Однако очень быстро медовый месяц большевиков и исламского духовенства закончился. Политические расчеты Москвы на революционный порыв ислама неизбежно вступили в противоречие с ее атеистическими взглядами и, главное, с тоталитарной сущностью большевистского режима. Уже в 1918 г. Москва пытается поставить жизнь мусульман Средней Азии под свой контроль.
      С середины двадцатых годов доминирующей в отношении советской власти к исламу стала тенденция подавления. Именно в этот период были заложены предпосылки деления ислама на зарубежный и внутренний. Если первый рассматривался как естественная часть мировоззрения общества в мусульманских государствах, как политический фактор и даже как допустимая форма идеологии национально-освободительного движения, то второй считался безусловно реакционным и отмирающим. Именно в этот период мусульманские религиозные организации были поставлены под прямой контроль НКВД.
      И все же в Средней Азии большевики подходили к религиозным проблемам более осторожно, чем в России, что было обусловлено и укорененностью в этом регионе ислама, и непрекращающимся антибольшевистским сопротивлением (так называемым басмачеством), шедшим под знаменем священной войны - джихада. Вместе с тем в 1925 г. с началом земельно-водной реформы осуществлялся комплекс социальных мер по ее поддержке и идеологическому обоснованию модернизации общества. Составной частью этой модернизации стало наступление на ислам.
      Во второй половине двадцатых годов сократился, а затем практически прекратился выпуск религиозной литературы. (В 1928 г. были закрыты мусульманские журналы "Ислам" и "Дианат".) В конце двадцатых - начале тридцатых годов началось изъятие и закрытие мечетей. Разгром мусульманских приходов и разгон мулл приводил в полный упадок мусульманскую систему религиозного образования. Сильный удар по этому образованию нанесла замена в течение 1929-1931 гг. принятой среди советских тюрков арабской письменности латинским алфавитом - яналифом. Дополнительные сложности в этом отношении внес и последовавший позднее переход на кириллицу.
      Отмена арабской графики, хотя и способствовала приобщению узбеков к европейским достижениям в области науки и техники (пусть даже и в советском варианте), разъединила их с зарубежными единоверцами, с центрами исламской цивилизации на Ближнем и Среднем Востоке.
      В середине тридцатых годов в обстановке нарастающего сталинского террора в Узбекистане началось физическое уничтожение влиятельного слоя исламского духовенства, которое шло параллельно с репрессиями против буржуазных националистов. Любое проявление недовольства действиями властей беспощадно подавлялось.
      Результатом тотальной атеизации явился разгром исламской классической культуры, ликвидация слоя духовной элиты, уничтожение системы религиозного образования. Преследованию подвергались и бытовые религиозные традиции, которые в Узбекистане оказались очень устойчивыми, приспособились к новым жизненным реалиям и существовали как бы параллельно с ними.
      В первые же дни Великой Отечественной войны авторитетные мусульманские деятели выступили с призывом бороться против общего врага, объявив войну советского народа против нацистской Германии джихадом. Признанием заслуг мусульман и мусульманского духовенства перед государством стало создание в 1943 г. трех духовных управлений мусульман, в том числе - Средней Азии и Казахстана (САДУМ) с центром в Ташкенте. САДУМ вскоре приобрел неформальный статус духовного лидера всех советских мусульман. (Между прочим, первый глава САДУМа муфтий Зияутдинхан ибн Ишан Бабахан несколько лет до своего избрания провел в заключении.)
      В ведении САДУМа находилось и единственное в СССР высшее исламское учебное заведение - бухарское медресе Мир-Араб, доступ в которое был возможен лишь с согласия Ташкента. Глава САДУМа пользовался большим авторитетом и среди мусульман за рубежом. В конце 1945 г. Москва разрешила советским мусульманам после долгого перерыва совершить паломничество в священные города Мекку и Медину. Верующим были возвращены несколько ранее отобранных властями мечетей.
      В войну и в первые годы после нее усиление духовенства и его влияния на местное население происходило в Узбекистане при безучастном отношении власти. В материалах к отчету ЦК КПУз, направленному в феврале 1947 г. в ЦК ВКП(б), отмечалось: "Усилилось выполнение религиозных обрядов, резко увеличилось количество мечетей, большинство которых существует нелегально. Имеются факты открытия местным духовенством нелегальных старометодных школ для обучения детей".
