XV

И что же все это значит?

За кем или за чем шла охота?

Вопрос «за кем?» отпадал. Если бы целью были мы или Томас, все произошло бы в тот момент, когда мы выходили из служебного хода гостиницы. Лучшего места для засады трудно придумать, а белый «линкольн» среди мусорных контейнеров прямо-таки вопил о том, что рано или поздно мы возле него появимся.

Целью охоты не могли быть и бабки Томаса. Шестеро на «мицубиси-монтеро» не проявляли никакой активности до тех пор, пока не обнаружили, что Томас слишком уж долго задерживается в своей студии. Вот тут-то и была объявлена тревога.

Тоже отпадает. Что же остается? Только одно: купчие.

Всегда полезно поставить себя на место противника и попытаться понять логику его действий.

Как бы я поступил, если бы моей задачей было изъять эти купчие, провонявшие санпропускниками и теплушками уходящего века? Устроил бы засаду во дворе Мюйра. Это если бы я не знал, кто такой Мюйр. Но я знал. И знал, что от этого старого паука можно ожидать любой подлянки. Он мог назначить встречу с Томасом не дома, а в каком-нибудь другом месте. Это место могло быть заранее оговорено. Когда? Не в кабинете. Там об этом разговора не было. Вот когда: во время прогулки Мюйра по Тоомпарку со скромным молодым человеком по фамилии Пастухов.

Я понял, что рассуждаю так, как может рассуждать только один человек — Юрген Янсен.

Он знал, о чем Мюйр говорил с Томасом в кабинете. Он знал, о чем Томас говорил с Крабом, — из прослушки и из рассказа самого Краба. Он не знал только одного: о чем Мюйр говорил со мной в Тоомпарке.

Что же он после этого делает? Он едет к Мюйру и разговаривает с ним, как сообщил Артист, эмоционально. Разговор, вероятно, был тяжелым. Отпечаток его лежал на всем облике старого паука. Янсен не добился того, чего хотел. А если верить Мюйру, он хотел выкупить у него купчие. И тогда возле гостиницы появляется черный «мицубиси-монтеро».

И все становится на свои места.

Я не могу посылать этих шестерых на «монтеро» к дому Мюйра, а должен пустить их по следу «линкольна». И лишь когда я понимаю, что Томас меня обставил, появляются «паджеро» во дворе Мюйра и два взвода на подъездах к российскому посольству. Чтобы эти купчие не оказались там, откуда их не выцарапаешь никаким способом. А шестеро профи на «монтеро» устраивают засаду на заднем дворе гостиницы. И если бы не предупреждение Боцмана, туда бы мы и подъехали.

Значит, все-таки купчие.

А вот тут-то и начиналось самое непонятное.

Если верить предположениям Мюйра, наследство эсэсовца могло стоить до тридцати до ста миллионов долларов. Бабки очень серьезные, но все-таки, на мой взгляд, не настолько серьезные, чтобы рассматривать их как главный мотив в действиях Янсена. Чтобы прибрать их к рукам, вовсе не нужно было выстраивать такую сложную схему с фильмом «Битва на Векше» и с торжественным перезахоронением останков Альфонса Ребане. И уж вовсе не вязалось это с активностью эстонской агентуры в расположении 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии и с просчитанным аналитиками УПСМ социальным взрывом во второй половине марта.

Поэтому я и решил, что всю эту неожиданно всплывшую историю с недвижимостью Альфонса Ребане можно считать боковым ответвлением основного сюжета, пасынком на стволе.

Выходит, ошибся.

А тогда что все это означает?

Ответ мог дать только Янсен.

Если в свалке у входа в гостиницу серый кейс не перехватили его люди, то Янсен должен возникнуть в нашем номере с минуту на минуту.

Он и возник.

