Управляемая часть психики динамична, подвижна. Это не какое-то «светлое», анатомически отграниченное пятно в мозгу, а именно психическое поле. Через эту управляемую часть психики гипнотизер по желанию может в любой момент вызвать к деятельности или глубоко подавить любую психическую и телесную функцию. Несколько слов — и загипнотизированный глубоко, без единого движения спит, он не будет ничего слышать, произойди даже взрыв. Еще внушения— и он встает, ходит, смеется, поет, играет, слух его обострен, но видит, слышит и делает только то, что соответствует приказам гипнотизера. Сомнамбулу можно внушить любую галлюцинацию, внушить несуществующую боль или подавить всякое восприятие боли, сладкое сделать кислым, соленое — сладким. Внушив, что тело несгибаемо, как доска, сомнамбула можно положить затылком и пятками между двух стульев и посадить на него двух человек (разумеется, во время лечебных сеансов никаких таких фокусов не делается, все это демонстрируется только на показательных сеансах). Вот сомнамбул, растянувшись на кровати, загорает на солнышке, вот, наклонясь к полу, рвет цветы в роскошном саду it с наслаждением слушает пение соловья (а в комнате тишина). Вот лицо его исказил страх: он увидел тигра. Но он может увидеть и любое другое животное, самое фантастическое. Внушить можно все, что угодно.

Это действительно потрясающее состояние, оно производит сильнейшее впечатление на окружающих, и я, хоть видел и сам вызывал его у своих пациентов и испытуемых много раз, никак не могу относиться к нему хладнокровно. Возникает ощущение, будто получил в руки волшебную палочку.

Но если для наблюдателей все происходящее с сомнамбулом чудеса, да и только, то для него самого это состояние весьма прозаично. Он, собственно, почти ничего и не узнает из того, что происходит с ним во время гипноза. Выведенный из гипнотического состояния, он протирает глаза, позевывает и говорит, что здорово спал. Кажется, видел какие-то сны... Но воспоминания о них, как правило, отрывочны, тусклы. Самочувствие после гипноза обычное, иногда даже лучше, чем раньше, и лишь изредка бывает небольшая тяжесть в голове.

Но забвение обманчиво. В этом можно убедиться с помощью того же внушения.

«Вы вспоминаете в последовательности, до мельчайших деталей все, что происходило с вами на сеансе!» — этого приказа гипнотизера, даже без нового погружения в гипноз, достаточно, чтобы сомнамбул действительно все вспомнил и в мельчайших подробностях рассказал. Значит, фиксация есть! В гипнотическом сне следы памяти продолжают откладываться, закрывается лишь их доступ к воспоминанию, доступ к сознанию. Возникает какой-то заслон, очень похожий на вытеснение. Чем причудливее были внушенные переживания, тем полнее вытесняются.

Внушение может заставить сомнамбула совершенно забыть все происходившее не только во время сеанса, но и в любой момент жизни. Его можно заставить забыть своих родных, свое имя, родной язык—что угодно. Но новое внушение легко все восстанавливает.

Нельзя ли в гипнозе вновь увидеть забытые сны?

Ведь внушение в сомнамбулическом состоянии способно пробудить такие глубокие следы памяти, о существовании которых не подозревает ни гипнотизер, ни сам загипнотизированный. Можно оживить сцены из далекого прошлого, казалось, безвозвратно забытые (как в случае, о котором недавно стало известно всему миру: житель Венгрии, 35-летний шахтер, мальчиком угнанный фашистами с Украины, с помощью врача-гипнолога вспомнил свое настоящее имя и фамилию, нашел родное село и мать). Можно пробудить давно утраченные навыки и умения. Пятидесятилетняя женщина танцует давно забытый танец ее юности. Двадцатипятилетняя превращается в семилетнюю первоклассницу и старательно выводит буквы неподдельно детским почерком, который был у нее в первом классе. Вот она, уже трехлетняя, говорит детским голоском и, сидя на голом полу, играет в песочек, в куличики.

Правда, истинное оживление эха далекого прошлого смешивается здесь с долей непроизвольного актерства, с некой внушенной игрой. В этом можно убедиться, внушив двадцатипятилетней, что она столетняя старуха. Согнувшись, она будет еле двигаться мелкими шажками, кряхтеть, тяжело дышать... Это, конечно, не оживление следов прошлого, которого не было, а пробуждение и введение в актив представлений, которые хранятся в памяти об облике и поведении стариков. Самоощущение старости в этом состоянии, безусловно, есть. В бодрствующем состоянии, однако, такая игра невозможна, если не считать талантливой актерской импровизации.

