- И все-таки я в этом не уверен, - сказал Папаша. - Есть у меня предположение, о котором пока не буду говорить. Но в чем я полностью уверен, Рэй, так это в том, что первой твоей мыслью. О какой-нибудь находке - во внешнем мире или в твоем сознании - будет мысль об оружии.
      - Оружие стоит того, чтобы о нем думать! - вмешалась вдруг Алиса с неожиданной горячностью.
      - Вот видишь? - подхватил Папаша. - Это именно то, что я хочу сказать о вас обоих. Такой тип мышления был распространен очень долгое время. Пещерный житель поднимал камень и тут же спрашивал себя "Кому я могу размозжить этим череп?". Сотни тысяч лет ему не приходило в голову, что с этого камня можно начать строительство больницы.
      - Ты знаешь, Папаша, - сказал я, осторожно пряча кубик обратно в карман, - но временами ты действительно говоришь, как проповедник.
      - Наверное, так оно и есть, - согласился он. - Как насчет перекусить?
      Это была отличная мысль. Еще несколько минут - и мы оы уже не смогли различить еду правда, банки, по форме, соответствующие содержимому, думаю, помогли бы нам спрапиться. Было действительно забавно, что мы не знали даже как зажечь свет в этом замечательном самолете. Что лишний раз демонстрировало нашу полную беспомощность.
      Мы покончили с едой, снова покурили и разместились поудобнее. Я предполагал, что до разрушенного завода нам предстоит добираться всю ночь. Никакого представления о скорости нашего полета на восток у нас не было. Папаша снова сидел сзади, а мы с Алисой полулежали в передних сиденьях, чтобы видеть друг друга. Очень скоро стало настолько темно, что мы не различали ничего, кроме огоньков сигарет и части лиц, освещавшейся при глубокой затяжке. Сигареты были хорошей идеей, так как позволяли отвлечься от мысли, что кто-то из твоих сотоварищей подползает к тебе сейчас с ножом в руке.
      Экран Северной Америки по-прежнему тускло мерцал и мы могли наблюдать за тем, как наша зеленая точка двигалась к цели. Вначале в обзорном иллюминаторе было черным-черно. Потом появилось что-то вроде бронзовой кляксы, которая очень медленно перемещалась вперед и вниз. Конечно же, это была старушка Луна, движущаяся впереди нас на запад.
      Спустя какое-то время я понял, на что все это похоже - на старый пульмановский спальный вагон (однажды ребенком я путешествовал в таком) или, если точнее, на вагон для курящих, идущий по рельсам глубокой ночью. Наша поврежденная антигравитация, отталкиваясь от неровностей почвы, проплывавшей внизу под нами, заставляла кабину ритмично покачиваться Я припомнил, каким загадочным, оторванным от остального мира казался мне, ребенку, тот старый спальный вагон. Теперешние ощущения были точно такими же. Я все ждал, что вот-вот раздастся гудок. То было чувство отчужденности и одиночества, которое въедается тебе в душу и остается в ней навсегда.
      - Я вспоминаю первого человека, которого убил, - задумчиво начал Папаша.
      - Заткнись! - сказала ему Алиса. - Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме убийства?
      - Видимо, нет, - ответил он. - В конце концов, здесь это самая интересная и подходящая тема. Вы можете предложить другую?
      В кабине воцарилась тишина. Потом Алиса произнесла:
      - Это было накануне моего дня рождения. Мне исполнялось двенадцать. Они вошли к нам на кухню и убили моего отца. Он был по-своему мудр и устроил нас жить там, где ни бомбы, ни радиоактивные осадки нас не достали. А такую опасность, как местная банда оборотней, он предусмотреть не сумел. Как раз в тот момент отец резал хлеб - домашний хлеб, выпеченный из выращенной нами пшеницы (папа был помешан на идее возврата к природе и всем таком прочем), - но отложил нож в сторону.
