В Москве меня не прописывали.

Загород мне не прописывали.

…Поселюсь в лесопарковой зоне.

Постелюсь на зелёном газоне.

Книжку выну. Не книжку чековую,

а хорошую книжку Чехова.

Чехов — мой любимый писатель.

Он весёлый очень писатель.

Я «Крыжовник» перечитаю.

Его многим предпочитаю.

А потом усну в тишине.

Сон хороший приснится мне.

Будто я лежу молодой

под Москвой на передовой.

Никакой у меня обиды.

Два дружка у меня убиты.

Я один остаюсь в траншее.

Одному мне ещё страшнее.

Одна мысль у меня в мозгу:

не пущу я врага в Москву.

За спиною она, любимая.

Спи, Москва моя! Спи, любимая!

И вот, я завершил свой некий труд,

которым завершился некий круг,

я кончил книгу и поставил точку.

И тут я вдруг, — хоть вовсе и не вдруг —

как раз и вспомнил эту Вашу строчку,

Арсений Александрович, мой друг

(эпитет «старший» не влезает в строчку,

не то бы я сказал, конечно, старший — Вы знаете, как мне не по душе

то нынешнее модное пижонство,

то панибратство, то амикошонство,

то легкое уменье восклицать

«Марина-Анна, о Марина-Анна»,

не чувствуя, что между "М" и "А"

рокочет "Р" и там зияет рана — горчайший знак

бесчисленных утрат),

Арсений Александрович, мой брат,

мой старший брат по плоти и по крови

свободного российского стиха

(да и по той, по красной, что впиталась

навечно в подмосковные снега,

земную пробуравив оболочку),

итак, зачем, Вы спросите,

к чему

я вспомнил эту Вашу строчку?

А лишь затем — сказать, что Вас люблю,

и что покуда рано ставить точку,

что знаки препинанья вообще — не наше дело,

их расставит время —

знак восклицанья

или знак вопроса,

кавычки,

точку

или многоточье.

Но это все — когда-нибудь потом,

и пусть, кто хочет, думает о том,

а мы еще найдем, о чем подумать.

Позвольте же поднять бокал за Вас,

за Ваше здравье

и за Ваше имя,

где слово «Арс» — искусство —

как в шараде,

соседствует со словом «сень»,

напоминая отзвук потрясений,

стократно повторившихся в душе,

за Ваши рифмы и за Ваш рифмовник,

за Ваш письмовник и гербовник чести,

за Вас,

родной словесности фонарщик,

святых теней бессменный атташе,

за Ваши арфы, флейты и фаготы,

за этот год и за другие годы,

в которых

жить и жить Вам,

вопреки

хитросплетеньям критиков лукавых,

чьи называть не станем имена.

Пускай себе. Не наше это дело.