Оживление таких подсознательных эхо происходит, очевидно, и в тех случаях, когда загипнотизированному внушается перевоплощение в другую личность. Поведение его максимально соответствует тому, что он знает и помнит об этой личности и как ее себе представляет. Ничто не берется из ничего: перевоплощенное «я» образуется только из памяти. Но степень мобилизации памяти превосходит обычную. Этот максимум в жизни достигается только у настоящих актеров. Актерское же перевоплощение, как прекрасно показал Станиславский, есть результат самовнушения. Подсознательная память при этом работает не совсем обычным образом. Актеры, кстати, в большинстве очень внушаемы и легко впадают в гипноз.

А что происходит при гипнотическом сомнамбулизме с биотоками мозга?

Несколько исследователей независимо получили один и тот же результат. При сомнамбулизме биотоки такие же, как во время сна: в фазе сновидений они похожи на биотоки бодрствования. Но стоит дать внушение: «Спать. Вы глубоко спите» — и биотоки быстро меняются, возникает

обычная картина глубокого сна с медленным дельта-ритмом. Как только словесное общение с гипнотизером возобновляется и следуют новые внушения, биотоки снова становятся бодрствен-ными.

Еще не вполне ясна картина биотоков при сомнамбулизме негипнотическом — самопроизвольном, который называют также лунатизмом. Спящий встает с постели, делает несколько шагов, одевшись или в чем был, ложится обратно... Многократно описаны случаи весьма сложных действий: от нелепых, когда, например, мальчик, громоздя друг на друга стулья, с непостижимой ловкостью поднимался по ним к потолку и слезал обратно, до высокотворческих, подобных истории с Вальтером Скоттом, написавшим в сомнамбулизме изрядный литературный отрывок. Потом он отказывался поверить, что это его работа.

Некоторые исследователи утверждают, что эти состояния возникают только в фазе «медленного сна» и, стало быть, отличны от гипнотического сомнамбулизма. Действительно, обычно лунатик совершенно недоступен контакту, его можно только грубо разбудить. Он просыпается растерянный, ничего не понимая, а если стоит на крыше или карнизе дома, сразу падает. Какой-то таинственный контакт с самим собой... Но мне известны и случаи перевода самопроизвольного сомнамбулизма в гипнотический. Один молодой человек, например, вставая среди ночи, упорно стремился перевернуть кровать. Соседи (это было в общежитии) несколько раз раздраженно будили его, но одному из товарищей как-то удалось вступить с ним в разговор и спросить, что ему, собственно, нужно от кровати. Спящий забормотал, что камень этот надо обязательно отвалить и копать дальше, там сокровища... «Ну, ложись, ложись, спи». Он покорно лег... Ответ парня, правда, еще не означал, что переживания его действительно были связаны с кладоискательством: он мог быть просто внушен вопросом.

Аналогии этим состояниям есть и в бодрствовании.

В живом мозге никогда не бывает ни полной тьмы, ни абсолютного света. Подвижное взаимодействие двух главных нейронных смен происходит на самых разных уровнях: между пиками сна и бодрствования лежит неисчислимая палитра переходов. Это не только фазы гипноза, гибкая игра мозговой светотени происходит ежесекундно: то, что заполняет в данную секунду поле внимания (оперативная память), попадает в ведение бодрственной смены, а то, что оказывается вне его, отходит на мгновенье или надолго к ночной...

Однажды я сидел в курительной комнате Ленинской библиотеки, разговаривая со знакомым, и вдруг заметил друга. О чем-то глубоко задумавшись, он расхаживал взад и вперед. Дошел до дальнего угла, повернул назад и идет прямо на меня. Я, улыбаясь и радуясь встрече, гляжу на него, привстаю... Но в чем дело?

Он продолжает идти на меня, глядит мне в лицо, но совершенно чужим, отсутствующим взглядом, куда-то сквозь... Я опешил, жду. Он подходит совсем близко, продолжая смотреть на меня, перед самым моим носом поворачивается и идет в другой угол. В чем же дело? Не узнал или не захотел узнать? Чем я его обидел?.. Я подождал, пока он снова пойдет ко мне. То же самое. В третий раз он задумчиво и небрежно сбросил на меня сигаретный пепел. И тут я понял, что, ляг я у него под ногами, он в лучшем случае осторожно переступил бы через меня, как через какое-нибудь бревно.