      Отец не способен был думать о предметах или идеях как об оружии - в этом заключалась его главная слабость. Он даже в оружии не видел оружия и придерживался философии сотрудничества, как он это называл, которую пытался донести до людей. Иногда мне казалось, он был рад последней войне, потому что видел в ней свой шанс.
      Однако оборотни не интересовались философией и, хотя их ножи не были такими острыми, как папин, они их не отложили. Потом они насладились пищей и мною на десерт. Помню, как один из них взял кусок хлеба и обмакнул его в кровь, как в соус. А другой сполоснул руки и лицо в холодном кофе...
      Она замолчала. Папаша вставил мягко:
      - То был день - не так ли? - когда падшие ангелы... - А затем просто добавил: - Язык мой - враг мой.
      - Ты собирался сказать: "День, когда они убили Бога"? спросила Алиса. - Ты был прав, так оно и есть. В этот день на кухне они убили Бога. Вот откуда я знаю, что Бог мертв. После этого они должны были убить и меня, в конце концов, но...
      Она снова прервалась, на этот раз чтобы спросить:
      - Папаша, ты полагаешь, все эти годы я могла думать о себе, как о Дочери Бога? Что именно поэтому я переживаю все так остро?
      - Не знаю, - сказал Папаша. - Верующие парни говорят, мы все дети Бога. Я-то в этом не вижу большого смысла, а иначе придется признать, что у Бога есть довольно-таки гадкие детишки. Продолжай свою историю, пожалуйста.
      - Итак, они должны были убить меня тоже, но главарю я понравилась, и он решил воспитать из меня девушку-оборотня. Это было мое первое знакомство с идеей как оружием. У него возникла идея относительно меня, а я ее использовала для того, чтобы убить его самого. Мне пришлось три месяца ждать своего часа. Я приручила его до такой степени, что он позволил мне себя побрить. Из него вытекла вся кровь, так же, как тогда из моего отца.
      - Хм, - произнес Папаша спустя некоторое время, - это был леденящий душу рассказ. Я должен запомнить его, чтобы рассказать Биллу - он начал с того, что убил свою мать. Алиса, твое первое убийство заслуживает оправдания больше, чем любое из всех, о каких я слышал.
      - Тем не менее, - после паузы отозвалась Алиса со смутным отголоском былого сарказма в голосе, - ты не считаешь, что я поступила правильно.
      - Правильно? Неправильно? Кто может судить? - чуть ли не взорвался Папаша. - Уверен, со многих точек зрения ты заслуживаешь оправдания. Любой бы посочувствовал. Очень часто у человека есть достаточно оправданий для первого убийства. Однако, как вам известно, первое убийство ужасно не так само по себе, как потому, что побуждает совершившего встать на стезю убийцы. Ваша система ценностей чуть искажается и уже никогда не становится прежней. Но все это вы знаете и без меня, да и кто я такой, чтобы вас поучать? Я убивал людей только потому, что мне не нравилось, как они сплевывают. И между прочим, способен прекрасно продолжать в том же духе, если не буду себя сдерживать и постоянно проветривать мозги.
      - Ладно, Папаша, - призналась Алиса, - у меня не всегда были такие благородные причины для убийств. Последней моей жертвой был мечтательный старый физик, который дал мне счетчик Гейгера, тот, что я ношу. Глупый старый ублюдок - удивляюсь, как это он сумел прожить так долго. Может, был в изгнании или в бегах. Понимаете, я часто связываюсь с пожилыми сеющими добро типами, вроде моего отца. Или вроде тебя, Папаша.
      - Хорошо, когда знаешь себя, - кивнул Папаша
      Возникла третья пауза, а потом, совсем того не желая, я начал:
      - У Алисы для первого убийства есть оправдание, такое оправдание, которое поймет даже обезьяна. У меня такого оправдания нет, а ведь я, по самым скромным подсчетам, убил около миллиона людей. Видите ли, я был командиром расчета, который обслуживал группу ракет с водородными боеголовками. Они обладали способностью пробивать крышу любого подземного города-убежища, и билет им выписали на Москву. А когда билет предъявили, я был тем, кто его прокомпостировал, я имею в виду, это мой палец нажал на кнопку. Да, Папаша, именно я был одним из тех, кто нажимал на кнопки. На самом деле нас было довольно много - тут задействован целый комплекс мероприятий, - вот почему меня смех разбирает, когда я слышу россказни об одном человеке, нажавшем на все кнопки.