      Мечеть вновь стала сосредоточивать функции хранительницы утрачиваемых традиций и обычаев народа. Это было нелегко, приходилось бороться, приспосабливаться к условиям советской жизни, но сама эта борьба только возвышала мечеть и мулл в представлении многих рядовых узбеков.
      В начале пятидесятых годов религиозная "оттепель" сменяется новым витком давления на верующих, сопровождающимся нарастанием тенденциозной и агрессивной атеистической пропаганды. Такой поворот в религиозной политике советской власти объясняется тем, что она больше не испытывала нужды в поддержке со стороны религии и тем более духовенства.
      Напротив, у партийных функционеров и идеологов возникло опасение, что религия, которая в годы войны и в сложный восстановительный период служила фактором консолидации общества, может выйти из-под контроля и оказать независимое от власти влияние на людей.
      В шестидесятые-семидесятые годы одним из главных проявлений борьбы советской власти с исламом стала затяжная кампания по искоренению религиозных традиций в быту. Однако все попытки власти добиться пропагандистского успеха в разделении национальных и мусульманских традиций узбеков окончились безрезультатно.
      В апреле 1959 г., наряду с официально существующими мечетями и святыми местами, на территории республики нелегально действовали 270 мечетей и 160 так называемых святых мест, обслуживаемых нелегальными духовниками, наблюдался рост религиозных настроений среди студенчества и учащейся молодежи. Только зарегистрированные мечети в праздники Ураза-хаит и Курбан-хаит в 1955 г. посетило 164 тыс. человек, а в 1958 г. - уже 288 тыс. человек. В Самарканде на молебне по случаю Курбан-хаита в мечети Хадиса Зудмурат 19 июля 1956 г. присутствовало 12 тыс. человек, более половины из них молодежь в возрасте до 25 лет. По данным Ташкентского горкома в 1959-1960 гг. 90% браков молодежи сопровождалось никохом, то есть венчанием через муллу.
      Совершенно удивительную способность к сопротивлению и выживанию в годы советской власти показали суфийские братства. В последние годы советской власти в поисках духовного очищения и утраченных национальных корней нравственности и веры заметное число интеллигентов Узбекистана обращалось к суфизму. Стойкость суфийских братств, помимо общего для всех мусульман Узбекистана фактора (соединения ислама с национальными культурными традициями), обеспечивалась и тем, что они тесно переплетались (и переплетаются) с традиционными общественными структурами, основанными на родственных и соседских отношениях. Исследователи суфизма в Средней Азии подчеркивают, что по этой причине КГБ никак не удавалось внедрить в суфийские братства свою агентуру.
      "При сравнении мусульман с прочими советскими гражданами, - отмечал американский исламовед А. Беннигсен, - со всей очевидностью вырисовывается факт, поражающий даже самого невнимательного наблюдателя: все слои мусульманского общества высказывают желание сохранить, хотя бы символически, присутствие религии во всех сферах общественной жизни. В этом состоит коренное различие между мусульманами и русскими, в большинстве своем отвернувшимися от веры своих предков" (Bennigsen A., Wimbush E. Muslims of the Soviet Empire. A. Gide. -London. 1985. S. 78).
      К этому можно добавить, что и постсоветское возрождение ислама, во всяком случае в Узбекистане, не знает таких эпатирующих истинно религиозных людей демонстративности, аффектации, неискренности, как постсоветское возрождение православия в России. После того как три четверти века огнем и мечом насаждали безбожие, одних священников уничтожили, других развратили и завербовали, после того как оскверняли храмы и размещали в церквах клубы и склады, все дружно возлюбили православную религию. Все подлежит теперь освящению - научный центр и супермаркет, здание Думы и здание банка, новая фирма и новый кабак.
      Как же реагировала власть на успехи ислама? А что она могла этим тенденциям противопоставить? Прямо скажем, кроме меланхолических констатаций, ничего. На пленуме ЦК КПУз 14 марта 1959 г. говорилось: "Разве можно терпеть то, что на 42-м году советской власти число ишанов и мюридов растет? По предварительным данным, в республике имеется только учтенных более 2 тысяч ишанов".