Мы сделали не слишком настойчивую попытку раздеть Томаса и перенести его в спальню. Но он так брыкался и возмущенно мычал, что мы огранились тем, что сняли с него ботинки и оставили на диване в гостиной. Его темный плащ был в грязи, на голове прощупывалась обширная шишка. Но никакой опасности для его жизни не было.

Муха довольно энергично выразил свое отношение к склонности некоторых эстонцев, вроде бы ревностных католиков, к явно языческому поклонению древнегреческому богу Бахусу, и мы махнули на Томаса рукой. Достал он нас сегодня по полной программе.

Я позвонил в ресторан и заказал в номер ужин на три персоны, имея в виду, что Артист, просидевший несколько часов в машине возле дома Мюйра, явится голодный, как партизан после рейда по тылам противника. Через полчаса в дверь позвонили, официант вкатил двухэтажный столик, уставленный закусками и круглыми мельхиоровыми судками под крышками. Но вошел не только официант. Вместе с ним вошел Юрген Янсен с видом полицейского комиссара, который явился в бандитское гнездо, чтобы арестовать преступника.

Комиссар много чего повидал на своем веку. И лишь одного взгляда ему было достаточно, чтобы правильно оценить обстановку. И лишь одного слова, чтобы обрисовать ее с исчерпывающей полнотой:

— Нажрался!

— Так точно, — подтвердил Муха. — Как вы догадались?

— А вы? Вы-то куда смотрели? Не могли удержать?

— Боже сохрани! — ужаснулся Муха. — За кого вы нас принимаете, господин Янсен? Как можно удержать стадо слонов, рвущихся к водопою? Что вы! Затопчут!

Янсен дождался, когда официант закончит сервировку стола, подписал счет и жестом приказал ему удалиться. И только тогда задал главный вопрос:

— Где бумаги?

Мы промолчали. Муха был занят тем, что открывал крышки судков и принюхивался к содержимому. А я промолчал по соображениям высшего порядка, этического. В каждой профессии есть своя этика. В этом смысле профессия охранника ничем не хуже любой другой. И коль уж мы оказались в роли охранников, следовало заботиться о чести мундира.

— Где бумаги? — повторил Янсен. — И не делайте вид, господин Пастухов, что не понимаете, о чем я говорю!

— Я понимаю, о чем вы говорите, — сказал я. — Но не понимаю, почему вы говорите таким тоном. Вы наняли нас охранять Томаса Ребане, а не его имущество. И если его будут раздевать на улице бандиты, мы должны вмешаться только потому, что он может простудиться. Вам не в чем нас упрекнуть, господин Янсен. Наш подопечный жив и здоров. А если немного мычит, то это не потому, что мы плохо выполняем свои профессиональные обязанности.

— Где бумаги, которые он взял у Мюйра? — продолжал напирать Янсен. — Они были в сером кейсе. Мои люди видели этот кейс у него в руках, когда он входил в гостиницу.

— Когда он шел к гостинице, — уточнил Муха. — Когда он входил в гостиницу, никакого кейса у него уже не было. И он, строго говоря, не входил. Он вплывал. Я бы сказал так: быстро вплывал. Это будет гораздо вернее.

— Так где же они?

— Я отвечу на ваш вопрос, — пообещал я. — Но сначала вы ответите на мой вопрос. Что за охоту на нас вы устроили? С какой целью?

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я послал моих людей подстраховать вас. И только.

— Ну, допустим, — согласился я, потому что уличать человека во вранье — дело пустое и в высшей степени неблагодарное. Что он врет, я и так знал, без его подтверждения. А человек, которого уличили во вранье, почему-то никогда не бывает за это благодарным. — Почему вы нас об этом не предупредили?

— Не видел необходимости! — отрезал Янсен.

— Эти бумаги, вероятно, очень важны? — поинтересовался я. — И утрата их чревата неприятностями?

— Это очень мягко сказано, господин Пастухов! Слишком мягко!