      - Да? - сказал Папаша, не слишком заинтересованно. - В таком случае ты должен знать...
      Мы не успели услышать, кого я должен знать, так как я зашелся в приступе кашля, и мы поняли, что сигаретный дым практически вытеснил воздух. Папаша зафиксировал дверь таким образом, что появилась щель, и через какое-то время атмосфера заметно улучшилась, хотя нам пришлось мириться с низким, заунывно свистящим звуком.
      - Так вот, - мой рассказ продолжался, - я возглавлял ракетный расчет, носил очень красивую униформу с впечатляющими знаками отличия - не то что "шевроны", которые украшают мою грудь сейчас, - был молод и красив. На этой службе мы все были очень молоды, хотя некоторые мои подчиненные были старше меня. Молоды и преданны делу. Я помню это чувство - очень глубокое, серьезное и еще чистое - чувство ответственности. И когда я отправлялся в отпуск в свой город-убежище, я чувствовал, что я на голову выше всех в этой праздной толпе.
      Дедушка у меня был летчиком во время той войны, когда они боролись с фашизмом, он сбрасывал бомбы с "Летающей крепости" или чего-то там еще, и однажды, напившись, он поведал мне, что иной раз его совсем не волновало, когда они сбрасывали такие яички на Германию: сверху люди и здания казались игрушками наподобие тех, которые ребенок выстраивает в ряд, чтобы потом повалить, а все занятие - такой же невинной забавой, как растревожить муравейник. А порой они чувствовали какое-то беспокойство - или просто трусили чуток, сбрасывали свои бомбы в Северное море и возвращались домой.
      А мне даже не надо было пролетать в семи милях над тем местом, которое определили моей целью. Помню только, иногда я доставал карту и смотрел на определенную крупную отметку на ней, слегка улыбался и мягко говорил ""Бах!", а затем притворно вздрагивал и быстро складывал карту.
      Естественно, мы говорили себе, что нам никогда не придется делать это - уничтожать цель, я хочу сказать. Мы шутили, что лет через двадцать получим работу смотрителей в музее этой самой бомбы, которую наконец дезактивируют. Но, конечно, все вышло по-другому. Настал день, когда по нашей части света был нанесен удар, и через все инстанции к нам поступил приказ от координатора обороны Бигелоу.
      - Бигелоу? - прервал Папаша. - Не Джо Бигелоу?
      - По-моему, Джозеф А., - ответил я ему слегка раздраженно.
      - Так это же один из моих ребят, тот, о котором я вам рассказывал, - щуплый коротышка, владелец этого вот ножа с рукояткой из рога! Ну, что ж, - Папашин голос прозвучал поразительно счастливо. - Вам вдвоем будет о чем поговорить при встрече.
      Я не был в этом уверен. На самом деле моя первая реакция была прямо противоположной. Честно говоря, в тот момент я был больше чем раздражен из-за того, что Папаша прервал рассказ о моей Великой Скорби, а именно такой, нет сомнений, моя скорбь для меня и была. Вот наконец, вопреки всем ожиданиям, моя исповедь вырвалась наружу после всех тех десятилетий, когда я подавлял ее в себе, и несмотря на все психологические барьеры, - а тут Папаша вмешивается с банальными пустыми сплетнями о каких-то Джо, Биллах и Джорджах, о которых я знать не знаю и слышать ничего не хочу.
      А потом я внезапно осознал, что мне уже почти все равно, я уже больше не чувствую этой Великой Скорби, что, просто начав рассказывать о ней после историй, услышанных от Папаши и Алисы, я навсегда сбросил этот груз, жерновом висевший на моей шее.