      Когда читаешь теперь эти архивные материлы, отчетливо понимаешь, что уже тогда для советской власти наступило, по выражению выдающегося немецкого писателя Генриха Бёлля, "время колебания". В своем этюде "Время колебания" он пишет: "Когда на вершине пирамиды любой власти возникает и себя обнаруживает зыбкое время колебания, низы отзываются смутным временем нетерпения. А когда наступает время нетерпения, пирамида эта удержаться уже не может. Она опрокидывается".
      Сражение Москвы с исламом в Узбекистане было ею проиграно.
      ШАРАФ РАШИДОВ
      Знак времени
      О Шарафе Рашидове написано очень много и основательно. Причем многие из биографов Рашидова долгие годы работали с ним и знают его не понаслышке, не только по архивным документам. Могу ли я что-либо здесь добавить нового? И вместе с тем нельзя писать о советской власти в Узбекистане и не упомянуть этого человека, в котором типичные качества руководителя союзной республики послесталинской эпохи были доведены до высокого уровня совершенства и тесно переплетены с особенностями узбекского национального характера в его, если можно так выразиться, интеллигентной ипостаси. Человека, которого можно назвать знаком своего времени.
      Короткая биографическая справка. Шараф Рашидов (1917-1983) - политический деятель и писатель, дважды Герой Социалистического Труда (1974, 1977 гг.), с 1943 г. на журналистской и партийной работе, в 1947-1949 гг. редактор газеты "Кызыл Узбекистан", в 1950-1959 гг. председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР. С 1959 г. первый секретарь ЦК КП Узбекистана, с 1961 г. кандидат в члены Политбюро (Президиума) ЦК КПСС. Автор ряда романов и повестей.
      Без малого четверть века советская власть в Узбекистане была связана с личностью Шарафа Рашидова. Цифра внушительная, третья часть срока, отведенного этой власти историей, время активной жизни целого поколения. Рашидов принадлежал к той когорте руководителей союзных республик, которые вышли на авансцену политической жизни при Хрущеве. Они имели тот же исходный политический опыт, похожий путь к власти. Они уже не были кровавыми сатрапами, как Багиров, руководивший Азербайджаном в 1933-1953 гг., друг Берии, расстрелянный в 1956 г. И не жили в повседневном страхе, как их предшественники сталинской поры.
      По своим личностным качествам Рашидов был одним из наиболее ярких представителей этой когорты. Во всяком случае, только он один из руководителей союзных республик пользовался покровительством и полным доверием и Хрущева, и Брежнева. И не терял этого доверия, не дал московской камарилье запутать себя в сети интриг. Думаю, что почти до самого конца своей политической карьеры Рашидов не допустил в отношениях с Москвой ни одной серьезной ошибки. Насколько это было объективно возможно, он держал на плаву Узбекистан, утверждая авторитет Ташкента как звезды Востока не только в СССР, но и в мире.
      В моей памяти отчетливо сохранился внешний образ Рашидова: стройный, моложавый, несмотря на седину, человек, с тонкими чертами лица, мягкими, интеллигентными манерами. Ему были присущи терпимость и компромиссность. Такие достоинства можно в полной мере оценить, если сравнить Рашидова с его коллегами из других союзных республик, например, соседней Киргизии Турдакуном Усубалиевым, наделенным беспощадной и неукротимой мстительностью к реальным и предполагаемым противникам его личной власти, к каждому, кто осмеливался в чем-то возразить ему, непосредственно или косвенно.
      Рашидов и его коллеги были, в сущности, наместниками Москвы в своих республиках. Да иначе и не могло быть в условиях тоталитарного режима. Однако при этом Москва наделяла их практически неограниченной властью для проведения в жизнь ее директив. В то же время при Хрущеве, и в большей мере при Брежневе, между Москвой и республиками существовало что-то вроде молчаливой и безукоризненно соблюдаемой договоренности о распределении между ними власти, прежде всего в кадровых вопросах. Лидеры республик никогда не возражали против диктата Москвы, никогда не поддерживали националистические тенденции, стремление к сепаратизму, антирусские настроения, поскольку это представляло острую опасность для политической стабильности и для их личной власти, их карьеры и судьбы. Москва же не вмешивалась в дела республик в очерченных тем пределах, оберегала и всячески поднимала авторитет их руководителей.