— Тогда разрешите дать вам совет. Я бы начал готовиться к этим неприятностям прямо сейчас. Потому что они на помойке. Или в мусоропроводе. А если еще не там, то будут там в ближайшее время.

— Что вы этим хотите сказать?

По возможности кратко, но точно, я объяснил ему, что я этим хочу сказать. И добавил:

— Сам кейс, возможно, удастся вернуть. Штука дорогая. Если дать объявление и пообещать вознаграждение, почему нет? А бумаги вряд ли. Насколько я понимаю психологию люмпена, который подобрал этот кейс после свалки, первым делом он выкинет эти старые, дурно пахнущие бумаги.

Янсен прореагировал на мой рассказ очень бурно:

— Какого черта вас понесло в эту толпу?! Вы же видели, что там творится! Почему вы не вернулись в гостиницу со служебного входа?

— Потому что нас ждали там шестеро ваших лбов на черном «мицубиси-монтеро», — объяснил Муха.

— Я же сказал вам, что это была подстраховка!

— Вы сказали нам об этом только сейчас. Сказали бы на два часа раньше — и не было бы никакой головной боли ни у нас, ни у вас. Да что уж теперь расстраиваться? Что вышло, то вышло. Свершившийся факт, как говорят умные люди, не может отменить даже сам Господь Бог. Не поужинаете ли с нами, господин Янсен? — гостеприимно предложил Муха, заглядывая в один из судков. — По-моему, тут что-то очень вкусное. Только не пойму что.

— Это шампиньоны-орли в соусе ламбертен. Фирменное блюда ресторана «Виру».

— Да ну? Никогда не пробовал. Присаживайтесь, а то все остынет.

Но Янсену было не до ужина. Он несколько раз прошел взад-вперед по гостиной, бормоча что-то очень энергичное, напоминающее три русских слова, с помощью которых обычно выражают высшую степень досады. Потом остановился перед диваном, на котором, уткнувшись носом в угол, лежал Томас. И вид у него был такой, что Муха поспешно предупредил:

— Нет-нет, господин Янсен. Нас наняли его охранять. И мы будем его охранять. Даже от вас.

— Не давайте ему ни капли! — приказал Янсен. — Ни под каким видом!

— Вы переоцениваете наши возможности, — заметил я. — Мы можем защитить человека от киллеров, от бандитов, даже от случайного дорожно-транспортного происшествия. Но от себя мы его защитить не можем.

— Делайте что угодно! Бейте, связывайте! Но он должен быть трезвым! Мэр Аугсбурга дал разрешение за-брать останки Альфонса Ребане. Если немцы увидят его в таком виде, они с ним даже разговаривать не будут! И правильно сделают! Мы не можем срывать столь ответственное мероприятие из-за одного... Завтра придет мой помощник, отдадите ему паспорта и заполните анкеты на получение виз. Вылет в Германию послезавтра. Прошу вас, господа, очень серьезно отнестись к моей просьбе. Мы заплатили вам достаточно много, чтобы вы взяли на себя и эту заботу!

Что ж, тут он был прав.

— Мы сделаем все возможное, — пообещал я.

Янсен еще раз произнес те самые три слова, уже вслух и по-русски, и покинул апартаменты.

— Я ему сочувствую, — проговорил Муха, когда мы наконец смогли приступить к ужину. — Шампиньоны-орли. А что, вкусно, мне нравится. А тебе?

— Мне тоже.

— И соус вкусный. Очень уж он расстроился из-за этих бумаг, — продолжал Муха, с аппетитом наворачивая фирменное блюдо ресторана «Виру». — Нет, не так. Каким словом можно выразить самую сильную степень огорчения или расстройства? Такую, что дальше некуда?

Мы перебрали весь наш словарный запас, но ничего в нем не обнаружили. Но Муха все-таки нашел.

— Знаю, — сказал он. — Да, знаю. Ему это было — как серпом по яйцам!