      Теперь мне казалось, что я могу взглянуть на Рэя Банкера сверху вниз (но не с высоты ангельской или презрительного превосходства) и могу задать себе вопрос. Но не такой вопрос:
      "Почему ты горевал так сильно?" - это вполне понятно и трудно было ожидать другого. Я бы хотел себе задать вот какой вопрос: "Почему ты горевал так бесполезно в этом своем маленьком частном аду?"
      И вот теперь было бы интересно узнать, что чувствует Джозеф А. Бигелоу.
      - Как ощущают себя, Рэй, убив миллион людей?
      До меня дошло, что Алиса задала мне вопрос несколько секунд назад, и он повис в воздухе
      - Это именно то, что я пытался вам рассказать, - ответил я ей и снова принялся все объяснять - слова теперь лились из меня потоком. Я не буду здесь всего излагать - слишком много времени займет. Но это были искренние слова, и они принесли мне облегчение.
      Я не мог этого понять, нас собралось тут трое убийц, испытывающих друг к другу доверие, и понимание, и братское чувство, что никогда не было возможным между любыми двумя или тремя людьми в Век Мертвецов, а впрочем, во все века, если говорить честно. Это было против всех законов Мертвых земель, насколько я разбираюсь в психологии, но все-таки так произошло. Ох, ведь это наша полная оторванность от мира сотворила с нами такое, и мое воспоминание о пульмановском вагоне, загипнотизировавшее меня, и наша реакция на голоса и насилие в Лос-Аламосе... И несмотря ни на что, я расценивал все это как чудо. Я ощущал внутреннюю свободу и облегчение, в возможность которых я прежде не верил. Маленькая неофициальная организация Папаши действительно на чем-то держалась - этого я отрицать не мог. Трое вероломных убийц, открывших глубины своих душ и верящих друг другу!
      Я ни секунды не сомневался, что Папаша и Алиса испытывают то же, что и я. На самом деле мы были настолько уверены в этом, что даже не упоминали о нашей близости друг к другу. Возможно, мы немного боялись, что можем так все испортить. Мы просто наслажда лись этим.
      Должно быть, мы говорили о тысяче разных вещей в ту ночь, и выкурили пару сотен сигарет. Через какое-то время мы начали подремывать - слишком многое выплеснулось наружу, а на смену пришла такая умиротворенность, что даже волнение не смогло удержать нас ото сна. Я вспоминаю. как задремал в первый раз, очнулся с холодной дрожью и схватился за Матушку, а потом услышал, как Папаша и Алиса болтают в темноте, и вспомнил, что случилось, и снова расслабился, и улыбнулся.
      К тому же Папаша как раз говорил.
      - Да, могу представить, насколько хорош Рэй в любви убийцы все такие, в них есть огонь. Я вспоминаю, что мне рассказывал один парень по имени Фред, один из наших.
      В большинстве случаев мы спали поочередно, хотя, думаю. были моменты, когда все трое дремали одновременно. Наверное, после пятого моего пробуждения, очнувшись от особенно крепкой дремы, я опять увидел в иллюминаторе оранжевый суп. Алиса слегка посапывала рядом со мной, а Папаша был на ногах и держал в руке один из своих ножей.
      Он поглядывал в свое отражение в иллюминаторе. Лицо его блестело. Он втирал в него масло.
      - Новый день - новые заботы, - сказал он приветливо. Звук его голоса резко ударил по моим нервам, как вообще это бывает по утрам. Я зажмурил глаза.
      - Где мы? - спросил я.
      Он ткнул локтем в экран Северной Америки. Две зеленых точки почти слились в одну.
      - Мой бог, мы почти на месте, - сказала мне Алиса. Она проснулась быстро - в духе Мертвых земель.
      - Я знаю, - ответил за меня Папаша, сконцентрировавшись на том, чем занимался, - но я намереваюсь побриться прежде, чем начнутся посадочные маневры.
      - Ты думаешь, мы сядем автоматически? - спросила Алиса. А что, если мы начнем кружить над тем местом?