      В Узбекистане и других среднеазиатских республиках в этом отношении имелась еще и важная особенность. Авторитарность и авторитет первых секретарей послесталинской эры не только поддерживались Москвой, но и опирались на традиционные общественные структуры: кланы, региональные элиты. И хотя земляческие и прочие сепаратистские связи публично резко критиковались, предавались, так сказать, политической анафеме, в реальной жизни они имели очевидное политическое значение, поскольку отвечали ментальности среднеазиатского общества. Модернизируясь, оно продолжало оставаться традиционным обществом.
      Именно в этот период в Узбекистане стали развиваться сверху донизу, на республиканском, областном и районных уровнях отношения клиентельной зависимости, протежирование на основе земляческих и клановых связей, взаимной выгоды. Причем нельзя упускать из виду: непотизм (в смысле покровительства своим людям) для узбекского общества это совсем не то, что для западного. Во всяком случае, это явление не отвергается народной моралью, а воспринимается как нечто само собой разумеющееся.
      Когда оппоненты Каримова, особенно из числа бывшей партийной номенклатуры, заявляют, что именно крах советской власти и наступившие демократические перемены вызвали к жизни непотизм, отношения клиентельной зависимости, коррупцию, они заведомо говорят неправду. Уж им-то хорошо известно, как все было на самом деле в последние десятилетия советской власти в Узбекистане.
      В какой мере мог быть самостоятелен Рашидов в своих решениях? Что мог сделать он вне директив Старой площади, а тем более вопреки им?
      Окружение впавшего в маразм Брежнева было уверено в том, что ему дано определять, как жить, как мыслить, как чувствовать людям, народам, странам. Одна из центральных фигур - Михаил Суслов, застегнутый наглухо старик, со стертыми чертами лица, с жестяными глазами, излучавшими мертвенный свет. Безликий символ номенклатуры, теоретик режима, определявший пределы допустимой духовной жизни в национальных республиках. Придумывалось много легенд об Андропове, облагораживающих образ, но ведь и он был хитрый и жестокий властитель. Господи! От кого мы зависели!
      Мог ли Рашидов не поддерживать безрассудные хрущевские прожекты, неизбежно порождающие приписки и очковтирательство, коррупцию и хищения, не бороться при Хрущеве и Брежневе с инакомыслием, не ограничивать духовную жизнь интеллигенции? Мог ли он при Брежневе искоренять консервативные тенденции в общественной жизни, препятствовать нарастанию негативных процессов в экономике, социальной и духовной сферах? Какой срок власти был бы отпущен ему, если бы он позволил себе играть не по правилам Москвы? Риторические вопросы...
      Поскольку в силу своего положения сторонним наблюдателем Рашидов оставаться не мог, вопрос должен быть поставлен только так: усиливал или ослаблял Рашидов деспотическую власть коммунистической Москвы в Узбекистане? Пересмотрев десятки воспоминаний о Рашидове людей, которых нельзя заподозрить в лести и угодничестве (некоторые из них живут сейчас в дальнем зарубежье), могу утверждать, что Рашидов, насколько было возможно, немало сделал для того, чтобы сберечь и развивать национальную культуру, смягчить преследования вольнодумцев из числа ученых, писателей, деятелей искусства, амортизировать государственную антисемитскую политику. На его счету много и других добрых дел. Он был сторонником гармоничного развития сельского хозяйства Узбекистана. Рашидов не раз пытался противостоять категорической воле центра в области хлопководства. Но часто даже он, будучи кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, оказывался бессилен в неравном споре.
      Возвышение, падение, реабилитация
      За то долгое время, что Рашидов находился во главе Узбекистана, было всякое. Хорошее и плохое. Произошли события мирового значения, в которых проявились и сильные стороны советской системы.
      В шестидесятые годы усилиями всей страны в пустыне Кызылкум появляется рукотворное чудо - уникальный, соответствующий мировым стандартам технополис. За короткий срок здесь были построены города, рудники, автострады, аэропорт, заводы, создан Навоийский горно-металлургический комбинат, добывающий и производящий золото и уран в объемах мирового уровня. В Газли освоено крупнейшее месторождение газа. В мае 1966 г. случилось ташкентское землетрясение, разрушительные последствия которого в течение нескольких лет устранялись при содействии практически всех союзных республик. Значительная часть огромного города была отстроена заново. В 1977 г. введена в эксплутацию первая очередь Ташкентского метрополитена.