Мой друг находился в естественном сомнамбулическом состоянии. Гипнотизером на этот раз были его собственные мысли. В этот миг он был ничуть не хуже лунатика или йога в состоянии экстатической отрешенности. Я не окликнул его. В последний раз пройдя сквозь меня взглядом, он подошел к автомату, около которого я сидел, и набрал номер. Я внимательно слушал и на следующий день доложил ему, что путем телепатии узнал, с кем и о чем он говорил вчера по телефону в Ленинской библиотеке.

Не возникало ли у вас, бодрствующих, впечатления, что спящие что-то скрывают? Что они слышат и знают больше, чем склонны предполагать мы, да и они сами?

Кто-то спит в шумной комнате. Хохочут, играют, а он спит. Устал и вздремнул. Но подойдите к нему, встаньте рядом и внимательно на него посмотрите, а другие пусть на минуту затихнут. Держу пари, что, если спящий не пьяный, он проснется и спросит, чего вам от него, собственно, нужно. По крайней мере в половине случаев, ручаюсь, это будет именно так. А ведь это не мельник, которому надо все время слушать, как стучат жернова, и не кормящая мать. Зачем ему «сторожевой пункт»? Очевидно, это срабатывает какой-то механизм бдительности, следящий за изменениями внешней среды — на всякий случай. То, что происходит в таких случаях, можно смело уподобить происходящему с кошкой, о которой идет речь в следующей главе.

Тлеет крохотный огонек внимания... При должной технике из него можно раздуть пламя. Естественный сон легко перевести в гипнотический, если подойти к спящему и начать очень тихо и осторожно с ним разговаривать, внушая, что он продолжает спать и в то же время вас слышит. В большинстве случаев, если вы ведете дело достаточно тонко, спящий начинает медленно, невнятно отвечать, и устанавливается избирательная связь. Он может и не отвечать, но тем не менее слышать...

Маленьким пламенем легко управлять. Дверь в мозг мала, зато нет очереди и нет проверки документов. Кто пришел, тот и вошел, приноси что угодно, уноси что угодно. Два товарища в общежитии выведали таким образом у третьего, скрытного, куда и с кем он ходит на свидания. Тот, не представляя себе, откуда у них такие сведения, решил, что товарищи за ним шпионили, и страшно обиделся.

С древнейших времен таким способом не только выведывали тайны, но и лечили болезни, воспитывали и обучали. В странах Древнего Востока метод этот применялся для разыскивания преступников. Подростку во сне несколько ночей подряд подробно описывали приметы разыскиваемого и отпускали с заданием найти человека, которого он хорошо знает...

А теперь гипнопедия, обучение во сне. Гипнотизер или, что удобнее, магнитофон нашептывает более или менее глубоко спящему урок, обычно новые слова иностранного языка. Утром ученик читает текст, видит новое слово, но оно для него уже не ново: значение с готовностью выскакивает из памяти. Разве запоминаем мы, когда и при каких обстоятельствах учили те или иные слова, ныне хорошо знакомые? Мы знаем их, вот и все!

Во сне открываются и потайные ходы в подсознание, и выходы из него. Давно описаны случаи: неграмотная служанка во сне произносила отрывки на древних языках, о которых в бодрствовании не имела представления. Много лет назад она жила в доме, где часто читали отрывки на этих языках. В отличие от того человека, который во время болезни заговорил по-валлийски, эта женщина никогда не знала о своем знании: все запомнилось когда-то автоматически, без всякого участия сознания, и столь же автоматически произносилось. Другая женщина совершенно невероятным образом воспроизводила во сне голосом звуки скрипки, целые пьесы... В детстве она жила по соседству со скрипачом.

Прямые пути к подсознанию есть и в бодрствующем мозгу. Знаменитый американский опыт кинорекламы: кадры, рекламирующие кока-колу, были вставлены между кадрами фильма и прокручены с такой скоростью, что зрители при всем желании не могли бы их уловить; однако после сеанса масса зрителей, влекомая жаждой, немедленно устремилась к ближайшему месту продажи напитка. А вот опыт грузинских психологов. Замаскированная шумом, звучит записанная на магнитофон фраза: «выпить воды». Испытуемые не слышат эту фразу, не подозревают о ней и все-таки слышат, ибо у многих возникает жажда...