      - Если это случится, тогда и будем думать, - промычал Папаша, выскребывая подбородок. - А до тех пор нечего беспокоиться. Там, в мешке, еще осталась пара бутылок кофе. Свой я уже выпил.
      Я не вмешивался в их болтовню, потому что две зеленые точки и первая реплика Алисы напомнили мне гораздо более глубокую причину, по которой мои нервы были натянуты, как струна. И жизнерадостность Папаши была здесь не при чем. Ночь с ее колдовским очарованием, с ощущением, что можно проговорить целую вечность, ушла, и наступил безжалостно трезвый день, побуждающий к действию. Не так уж трудно изменить свой взгляд на жизнь, когда летишь, пусть даже болтаешься в воздухе, а рядом понимающие тебя друзья, но вскоре, я знал, я окажусь в пыли, рядом с тем, на что не хотел бы смотреть снова.
      - Кофе, Рэй?
      - Да, пожалуй. - Я взял у Алисы бутылку, и мне стало интересно, таким ли угрюмым, как у нее, было мое собственное лицо.
      - Они не должны солить масло, - заявил Папаша. - Невозможно бриться.
      - "Масло было самое свежее", - процитировала Алиса.
      - Угу, - подхватил я. - Мартовский Заяц, который смазал часы Болванщика сливочным маслом.
      Может, и правду говорят, что чахоточный юмор лучше, чем полное его отсутствие. Не знаю.
      - О чем это вы бормочете? - требовательно вопросил Папаша.
      - Вспомнили книжку, которую оба когда-то читали, - ответил я.
      - Никто из вас случайно не пописывает? - спросил Папаша с неожиданным интересом. - Некоторые из наших ребят думают, что о нас нужно написать книгу. Я считаю, пока преждевременно, но они утверждают, что мы можем повымирать или случится еще что-нибудь. Эй, Дженни! Полегче. Мягче, прошу тебя!
      Эта последняя реплика относилась к самолету, который решительно повернул налево. Мне стало тошно и неуютно. Вот оно.
      Папаша засунул нож в ножны и окончательно вытер лицо. Алиса прикрепила ранен к поясу, я потянулся за своим вещмешком и невидящим взором уставился в обзорный иллюминатор.
      Туман слегка посветлел. Я вспомнил огни святого Эльма над разрушенным заводом.
      - Папаша, - я сказал или, вернее, проскулил, - для чего этому ублюдку было приземляться именно здесь? Он спешил с грузим в Атла-Хай, какого черта он прервал свой полет?
      - Это просто, - сказал Папаша. - Он был плохим мальчиком. Так, по крайней мере, я думаю. Ему следовало прямым ходом идти на Атла-Хай, но был кто-то, кого он хотел навестить перед тем. Он остановился здесь, чтобы увидеться со своей подружкой. Да, со своей девушкой. Она пыталась его предупредить - так я объясняю ту вспышку электричества, которая вырвалась наружу из развалин завода и помешала его посадке, хотя девушка, конечно, не этого хотела. Кстати, что бы она там ни включила, предупреждая его, эта штуковина так до сих пор и остается включенной. Однако Грэйл не внял предупреждению.
      Не успел я переварить услышанное, как семь деформированных бензиновых резервуаров материализовались из тумана. В поле нашего зрения возникла дорога, самолет выровнялся и стал замедлять ход. На этот раз он не задел разрушенный завод, хотя, могу поклясться, готов был вот-вот протаранить его. Когда я увидел, что мы не врежемся, мне захотелось закрыть глаза, но я не смог.
      Я увидел черное пятно и тело Пилота, казавшееся более толстым, чем я его запомнил, - распухло. Но это не будет продолжаться долго. Три или четыре стервятника работали над ним.
      VII
      Смерть разожмет все руки.