      Москва рассматривала Ташкент как столицу Средней Азии (в отличие, скажем, от Кавказа или Прибалтики, где ни одна из столиц союзных республик не могла претендовать на роль регионального центра). В начале шестидесятых в Ташкенте был создан Среднеазиатский совет народного хозяйства. Ташкент для Москвы - это и ворота на юг в Афганистан, Пакистан, Индию. Это символ социализма для мусульманского Востока. Для демонстрации особой роли Ташкента использовались различные поводы.
      К примеру, 4-10 января 1966 г. в Ташкенте состоялась встреча Президента Пакистана Мухаммеда Айюб Хана и главы правительства Индии Лала Бахадура Шастри при участии Председателя Совета Министров СССР А.Косыгина, с целью урегулирования вспыхнувшего в 1965 г. в районе Кашмира индо-пакистанского вооруженного конфликта. Подписанная во время ташкентской встречи Декларация дала реальную основу для мирного урегулирования спорных вопросов в отношениях между Индией и Пакистаном.
      При Рашидове Узбекистан был награжден третьим орденом Ленина, орденами Октябрьской Революции и Дружбы народов, а ему самому дважды, в 1974 и 1977 гг., присваивается звание Героя Социалистического Труда. Вместе с тем случались события и крайне отрицательного свойства, отражавшие глубинные процессы распада советской системы. Они омрачили политическую карьеру Рашидова. Два из них особенно примечательны. Первое - массовые беспорядки националистического характера, учиненные узбекской молодежью в Ташкенте в апреле 1969 г. Второе - хлопковое дело. Если второе получило в буквальном смысле слова всемирный резонанс, то о первом, насколько мне известно, появилась лишь одна статья по горячим следам в ташкентской вечерней газете. Между тем это событие заслуживает того, чтобы о нем вспомнить.
      Все началось вечером 4 апреля 1969 г. после футбольного матча ташкентской команды "Пахтакор" с одной из московских команд. Масса молодых людей бесчинствовала, перекрыла движение по проспекту Навои. На улицах избивали европейского вида мужчин и женщин, даже узбечек в европейской одежде. 8 и 12 апреля группы молодежи устроили шабаш на улицах под антирусскими лозунгами, но уже с меньшей силой и меньшим количеством участников. Согласованность и размах действий участников массовых беспорядков в течение трех дней, бесспорно, превышали уровень спонтанной организованности. Кто же стоял за спиной участников этих событий?
      Во всех этих случаях милиция, состоявшая в подавляющем большинстве из узбеков, действовала вяло и, по существу, не пресекала противоправные действия. Впоследствии это квалифицировалось как безответственность и трусость, а не как солидарность с действиями толпы, которая, кстати, милиционеров не трогала. Московские власти, приславшие в Ташкент спецбатальон для охраны порядка, санкционировали чистку милиции и привлечение в нее новых людей по мобилизации на промышленных предприятиях и в учреждениях, а также добровольцев из числа бывших военнослужащих.
      И сегодня трудно вразумительно ответить на вопрос: почему республиканские власти во главе с Рашидовым не смогли пресечь и даже предотвратить стихийное выступление молодежи?
      Между тем накануне этих событий живущие в Ташкенте русские чувствовали усиление социальной напряженности, нарастающую агрессивность узбекской молодежи, отчуждение старших по возрасту узбеков. Некоторые русские по почте получали анонимные письма, содержащие угрозы физической расправы и требования убираться из Узбекистана.
      Уже после свершившегося Рашидов пытался сделать все от него зависящее, чтобы снять возникшую напряженность в межнациональных отношениях, ослабить антирусские настроения, успокоить европейское население. Однако это лишь отодвинуло грядущий национальный взрыв.
      Воздействовать на действительные причины случившегося Рашидов не мог. Это было за пределами его возможностей. Выкорчевывание Москвой веками складывавшегося уклада жизни, ущемление социальных интересов узбеков, в том числе фактическое неравенство в жилищно-бытовых условиях узбекского и европейского населения в Ташкенте и некоторых других крупных городах, не могло не вызывать противостояния, и порой в весьма экстремистских формах.
