моей скорой гибели? Может, война - самое большое социальное изобретение со времен Братской Любви? Может, это политика дальнего прицела? А сам М'Каслри - гений? Может, учитывая уродливость человеческой природы, это единственный выход? Но если это действительно так, я не хочу принимать никакого участия в этом. Я знаю, мне следовало бы подумать об этом раньше. Теперь все выглядит так, будто я поднял тревогу только из-за того, что мне выпал несчастливый жребий. Но лучше поздно, чем никогда. Я отказываюсь выполнять возложенные на меня обязанности. Я сделаю все, чтобы избежать этого, я буду убеждать в этом других. До свиданья, родственнички. Я ухожу.
      Виллисоун подошел к нему и сказал:
      - Далеко ты не уйдешь. Ты трус...
      Норм ударил его правой рукой в челюсть. Виллисоун упал на пружинящий эластичный пол, подпрыгнул несколько раз и остался лежать неподвижно. В его затуманившихся глазах, искоса глядевших на Норма, застыла ненависть. Руки в поисках опоры нащупали цветок, который он выбросил раньше. Всей пятерней он сдавил его, превратив в жалкий комок.
      Норм развернулся и вышел.
      Возле выхода он сорвал с вешалки одежду, надел ее, автоматически перекладывая повестку из руки в руку, и вышел из-под купола. Сильный порыв ветра обжег холодом его лицо. Но он даже не попытался укрыться.
      На фоне розового заката сверкали прекрасные, поднимающиеся высоко в небо шпили Нью-Сити, золотые колонны Центра Управления, откуда, может быть, даже сейчас, M'Kacлри отечески взирал на своих подданных. Норм повернулся спиной к этому вызывающему восторг зрелищу и направился к Олд-Сити, который вырисовывался иззубренным силуэтом на фоне последних солнечных лучей.
      Через полчаса Норм был уже за пределами "зеленого пояса" города, с его климатическими куполами, ярко сверкающими на солнце. Аллеи, обсаженные деревьями, сменились обрывистыми ущельями улиц. Ветер здесь был намного сильнее. Движение по этим узким улицам было запрещено. И только крыши использовались время от времени в качестве посадочных площадок для коптеров.
      Здесь, за пределами города, все еще жили люди, хотя поговаривали о том, чтобы очистить эти места от населения. Но некоторые индивиды уходили в эти, вышедшие из моды. хотя и по-прежнему свято чтимые заповедники, чтобы отгородиться от прелестей нынешней цивилизации. Не каждому были по душе слишком быстрые темпы развития современного города.
      Подсознательно Норм удвоил бдительность. В выступлении М'Каслри только одно было правдой: уровень убийств фантастически возрос. Олд-Сити стал своего рода Меккой для всех недовольных и людей социальными отклонениями.
      Каждая ночь приносила с собой определенное число убийств и вооруженных нападений. Большинство из них были бесцельными вспышками ненависти, жестокости и похоти. Каждый находился под подозрением. Норм прошел мимо полицейских в серой униформе. Их невнимание к нему показалось ему притворным, и Норм подумал, что за ним, должно быть, следят.
      Но он не придал этому особенного значения, продолжая размышлять над тем, что произошло дома, вновь и вновь прокручивая все в памяти то в истинном свете, то в самых мрачных тонах, то с точки зрения М'Каслри, и тогда его призрачное, худощавое лицо бесконечно возникало в воображении Норма, пока не столь яркие лица членов его семьи не исказились, как на картине старого сюрреалиста.
      Грет, его мать, провела большую часть своей жизни, рожая и воспитывая детей, что почти отрезало ее от мира. Она была любящей, хоть и не способной сочувствовать матерью Грет волновала только ее семья и больше никто. Джон, его отец, всегда был унижен своей же собственной застенчивостью Малейшие разногласия сводили его с ума. Он постоянно жил в выдуманном им самим мире грез, в котором его решения имели хоть какую-нибудь силу Элисоун все время металась между надуманным и истеричным целомудрием и не менее истеричной жаждой любви. Виллисоун с первого взгляда был более приспособлен к жизни, чем остальные. Он занимал очень важный, достаточно загадочный пост в правительстве. Всегда дружеский, приветливый вид его со временем сменился угрюмостью, за которой скрывалось все. Норм не мог забыть его полных ненависти глаз и того, с какой силой он сжимал цветок в руках.
      Образы прошлого, возникшие в его памяти, исчезали по мере того как он углублялся в Олд-Сити.