      Все охладит сердца,
      Но нет ни адской муки,
      Ни райского венца,
      Без гнева, без участья
      Листву сорвет ненастье,
      Не может быть у счастья
      Счастливого конца
      Чарльз Суинберн,
      "Сад Прозерпины"
      Папаша сошел на землю первым. Затем мы спустили Алису. Перед тем как к ним присоединиться, я бросил последний взгляд на контрольную панель. Кнопка разрушенного завода отключилась снова, а над другой кнопкой возник голубой нимб. Видимо, Лос-Аламос. Я боролся с искушением нажать ее и убраться соло, но подумал: "Нет, в той сторонке мне ничего не светит, и одиночество хуже, чем то, что ожидает меня здесь". Я выбрался наружу.
      Я не смотрел на труп, хотя мы стояли прямо в его головах. Я заметил застывшую лужииу серебра по одну сторону и вспомнил расплавившееся оружие. Стервятники, двигаясь вперевалку. отступили, но только на несколько ярдов.
      - Можно убить их, - сказала Алиса Папаше.
      - Зачем? - спросил он. - Некоторые индусы использоидди их, чтобы заботились о мертвых. В этом что-то есть.
      - Парсы, - уточнила Алиса.
      - Ага, парсы, именно их я и подразумевал. Через несколько дней будем иметь прекрасный чистый скелет.
      Папаша повел нас мимо тела в сторону разрушенного завода. Было слышно, как громко жужжали мухи. Я чувствонал себя ужасно. Я сам хотел умереть. Чтобы просто идти за Папашей, требовалось неимоверное усилие.
      - Его девушка обосновалась на замаскированном наблюдательном пункте, - заговорил Папаша. - Метеорологическая станция или еще что-то в этом роде. А может, они там пытались как раз устроить автоматическую станцию. Раньше я не мог вам этого сказать - вы были в таком настроении, что попытались бы уничтожить каждого, кто имел хоть отдаленное отношение к Пилоту. По правде говоря, я сделал нее возможное, чтобы удержать нас на расстоянии, позволив вам думать, что я издал этот вопль. Даже теперь, скажу честно, я не уверен, что поступаю правильно, раскрывая карты и показывая дорогу, однако в жизни иной раз приходится рисковать.
      - Скажи, Папаша, - произнес я угрюмо, - а вдруг она выстрелит в нас или еще что-нибудь выкинет? - В этот момент я беспокоился не только о себе. - Или вы с ней добрые друзья?
      - Нет, Рэй, - ответил он, - она даже не знает меня. Я не думаю, что в ее положении можно стрелять. Ты увидишь почему. Эй, да она даже дверь не прикрыла. Это плохо.
      Его слова, похоже, относились к крышке лаза, стоявшей у его края на ребре, а сам лаз был проделан в полу первого этажа разрушенного завода. Папаша встал на колени и заглянул в открытый люк.
      - Ладно, по крайней мере, ее не завалило там на дне, сказал он. - Идем посмотрим, что там случилось. - И он полез в шахту.
      Мы следовали за ним, как зомби. Я, во всяком случае, ошущал себя именно так. Шахта оказалась около двадцати футов глубиной. В ней были скобы для ног и поручни.
      С первых же метров спуска воздух стал душным и теплым, хотя наверху шахта оставалась открытой.
      На дне мы обнаружили короткий горизонтальный проход. Нам пришлось скрючиться, чтобы пройти его. Когда мы смогли выпрямиться, то очутились в просторном шикарном бомбоубежище, если только можно его так назвать. Здесь стало уж и вовсе нечем дышать. Тут стояла масса научного оборудования и несколько маленьких контрольных панелей, наподобие той, что установлена в самолете. Некоторые из панелей, по моим догадкам, предназначались для управления метеоприборами, спрятанными в остове разрушенного завода. Повсюду были видны следы обитания молодой женщины - разбросанная в живописном беспорядке одежда, маленькие безделушки, а также вылепленная из глины голова человека чуть больше натуральной величины, по которой я понял, что хозяйка жилища занимается скульптурой. На этот последний предмет я взглянул только мельком, но, хотя вещь была незаконченной, сразу же мог сказать, с кого лепили эту голову, - с Пилота.
      Все жилище было выдержано в тех же тускло-серебристых тонах, что и кабина самолета, и точно так же несло на себе отпечаток чьих-то индивидуальностей, отчасти Пилота, отчасти кого-то еще - семейной пары, скорее всего. Мне стало не по себе, потому что все вокруг дышало смертью.