Гипнотерапевты нередко используют так называемое «постгипнотическое» — отсроченное внушение. Загипнотизированному внушается, что он совершит какое-либо действие в определенный момент после выхода из гипноза: через несколько минут, часов, дней... После сеанса воспоминаний о сделанном внушении нет (это можно даже гарантировать специальным внушением). Но вот подходит срок исполнения, и внушение начинает пробивать себе дорогу...

Одной своей пациентке я внушил, что минут через десять после сеанса гипноза она наденет мой пиджак, висящий на стуле. После сеанса мы, как обычно, говорили о ее самочувствии, о планах на будущее. Вдруг больная зябко поежилась, хотя в комнате было очень тепло. На ее руках появились мурашки.

— Что-то холодно... я озябла... — виновато сказала она, и взгляд ее, блуждая по комнате, остановился на стуле. — Извините, мне холодно... Вы разрешите на минутку накинуть ваш пиджак?

Мотивировка — холодно, и при этом — истинное ощущение холода, даже мурашки. Программа внушения, закрепленная в безотчетной памяти, реализовалась единственным естественным в этой ситуации способом: как и в опытах с радиоэлектрическим управлением (помните, в первой главе?), сделано было то, что «хотелось» сделать. Желание было внушенным, но пациентка об этом не знала. Но совсем ли? Ведь погрузив ее снова в гипноз, можно было получить полный отчет о происходившем! Знала, но не помнила или помнила, но не знала?

На одном из домашних «любительских» сеансов двадцатичетырехлетней Т. было внушено, что она через пятнадцать минут после сеанса поцелует брата подруги, симпатичного молодого человека по имени Эдик. Проснувшись, Т. чувствовала себя прекрасно, шутила и смеялась, была в заметно приподнятом настроении. Никаких воспоминаний о происходившем во время сеанса: спала, вот и все. Эдик в это время находился в другой комнате. Он играл в шахматы, и ему было не до какого-то там гипноза. Проходит минут десять-двенадцать, и Т. говорит: «Пойду посмотрю, что там делают мальчики». Подходит к компании играющих. Те, конечно, ничего не замечают. Т. становится рядом с Эдиком, за его спиной, и начинает «болеть» за него, хотя ничего не понимает в игре. На какую-то долю секунды на ее лице проскальзывает смущение, но затем веселым, шутливым тоном она начинает подбадривать Эдика:

— Давай, Эдька...

Эдик отсутствующим взором косится на Т.

— Шах...

Секунда, другая — и Эдик выигрывает. Болельщица страшно довольна.

— Ну вот, молодец, — и шутливо, дружески, непринужденно чмокает его в синеватую щеку (чего Эдик опять, разумеется, решительно не заметил).

И снова придраться не к чему, все естественно, без тени натяжки!

Программа внушения исподволь влияет на поведение и приходит в сознание уже совсем в другом виде, как бы с другой стороны, в виде «готовых» ощущений, образов, побуждений, мыслей...

В серии специальных экспериментов с сомнамбулами мне удалось проследить влияние неосознаваемых внушений на общение. Сомнамбул, людей в большинстве очень общительных, легко соединять в группы. Как и в обычных группах, среди них выделяются лидеры и ведомые, «звезды» и «изолированные»... Оказалось, что с помощью постгипнотических внушений, адресованных разным членам группы, можно менять их групповое положение и основательно перекраивать всю систему взаимоотношений: лидера делать ведомым, «звезду» изолировать... Никто из испытуемых не подозревает, откуда идет управление событиями, все происходит якобы стихийно, и всегда явным основанием, зацепкой для подсознания оказываются какие-то реальные пустяки...

ОХОТА ЗА МЫСЛЬЮ

А МЫСЛИТ ЛИ ЧЕЛОВЕК?

В ИНСТИТУТЕ ПРОГНОЗОВ

ПРАВИЛЬНЕЕ ЗДОРОВЫХ

ИСКУССТВО НАДЕЖДЫ

БРЕД — ЭТО БРЕД

ВОДКА И ТЕЛЕПАТИЯ

ВЫТЕСНЕНИЕ НАИЗНАНКУ

ПРЕОДОЛЕНИЕ ОДНОМЕРНОСТИ

ДЛЯ ЧЕГО НУЖЕН ЛОБ

ДИЧЬ И ОРУЖИЕ

А МЫСЛИТ ЛИ ЧЕЛОВЕК! О

«Не могу отвязаться от вопроса, как происходит мышление. Что ни говорю, что ни делаю, что ни думаю, в голове одно: «Как происходит мышление,., как происходит... как...»