Так вот оно ему и было. А настоящую причину этого я узнал через час, когда мне позвонили из российского посольства и попросили очень срочно, прямо сейчас, несмотря на давно уже нерабочее время, прибыть в консульский отдел.

Но принял меня не консул, а секретарь посольства, довольно молодой и словно иссохший от бумажной работы. У него был вид человека, который выполняет крайне неприятное ему поручение и не намерен это скрывать. Он приказал дежурному никого к нему не впускать и ни с кем не соединять, после чего передал мне увесистый пакет. Объяснил:

— Здесь сценарий фильма «Битва на Векше» и его перевод на русский язык. Надеюсь, господин Пастухов, больше вы не будете обременять нас подобными делами. У наших переводчиков и без этого много работы.

— Это все? — спросил я, недоумевая, почему этот пакет нельзя было передать мне с посыльным и не сделать этого завтра.

— Нет. Мне предписано ознакомить вас с документом сугубо конфиденциального характера. И сделать это немедленно. Надеюсь, не нужно объяснять вам значение термина «конфиденциальный»?

Он положил передо мной компьютерную распечатку. Это была расшифровка оперативной записи, сделанной, как значилось в предвариловке, в ночь с 24-го на 25-е февраля с. г. на базе отдыха Национально-патриотического союза в Пирите.

Участниками разговора были: начальник секретариата правительства Эстонии Генрих Вайно, член политсовета Национально-патриотического союза Юрген Янсен и командующий Силами обороны Эстонии генерал-лейтенант Йоханнес Кейт.

Теперь мне стало понятным раздражение дипломата, для которого пост секретаря посольства был, говоря профессиональным сленгом, «корягой» — прикрытием его истинной должности руководителя эстонской резидентуры. Он не понимал, какого лешего в эти тайные дела понадобилось посвящать меня, обыкновенного туриста. Под видом обыкновенных туристов приезжали, конечно, разные люди, но ни один человек, причастный к спецслужбам, никогда не наделал бы столько шороху, сколько наделали мы, поставив на уши всю полицию и Силы обороны Эстонии. Но, видно, указание об этом поступило с таких верхов, что ему и в голову не пришло возражать. Единственное, что он мог себе позволить, — это всем своим видом выражать свое неодобрение действиями московского руководства.

Он и выражал. Пока я читал расшифровку, он нетерпеливо прохаживался по кабинету, ожидая, когда я закончу и уберусь к чертовой матери и из посольства, и из его жизни, строго регламентированной законами конспиративной работы. Любое нарушение этих законов грозило провалом агентурной сети, на создание которой было потрачено столько сил и денег российских налогоплательщиков.

Я вполне понимал его чувства, но читал очень внимательно. А заключительную часть перечитал дважды. В ней были ответы на многие вопросы.

Почти на все.

Там было:

"Вайно. А теперь к делу. Да, вы все правильно поняли, генерал. Главная карта в нашей игре — Альфонс Ребане. Но не менее важен и его внук Томас Ребане. Почему? Сейчас объясню. Как вы знаете, парламент принял на днях закон о возвращении имущества прежним собственникам. Это особняки, заводы. Но главное — земля. И вот представьте, что объявляется собственник на землю, на которой построены дома российских военных пенсионеров. Да, эти дома построены при советской власти и квартиры в них приватизированы. Но стоят-то они на чужой земле. И собственник вправе потребовать выкуп за свою землю. Или назначить арендную плату. По своему усмотрению. Эта плата может быть очень высокой. И она будет очень высокой. Реакция?

Кейт. Это очень сильные дрожжи. Насколько я понимаю, речь идет не только о военных пенсионерах. Целые кварталы с преобладающим русскоязычным населением могут оказаться на чужой земле. Страсти будут накалены до предела.

Вайно. И в этот момент правительство недвусмысленно — актом торжественного перезахоронения штандартенфюрера СС — заявляет, что отныне героями Эстонии будут патриоты, сражавшиеся с советскими оккупантами. По терминологии русских националистов — фашисты. Получим мы нужный эффект?