      Нужно признаться, что все это я окинул очень быстрым и поверхностным взглядом, так как мое внимание тут же было приковано к длинной и широкой кушетке со сползшим покрывалом и к телу, лежащему на ней. Женщина была почти шести футов ростом с телосложением богини, светлыми волосами и загорелой кожей. Она лежала на животе совершенно нагая.
      Однако ни малейшего влечения она у меня не вызывала. Выглядела она смертельно больной. Лицо, обращенное к нам, горело огнем, и щеки на нем ввалились. Закрытые глаза глубоко запали и были окружены черными тенями. Дышала она неглубоко и часто, и ее открытый рот с трудом ловил воздух.
      У меня возникло странное впечатление, что вся жара в подвале исходит от ее тела, пылающего в горячке.
      От всего места разило смертью. Мне показалось, что мы очутились в подземном храме Смерти с ложем-алтарем и женщиной на нем, принесенной в жертву этой богине (Уж не стал ли я неосознанно поклоняться Смерти как богине Мертвых земель? Точно не знаю. Что-то все это становится слишком сложным для меня).
      Нет, она не вызывала у меня даже смутного намека на влечение, но разбередила во мне что-то другое.
      Если чувство вины - это роскошь, то в таком случае я казался себе плутократом. Она разбередила во мне что-то такое, что довело меня до полного опустошения, я потерял почву под ногами и хотел умереть на месте, я думал, что должен умереть.
      Внезапно прямо у себя под боком я услышал слабое резкое шипение. Я огляделся и обнаружил, что совершенно бессознательно вынул стальной кубик из кармана и держал его, зажав между указательным и средним пальцами, а мой большой палец нажимал на кнопку - в точности, как я и обещал себе раньше, если мне придется совсем уж плохо.
      Вот вам урок: никогда не давайте своему мозгу распоряжений, даже полушутя, если только вы не готовы к тому, что они могут быть исполнены в любой момент независимо от того, одобрите вы это после или нет.
      Папаша увидел, что я сделал, и как-то странно на меня посмотрел.
      - Итак, Рэй, ты все-таки решил умереть, - сказал он мягко. - Большинство из нас так или иначе приходят к этому решению.
      Мы подождали. Ничего не случилось. Я заметил, что в воздухе зависло очень бледное молочного цвета облачко диаметром в несколько дюймов.
      Сразу подумав об отравляющих веществах, я отпрянул, и от моего движения облачко рассеялось.
      - Что это такое? - спросил я, ни к кому не обращаясь.
      - Я бы сказал, что-то, что вырвалось струей из крошечной дырочки рядом с кнопкой, - сказал Папаша. - Отверстие настолько микроскопично, что просто так его не заметишь, разве что специально будешь искать. Рэй, я не думал, что ты решишься воспользоваться этой своей маленькой атомной бомбой. Более того, боюсь, что ты попусту истратил что-то чертовски ценное. Но не беспокойся. Перед тем как сбросить эти кубики для Атла-Хая, один я стащил.
      И будь я проклят, если он не вытащил из своего кармана точно такой же кубик, как и мой.
      - Алиса, - сказал он, - когда мы доставали мазь, я заметил полпинты виски в твоем ранце. Будь добра, смочи им клочок тряпки и передай мне.
      Алиса посмотрела на него так, как будто он совсем чокнулся, но, пока она его разглядывала, ее щипцы и вторая рука в рукавице сделали то, о чем он просил.
      Папаша взял тряпицу и протер ею кожу на ягодице больной женщины, а затем прижал к этому месту кубик и нажал на кнопку
      - Это подкожная инъекция, люди, - пояснил он.
      Он отнял кубик, на его месте остался след, подтверждающий сказанное.
      - Надеюсь, мы добрались до нее вовремя, - заметил он. Чума - это серьезно. Теперь, думаю, нам ничего не остается делать, как ждать, может, довольно долго.