Слушая жалобы больной, я вспомнил, что еще в 10-м классе, по существу, та же идея, может быть, не настолько навязчивая, но довольно упорная, оказала некоторое влияние на выбор профессии. Мне тогда казалось, что стоит науке расшифровать: «как...», стоит «поймать мысль», и исчезнет взаимное непонимание между людьми. Все согласятся мыслить наилучшим образом. Этому будут обучать с детства. Для взрослых

135

откроют краткосрочные курсы ликвидации безграмотности мышления. Гениальность станет правилом, а как исключение будет фигурировать некая сверхгениальность.

Теперь кажется, что для создания этой непродолжительной юношеской утопии было необходимо порядочное недомыслие. Впрочем, полной уверенности у меня еще нет.

Так что же известно сегодня о том, «как...»?

Когда я находился в том возрасте, в котором вопросов возникает больше всего, дед настойчиво повторял мне, что один дурак способен задать столько вопросов, на сколько и десять умных не ответят. Я проникался уважением к дуракам.

Обоснован ли сам вопрос?

Можно ли вполне точно сказать, что имеется в виду под мышлением?

Сложнейшее, высшее, чем занят наш мозг, — это понятно, но где границы? Довольно просто сказать, когда мы мыслим, но попробуйте определить, когда мы не мыслим, если во сне можно найти решение математической задачи! Кто может сказать, когда появляется первая мысль у ребенка?

Границы мышления условны, при пристальном рассмотрении ускользают от точного определения. Так же трудно, двигаясь пешком с юга на север, определить, где же кончается тепло и начинается холод. Но, конечно, перелетев с экватора на Северный полюс, можно ощутить некоторую разницу в температуре.

— Все спорят, может ли мыслить машина,—• сказал мне писатель Глеб Анфилов. — А я спрашиваю: может ли мыслить человек? И отвечаю: человек не мыслит.

— То есть как это?

— Человек просто живет. Человек чувствует. И мыслит за человека машина.

— Какая машина?

— Находящаяся в мозгу.

Я до сих пор так и не понял, всерьез ли он говорил.

Все зависит, наверное, от того, какой смысл вкладывается в понятие «человек».

Можно сказать и наоборот. «Человек не чувствует. Чувствует за него мозговая машина. Человек только мыслит...*

А что такое машина? Это детский велосипед и

«Урал-2». Это паровоз и автомат-переводчик. Граница любого понятия лежит там, где проходит линия противопоставления. Машина как нечто могущее делать само противопоставляется пассивному орудию. Где-то между лопатой и первым ткацким станком проходит нижняя граница. Гораздо сложнее определить верхнюю. Она там,

где в понятие «машина» вложено противопоставление понятию «человек». О «человеке-машине» заговорили еще в эпоху Возрождения, но до сих пор это сочетание шокирует ухо. Пока не построена машина, которая могла бы сравниться по сложности с одной-единственной живой клеткой. Между человеком же и любой из ныне известных машин настолько огромная количественная разница по степени сложности, что уже одно это заставляет думать о «переходе количества в качество».

Правда, в сущности, нет ничего сложного и ничего простого, равно как все сложно и все просто. Камень прост, если нам надо поднять его и кинуть, и сложен, если мы хотим постичь его кристаллическую структуру. Сложность или простота любого предмета или явления зависят только от нашего к ним подхода, произвольного или вынужденного, от того, какие задачи мы ставим. Утверждение «дважды два — четыре» в общеупотребительной линейной логике самоочевидно и афористически просто, но вовсе не таково в иных логических системах, применяемых в науке и работающих в ином круге задач. Человек как причинно-следственная система бесконечно сложен для психолога и как дважды два (в обычной логике) прост для бюрократа, который смотрит на посетителя сквозь уменьшительное стекло. Микроскописты знают, что такое «разрешающая способность» прибора. Под лупой пылинка. Дать увеличение посильнее, и вот уже оказывается, что это живой организм, какая-то инфузория. Еще сильнее — и это безмерно огромный агрегат органических молекул...