Кейт. Думаю, да. Особенно если русские экстремисты решатся на провокации.

Янсен. Обязательно решатся. В этом мы им поможем.

Вайно. Есть и еще один очень важный момент. Чрезвычайно важный. Представьте на секунду, генерал, что владельцем земли, на которой стоят жилые кварталы с русскими, окажется — ну, кто?

Кейт. Не знаю.

Вайно. Штандартенфюрер СС Альфонс Ребане. Вернее, его законный наследник. Его внук Томас Ребане.

Кейт. Есть сведения о том, что Альфонс Ребане был крупным землевладельцем?

Вайно. Есть.

Кейт. И есть документы, которые это подтверждают?

Янсен. Они всплывут. Мы получим их в самое ближайшее время.

Вайно. Как вам нравится, генерал, такой поворот сюжета?

Кейт. Это бомба. Это настоящая политическая бомба огромной разрушительной силы.

Янсен. Именно это мы и имели в виду..."

No passaran!

Фашизм не пройдет.

Он не пройдет нигде. Ни в Эстонии, ни у нас, в России, ни в одной из бывших республик СССР.

Нет, не пройдет!

Потому что, если всего лишь одного пьяного раздолбая достаточно, чтобы торпедировать хитроумный, тщательно подготовленный заговор, можно спать спокойно. А он у нас не один. Их у нас много. На наш век хватит. И на двадцать первый останется. Собственно, мы даже могли бы экспортировать их вместо нефти как умиротворяющую субстанцию. Это было бы в высшей степени гуманно и экономически перспективно, потому что запасы нефти невосстановимы, а запасы этого продукта обновляются постоянно.

И до тех пор, пока такое положение будет сохраняться, могут отдыхать все.

Могут отдыхать коммунисты, потому что коммунизма мы не построим.

Могут отдыхать капиталисты, потому что капитализма мы не построим.

Могут отдыхать демократы, потому что мы не построим и демократического общества.

Мы не построим ничего такого, что требует мобилизации всех физических и духовных сил народонаселения, высокой сознательности и трезвого взгляда на жизнь.

И слава Богу.

Потому что ничего такого нам и не надо.

С этими оптимистическими мыслями я и покинул особняк российского посольства, возвышавшийся, как утес, в море политических бурь, сотрясавших крошечную Эстонию, приткнувшуюся, как утлый челн, к огромному материку России. Он бы и рад был уплыть, прибиться к другому берегу. Да куда же ты от нас уплывешь?

Возле подъезда гостиницы «Виру» было пусто. Толпа схлынула, как приливная волна, оставив после себя груды сора. Лениво прохаживался полицейский. Два дворника шоркали метлами, сметая с асфальта обломки снегоуборочных лопат, обрывки плакатов, пуговицы, жестянки из-под пива и пустые бутылки.

«Мазератти» Артиста стояла на охраняемой стоянке, а сам Артист сидел за столом в гостиной и увлеченно ужинал. Центральная фигура сюжета по-прежнему дрыхла на диване в застегнутом наглухо темном плаще, поджав длинные ноги и подложив под щеку сложенные ладонями руки. Муха сидел перед телевизором и смотрел выпуск новостей на эстонском языке. А возле окна стояла Рита Лоо.

Судя по всему, Муха уже ввел ее в курс дела. При этом он мог не опасаться прослушки, потому что наши отношения с пресс-секретарем Томаса были вполне прозрачными. То, что она узнала, произвело на нее тягостное впечатление. Она нервно курила, хмурилась, узила, как от холода, плечи, досадливым движением отбрасывала назад копну светлых, как спелая рожь, волос.