      Я был потрясен до потери сознания.
      - Папаша, старый ты пещерный детектив! - взорвался я. Когда же у тебя возникла эта догадка о лечебных свойствах "ручных гранат"?
      Не надо только думать, что я испытывал что-то вроде веселья, моя реакция была, скорей, истеричной.
      Папаша чуть подался назад, а потом ухмыльнулся.
      - У меня была пара путеводных ниточек, о которых вы с Алисой понятия не имели, - признался он. - Я знал, что тут замешана очень больная женщина, а кроме того, имел сведения о лос-аламосской горячке, о которой вам рассказывал. У них там с ней масса неприятностей. Некоторые говорят, что споры болезни проникли к нам извне, вместе с космической пылью, а сейчас, сдается, ее перенесли и в Атла-Хай. Будем надеяться, они найдут выход. Алиса, давай-ка дадим немного воды этой девчушке.
      Некоторое время спустя мы сели и более или менее привели факты в порядок. В основном занимался этим Палаша. Аламосские исследователи, должно быть, годами бились над проблемой чумы с тех пор, как город подвергся ее опустошительному вторжению. Но работа осложнилась мутациями возбудителя и неправильным медицинским вмешательством, которое загоняло болезнь вовнутрь. И только совсем недавно они нашли обнадеживающее средство (исцеляющее, будем надеяться) и подготовили его для быстрой переброски в Атла-Хай, в котором тоже свирепствовала чума и который, кроме того, оказался в осаде Саванны. Грэйл был послан доставить сыворотку, или лекарство, или что там еще. Однако он знал или догадывался, что эта одинокая женщина-наблюдатель (почему-то ей не удалось связаться по радио либо еще как-то дать о себе знать) свалилась от чумы тоже.
      И он решил доставить ей сыворотку, возможно, даже без разрешения.
      - А с чего это мы решили, что она его подружка? - спросил я.
      - Или даже жена, - уточнил Папаша. - А почему? Ну, он вез сумку, набитую женскими вещами, всякие мелочи, какие мужчина дарит женщине. И для кого еще он стал бы делать здесь остановку? Наконец, последнее. Он, видимо, использовал реактивные двигатели, чтобы быстрее сюда добраться. Мы слышали их звук, вы помните.
      Так в общих чертах выглядела теперь наша версия событий, если мы хоть немного сумели приблизиться к истине. Впрочем, все это не более чем гипотезы. Обитатели Мертвых земель, пытающиеся понять, что происходит внутри таких "стран", как Лос-Аламос, и почему, выглядят так же нелепо, как лисы, размышляющие о мировой политике, или волки, заинтересовавшиеся причинами переселения готов. Конечно, и мы, и аламосцы - существа человеческие, но это утверждение не более чем пустой звук.
      А потом Папаша поведал нам, как возник на сцене он. Он совершал "служебную поездку", - как он выразился, когда наткнулся на наблюдательный пункт этой женщины. Он решил пооколачиваться вокруг, оставаясь незамеченным, и понаблюдать за ней несколько дней, чтобы защитить в случае необходимости от опасных типов, которые, как он знал, частенько встречались в этой местности.
      - Папаша, как по мне, идея твоя была паршивой, - заметил я. - Рискованной, я хочу сказать. Следить за другим человеком, наблюдать за кем-то без его ведома - во мне все это только и вызвало бы, что желание убить того, за кем слежу. Самым безопасным для меня в этой ситуации было бы развернуться и смываться как можно быстрее.
      - Ты-то, скорее всего, так и сделал бы, - согласился он. - Раньше, во всяком случае. Тут все зависит от того, насколько ты уверен в собственных силах и в своем духовном росте. А обрести все это мне как раз и помогают те маленькие задания, которые я сам себе даю. И весь смысл в том и состоит, чтобы человек не догадывался, что я ему помогаю.
      Все это прозвучало, как краткий курс рыцарских, паломнических и бойскаутских принципов, вместе взятых, в изложении для убийц. Что ж, а почему бы и нет?