Впечатление сложности или простоты зависит, видимо, от того, какая «разрешающая способность» ума интуитивно принимается за достаточную для решения задачи. И наверное, наиболее выгодна готовность ума в любой момент рассмотреть одно и то же и как бесконечно сложное, и как предельно простое, памятуя об относительности и гибко регулируя «разрешающую способность».

Приняв это, мы, быть может, несколько по-иному оценим и трудности построения теории психики. Нет, не в том дело, что мозг сложнее атома; каждый из них конечен извне и бесконечен изнутри. И неверно, что сложное всегда складывается из более простого: взводом солдат управлять проще, чем каждым солдатом в отдельности. Теория психики в том виде, в каком она могла бы нас удовлетворить, должна быть построена на уровне весьма высокой «разрешающей способности» ума, хотя бы на порядок выше, чем таковая обыденного общения. Ведь теория психики нужна нам в основном для того, чтобы сделать общение более совершенным. А в общении то и дело приходится решать задачи, лежащие где-то у пределов естественной «разрешающей способности» разума.

Не потому ли все предлагавшиеся до сих пор общие теории психики страдали, с одной стороны, чрезмерной узостью и частностью, а с другой — чрезмерной обобщенностью? Не потому ли до сих пор не удается, пользуясь этими теориями, с необходимой точностью предсказывать поведение людей? Мы просто еще не научились видеть всего человека в том обилии измерений, которые требуются.

Итак, будет ли ошибкой сказать, что человек — это особая машина, точнее агрегат из многих машин, ни к одной из которых в отдельности человек несводим? Машина с громадным «пространством степеней свободы» (есть такое математическое понятие) — с пространством, которое и дает простор для неповторимости, непредсказуемости и способности к саморазвитию? Будет ли ошибкой назвать человека машиной, конструктором которой была эволюция, а наладчиком служит общество себе подобных?

Думается, ошибки не будет. Можно определить человека и через понятие «машина». Правда, старой терминологией пользоваться как-то проще, теплее, спокойнее. Человек противопоставляется машине не только своей сложностью. Противопоставление проходит и по эмоциональной линии. Машина, дескать, бесчувственна, она механически делает свое дело, а человек устает, страдает, любит, сочувствует, смеется и негодует.

Однако позвольте, разве все эти качества не имеют вполне материальной, физиологической подоплеки? Усталость, капризность? У механической машины этого сколько угодно, только выражает она это по-своему: машины, если только люди желают, чтобы они работали хорошо, тоже требуют сочувствия и любви. Слов — вот чего им пока не нужно, но нельзя исключить, что и это понадобится. Машины — это дети человечества, дети-рабы. С самого начала человек создавал их для продолжения и совершенствования своих собственных функций, то есть частично по своему образу и подобию. Но подобия все больше и больше... Гениальный лентяй не успокоится, пока машина не будет уметь делать все, что умеет он, и сверх того.

Для науки «машинное» представление о человеке плодотворно, потому что дает единственную надежду разобраться в материальных процессах, происходящих в организме и мозгу. Кибернетика имеет полное право рассматривать биологические системы и в том числе человека как особый класс автоматов, если при этом не упускается качественная разница и особые принципы автоматики жизни. Такое «омашинивание» человека равнозначно причинному подходу и нимало не оскорбительно. Поистине: назови хоть горшком, только в печку не суй. Поломки мозговой машины видит и психиатр, и ему особенно необходимо сочетать «машинный» подход к человеку и человечески-личностный.

Установив такое взаимное соотношение понятий «машина» и «человек», мы приходим к выводу, что вопрос: кто же мыслит, машина или человек? — просто бессмыслен. Разрешается и вопрос: возможно ли у машины то, что называется «качеством субъективности»? Возможно ли машинное «я», машинная «личность»?

Ответ: да. А если нет, то тогда надо признать существование нематериальной души.

Вряд ли стоит биться над вопросом, что является мышлением и что не является им. Когда мы спрашиваем, как человек мыслит, нас интересует все, что происходит в его мозгу: ведь даже умение забивать голы зависит не только от ног.

Кошка уже давно дремлет в экспериментальной кабине, а перья электроэнцефалографа шуршат и шуршат по ползущей бумаге. Раздается щелчок, кошка открывает глаза и настораживается, перья подскакивают, делают несколько бодрых взмахов и снова продолжают трудиться равномерно и неторопливо, как заправские писари. Щелчки повторяются... еще и еще... Перья подскакивают, но ленивее... Наконец, словно окончательно махнув рукой на щелчки, они продолжают шуршать с полной невозмутимостью. Кошка подремывает. Ориентировочная реакция угасла. Что толку реагировать, если эти звуки не несут никакой информации?...