Я взглянул на нее и почувствовал себя человеком, погруженным в кропотливую и довольно пакостную работу, которому вдруг сказали: «Бросай все к чертовой матери, никому это уже не нужно». Я испытал облегчение. Не нужно было ломать голову над тем, что Рита Лоо сделала с ксерокопией завещания Альфонса Ребане и почему так сумрачен ее взгляд. Не нужно было думать, кого попросить расшифровать и перевести с эстонского на русский пленку с разговором Матти Мюйра с Юргеном Янсеном, которую привез Артист. Можно было выбросить из головы всю эту историю с наследством эсэсовца и все, что с ним связано: самого Мюйра и его хитроумные комбинации. Все закончилось. Как хорошо. Даже не верится.

Я почувствовал себя счастливым.

Почти.

Все остальное нас не касалось. Из политической бомбы огромной разрушительной силы, про которую на ночной сходке на базе отдыха национал-патриотов сказал генерал-лейтенант Кейт, взрыватель был извлечен и выброшен на помойку. Или в мусоропровод. И мы этому поспособствовали. Скорее невольно, чем вольно. Теперь заботой российского посольства и нашей резидентуры было сделать так, чтобы торжественные похороны останков эсэсовца прошли без осложнений, без единой акции со стороны русскоязычного населения, которая могла быть воспринята как провокационная. И если они здесь не даром едят хлеб, сделать это будет нетрудно. Не будет акций — не будет поводов для репрессий, не будет ответного социального взрыва. И национал-патриоты утрутся.

Так что нам оставалось решить только один вопрос: как сохранить в трезвости и сохранности нашего подопечного, который даже не подозревал, какая грозовая туча прошла мимо него и на острие каких событий находилась его беспечная жизнь.

Артист смолотил ужин, насухо вымазал хлебом соус ламбертен с судка, потом выпил чашку остывшего кофе и откинулся в кресле, вытянув длинные ноги.

— И что мы теперь делаем? — вопросил он. — Муха, отвлекись. Основные события происходят не в телевизоре. Они происходят в жизни. Рита, у вас есть какие-нибудь предложения?

Она пожала плечами:

— Проспится. А что еще можно сделать?

Муха постоял над Томасом, посмотрел на его безмятежную физиономию и с сомнением покачал головой:

— Не выход. Проспится и начнет снова. Куда его к черту везти в таком виде? Его даже в самолет не пустят. А в Германии? Там же на каждом шагу пивные!

— Тогда, Пастух, слово тебе, — сказал Артист. — У тебя большой опыт по этой части.

Рита Лоо удивленно посмотрела на меня.

— Вот как? Никогда бы не подумала.

— Я имел в виду совсем не то, о чем вы не подумали, — разъяснил Артист. — Его опыт другого рода.

— Поднимись в шестьсот тридцать второй номер, — попросил я Муху. — Там живет господин Рудольф Гамберг. Он доктор, я случайно узнал. Пригласи его к нам. Может быть, он сумеет помочь.

Муха настороженно взглянул на меня. Я кивнул: все в порядке, иди. Муха вышел. Я понимал, чем вызвана его настороженность. На связь с Доком мы не выходили даже по мобильнику. Но тут был удобный случай войти с ним в явный контакт. И если его связь с нами потом засекут, это будет выглядеть естественно — люди знакомы. И он действительно мог помочь.

Через десять минут в дверях гостиной появилась плотная фигура доктора Гамберга. Он был при жилете и галстуке, но в домашней куртке вместо пиджака. И выглядел так, как и должен выглядеть молодой, но уже солидный доктор из поволжских немцев. Такая у него была легенда.

Доктор Гамберг приветствовал нас суховатым поклоном, отказался от капельки «Мартеля», любезно предложенной Мухой, спросил:

— Чем могу быть полезен?

— У нас проблема, — объяснил я. — Послезавтра нам нужно лететь в Германию, а наш друг слегка... — Я предложил ему полюбоваться нашим другом.

— По-моему, я знаю этого господина, — заметил доктор Гамберг. — Я видел его по телевизору. Это, если не ошибаюсь...