      Думаю, что по этому поводу читателю было бы небезынтересным познакомиться с наблюдениями Петера Шолл-Латура, изложенными в его путевых заметках, написанных в 1996 г. Шолл-Латур не ученый-исследователь. Он телевизионный журналист, обучавшийся в университетах Майнца, Парижа и Бейрута, свободно владеющий арабским языком, хорошо понимающий и любящий Восток. Шолл-Латур автор ряда публицистических книг, имевших большой успех у читателей. Среди них путевые заметки "Поле битвы будущего (Между Кавказом и Памиром)". Центральная глава книги посвящена Узбекистану. Итак, почитаем.
      "Март 1995 г. Ташкент... Нетронутым и неизмененным остался монументальный памятник жертвам землетрясения 1966 года. Тогда был разрушен старый город. Там, достаточно изолированно от русских иммигрантов, жили узбеки, сохранившие традиционный стиль жизни. Именно узбеки и стали жертвами природной катастрофы.
      Одноэтажные дома из дерева и глины, которые были обителью многих поколений, их сады и внутренние дворики, защищенные от назойливых посторонних взглядов, были разрушены страшными ударами подземной стихии. Тысячи людей оказались погребенными под развалинами своих домов. Только немногие улочки и переулки старого города избежали разрушения.
      Москва постаралась извлечь из этой коллективной беды идеологические выгоды. Преодолеть упорную изоляцию узбекских кварталов, в которых сохранялись вековые народные обычаи и традиции. Многодетные узбекские семьи должны были менять свои удобные для них отчие дома на маленькие квартиры в многоквартирных домах, наспех построенных из бетонных плит. Тогда официально заявлялось, что такое переселение будет способствовать процессу целенаправленного устранения различий между узбеками и русскими, их слиянию в единую историческую общность - советский народ, формированию новой личности - советского человека. Власть сделала очередную попытку вытравить из узбеков их тюрко-исламскую сущность.
      Получилось же совершенно иное. В новых, необычных условиях произошло столкновение между азиатским, исламским и славянским, коммунистическим образом жизни, возникли острые конфликты между узбеками и русскими. Европейцы, которые переехали после землетрясения на постоянное жительство в Ташкент, главным образом в качестве строителей, принадлежали к далеко не лучшим слоям общества. Среди них было много пьяниц, тунеядцев, криминальных элементов. К неприязни узбеков присоединилось еще и презрение. Между тем при царском режиме было совсем другое. В то время в глушь Центральной Азии из Москвы и Петербурга переселялись представители национальной элиты: либеральные дворяне, строптивые интеллектуалы, фанатично преданные науке ученые. Они приносили с собой высокие, достойные восприятия образцы русской и мировой культуры.
      Мой первый визит в Ташкент состоялся в 1958 г. Тогда число русских в Ташкенте явно превышало число узбеков. И в 1980 г. европейцы преобладали на центральных улицах Ташкента. Это настойчиво напоминало мне ситуацию в городе Алжире во времена французской колонизации" (Peter Scholl-Latour. Das Schlachtfeld der Zukunft (Zwischen Kaukasus und Pamir). - Berlin: Siedler Verlag. 1996. S. 65-66).
      Вот такие наблюдения, проливающие, как мне кажется, дополнительный свет на апрельские события 1969 г. в Ташкенте. Москва из случившегося выводов не сделала. Между тем это были лишь первые ласточки, предвестники Алма-Аты, Сумгаита, Баку, Ферганы, Оша, Узгена, кровавых этнических погромов и межэтнической резни, подавленных военной силой.
      По роду свой профессиональной деятельности я имел счастливую возможность многие годы общаться и поддерживать добрые отношения с профессором Ленинградского университета Анатолием Собчаком, скоропостижно скончавшимся в конце февраля 2000 г.
      В 1989 г. он был избран народным депутатом СССР. Человек большого кругозора и прекрасный оратор, Собчак очень скоро стал весьма популярным политическим деятелем, заметной фигурой на Съезде народных депутатов. Ему было поручено возглавить комиссию по расследованию событий, происшедших в апреле 1989 г. в Тбилиси, когда десантники саперными лопатками избивали мирных демонстрантов, а затем применили против них ядовитый газ. Собчак получил возможность вызывать к себе тогдашнего члена Политбюро бывшего шефа КГБ Чебрикова, других высших партийных и государственных руководителей и функционеров, знакомиться с закрытой информацией.