Но что такое? Почему перья подпрыгнули, словно ужаленные, а кошка опять открыла глаза и навострила уши? Ориентировочная реакция. Но где раздражитель? Щелчки прекратились. Реакция — на отсутствие?

Это легко понять, если допустить, что в мозгу кошки есть механизм, прогнозирующий ближайшее будущее. Принцип его действия не так уж сложен. Прогнозируется именно то, что происходит в данный момент. Что повторяется, то и ожидается. Тишина — прогнозируется тишина. Чем дольше она длится, тем уверенней прогнозируется. Щелчки — прогнозируются щелчки. Чем больше щелчков, тем вероятнее, что они будут продолжаться и дальше. Все труднее ожидать чего-нибудь нового...

А если ты сыт, тебе нечего желать и ничего не происходит, почему не вздремнуть?

Ориентировочная реакция, рефлекс «что такое?» — результат обнаружения мозгом расхождения прогноза с действительностью. Это достаточное основание, чтобы снова переоценить обстановку. Что-то переменилось: посмотрим, послушаем — к лучшему или к худшему?..

Предвосхищающая прогностическая деятельность мозга в разных терминах и с разных точек зрения получила отражение в концепциях наших нейрофизиологов П. К. Анохина, Н. А. Бериштейна, Е. Н. Соколова, И. М. Фейгенберга, а за рубежом — в теоретических изысканиях американского ученого Карла Прибрама (специальность которого он и его коллеги определяют несколько непривычным словом «нейрофилософ»). Совершенно самостоятельно и оригинально эта сторона работы мозга исследуется грузинской школой психологов, изучающих «установку» (Д. Н. Узнадзе).

Мы не будем здесь четко придерживаться теоретических схем: подойдем к делу эмпирически и вернемся к кошке.

Из того, что происходило с ней в кабине, очевидно: прогнозирующий механизм пользуется краткосрочной памятью. Но если очень много раз приводить кошку в кабину и повторять сходные опыты, то в конце концов наступит момент, когда никакие чередования тишины и щелчков, щелчков и тишины не будут вызывать никакой реакции, кроме дремоты: ориентировочный рефлекс безнадежно угаснет. Прогноз будет один, обобщенный: все это старо, ничего нового не произойдет. Вряд ли, конечно, кошка так «думает», но такова суть ее поведения и, очевидно, самочувствия. Такой прогноз нельзя объяснить ничем иным, как действием долгосрочной памяти.

Еще один простой пример работы прогнозирующего механизма, теперь уже у человека — иллюзия, открытая французским психологом Шарпантье. Ее очень легко проверить самому. Вы сравниваете вес малой и большой спичечной коробки. Веса коробок заведомо строго одинаковы. Несмотря на это, маленькая коробка покажется вам тяжелее, точно так же большой, но пустой чемодан кажется особенно легким.

Иллюзия по контрасту: ее нельзя объяснить ничем иным, как предварительным прогнозом: «больше — тяжелее, меньше — легче». Прогноз автоматичен, он мгновенно формируется на уровне подсознания. Сведения о соотношении объема коробок моментально поступили в мозг через зрение и осязание, мозг зафиксировал разницу. А долгосрочная память подсказала, что разнице в объеме обычно сопутствует и соответственная разница в весе. Ведь вы не раз и не два в своей жизни сравнивали веса предметов. А прогноз — это определение наиболее вероятного, но не обязательного!

Коробки в руках чуть приподнимаются и опускаются... Но у одной руки мышцы «предвзято» работают чуть сильнее, а у другой чуть слабее, и ответные импульсы, бегущие в мозг, уже не одинаковы с обеих сторон... Маленькая «тяжелее», и от этого ощущения невозможно отделаться, даже зная истину! Скромная, но предельно четкая модель куда более серьезных предвзятостей...

Чтобы проверить, что дело именно в бессознательном прогнозировании, привяжите обе коробки за нитки, возьмитесь за них и сравните вес коробок с закрытыми глазами, не зная, в какой руке какая. Вы убедитесь, что они вам либо покажутся одинаковыми, либо частота ошибок будет примерно одинакова для той и другой рук.