— Не ошибаетесь, — подтвердил я. — Это он и есть. Внук национального героя Эстонии. Нам нужно привести его в норму. И сделать так, чтобы в этой норме он был хотя бы пару недель.

— Вы обратились не по адресу. Я хирург. И уже долго не практикую. Я здесь по вопросам закупки лекарств для реабилитационного центра. Вам следует обратиться к наркологу.

— Нельзя. Пойдут разговоры. А мы обязаны заботиться о его репутации. В реабилитационном центре вы наверняка сталкивались с такими проблемами. Мы очень просим помочь.

— Право, не знаю... Сама процедура несложная, препараты можно купить в аптеке или у нарколога. Но...

— Ваша работа будет оплачена, — заверил Артист.

— Забашляем конкретно, — подтвердил Муха.

— Дело не в этом. Для такого лечения нужно согласие пациента.

— Доктор, нет проблем, — заявил Муха. — Сейчас будет.

Он попытался растолкать Томаса. Когда это не удалось, усадил его на диване и вылил на голову полбутылки французской минеральной воды «Перье». Томас открыл глаза и удивленно спросил:

— Дождь? — Потом ощупал голову. — По-моему, шишка. Большая. Немножко болит. Что это было?

— А сам не помнишь?

— Помню. «Но пассаран». Я хотел объяснить, что в гражданской войне тридцать седьмого года в Испании этот лозунг не сработал. Но почему-то она меня не дослушала.

— Это доктор Гамберг, — представил я гостя. — Сейчас он будет тебя лечить.

— Это хорошо, — сказал Томас. — Здравствуйте, доктор. Только немного. Сто граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом можно еще. Но сразу нельзя.

— Фитиль, твою мать! — гаркнул Муха. — Он будет тебя лечить по-настоящему!

— Это как?

— Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, — объяснил Док. — Вы хорошо поспите. Примерно сутки. А потом сделаем инъекцию биностина. И на некоторое время вы будете избавлены от всех проблем.

— На какое время?

— Можно на пять лет. Можно на год. Год — минимальный срок. Биностин — это современный аналог антабуса. Очень хорошее средство. Экологически чистое и не дает побочных эффектов.

— Вы хотите меня зашить? — удивился Томас. — Зачем? Зашивают алкашей. А я не алкаш.

— А кто? — спросил Муха.

— Я? Я художник. Просто у меня творческий кризис. У всех художников бывает творческий кризис. Если художника продержать две недели на минеральной воде «Нарзан», у него обязательно будет творческий кризис.

— Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии дамы...

— Я могу выйти, — предложила Рита.

— Фитиль, кончай кочевряжиться! — перешел Муха на проникновенный, доверительный тон. — Ты со своей пьянкой сам все время влетаешь и нас втягиваешь. На шоссе нас только чудом не перестреляли из-за твоей водки. В избе прихватили — тоже из-за тебя. А наследство твоего деда? Ты же просрал целое состояние! И все из-за пьянки!

— Ничего я не просрал, — возразил Томас, проявив совершенно неожиданную трезвость понимания ситуации. — Ты, Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне этих бабок. Да еще и шею могли свернуть. Даже странно, что ты этого не понимаешь.

— Ты потерял бумаги, за которые отдал пятьдесят штук! Пятьдесят тысяч долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них десять лет жить и в ус не дуть!

— Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть — только пять лет.

— Ладно, пять. Мало? Взял и выбросил пять лет безбедной жизни! Из-за чего? Из-за пьянки!

— Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя этого не ожидал. И вообще ты грубо со мной обращаешься. Охрана не должна так обращаться с охраняемым лицом. Я еще в машине хотел все рассказать, а ты сказал мне «заткнись».

— Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай, рассказывай!

Томас болезненно поморщился и пообещал:

— Расскажу. Только сначала нужно поправиться. А то немножко болит голова.