      Он рассказывал мне: "Вы не можете себе представить, насколько бездарно и вместе с тем самоуверенно проводилась в стране национальная политика. В Политбюро считали, что если танки и десантники достаточно быстро поставили на колени Будапешт и Прагу, если Варшаву приструнили угрозой военного вторжения, то протесты национальных элит и молодежи в национальных советских республиках пресечь самым решительным образом не составит большого труда. И это при наличии заслуживающих полного доверия сигналов о грядущих межнациональных конфликтах и потрясениях, которые могут привести к громадным человеческим жертвам!"
      Теперь о так называемом хлопковом деле. О нем в разное время было написано большое количество публицистических и аналитических статей, освещено оно и в работах серьезных западных научных исследователей самого разного профиля, от криминологов до политологов (см., напр.: Critchlow James. Corruption, Nationalisim and the Native Elites in Soviet Central Asia in: JoCSt.
      Vol. 4.1988, 2. Р. 142-161).
      Я старался добросовестно проштудировать главное из опубликованного об этом действительно весьма примечательном событии периода завершения советской истории Узбекистана. Оно предшествовало кончине Рашидова, а возможно, и вызвало ее.
      Очень коротко напомню суть дела. Согласно нереалистическим плановым заданиям, Узбекистан должен был ежегодно производить 6 млн. тонн хлопка-сырца. Широкое распространение получили подкуп и очковтирательство на всех уровнях партийного и государственного аппаратов. По самым сдержанным оценкам, за период с 1978-го до 1983 г. из средств, выделенных государством на закупку хлопка-сырца, было похищено не менее 1 млрд. рублей.
      Официально хлопковое дело началось в 1983 г., когда Москва направила в Бухару следственную комиссию во главе с Т.Гдляном для проведения глубоких проверок сигналов о коррупции в высшем эшелоне областной власти. Вскоре сферой деятельности этой следственной комиссии стал весь Узбекистан. Было привлечено к уголовной ответственности и арестовано большое число партийных, государственных и хозяйственных руководителей. Из 13 первых секретарей обкомов партии 10 были смещены с должностей, причем 5 из них арестованы, а 1 расстрелян. Была заменена четвертая часть членов ЦК компартии Узбекистана.
      Антикоррупционная кампания приобрела отчетливо выраженную этническую, антиузбекскую направленность. По инициативе одного из самых влиятельных тогдашних руководителей ЦК КПСС Лигачева в партийном и государственном аппарате Узбекистана производилась ротация кадров. На некоторые руководящие должности взамен узбеков были выдвинуты русские. Это должно было способствовать восстановлению полного контроля со стороны Москвы, значительно ослабленного, как считали на Старой площади, при Рашидове, усилению влияния Москвы на ход дел в республике. При этом Москва стремилась восстановить народ против своего национального руководства.
      В средствах массовой информации непрерывно тиражировались различные примеры личного обогащения руководящих работников, систематического получения ими дефицитных товаров, недоступных простому народу, создания возможностей для престижного обучения и престижной работы их детей, уклонения сыновей ответственных функционеров от военной службы и т.д.
      Вначале казалось, что московская стратегия развивается успешно: московскую комиссию буквально затопил поток анонимных писем. Однако уже через короткое время стало ясно, что эта кампания не достигла и не может достигнуть своей цели, что не удастся противопоставить узбеков их руководству, что, более того, они симпатизируют ему.
      Объяснить это можно следующими причинами. Во-первых, узбеки воспринимали себя во всех этих ситуациях скорее не как жертв коррупции, а как в той или иной мере пользователей ее благами. Именно благодаря коррупции, считало большинство из них, Узбекистан мог получить от беспощадно эксплуатирующей его Москвы часть причитающегося ему. Узбеки воспринимали теневую экономику в качестве разумной альтернативы плановому хозяйству, из-за несовершенства которого они не могли приобрести в государственной торговле необходимые им товары. Только теневая экономика, считало большинство узбеков, может в известной мере решить проблему дефицита.